Уставшее время Иртенина Наталья

8

Исчезновение Матвея Митя обнаружил только через несколько дней. Ничего загадочного поначалу он в этом не находил. Пропажа соседа была столь же внезапной и характерной для хитрой и пьяной Матвеевой физиономии, как и его неожиданное появление в Митиной квартире год назад с нелепым прошением.

Однако остальные жильцы подъезда начали высказывать разнообразные расплывчатые и жутковатые предположения. Все они сводились к тому, что Матвея похитили. При этом никто не мог внятно и доказательно объяснить свою уверенность в этом.

Митя интуитивно пришел к выводу, что все дело в Камне. Сопоставив услышанное от хозяина кривых зеркал и слова умирающей матери Ильи, он понял, что Матвея «похитили» вместо него самого. «В Камнях заключены жизнь и время этого мира». — «Если все три Камня соберутся вместе…» — «За тобой придут. Жди».

Вот и пришли. Но кто пришел? Те же, кто охотился за архивом Старого Перца?

Решение идти к Фаддей Фаддеичу Мефистофельскому далось Мите нелегко. Но с ним был Звездный камень, и это придавало уверенности. Камень был его оберегом.

Митя был готов ко всему, и все-таки, едва он вошел в домик смеха, ему пришлось испытать нечто, похожее на удар по голове тяжелым и пыльным мешком. Сцена рисовалась душераздирающая: за ним захлопывается дверь, старик в панамке держит в протянутой руке пухлую пачку долларов, которая немедленно переходит к человеку, от одного взгляда на которого у Мити темнеет в глазах. Это был один из тех двух больничных орангутангов, а именно Андрюха — старшой. Рядом с ним стоял еще один, это был не Витенька, но с точно таким же невменяемым выражением неизящного лица. Моментально спрятав деньги в карман, Андрюха вцепился в Митю недоверчивым взглядом оплошавшего киллера. Впрочем, никаких злостных обещаний на будущее этот взгляд не содержал.

— А, Митя! — заулыбался Фаддей Фаддеич. — Проходите, я сейчас, только гостей провожу.

Не подав вида, что его чрезвычайно заинтересовал этот симбиоз, Митя вошел в комнату смеха, обернувшись на пороге. Андрюха уже не смотрел на него, а шептался у выхода со стариком. Чуть поодаль его товарищ с интересом рассматривал голые стены.

От старика не ускользнуло Митино секундное остолбенение при виде его гостей. И разумеется, ему должны быть известны причины этого удивления с примесью постыдного страха. Но еще большее удивление у Мити вызвал этот прямой контакт верхов и низов. Фаддей Фаддеич, несмотря на свой эксцентризм, такой утонченный и непреклонный, аристократ в овечьей шкуре — и снисходит до сделок с подонками, рядовыми громилами. Неужели всепобеждающий демократизм проник и туда — и криминальный мир, издревле славившийся авторитаризмом, начал гуманизироваться под давлением политических реформаций? Неужели и впрямь наступает время всеобщей любви и согласия, как то было обещано губернатором во образе Христа на достопамятном рекламном щите? Спаси, Господи, от такой любви!

Вкрадчивые слова старика, раздавшиеся внезапно за спиной у Мити, прозвучали словно гром небесный:

— Так, так, выкладывайте, что за дела у вас с этими гавриками?

— У меня? — вздрогнул Митя. — У меня никаких дел с этими бандитами нет.

— Откуда же вам известно, что они бандиты? — поймал его на слове старик.

— По глазам видно, — отговорился Митя. — И по форме черепа. Знаете, в антропологии есть такое направление, основанное Чезаре Ломброзо, в сфере криминалистики и уголовного права…

— Было, — перебил его старик.

— Что?

— Не есть, а было, дорогой Митя. Ныне это направление благополучно похерено как необоснованное.

— Не совсем, — возразил Митя. — Мешает обилие эмпирических доказательств. С двумя из этих аргументов вы только что распростились. Разве я не прав? — И Митя выложил свою, импровизированную версию, бесконечно далекую от истины, но годную в качестве самозащиты, ибо она выставляла его полным идиотом: — Бедные кривые зеркала! Они тоже подвергаются рэкету! Это просто немыслимо! Эти подонки уже облагают данью казенные учреждения, совсем обнаглели!

По лицу старика Митя видел, что версия произвела на него впечатление. Он явно затруднялся с ответом.

— Да-да, — пробормотал Фаддей Фаддеич. — Вы правы. Просто житья от них не стало… А вас, значит, заинтересовало то, о чем мы говорили в прошлый раз. Я в вас не ошибся, вы подаете большие надежды.

— Надежды на что? — уточнил Митя.

— Конечно, на лучшее. Знаете присловье «Все будет хорошо»? Мы делаем так, чтобы все было хорошо, преотлично и лучше-не-бывает. Этот мир нуждается в счастье, и наша цель — дать ему это вожделенное счастье.

