Просто вместе Гавальда Анна

10

Погода улучшилась. Потеплело. В воздухе запахло веселым легкомыслием, something in di air. Люди носились по всему городу в поисках подарков, а Жози Б. перекрасилась. Замечательный цвет красного дерева выгодно оттенял оправу ее очков. Мамаду тоже купила себе изумительный парик. Однажды вечером, когда они распивали на лестничной клетке выигранную в споре бутылку игристого вина на четверых, она провела для них урок парикмахерского искусства.

- Сколько же ты сидишь в салоне, пока тебе выщипывают черепушку?

- Да недолго… Может, часа два или три… Все зависит от длины волос… Вот мою Сисси причесывали больше четырех часов…

- Больше четырех! И что она делала все это время? Сидела паинькой?

- Конечно, нет! Она ведет себя так же, как и мы: хохочет, ест, слушает наши истории… Мы ведь рассказываем много историй… гораздо больше вас…

- А ты, Карина? Что будешь делать на Новый год?

- Поправлюсь на два кило… А ты, Камилла?

- Похудею на те же два… Да нет, шучу…

- Ты празднуешь с семьей?

- Да, - соврала она.

- Ладно, девочки, надо закончить работу… - СуперЖози постучала по циферблату своих часов.

Как вас зовут? Хозяин кабинета оставил ей очередное послание.

Возможно, это была чистая случайность, но фотографию жены и детей он со стола убрал. Парень весьма предусмотрителен… Она выбросила листок в корзину и начала пылесосить.

В квартире обстановка тоже слегка разрядилась. Франк больше не ночевал, а приходя поспать в перерыв, пулей несся в свою комнату. Он даже не стал распаковывать новую Sony.

Филибер никогда не заговаривал о том, что произошло между Камиллой и Франком в тот вечер, когда он отдавал дань уважения Наполеону в Доме Инвалидов. Ему были противопоказаны любые перемены. Его душевное равновесие держалось на честном слове, и Камилла только теперь начала понимать, что он совершил настоящий подвиг, придя за ней той ночью… Какое усилие должен был сделать этот парень… У нее не выходили из головы слова Филибера о таблетках…

Филибер объявил, что уезжает в отпуск и будет отсутствовать до середины января.

- Вы едете в замок?

- Да.

- Рады?

- Право, я буду счастлив увидеться с сестрами…

- Как их зовут?

- Анна, Мари, Катрин, Изабель, Альенор и Бланш.

- А брата?

- Луи.

- Сплошь имена королей и королев…

- О да…

- А вас почему не назвали в честь какого-нибудь монарха?

- Ну, я… Я всего лишь гадкий утенок…

- Не говорите так, Филибер… Знаете, я ничего не смыслю в историях аристократических семейств, и мне по большому счету плевать на частицы и приставки к фамилиям, я даже нахожу все это несколько смешным, чуть-чуть старомодным, но в одном я уверена: вы - принц. Самый настоящий принц.

- О… - он покраснел. - Всего лишь мелкопоместный провинциальный дворянчик, не более того…

- Ладно, пусть будет мелкопоместный, согласна… Думаете, мы сможем в будущем году перейти на «ты»?

- Узнаю мою маленькую суфражистку! Как же вы привержены революциям… Знаете, мне будет трудно говорить вам «ты»…

- А мне нет. Я бы очень хотела сказать вам: Филибер, благодарю тебя за все, что ты для меня сделал, потому что, хоть ты этого и не знаешь, в некотором смысле ты спас мне жизнь…

Он ничего не ответил, только в очередной раз потупил глаза.

11

Она встала рано, чтобы проводить его на вокзал. Он так нервничал, что ей пришлось отобрать у него билет и прокомпостировать его самой. Потом они пошли выпить шоколада, но он не притронулся к своей чашке. По мере того как приближался час отъезда, у него искажалось лицо, начался тик. Перед ней снова был несчастный тип из супермаркета. Жалкий неловкий дылда, который вынужден держать руки в карманах, чтобы не расцарапать лицо, поправляя очки.

Она положила руку ему на плечо.

- Все в порядке?

- Ддда… вы… вы… сле… следите за временем, ведь так?

- Тихо-тихо-тихо… - прошептала она. - Эй… Все хорошо… Все нормально…

Он попытался кивнуть.

- Вы так нервничаете из-за свидания с семьей?

- Нн… нет, - ответил он, утвердительно кивая.

- Думайте о своих сестричках… Он улыбнулся.

- Кто ваша любимица?

- Са… самая младшая…

- Бланш?

- Да.

- Она красивая?

- Она… Она больше, чем красивая… Она… она добра ко мне…

Поцеловаться они были не способны, но на платформе Филибер взял ее за плечо и сказал:

- Ввы… вы позаботитесь о себе, ведь правда?

- Да.

- Вы… встретите праздники с семьей?

- Нет…

- Как? - Его лицо исказилось.

- У меня нет младшей сестры, чтобы вытерпеть всех остальных…

- А-а-а…

Уже в вагоне, через окно, он продолжал увещевать ее:

- Гла… главное - не позволяйте малышу Эскофье запугать вас!

- Ладно-ладно, - успокоила она его.

Он добавил что-то еще, но она не расслышала - в этот момент загрохотал громкоговоритель. На всякий случай она кивнула, и поезд тронулся с места.

Она решила вернуться пешком и, сама того не замечая, пошла в другую сторону - не налево, вниз по бульвару Монпарнас к Военной школе, а прямо, и оказалась на улице Ренн. Ее заманили гирлянды иллюминации, витрины магазинов, оживленная толпа…

Она уподобилась насекомому, летящему на свет и запах теплой человеческой крови.

Ей хотелось стать частью этой толпы, быть как все - спешить куда-то, волноваться, суетиться… Хотелось зайти в магазин и накупить всякой ерунды, чтобы побаловать любимых ею людей. Она одернула себя: а кого, собственно говоря, она любит? Ну-ну, не заводись, прошу тебя, приказала она себе, поднимая воротник куртки. Есть Матильда, и Пьер, и Филибер, и подруги по ордену Половой Тряпки… В этом вот ювелирном ты наверняка найдешь безделушку для Мамаду - она ведь такая кокетка… Впервые за долгое время она поступила как все, совпав с окружающими во времени и пространстве; гуляла и планировала, как потратит тринадцатую зарплату… Впервые за долгое время она не думала о завтрашнем дне. Не в переносном, а в прямом смысле этого слова. Именно о завтрашнем, следующем дне.

Впервые за очень долгое время завтрашний день казался ей… возможным. Да-да, именно возможным. У нее было место, где ей нравилось жить. Место такое же странное и удивительное, как и обитавшие там люди. Она сжимала в кармане ключи и вспоминала прошедшие недели. Она познакомилась с инопланетянином. Великодушным, сдвинутым, живущим на облаках и нисколько этим не гордящимся. Со вторым, конечно, сложнее… Она пока не знала, способен ли он говорить о чем-нибудь, кроме мотоциклов и готовки, но ведь взволновал же его - ладно, «взволновал» сильно сказано - не оставил равнодушным ее блокнот. Возможно, все и устроится: главное - найти правильный подход.

Да, ты проделала большой путь, думала она, бредя в толпе прохожих.

В это же время в прошлом году она пребывала в столь жалком состоянии, что не сумела назвать свое имя парню из подобравшей ее «скорой помощи», а два года назад она так много работала, что даже не заметила наступившего Рождества, а ее «благодетель» поостерегся напоминать - из страха, что она выбьется из ритма… Ну так что, имеет она право это сказать? Может произнести эти несколько слов, от которых еще совсем недавно у нее бы язык отсох? С ней все в порядке, она чувствует себя хорошо, и жизнь прекрасна. Уф, она это произнесла. Брось, не красней, идиотка. И не оборачивайся. Никто не слышал, как ты бормотала эту чушь, успокойся.

Она проголодалась. Зашла в булочную и купила несколько маленьких пирожных. Идеальные пирожные - легкие и сладкие. Камилла долго облизывала пальцы, прежде чем снова отправиться в магазин за подарками. Духи для Мадлен, украшения для девушек, пару перчаток для Филибера и сигары для Пьера. Вроде бы все по правилам, приличия соблюдены. Она купила самые дурацкие рождественские подарки на свете, но они подходили идеально.

Она закончила свой поход по магазинам на площади Сен-Сюльпис, в книжном. Тоже впервые за долгое время… Она больше не осмеливалась посещать подобные места. Это трудно было объяснить, но ей было слишком больно… Нет, она не могла выразить словами, в чем тут дело… Подавленность, трусость - она не хотела снова рисковать… Книжный магазин, кино, выставки, витрины художественных галерей - все это заставляло вспомнить о собственной посредственности, о своем малодушии, о том, как однажды в минуту отчаяния она выкинула все это из своей жизни и больше старалась об этом не думать.

Посещение любого из этих мест, рожденных работой чувств других людей, неизбежно напомнило бы ей о бессмысленности ее собственной жизни…

Нет, она предпочитала ходить во «Franprix».

Кто мог это понять? Никто.

Эта борьба происходила в ней самой. Скрытая от чужих глаз. Мучительная. Она обрекла себя на ночные уборки, одиночество, мытье сортиров и все никак не могла выйти победительницей.

Сначала Камилла обошла стороной отдел изящных искусств - она знала его наизусть, слишком часто посещала, когда пыталась учиться в школе с тем же названием, и позже, уже не ставя перед собой столь возвышенные цели… Она не собиралась туда идти. Еще слишком рано. А может, уже поздно. Пока она была не способна на отчаянный рывок. А возможно, наступил такой момент ее жизни, когда ей больше не следует рассчитывать на помощь великих мастеров?

С тех пор как она научилась держать в пальцах карандаш, окружающие все время твердили ей, что она способная. Очень способная. Слишком способная. Многообещающая, но слишком хитрая или чудовищно избалованная. Все эти похвалы - искренние и не очень - никуда не привели Камиллу, и сегодня, когда она годилась лишь на то, чтобы как одержимая покрывать эскизами странички своих блокнотов, она променяла бы всю свою сноровку на утраченную непосредственность. Или на волшебный карандаш, например… Раз - и все позабыто. Нет ни техники, ни эталонов, ни навыков - ничего. Все надо начинать с нуля.

Итак… Ручку держат большим и указательным пальцами… Хотя нет… Держи как хочешь. Потом будет легко, ты просто перестанешь о ней думать. И не будешь замечать рук. Все происходит где-то не здесь. Нет, это никуда не годится, это все еще слишком красиво. Никто ведь тебя не просит делать что-то непременно красивое… Плевать на красоту. Для этого есть детские рисунки и подарочная бумага в магазинах. Надевай варежки, маленький гений, маленькая пустая ракушка, надевай, говорю тебе, и тогда наконец у тебя, может быть, получится идеально неправильный круг.

Она бродила среди книг. И чувствовала себя потерянной. Книжек было так много, а она так давно перестала следить за новинками, что от всех этих красных полосок у нее кружилась голова. Она разглядывала обложки, читала аннотации, проверяла возраст авторов, морщась, если они оказывались моложе нее. Не слишком научный подход… Она подошла к полкам, где стояли книги карманного формата. Бумага низкого качества и мелкий шрифт не так пугали ее. Обложка томика, на которой был изображен мальчик в темных очках, показалась ей уродливой, зато понравились первые строки романа:

Если бы меня попросили свести мою жизнь к одному-единственному событию, я назвал бы следующее: в семь лет почтальон переехал мне голову. Никакое другое происшествие не стало бы столь же определяющим. Мое беспорядочное, запутанное существование, мой больной мозг и моя Вера в Бога, мои радости и горести - все это так или иначе проистекает из этого мгновения, когда летним утром левое заднее колесо почтового джипа придавило мою детскую голову к обжигающе-горячему гравию в резервации апачей в Сан-Карлосе.

Да, это было неплохо… Плюс ко всему книга была четырехугольная и толстая, с плотным текстом, диалогами, отрывками из писем и прелестными подзаголовками. Она продолжила листать томик.

«Глория, - торжественно произнес Барри. - Вот твой сын Эдгар. Он давно ждет встречи с тобой».

Моя мать огляделась, но в мою сторону даже не посмотрела. «Мне бы пивка», - спросила она Барри тоненьким мелодичным голосом, и внутри у меня все сжалось.

Барри вздохнул и достал из холодильника очередную банку пива. «Это последняя уже, купим еще». Он поставил банку на стол перед моей матерью и легонько качнул ее стул за спинку. «Глория, это твой сын, - повторил он. - Твой сын здесь».

Качать спинку стула… Может, в этом что-то есть?

В самом конце книги внимание Камиллы привлек абзац, окончательно утвердивший ее в намерении купить книгу:

Честно говоря, никакой моей заслуги тут нет. Я просто выхожу из дома с блокнотом в кармане, и люди раскрываются передо мной. Я звоню в дверь, и они рассказывают мне свою жизнь, делятся своими маленькими победами, яростью и тайными сожалениями. Мой блокнот - обман, маскировка. Чаще всего я почти сразу прячу его в карман и терпеливо жду, пока они выложат все что хотели. Дальше - самое легкое. Я возвращаюсь домой, устраиваюсь перед своей Hermes Jubile и делаю то, что делаю уже двадцать лет; записываю самые интересные детали…

Разбитая в детстве голова, придурочная мать и маленький блокнотик на дне кармана… Какое воображение…

Чуть дальше на полке Камилла увидела последний альбом Семпе [28] . Она развязала шарф, сунула его в рукав и зажала пальто между коленями, чтобы насладиться книгой со всеми удобствами. Она переворачивала страницы медленно, раскрасневшись, как это всегда с ней бывало при встречах с Семпе, от волнения и удовольствия. Она обожала их, великих мечтателей, четкость линии, выражение лиц, маркиз из предместья, зонтики старушек и невероятный лиризм ситуаций. Как он это делал? Где находил сюжеты? Вот свечи, кадильницы и огромный барочный алтарь его любимой маленькой церкви. На скамье в глубине церкви сидит женщина и говорит по сотовому, прикрывая рот ладошкой: Алло, Марта? Это Сюзанна. Я в церкви Святой Евлалии. Хочешь, чтобы я попросила о чем-нибудь для тебя?

Восторг души.

Какой-то мужчина оглянулся на ее смех. Ничего особенного на этой картинке не было: толстая дама обращалась к кондитеру, занятому работой. Он был в изящной плиссированной шапочке, выглядел слегка разочарованным, а еще у него торчало прелестное маленькое брюшко. Прошло время, моя жизнь изменилась, но знаешь, Роберто, я никогда тебя не забывала… На даме шляпа, напоминающая баварский торт с кремом, - точно такой же только что вынул из печи кондитер.

Два-три штриха тушью, но вы видите, как она взмахивает ресницами с легкой ностальгической грустью и жестокой беспечностью женщины, осознающей, что она все еще желанна… Маленькие Авы Гарднер из Буа-Коломба, роковые пергидрольные блондинки местного розлива…

На все про все - шесть линий… Ну вот как он это делал?

Камилла поставила альбом на полку, думая, что люди делятся на две категории: тех, кто понимает рисунки Семпе, и тех, кто их не понимает. Какой бы наивно-бредовой ни казалась эта ее теория, она не раз оправдывалась не практике. У Камиллы имелся живой пример: одна ее знакомая всякий раз, листая «Пари Матч» и натыкаясь на подобный рисунок, смешила окружающих: «Не понимаю, что в этом смешного… Кто-нибудь должен объяснить мне, где следует смеяться…» Увы! Эта ее знакомая - ее мать. Да… Вот невезуха…

Направляясь к кассам, она встретилась взглядом с Вюйаром. И это была не фигура речи, а чистая правда: он смотрел на нее. С нежностью.

Автопортрет с тростью и канотье… Она знала эту картину, но никогда раньше не видела репродукции такого большого формата. Это оказалась обложка огромного каталога. Выходит, где-то открыта выставка? Но где?

- В Большом дворце, - подтвердил ей один из продавцов.

- Вот это да…

Странное совпадение… Она думала о нем все эти последние недели. Ее комната с темными обоями, шаль, брошенная на козетку, вышитые подушки, вытертые ковры и приглушенный свет ламп… Она много раз говорила себе: как странно, я словно попала в картину Вюйара… То же ощущение теплого чрева, кокона, в котором остановилось время, - надежного и вместе с тем удушающего, гнетущего…

Она пролистала каталог и вновь испытала неподдельный восторг. Как прекрасно… Просто изумительно… Эта женщина, стоящая спиной и открывающая дверь… Розовый корсаж, длинная черная юбка, чуть выставленная вперед точеная ножка. Как ему удалось передать это движение? Выставленная ножка- элегантная женщина - вид со спины.

И на все про все - немножко черной туши?

Как можно сотворить подобное чудо?

Совершенство произведения искусства целиком зависит от выразительных средств. В живописи их два - форма и цвет, чем чище цвета, тем совершеннее полотно…

Уснувшая сестра, затылок Мизьи Серт, кормилицы в скверах, яркие платья девочек, бледное лицо Малларме, этюды к портрету Ивонн Прентан, ее хорошенькое хищное личико, страницы его записной книжки, улыбка его подружки Люси Белен… Невозможно поймать и запечатлеть на бумаге улыбку, а вот он сумел… Вот уже лет сто мы отрываем молодую женщину от чтения книги: она нежно улыбается нам и как будто спрашивает, устало поворачивая голову: «А, это ты?»

А вот это маленькое полотно ей неизвестно… Оно написано не на холсте - на картоне… Гусь… Гениально… Четверо мужчин - двое из них в смокингах и цилиндрах - пытаются поймать насмешника гуся… Какое богатство цвета, какие резкие контрасты и противоречивость перспектив… Боже, как он, должно быть, забавлялся в тот день!

Через час у нее заболела шея, она очнулась и взглянула на цену: ух ты, пятьдесят девять евро… Нет. Это невозможно. Разве что в следующем месяце… Она сделает себе другой подарок: музыку, которую слышала вчера утром по радио, подметая кухню.

Атавистические жесты, доисторическая метла, древний кафель… Она как раз в очередной раз споткнулась и чертыхнулась сквозь зубы, когда из радиоприемника зазвучало чье-то божественное сопрано. У нее даже волоски на руках зашевелились. Она затаила дыхание: Nisi Dominus, Вивальди, Vespri Solenni per la Festa dell’Assunzione di Maria Vergine…

Ладно, хватит мечтать, довольно пускать слюни, хорош тратить деньги - пора на работу…

Работать ей пришлось дольше обычного - из-за елки, организованной одной из фирм, которую они обслуживали. Жози неодобрительно покачала головой, увидев оставленный гостями беспорядок, а Мамаду собрала с дюжину мандаринов и венских булочек для своих детей. Они опоздали на последний поезд, но Touclean оплатила им всем такси! Просто византийская роскошь! Каждая выбрала водителя по своему вкусу, и они заранее поздравили друг друга с Рождеством - работать 24-го собирались только Камилла и Самия.

12

На следующий день, в воскресенье, Камилла обедала у Кесслеров. Уклониться она не могла. Больше никого не приглашали, и разговор за столом вышел почти веселым. Ни неудобных вопросов, ни двусмысленных ответов, ни неловких молчаний. Настоящее рождественское перемирие. Впрочем, нет! Один неловкий момент все-таки возник: когда Матильда выразила беспокойство по поводу условий ее выживания в комнатушке горничной, Камилле пришлось приврать. Она не хотела сообщать им о своем переезде. Пока не хотела… Надо сохранять бдительность… Маленький злюка так и не съехал, и за одной психодрамой вполне могла последовать другая…

Взвесив на руке подарок, она заявила;

- Я знаю, что это…

- Нет.

- Да!

- Ну давай, скажи… Так что это?

Пакет был упакован в крафтовую бумагу. Камилла развязала ленточку, положила перед собой на стол, разгладила, достала блокнот.

Пьер потягивал вино. Ах, если бы только эта упрямица снова взялась за работу…

Закончив, она повернула рисунок к нему: канотье, рыжая борода, глаза, как две большие бельевые пуговицы, темный пиджак, дверная рама - она словно скопировала обложку.

Он даже не сразу понял, что произошло.

- Как тебе удалось?

- Я вчера целый час его рассматривала…

- Купила?

- Нет.

- Уф…

Помолчав, он спросил:

- Ты снова рисуешь?

- Потихоньку…

- Вот так? - он кивнул на портрет Эдуарда Вюйара. - Снова копируешь, как дрессированная собачонка?

- Нет, нет… Я… Только наброски в блокнотах… Ерунда… Рисую всякую чепуху…

- Но удовольствие хоть получаешь?

- Да.

Он ликовал.

- А-а, замечательно… Покажешь?

- Нет.

- Как твоя мать? - вмешалась великая дипломатка Матильда. - По -прежнему на краю пропасти?

- Скорее, на самом ее дне…

- Значит, все хорошо?

- Просто отлично, - улыбнулась Камилла.

Остаток вечера они провели в разговорах о живописи. Пьер комментировал работы Вюйара, искал сходство, проводил параллели, предавался бесконечным рассуждениям. Он то и дело вскакивал, снимал с полки книги, предъявляя им доказательства собственной проницательности, и в какой-то момент Камилле пришлось переместиться на самый край дивана, чтобы уступить место Морису (Дени) [29] , Пьеру (Боннару) [30] , Феликсу (Валлотону) [31] и Анри (де Тулуз-Лотреку) [32] .

Как торговец Пьер был невыносим, а как просвещенный любитель искусства - выше всяких похвал.

Ну конечно, он говорил глупости - а кто этого не делает, рассуждая об искусстве?! - но говорил он их вдохновенно. Матильда зевала, Камилла допивала шампанское.

Когда его лицо почти исчезло в клубах дыма от сигары, он предложил отвезти ее домой на машине. Она отказалась - слишком много съела, не помешает пройтись.

Квартира была пуста и неожиданно показалась ей слишком большой, она закрылась у себя и провела остаток ночи, уткнувшись носом в свой подарок.

Она позволила себе несколько часов утреннего сна и присоединилась к коллеге раньше обычного: в канун Рождества кабинеты опустели около пяти. Они работали быстро, в тишине и молчании.

Самия ушла первой, а Камилла поболтала несколько минут с охранником:

- Это они заставили тебя надеть колпак и бороду?

- Да нет, сам проявил инициативу, для создания праздничной атмосферы!

- Ну и как, оценили?

- Да о чем ты говоришь… Всем плевать… Зато мой пес впечатлился. Не узнал меня, дурак такой, и зарычал… Клянусь, тупее собаки у меня в жизни не было…

- Как его зовут?

- Матрица.

- Это сука?

- Да нет… А почему ты решила?

- Так, нипочему… Ладно, пока… Счастливого Рождества, Матрица, - сказала она, обращаясь к лежавшему у ног охранника крупному доберману.

- Не надейся, что он ответит, эта псина ни черта не соображает, точно тебе говорю…

- Да я и не рассчитывала, - засмеялась Камилла. Этот парень - Лаурель и Харди [33] в одном флаконе.

Было около десяти. По улицам бегали рысцой элегантно одетые люди, нагруженные пакетами с подарками. У дам уже болели ноги от лакированных шпилек, дети носились между тумбами, мужчины листали записные книжки, стоя в телефонных будках.

Праздничная суета забавляла Камиллу. Она никуда не торопилась и отстояла очередь в дорогом магазине, чтобы обеспечить себе хороший ужин. Вернее, хорошую бутылку вина. С выбором еды у нее, как всегда, возникли проблемы… В конце концов она попросила продавца отрезать ей кусок козьего сыра и положить в пакет два ореховых хлебца. Какая разница, это всего лишь дополнение к вину…

Она открыла бутылку и поставила у батареи - пусть шамбрируется! Налила себе ванну и целый час отмокала в обжигающе-горячей воде. Надела пижаму, толстые носки и любимый свитер. Из дорогущего кашемира… Остатки былой роскоши… Распаковала систему Франка, установила ее в гостиной, приготовила поднос с угощением, погасила весь свет и устроилась под одеялом на стареньком диванчике.

Она сверилась с оглавлением: Nisi Dominus оказалась на втором диске. Вечерня Вознесения - не совсем та месса, которая подходит для Рождества, к тому же псалмы придется слушать не по порядку…

Но какая, в конце концов, разница?

Какая разница?

Камилла нажала кнопку на пульте, закрыла глаза и оказалась в раю…

Она одна в этой гигантской квартире, с бокалом нектара в руке, а вокруг - ангельское пение.

Даже хрусталики люстры позвякивали от счастья.

Cum dederit dilactis suis somnum

Esse, haereditas Domin filii: merses fructus ventris.

Это был номер 5-й, и она прослушала его раз четырнадцать, не меньше.

И на четырнадцатый раз ее грудная клетка наконец взорвалась и рассыпалась на тысячу осколков.