Время – московское! Зорич Александр
Лососина остывала на столе, но теперь даже Эстерсону было не до деликатесов.
— Они… так… пишут… Я уже много прочитала… Получается, у наших… Даже шансов… никаких нет! Там такой анализ… Ты бы видел!
— Да мало ли что они пишут?! Знаешь, у меня когда-то был приятель-историк, Сеймур, еще в студенческие годы… Он рассказывал, что в хрониках одного египетского фараона, не помню как звали, ну, допустим, Ахинейхотепа, забавное место есть. Там, в хрониках, написано, что, мол, этот фараон развил решительное наступление и дошел аж до самого города Крокодилополя! Такой вот он был победоносный! Так зажигательно воевал! Никто хроники не оспаривал — все-таки первоисточник. Пока один египтолог не обратил внимание на то, что город Крокодилополь находится в глубоком-тылу у этого Ахинейхотепа! Короче говоря, на самом-то деле фараон драпака давал от врага! Но египетский хронист написать про отступление постеснялся — вдруг шакалам скормят за клевету на Сына Бога? И написал про «решительное наступление» на город Крокодилополь! Который в тылу! Чтоб и от правды кое-что сохранилось, и фараона не прогневить.
— Это ты к чему? — хлюпая носом, прогугнила Полина.
— К тому, что от клонов всего можно ожидать! Они пишут, у них все хорошо? И что с того? Может, у них все плохо и они врут специально, чтобы боевой дух поддержать! А может, они пишут только о том, что хорошо! А про другое — молчок! Ты себе не представляешь, что такое конкордианские газеты! Тем более — в военное время! Да они и в мирное-то передергивали, не краснея. Как это будет по-русски… Вспомнил! «Делали из карася порося!» Однажды у нас в университете устроили соревнование джамперов, это такие роботы-зонды, созданные специально для перемещений по планетам с переменной плотностью поверхности. Попрыгунчики, попросту говоря. Обычный конкурс студенческих работ, но с широким общественно-политическим звучанием. Так вот, соревновались всего два джампера (хотя каждый делала целая команда из тридцати человек) — один наш, шведский, и один клонский, от Хосровского университета. Мы, естественно, победили. Заняли первое место — из двух. А мне потом клонскую газету показали, с репортажем. «В соревновании джамперов, которое прошло в шведском городе Лулео (Земля, Солнечная система), наше родное, конкордианское изделие заняло почетное второе место. Джампер, построенный студентами Йенчёпингского университета, пришел предпоследним!» — вот так они написали.
Дослушав инженера, Полина вымученно улыбнулась. Это придало Эстерсону уверенности в том, что он на верном пути.
— Место клонским газетам — в сортире! Так что пора перестать огорчаться и сесть обедать! Не то все окончательно остынет.
— Понимаешь, Роло… Дело не в газетах… — Полина звучно высморкалась в салфетку.
— Тогда в чем?
— Я душой чувствую — им, там, — Полина показала пальцем в потолок, то есть в небо, то есть в космос, подразумевая затерянную там Землю, Россию, — приходится очень туго.
Противопоставить какие-либо аргументы Полининому душевному чувствованию было сложно. Но Эстерсон попытался:
— Если бы нашим приходилось действительно так туго, они не стали бы тратить последние силы на то, чтобы выбивать клонов с какой-то богооставленной Фелиции. Мы же понимаем, что такое этот «барарум», о котором говорил Качхид! И хотя мы с тобой самое интересное, похоже, проворонили, ясно, что было вооруженное столкновение. В результате которого клонов с Фелиции вытурили!
— Ты думаешь, это сделали наши? — с сомнением спросила Полина.
— Конечно! А кто же еще?! — сказал Эстерсон, стараясь, чтобы его слова прозвучали как можно более веско. Но взгляд Полины был хмурым и недоверчивым.
В тот день они все-таки пообедали. Хотя Полина согласилась сесть за стол лишь после того, как Эстерсон поклялся отправиться чинить радиосвязь сразу после трапезы.
— Нужно поговорить с консульством. Узнать, что там у них происходит. Может, им требуется помощь? Вдруг у них есть раненые? Во время войны нельзя быть эгоистами!