— А кто это — мы? — спросил Митя.

— Мы — это те, кто принимает живейшее участие в судьбах этого мира. Мы не обнародуем себя, но о нас все знают. Это про нас сказано, что мы «часть той силы, что вечно совершает благо».

— Из любви к искусству? — иронично предположил Митя.

— Из любви к простым смертным, — торжественно заявил Фаддей Фаддеич. — Мы даем им все, к чему они в простоте своей стремятся. Посмотрите, сколько уже достигнуто, какой прогресс! Тотальная демократия, радикальный гуманизм, права человека и потребителя, свободное общество, стирание культурных границ, — перечисляя достижения, он загибал пальцы на руке, — уничтожение предрассудков, свободная мораль, просвещение масс, права сексменьшинств, безграничный технический прогресс, бесконечный комфорт, промышленно организуемый досуг, расширение сознания, короче, — старик перевел дух, — все для блага человека. Теперь понимаете, кто такие мы?

Митя перебрал в голове простейшие варианты: жидомасоны, тамплиеры, инопланетяне-опекуны и тому подобное. Ни на одном не остановился. А может, все-таки у старичка под панамкой рога? Душу в обмен на вечную молодость и неразменное счастье…

— А сколько вас? — спросил Митя.

— Очень хотелось бы сказать, что имя нам — легион, — задумчиво произнес старик. — Но это не так. Здесь нас не так уж много. Поэтому приходится опираться на добровольцев. Мы только контролируем и направляем. Используя вашу терминологию, менеджмент — наша профессиональная специализация. Исторический, политический и культурный менеджмент.

— Как же вы осуществляете свой менеджмент? Мне почему-то кажется, что городской парк для этого не слишком подходящее место.

— О, скептицизм молодости! — рассмеялся старик. — Идемте, я покажу вам то, что сразит ваш скепсис наповал.

Он взял Митю за руку и подвел к одному из зеркал в глубине комнаты. Оно ничем не отличалось от других кривых зеркал, но старик велел смотреть в него внимательно. Некоторое время Митя видел только себя и старика рядом. Они были похожи на две раскрашенные склянки песочных часов, в которых песок сыпался не через одну перетяжку, а через несколько. Но вскоре зрелище стало меркнуть, а поверхность зеркала — мутнеть. Затем отражения исчезли совсем, покрывшись серой дымкой, из которой начали проступать совсем другие очертания.

— Что это? — шепотом спросил Митя.

— Сейчас увидим, что делается во вражеском стане, — тоже шепотом ответил старик и велел: — Смотрите глубже, дышите ровно и молчите.

Вскоре дымка пропала, и Митя увидел пустое помещение. Старые обои на стенах, истертый паркет на полу, два нешироких окна. Послышался голос, затем появились люди. Первым в комнату вошел человек в черном одеянии, похожем на кадетскую униформу восемнадцатого века. На вид ему было чуть за двадцать, на точеном лице отпечаталось выражение невозмутимости и отрешенности. За ним появились еще несколько черных, похожих на почетный караул.

Фаддей Фаддеич почти беззвучно прошептал, кивнув:

— Главарь этой банды недоумков. Они только с виду кажутся молокососами. Но они способны на все. За ними — сила.

Лицо старика перекосилось от злости.

Предводитель сделал знак рукой, и один из «почетных стражей» подал ему какой-то предмет. Но в этот момент с предводителем что-то случилось. Он застыл, а затем голова его повернулась в сторону зрителей из зазеркалья. Митя встретился с ним взглядом. Ему показалось, что тот вздрогнул и впился в него глазами. Потом предводитель шагнул вперед и провел рукой по воздуху. Картинка сгинула — остались только два кривых отражения, Мити и старика.

— Видали? — брезгливо спросил старик.

— Кто они? — Митя не мог прийти в себя от изумления. — Как вы это делаете?

— Шакалы. — В глазах Фаддей Фаддеича заплескалось желтое пламя. — Они хотят лишить нас добычи. Но этот мир принадлежит нам! Мы столько вложили в него!

Митя почти осязал, как в старике бурно клокочет тайный, темный вулкан. В эту минуту он стал страшен и непостижим, как закамуфлированное в человеческий облик Нечто, неумело соблюдающее свою конспирацию.

— Что касается вашего второго вопроса… Ничего сложного в этом нет, но боюсь, вы не поймете принципа, который невозможен для этого мира. Он совсем из другой… сферы…

Митя молчал. В самом деле, что он мог понять в игрушках существ, не принадлежащих его миру?

Между тем старик, хищно вытянув шею, вдруг спросил:

— Так где, вы говорите, встречались с моими ребятками?

— В больнице, — неожиданно для себя брякнул Митя. — Им был нужен архив, но у меня его уже не было.

