Пророки Брэй Либба

Глава 7

Незнакомый прохожий

«Знаменитый нью-йоркский клуб “Хотси Тотси” представляет вам своих прекрасных девочек и оркестр Конта Кэрутерса!»

Мемфис Кэмпбелл из-за кулис наблюдал, как полуголые танцовщицы в откровенных нарядах выходят на сцену. Сегодня в клубе была настоящая жара. Труба Гэйба просто вопила, и Конт рвал на части все восемьдесят восемь клавиш пианино. Гэйб неожиданно сыграл фрагмент из «Прекрасной Америки»[25], молниеносно превратил его в траурный марш, сорвал ноту и снова поймал ритм клубной мелодии. Белые ребята в зале ничего не заметили и не поняли, но темнокожие лица расплылись в улыбках.

Гэйб выдал последнюю душераздирающую ноту. Зрители захлопали, танцовщицы раскланялись и со смешками и болтовней покинули сцену. Фигуристая девушка с необычным именем Джо провела пальцем по щеке Мемфиса, когда проходила мимо.

– Привет, Мемфис!

– И тебе привет.

Подруга Мемфиса, Альма, закатила глаза и принялась поправлять свой сценический костюм.

– Слушай, Мемфис, ты сегодня занимаешься работой или личной жизнью?

– Надеюсь, что и тем и другим.

Джо захихикала и пощекотала его плечо. Мемфис применил свою фирменную улыбку.

– Незнакомый прохожий! – начал он, приложив руку к сердцу. – Ты и не знаешь, как жадно я смотрю на тебя. / Ты тот, кого я повсюду искал (это меня осеняет, как сон), / С тобою мы жили когда-то веселою жизнью…

– Это ты сочинил, милый? – промурлыкала Джо.

Мемфис покачал головой.

– Это Уолт Уитман, «Незнакомцу». Не читала?

– Она не читает ничего, кроме сплетен в газетах, – вмешалась Альма. Джо обожгла ее убийственным взглядом.

– Ты многое пропускаешь, – сказал Мемфис, включив обаяние на полную катушку.

– Этот парень живет в библиотеке на 135-й улице. Хочет стать новым Лэнгстоном Хьюзом[26], – во всеуслышание заявила Альма.

– Это правда? – спросила Джо.

– Я могу как-нибудь почитать тебе стихи.

– Как насчет воскресенья? – спросила Джо, облизнув губы.

– Воскресенье – мой самый любимый день недели.

Альма снова закатила глаза и подтолкнула Джо в очередь на сцену.

– Пора, девочки. У нас нет времени на всякие глупости. Нужно переодеваться к номеру с луной.

– Пока, милый. – Джо послала Мемфису воздушный поцелуй, и он сделал вид, что поймал его.

– Мемфис! – прорычал режиссер-постановщик с сигарой в зубах. – Я плачу тебе не за то, чтобы ты мне девочек портил! Папаша Чарльз хочет тебя видеть. Немедленно.

В узком коридоре они столкнулись с Гэйбом и Контом, спешившими назад на сцену.

– Эй, большой босс. – Гэйб пожал Мемфису руку. – Мы идем на субботнюю вечеринку? Там будет табор покладистых девиц и море виски.

– Что за виски? Смотри не купи дешевой бормотухи у какого-нибудь проходимца, а то наша с тобой последняя вечеринка будет в морге! – Давно ходили слухи о том, что некоторые бутлегеры разбавляют спиртное керосином или бензином.

Гэйб многозначительно развел руки и улыбнулся:

– Доверься мне, приятель!

Мемфис засмеялся. Гэйб был единственной постоянной величиной в его жизни, кроме Исайи. Они познакомились в четвертом классе, когда директор школы поймал Гэйба за продажей сигарет на школьном дворе, и Мемфису доверили следить за его поведением и успеваемостью. С тех пор так и повелось: Мемфис всегда готов был вызволять Гэйба из неприятностей, а тот радостно и неутомимо искал приключений для них обоих. Гэйб относился серьезно только к музыке. Он был одним из лучших трубачей города. Слухи о тощем малом с огромным талантом расходились быстро, и даже сам Дюк Эллингтон приходил послушать как он играет. Поэтому папаша Чарльз его не выгонял. Гэйб был раздолбаем и хулиганом, но как только он брался за трубу, становилось понятно: оно того стоило.