Эстерсон прямо-таки не узнавал свою Полину! Из замкнутой, равнодушной ко всему, кроме своих «морских капюшонов», жрицы науки она вдруг превратилась в отзывчивую патриотку, готовую мчаться за тысячу километров в поселение Вайсберг, где располагается консульство, и проливать горючие слезы над каждым проигранным Объединенными Нациями боем!
— Обещай мне, Роло, что если мы не сможем с ними связаться, мы сами отправимся туда.
— Как ты это себе представляешь, дорогая? Не забывай, вертолета у нас нет.
— Знаю, что нет… Ну, может, как-нибудь доберемся?
— Как раз к лету поспеем, это если пешим ходом. Невесть откуда взявшаяся решимость Полины включиться в контекст блеклого социально-политического бытия планеты Фелиция пугала Эстерсона. В самом деле, ему так нравилась жизнь на биостанции, этот тихий Эдем на двоих, что больше всего на свете он боялся перемен!
Наладить связь с консульством не удалось.
Эту новость Эстерсон сообщил Полине вечером следующего дня. Он был готов к тому, что сейчас снова придется вытирать салфеткой ее быстрые слезы. Однако салфетка не пригодилась.
— Я знаю, что делать! — деловито возвестила Полина. — Мы должны отправиться на базу клонов! Она, кстати, называется Вара-8. Это я из намеков в их газетах поняла.
— Что? Что ты сказала? — Эстерсон ушам своим не поверил.
— Мы должны сесть в лодку и переплыть залив Бабушкин Башмак!
— Ты что, на солнце перегрелась?
— Ничего я не перегрелась! Я все обдумала!
— Но это же опасно, Полина!
— Ничего опасного! Я сегодня днем как следует все осмотрела в бинокль, когда загорала. А загорала я, да будет тебе известно, на Плавнике.
— Где-е?!
Акульим Плавником или просто Плавником русские биологи назвали приметный риф в нескольких десятках метров от берега, расположенный примерно в пяти километрах от биостанции в направлении клонской базы. Если с «Лазурного берега» как такового клонская база не просматривалась, то с Плавника кое-что разглядеть можно было. Тем более в бинокль.
— Так вот чем ты занималась, пока я вкалывал, как раб на плантациях! Ты перед клонами в купальнике фигуряла! — вспылил Эстерсон. — Мы же договорились: днем на берег не выходить ни под каким видом! А ночью — только при крайней необходимости!
Вообще-то он ничего не имел против того, чтобы Полина отдыхала, пока он работает. Но! Когда он начинал думать о том, чем могла закончиться ее самодеятельная разведвылазка, ему становилось страшно, и страх этот порождал желание разорвать Полину Пушкину, которая совершенно не дорожит жизнью и безопасностью Полины Пушкиной, на тысячу мелких клочков!
— Я уже не девочка, чтобы спрашивать разрешение на небольшую прогулку!
— Ничего себе «небольшая прогулка»! Тебя же могли клоны подстрелить, с вертолета! Или тебе в газете хосровской написали, что все клоны — белые и пушистые, а ты взяла и поверила?
— Послушай, Роло, не нужно кипятиться! Вертолетов не видно и не слышно. А на базе не наблюдается никаких клонов! Зато там наверняка есть радиостанция! И станция Х-связи тоже. Мы сможем поговорить со своими, узнать все новости!
— Ну… Мало ли какие могут быть опасности для одинокой женщины… Я бы еще понял, если бы мы отправились на Плавник вдвоем…
— Ты просто собственник, вот ты кто! — взвилась Полина. — Тебе нужно, чтобы я постоянно была при тебе! Как какая-нибудь болонка! Чтобы я не отходила от тебя ни на шаг! Чтобы у меня не было никаких собственных планов! Чтобы за меня все решал ты! Решал с точки зрения так называемого «здравого смысла»! Это ты теперь говоришь, что за меня боялся и что нужно быть осторожнее. Но разве ты думал об осторожности, когда помогал чинить флуггер тому русскому пилоту, Николаю? Разве ты не понимал, что клоны потом будут искать именно нас, людей, которые помогли русскому пилоту? Разве это не из-за него мы целые недели прятались в земле, как червяки, боясь высунуть нос? Почему же тогда ты не думал об опасности? Отсиделись бы в кустах — и отлично!
