Неукротимая Анжелика Голон Анн
Несмотря на сильный акцент, по-французски он говорил велеречиво и бегло. Анжелика с трудом могла уследить за ходом его мысли. Она с живостью возразила адмиралу: на Мальте она оказалась лишь потому, что орден подобрал ее после кораблекрушения барки, шедшей из Кандии.
— Вы явились из Кандии? Что вы там делали?
— Почти то же, что и здесь. Меня полонил пират-христианин, я была продана в рабство. Но мне удалось вырваться, — и она с вызовом взглянула на него.
— Значит, это вас Рескатор приобрел за немыслимые деньги, стоимость двух галер? И вы убежали в тот же вечер?
— Действительно, это была я.
Внезапно Меццо-Морте разразился гомерическим хохотом. Он подпрыгивал и похлопывал себя по ляжкам, а оба эфеба с визгом закружились в танце вокруг него. Немного успокоившись, пират спросил, как ей удалось ускользнуть от Мага Средиземноморья.
— Я подожгла порт, — скромно ответила Анжелика, лишь чуточку приукрасив то, что произошло на самом деле.
— Так это вы виновница того пожара?
Глаза Меццо-Морте поблескивали от с трудом сдерживаемого восторга. Он переспросил, верно ли, что Рескатор «увел» ее у константинопольского султана и Мальтийского ордена, доведших цену до 25 000 пиастров.
— А почему вы не вкусили наслаждений пиратского мага? Не доказал ли он, что утопит вас в роскоши?
— Я не гонюсь за богатством, — холодно ответила Анжелика. — Я пустилась в плаванье не за тем, чтобы играть одалиску перед христианскими и мусульманскими пиратами. Я ищу мужа, которого потеряла шесть лет назад и долго почитала убитым.
Меццо-Морте снова стал корчиться от хохота, и Анжелику охватило бешенство. Этот человек сошел с ума? Или это она потеряла рассудок? Меж тем пират не унимался, у него даже выступили слезы на глазах. По временам его буйство стихало, но тут, видимо, на ум приходила какая-то особенно комическая подробность, и он вновь заходился в корчах.
— Та самая, — заикаясь, шептал он, — слышишь, Али-Хаджи, та самая!..
Раис-араб смеялся тоже, но чуть сдержаннее.
Анжелика терпеливо повторила сказанное ранее, дабы вернуть собеседников к доводам здравого смысла: у нее есть деньги, она в силах вытребовать их из Франции для выкупа. Меццо-Морте сможет с избытком возместить расходы по экспедиции, заманившей ее в западню у островов…
Смех итальянца резко оборвался, и он вкрадчиво спросил:
— Итак, вы считаете, что то была ловушка?
Она кивнула. Меццо-Морте поднял палец и произнес, что за всю свою долгую жизнь морского разбойника впервые видит женщину, способную здраво рассуждать в плену, несмотря на перенесенный испуг.
— Да, Али-Хаджи, это та самая. Это та француженка, что свела с ума недотепу д'Эскренвиля, который, сдается, ничего от нее не добился. Это за нее Рескатор заплатил такую цену, какую никогда не давали за рабыню, — и тотчас все потерял, потому что она, — ха-ха, — подожгла порт!
Он въедливо оглядел пленницу с головы до ног, прицениваясь к ее фигурке в мятом потрепанном наряде, покрасневшему от солнца лицу, плохо причесанным и растрепанным ветром волосам. Она твердо выдержала его взгляд. Меццо-Морте был мужланом, но вместе с безошибочным моряцким чутьем получил от неба в дар умение разбираться в чужих душах, что помогало получить большую власть над людьми. Жалкий вид Анжелики не обманул его. Глаза калабрийского бандита вспыхнули, как черный агат, и белоснежные зубы обнажились в жесткой сардонической усмешке.
— Теперь я понимаю, — произнес он вполголоса. — Да, Али-Хаджи, это та самая женщина, что писала письмо, та, которую «он» купил в Кандии. Это слишком прекрасно, на такое и нельзя было надеяться! Теперь, Рескатор, берегись! Ты у меня в руках. Теперь ему придавая поусмирить норов, покорчиться на медленном огне. Я нашел слабину в его доспехах, ту же, что у всех подобных безумцев, — женщину! Ах, как он нас подавлял! Как развлекался тем, что расстраивал наш невольничий торг! Ах, он уже мнил себя хозяином всего света со своей бездонной мошной! Если бы не он, я был бы уже верховным адмиралом султана. Но это он помешал излиться на меня милостям Великого Благодетеля. Он проникал всюду — от Марокко до Константинополя, сорил деньгами, покупал союзников. Но теперь он у меня в руках. Ему придется убраться из этих мест, ты слышишь меня, Али-Хаджи?! Он покинет Средиземноморье и никогда не вернется сюда! — Словно в экстазе, Меццо-Морте простер руки. — И тогда победителем стану я. Я одержу победу и над этим злейшим из врагов…
— Сдается мне, у вас порядочно злейших врагов, — не сумев скрыть иронии, заметила Анжелика. Едкий тон ее слов разом остудил неистовый пыл вероотступника.
— Да, их действительно много, — ледяным тоном парировал он. — И вы вскоре увидите, как я с ними обхожусь. Черт возьми, я начинаю понимать, как вы едва не лишили рассудка беднягу д'Эскренвиля, у которого и так голова не в порядке. Усаживайтесь, прошу вас. — И он указал ей на обитый бархатом тюфяк. Анжелика не села, а почти что плюхнулась на него. В глазах помутилось. Адмирал Алжира присел на корточки около нее и протянул ларец с рахат-лукумом. Она была так слаба и истощена, что с благодарностью приняла лакомство, в состав которого входили морские водоросли, хотя в Кандии оно вызывало у нее отвращение. Она протянула руку, но тотчас отдернула, ощутив сильную боль. На руке сочились кровью четыре длинные ссадины. Красные ногти одного из адмиральских красавчиков оставили на руке глубокий след.