– Выходили курнуть. Дури не хочешь? – спросил Гэйб. У него уже покраснели глаза.

Мемфис покачал головой:

– Нет, мне нужно оставаться сосредоточенным.

– Поступай как хочешь, бабуля.

– Я так и делаю, – отозвался Мемфис. Он поправил налобный фонарик, повернув нагревшуюся лампочку, и прошел по туннелю в следующее здание, где находились офисы и бухгалтерия. Несколько секретарей сидели за длинным столом, подсчитывая прибыль от сегодняшней лотереи. Мемфис поздоровался и проскользнул в кабинет папаши Чарльза. За столом красного дерева сидел сам папаша Чарльз. Заканчивая телефонный разговор, он махнул Мемфису на кресло напротив, чтобы тот подождал.

Папаша Чарльз был общепризнанным королем Гарлема. Он контролировал лотерею, скачки и боксерские матчи. Крышевал бутлегеров и договаривался с полицейскими. Если нужны были деньги в долг, все шли к папаше Чарльзу. Когда церкви требовалось новое здание, папаша Чарльз вносил пожертвование. Школы, студенческие общества и даже баскетбольная команда Гарлема, «Нью-Йорк Ренессанс», или «Ренс», частично финансировались папашей Чарльзом, Элегантным Джентльменом. Несколько ночных клубов и подпольных баров, как, например, «Хотси Тотси», благодаря ему могли приглашать лучших музыкантов и танцоров города.

– Что ж, пока в Гарлеме идет моя лотерея, он останется черным, – твердо сказал папаша Чарльз. – Так что можете передать этому голландцу Шульцу и компаньонам мои слова.

Он бросил телефонную трубку, открыл серебряный ящичек и выбрал сигару. Затем откусил кончик и метко выплюнул его в корзину. Мемфис дал ему прикурить, стараясь не закашляться, когда комнату наполнили первые клубы дыма.

– Какие-то неприятности?

Папаша Чарльз неопределенно махнул рукой, отгоняя дым и тревожные мысли.

– Белые бутлегеры хотят заправлять лотереей в Гарлеме. Но я этого не допущу. Хотя они изо всех сил стараются усложнить нам жизнь. Я слышал, что копы накрыли одну из точек Куини прошлой ночью.

– Я думал, что она от них откупилась.

– Так она и сделала. – Его сигарное молчание делало воздух таким плотным и пряным, что его можно было нарезать ломтями. – Белые ребята быстро потеряют интерес к нашему бизнесу. Хватит с них и бутлегерства. Но пока стоит быть начеку. Я предупредил всех своих букмекеров. Как поживает тетя Октавия?

– Хорошо, сэр.

– А Исайя? У него все в порядке?

– Да, сэр, спасибо.

– Чудесно. Как там на улице?

– Без сучка и задоринки, как мелодии Гэйба.

Папаша Чарльз довольно улыбнулся:

– Лучший способ понять бизнес – начать с самых улиц. Когда-нибудь ты сможешь работать бок о бок со мной.

Мемфису не хотелось работать с папашей Чарльзом. Ему хотелось декламировать свои стихи на одном из поэтических салонов мисс Лейлы Уолкер, рядом с Каунти Калленом, Зорой Нил Херстон и Джином Тумером[27]. А может быть, рядом окажется сам мистер Хьюз.

– Все в порядке, сынок? Что-то случилось?

Мемфис включил фирменную улыбку.

– Вы же знаете, сэр. Я никогда не поддаюсь печали.

Папаша Чарльз улыбнулся, сжимая в зубах сигару:

– Вот тот Мемфис, которого я знаю.

Старый добрый Мемфис. Надежный Мемфис. Милый, покладистый Мемфис. С ним можно смело оставить младшего брата. Когда-то он был звездой. Чудотворцем. Но все кончилось плохо. Он больше не станет так рисковать. Теперь он доверял свои чувства только страницам дневника.

– Пришла пора собирать «подарки» от наших благодарных друзей, – сказал папаша Чарльз кодовую фразу. Так назывались деньги, выплачиваемые за «крышу» Элегантному Джентльмену, если владельцы бизнеса хотели остаться на плаву. Город работал на коррупции так же, как на электричестве.