— И вы не заглядывали в этот архив? — Фаддей Фаддеич продолжал допрос, медленно и четко выговаривая каждое слово.

— Я смотрел его, — против воли отвечал Митя. Старик поймал его и держал крепко — у Мити не было сил сопротивляться инфернальному воздействию. Из него тянули нужные ответы, как рыбак тянет невод из моря.

— Так что вам известно о Камнях? Где они? Отвечайте! Я жду.

— Я не… не видел той папки, — с трудом выдохнул Митя.

Он говорил правду, не оставляя попыток вырваться из сетей. Правда была неполной, и старик понимал это. Митя видел по желтому огоньку в глазах, что Фаддей Фаддеич собирается выпотрошить его здесь и сейчас, как заправский чучельник. В ожидании следующего вопроса Митя с отстраненным интересом смотрел, как его рука медленно подбирается к карману, где лежал Камень. Успеет — не успеет, равнодушно гадал он, парализованный чужой волей.

— Не упорствуйте, юноша. Это бессмысленно. Я повторяю свой вопрос: где Камни? Что вам о них известно?

Не успела. Митя открыл рот, чтобы выложить все, что знал. Но так и остался стоять с разинутым ртом, глядя в зеркало. Кроме него и старика там появился третий. Это был один из черных мальчиков. Митя оглянулся назад, чтобы увидеть оригинал отражения. Но позади никого не было. Оригинал смотрел на него из кривого зеркала, нисколько не подвергаясь искажению. Старик заметил его позже, проследив за беспокойным взглядом Мити. Но его реакция оказалась совсем другой. Моментально взъярившись, точно раздразненный лев в клетке (глаза мечут молнии, из пасти течет слюна, когти скребут об пол, хвост плеткой хлещет по бокам), он издал бешеный рык:

— Прочь!!! — и взмахнул рукой.

Раздался звон бьющегося стекла. Зеркало рассыпалось на мелкие осколки, густо устелившие пол. В самом центре осколочного ковра лежал большой камень — обычный булыжник, брошенный разъяренным стариком.

Митя, увидев, что его спаситель исчез, побежал прочь.

Этой ночью он долго не мог уснуть, а утром узнал, что проспал все на свете. Необычайные события вершились под крышей дома в ночную пору. Обо всей этой небывальщине поведала Мите с утра пораньше Аделаида Ивановна, изрядно всхлипывая и утирая набежавшую слезу. Митя встретил ее на лестнице первого этажа и, не сумев проскользнуть между перилами и пантагрюэльскими телесами, был вынужден, как джентльмен, пропустить даму вперед. К телесам был плотно припаян внушительный пластмассовый таз с горой выстиранного белья, которое Аделаида Ивановна несла на просушку во двор.

— С утречком вас, Аделаида Иванна! Как поживаете?

— Ох, батюшки! Да как я могу поживать? Жива, и слава те, Господи. А ты что развеселый? Не слышал, чего ночью было? Матвей-то, а! Бедолага сердешный, — запричитала она, качая головой и открывая своим обширным тылом дверь подъезда.

— Матвей объявился? Где он?

— Так ведь помер Матвей! Как есть помер. Зарезали душегубы для опытов. Нашли его ночью. Как понаехали, окружили весь дом и давай подъезд тот обшаривать с фонарями. И тихо, тихо, а все равно как слоны топотали. Я к окну — а там! Матерь Божья, сколько ж их там с моргалками милицейскими! Штук десять машин.

Митя шмякнулся на лавку у подъезда, слушая дальнейшие излияния в оцепенелом трансе. Веревки для белья были натянуты метрах в двадцати от скамьи, но его информаторше не понадобилось усиливать громкость голоса — он звучал, будто труба иерихонская.

— Вот ведь напасть поселилась в доме! Говорила же я — так не слушал никто. Давно надо было сектантов этих в милицию отправить. Там бы с ними живо разобрались. А теперь что — спугнули их только, ни одного не поймали. Я ж как проснулась, фортку открыла, потом и вовсе на улицу побежала, это, значит, когда они Матвея вынесли. Так они меня и в свидетели запрягли, битый час допрашивали. Ох!

Ясности в таком рассказе было чуть больше, чем при солнечном затмении. Лишь через четверть часа у Мити сложилась целостная картина ночных событий. Очень странная и мрачная картина.

Около четырех утра двор дома заполнился милицейскими машинами. Они подъехали тихо, дом был взят в кольцо, не проскочила бы и мышь. Внимание милиции было направлено на второй, нежилой подъезд дома, однако прочесыванию подвергся и первый. Что происходило во втором, Аделаида Ивановна точно не знала, но позже услышала, как главный милицейский чин отчитывался перед неким плюгавым старичком, который как будто был главнее.

— Что за старичок? — не утерпел Митя.