Это происшествие вернуло Меццо-Морте благодушное расположение духа.
— Ах, ах, мои овечки, — сально хохотнул он. — Вы, сударыня, пробудили в них ревность. Они не приучены видеть своего повелителя на коленях перед женщиной. К тому же эти сладости обычно предназначаются им самим. И верно, для меня это непривычно. Никаких женщин — вот принцип, делающий непобедимыми предводителей воинов и сановных евнухов. От женщин — беспорядок, слабость, мешанина в мыслях, потеря головы и, наконец, они — причина величайших глупостей, на какие идет обычно мужчина, способный в ином расположении духа добиться могущества. Однако участь евнухов, по мне, слишком уж безотрадна. У меня — иные склонности.
Он еще немного посмеялся, поглаживая курчавую голову своего фаворита-негра, накрашенного до самых глаз. Другой, тоже весь размалеванный красавчик был белым с черными глазами. Скорее всего — испанец. Детей, похищенных на средиземноморском побережье, угрозами и уговорами обращали в магометанство. Владелец был вынужден добиваться от них добровольного согласия на это: ведь никого нельзя было подвергнуть обрезанию ранее, чем он произнесет сакраментальную фразу: «Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет — пророк его». Новообращенные могли стать нарциссами и эфебами верховных раисов или пашей.
— Дети фанатичны. К повелителю их можно привязать душой и телом. Прикажи я им — и мои юнцы, подобно волкам, растерзают вас. Посмотрите, какие взгляды они бросают на вас. Когда они идут на абордаж христианской барки, они пьют кровь христиан. Что поделаешь, вино ведь им запрещено!..
Анжелика была в таком изнеможении, что не выказала отвращения. Меццо-Морте окинул ее тяжелым взглядом. Она только что смертельно оскорбила его, а он не из тех, кто сносит обиды.
— Вы горды, — произнес он. — Презираю гордость у женщин, а тем более — у христиан вообще. Они ее недостойны.
Тут он вновь принялся хохотать, и его смех долго не утихал.
— Чему вы смеетесь? — спросила Анжелика.
— Тому, что вот вы — гордая, надменная, а меж тем один я знаю, что вам уготовано. Это меня забавляет, вы понимаете?
— Признаюсь, что нет.
— Эка важность! Скоро все поймете.
Глава 4
Эту ночь Анжелика спала на одной из галер Меццо-Морте, причаленной в порту. Вечером к ней пришла Фатима, и пленница, подарив ей один из браслетов, упросила старуху побыть с нею до утра. Ей не давало покоя присутствие на борту юнцов в желтых тюрбанах, ее страшила их ревность и ненависть. Старуха расположилась на циновке, загородив собой дверь. От усталости Анжелика спала как убитая. Наутро старухе пришлось сойти на берег. Она вернулась лишь к вечеру, очень возбужденная. Город ликовал. В то утро на рейде появились корабли, которых никто не ждал. Они давно считались пропавшими без вести. Два десятка судов с круглым днищем — это было все, что осталось от огромной флотилии, в позапрошлом году отправившейся из Алжира. Они стремились к самому большому из морей, куда можно добраться, пройдя под огнем испанцев между Сеутой и Гибралтаром. Огромный океан поглотил берберийцев, и вот теперь отпустил их. Они возвращались с глазами, полными видений странных, туманных земель и ледяных гор. Они описывали неподвижный заледенелый мир, где над головой вращались три солнца, испускавшие голубое и розовое сияние, а ночь все же не имела конца. Множество кораблей погибло в дьявольских бурях, когда все джинны-повелители ветров собирались вместе и щелкали корабли, как орехи. Выбравшиеся привезли, однако, восемьсот рабов — всю исландскую колонию, основанную королем Дании.
Массы алжирцев стеклись поглазеть на людей Севера, белых как снег, с волосами лунного цвета. Обнаженные женщины, сгрудившиеся на пристани, с их невообразимыми волосами, развевающимися на фоне голубого моря, казались сиренами в изгнании. Но старая Фатима качала головой:
— Они курносые, — говорила она, — без бровей и ресниц, и глаза у них гноятся, где им выдержать африканское солнце.
Опытная старуха уверяла, что эти бедняжки, которых тяготы пути превратили в живые скелеты, как только спадет прилив любопытства, будут стоить не более трех пиастров каждая. Ведь трудно представить себе, чтобы кто-нибудь из добрых и хоть чуточку суеверных мусульман согласился возлечь на ложе рядом с такой мороженой и отупевшей глистой. Людям ислама потребны женщины в теле, с горячей кровью, волчьим темпераментом, ненасытные в любви и работе, — такие, какой в прежние времена была сама Фатима. Аллах свидетель: муж должен был хорошенько потрудиться, чтобы оставить ее довольной. Уж она отбивала у него охоту искать других наложниц! Знает она их, этих мужланов-мусульман. Они без ума от белокурых и белокожих, но не белесых, избави Аллах! Вот Анжелика вполне соответствует их вкусам. Оттого ей и потребовался особый уход, и недаром из-за нее чуть не разгорелась война между турецким Диваном и алжирской «Таиффой». Но прибытие отважных мореплавателей отвлекло всеобщее внимание. Старая Фатима не могла понять, для кого из сильных мира сего приберегает такую красавицу Меццо-Морте.
— Меня не продадут, я же должна платить выкуп, — встревожилась Анжелика.
— Одно другому не помешает, — глубокомысленно обронила старая вероотступница.
На следующий день Алжир готовился к большому празднеству. Могла ли «почетная пленница» присутствовать на нем? Анжелика сгорала от нетерпения, поскольку больше не виделась с Меццо-Морте, а ей хотелось бы узнать что-либо путное о своей будущей судьбе. Корабль-дворец стал для нее более крепкой тюрьмой, чем сухопутные темницы. Адмирал Алжира хвастал, что это судно особой постройки: по плотности вооружения и мощности артиллерии — венецианский галиот, восемь пар весел — от античной галеры, да еще от алжирской шебеки — широкие обводы корпуса, неглубоко сидящего в воде, несмотря на две тяжелые мачты.