— Ну ты же сама предложила помочь Николаю!
— Да! Я предложила! И совершенно не жалею об этом! Просто я считаю, что в жизни любого человека должно быть место опасности! Поступкам!
Глаза Полины горели, на щеках играл румянец. Эстерсон знал: так всегда бывает, когда в душе Полины бушует ураган. Однако этот ураган был каким-то особенным. Невиданным. И как все невиданное, завораживал.
— Мы должны что-то делать, Роло! Невозможно навечно отгородиться от всего мира! Это не по-русски — сидеть сложа руки, когда твоя родина проигрывает войну! Нужно выбираться из этой проклятой дыры, искать своих, понимаешь? «Век обнявшись, на печи не просидишь» — есть и такая русская пословица. Когда я узнала все эти жуткие вещи из газеты, наш дом стал мне противен! Вместе с нашим мещанским счастьем! Меня уже тошнит от этого океана! От этой солнечной идиллии!
«Меня уже тошнит от этого Эстерсона!» — мысленно продолжил риторический ряд инженер, хотя эти слова и не были произнесены. Ему вдруг стало грустно.
— Никогда бы не подумал, что тебя тошнит от «Лазурного берега»… — огорченно сказал Эстерсон. И затворил за собой двери гостиной.
Пока они с Полиной спорили и препирались, сумерки преобразились в ночь — душную, прохладную, серебристую. Он дошел до самого берега и сел на стылый песок. Закурил, но так неловко, что дым от толстенной клонской спички ударил в глаза и их заволокло слезами.
По ту сторону серых океанских валов чернела туша Лавового полуострова. Необжитого, неуютного, разве что цветы там красивые. На том берегу — дичь. На этом — биостанция «Лазурный берег». Комфортная, ухоженная. И вот надо же случиться такому парадоксу! Когда они с Полиной жили, фигурально выражаясь, «под кустом», они не ссорились. Легкие словесные пикировки — не в счет, это так, для поддержания психического тонуса. Но стоило им вновь вселиться в свой славный домик, как скандалы пошли косяком, ни минуты покоя. Даже поесть спокойно не выходит.
«Спрашивается, чего стоит так называемая цивилизация, если она делает из людей психов? — Эстерсон сделал глубокую затяжку. — Вот теперь окончательно стало ясно, откуда берется миф о Благородном Дикаре, который очаровывал когда-то старину Руссо, да и вообще пол-Европы…»
Однако додумать свою глубокую философскую мысль до конца Эстерсон не успел — сзади послышались чьи-то шаги.
Он обернулся. В темноте было трудно различить силуэт, однако он не сомневался: песок скрипит под армейскими ботинками Полины.
— Роло, ты здесь? — спросила Полина тоном, который Эстерсон окрестил для себя «ангельским». Полина всегда говорила так, когда чувствовала себя виноватой, а извиняться не хотела.
— Здесь.
— Куришь?
— Курю, да. Светомаскировку, кстати, нарушаю.
— Злишься?
— Пытаюсь.
— Я хочу, чтобы ты понял меня, Роло. Там, на Земле, осталось многое из того, что я люблю. Точнее, никогда раньше не понимала, насколько сильно я все это люблю, пока всему этому не начала угрожать опасность.
— К черту обобщения, Полина! Эти слова — «всё», «всему» — они большие и пустые, как мыльные пузыри. Скажи мне, о чем именно ты тоскуешь, когда тоскуешь о Родине?
Полина сосредоточенно засопела, подыскивая слова.
— Когда я жила в Архангельске, я еще тогда не была даже с Андреем толком знакома, я каждое лето снимала дачу. Такую красивую, в дачном поселке Брусничный. Там был отличный сад. С яблонями, вишнями, волосистым сладким крыжовником… Летом там было как в волшебной сказке! Мне так нравилось на этой даче, что однажды я взяла — да и выкупила ее у старушки-хозяйки. Благо, стоила она сущие копейки! Мне нравилось возиться с деревьями, стричь газоны, собирать смородину… Все еще удивлялись, как это я, закоренелая, потомственная горожанка, могу часами стоять кверху задом на салатной грядке. Но потом я как-то забросила все. Карьера в рост пошла, дел стало невпроворот, пришлось много ездить… Потом мы с Андрюшей сошлись. Словом, мне стало не до вишен. Бывало, я за год раз или два туда наведывалась, когда подбиралась компания на шашлыки… А потом эта экспедиция Валаамского. Так вот: я почему-то все время эту дачу в Брусничном вспоминаю. Особенно — последние три дня. Такое ощущение, что она меня зовет, как будто вишни эти и яблони шепчут: «Полинка, а как же мы?» Даже не знаю, как объяснить…
— Знаешь, зов яблонь — это очень поэтично. Даже, я бы сказал, религиозно. Мне очень не хочется выглядеть старым шведским циником… Но ради этого я бы все же не стал рисковать жизнью!