— Ну, обыкновенный, только злобный очень, под окном у меня все шлендрал туда-сюда. Одет так смешно, в каком-то чепчике. Как те доложили ему, что никого не нашли, он аж скривился, ровно лимон откусил. Да как завизжит, что твоя порося. Ругался как-то затейливо. А тот милицейский ему и объясняет — я-то у окошка все слышала, да они так громко кричали, всю округу небось переполошили, собаки разгавкались, мой Сережка под кровать с перепугу полез. Ну вот, значит, говорит он ему…

Получалось, что милиция видела черных обитателей дома, но взять ни одного не сумела. Те как сквозь землю провалились, быстро и бесшумно. Только в одной из квартир на верхнем этаже обнаружили вещественное доказательство преступной деятельности. На полу в квартире лежал труп. Способ убийства не был выяснен, тело спустили вниз, его и опознала Аделаида Ивановна. Труп отправили в морг, женщину замели в свидетели, в квартире Матвея провели обыск. Что искали — неизвестно, нашли или нет — неведомо.

— Только ясно было по морде старикашечки, — добавила Аделаида Ивановна, — кукиш с маслом нашли. Молодчики! — она громко фыркнула от возмущения, затем всхлипнула и залилась слезами, утирая глаза мокрой, только что повешенной простыней. — Ох, жалко Матвея…

За время рассказа бельевые веревки покрылись исподним, штанами, юбками, простынями и полотенцами, Аделаида Ивановна то и дело ныряла в мокрые кущи, исчезая из поля зрения. Видны были только стволообразные ноги, обутые в бесформенные тапочки. Отстраненно наблюдая за передвижениями этих ног, Митя предавался размышлениям о тщете земного. Фаддей Фаддеич, без сомнения руководивший операцией по захвату, вынудил черных к бегству. Может, они еще вернутся? Тот, что был в кривом зеркале, ясно дал понять Мите, что он им нужен. Как он это сделал, Митя не знал, но там, перед зеркалом, он почувствовал, что между ними протянулась ниточка и завязался узелок. Он нужен им — однако вопрос заключался в том, нужны ли они ему.

Митя продолжал решать соломоновы вопросы, когда из-за бельевых занавесей послышалось грозное:

— Я вот тебе, бесстыжая рожа!

Раздался смачный и мокрый шлеп, а вслед за ним пронзительно завыла сирена, похожая на визг Аделаиды Ивановны. Вскочив, Митя бросился к ней — из побуждений, не имеющих ничего общего с желанием спасать оглушительную сирену. Мощный напор децибелов на барабанные перепонки следовало немедленно прекратить. Но добежав до места покушения на сирену, Митя, как и несчастная женщина, превратился в соляной столб. Причиной оглушительных страстей, вырывавшихся из могучей груди Аделаиды Ивановны, был Матвей собственной персоной, радостный и даже посвежевший за ту неделю, что считался пропавшим.

— А труп не такой уж и мертвый, — сказал Митя, когда к нему вернулся дар речи.

Вряд ли его слова были услышаны. Шумовой фон, создаваемый Аделаидой Ивановной, препятствовал распространению любых других звуков. Тогда за дело взялся Матвей. Отобрав у парализованной бабы мокрую простыню, он одной рукой обхватил ее за шею, другой перекрыл источник шума с помощью тряпки.

Сигнализация отключилась, Аделаида Ивановна обрела свободу движений и немедленно перекрестилась несколько раз, бормоча невнятное, а затем наложила большой крест на Матвея. Он продолжал все так же радостно ухмыляться.

— Матвей, ты? — спросил Митя на всякий случай.

— А то кто? — бодро ответил воскресший из мертвых. — Ну и дела! Стоит на пару дней отлучиться, тебя уже узнавать перестают. Ну смотри сам — я ей бока как обычно пощупал — вдруг похудела, думаю, без меня скучаючи, — а она меня тряпьем по морде хрясь! Ты чего, Адель, визг-то подняла? Я на черта, что ль, стал похож?

— Дак убили ж тебя, Матвеюшка! Сама видела, вот этими глазами, — жалобно оправдывалась Аделаида Ивановна.

— Бабьи дурости! — Матвей сразу посуровел. — Живой я. На, пощупай.

Аделаида Ивановна робко приблизилась к Матвею и осторожно дотронулась до него.

— Ох! Как же это так? — Она поочередно смотрела то на Митю, то на Матвея, растерянно хлопая глазами.

— Ну, тогда объясни общественности, где ты пропадал, — потребовал Митя. — И заметь — не пару дней, а больше недели. При том, что ночью милиция нашла твой бездыханный труп.

— Где пропадал? — нахмурясь, переспросил Матвей. — Да там и пропадал, где все пропадают. А сколько дней, не знаю, потому как там нет календаря, и солнца не видно. А трупом я был временно, и на добровольной, кажется, основе. — Он поморщился и мрачно добавил: — Сказки детям лучше слушать на ночь, что-то сказочнику хреново-хреново, он идет домой спатиньки.

Его радостное оживление вдруг превратилось в согбенную усталость, взгляд потускнел, лицо посерело. Не сказав больше ни слова, Матвей неспешным шагом лунатика направился к двери подъезда.

9

Вечером состоялось собрание на лоне природы. Темой было удивительное воскрешение Матвея. Местом — травяной клочок земли у торца дома, там же, где обмывали Эдикову машину. На старом пепелище запалили новый костер, горючее выставил Митя, закуску организовал Пантелеймоныч из урожая собственных грядок, имевшихся где-то за городом. Присутствовали четверо — герой дня, Митя, Пантелеймоныч и Сережа, слушавший с вытаращенными глазами и открытым ртом. Матвей негромко рассказывал о своих приключениях:

— …Привели они меня, значит, к своему главному. Он меня очами обшаривает и молчит, ну я тоже молчу, чего мне говорить-то? А сам думаю, ну ни хрена ж себе заморочка, к каким-то спецам попал, и на черта я им дался. А он закончил меня глазами шмонать и говорит, что зла мне не сделают, наоборот, значит, я им нужен для каких-то делов важнющих. Или навроде того. Ну, я стою, слушаю, вникаю. И вижу, что этому главному не шибко нравлюсь. Будто сомневается во мне. Ну, мне, понятное дело, обидно, что же я, рылом не вышел, не гожусь для важных дел? А я, может, с детство мечтал космонавтом стать и погибнуть геройски. Вот я и говорю ему: на все согласен. Ведите куда надо. Сейчас же. А он говорит — идти никуда не надо. И дают мне стакан, пей, говорят. Я-то думал, это мне для храбрости поднесли, а там вода оказалась. Ну, выпил я. Стою, молчу, и они стоят, молчат, на меня глядят. А дальше как ножом отрезало. Пропали они все куда-то. И вдруг мне так легко стало, будто в воздушный шарик превратился, подпрыгну, думаю, и полечу. Только лететь было некуда. Хрен знает где оказался. В кишке какой-то длинной. В какую сторону идти, не знаю, свет там какой-то странный, на свет даже не похож. Не темно и не светло, а так, туман, в общем. И только я собрался пойти в одну сторону, трех шагов не сделал, как меня обратно швырнуло, чуть кумполом не приложился об стену. Попробовал еще раз — и опять швырнуло. Ну ладно, думаю, пойду в другую сторону. Иду, значит, иду, а кишка эта все никак не кончается. А потом и свет даже кончился, туман этот то есть пропал, темнота наступила, хоть глаз коли. Ни хрена не видно, но иду дальше — а чего еще делать? Потом какие-то фонари красные попадаться стали. Чудные — на факелы похожие, только электрические. А потом и вовсе странности начались. Кишка эта в коридор превратилась. Со светом и с дверями. И страх на меня напал такой, что хоть маму зови. Боюсь я двери эти открывать. И ни единой души нигде. Только с потолка паутина свешивается, и паучки на меня глазеют, где махонькие такие, а где и волкодавы целые. Что за напасть такая, думаю, а у самого поджилки трясутся не знамо с чего. Не знаю, мужики, сколько я там плутал, может, день, а может, год. У вас-то тут неделя прошла, а там… э-эх, — Матвей залпом опрокинул в себя стакан водки и занюхал помидориной. — Год иду, два иду, пить-есть не хочется, ноги не болят. Но в конце меня, мужики, достало, хожденье это. Плюнул на все да и рванул со злости дверь. А там! Мать честная!..

— Ну? Что там? — выдохнули как один Митя и Пантелеймоныч.

— Я сперва чуть со смеху не покатился, мужики. Ну, едрена вошь, думаю, нагнали на меня страху. Вы, мужики, не поверите. Я в жизни таких здоровущих кинозалов не видел. С аэродром размером, наверно, будет, а может, и больше, да нет, наверняка больше — с какой-нибудь Байконурский полигон. А экран уж и не знаю, каких размеров, далеко он был, а видно все — как у себя дома телевизор смотришь. И весь этот аэродром креслами уставлен. И зрителей там — чертова прорва, я даже считать не стал, чтоб башка не лопнула. И пустых мест еще полным-полно.

— Ну а чего показывали-то? — спросил Пантелеймоныч.

— Да вот тут-то и есть главный фикус. Присмотрелся я к этому кину — садится пока не стал, стоя глядел — ну чистый фильм ужасов, мужики. Американские ужастики — дерьмо по сравнению с этим. Там… как это… ну как это называется, когда будто сам во всем участвуешь?

— Эффект присутствия? Виртуальная реальность? — предположил Митя.

— Во, точно. Как взаправду тебя самого на экране в котлах варят и на сковородах жарят.

— Это чего, про чертей, что ли, ужастик? — спросил Пантелеймоныч. — Про геену огненную?

— Про нее, — кивнул Матвей. — Кого-то там на огне коптили живьем, как свиней на вертеле, кого-то за язык подвешивали на крючьях, с кого-то шкуру сдирали — освежевывали, в общем. Какие-то вурдалаки охренительные на клочья раздирали грешников, а те потом заново срастались. В общем, насмотрелся я этого дерьма порядочно. Наслушался воплей и скрежета этого… зубовного, и стонов всяких и проклятий, и просьб о пощаде. Ну и дела, думаю. А все сидят, смотрят, никто не уходит, хоть и тоже орут, вопят со страху, требуют, значит, прекратить пытки. И торчат на своих местах как приклеенные.

— А черти? — робко спросил испуганный Сережа.

— Бесы только на экране прыгали, — ответил Матвей. — В зале я их не видел. Да и без них натерпелся страху. А кроме страха еще такая тоска зеленая душу взяла, думаю, всю вечность здесь коротать придется, глядючи на это дерьмо киношное…

— Телевизионное дерьмо лучше? — не выдержал Митя.

— Не, — ответил Матвей, — не в том дело. Режиссура там на уровне, экстра-класс. Сценарий, конечно, говенный, да я не про то.

— А про что? — встрял торопливый Митрич.

— Плохо там, мужики. На душе паскудно, как и здесь вот не бывает. Не знаю, как это сказать. Скука смертная там, а еще эти черти ржут, как жеребцы необъезженные. Веселятся, значит, смолой горящей обкатывая человечинку. Я потом по другим залам пошарил — там за каждой дверью такое кино, только сюжеты всякие разные. Ну, думаю, куда же это меня занесло, неужто отрава была в стакане том. А если я помер, почему меня тоже не сажают в кресла эти? В общем, мозги мне лихо закрутило…

— А дальше что было? — подгонял Матвея Пантелеймоныч, разливая по стаканам.

— А дальше, — вздохнул тяжело Матвей, — был еще один ужастик. Нашенского уже производства. Посредь коридора вдруг как кольнуло что-то вот тут, — Матвей ткнул пальцем в грудь, — потом все кувырком пошло, не помню ни черта, темно совсем стало. А когда очухался — мама родная! Я голый лежу на каком-то столе под фонарем, а надо мной морда чья-то торчит лупоглазая. На брюхе у амбала — кожаный фартук, в пятерне — разделочный нож, а рядом — еще один стол, и на нем вспоротый от верху до низу труп, весь в крови. И еще один амбал над ним орудует. Я с перепугу заорал. Этот-то, мой, успел-таки меня ножом разметить — вот тут как раз, где кольнуло. Ну и он тоже со страху железку свою выронил и сразу заикаться стал. Короче, в морге я очухался, а этот мясник вскрытие собирался делать. Послал я их куда подальше с ихними экспертизами, вытребовал свою одежу и пошел домой. Они еще хотели, чтоб я остался для составления протокола об оживлении трупа. Дескать, с них спросят за вверенное имущество. Это я у них как имущество значился. Да я не стал слушать, чего они там еще лопотали. Ушел и все. Не имеют права резать живых людей. Такие дела, мужики, — заключил Матвей.

— Приснилось тебе все это, Мотька, — уверенно подвел итог Пантелеймоныч, жуя маринованный гриб. — Накачали тебя какой-то дурью, вот и поплыл по преисподне.

— Ой! — икнул Сережа со страху. — А зачем им нужно было, дядя Егор?

— А шут их знает. Правильно ментовка их шукала. Нечего под боком у честного народа спиритизм разводить.

— Спирт разводить? — ахнул Сережа.

Пантелеймоныч сипло хохотнул:

— Слышь, Матвей, они тебя в качестве эксперта загребли, чтоб ты их научил, как спирт разводить.

— Погулял бы ты, старик, в этих коридорах, — неохотно отозвался Матвей, — тоже заделался бы экспертом по спирту. Я, по-твоему, похож на козла, который не может реальности от глюк отличить?

— А по-твоему, преисподняя на самом деле есть? — осклабился Пантелеймоныч.

— Беспременно, — уверенно ответил Матвей.

— М-да? — с сомнением промычал Пантелеймоныч. — Тогда чего от козла открещиваешься?

— Ты мне, Егор Пантелеймоныч, — начал Матвей серьезным тоном, — своих привычек не приписывай. Нету у меня такого обычая с козлами родниться.

— Это ты, молокосос, кого козлами называешь? — захлебнулся от возмущения Пантелеймоныч.

— Натурально, тех, кто в реальности не рубит, — спокойно ответил Матвей. — Я тех бесов реальней, чем тебя видел. Нутром чуял.

— Знаем мы твое нутро, — проворчал Пантелеймоныч, — спичку поднеси — вспыхнет, оттого и снится огонь бесовский.

— Виртуальный, — уточнил Митя и подытожил: — Гуманизация и дегуманизация в одном флаконе. Реальность теряет остроту и рельефность. Се ля ви, господа. Кого из знакомых встретил там? — спросил он затем, очищая печеную картофелину.

— Из знакомых… — повторил эхом Матвей и замолчал, задумавшись. — Темно там было. Не очень-то разглядишь. Но я видел… — фраза повисла в воздухе.

Митя взглянул на Матвея — тот смотрел куда-то поверх головы Пантелеймоныча, сидевшего напротив. Но там, куда вперился его взгляд, ничего не было, кроме темноты. Митя наблюдал за ним и видел, как на лице его медленно проступает панический ужас.

— Ты чего, Матвей? — насторожился Пантелеймоныч.

— Что ты там видел, Матвей! — окликал его Сережа.

И вдруг Матвей закричал. Громко, ровно, без выражения. Кошмарный и жуткий вопль. Сережа, подскочив на месте и выронив помидор, в испуге бросился наутек. Пантелеймоныч смотрел растерянно. Митя лихорадочно соображал, что делать.

— Пантелеймоныч, давай! — крикнул он, прыгнув к Матвею. Зашел к нему за спину и одной рукой обхватил за шею. — Берись за ноги.

Вдвоем они уложили орущего Матвея на траву, и Митя накрыл его голову своей курткой. Крик прекратился. Матвей лежал прямо, без движения. Митя осторожно приподнял куртку. На него смотрела восковая маска, перекошенная ужасом. Взгляд был пуст. Матвей не видел ни Мити, ни всего остального.

— Может, медицину вызвать? — почесал в затылке Пантелеймоныч.

— Успеется, — ответил Митя. — Давай в дом его.

Матвей впал в оцепенение, тело почти одеревенело — руки и ноги не сгибались в суставах, на шее вздулись жилы. В таком виде он был доставлен к подъезду, где навстречу выбежала перепуганная Аделаида Ивановна. За ней, как за скалой, прятался Сережа.

— Что с ним? — заохала женщина. — Что ж они с ним содеяли, ироды? Никак, падучая?

— Не говорите глупостей, Аделаида Иванна, — резко оборвал Митя ее причитания.

— Иди, иди, мать, домой, — поддержал его Пантелеймоныч.

Они занесли Матвея в его квартиру, опустили застывшее тело на смятую постель. Он был без сознания, а может быть, спал. Глаза были закрыты, дыхание ровное, гримаса сползла с лица. Митя и Пантелеймоныч решили не беспокоить медицину и оставить Матвея в покое.

— Загребут в психушку, — сказал Пантелеймоныч.

— А мы своих не выдаем, — ответил Митя.

— И то! — согласился Пантелеймоныч и пошел на лестницу. — Пойду костер затопчу.

Митя отправился к себе.

Этой ночью он решился идти к ним .

Засады не было, как он ожидал. У него была готова легенда для заговаривания зубов милиции, если таковая обнаружится, но отговорки не понадобились. Он без помех добрался пешком до пятого этажа. И даже не очень удивился, когда увидел на лестничной площадке того, к кому шел. Это был предводитель, которого Митя видел в зеркале.

— Мы ждали тебя, — сказал он.

— Я знаю, — ответил Митя. — Но вы торопили события. Вместо меня вы взяли другого.

Они поднялись на последний этаж и вошли в одну из дверей. У входа стояли два человека в черном. Совсем мальчишки. Их лица ничего не выражали.

— Это наша ошибка, — ответил предводитель. — Я не знал о тебе ничего, пока не увидел в Окне Зазеркалья.

— Мне нужно знать, кто вы, — колеблясь, сказал Митя.

— Если хочешь, можешь считать нас высшим разумом. — По его усмешке Митя понял, что это шутка. — Мы не принадлежим этому миру. Мы не из смертного рода.

— Э… Добро пожаловать, — вежливо произнес Митя, немного сбитый с толку. — Вам нужен экскурсовод по нашему миру? Но я не…

— Нет, — перебили его. — Мы здесь, чтобы наблюдать агонию времени вашего мира.

— Чтобы… чего? А зачем?… Почему?… — Митя вконец растерялся. Ему еще ни разу в жизни не приходилось общаться с представителями неопознанных цивилизаций. Тем более говорящих жуткие вещи.

— Ваш мир слишком быстро состарился. Вы думаете, он еще молод и полон сил. Это ошибка. Он умирает. Ваше время слишком быстро одряхлело — раньше срока. Вы обессилили его. Оно больно и уже не может длить вашу жизнь. Оно творит хаос — пока еще локальный. Но только пока.

— Я не понимаю… Время… умирает? Это невозможно. Как?

— Очень просто. Время — поток энергии, последовательно претворяющий возможное в реальное. И сейчас этот поток истощился. Ваше существование подходит к концу. У вас были взлеты и падения. Но только взлететь вы больше не сможете. Вы падаете, давно и глубоко. Вы — дряхлые старцы. Вы исчерпали себя. Вам не к чему больше стремиться, кроме комфорта. Существование было даровано вам, чтобы претворять его в смысл. Наивозможно высокий смысл. Уже несколько веков вы претворяете его в бессмысленность. Вам больше нечем оправдывать вашу жизнь, кроме удовольствий. Ваше время умирает от груза бессмысленности, взваленного на него теми, кто утратил знание Начала.

— Что же будет? — беспокойно спросил Митя.

— Этот мир перестанет существовать, — последовал невозмутимый ответ. — Многие исчезнут. Немногие, сохранившие чистоту и знание, будут взяты.

— Куда взяты? — упавшим голосом произнес Митя.

— Туда, где приготовлены для них обители, — туманно изрек его собеседник.

Митя чувствовал себя совсем пришибленно.

— А… нельзя… избежать… вот этого? Как-нибудь? Может… можно что-то сделать? — и отчего-то робко, виновато улыбнулся.

— Конечно, сделать что-нибудь было бы адекватно. Твой знакомый… тот, от которого тебя пришлось спасать… порождение антимира… не знаю, почему оно считает нас убийцами вашего времени. Мы отнюдь не стремимся покончить с этим миром. Он важен для нас. Но вы сами убили его, с помощью тех самых сущностей из антиреальности… Сделать же можно только одно.

Митя воспрянул.

— Что?

— Замкнуть Время в кольцо. Соединить начало и конец. Начать все заново. Нужен Третий Ключ, отпирающий и запирающий врата Времени.

— Это вы про камень? Хотите забрать его? — Митя полез в карман, но был остановлен жестом:

— Он принадлежит тебе. Пока. Хранитель Ключа должен сделать свой выбор.

— Э… я должен согласиться быть принесенным в жертву? — кисло поинтересовался Митя. — Чтобы замкнуть… это… кольцо?

— На роль агнца ты вряд ли подходишь. Но от твоего решения зависит, быть ли второй молодости вашего мира. Только человек может сделать выбор. Вам предлагают шанс. Может быть, вы не захотите его принять?

Митя не колеблясь заявил от имени всего человечества:

— Захотим. Замыкайте ваше кольцо Времени.

— Это не все. Ты принимаешь решение и берешь на себя ответственность за новый мир.

— Да? А что это означает?

— То, что ты станешь первым человеком нового мира. Прародителем. Тебе придется начинать все заново. Вспоминать забытое. В этом тебе помогут. Кроме того, у тебя не будет ничего из того, чем вы располагаете сейчас. Ни городов, ни машин, ни электричества, ни врачей, ни магазинов. Только память о том, что было.

Митя немного увял.

— Ну… это вы… это жестоко. Бесчеловечно, — взволновался Митя. — Как же я там буду жить? А вдруг у меня заболят зубы? Вы понимаете, что я могу умереть от элементарного флюса? Тогда весь этот новый прекрасный мир накроется медным тазом.

— Создавший мир знает нужды своих созданий. Но решать тебе.

Митя закусил губу.

— Стоп. Как это я один стану прародителем? Я не умею рожать.

— Мы уладим эту проблему.

— На мисс мира я не претендую, — быстро сказал Митя, — но учтите: мне нравятся шатенки. Размер груди третий. Желательно русскую.

— Надо ли это расценивать как согласие?

— Э… подождите… нет, я еще не решил. Мне нужно время. Я должен подумать. Слишком это все… неконгруэнтно.

— Хорошо. Возвращайся и думай.

Митя постоял немного молча, сделал шаг к двери, потом обратно.

— Э… еще один вопрос… Что это было… с Матвеем?

— Каждому свое. — Митин собеседник изобразил пожатие плечами. — Это было… лечение.

— А-а, — протянул Митя растерянно. — Ну… я тогда пойду, пожалуй?

— Мы будем ждать твоего решения…

— Отлично, — произнес Митя ненатурально бодрым тоном. — Приятно было побеседовать. До новых встреч, амиго.

На улице первое, что бросилось в глаза, — Матвей, озабоченно расхаживающий по дворовой пыли, уткнувшись в землю, руки в карманах, живой и здоровый.

— Здорово, доходяга. Ожил? Перепугал вчера всех чуть не до судорог.

— Я? Когда? — удивился Матвей.

— Ночью. У костра. Не помнишь, как орал?

— Не помню, — пасмурно ответил Матвей. — Я тебя искал. А ты, выходит, туда ходил, — он кивнул в сторону двери, из которой вышел Митя. — Ну и чего там?

— Все то же.

— А зачем ходил?

— Выяснял отношения.

— А-а, — протянул Матвей и тут же потерял интерес к теме. — У тебя вроде была машинка печатная…

— Была. Рухлядь старая, но работала. А что?