– Да, сэр.

– Мемфис, ты точно в порядке?

Мемфис снова улыбнулся ему:

– Лучше не бывает, сэр!

Выходя из клуба, Мемфис кивнул шоферу папаши Чарльза, стоявшему около новенького «крайслера-империала», и затем смешался с толпой на Ленокс-авеню. Он обходил клубы, находившиеся в собственности папы Чарльза – «Е-мэн», «Могилу падших ангелов», «Вупи», – и подпольные бары, притаившиеся в подвалах зданий в переулках. Он заходил в подсобки, с воздухом, серым от табачного дыма, где люди за зелеными суконными столами играли в карты, резались в пул или бросали кости. Женщины заговаривали с ним, брали за подбородок, называя красавчиком, просили с ними потанцевать. Он отнекивался, смягчая отказ улыбкой. Иногда владельцы клубов приглашали его выпить или посмотреть танцевальное шоу, послушать джаз. А время от времени просили подождать в полутемном офисе, и он сидел в одиночестве, гадая, придут ли сейчас с деньгами или со стволом, чтобы убить его. Он заносил цифры в аккуратные столбцы своего гроссбуха, уклончиво отвечая на вопросы, знает ли папа Чарльз о ставках на будущую игру или бой.

– Я всего лишь букмекер, – говорил он и мило улыбался.

На улице он держал ухо востро: следовало опасаться копов в штатском. Если его арестуют, папаша Чарльз вызволит его через пару часов, но судьбу испытывать все равно не хотелось.

В «Хотси Тотси» Мемфис вернулся уже в двенадцатом часу. К нему подбежал встревоженный Гэйб.

– Большой босс, где тебя носило?

– Ходил по делам. А что?

– Пойдем быстрее! Там Джо. Она упала и сильно пострадала.

– Так вызовите врача.

– Но она хочет видеть тебя, Мемфис.

Джо сидела на полу у лестницы вся в слезах, окруженная встревоженными танцовщицами. Через щель в занавесе Мемфис видел, что публика уже проявляет нетерпение – пора было начинать следующий номер, а лодыжка Джо распухала прямо на глазах.

– Зацепилась каблуком за вторую ступеньку и подвернула ногу, – пролепетала она сквозь слезы. – Господи, пожалуйста, вот бы я ее не сломала.

– Лучше скажите Франсине, что она в деле, – сказала одна из танцовщиц.

Джо затрясла головой.

– Я должна танцевать сегодня. Мне нужны деньги!

Она посмотрела на Мемфиса снизу вверх глазами, полными слез.

– Я помню все, что о тебе говорили. На что ты способен. Прошу тебя, Мемфис, помоги мне.

Мемфис стиснул зубы.

– Я больше не могу этого делать.

Джо зарыдала, и Гэйб положил руку Мемфису на плечо.

– Ну же, брат. Хотя бы попытайся…

– Я же сказал вам, что не могу!.. – крикнул Мемфис, стряхивая руку Гэйба, и пулей вылетел прочь. Режиссер-постановщик взял Джо на руки и унес нечастную девушку со сцены. Распорядитель объявил следующий номер, «блэк боттом», и танцовщицы с Франсиной выскочили под свет софитов, не прикрытые почти ничем, кроме улыбок. Мемфис сдал деньги, которые собрал за сегодняшний обход, и вышел в ночь, выбитый из колеи воспоминаниями о тех временах, когда он был совсем другим – золотым мальчиком с целебными руками: Чудо-Мемфисом, Гарлемским Целителем.

Целительские способности свалились на Мемфиса неожиданно после болезни, в четырнадцать лет. Он лежал в бессознательном состоянии несколько дней, его мучили странные видения и трясла лихорадка. Мать не отходила от его постели. Когда он наконец выздоровел, они отправились в церковь, чтобы поблагодарить Бога. В то воскресное утро в методистской церкви Сиона он впервые вылечил человека. Его семилетний брат Исайя упал с дерева и сломал руку. Кость торчала из-под кожи. Мемфис только хотел успокоить плачущего брата и прикоснулся к нему. Неожиданно он почувствовал, как под его ладонями и кожей Исайи возник жар, и впал в транс. Глаза закатились, и он почувствовал, как вылетел из тела и оказался в чем-то, похожем на царство Морфея. В странном бездонном пространстве он видел то, что не в силах был понять: чьи-то лица в густом тумане, призрачные очертания человеческих фигур, и чаще всего – странного незнакомца в высоком цилиндре и плаще, будто сотканном из земли. Последовала яркая вспышка света, нечто похожее на легкое трепетание крыльев, и Мемфис пришел в себя. Его колотил озноб, вокруг собралась толпа. Исайя выполз из-под его рук и покрутил зажившей рукой.