— А ради чего стал бы рисковать жизнью старый шведский циник?
— Вот если бы речь шла о людях…
— О людях? Пожалуйста! Вот хотя бы мой брат, Сашка. Он ведь сейчас, наверное, воюет. Может быть, даже ранен. Или, не приведи Господи, убит! А я даже и не знаю об этом! Представляешь, Роло? Я об этом не знаю! — В глазах Полины светился неподдельный ужас.
— Ну… Ты мало мне о нем рассказывала.
— Я мало рассказывала, потому что мне стыдно! Стыдно, что я с ним… ну… как бы это сказать… связь оборвала. С тех пор как погиб Андрей, я ни разу ему не написала! Сначала желания не было что-либо писать. А затем стало стыдно, что раньше не писала.
— А теперь?
— Теперь он мне все время снится! Почему-то снится школьником младших классов. Он такой забавный был, модели флуггеров клеил, мечтал о собаке. Я просто обязана его увидеть, я же ему теперь вроде как… вместо матери! Может быть, на Землю слетать.
— Сейчас там тебя только не хватало! Разве госпоже Полине Пушкиной не известна знаменитая формула адмирала Ауге «война = люксоген»?
— Известна. И какие из нее следствия?
— Следствие одно. Когда война, ни на что, кроме войны, люксогена не хватает. Именно потому поэты всех времен всегда воспевали мирный космос. Ведь космос как совокупность свободных по нему перемещений возможен только когда мир, когда есть лишний люксоген.
— Ты так говоришь потому, что не хочешь отправиться со мной! Потому что ты слишком привязался к «Лазурному берету».
— Да, я действительно привязался. Не буду спорить! Но… я… — Эстерсон сделал паузу, чтобы его слова прозвучали как можно более веско. — В общем, я буду следовать за тобой туда, куда тебе будет угодно.
— А как же «Лазурный берег»?
— Ты — мой «Лазурный берег», Полина.
Полина смолкла, впитывая душой услышанное. И нежно посмотрела на Эстерсона. Впрочем, долго продержаться на лирической ноте Полина не смогла. Словно бы какой-то чертик дернул ее за косу.
— Роло, я тебе никогда не говорила, что ты типичный подкаблучник?
Глава 9
Зачем нужны военные дипломаты
Апрель, 2622 г.
Город Полковников
Планета С-801-7, система С-801
После того памятного вечера, который в моей внутренней хронологии навсегда останется Вечером Легкого Пара, я возвратился в офицерское общежитие и самым что ни на есть свинским образом — то есть одетым и обутым — бухнулся в свою койку.
Однако заснуть не смог.
Несмотря на чудовищную, многодневную усталость, сон ко мне не шел. Мешанина из воспоминаний — огненных, чудовищных, невозможных — пузырилась в голове. Душа саднила недопережитыми и, что самое трудное, противоречивыми эмоциями — скорбью и тоской по Кольке, радостью за нашу победу, тревогой за будущее России и трепетным волнением нового знакомства. Тело, измученное нагрузками и перегрузками, тихо ныло всеми своими клеточками и кровяными шариками, а голова гудела, как Царь-колокол после прямого попадания в него из Царь-пушки…
Так я и лежал — час за часом, с открытыми глазами. И вот же напасть! Хотя заснуть, забыться у меня не получалось, но встать и, допустим, принять душ (или хотя бы поужинать!) я не мог тоже. Ни туда, ни сюда.
Ни сил, ни желаний, ни покоя.
Пожалуй, если бы в тот миг объявили тревогу с экстренным вылетом, я все равно не поднялся бы с койки.
Крикнул бы: «Расстреливайте за дезертирство!» И лежал дальше.
Полутруп, получеловек, полусолдат.
И лишь воспоминание о замечательной Тане с пламенистыми глазами, о Тане, трогательно прыскающей со смеху и пугливо озирающейся — не подкрадывается ли из-за угла великий и развратный Ричард Пушкин, — освещало мои бессонные потемки. Это воспоминание было как скрипичное соло среди какофонии кораблестроительной верфи. Увы, чтобы расслышать эти дивные звуки, мне каждый раз приходилось напрягать свой медвежий слух. Слишком уж силен был адский машинный грохот…
К рассвету мой мозг все же отключился. Мне удалось заснуть. И проспал я двадцать восемь часов кряду.
Первой моей мыслью по пробуждении было «нужно найти Таню». Однако после завтрака я, как сказал бы Бабакулов, «посмотрел на вопрос с критических позиций».
Найти-то ее можно. Но что ей, найденной, сказать? Ведь ясно же было мне сказано: у нее жених! А кто такой «жених»? Жених — это человек, который собирается на Тане жениться.
Это если по-старомодному.
А если по-современному, то это просто какой-то парень, с которым у Тани близкие отношения. Интимные даже, наверное. А почему нет? Возможно, этот парень такой же пилот, как я. А может, и не пилот. Простой звездолетчик. И служит сейчас на каком-нибудь заштатном (но тоже неизменно геройском) тральщике за тысячу парсеков отсюда. Что же это получается, я буду у героев отбивать девушек?
Нет, товарищи. Лучше сдохнуть.
С другой стороны, ведь ясно, что совершенно необязательно было за Таней ухаживать (хотя и хотелось). Что можно ограничиться связью чистой и непорочной.
Я же не сексуально озабоченный подросток.
Я, что называется, «все понимаю».
Я согласен «просто дружить».
Но вдруг она поймет меня неправильно? Подумает, что пристаю? И обидится? Но главное, смогу ли я удержаться на волне чистой дружбы и исподволь не соскользнуть в черную пропасть любви?
Прошел день. Потом еще один. А я все думал: «Надо найти Таню».
Эта фраза стала для меня чем-то вроде молитвы, которую я повторял, чтобы не терять связи с реальностью.
Правда, никаких действий в этом направлении, не скрою, я не предпринимал.
Наверное, в жизни каждого мужчины есть место трусости.
Однако мне повезло. Потому что Таня нашла меня сама.
Скажу пару теплых слов о комнате, куда меня поселили.
Площадь — всего десять квадратов. Но зато — с отдельным санузлом и окном, выходящим во внутренний двор общежития, заваленный всяким архиполезным мусором вроде алюминиевых контейнеров и обугленной металлочерепицы. Еще в комнате имелась стандартная мебель и в качестве незапланированных бонусов — видеофон и ваза с искусственными розами.
Комната была бы идеальной. Если бы не одно обстоятельство. До того, как в нее определили меня, там жил офицер связи лейтенант Петр Юхтис.
В ночь на 16 марта лейтенанта Юхтиса завалило в подземном узле связи космодрома Глетчерный. А комната досталась мне. Вместе с его личными вещами.
Убирать вещи скромного связиста оказалось некому. Всем было не до того. Даже постель после лейтенанта Юхтиса для лейтенанта Пушкина не перестелили.
Забыли, наверное.
В шкафу висели резко пахнущие вещи лейтенанта — человека рослого, легко потеющего и не слишком опрятного.
Ha умывальном столике сохли его бритвенные принадлежности.
Его планшет старинной модели, раззявив пасть, искоса посматривал во двор с подоконника. А некая смазливая чернокудрая особа томно улыбалась с фотографии, что стояла в рамке из морских ракушек на столе.
Невеста? Жена? Любовница? Как обычно — имеются варианты.
Не только в шкафу, но и по всей комнате витал телесный дух лейтенанта Юхтиса — одеколон «Огуречный» напополам с сигаретами «Афрорусич» (на пачке улыбающийся негр в косоворотке, табак сладкий, алжирский). А под койкой, словно лягушки на земляном берегу цвелого пруда, отдыхали ношеные лейтенантские носки числом две дюжины…
Что сделал бы культурный человек на моем месте? В первое же утро собрал вещи лейтенанта в коробку и отнес эту коробку дежурному по этажу. Дескать, разберитесь.
Но я не собрал. И не отнес.
Наверное, культура во мне временно закончилась. Иссякла. Как вода в степном колодце засушливым летом.
Да оно и понятно — после развороченных осколками трупов вас вряд ли бросит в брезгливую дрожь при виде чьего-то, пусть трижды нестиранного белья.
Так я и жил среди всего этого, будто сам был лейтенантом Юхтисом. Даже постель не поменял. И новой зубной шетки себе не справил.
Однако о своем бытовом разгильдяйстве мне пришлось горько пожалеть, когда в окошке видеофона я увидел… милое Танино личико.
Честно говоря, поначалу я просто не поверил своим глазам.
— Александр? — спросила Таня, близоруко моргая в камеру. — Мне нужен лейтенант Пушкин!
— Сейчас, одну минутку, — буркнул я, однако видеорежим не включил, ограничившись звуковым. Танин вызов застал меня лежащим на кровати с сигаретой в зубах. На мне были форменные брюки и несвежая майка. Пепел я стряхивал по-простому — за кровать. Двухдневная щетина и нечесаная голова довершали композицию. В старых фильмах, которые крутили нам на курсе «История культуры», в таком виде изображали офицеров, разложившихся в морально-бытовом отношении.
Я бросился в ванную — именно там, по моему мнению, должна была находиться расческа. Держи карман шире! Сунулся было к вешалке за курткой, как тотчас вспомнил, что не далее как утром отдал ее в химчистку на первом этаже. О Господи!
— Я, наверное, не вовремя… — смущенно сказала Таня. — Я, пожалуй, вам позже перезвоню, ладно?
Я не на шутку испугался: «А вдруг не перезвонит?!» И еще: «Небось думает, что я черт знает чем тут занимаюсь!» Я живо стянул майку и принялся застегивать на себе белую рубашку лейтенанта Юхтиса, как вдруг обнаружил, что сигарета, которую я вроде бы затушил о бельевуютумбочку, тлеет на ворсистом коврике возле кровати, выжигая в синтетическом руне плешь, наполняя воздух гарью…
— М-мать твою!
«Еще не хватало, чтобы пожарная сигнализация сработала!» — в отчаянии подумал я. И живо представил себя, плывущего брасом к входной двери сквозь пенные буруны пиродепрессанта.
— Что вы сказали? Вы меня вообще слышите, Саша?
Прыть я проявил неописуемую.
За одну-единственную минуту я умудрился ликвидировать пожар при помощи тапка лейтенанта Юхтиса с внушительной дыркой на месте большого пальца, разоблачиться, облачиться в парадную форму, возвратиться к видеофону, натянуть на лицо улыбку и нажать на кнопку «видео». Неудивительно, что разговор, который состоялся между нами, отдавал чем-то комедийным.
— Здравствуйте, Танюшка. Извините меня за конфуз… Тут у меня… Вы не поверите, небольшой пожар!
— Так, значит, я все-таки не вовремя…
— Вы всегда вовремя!
— Даже во время пожара?
— Во время пожара особенно. Шутка. То есть поймите меня правильно. Да вы не бойтесь! Ничего серьезного! Просто сигарета на коврик упала.
— Я, собственно, по делу вас беспокою, вы не подумайте!
— Да я ничего такого и не думаю!
— Мне медсестра в регистратуре дала ваш адрес. Я ее попросила помочь — и она помогла.
— Медсестра? В регистратуре? В какой еще регистратуре?
— Ее зовут Галина Марковна. Очень отзывчивая женшина! Впрочем, это не имеет значения…
— Действительно, не имеет.
— Тогда почему у вас, Саша, такое удивленное лицо?
— Честно говоря, я не ожидал, что мое местоположение легко установить через базу данных гражданского госпиталя!
— Вообще-то госпиталь был военным.
— Все равно.
— Что же получается, Александр, ваше местоположение — это секрет?
— Не то чтобы большой. Я же не контрразведчик какой-нибудь…
— Это хорошо, что не контрразведчик. Судя по фильмам, они все параноики. Тогда, получается, все в порядке?