Таким образом, плавучий дворец был одновременно и превосходным боевым судном, ходившим в паре с небольшой учебной фелукой. Оба корабля днем и ночью несли на борту команду злобных юнцов-янычаров в желтых тюрбанах. Они находились в состоянии постоянной боевой готовности и могли за несколько минут достичь любого места в городе — достоинство немалое, если учесть тридцать тысяч рабов-христиан, всегда готовых к бунту, или возможную вылазку «Таиффы», заговор алжирских раисов (в случае, если верховный адмирал почему-либо перестал бы им нравиться). Нельзя было сбрасывать со счетов и турок — янычаров оккупационного гарнизона, которые с удовольствием прирезали бы дея, пашу или верховного адмирала раисов, чтобы добиться повышения платы или доли в разделе пленных.
Меццо-Морте правил на вулкане и знал это. Впрочем, именно потому он еще и сохранял власть, что умел многое предвидеть. Защищающая порт внутренняя гавань, сооруженная знаменитым Барбароссой в XVI веке, адмиральскими заботами была заминирована, и в случае военной тревоги часовые по его приказу должны были взорвать ее. Тогда Меццо-Морте на своих кораблях, груженных золотом, отправился бы на поиски иного пристанища. Даже выбравшись с корабля на берег, Анжелике пришлось бы еще преодолеть полные солдат укрепления полуострова, где располагался Морской квартал. Гористый полуостров сам по себе был почти что крепостью, а в то утро там к тому же кипела бурная жизнь.
Цепочка рабов под присмотром надзирателей тащила балки, мачты и доски, устанавливая что-то вроде высокого помоста, видимо, для того, чтобы горожане с укреплений могли следить за морскими состязаниями в бухте.
На борту ее тюрьмы готовились к празднеству. Все юнцы облачились в парадные одежды: тюрбаны светло-желтого шелка и шаровары того же цвета, зеленые накидки, красные бабуши; нацепили сабли или кинжалы вместо обыкновенных ножей. Те, кто постарше, вооружились мушкетами с прикладами, инкрустированными золотом и серебром.
Несколько молодых янычаров обменивались шутливыми репликами, поглядывая на два маленьких понтона, стоящие на якоре в середине бухты. К верхушкам их мачт была привязана длинная жердь, и все сооружение походило на ворота или скелет плавучей триумфальной арки. Под ней могли проплыть в ряд три барки, но не прошла бы ни одна фелука. Анжелика терялась в догадках: кого это собирались принимать со столь скромными почестями.
Взгляды, которые бросали на нее юнцы экипажа, отнюдь не вселяли уверенности. С облегчением заметила она свою старуху, живо карабкающуюся по трапу. Глаза мусульманки весело поблескивали под черной накидкой. Предположения Анжелики подтвердились: «почетную пленницу» тоже пригласили на это зрелище, как, впрочем, и всех остальных невольников, даже тех, кого до сего дня держали в страшных подземных тюрьмах и кто годами не видел дневного света.
Два раба несли вслед за старухой большой тюк. В нем Анжелика обнаружила собственные платья, купленные на Мальте, и множество иных, добытых морским разбоем.
Чуть позже она уже сидела на хорошем месте на одном из сооруженных утром помостов, укрытом коврами, рядом с гигантом-негром, одетым по-королевски, истинным кудесником по части украшения своей персоны. Длинная тога из верблюжьей шерсти, затканная и вышитая по белому фону геометрическим орнаментом глубоких тонов с преобладанием красного, зеленого и черного, античными складками ниспадала с его широких плеч. Диковинное это одеяние, чудо строгости и вкуса, приоткрывалось спереди, позволяя увидеть красный кафтан, до горла застегнутый на множество мелких пуговок и украшенный золотым шитьем. Цвет его делал еще темнее голубоватую черноту лица, подчеркнутую шелковым белым тюрбаном, складки которого опускались до подбородка, а вверху в них была вплетена лента золотой парчи, охватывающая лоб наподобие диадемы. Перехватив зачарованный этим великолепием взгляд Анжелики, чернокожий встал и отвесил глубокий поклон. У него был орлиный семитский нос, легкая впалость щек оттеняла благородно очерченные скулы.
— Вам нравится мой плащ, не так ли? — спросил он.
Она вздрогнула, услышав его неуверенную французскую речь, но приятный, чуть высоковатый голос незнакомца успокоил молодую женщину.
— Да, — сказала она. — Он походит на стяг эпохи Крестовых походов.
Строгое лицо высокого негра сморщилось, и по узким губам пробежала улыбка. Он снова уселся на подушки, скрестив ноги по-турецки, и продолжал любезным тоном:
— Надеюсь, благородная дама извинит меня: уже много лет мне не случалось говорить по-французски. После безвременной смерти моего наставника, высокоученого и знаменитого иезуита, с коим Аллах скрестил мои пути ради просвещения моего ума… Мы предпочитаем французских христиан фанатикам-испанцам. Их ум ближе улыбчивой мудрости Аллаха… Вы упомянули о стяге крестоносцев, говоря о моей скромной джеллабе? Ее соткала на Верхнем Ниле, в Судане, почтенная моя матушка. Первую нить на основу она натянула через восемь дней после моего рождения, принявшись за плащ, который мне надлежало надеть к совершеннолетию. А эти рисунки известны суданским женщинам с отдаленных времен. Видно, ваши крестоносцы скопировали их для своих знамен, восхитившись их совершенством.
Анжелика склонила голову. Она не чувствовала себя в состоянии пускаться в рассуждения о природе западных и восточных вышивок, однако персона чернокожего эрудита вызвала ее интерес. Он не был ни красив, ни уродлив. Его прямой и мягкий взгляд был исполнен глубокой мудрости и не лишенной лукавства доброжелательности. Желая снискать его расположение, она похвалила его французскую речь.