– Мемфис, ты ее вылечил! Как ты это сделал?

– Не з-знаю, – несмотря на одуряющую летнюю жару и мокрый от пота воротничок выходной рубашки, Мемфис трясся, будто от холода.

– Это чудо! – крикнул кто-то. – Возблагодарим Иисуса!

Мемфис увидел, как его мама стоит среди пораженной, охваченной благоговейным страхом толпы, прикрыв рот рукой, и испугался, что его накажут. Вместо этого она подбежала и крепко обняла его. Когда она отстранилась, Мемфис увидел слезы в ее глазах.

– Мой сын – целитель, – прошептала она, нежно заключив его лицо в своих ладонях.

– Слышали? Парень – целитель! – закричал кто-то. – Помолимся же!

Склонив головы, они протянули к нему руки, и Мемфис почувствовал прикосновения на голове и плечах: они благословляли его, а мама сжимала его ладонь в своей. Его страх сменился ликованием. «Я сделал это, – обескураженно подумал он. – Как я это сделал?»

Только тетя Октавия не поддержала всеобщего восторга.

– А зачем наш милостивый Господь наделил такой способностью несмышленого мальчишку? – тихонько спросила она у мамы, когда они остались одни в доме на 145-й улице. Они сидели в гостиной, слушали радио и чистили бобы на ужин. Стояла такая жара, что невозможно было спать, и Мемфис встал попить воды. Когда он услышал разговор мамы с тетей, то спрятался в темном коридоре и стал подслушивать. – Виола, нет добра без худа. Иногда дар может оказаться и проклятием. Что, если это испытание от Господа? Что, если это происки дьявола?

– Замолчи, Октавия, – ответила мама. Она редко перечила старшей сестре, но в тот момент Мемфис испытал чувство гордости за нее и сомнения – за себя самого. Странный холодок пробежал у него по спине. – Мой сын – особенный. Ты увидишь.

– Что ж, надеюсь, что ты не ошибаешься, Ви, – сказала Октавия после долгой паузы, и затем уже не раздавалось ничего, кроме звонких щелчков бобовой шелухи и стука бобов, падающих в миску.

В гарлемских церквях быстро разошелся слух о способностях Мемфиса. Когда пастор Браун запретил ему лечить людей в церкви Сиона, сказав: «Мы не та религия, Виола», – мама стала водить его по протестантским пятидесятническим и спиритуалистским церквям, несмотря на предостережения Октавии. «Они – низкопробные трясуны-фанатики, а некоторые из них якобы говорят с мертвыми, – Ви, это до добра не доведет, поверь мне».

И с тех пор каждое четвертое воскресенье месяца Мемфис стоял у кафедры проповедника, глядя на вдохновленные или, напротив, скептические лица. Пока хор распевал «Перейдем вброд воды», люди исступленно молились и кто-то выкрикивал имя Господа, все страждущие прихожане вереницей подходили к нему, Мемфис накладывал на них руки, чувствуя, как под ладонями разливается тепло, и каждый раз уносился в тот странный мир, где незнакомые лица мелькали в тумане. Чудо-Мемфис. Но в момент, когда чудо было так нужно, дар подвел его. Не просто подвел – он стал его проклятием.

Время от времени он ловил на себе взгляд тетки Октавии, полный жалости, смешанной с ужасом.

– Дьяволу не так трудно найти путь к нашим сердцам, помни об этом, Мемфис Джон.

Мемфис всегда считал, что его тетя одержима мыслями о происках дьявола. Но что, если она была права? Что, если с ним что-нибудь не так, что, если нечто темное и ужасное просто затаилось, поджидая, чтобы нанести удар? Мысли об этом были такими же, как его сон, – беспокойными и совершенно неразборчивыми.

Происшествие с Джо взбудоражило Мемфиса, и поскольку его дела на сегодня были закончены, он вскочил в двухэтажный автобус компании «Файв-авеню Коуч», направлявшийся к центру, и сошел на 155-й улице. Пройдя несколько кварталов на север, он свернул к реке и направился к старинному африканскому кладбищу на отвесном берегу, последнему пристанищу освобожденных рабов и чернокожих солдат. Там, в покое и тиши, среди своих далеких предков, Мемфис мог спокойно сидеть и писать стихи. В маленьком дупле старого кряжистого дуба он нащупал тайник с керосиновой лампой и зажег ее спичками, которые стащил из клуба «Е-мэн». От маленького огонька исходил спокойный, уютный свет. Мемфис уселся на прохладную землю и раскрыл дневник. Теперь сочинение стихов заменило ему целительство; кроме того, он не чувствовал себя таким одиноким. Иногда это работало, а иногда нет. Он не прекращал попыток. Склонив голову над дневником, освещенным лампой, он преследовал слова и рифмы, словно пытаясь поймать кометы за ускользающий хвост. Вокруг него Гарлем оживал, творили писатели, музыканты, поэты и мыслители. Они меняли мир, делали его прекраснее. Мемфис хотел стать участником этих перемен.

Из задумчивости его вывело неприятное карканье. Черный ворон примостился на надгробном камне неподалеку. Мама когда-то говорила, что вороны – предвестники смерти, живые предупреждения. Конечно, теперь это звучало глупо – какие-то старые афро-американские суеверия. Птица – всего лишь птица. Тут Мемфис вспомнил о том, что в его странном сне тоже появлялись вороны, но мысль ускользнула. Час был поздний, и глаза Мемфиса горели от усталости. Сегодня больше никакой поэзии. Он задул лампу, убрал пожитки в рюкзак и пошел по пустынной улице, на которой кое-где одиноко светили газовые фонари. Полная луна обливала холодным золотом холм с пустым старым домом на вершине: особняком Ноулсов. В отдалении жались домишки поменьше. В особняке никто не жил с тех самых пор, как Мемфис себя помнил. Он вызывал у него неприятные ощущения, и Мемфис старался держаться от него подальше, не ленясь переходить на другую сторону улицы.

Холодный свет заливал заколоченные окна и давно не стриженый, заброшенный газон, слегка касаясь мраморных крыльев поверженной статуи ангела, и мертвые деревья на ветру казались живыми. Мемфис покосился на особняк и встал как вкопанный. Краем глаза он заметил какое-то движение. Что-то в доме изменилось, но он не мог понять, что именно.

Надоедливый ворон пролетел совсем близко, заставив Мемфиса вздрогнуть от неожиданности, и он поспешил своей дорогой. Вновь оказавшись на оживленных улицах Гарлема, Мемфис посмеялся над своей неожиданной трусостью. Среди ярких неоновых огней, шумных джазовых клубов и снующих мимо компаний нарядных горожан, Мемфис чувствовал себя как рыба в воде. По улице плелся слепой Билл Джонсон, постукивая тростью по мостовой. Мемфису почему-то не хотелось разговаривать со стариком, поэтому он нырнул в переулок и поспешил прочь. Было приятно бежать вот так, в теплой сентябрьской ночи. Дневник со стихами, любимые книги, карманы, полные денег, – у него все при себе, так о чем волноваться? Пора прекращать заниматься самоедством и начать наслаждаться жизнью. Оставив все плохие мысли позади, Мемфис направился в Гарлем. Проходя мимо Шугар-Хилла, он стал заглядывать в окна, залитые теплым янтарным светом, надеясь, что когда-нибудь станет жить такой же жизнью, и с этими мыслями пошел домой.

Его младший брат Исайя спал в дальней комнате, в узкой кроватке у окна. Мемфис снял ботинки, разделся и залез в постель тихо, как мышь. Исайя вдруг сел в кровати. Мемфис затаил дыхание, надеясь, что брат снова ляжет и уснет.

Исайя сидел спокойно и очень прямо, глядя куда-то в темноту.

– Я – Змий-искуситель. Я – Зверь, – вдруг произнес он.

Мемфис приподнялся на локтях.

– Эй, снеговик? Ты в порядке?

Исайя не смотрел на него:

– Я встану у вашего порога и постучу.

Спустя несколько мгновений он повалился на подушку и тут же уснул. Мемфис пощупал его лоб, но тот был прохладным. Кошмар приснился – догадался Мемфис. В ночных кошмарах он теперь хорошо разбирался. Он вернулся в постель, перевернулся на другой бок и постарался расслабиться. Вскоре веки отяжелели, и он провалился в сон.

Мемфис стоял на пыльной дороге, окруженной кукурузными полями. Облака над головой свивались в злобные черные тучи. На холме вдалеке стоял дом с красным амбаром и одиноким корявым деревом во дворе, совершенно лишенным листьев. На колышке почтового ящика одиноко сидел ворон. Каркнув, птица подлетела к высокому, худому, как скелет, человеку в цилиндре и села ему на плечо. Кожа человека была серой, как унылое осеннее небо, а глаза сияли черной бездной. Желтые полумесяцы длинных, загнутых ногтей были в засохшей грязи, и на каждом костлявом пальце сверкало по кольцу.

– Время пришло, – сказал незнакомец, хотя Мемфис не заметил, чтобы его губы шевелились.

Вдруг картинка изменилась. Мемфис стоял в длинном узком коридоре, оканчивающемся железной дверью, а на двери был нарисован символ: глаз, от которого расходились солнечные лучи, и под ним, как слеза, изогнутая молния. Раздался легкий шелест крыльев, его окружил густой туман, и мама позвала его: «О, мой сын, мой сын…»

Мемфис не знал, что его щеки мокры от слез. Тихо застонав во сне, он заворочался и погрузился в новый сон, где хорошенькие танцовщицы обмахивали его веерами из перьев, посылали воздушные поцелуи и наперебой твердили, что мир будет у его ног.

Глава 8

Сон Эви

Все начиналось, как обычно, – сырой лес, туман и снег. Джеймс стоял на краю опушки в форме цвета хаки, угрюмый и очень бледный. Эви открыла рот, чтобы произнести его имя, но во сне она была немой, безголосой. Джеймс молча поманил ее за собой.

Лес постепенно редел, и они вышли к небольшому лагерю. Молодой парень с погонами сержанта начал выкрикивать какие-то приказы, и лес ожил – все потушили сигареты, побросали алюминиевые кружки с кофе, надели противогазы, заняли позиции и замерли в ожидании.

У них над головами клубились тяжелые, темные облака. И вдруг вспышки молний одна за другой пронзили сумрак – первая, вторая, третья! Кто-то оттащил ее в глубокую траншею, и, поскальзываясь на гладкой, утоптанной земле, среди ходов, похожих на гигантскую разросшуюся могилу, Эви спряталась от врага, которого не могла увидеть. Молчание было просто уничтожающим, будто вселенная перестала дышать, и Эви с каким-то странным, отстраненным восторгом наблюдала, как небо разорвала очередная вспышка ослепительного света. Ударная волна с небывалой силой впечатала ее в землю, как рука злобного великана.

В воздухе клубился дым, смешанный с хлопьями пепла. Спотыкаясь и падая, Эви на четвереньках выбралась из траншеи и рухнула на солдата, кости которого были размолоты, словно кто-то покрошил его, как печенье. Глаз не было, а рот раскрылся в дикой улыбке. Кровавые потеки покрывали его вмиг иссохшие, ввалившиеся щеки. Завопив, Эви бросилась вперед, на поляну, где бездыханные тела солдат были разбросаны, как сорванные и забытые полевые цветы. Деревья обуглились и почернели, превратившись в мертвые остовы. То тут, то там Эви видела тени солдат, сливавшиеся с густым туманом, но стоило только повернуть голову в их сторону, как все исчезало. Эви отчаянно звала Джеймса. И наконец на тропинке она увидела его, живого и невредимого! Она бросилась к брату, хотя он махал руками, пытаясь предупредить о чем-то. Джеймс повторял какие-то слова, но Эви не могла их услышать. Его глаза. Что-то начало происходить с его глазами. И вдруг его руки свело судорогой, а голова запрокинулась назад. Последовала еще одна яркая вспышка.

Эви проснулась вовремя и успела уткнуться в подушку, чтобы не разбудить весь дом воплями. Вентилятор у кровати работал на полную катушку, но она вся была в ледяном поту. Дрожащими руками нащупав выключатель ночника, Эви некоторое время моргала от света. Обнаружив, что находится в непривычном месте, она еще больше растерялась. Стало не хватать воздуха. Тогда она открыла окно и по ветхой пожарной лестнице выбралась на крышу, на прохладу и простор. Джерихо оказался прав: отсюда открывался великолепный вид. Манхэттен развернулся перед ней, как бархатная мантия чародея, усыпанная бриллиантовыми звездами. Даже в этот час по городу разносился шум поездов. Нью-Йорк оказался таким же неуемным и беспокойным, как она сама. На карнизе сидел голубь и, воркуя, клевал какие-то крошки.

– Детка, мы с тобой возьмем этот город штурмом, – сказала Эви себе и вытерла слезы, из-за которых огни города сливались в одну размытую яркую кляксу. – Не раскисай, старушка.

Эви запрокинула голову, позволила ветру поцеловать себя в щеки и раскинула руки, будто собираясь обнять весь Манхэттен. Она пообещала себе, что, начиная с завтрашнего дня, жизнь пойдет по-другому. Они с Мэйбел будут ходить по магазинам, в кино. По субботам станут ездить на Кони-Айленд, мочить ножки в Атлантическом океане, а потом кататься на американских горках «Молния». Вечерами она будет блистать на вечеринках так, будто в жизни нет никаких мертвых братьев и страшных снов. Все будет замечательно.

Эви обхватила себя руками, словно боясь, что вот-вот рассыплется на куски. Потеревшись носом о рукав ночнушки, она замурлыкала любимую мелодию.

– И городской суете не разрушить парней и девчонок мечты, остров Манхэттен они превратят в землю счастья, любви, красоты.

Поезд с грохотом пронесся мимо, спугнув с карниза зазевавшегося голубя.

Город жил своей жизнью – в каньонах из стекла, бетона и кирпича, залитых неоновым светом. Люди встречались, люди расставались, спешили по делам и бездельничали. Под землей грохотало метро. Надрывались автомобильные гудки. Светофоры меняли зеленый на желтый, красный и все по-новой.

В Гарлеме слепой Билл Джонсон лежал на койке в приюте христианской миссии и ждал, когда к нему придет сон. В комнате было так жарко, будто он снова стоял на хлопковом поле в Миссисипи и чувствовал затылком неумолимый раскаленный взгляд солнца. И сейчас он мог видеть этот плотный, как масло, свет в своей памяти, остававшийся таким, даже если он пробивался сквозь тучи или отражался в полированных боках дорогих авто, на которых ездили люди, больше похожие на тени.

Мэйбел Роуз читала при свете ночника, стараясь не обращать внимания на крики спорящих в соседней комнате родителей. В конце концов она отложила книгу, перевернулась на спину и принялась смотреть в потолок, представляя себе, как несколькими этажами выше Джерихо так же лежит в постели и мечтает только о ней.

На африканском кладбище ветер играл листьями между старых могил, сдувал их к холму с одиноким домом. Рядом со сломанной статуей ангела мелькнула длинная тень. Слепые глаза ангела не видели, как незнакомец вытер окровавленные руки, а глухие уши не слышали жуткую мелодию, которая много лет назад вызывала холодок в сердцах. Она долго висела в воздухе, пока не растворилась в городском гаме и бешеных джазовых ритмах.

Мисс Адди стояла у большого окна, глядя на Центральный парк и замок Бельведер, залитые лунным светом. Слегка покачиваясь на каблуках, она принялась напевать песню, знакомую с детства.

– Чай почти заварился, – к ней подошла мисс Лилиан и тоже стала смотреть в окно. – Посмотри, как луна освещает Бельведер. Красота.

– Согласна. – Мисс Адди прижала ладонь к стеклу, будто собираясь сжать Бельведер в кулаке. – Сестрица, ты чувствуешь, что-то изменилось?

Мисс Лилиан кивнула с торжественным видом:

– Да, сестра.