— В полнейшем, Танечка!
— Тогда почему на вас парадная форма?
Ответить на этот заковыристый вопрос я не успел — в наш нелепый диалог вклинился некий сердитый мужчина, чье присутствие рядом с Таней было обозначено рукавом куртки и баритоном с брюзжащими интонациями.
— Девушка, нужно же совесть иметь! — сказал недовольный баритон. — Сколько можно разводить болтовню?
— Извините, пожалуйста. Я сейчас! Всего одну минуту!
— Между прочим, девушка, это офицерское общежитие. И гражданским лицам, особенно женского пола, здесь делать нечего!
Баритон показался мне знакомым. Где-то я точно его уже слышал! Притом — неоднократно. Десяти секунд мне хватило на то, чтобы программа распознавания звуковых образов, встроенная в мою черепную коробку, выдала результат.
— Саша, вы извините ради Бога, но тут требуют… Я же… с публичного автомата звоню… — Таня зябко поежилась.
— Танечка, родная, будьте так любезны, временно уступите место этому говорливому товарищу, — попросил я.
— Но зачем?
— Пожалуйста! Не спрашивайте. Уступите.
Таня послушно отошла на три шага. Теперь на меня смотрела физиономия… младшего лейтенанта Лобановского. Да-да, младшего лейтенанта. «Недокадровых» пилотов, брошенных в сражение с армадой Шахрави и умудрившихся выжить, только что произвели в офицеры.
Рожу несчастного салаги, вдруг обнаружившего на том конце провода своего ведущего и, стало быть, начальника, нужно было снимать для передачи «Приколись!». Переносица Лобановского прямо на моих глазах покрылась капельками пота. Широкие брови взлетели на лоб. Тон из уверенно-брезгливого вдруг стал заискивающим.
— Товарищ лейтенант? Так это вы? Кто же мог знать, честное слово, что это она с вами…
Сначала я думал сказать что-то вульгарное и грубое. Вроде «Катись колбасой!» Но вместо этого я тихо произнес:
— Считаю до трех, товарищ младший лейтенант…
Я не успел сосчитать и до двух, как Лобановский испарился. И снова бледное Танино лицо.
— Хотела бы я знать, что вы ему сказали, — улыбнулась Таня. — Что общежитие номер шесть заминировано и сейчас грянет взрыв?
И только в этот момент до меня дошло, что Таня говорит со мной… да-да, из холла моего общежития!
О своем прозрении я сразу же сообщил Тане. Пусть лучше думает, что я идиот, чем считает меня невеждой, не желающим пригласить ее в гости. Таню мое признание смутило еще больше.
— Конечно, это выглядит так, будто я в гости навязываюсь… Но я как раз проходила мимо и подумала: а почему бы вам не позвонить? Тем более у меня действительно есть дело. Важное! И его можно обсудить только лично!
— Дело? В таком случае поднимайтесь-ка сразу ко мне! Обсудим ваше дело, чайку попьем! Я как раз совершенно свободен…
Таня, конечно, отнекивалась. Но потом сдалась. Так что через пару минут я распахнул перед ней дверь. В парадной форме виду меня был лихой и напыщенный.
— Я только на минутку, — едва слышно сказала Таня. Она расстегнула куртку и села на кровати, сложив руки на коленях. Было видно — она нервничает.
Я принялся суетиться в надежде отыскать заварку, чайник, чашки или хотя бы бутылку с лимонадом. Увы, и холодильник, и бар были, считай, пусты — на верхней полке холодильника белел кирпичик сыра с надгрызенным краем, а в баре, задрав лапки кверху, загорало окочурившееся семейство тараканов. Ежу было ясно, что лейтенант Юхтис предпочитал питаться в столовой, а выпивать — в баре на первом этаже.
Итак, идею ритуального чаепития пришлось забраковать…
Может быть, выйти в столовую?
Я посмотрел на часы. Выходило, что в столовую тоже не получится. Там перерыв. Накрывают к обеду. Обед будет через час. Может быть, удастся Таню задержать?
Пока я возился, метался, краснел и рассуждал, Таня тихой мышью сидела на кровати и рассматривала потерханый интерьер моего скромного обиталища. Правда, из врожденной девичьей деликатности она сосредоточила свое внимание там, где было поменьше мусора, пепла и ношеного белья, — на убогой полке с книгами (все сплошь боевики про пиратов да пособия по пчеловодству), на выцветшей репродукции васнецовской «Аленушки», на фотопортрете чернокудрой подруги покойного Юхтиса, чем-то отдаленно на Аленушку похожей.
На фото Таня смотрела особенно долго. А может быть, ей просто понравилась рамка из ракушек?
— У вас довольно мило… — сказала вежливая Таня. — Даже уютно. Вы сами все здесь устраивали?
— Меня только недавно здесь поселили. И я ничего не устраивал. Просто не успел… Так, побросал кое-какие вещи… Но если бы я знал, что вы придете… — В ту минуту я был готов сгореть со стыда.
— Я сама до сегодняшнего утра не знала! А потом вдруг — как будто молния сверкнула! И я поняла, что вы именно тот человек, который может решить мою проблему! Вот попьем чаю, я вам все объясню! Чай — это очень кстати, потому что я ужасно замерзла!
— Танечка, милая… Только вы не сочтите, что я кретин какой-нибудь… Но… В общем, чаю не будет… Я не нашел тут ни чашек, ни чайника, ничего… Дело в том, что эта комната не совсем моя! То есть совсем не моя… То есть… Не важно. — На этой фразе я благоразумно смолк.
Я вдруг подумал, что если аккуратистка Таня узнает, что я сплю на несвежей постели покойника в обнимку с мятыми носками того же самого покойника, она проникнется ко мне таким мощным телесным отвращением, что больше не скажет мне ни одного слова. Не подарит ни одного взгляда. Даже дышать не станет в моем присутствии.
— Чаю не будет? — растерянно переспросила Таня. Она смутилась, по-моему, еще больше меня.
— Нет.
— Да оно, может, и к лучшему… Во-первых, я не очень люблю чай. Лучше сок или компот. Во-вторых, я только сейчас вспомнила, что ужасно спешу! Меня ждет один мой друг… Его зовут Никита. А в-третьих…
«Достаточно и первых двух, — тоскливо подумал я. И еще: — Черт бы побрал этого Никиту».
— Короче говоря, дело мое на самом деле совершенно пустяковое, — бодро затараторила Таня. — Один знакомый чоруг дал мне вот эту штуку. — Таня извлекла из кармана своей теплой куртки синий глоббур — чоругский инфоноситель. — На нем записана исключительно важная информация. А именно координаты планетных систем, одна из которых предположительно имеет отношение к останкам джипса, которые мы обнаружили на планете Вешняя, где работала наша экспедиция.
— Джипса? — Мне показалось, что я ослышался. — Вы и в самом деле знаете, кто такие джипсы, Таня?
— Я даже знаю, что мы с ними недавно воевали.
Она произнесла это так, что я в один миг — и навсегда — поверил, что она не просто симпатичная девчонка, каких, в общем-то, много. А самый настоящий ученый. В голове у которого — тысяча губерний. За спиной у которого — поколения таких же, как она: башковитых, въедливых, решительных, изобретательных женщин и мужчин. Да и глоббур у нее в руках недвусмысленно свидетельствовал о том, что она не в бирюльки на своей работе играет. Я вот, например, за всю свою жизнь настоящего глоббура ни разу в руках не держал. Хотя на картинках, конечно, видел. В Академии.
— Мнэ-э… Я удивлен. Я был уверен, что все данные о Наотарском конфликте до сих пор засекречены…
— Да, засекречены, — равнодушно повела плечом Таня, дескать, «не лаптем щи хлебаем». — Именно поэтому я попросила бы вас держать в тайне мою просьбу. Возможно, от того, что записано на этой штуке, будет зависеть вся моя дальнейшая карьера.
— Ого! Вся карьера! — усмехнулся я. — И что же я могу сделать для всей вашей научной карьеры, милая моя Таня?
— Прочесть координаты планет, которые здесь записаны. К сожалению, они даны в чоругской сетке. Так что их еще желательно пересчитать в наши, но это уже ерунда, есть ведь алгоритмы. Тут главное — устройство для чтения глоббуров. Но у вас же они есть!
Читать бесплатно другие книги:
