Время – московское! Зорич Александр

Глава 5

Рассам и Дастур

Май, 2622 г.

Дно Котла

Планета Глагол, система Шиватир

В одном из эллингов было решено устроить офицерский клуб — тем более что концепция лагеря такое место предполагала.

Я был уверен: к вечеру первого дня на дне Котла, когда заниматься чем-либо, кроме потребления безалкогольного пива, будет уже невмоготу, там будет не протолпиться. Ведь «осназ Двинского» (состоящий как бы из одних «офицеров», хоть и беспогонных) был поголовно склонен к болтовне или, как непременно выразился бы семасиолог Терен, к суесловию. А где лучше всего заниматься суесловием? Правильно, в специально отведенных для этого местах.

Однако в десять часов вечера по стандартному времени под яично-желтым куполом общего эллинга нас, желающих провести оставшийся до отбоя час, собралось… пятеро! Гуляки, да…

Остальные, надо полагать, заснули сном праведников по своим герметичным конурам с опережением лагерного расписания.

Ни конхиологов, ни осназовцев (впрочем, эти каждый день уставали больше всех — им простительно). Только я, Таня, стеснительный картограф лейтенант Минаев, лысоголовый балагур лейтенант Пыхов и… невозмутимый двужильный Иван Денисович!

Мы с Таней нахимичили себе по чашке безвкусного какао и засели на надувной диванчик играть в шахматы.

Пыхов и Минаев развалились в самом центре, под ослепительно белым плафоном, и тотчас влипли в экран Пыховского планшета, набитого записями довоенных хоккейных матчей. Ну а Иван Денисович скромно притаился в углу с… цветным журналом «Современная станковая живопись». На его некрасивом, но умном и глубоко одухотворенном лице явственно читалось: «Не беспокоить».

Впрочем, никто не посягал. Мы с Таней были слишком заняты друг другом (хотя делали вид, что шахматами), а Пыхов с Минаевым — битвой ледовых дружин. Нашей и, судя по доносившимся до нас обрывкам экспрессивных комментариев на мяукающе-сюсюкающем дальневосточном говоре, Директории Ниппон.

Среди этой умилительной идиллии мы и провели минут десять (хоть для газеты снимай — в раздел «Вечер трудного дня»), пока не сломался Пыховский планшет. И тут — началось…

Вначале Пыхов, упитанный товарищ с рыхлым румяным лицом повара из рекламы кондитерской сети «Сластена», принялся планшет чинить. Он чертыхался, спрашивал советов и поминал Господа нашего всуе. Увы и ах! Упрямое устройство лечению не поддавалось.

Когда стало окончательно ясно, что досмотреть матч до конца не удастся (а ведь там маячила блестящая победа нашей сборной — ну какие из японцев хоккеисты, им бы все киберспортс киберфизкультурой!), Пыхов, которому никак не хотелось возвращаться на свою койку, принялся балагурить.

Начал, как водится, с анекдотов.

— Барышня с Большого Мурома, в кокошнике таком, в сарафане алом, приехала в Москву и купила себе «Руссо-Балт». Села за руль, собирается уезжать. Продавец и менеджер ей хором кричат: «Постойте, гражданочка! Сейчас мы поставим вам свечи!» А барышня им отвечает: «Премного благодарствую, родненькие. Но я надеюсь доехать засветло!»

И, выждав секунду, Пыхов залился смачным гоготом. Таня надменно взглянула на Пыхова, потом на меня. «Какой невоспитанный!» — читалось в ее возмущенном взгляде.

— А вот еще отличный анекдот. Один мужик напился и вместе с двумя дружками по городу носится на жуткой скорости. Наконец у пассажиров — видать, пассажиры-то были потрезвее — не выдерживают нервы. «Останови! — говорят. — Мы лучше выйдем!» Ну, мужик остановил, но жутко обиделся. «Трусы! — орет им в окно. — Шкуры! Мой ангел-хранитель никогда не даст мне разбиться!» Сказал — и рванул с места. Катался, катался, как вдруг чувствует — сзади кто-то хлопает его по плечу. «Это я, твой ангел-хранитель. Я, пожалуй, тоже лучше выйду…»

Я искоса посмотрел на Таню. Таня тайком улыбнулась. Улыбнулся даже Иван Денисович — хотя, возможно, это знаменитый триптих «Красавицы Камчатки» так на него подействовал!

Тем временем Пыхов принялся потчевать общественность случаями из своей жизни — некогда, еще на гражданке, он работал инструктором на курсах вождения. Половина случаев начинались словами «Там к нам одна дама на курсы ходила…», а вторая половина — «Еду я как-то с одним пижоном по городу…»

А когда «случаи» закончились, Пыхов взялся рассуждать на темы культуры. Как назло, картограф Минаев, его главный собеседник, к которому, собственно, и были обращены все эти рассказы, хранил непроницаемый вид и молчал с упорством резидента из комиксов с последней полосы журнала «Мурзилка». Он даже не улыбался — горемыка безмолвно перемалывал челюстями жевательную резинку и невпопад кивал.

— Однажды меня в самую Атлантическую Директорию занесло, в Северную Америку, — разоткровенничался Пыхов. — Познакомился с одной девчонкой-переводчицей, во время круиза по Черному морю, случайно. Так она заладила — приезжай ко мне да приезжай… Ну я взял — да и повелся. Одинокий был! Думал, склеится у нас. Не склеилось, конечно. Правду говорят: «Два мира— два мозга». У меня, кстати, еще видеокамеру там того… умыкнули. Короче, во время этого вояжа я на американцев насмотрелся — по самое немогу! Они там знаешь что? Не знаешь? На «демократии» все повернуты. Я слово-то, конечно, такое знаю. Помню, в школе проходили, про греческие города… Древнегреческие города, понятно. Но у них, у американцев, это слово вместо неопределенного артикля. Там у них в городишке этом, как бишь его… вот, вспомнил — Фраид Нудлз… был монумент Демократии, бассейн имени Демократии. А у моей тогдашней зазнобы даже сестренку маленькую звали Демокрасити.

— И что? — не выдержал Минаев.

— Ничего… Так просто, рассказываю… Той девчонке ужасно моя лысина нравилась. Говорила, это очень сексуально. Может, и врала, потому что замуж хотела — кто ее знает. Но я плохим женихом оказался, старомодным, с предрассудками. — Пыхов вздохнул, лицо его приобрело покаянное выражение. — Ну да ничего… Я ее вместо замужа частушке нашей научил. Хочешь послушать? — И, не дожидаясь реакции Минаева, Пыхов нараспев продекламировал:

Таня рядом со мной тихо прыснула в кулачок. Даже Минаев (о чудо!) изобразил своим тонкогубым ртом нечто отдаленно напоминающее улыбку. Несмотря на очевидную несуразность рассказов Пыхова, следовало признать, что они все же… поднимают настроение!

Я сделал глупейший ход слоном (тем самым фактически отписав на растерзание вражеской пешке своего не в меру резвого коня) и посмотрел на Таню. Однако на ее лице читалось вовсе не мелкое шахматное торжество, но… ожидание новой частушки!

Она уже открыла было рот, чтобы попросить Пыхова о втором куплете, как зашипели внутренние двери шлюза и в наш офицерский клуб вошли… два конкордианца! Под конвоем осназовцев, конечно.

Первый был очень молод. На вид я никак не дал бы ему больше семнадцати (на самом деле ему было около двадцати пяти). Он был тощим, длинноволосым и сутулым, а его правильное лицо имело несколько заносчивое и одновременно надмирное выражение, свойственное, как я уже знал, многим заотарам (каковым юноша, кстати, и оказался).

Его плюгавый спутник был ниже на две головы и старше на три десятка лет. Он носил окладистую бороду и вид имел кроткий и смиренный. На заотара он никак не тянул — типичный энтли.

«Неужели пленные манихеи?» — подумал я, поспешно нащупывая свой «Сигурд».

— Встаньте на путь солнца… товарищи! Мое имя Дастур, — провозгласил молодой.

— А я — Рассам Дардашти, — спокойно представился тот, что был постарше.

— Мы прибыли сюда с научной станции «Рошни-28», чтобы лично поговорить с достопочтенным профессором Индриком. — С этими словами Дастур красноречиво посмотрел на Пыхова — как видно, его «интуиция» подсказывала ему, что главный здесь он. Не иначе как тому способствовала глянцевая лысина Пыхова.

Оба клона глядели угрюмо и целеустремленно, будто позировали для военной хроники. А чужедальний ветер, принесенный ими с орбиты, враз уничтожил ту хилую атмосферу веселья, которую удалось-таки нагнести стихийному весельчаку Пыхову.

В один миг все мы снова вспомнили о том, где находимся.

Иван Денисович отложил свой журнал.

Таня, с моего молчаливого согласия, принялась складывать шахматные фигуры. Партия, конечно, была не доиграна, но ведь ясно же, что нас сейчас вежливо попросят отсюда, поскольку Индрик будет говорить с гостями! Засобирались и Минаев с Пыховым.

Однако вышло по-другому.

— Приветствую вас, друзья, — громко сказал Индрик, с радушной улыбкой выступая навстречу гостям. — Я и есть тот человек, которого вы ищете. Располагайтесь, присаживайтесь. А вы что же ретируетесь? У меня от товарищей тайн нет! — сказал он, уже обращаясь ко всем нам.

Пыхов и Минаев от предложения остаться отказались.

— Очень спать хочется, — признался Пыхов. Минаев согласно кивнул.

А вот мы с Таней — не сговариваясь — решили остаться. Поскольку заметили уже — все самое интересное происходит там, где Индрик.

Некоторые привязываются к своим командирам, как к родным отцам. Но наша с Таней привязанность к Индрику была совсем иного, несемейного рода. Так привязываются к любимым писателям, учителям, великим героям истории.

— А вот вы, ребята, можете спокойно идти отдыхать! — дружелюбно сообщил Иван Денисович осназовцам.

В ответ на это их сержант, молодчик по имени Тимур с приплюснутым среднеазиатским носом, посмотрел на Индрика негодующе. Дескать, это же клоны; то есть враги; то есть нелюди!

— Вы… совершенно в этом уверены, Иван Денисович? — спросил он.

— Я всецело в этом уверен, — кивнул Индрик, жестом приглашая гостей в кресла, где только что прохлаждались Пыхов и Минаев. — В случае непредвиденной опасности Александр Ричардович и Татьяна Ивановна обо мне позаботятся. — Индрик Шутливо подмигнул нам.

Меня очень забавляла частенько находившая на него страсть называть всех по имени-отчеству (кажется, он помнил отчества всех участников экспедиции — по крайней мере при мне он ни разу не ошибался!).

Мы с Таней заулыбались в ответ. А Тимур сердито насупился и, увлекая за собой подчиненных, исчез снаружи. Уверен: Ивана Денисовича они не послушались и остались караулить в воздушном шлюзе.

— Итак, теперь я к вашим услугам, — обращаясь к клонам, сказал Индрик.

Стоило ему произнести эти слова, как глаза бородача Рассама Дардашти, равно как и черные очи молодого заотара Дастура разом вспыхнули — словно Иван Денисович нажал на кнопку «ВКЛ». Тотчас верные сыны Конкордии заговорили, слаженно уступая друг другу слово. Причем заговорили так бойко, что возникало впечатление: месяц репетировали!

— Ахура-Мазда послал вас, воистину! — начал Дастур. — И в вашем появлении здесь мы видим великий знак, предвещающий доброе! Обещающий перемену участи для этого унылого, проклятого места! Мы зовем его Апаоша, ибо под покровительством сего зловредного демона, демона засухи, находится планета, где нет благих вод, но лишь воды нечистые, воды злые! Мы, ученые станции «Рошни», приветствуем вас и желаем вам покровительства ваших и наших богов в деле искоренения манихейской скверны!

— Я знаю, в душе вы презираете нас, ибо считаете предателями Великорасы, — с горечью сказал Рассам Дардашти. — Я знаю, в вашей великой культуре, как и в нашей великой культуре, в чести представление о том, что ученые суть верные и деятельные слуги своего народа и всегда должны быть заодно со своими единоверцами. Это правильные представления. Таков порядок и люди должны придерживаться его. И все же мы, ученые «Рошни-28», не предатели Великорасы! И то, что мы сейчас здесь, не свидетельствует о подлости наших умов. Я постараюсь объяснить… Родина наделила нас острым умом и талантом предвидеть. Родина вложила в нас много любви и труда, стремясь сделать нас зрячими. Десятилетиями мы, ученые станции «Рошни-28», стремились открыть тайны этой зловредной земли, земли Апаоша. О, мы сделали многое! Мы далеко ушли по этому опасному пути! Но горе нам! Мы так и не смогли убедить верных сыновей своей Родины, которые заседают в Народном Диване и Благом Совещании, в том, что знания, добытые нами с таким трудом, следует использовать. Мы не смогли объяснить тем, кто решает и волит, сколь важно действовать незамедлительно! Да, мы знаем, что все силы нашей Родины сейчас брошены в дело грядущей победы. И мы всем сердцем желаем нашим братьям победить! В то же время мы считаем, что страшная язва, которая зовется Апаоша, должна быть уничтожена — и чем быстрее, тем лучше. Понимаем мы и другое: любой, кому по силам будет сделать это, станет угоден Ахура-Мазде, в какой бы вере он ни был воспитан. Такой герой тотчас встанет над различиями, изобретенными одним лишь мелочным человеческим умом, и станет истинным пехлеваном…

«Ишь как заливает! А ведь можно было и проще сказать: мы согласны вашими руками жар загребать. И нам сейчас все равно, верите вы в Священный Огонь или нет», — подумал я.

Между тем заговорил Дастур.

— Вам, должно быть, известно, что, узнав о вашем нападении, мы не воспользовались Х-передатчиком и не сообщили своим военным о ваших кораблях, нарушив тем самым инструкции. — Молодой заотар продолжил мысль Рассама. — На это было две причины. Первая причина состоит в нашей глубокой благодарности вам за ваше уважение к Знанию. Вы могли с легкостью уничтожить наши научные станции — как уничтожили военную крепость на орбите Апаоши. Однако вы не сделали этого, как никогда не сделали бы этого мы!

«Врет, конечно. Сбивали они в начале войны наши орбитальные станции и в Синапском поясе, и в Тремезианском. И дальше сбивали бы, как пить дать. Но это теперь не важно. Важно, что Двинский, несмотря на всю наивность своей аргументации, в целом был прав: не нужно уничтожать клонские научные станции над Глаголом. Вот это я понимаю, интуиция!»

— Вторая причина уже была названа. Мы надеемся, что вы спасете мир от скверны, имя которой — манихеи. Мы ждем от вас непреклонности, о которой мы столь тщетно молили собственное правительство… И последнее. Я хотел бы довести до вашего сведения, что решение не сообщать о нападении Народному Дивану и Благому Совещанию было принято не мною единолично, но на общем собрании общины. Решение было принято единогласно. Мы привезли с собой видеопротокол. На тот случай, если у вас имеются сомнения…

«До чего смешные! Нашли кого прельщать своим свободным волеизъявлением! Что мы им — американцы? Допустим, правильное решение принял Дастур единолично. Разве само решение от этого становится хуже?»

— Мы также привезли с собой ряд материалов, которые будут совершенно необходимы вашей экспедиции в случае, если ее целью действительно является изничтожение зловредной манихейской скверны, — добавил Дастур.

— Это очень ценные материалы! — горячо заверил нас Рассам. — Я руководил созданием самой полной на сегодняшний день модели поверхности планеты, где нашли отражение все накопленные нами сведения об Апаоше. Мои коллеги построили ряд физических моделей, имитирующих процессы, происходящие здесь, и создали научные теории, их описывающие! Имеются также качественные и количественные описания различных феноменов, присущих местной… местной, как принято выражаться у вас… природе. Чтобы проделать исследования аналогичного масштаба, вашим ученым пришлось бы потратить многие десятилетия!

Я не удержался от скептической улыбки — поскольку был уверен, что наши ученые справились бы с этим за год, ну максимум — за три. Ведь главное в исследованиях — что? Правильно: деньги и матчасть. А с этим у нас в Объединенных Нациях дела всегда обстояли получше. А вот Таня лишь задумчиво кивала — с самым благодарным, умиленным видом. Что ни говори, ученые — это особая человеческая раса.

— Мы приносим все наши знания в дар вашей экспедиции. Прошу вас не забывать о том, что мы могли бы с легкостью уничтожить или скрыть от вас все эти данные, но мы предпочитаем, чтобы наши знания служили общему делу, — сказал Дастур.

— А потому я хотел бы предложить свою безвозмездную помощь в работе с этой информацией. Я смогу сэкономить для вас дни, недели работы! — сказал Рассам.

После этих слов оба клона вежливо откланялись и… словно бы угасли. Лица их вновь стали настороженными, растеряв налет возвышенного пафоса. Они даже ссутулились как-то, уменьшились. Рассам Дардашти на глазах постарел, а в болезненно-красивом лице Дастура проявилось нечто чахоточное, роковое.

«Теперь вы можете задавать свои вопросы», — читалось в их взглядах. И вопросы посыпались градом. Задавал их, конечно, Иван Денисович.

— Вы располагаете информацией о том, где находятся базы манихеев?

— Да.

— Эти места обозначены на карте планеты, которую вы любезно согласились передать нам?

— Разумеется.

— Расположение скольких баз вам известно точно?

— Практически всех… Но я хотел бы уточнить… — сказал рассам. — Базы — это слишком громкое слово. На некоторых из них постоянно проживает не более пяти-десяти человек!

— Вам известно, где прячется учитель Вохур?

— Разумеется! В Колодце Отверженных! Уже много лет мы знаем это! — в унисон заверили нас Рассам и Дастур.

Таких ответов не ожидал никто. Ни мы с Таней, ни даже Иван Денисович. И хотя Индрик безукоризненно владел собой, я чувствовал — он обескуражен.

И впрямь: если клоны знают, где прячется Вохур и его ближайшие приспешники, отчего же до сих пор они не положили конец манихейской вакханалии, уничтожив главного идеолога гнусного массового помешательства? Как объяснить эту несуразицу?

Может быть, «информация», доставленная этой колоритной парой, всего лишь интеллектуальная западня, на скорую руку устроенная тайными агентами конкордианских спецслужб, находившимися на «Рошни-28», чтобы… ну, как минимум замедлить темп наших операций?! Или хуже того — наши новые друзья тоже… в некотором роде… помешались? И задумали стать этакими Иванами Сусаниными: «Пусть мы умрем, но заведем ненавистных чужаков в чащи непролазные»? Нет, я не был мнительным параноиком — как наверняка подумала бы чистая душой Таня, раскрой я ход своих мыслей. Просто логику войны я имел сомнительное удовольствие изучить, не отходя, так сказать, от кассы.

Само собой, Иван Денисович был не глупее лейтенанта Пушкина.

— Я очень хотел бы знать, — строгим голосом осведомился Индрик, — отчего за все эти годы Конкордия не воспользовалась информацией о местонахождении Вохура… по прямому назначению?

— Вы хотите сказать, почему военные не уничтожили Колодец Отверженных?

— Именно так. — Магнетический взгляд Индрика сфокусировался на переносице Дастура, затем сполз вправо вниз и принялся сверлить маленькие карие глаза Рассама. Я кожей ощутил властные эманации, исходящие от Индрика. Врать под таким взглядом, по-моему, физически невозможно.

— Я не знаю. Мы не знаем, — твердо сказал Рассам, не отводя взгляда.

— Если бы мы знали это! Если бы они нам хоть что-то объясняли! — нервно взвизгнул Дастур. Мне показалось, что он вот-вот расплачется.

Я давно заметил: чем несправедливее устроено общество, тем чаще рядовые его члены говорят о власть имущих «они».

— Вы когда-нибудь вступали в контакте манихеями? — сменил тему Индрик.

— Нет, никогда! Что вы! — отвечал Дастур и в его глазах сверкнул неподдельный священный ужас. Так истово верующие жители Большого Мурома говорят о Нечистом.

— Во-первых, это строжайше запрещено. А во-вторых… это ведь не вполне люди. Возможно даже, совсем не люди, — трезво заметил более рассудительный Рассам.

— И все-таки. Может быть, случайно… Мало ли, как бывает в жизни?

— Нет.

— Считается, что конкордианские ученые часто перебегали к манихеям. Насколько много ваших коллег присоединилось к этому… скажем так… движению на вашей памяти?

Рассам запустил пятерню в свою коричневую с сединой бороду и задумался — как видно, этого вопроса он совсем не ожидал, брать же цифру «с потолка» ему не позволяла научная добросовестность.

— За те двадцать пять лет, что я работаю здесь, — наконец сказал он, — к манихеям бежали не более тридцати человек. Это были молодые, горячие сердца. Лишь четверо из них действительно жаждали Знания. Остальные, я уверен, никогда бы не пошли на побег, если бы условия у нас были более… гуманными.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду жизнь в ее самых простых проявлениях… — вздохнул Рассам. — Низкие материи. Но, к сожалению, существенные, — добавил он стыдливо. — Нам всегда платили очень мало. Но главное — нас слишком мало уважали…

— Что же стало с этими смельчаками?

— Шестеро из них погибли. Об этом можно говорить с уверенностью, поскольку тела их были впоследствии обнаружены солдатами.

— Вы что-нибудь знаете о дальнейшей судьбе тех, кому все-таки удалось присоединиться к еретикам?

— Нет. Ничего.

Я не мог понять, зачем Иван Денисович расспрашивает о перебежчиках столь подробно. На мой взгляд, тема была второстепенной. Какое нам сейчас дело до психов, тем более конкордианских? В моей голове теснились более, как мне представлялось, насущные вопросы. Например: «Остались ли на планете лагеря с военнопленными Объединенных Наций?» или «Что за чертовщина творится в небе над Карнизом?»

Но я вежливо помалкивал, ожидая, пока Иван Денисович удовлетворит свое любопытство.

Насчет лагерей ни Рассам, ни Дастур ничего оригинального не сказали. А вот ответ насчет Дуная и чертовщины с облаками меня успокоил.

— В это время года в небе над Апаошей всегда неспокойно, — сказал Рассам. — И к неспецифическому движению планеты, которую вы называете Дунаем, это не имеет никакого отношения…

— Как вы считаете, столкновение планет исключено?

— Со всех точек зрения исключено! — хором ответили гости.

— Что ж, до отбоя осталось две минуты. Нам всем, и вам тоже, дорогие гости, пора спать, — неожиданно сказал Иван Денисович. — Мы непременно продолжим наш во всех отношениях содержательный разговор после завтрака…

Пожелав друг другу спокойной ночи, мы с Таней отправились по своим эллингам. Клоны поступили на попечение к Тимуру и его команде (не зря ждали!). А вот Иван Денисович направился, конечно же, к узлу связи, докладывать начальству.

«И почему я не удивлен?» — наверняка сказал бы по этому поводу герой моего приватного жизненного эпоса капитан-лейтенант Меркулов.

Стоило в нашем лагере появиться Дастуру и Рассаму, как военные советы или, как предпочитал выражаться Индрик, «ответственные совещания» пошли косяком.

«Осназ Двинского» совещался промеж себя, осмысляя свалившееся буквально с неба научное богатство.

«Осназ Двинского» совещался с осназом Свасьяна.

Свасьян совещался с Колесниковым, прилетевшим ради такого случая из Гургсара, а Колесников — с Велиничем, в свою очередь, ради такого случая прилетевшим с орбиты, где дежурил его «Ксенофонт».

И, наконец, Индрик совещался с Колесниковым и Свасьяном в присутствии третьих лиц.

Одним из этих лиц был ваш покорный слуга — Таню, как и прочих светил науки, на этот совет не допустили. Исключение сделали — почему-то — только для отца Василия.

Вся эта лихорадка пререкрестного общения, признаться, напоминала старинную немецкую порнографию, основанную, как известно, на принципах занимательной комбинаторики. Если в помещении находятся А, Б и В, то зритель просто обязан насладиться комбинациями «АБ», «АВ», «АБВ» и «АБВ плюс еще одна, случайно ошибшаяся гостиничным номером, буква алфавита».

Не знаю, что там было на других толковищах, но на этом страсти просто кипели.

— Мне кажется, теперь, когда мы изучили материалы, переданные нашими клонскими… источниками… картина происходящего наконец-то прояснилась! — произнес Демьян Феофанович Колесников, промакивая платком пот на порозовевшем от мыслительной натуги лице. — И меня, как человека, привыкшего к полной ясности, это обстоятельство несказанно радует.

— Вот как? Прояснилась? — озадаченно наморщил лоб Индрик. Его ясные глаза выражали искреннее недоумение. — У меня же сложилось полностью обратное впечатление.

— Обратное? Впечатление? Я не вполне понимаю вас, Иван Денисович.

— Разумеется, я поясню. Но вначале я хотел бы услышать, какого рода «ясность» имеете в виду вы. Знаете, в Древней Индии существовала развитая культура публичных споров. Индийские спорщики перед началом дебатов обязаны были как можно детальнее пересказать третьему лицу точку зрения друг друга. И только после того, как каждая сторона признавала, что оппонент правильно, понимает ее позицию и спорит именно с ней, а не со своими домыслами и предубеждениями, спор считался открытым.

— Не знаю, что там в Древней Индии… Не мое это совсем… — проворчал Колесников, не скрывая своего раздражения. — Но, по-моему, все просто, как ноги в тазу. Если инструментальная разведка подтвердит данные о местонахождении и конфигурации основной базы манихеев, Колодца Отверженных, можно будет считать, что наша экспедиция близится если и не к завершению, то, так сказать, к своей… кульминации. К апофеозу.

— Апофеозу?

— То есть, выражаясь предметно, к полному уничтожению самой активной части манихейских выродков вместе с лидером секты. Я полагаю, мы обладаем достаточными военными ресурсами для того, чтобы решить эту задачу, — отчеканил Колесников.

— Не уверен, что военные специалисты с вами согласятся — насчет достаточности наших ресурсов. — Индрик красноречиво посмотрел на подполковника Свасьяна, который, заложив ногу за ногу, с самым невинным видом глядел в едва заметно вибрирующий потолок штабного эллинга. Не иначе как думал о чем-то абсолютно постороннем — о таинстве рыбной ловли на утренней зорьке или о приготовлении настоящих сибирских пельменей.

После реплики Индрика Свасьян, конечно, встрепенулся. Но с характерным для мечтателей запозданием.

— Отчего же… Вариант, который, как я понял, хочет предложить Демьян Феофанович, мне нравится. И если сделать все как следует… без слюнтяйства… я буду только «за»!

— В таком случае следующий мой вопрос прост и незамысловат, как мечтания московского подростка: какой именно вариант собирается предложить Демьян Феофанович? Насколько я понимаю, я один из всех пока еще не в курсе. — Индрик саркастически улыбнулся.

Я тоже был не в курсе. Но промолчал, осознавая, что, говоря «все», Индрик меня скорее всего в расчет не принимал как величину пренебрежимо малую.

— Вариант жесткий… И незамысловатый… Я сказал бы, славянский вариант. Потому что он очень в духе наших великих пращуров… — насупив брови, изрек Колесников. — Я предлагаю накрыть Вохура и его выродков, засевших в Колодце Отверженных, ракетами «Шпиль» с калифорниевыми боевыми частями. Калифорниевые БЧ калибром до ста мегатонн в этом боевом походе имеются на всех Х-крейсерах — как вам, должно быть, известно. Мне кажется, сейчас самое время отбросить ложный гуманизм и применить их по прямому назначению…

«Ага. Теперь понятно, почему ученых не позвали — чтобы не мешали отбрасывать ложный гуманизм».

В этом была своя отчетливо осознаваемая и одобряемая мною прагматика. Иначе и быть не могло — после сожженной Кирты, разбомбленных Кремля и Евростага, мясорубки на Восемьсот Первом парсеке и, главное, инцидента с линкором «Пересвет». Меня беспокоило лишь одно обстоятельство, сугубо практического свойства: насколько эффективны будут ракеты «Шпиль», пусть даже и с калифорниевыми БЧ, против сверхзащищенного капонира невиданных масштабов, которым с практической точки зрения является Колодец Отверженных?

Колесников, однако, прекрасно понимал, что подобный вопрос должен возникнуть у каждого профессионала. Поэтому генерал сразу же на него ответил:

— По моей просьбе капитаны Торпилин и Велинич независимо друг от друга провели моделирование сосредоточенных ядерных ударов по тому участку Котла рядом с архипелагом Пепельный, под которым расположен Колодец Отверженных. Спасибо конкордианским ученым, которые предоставили точный геофизический портрет этого участка… Результаты обнадеживают: существуют минимум три схемы огневого воздействия, которые приводят к гарантированному вскрытию базальтовой плиты над Колодцем Отверженных. Эта плита, как вы понимаете, служит заодно и дном простирающегося вокруг нас океана. Соответственно после ядерной бомбардировки радиоактивная вода хлынет в гигантскую каверну, которой по сути является Колодец, и полностью ее заполнит. И если некоторым лю… субъектам в Колодце не придет мгновенный конец — скажем, по причине наличия жабер или тяжелого водолазного снаряжения, — то дозу радиации мы гарантируем такую, что в течение суток там погибнет любая высокоорганизованная жизнь.

Что ж, если моделирование уже проведено, значит… значит, это прекрасный вариант! Так и надо!

Но что скажет отец Василий? Бедолага сидел в углу и с отсутствующим видом попивал минеральную воду.

Похоже, принципиальные возражения имелись только у Индрика.

— Я уверен, что ослышался, — тихо сказал он. — Вы предлагаете применить ядерное оружие против человеческих существ, которых мы даже еще не видели воочию. И в чьей вине мы, прямо скажем, все еще не убеждены.

— Вы меня пугаете, Иван Денисович! — громогласно ответствовал раздосадованный Колесников — красный, со вздувшимися на висках жилами. Общий абрис его фигуры в ту минуту наводил на мысли о носороге в боевой стойке. — Что значит «в вине мы не убеждены»? Вам мало того, что линкор «Пересвет» был атакован атомными торпедами? Вам мало свидетельств наших офицеров о бесчинствах этих мерзавцев, об их вооруженных вылазках против наших военнопленных?!

— Во-первых, я хотел бы призвать к спокойствию. Да, атмосфера на Глаголе накаляется, но это не повод… повышать градус нашей… рабочей дискуссии. Теперь во-вторых. Вот вы, Демьян Феофанович, уверены, что линкор «Пересвет» действительно атаковали манихеи?

— А кто же еще?! Ведь в той извинительной ноте, которую мы получили от Народного Дивана, было сказано…

— Я прекрасно знаю, что было сказано в той ноте, — ледяным тоном оборвал его Индрик. — Но со стопроцентной достоверностью нота указывает лишь на то, что правительство Конкордии хотело бы, чтобы мы были уверены, что эта чудовищная атака совершена манихеями. Вы улавливаете разницу? Вот вам пример. Предположим, утром вы обнаружили, что кто-то — скорее всего группа несовершеннолетних балбесов — сломал качели на детской площадке перед вашим домом. Любимые качели вашей племянницы, между прочим! Вы идете в подворотню, находите малолетних хулиганов, которые как раз учатся курить взатяжку, и грозите оторвать им головы. А они вам такими елейными голосочками говорят: «Это не мы, дядя Демьян! Это Витька и Юрка из соседнего двора!» И что же — вы им сразу верите? И идете проводить воспитательную работу с этими полумифическими Витькой и Юркой? Пишете на них заявление в милицию? А ведь аналогия просматривается, товарищ генерал-майор.

«Какие еще хулиганы? — недоуменно подумал я. — Какое «курение взатяжку»? Это где и когда, позвольте узнать?»

— Да понимаю, понимаю. Чай, не идиот. Но я не вижу смысла усложнять и без того невероятно сложную ситуацию! Манихеи, дражайший Иван Денисович, это вовсе не полумифические хулиганы из соседнего двора! Об их широких возможностях свидетельствовали многие. В том числе и присутствующий здесь лейтенант Пушкин! Я уже не говорю о местной интеллигенции со станции «Рошни-28»! Между прочим, сегодня утром они в голос заклинали меня поскорее покончить с распоясавшейся нечистью, изблеванной этим… Ангра-Манью! Челом били и в ножки кланялись!

— Я внимательно изучил отчеты лейтенанта Пушкина, да и других офицеров. Сегодня же ночью я вдумчиво ознакомился с материалами, представленными Дастуром Абаданом и Рассамом Дардашти. Я не стану спорить с тем, что манихеи представляют собой какую-то силу. Отличную от нуля. Но о том, насколько мощной и организованной является эта сила, я пока что достоверно судить не могу. За отсутствием объективных данных, — Индрик артистично развел руками.

— Помилуйте, Иван Денисович! Но ведь эти молодчики умеют выживать в агрессивных для обычного человека средах, левитировать, управлять так называемыми «пробоями»! А мы даже не понимаем физических принципов, на которых основаны эти явления! Неужели вам этого недостаточно?!

— Некоторые цыганки умеют предсказывать будущее на картах Таро, — парировал Индрик. — Между прочим, отлично предсказывают, заявляю как постоянный клиент! Да, мы не понимаем физических принципов, по которым осуществляются эти предсказания — как правило, точные и актуальные. Но это не повод накрыть цыганскую колонию Шатрица на Большом Муроме ракетами «Шпиль» с калифорниевыми боеголовками!

— Вы передергиваете! — взревел Колесников, его большое лицо по своему колеру уже могло тягаться с переспелым кубанским помидором. — Жители Шатрицы никогда не нападали на наши линкоры, на наших ребят, на наших военнопленных!

— Если Иокастинский инцидент с «Пересветом» не рассматривать — а вина манихеев в этом деле еще не доказана, — в активе мы имеем лишь два нападения на лагерь нравственного просвещения имени Бэджада Саванэ. О первом наиболее полно свидетельствуют показания гвардии лейтенанта Пушкина. О втором — капитан-лейтенанта Меркулова и каперанга Гладкого. Во время этих нападений, смею заметить, не погибло ни одного русского офицера! И ни одного офицера Объединенных Наций, хотя пятеро действительно получили ранения разной степени тяжести. Детективная история с офицером ГАБ Костадином Злочевым, которого Пушкин обнаружил тяжело раненным на границе Мути под лагерным плато, допускает множественность интерпретаций. А между тем еще вопрос, насколько манихеи отдавали себе отчет в том, кто находится в лагере — военнопленные Объединенных Наций или обычные конкордианские уголовники!

— Никогда бы не подумал, что главным адвокатом манихеев окажется наш дорогой Иван Денисович! Создается также впечатление, что вы взялись во что бы то ни стало сэкономить наши ракеты! Вы что же это, голубчик, думаете, манихеи — это что-то вроде старцев из Оптиной Пустыни? Вы думаете, они завтракают пророщенной пшеницей и пьют кумыс, согнувшись в три погибели, как принято в этой вашей йоге, а потом тихо молятся своему Ахура-Мазде? Да они же чудовища! Безумцы! Они даже в Ахура-Мазду не верят! Верят только в Свет, который их, видите ли, освободит из оков плоти! Это наркоманы! Мистики! Сексуально распущенные люди! Извращенно распущенные, ведь в их общинах практически нет женщин! Не верите мне, так послушайте хотя бы Рассама Дардашти! Он наблюдает за ними давным-давно! Недаром же столько лет всю информацию об этих оригиналах, вместе с их местоположением, Конкордия держала в строжайшем секрете!

— Я не сомневаюсь в том, что манихеи — далеко не ангелы. А также и в том, что большинство из них — безумцы, — медленно, с расстановкой сказал Индрик. — Тем не менее я бы не сказал, что Конкордия действительно держала местонахождение манихеев в секрете.

— Что вы такое говорите?

— С вашего позволения, Демьян Феофанович, я вновь прибегну к простым примерам. Допустим, вы втайне от жены и от сослуживцев купили себе охотничий домик в Карелии. Славный такой домик, небольшой, уютный, с альпинарием и ручейком между камнями. И планируете в этом славном домике отдыхать от суеты рабочих будней. Вы, конечно, решаете: никому ни слова. Ведь иначе — прощай, одиночество. Ни один ваш товарищ не получит от вас приглашения поохотиться. Никогда! Жене — молчок. Сыну и дочери — тоже, проговорятся жене как пить дать. Итак — полная конспирация! Но вот в один прекрасный день вы заявляетесь в соседний отдел. Например, в отдел внутренней разведки. И приглашаете всех симпатичных, да и не очень, офицеров вместе с их вторыми половинками и чадами к себе на субботу-воскресенье погостить. Ну, разумеется, берете с каждого честное слово про ваш карельский домик не распространяться. Как вы думаете, скоро ли жена и дети узнают о вашей тайне? В лучшем — для вас — случае, первые слухи дойдут до них через месяц. Мой прогноз: два дня. До первого звонка школьной подруги вашей жены, по совместительству — секретарши начальника отдела внутренней разведки…

— Ну и? — глухо спросил Колесников.

— Если бы клоны действительно хотели, чтобы местоположение Глагола, а также факт наличия на нем манихеев оставались для нас тайной, они бы никогда не стали размещать здесь лагеря военнопленных. Точно так же, как вы никогда не стали бы приглашать в свой карельский домик коллег из соседнего отдела. И то, что они не рассказывали о Глаголе по десять раз в день устами дикторов канала «Дважды два», еще ни о чем не говорит!

— Да мало ли какие у них были соображения с этими пленными? Может, эксперименты планировали ставить… Психическую вменяемость проверяли… Рассчитывали завербовать кого-нибудь, воспользовавшись стрессом… Как того же Пушкина!

— Поверьте специалисту, для того чтобы создать благоприятные для вербовки условия, незачем создавать лагерную инфраструктуру в таком неприютном месте. Что же до экспериментов, эта версия не выдерживает никакой критики. Напомню присутствующим, что наш вероятный противник разрешил клонирование еще на заре существования своего государства. Это значит, что Народный Диван мог поселить на Глаголе сколь угодно много демов, назвав их, например, «колонистами». И преспокойно проводить свои эксперименты на них. Охрана в этом случае — минимальная, финансирование — тоже, главное — побольше баек про облагораживающее влияние физического труда и умеренная пропаганда приключений в духе Жюля Верна. Глядишь — и все аномалии исследованы! Именно так поступает Народный Диван, когда желает знать, как влияет та или иная планета на человеческий организм! Замечу также, что клоны не только не препятствовали знакомству наших военнопленных с географией и народонаселением Глагола, но и фактически стимулировали его! Свобода передвижения пленных, прекрасный обзор с вершины столовой горы, полное безделье… Или вспомним научно-просветительскую лекцию капитана Мадараспа из отчета Александра Пушкина. Мадараспа два раза просить не надо было — все выкладывал по первому требованию! Прошу понять меня правильно — я не считаю, что капитан Мадарасп был посвящен в некие важные замыслы своего командования. Он лишь делал то, что от него требовали. Если бы он получил строгое указание «не болтать», он не выболтал бы Пушкину ни слова.

Вообще-то, по моему скромному мнению, Мадарасп меня действительно вербовал в Добровольческую Освободительную Армию — вот и все «замыслы командования», ничего особенного. То есть выбалтывание данных о народонаселении Глагола являлось для Мадараспа и его начальства никак не самоцелью, но лишь приманкой, чтобы втянуть меня в их сомнительные игры. Сперва против манихеев, а там, глядишь, и против своих, русских.

А во время нашей прогулки с Мадараспом по Карнизу комендант лагеря майор Шапур скорее всего получил сообщение из генеральной комендатуры Глагола касательно того, что достигнуто соглашение об обмене военнопленных на высокопоставленных заотаров. После чего меня, как человека, которому рассказали что-то явно лишнее (что именно было лишним по мнению Шапура — вопрос отдельный), было решено в лагерь не возвращать и списать как «сбежавшего, пропавшего без вести».

Это обстоятельство, с моей точки зрения, придавало безапелляционным суждениям Индрика некоторое дополнительное измерение. Я хотел было о нем напомнить, но решил в их спор не встревать. Таким зубрам разведки и аналитики не хватало еще моего неуместного лейтенантского зудения по явно частному вопросу.

— Все равно не понимаю, чем мы рискуем! — не сдавался Колесников. — Если сами клоны столь страстно ненавидят манихеев, отчего мы должны щадить их, подводя под свою мягкотелость столько всяческих соображений? Не могу поверить в то, что вы, профессиональный психиатр, любите безумцев!

— Я жалею безумцев. И лишь в этом смысле люблю их. Вот чего я действительно не люблю, так это плясать под вражескую дудку. И совершать действия, которые заранее просчитаны противником.

— Вы всерьез полагаете, что Народный Диван «просчитал» появление здесь наших Х-крейсеров? Может, он и сами Х-крейсера просчитал? — со смешанной, презрительно-торжествующей интонацией поинтересовался генерал-майор.

— Я полагаю, что Народный Диван приложил ряд значительных усилий для того, чтобы мы поверили в мощь манихеев и прониклись ею. Чтобы мы начали воспринимать манихеев как некую обособленную злую силу, третью силу, если угодно, в войне между нами и Конкордией. Да, это всего лишь версия. Но у меня в запасе еще немало аргументов в ее пользу! Возьмем, например, тот факт, что при всей вредоносности данной секты сама Конкордия не нашла возможным применить против еретиков оружие массового поражения — а ведь никто даже не узнал бы! Вместо этого Народный Диван предпочитал годами гноить тут отличных боевых офицеров, подобных Фервану Мадараспу. Калечить их психику… Рисковать их жизнями… Только, умоляю, не повторяйте вслед за Дастуром и Рассамом красивые слова о любви конкордианцев к знанию, которое-де мешает им выжечь каленым железом обиталище Вохура. Они лишь вторят официальной доктрине — как и положено правоверным зороастрийцам и вдобавок ученым. По большому счету, я не вижу никакой связи между манихейством и обогащением фонда научных разработок. И вот почему. Это конкордианские ученые сбегали в манихеи. А вот манихеи назад, в конкордианскую науку, вовсе не рвались! Я задавал Дастуру вопрос о перебежчиках оттуда. Он ответил мне: ни одного случая не зафиксировано! Каким же образом прирастает конкордианское знание от факта существования манихеев? Разве манихеи делятся с клонами своими открытиями, добытыми среди аномалий? Ничего подобного!

Чувствовалось, что аргументы Индрика проняли-таки Демьяна Феофановича. Он немного успокоился, возвратился за столик и даже взялся допивать остывший зеленый чай, забытый в пылу спора. Его крупное лицо выражало бурную работу мысли.

Наконец Колесников прочистил горло и усталым голосом спросил:

— Но что изменится, если мы все-таки уничтожим манихеев? Так, на всякий случай уничтожим? Я понимаю, к чему вы ведете! Ведь я не какой-нибудь упрямый дундук, хотя, наверное, иногда и произвожу такое впечатление… Если, допустим, Конкордия лишь списывает на манихеев свои операции с применением неконвенционального оружия, а ведь вы к этому ведете, разве мы проиграем, если уничтожим их? Напротив! Народному Дивану не на кого будет кивать. Фактически этим жестом мы недвусмысленно заявим Конкордии: «С сегодняшнего дня отвечайте за свои ядерные выверты сами!»

— Нечто существенное все-таки изменится. И притом — в худшую сторону, — сказал Индрик спокойно и, как мне показалось, немного печально. — Если мы ликвидируем Вохура, мы так и не сможем узнать ту часть правды, монополией на которую обладают лишь манихеи. Ибо нам не от кого будет ее узнать. Такой исход дела должен устраивать Народный Диван в большей степени, нежели тот, при котором мы сможем наладить с манихеями подобие диалога.

— Диалога? — Все вытаращились на Индрика.

— Именно так. Диалога.

— Но каким образом вы намерены этот диалог осуществлять? Разве у нас есть связь с ними?

— Диалог будем осуществлять так, как осуществляли его хомо сапиенсы на протяжении тысяч лет человеческой истории. То есть лично.

— ?

— Я отправлюсь к Вохуру. И поговорю с ним.

— Отправитесь? Но как?! Вы хоть представляете себе задачу? От Колодца Отверженных нас отделяет шестьсот километров. По горизонтали. Но это чепуха по сравнению с главным: Колодец Отверженных скрыт от нас двухкилометровой толщей воды и несколькими километрами базальтовой плиты. У вас есть сведения о том, как Колодец Отверженных сообщается с дном Котла?

— Если не брать в расчет странное геологическое образование, отмеченное на конкордианских картах как Водопад-Минус, — нет.

— Ну вот видите! Значит, придется разыскать путь, по которому манихеи перемещаются вверх-вниз! И научиться им пользоваться! Даже при самом удачном стечении обстоятельств такое «хождение в манихеи» займет неделю! Я уже не говорю о множестве опасностей…

— Я отправлюсь в Колодец Отверженных на Х-крейсере. Мы материализуемся прямо в подземной каверне. Физически это возможно. И, если верны данные академика Двинского относительно динамики всплытия Х-крейсеров в газовых средах, почти безопасно!