— Я не отказывал себе в удовольствии разговаривать с французами, — изрек он. — Это приятные и не кичливые люди, если не считать того недостатка, что они — христиане.
Анжелика отвечала осторожно: христиане убеждены, что неверные — иудеи или мусульмане — имеют тоже большой изъян: они не христиане. Но она — женщина, и знание религиозных тонкостей не является сильной ее стороной.
Кудесник одобрил выказанную ею скромность. Божественная премудрость, заметил он, и впрямь не та область, где хрупкий женский ум чувствует себя вполне твердо.
— Помыслы мои были обращены к священному сану, но Аллах распорядился иначе. В мои руки вверено стадо, которое труднее пасти, нежели баранов, с какими я имел дело в детстве.
— Так вы пастух?
— Да, моя прекрасная Фирюза.
Анжелика вздрогнула. Неужели этот чернокожий обладает даром прозрения? Как мог он знать, что один персидский принц уже называл ее Фирюзой из-за бирюзового цвета ее глаз? Это воспоминание возродило в памяти Версаль, ревность короля к персидскому шаху и напомнило ей о пропасти, отделяющей ее от столь еще близкого прошлого. А сколько рабов из тех, кто сейчас толпился на пристани, тоже могли сравнить свое былое и нынешнее состояние? Меж тем белая и рыжая толпа с крапинами черных голов волновалась, как море под жарким небом, а впереди бледной линией выстроились пленники в цепях и лохмотьях. Народ был всюду: теснился за зубцами башен, на крышах домов.
Вдруг наступила тишина. Толстый грушевидный мавр в роскошном одеянии, кряхтя, выкарабкался из носилок и разместился на помосте. Его сопровождали двое в некоем подобии красных саванов, перевязанных длинным черным шнуром.
— Это его высочество алжирский дей, — шепнул, дружески склонившись к Анжелике, чернокожий. — Он родственник константинопольского султана и обладает привилегией иметь в своей охране двоих «серальских немых» из знаменитой когорты удушителей.
— Что значит «удушителей»? Что они делают?
— Они удушают, — слегка улыбнувшись, ответил негр, — и в этом — смысл их существования.
— А кто их жертвы?
— Это никому не известно, поскольку они немы. У них вырван язык. Весьма полезные служители. У моего господина есть подобные.
Анжелика подумала, что перед ней, вероятно, крупный берберийский дипломат, может — посланник Судана. Дей почтительно приветствовал его, и Меццо-Морте поступил так же. Он приложил руку к тюрбану, появившись на подмостках впереди Сали Хасан-паши, коего такая наглость явственно привела в бешенство.
Три повелителя Алжира устроились посреди скопления турок-янычаров, надсмотрщиков и своих подчиненных.
Внезапно по толпе пронесся как вихрь, единый крик. Взгляды обратились к краю бухты, куда высадился эскорт турецких всадников. Впереди шла кучка турок, более всего похожих на носильщиков — с обнаженным торсом и голыми ногами, в красных беретах на бритых головах. Они окружали христианина-пленника. Тот был наг и в цепях.
Страшная догадка потрясла все существо Анжелики. Несмотря на отдаленность, она была уверена, что узнала в жалком страдальце барона фон Нессельхуда, адмирала Мальтийского ордена.
У причала большой каик взял на борт заключенного, четырех его тюремщиков, турок эскорта и еще двух галерников со связками веревок. Каик направился к двум понтонам, стоявшим в центре бухты, и всех высадили на них.
Одновременно с этим четыре галеры отделились от стоявшей на якорях флотилии и, медленно скользя, подошли к понтонам, как акулы, подстерегающие добычу. И тут Анжелика вспомнила слова, однажды брошенные немецким рыцарем: «Меццо-Морте поклялся разорвать меня на части четырьмя галерами». И еще: «Вспомните, брат мой, что воистину достойна рыцаря лишь мученическая смерть!»
Эти слова показались вдруг ослепительно ясными. Так же, как и тирада Меццо-Морте: «Я скоро покажу вам, как обхожусь со своими врагами».
Она обратила взгляд на вероотступника. Тот не сводил с нее глаз, в которых светилось дьявольское удовлетворение. Это для нее были уготованы пытка и смерть человека, уважаемого не только ею, но и всем христианским миром. Она застыла, убеждая себя, что не даст неверным повода позабавиться еще одним приятным зрелищем. Хотелось завопить от ужаса и броситься бежать, но Анжелика знала: ей не дадут сделать и шагу, а место, где она сидит, было выбрано так, чтобы ни одна подробность казни не могла ускользнуть от нее.
Путем сложного, но безукоризненно выполненного маневра четыре галеры расположились по кругу кормами к понтонам и застыли в трех десятках локтей от них. Барона фон Нессельхуда подвесили, словно марионетку, в середине перекладины. Веревка от нее была продернута через кожаный пояс, а от запястий и лодыжек, как тяжи паутины, протянулись канаты к каждой из четырех галер.
У зрителей в едином истерическом порыве перехватило дыхание, и все застыли под круглыми глазницами торчащих из крепости пушек.
— Ла Илла иль Алла!
Пронзительный визг вознесся к огнедышащему небу. Анжелика закрыла лицо руками. Женщины и дети вопили, в такт похлопывая руками себя по рту, и их голоса, казалось, дырявили воздух, ввинчивались в уши.
— Как хор цикад в аду, — произнес голос негра — волхва и кудесника. Он улыбался.
Безумие охватило присутствующих. Все повскакали с мест. Ведь пытка была еще и соревнованием: награда ждала ту галеру, которой первой удастся оторвать руку или ногу несчастного.
Галерные надсмотрщики, как шмели, летали по палубе. Удары кнута сыпались на окровавленные плечи. Этой ночью насчитают немало мертвецов среди галерников. Рокот толпы не умолкал, заглушая крики казнимого:
— Боже! Боже! Смилуйся надо мной!
— Ла Илла иль Алла!..
— Господи, — взмолилась Анжелика, — Ты, создатель всего сущего!..
Издалека до нее донесся голос:
— Разве по убеждениям христиан не попадают в рай души мучеников за веру?
Великий маг один оставался невозмутимым среди вихря жестокости, захватившего всех. Взглядом ценителя он наблюдал за яростным состязанием на воде, не оставляя скромным вниманием пленницу-христианку, сидевшую рядом. Она не дрожала и не теряла сознания, но ему была видна лишь пышная волна волос, покрывающая ее плечи, и склоненный в молитвенном напряжении лоб — как на картинах, что рисуют идолопоклонники. Он вспомнил об украшенном гравюрами молитвеннике, который его учитель-иезуит оставил ему на память.
Однако, когда шум достиг высшего накала, он увидел, как она вскинула голову и на виду у всех неверных осенила себя крестным знамением. Два юнца из свиты Меццо-Морте заметили это. С пеной у рта они вскочили, словно готовые броситься волки. Но огромный негр, выпрямившись во весь рост, вынул кинжал и, блеснув глазами, безмолвно, но властно повелел им остаться на месте.
Анжелика даже не заметила этого маленького происшествия. Толпа замолкла, и она поняла, что все кончено. Четыре галеры бежали в открытое море, влача в окровавленной волне за кормой останки рыцаря-мученика. Они совершали своего рода триумфальное шествие в сторону восхода, туда, где находилась Мекка, место паломничества правоверных. Им предстояло возвратиться лишь к вечеру, когда голоса муэдзинов с минаретов заставят весь исламский мир пасть ниц в молитве.
Вероотступник Меццо-Морте вырос перед Анжеликой. Она не смотрела на него, следя взглядом за удалявшимися галерами. Пленница была бледна, но он взъярился, заметив, что она не сломлена горем и страхом. Свирепая усмешка скривила его губы.
— Теперь ваш черед, — пробормотал он.
Глава 5
Небольшой кортеж поднимался по дороге, ведущей из Морского квартала к ближайшим городским воротам. С одной стороны дорогу окаймляли укрепления, с другой глинобитные стены жилищ, прорезанные темными, как горные ущелья, улочками, где уже копилась ночь. Анжелика шла, спотыкаясь об острые камни, за Меццо-Морте, шагавшим в сопровождении своего обычного эскорта. Остановились они у ворот Баб-Азум. Офицеры стражи подошли к ним: верховный адмирал частенько наведывался к ним с инспекцией. Но сегодня у него были иные цели. Казалось, он кого-то поджидает. Чуть позже из какой-то улочки появился всадник в сопровождении чернокожей стражи, вооруженной копьями. По расцветке плаща Анжелика признала в нем соседа по утреннему мрачному представлению. Он спешился и приветствовал Меццо-Морте, который ответил ему учтивым поклоном.
Неустрашимый итальянец, казалось, относился к темнокожему вельможе, который был на три головы выше его, с чрезвычайным почтением. Они по-арабски обменялись заверениями в дружбе. Затем оба разом обернулись к пленнице. Вытянув руки и обратив ладони к небу, негр приветствовал ее. Глаза Меццо-Морте поблескивали от удовольствия.
— Я позабыл, — воскликнул он, — совсем позабыл хорошие манеры двора Его величества короля Франции! Я не представил вам, мадам, моего друга, Османа Ферраджи. Верховного евнуха Его величества марокканского султана Мулея Исмаила.
Анжелика бросила на огромного негра взгляд, в котором было больше удивления, чем испуга. Евнух? Если присмотреться, можно было бы об этом догадаться. Она отнесла на счет его семитского происхождения некую женственность черт и слишком благозвучный голос. Голый подбородок ни о чем не свидетельствовал: у большинства негров борода отрастает только к старости. А высокий рост создавал обманчивое ощущение мощи и мужественности. К тому же он совсем не был толст, как большинство евнухов, которым двойные подбородки и брыластые щеки придают сходство с ворчливыми сорокалетними женщинами. Именно таковыми евнухами оказались шестеро чернокожих его личной страхи.
Итак, перед ней тот самый Осман Ферраджи, Верховный евнух марокканского султана. Анжелика много слышала о нем, но не помнила, где и от кого. Она так устала, что не задалась даже вопросом, почему он здесь.
— Мы еще кое-кого ждем, — предупредил ее Меццо-Морте. Он сиял от удовольствия. Казалось, адмирал занят постановкой блестящей комедии, в которой каждый актер сыграет предписанную ему роль.
— Ага, вот и он.
Это был Мохаммед Раки, которого Анжелика не видела после битвы у острова Кам. Араб не удостоил ее даже взглядом, но распростерся ниц перед адмиралом Алжира.
— Теперь идем.
Они вышли из города, и в лицо им ударил закатный солнечный свет. Солнце уплывало за рыжие и пепельно-синие холмы. Тропка, усеянная битым камнем, обходила крепость, а с другого края обрывалась крутым спуском, быстро переходящим в отвесную стену провала. Подкрашенная солнцем мгла клубилась в нем, напоминая о геенне огненной. Место казалось проклятым, и кружащиеся над ним чайки, вороны и коршуны лишь усиливали это ощущение. Их отчаянными криками полнились небеса, и содрогание охватывало сердце, когда вместе с тьмой подкрадывался страх.
— Здесь?
Меццо-Морте указал на тропку, круто сходившую вниз. Там высилась горка булыжников и острых камней. Анжелика глянула, не понимая, в чем дело.
— Там! — настойчиво повторил вероотступник.
И тут она различила в груде ржавых цепей человеческую руку. Рука была белой.
— Здесь покоится второй рыцарь, командовавший вашей галерой, как и вы, француз, Анри де Рогье. Сюда его привели, чтобы побить камнями в час утренней молитвы.
Анжелика перекрестилась.
— Оставьте ваши колдовские знаки, — зарычал христопродавец, — вы накликаете несчастье на город.
Он вновь пустился в путь и не стал показывать ей вторую кучу камней, белевшую невдалеке. Там покоилось тело юного испанца, другого пассажира галеры. Меццо-Морте не вполне был ответственен за две эти казни, совершенные испанскими маврами, разъяренными известием о сожжении живьем шести мусульманских семейств во время аутодафе в Гренаде. Они жаждали мщения, и им выдали две жертвы: испанца и мальтийского рыцаря. И тогда для Анри де Рогье, в прошлом пажа при дворе французского короля, беззаботного баловня семьи, и для испанского студента начался мучительный крестный путь через весь город. Преследуемые вопящей толпой, обнаженные до пояса, несчастные шли с завязанными за спиной руками под градом оскорблений и ударов (били женщины и дети) до особого места, расположенного за воротами Баб-эль-Уэд. Когда они добрели, на них страшно было смотреть: волосы выдраны клочьями, лица посинели от ударов и стали масками, покрытыми грязью и нечистотами, тела изодраны и исцарапаны колючими ветвями (дети, забавляясь, втыкали их шипами в свои жертвы). Жалкий вид пленных подстегивал звериные страсти толпы, пьяневшей от собственной жестокости. Побивание камнями положило конец мучениям несчастных.
Анжелика ни о чем этом не знала, но дорисовывала случившееся в воображении. Может, подобный крестный путь предстоит сейчас и ей?
Наконец эскорт остановился перед высокой стеной цитадели. Крючья в форме рыболовных крючков были с неравными промежутками всажены в стену с верху до низу. Стена ужаса! С укреплений бросали осужденных, чтобы те, попав на крючья, повисали и мучились несколько дней. Два полуобъеденных птицами тела еще висели, и солнечные лучи наложили на запекшиеся куски человечины патину старинной позолоты.
Анжелика отвела глаза: слишком много кошмаров впитал один ее день. Но тут Меццо-Морте мягчайшим голосом проворковал:
— Посмотрите-ка на них хорошенько!
— Зачем? Это тот жребий, какой вы уготовали мне?
— Нет, — со смехом ответил вероотступник, — это было бы неблагоразумно. Я не большой знаток, но по мне такая женщина, как вы, не должна украшать алжирские стены единственно для удовольствия ворон и бакланов. И все же присмотритесь к ним. Одного вы хорошо знаете!
Ужасное подозрение пронзило Анжелику: неужто Савари? Несмотря на отвращение, она бросила взгляд на стену. И увидела, что висящие там — оба мавры.
— Извините меня, — ответила она с иронией, — но я не привыкла, как вы, созерцать трупы. Эти не пробуждают у меня никаких воспоминаний.
— Тогда я назову вам их имена. Слева Али Мехтуб, арабский ювелир из Кандии, ему вы доверили письмо к вашему мужу… Ах! Вижу, что «мои» трупы начинают вас интересовать. Вам любопытно узнать имя второго?
Она пристально вгляделась в его лицо. Он играл ею, как толстый кот — мышью. Для дополнения сходства он облизнулся.
— Другой? Так вот, это Мохаммед Раки, его племянник.
Анжелика вскрикнула и обернулась к тому, кто говорил с ней в Мальтийской гостинице.
— Я знаю, о чем вы думаете. Но дело простое, простейшее. Перед вами шпион, подосланный мною к вам. Мой советник Омар-Аббас. А подлинный Мохаммед Раки там, вверху.
У Анжелики вырвалось только одно слово:
— Почему?
— Как любопытны женщины!.. Хотите объяснений? Как добрый повелитель, я дам их. Не будем тратить времени на описание обстоятельств, доставивших в мои руки письмо Али Мехтуба. Я читаю его. Я узнаю, что некая французская дама ищет мужа, пропавшего несколько лет назад. Она готова на что угодно, только бы найти его. Мне приходит в голову одна мысль. Я вопрошаю Али Мехтуба: женщина богата? Да. Стало быть, решено. Я ее изловлю. Надо только поставить силки, а муж станет приманкой. Я допрашиваю племянника, Мохаммеда Раки. Он знал этого человека, много лет служил ему в Тетуане, где того купил один старый ученый алхимик, сделав своим помощником и почти что наследником. Внешность легко запоминаемая: лицо в шрамах, высокий, тощий, темноволосый. И для полноты моего счастья он дал своему верному слуге Мохаммеду Раки драгоценную вещицу, которую его жена не преминет узнать. Мой шпион со вниманием слушает этот рассказ и забирает драгоценность. Затем самое трудное
— найти женщину, которую чуть не продают в Кандии, пока я ее ищу. Но вскоре я узнаю, что она сбежала на Мальту, улизнув от Рескатора, выложившего за нее 35 000 пиастров…
— Я думала, что вам это неизвестно.
— Отнюдь! Но мне было так приятно услышать все снова из ваших уст… Ах, как приятно! Остальное было уже нетрудно: я подослал к вам своего человека под именем Мохаммеда Раки, а тем временем подготовил западню у острова Кам. Все удалось благодаря некоторым ухищрениям, к которым прибег еще один шпион на борту галеры — тот самый юнга-мусульманин. Как только почтовый голубь донес весть, что птичка летит в клетку, я казнил Али Мехтуба и его племянника.
— Но почему? — вновь спросила Анжелика.
— Молчат лишь мертвые, — с циничной усмешкой ответил пират.
Анжелику передернуло. Она так презирала и ненавидела его, что уже почти не боялась.
— Вы отвратительны, — сказала она, — но прежде всего вы — лжец. Вся эта история ни на что не похожа. Это меня-то вы пытаетесь убедить, будто ради того, чтобы изловить женщину, никогда вами не виденную, выкуп за которую вы не могли оценить заранее, вы пустили в дело флот из шести галер и тридцати фелук и каиков, да к тому же в битве у острова Кам поставили под удар по крайней мере два экипажа? Если к тому же учесть припасы, а это около двадцати пяти тысяч пиастров, переоснастку галер — тысяч десять, наем раисов для экспедиции, в которой им нет выгоды — скажем, пятьдесят тысяч, в итоге получаем сто тысяч пиастров за одну женщину! Могу поверить в вашу алчность, но отнюдь не в вашу глупость!
Меццо-Морте слушал ее внимательно, полузакрыв глаза.
— Как вы узнали об этих суммах?
— Умею считать, вот и все.
— Из вас вышел бы недурной делец.
— А я и есть делец… У меня корабль, занимающийся коммерцией в Вест-Индии. О, прошу вас, — горячо продолжала она, — выслушайте мена! Я богата и могла бы… да, я могу, хотя и не без труда, выплатить огромный выкуп. Чего вам еще ожидать от охоты за мной, от этого не совсем разумного предприятия, о котором вы наверняка уже сожалеете?
— Нет, — ответил Меццо-Морте, тихо покачивая головой, — нет, я не жалею. Напротив, счастлив.
— Я уже сказала, что не верю вам! — снова вскричала Анжелика вне себя от ярости. — Даже если вам удалось убрать двух мальтийских рыцарей, ваших злейших врагов, это не оправдывает всех усилий, потраченных ради меня. Вы даже не были уверены, что я сяду на корабль. И почему вы не связались с моим мужем, чтобы ловушка сработала вернее? Понадобилась моя глупость, чтобы трюк со шпионом удался. Я должна была что-то заподозрить, потребовать какого-нибудь свидетельства, документа, написанного рукой мужа.
— Я подумывал о чем-то подобном. Но это оказалось невозможным.
— Почему?
— Потому что он мертв, — глухо процедил Меццо-Морте. — Да, ваш муж или тот, кто мог им быть, умер от чумы три года назад. В Тетуане тогда было больше десяти тысяч трупов. Хозяин Мохаммеда Раки, этот ученый христианин по имени Джеффа-эль-Халдун, свел счеты с жизнью.
— Я вам не верю! — закричала она. — Не верю! Не верю! — Она выкрикивала это ему в лицо, словно бы возводя плотину между надеждой и трагическим бессилием, охватывавшим ее. «Если сейчас заплачу — я пропала», — подумалось ей.
Юнцы верховного адмирала, ни разу в жизни не видавшие никого, кто бы так дерзко говорил с их повелителем, зарычали, положив руки на рукояти кинжалов. Энергичные и безмятежные евнухи тотчас встали между ними и ею. Странное зрелище являла собой эта женщина, кричавшая среди молчаливого балета, исполняемого черными евнухами и стражей в желтых тюрбанах, и все это под сгущавшейся тьмой цвета индиго. Тьма наползала от моря, подымалась до вершины страшной стены, на которой еще багровели последние отблески заката.
— Вы мне не все сказали!..
— Возможно, но более я вам ничего не скажу.
— Освободите меня, я выплачу выкуп!
— Нет!.. За все золото мира, — слышите, вы! — за все золото мира я не отпущу вас. Мне нужно нечто большее, нежели богатство: могущество. И вы для меня — средство добиться его. Вот почему я не остановился перед тратами, охотясь за вами.
Анжелика подняла глаза на стену. Вечер стер подробности, утопил во тьме ужасные крючья и то, что осталось от жертв. Мохаммед Раки, ювелир-араб, племянник Али Мехтуба, единственный, о котором ей точно было известно, что он видел Жоффрея де Пейрака в его второй жизни… Теперь он никогда не заговорит. Если попасть в Тетуан, можно было бы попытаться отыскать людей, знавших Жоффрея… Но для этого нужно освободиться.
— Вот какова будет ваша судьба, — говорил меж тем Меццо-Морте. — Учитывая, что красота ваша настолько же известна, как и ваша репутация, я при посредничестве его превосходительства Османа Ферраджи подарю вас в числе прочих даров моему драгоценнейшему другу султану Мулею Исмаилу. Препоручаю вас его превосходительству. Под его надзором вы излечитесь от гордыни. Только евнухи умеют вышколить женщину — вот кого не хватает в Европе.
Анжелика едва слушала его излияния. Она осознала происшедшее, лишь когда он стал удаляться со своим эскортом, а на плечо ее легла черная рука Верховного евнуха…
— Соблаговолите следовать за мной, благородная госпожа…
«Если я теперь заплачу, мне конец… Если я закричу, буду отбиваться, я погибла, меня запрут в гареме…»
Она не произнесла ни слова, не сделала ни одного лишнего движения и последовала, спокойная и послушная, вслед за неграми, спускавшимися к воротам Баб-эль-Уэд.
«Через несколько секунд наступит ночь… тут и будет случай… Если я упущу момент, я погибла…»
Под аркой ворот Баб-эль-Уэд еще не успели зажечь светильники. Всех поглотила темнота. Анжелика скользнула в нее, как угорь, рванулась, нырнула в проулок, столь же черный, как арка. Она бежала, не чуя под собой ног. Из почти пустынной улицы она выскочила на другую, широкую и запруженную народом, замедлила шаг и заскользила среди шерстяных накидок, белых движущихся свертков — женщин в чадрах — и маленьких ишачков, нагруженных корзинами. Пока темнота защищала ее, но кто-нибудь мог приметить заблудившуюся, тяжело дышащую пленницу. Она свернула влево в какой-то темный проход и остановилась перевести дух. Куда направиться? У кого просить помощи? Она вновь скрылась, как в Кандии, но здесь не было сообщников, чтобы завершить задуманное. Она не знала, что случилось с Савари.
Вдруг она расслышала приближавшиеся крики. Ее преследовали. Она снова бросилась бежать. Улочка спускалась ступеньками к морю. Это был пустырь, окаймленный слепыми стенами, размеченными то тут, то там маленькими железными дверцами в форме подковы. Одна из них отворилась, и Анжелика сшибла с ног какого-то раба с большим сосудом на плече. Кувшин упал на землю и разбился вдребезги. Анжелика услышала: «Черт подери!» с последующим залпом ругательств, обличивших бравого солдата Его величества Людовика XIV, и кинулась к нему.
— Сударь, — запыхавшись, выдохнула она, — вы — француз? Ради всего святого, спасите меня, сударь!
Шум погони приближался. Почти бессознательным движением он втолкнул беглянку внутрь помещения и захлопнул дверь. Улюлюканье и топот бабушей и босых ног как вихрь пронеслись мимо. Анжелика стиснула плечи раба и уперлась лбом в волосатую грудь под жалкой холщовой блузой. На мгновение она лишиаась сил. Преследователи отдалились, и она понемногу пришла в себя.
— Все, — прошептала она. — Ушли!
— Боже, бедняжка, что вы наделали! Вы попытались бежать?
— Да.
— Несчастная! Вас отстегают до крови и покалечат на всю жизнь. Ноги поломают…
— Но им меня не достать! Вы меня спрячете… Вы спасете меня!
Она говорила в полной тьме, вцепившись в незнакомца, о котором ей было известно только то, что он француз и, как она догадалась, молодой и симпатичный. А он не мог не заметить, что прижавшаяся к нему женщина молода и хороша собой.
— Вы не покинете меня?
Юноша глубоко и тяжело вздохнул.
— Ужасное положение! Вы в доме моего хозяина Мохаммеда Селиби Садата, алжирского торговца. Вокруг все — мусульмане. Почему вы убежали?
— Как почему? Я не хочу, чтобы меня заперли в гареме!
— Увы, это жребий всех пленниц!
— Он вам кажется таким легким, что надлежит подчиниться?
— У мужчин — не лучше. Думаете, мне приятно здесь? Мне, графу де Ломени, таскать кувшины с водой в вязанки колючек на кухню моей хозяйки? В каком состоянии мои руки! Что бы сказала моя нежная парижская возлюбленная, прекрасная Сюзанна де Реньо? Увы, должно быть, она давно нашла мне замену!
— Граф де Ломени? Я знакома с одним из ваших родственников, господином де Бриенном.
— О, какой счастливый случай! Где вы его встречали?
— При дворе.
— Неужели? Могу я узнать ваше имя, сударыня?
— Я — маркиза дю Плесси-Белльер, — произнесла, помедлив, Анжелика (она вспомнила, что попытка козырнуть титулом графини де Пейрак не принесла ей удачи).
Ломени напряг память:
— Я не имел счастья встречать вас в Версале, ибо вот уже пять лет как ввергнут в рабство, и там, в столице, все переменилось. Впрочем, пустяки! Вы знакомы с моим родственником, и, возможно, подскажете, чем объясняется долгое молчание моего семейства. Я посылал просьбу о выкупе — ответа нет. Потом я доверил письмо святым отцам из Братства Святых Даров, побывавшим здесь в прошлом месяце. Надеюсь, что хоть оно-то дойдет до цели. Ага, кажется, у меня есть одна идея… Тихо, сюда идут!
Тусклое сияние ночника замерцало в глубине двора, откуда пахло бараньим жиром и горячей кашей. Граф де Ломени толкнул Анжелику себе за спину и попытался опознать приближавшегося.
— Это моя хозяйка, — с облегчением прошептал он. — Смелая и честная женщина. Думаю, мы сможем попросить ее о помощи: у нее ко мне некоторая слабость.
Мусульманка высоко подняла масляную лампу, чтобы разглядеть тех, кто шепчется в подворотне… Поскольку она была дома, то ходила без паранджи. Свет лампы озарил лицо зрелой жирной женщины с огромными подведенными глазами. Легко догадаться, какую роль играет при ней раб-христианин, молодой, сильный и любезный, и почему именно его она выбрала на невольничьем рынке.
Мелкий торговец Мохаммед Селиби Садат не имел денег на евнуха для своих трех или четырех жен. Он оставил за своей первой супругой все заботы о доме и примирился с необходимостью в рабе-христианине для черной работы.
Женщина заметила Анжелику. Граф де Ломени принялся что-то быстро говорить ей по-арабски. Женщина качала головой, морщилась, пожимала плечами. Ее мимика свидетельствовала, что надеяться Анжелике не на что и лучше всего было было бы выкинуть ее вон. Наконец, она через силу уступила своему фавориту, удалилась и почти сразу же возникла вновь с головной накидкой, которую Анжелика поспешила надеть. Затем хозяйка дома сама набросила на нее длинное покрывало, выглянула на улицу и, убедившись, что никого нет, знаком велела им выходить. Едва переступив порог, они услышали за спиной поток ругательств.
— Что происходит? — спросила Анжелика. — Может, она передумала и хочет нас выдать?
— Да нет. Просто обнаружила осколки кувшина и не скрывает, что об этом думает. Надо, впрочем, признать, что я никогда не был особенно ловким и посуды перебил немало. Черт, я-то знаю способ ее умилостивить и вскоре займусь этим. Нам недалеко.
Почти бегом они приблизились к другой железной дверце, и молодой человек условным стуком оповестил о себе. Сквозь щели просочился свет, и раздался шепот:
— Это вы, господин граф?
— Я самый, Люка.
Дверь открылась, и Анжелика вцепилась в руку своего спутника, увидав араба в плаще и тюрбане. Над головой он держал свечу.
— Не бойтесь, — сказал граф, подталкивая молодую женщину внутрь, — это Люка, мой прежний лакей. Он попал в плен вместе со мной, когда я плыл к новому месту службы в Геную. Поскольку, еще служа у меня, он преуспел во всяких мошенничествах, здешние дельцы быстро оценили его таланты, и новый хозяин убедил его принять ислам, чтобы доверить свои дела. Теперь он — большая шишка в торговом мире.
Бывший лакей в не очень ловко свернутом тюрбане недоверчиво вытаращился на них. У него было веснушчатое лицо и огромный вздернутый нос.
— Кого вы привели, господин граф?
— Соотечественницу, Люка. Французскую пленницу, улизнувшую от своего хозяина.
Бывший лакей откликнулся в точности так, как и его бывший хозяин:
— Господи всемогущий! Зачем она это сделала!
Читать бесплатно другие книги:
