Неукротимая Анжелика Голон Анн

Глава 1

Замысел Колена Патюреля был самым смелым, самым рискованным из тех, что были на памяти мекнесских невольников. Пусть султанские стражники бросаются в погоню на север и запад, а беглецы между тем укроются в недрах меллаха, под самым носом у своих мучителей, чтобы, переждав три дня, отправиться на юг.

Принадлежность к преследуемым меньшинствам превратила марокканских евреев и христиан в сообщников. Старый Савари наладил здесь весьма полезные связи. Он был своим человеком в меллахе, где его зять, Самуил Кайан, «этот очаровательный мальчик», взвешивал на своих весах ювелира изумруды и рубины, беря их кончиком пинцета. Его хорошо знали в зловонных застенках зиндана и уважали в лагере рабов, где он многократно бывал. Деятельный и предприимчивый Савари сумел сблизить интересы сообщников, уравновесить стремления и способствовать возникновению нерушимой преданности. Он свел Пиччинино-венецианца с законным тестем Кайана, с тем самым Байдораном, что был в такой милости у Мулея Исмаила, который постоянно советовался с ним. Байдоран был главным поставщиком для снаряжения всех его военных кампаний.

Араб по натуре непредусмотрителен, подвержен расточительным порывам своих страстей. Он не может обходиться без заимодавцев и менял. Мусульманский город не мог бы существовать, не будь рядом другого поселения, ненавидимого, как опухоль: меллаха, неисчерпаемого источника провианта и наличных денег, хотя его простому люду ежечасно грозили голод и разорение. Можно лишь гадать, каким чудом уживались в одних стенах стрекоза и муравей.

Араб знал: мир принадлежит ему. Победы и грабежи пополнят его сундуки, когда они опустеют. Еврей не мог надеяться ни на что, кроме проницательного разума и бережливости в ожидании прихода черного дня. Отсюда его способность предвидения, бесконечного предвидения. Примитивному обмену товаров, практикуемому в торговле африканцами, он противопоставлял знание биржевых курсов и благодаря постоянным разъездам был осведомлен о колебании цен на рынках всего света.

Между двумя этими мирами, столь несхожими, но крепко спаянными необходимостью, шла глухая напряженная борьба, страшное и неизбежное столкновение двух природных сил. Драмы назревали постепенно. Однажды происходил взрыв. Мусульмане с саблями врывались в меллах. Сила булата побеждала силу злата… и все начиналось сначала.

Еврею было небезопасно оказаться при наступлении темноты в арабском городе. Однако и мусульманину не стоило задерживаться допоздна в меллахе.

Семь сбежавших христиан, укрывшихся там, были ограждены от преследования непроницаемой стеной этой многовековой вражды. Евреи Мекнеса хорошо понимали их положение, ведь с ними происходило нечто подобное. Один или два раза за поколение их вырезали, но потом они одерживали верх, ибо в их руках были сосредоточены крупнейшие состояния города. Сам Мулей Исмаил был связан запутанными нитями различных долговых обязательств. Поэтому им казалось, что они все могут себе позволить, вплоть до такого безумства, как укрытие беглых рабов. Этот поступок наполнял их души огромным тайным удовлетворением. Его испытывал такой значительный человек, как Самуил Байдоран, когда шел во дворец и падал ниц перед султаном, трясущимся от бешенства, с пеной на губах выслушивающим доклад об исчезновении Колена Патюреля и его товарищей.

Но он разослал погоню во все стороны. Их приведут в цепях, они погибнут от страшных пыток! Самуил Байдоран поглаживал свою длинную бороду, почтительно кивая:

— Ты правильно поступишь, государь. Мне понятен твой гнев.

Мулей Исмаил умел угадывать чужие мысли, его проницательность была почти сверхчеловеческой. Но он знал, что никогда не сумеет проникнуть в помыслы этого еврея, которому был обязан своим богатством его отец Мулей Арши.

Это смущало его, рождало затаенный гнев, который рос в глубине его бурной, смятенной души, как семя будущей трагедии. «Придет день… — клялся он, глядя на глухие стены меллаха, — погодите, придет день!»

В жилище Самуила Кайана для беглецов медленно и тяжело протекли трое суток. Вечером второго дня возникла суматоха: узкая улочка была потревожена конским топотом, по ней бешено пронеслись всадники. Жена Самуила Рахиль, взглянув через красную решетку, прошептала на полуфранцузском — полуарабском жаргоне:

— Это султанские стражники, два негра. Они направляются к Иакову и Аарону, засольщикам голов.

Посланцы Мулея Исмаила и впрямь явились предупредить этих двух известных мастеров своего дела, чтобы приготовили бочки с рассолом. Султан, взбешенный побегом рабов, собственноручно отрубил головы более чем двадцати стражникам. И остановился лишь потому, что обессилел. Головы казненных будут выставлены на перекрестках города, но сначала Иаков и Аарон, или кто-либо из их собратьев по ремеслу должны их засолить. Это низменное занятие было уделом исключительно евреев. Отсюда и произошло название их квартала, где совершался нечистый обряд соления «меллах», от слова «мелл» — соль.

Пришел сосед, шепнув, что есть новости. Солдаты, посланные по следам беглецов, еще не возвратились. Ясно, что они боятся вернуться несолоно хлебавши. По всей видимости, слух о бегстве рабыни из гарема и убийстве Верховного евнуха пока не слишком распространился. Когда Мулей Исмаил и об этом узнает, кто вообразит его гнев!.. Что ж, будет новая работа для Иакова и Аарона.

Анжелика проводила эти дни с еврейками в разноцветных платьях, обвешанными украшениями из чистого золота, словно иконы в роскошных окладах. Зеленый, алый, оранжевый и лимонный цвета их нарядов, их полосатые шали подчеркивали блеск черных глаз и очарование лиц цвета янтаря, светящихся подобно драгоценностям. Рядом со своими мужчинами с их черными сюртуками и повадками тощих котов они блистали богатством, как и дети, изумительно красивые, изящные и тоже в одеждах всех цветов. Здесь была Ребекка — мать, были дочери Рахиль и Руфь, сноха Агарь и маленькие Иоас, Иосиф и прелестная куколка Абигель. Они делились с Анжеликой мацой, рисом с шафраном, португальской треской и солеными огурцами. Но треска и огурцы не имели успеха. Внимание Анжелики было приковано к уличным шумам, она вздрагивала от чужих голосов, от грохота повозки, везущей головы. Ее продвижение сопровождалось гортанными выкриками: «Белек! Белек! Фисса! (Внимание! Быстро!)», ибо стражники не любили задерживаться в меллахе. Наконец, они уезжали, чтобы вернуться завтра, с другими головами…

Рахиль ободряюще улыбалась, кладя свою руку на руку беглой рабыни султана. «Зачем эти мужчины и женщины подвергают себя такой опасности?» — спрашивала себя Анжелика. Ведь меч, занесенный над ее головой, теперь навис и над всем еврейским кварталом. Над черной ермолкой мирного ювелира, над кудрявой головкой двухлетней Абигель, уснувшей на материнских коленях…

— Все хорошо! — говорила Рахиль.

Этим почти исчерпывался ее запас французских слов. Но когда она их произносила, живой блеск глаз и тонкая улыбка напоминали Анжелике, что эта женщина — дочь Савари. У Анжелики не было времени оплакать старого друга. Она замечала, что все еще ждет его. Трудно было представить себя на дорогах без него, неутомимо семенящего рядом, раздающего советы и вынюхивающего в воздухе «аромат дальних странствий».

— Будь проклят Мулей Исмаил! — вскричала она по-арабски.

— Проклят! Стократно проклят! — отвечали ей молитвенным шепотом евреи.

На второй вечер ремесленник Кавайак привел с собой еще одного пленника, кавалера Мальтийского ордена господина де Мерикура. Они рассказали, что весь город живет под гнетом разразившейся бури. Наконец открылась немыслимая, скандальная истина: из гарема султана сбежала пленница! Обнаружили труп убитого Верховного евнуха. Что сказал, что сделал Мулей Исмаил? Он простерся ничком, лбом к земле:

— У меня были лишь два близких сердцу друга, — повторял он. — Осман Ферраджи и Колен-нормандец. В один день я потерял их обоих!

О женщине он не говорил. Стыдливость араба противилась этому. Но никто не сомневался, что пробуждение от горя будет ужасным. Какие злодейства, какая резня смогут облегчить отчаяние этой странной души?..

— Необходимо задержаться еще на один день, — сказал Колен Патюрель.

У остальных при этом заявлении лбы покрылись потом. Они больше не могли часами ждать в тишине меллаха. Мулей Исмаил в конце концов и через стены почует их присутствие.

— Еще один-единственный день, — повторил нормандец своим уверенным голосом.

И спокойствие вернулось к ним. Хладнокровие Колена Патюреля, казалось, в силах отвести опасные флюиды так же, как исключительное самообладание Байдорана обманывает чутье кровожадного деспота.

Беглецов искали на дорогах вдоль реки по направлению к Мазаграну. Султан послал нарочных предупредить местных шейхов, что если преступники не будут в ближайшее время задержаны, то те сами поплатятся головой.

Однажды Анжелика услышала беседу короля пленников с господином де Мерикуром. Этому человеку лет пятидесяти было поручено после побега Колена Патюреля поддерживать среди пленников порядок и справедливость, улаживать споры.

— Ты можешь рассчитывать на такого-то, — говорил Колен Патюрель, — а такого-то опасайся. Избегай стычек православных с католиками, следи, чтобы они не оказывались вместе.

Затем Кавайак и господин де Мерикур удалились, спеша вернуться в лагерь рабов. Хотя они и были посланы в еврейский квартал с поручением, не следовало вызывать подозрение слишком долгим отсутствием. Они пообещали прийти с последними новостями в день предполагаемого ухода беглецов.

Еще одни сутки миновали. На утро следующего дня, когда Анжелика осталась одна в комнате на женской половине, к ней явился один из будущих спутников, маркиз де Кермев. Он попросил кружку горячей воды, объяснив, что хочет воспользоваться вынужденным бездействием, чтобы побриться. За шесть лет рабства это ему удавалось так редко! Да и то приходилось пользоваться осколком бутылки…

— Вы должны быть счастливы, дорогое дитя, что избавлены от подобных забот, — сказал он, касаясь пальцем ее щеки. — Боже, какая нежная кожа!

Анжелика попросила маркиза держать кружку двумя руками, чтобы не обвариться, пока она наливает кипящую воду.

Бретонский дворянин смотрел на нее с восхищением.

— Что за наслаждение созерцать наконец такую хорошенькую французскую мордашку! Ах, моя красавица! Как я сожалею, что представляюсь вам в таком жалком обличье. Но терпение! Когда мы будем в Париже, я закажу себе длинный камзол из красного атласа. Он преследует в мечтах такого бедного пленника, как я.

Анжелика расхохоталась.

— Ах, сударь! Давненько наши модники не носят подобных камзолов.

— А-а-а… Но что же носят?

— Узкие панталоны чуть ниже колен, а камзол вот до сих пор, сильно присборенный.

— Объясните получше! — взмолился маркиз, присаживаясь подле нее на диванные подушки.

Она любезно рассказала ему о модных фасонах. В парике он был бы похож на герцога де Лозена. Ныне же он походил на Лозена в рубахе каторжника, чей хребет хорошо знаком с ударами палок.

— Дайте мне вашу руку, милочка, — сказал он вдруг.

Она послушалась, и маркиз поцеловал ей руку. Затем с удивлением посмотрел на молодую женщину.

— Но вы бывали при дворе, в этом нет сомнения! — воскликнул он. — Надо тысячу раз подать руку для поцелуя в Главной галерее, чтобы усвоить этот жест, придать ему столько легкости и изящества. Держу пари, что вы были представлены королю! Не правда ли?

— Какое это имеет значение, сударь?

— Загадочная красавица, как же вас зовут? Кто вы? По какому странному случаю попали в руки этих разбойников?

— А вы сами, сударь?

— Маркиз!..

Голос Колена Патюреля прервал их. Гигант стоял на пороге комнаты, всматриваясь в полумрак. Взгляд его голубых глаз из-под густых бровей был язвителен.

— Да, Ваше величество, — откликнулся Кермев.

В его голосе не было иронии. Пленники привыкли так величать нормандца за годы, в течение которых он наводил порядок в их разношерстном свирепом мирке. Одни произносили это обращение восторженно, другие с опаской, но всем оно было привычно. Они нуждались в руководстве и поддержке, и одному Богу известно, каким смелым заступником своих пленных собратьев был Колен Патюрель. Он добился создания лазарета, где лечили больных рабов, потребовал для невольников лучшего питания, вина и табаку, перерыва в работе в дни четырех великих христианских праздников… И он же вырвал у султана согласие на приезд святых отцов, «братии на ослятах»… Хотя их миссия вышла не слишком удачной, это посещение оставляло надежду на дальнейшие переговоры. Маркиз де Кермев искренне восхищался Коленом Патюрелем и испытывал странное удовольствие, повинуясь ему, ибо находил, что вождь умен, а за время службы офицером королевского флота он успел повидать начальников, о которых никто бы этого не сказал. Молодой двадцатидвухлетний лейтенант, попав в плен, «служил» с тех пор под началом Колена как личный его страж. Прирожденный бретер, он владел шпагой и рапирой, как никто другой на всей каторге. Колен добился для него права на ношение шпаги при одежде раба. И вот, узнав, что вождь решился предпринять побег, маркиз охотно присоединился к нему. Таким образом, Колен-нормандец пускался в это опасное путешествие со всем своим штабом.

Обернувшись в соседнюю комнату, он крикнул:

— Друзья, идите сюда!

Пленники вошли и выстроились перед Коленом. Кермев присоединился к ним.

— …Завтра вечером мы уходим. Позже я дам последние распоряжения, но прежде есть еще одна вещь, о которой я хотел бы сказать. Мы отправляемся всемером, шесть мужчин… и одна женщина. Эта женщина скорее помеха для нас в пути, но она вполне заслужила, чтобы ей помогли вернуть себе свободу. Только запомните: если мы хотим добраться домой живыми, нам нельзя ссориться. И без того нас вскоре ожидают голод и жажда, солнце пустыни, страх. Пусть же, по крайней мере, между нами не будет вражды. Не будет ненависти, происходящей от вожделения всех — к одной… Ну, надеюсь, вы меня поняли. Обойдемся без этого, друзья, иначе мы пропали! Эта женщина, — сказал он, указывая пальцем на Анжелику, — не может принадлежать никому из нас… Она пытает судьбу на тех же условиях, что и мы, и баста. В наших глазах она должна быть не женщиной, а товарищем. Первого же, кто будет заподозрен в ухаживании или в неуважении к ней, я поправлю. И вы знаете как, — прибавил он, показывая два узловатых кулака. — Если же это повторится, мы будем судить его нашим судом и он послужит пищей грифам, пожирателям падали в пустыне…

«Как он хорошо говорит! И как он суров!» — подумала Анжелика.

Ей столько раз случалось наблюдать за ним через амбразуру, что она знала его лучше, чем он ее. Она как бы привыкла к нему, но теперь, находясь рядом, покрывалась гусиной кожей, пугаясь вида черных шрамов от ожогов на его ногах и руках, полузаживших ран от цепей на запястьях и щиколотках и особенно тех, что волновали ее больше всего: глубоких следов от гвоздей на ладонях. Ему еще не было сорока, но виски серебрились — единственный предательский знак испытаний, перенесенных этим могучим характером.

— Вы согласны? — спросил он, дав им несколько мгновений на размышление.

— Согласны, — ответили они хором.

Однако маркиз счел нужным уточнить:

— Только до той поры, пока не достигнем христианской земли.

— Это само собой, чертяка! — воскликнул Колен весело, хлопнув маркиза по плечу. — Потом каждый за себя, да здравствует свобода! Все будем свободны. Ах, друзья! Как мы разгуляемся на воле!

— Я буду три дня есть, — сказал Жан-Жан-парижанин, — пока глаза на лоб не полезут.

Они вышли, наперебой сообщая друг другу, что сделают в первые часы, когда окажутся под защитой португальцев за стенами Мазаграна или под испанским покровительством в Сеуте.

Колен Патюрель остался. Он подошел к Анжелике.

— Вы слышали, что я сказал? Вы тоже согласны?

— Конечно. И благодарю вас за это, сударь.

— Я заботился не только о вас — о нас тоже. Кто держит яблоко раздора с тех пор, как мир существует? Женщина! Как говаривал мой кюре в Сен-Валери-ан-Ко: «Женщина — пламя, мужчина — пакля, а дьявол — ветер». Я не хотел вас брать. Мы пошли на это только из-за старого Савари. Евреи, даже за деньги, не соглашались помогать без этого. Они очень скрытные, но уж если примут кого-нибудь, так держат за своего. Так и вышло с Савари. Его приняли, значит, надо исполнить его последнюю волю… Да я и сам этого хочу. Я его любил… Замечательный старикан, ничего не скажешь. А сколько он всего знал!.. В сотни, в тысячи раз больше, чем мы все вместе взятые! Вот почему вы с нами. Но и вас я должен попросить знать свое место. Вы женщина, причем опытная. Это заметно по вашей манере держаться с мужчинами. Так уж не забывайте, что эти парни годами не видели женщины. Не стоит напоминать им раньше времени, что это такое… Держитесь в сторонке, а лицо скройте покрывалом на манер мавританок. Не такой уж это глупый обычай… Понятно?

Анжелика была задета. Она вполне признавала, что по существу он прав, но ей не понравился тон, каким он говорил с ней. Уж не воображает ли он, что она находит их настолько привлекательными, этих бородатых, обтрепанных, бледных и вонючих христиан? Да она бы за все сокровища мира не соблазнилась никем из них! И если ее просят держаться на расстоянии, она сделает это более чем охотно.

Она ответила с легкой иронией;

— Слушаюсь, Ваше величество.

Нормандец сощурил глаза:

— Не стоит так называть меня, крошка. Я отрекся от престола и уступил мою корону господину де Мерикуру. Отныне я просто Колен Патюрель, моряк из Сен-Валериан-Ко. А ты? Как тебя звать?

— Анжелика.

Улыбка осветила угрюмое лицо короля пленников, и он внимательнее вгляделся в ее лицо.

— Анжелика? То бишь ангелочек? Ну, такое имя оправдать не просто. Ты уж постарайся.

Вскоре возвратился господин де Мерикур.

— По-моему, благоприятный момент наступил, — объявил он. — Стало известно

— уже не знаю, что тут, счастливое совпадение или чьи-то враки — что беглецов видели на дороге, ведущей на Санта-Крус. Сейчас все внимание преследователи устремлено туда. Пора действовать!

Колен Патюрель вдруг принялся чесать в затылке, отчего вся его светлая шевелюра встала дыбом. Суровые черты нормандца выразили глубокое смятение:

— Я сейчас подумал… имею ли я право? О сударь! Как вспомню об этих бедолагах, которых я теперь покидаю в беде, в рабстве…

— Не упрекай себя, брат, — мягко возразил господин де Мерикур. — Ты должен бежать, сейчас самое время. А с твоими товарищами ты все равно расстанешься. Если не поспешишь, вас разлучит смерть.

— Как только я достигну христианских земель, — промолвил нормандец, — я дам знать о твоей судьбе на Мальту, рыцарям твоего ордена. Они выкупят тебя!

— Не стоит труда, дружище. Это бесполезно.

— Что ты говоришь!

— Я не хочу покидать Мекнес. Ведь я монах, духовный пастырь. Я знаю, что мое место здесь, среди единоверцев, страждущих в плену у неверных.

— Ты кончишь тем, что попадешь на кол!

— Возможно. Орден учит нас, что для рыцаря мученическая смерть — самый достойный удел. А теперь прощай, мой дорогой друг, брат мой…

— Прощайте, господин рыцарь.

Мужчины обнялись. Потом кавалер де Мерикур, по очереди заключил в объятия всех шестерых пленников, этих отчаянных храбрецов, что рискнули предпринять столь опасную авантюру. Глядя в глаза каждому, он тихо называл их по имени, словно хотел, чтобы эти имена навек запечатлелись в его сердце:

— Пиччинино-венецианец, Жан-Жан-парижанин, Франсис-арлезианец, маркиз де Кермев, Колоэнс-фламандец, Жак д'Аррастега.

Когда же дошел черед до Анжелики, он низко поклонился ей. И не произнес ни слова.

Потом они вышли на ночную улицу, и тьма поглотила их.

Глава 2

Собираюсь в дорогу, беглецы закрыли нижнюю часть лица бурками. Все были одеты в мавританское платье, лица выбриты и выкрашены коричневой краской. Только рыжий Жан-Жан-парижанин был в черной еврейской одежде. Анжелика, до самых глаз закутанная в покрывала, благословляла ревнивую щепетильность мавров, позволявшую замаскироваться подобным образом.

— И держите глаза опущенными, — посоветовал ей Колен Патюрель. — Мавританок с глазами вроде ваших не встретишь на каждом углу!

Он не сказал ей, что Мулей Исмаил отдал специальный приказ искать «женщину с зелеными глазами». Впрочем, и собственная внешность нормандца — голубые глаза и высоченная фигура — затрудняла маскировку. Было известно, что во всем Марокко лишь двое мужчин обладают внушительным ростом в шесть футов и двенадцать дюймов: Верховный евнух и Колен Патюрель, король пленников. Поэтому он решил выдавать себя за торговца, везущего товар, путешествуя на верблюде. Анжелика в роли жены следовала за ним на муле. Другие изображали слуг, а Жан-Жан-парижанин, как еврей-управляющий, шел пешком, неся копья, луки и стрелы — обычное вооружение маленького каравана во времена, когда мушкеты были редки и предназначались лишь правителю и его армии.

В ночной темноте, при свете единственного фонаря, каждый занял свое место. Байдоран шепотом давал последние наставления. В окрестностях Феца, у ручья Себон, их будет ждать его брат Раби. Он позволит им отдохнуть в своем доме и даст надежного проводника до Касауена, где перепоручит их верному человеку, торговцу, дела которого позволяют ему часто бывать в Сеуте. Он поможет беглецам благополучно миновать лагерь мавров, осаждающих город, потом спрячет их среди скал и предупредит губернатора Сеуты, а тот пошлет за ними баркасы или отряд солдат. Он также посоветовал не забывать о подобающей мусульманам манере поведения: по двадцать раз на дню падать ниц, обратившись в сторону Мекки, и, главное, исполняя естественную надобность, «не лить стоя», поскольку для тех, кто увидит их издалека, этого будет достаточно, чтобы опознать в них христиан.

Маленькие эти детали и впрямь имели огромное значение.

По счастью, все беглецы-мужчины великолепно говорили по-арабски и знали обычаи. Анжелика же, как мавританская женщина, должна была молчать.

…Верблюд старательно вышагивал, двигаясь резкими толчками в полной тишине. Они пробирались узкими коридорами ночных улиц.

«Если бы ночь могла длиться вечно», — думала Анжелика.

Порыв похолодевшего ветра донес запах горького дыма. Она разглядела, что слепые стены еврейского квартала сменились бамбуковыми и тростниковыми хижинами. Двери их были растворены, в них мерцали огоньки очагов, дым от которых выходил через листву крыш. Собаки начали лаять на проходивших. Нужно было пройти мимо двух или трех тысяч лачуг черной охраны Мулей Исмаила, которые образовали здесь нечто вроде пригорода.

Раздались хриплые голоса, и к беглецам двинулись тени. Однако света никто не зажигал: чернокожие легко обходились без освещения. Жан-Жан-парижанин объяснил, что его хозяин, Мохаммед Рашид, торговец из Феца, возвращаясь домой, едет ночью, чтобы избежать палящих лучей солнца. Маленький храбрый грамотей так ловко, вплоть до акцента, изображал еврея, что негры легко поверили ему.

Верблюд шел безнадежно медленно, лающие псы следовали по пятам. А кругом лачуги… бесконечные лачуги… и резкий запах коровяка, сушеной рыбы и растительного масла.

Пройдя первое опасное место, они оказались на наезженной дороге и шли по ней остаток ночи. Анжелика с беспокойством следила за светлеющим небом, принимавшим зеленые, розовые и перламутровые оттенки. Заря разгоралась. То тут, то там встречались оливковые деревья, однако чувствовалось приближение пустыни. На повороте дороги показались хижина и сарай. Анжелика не смела задавать вопросов. Тревога росла от того, что она не имела понятия, где они находятся, от невозможности предвидеть препятствия, которые ждали их в пути, обдумать условия успеха… По натуре деятельная, она плохо чувствовала себя в роли груза, перевозимого на муле. Если есть угроза беды или гибели, она, по крайней мере, хотела отдавать себе в этом отчет! Далеко ли этот Фец, где какой-то еврей им даст проводника? Заметил ли Колен Патюрель хижину? Когда на ее пороге появился араб, она с трудом сдержала крик. Араб пошел им навстречу. Колен Патюрель заставил верблюда опуститься на колени и сошел с него.

— Слезайте, милочка, — сказал Колоэнс Анжелике.

Она в свою очередь соскочила с мула. Всем были розданы мешки с провизией. Анжелике достался такой же тяжелый мешок, как всем. Маркиз де Кермев не мог не воспротивиться, проворчав в отворот бурнуса:

— Взваливать такую ношу на хрупкие женские плечи! Это меня коробит, Ваше величество!..

— А есть ли что-нибудь более подозрительное в глазах мусульманина, чем женщина, порхающая налегке среди мужчин, нагруженных, как ослы? — возразил Колен Патюрель. — Мы не должны позволять себе подобные промахи. За нами могут следить.

И он сам взвалил груз на плечи Анжелики.

— Придется нас извинить, малышка. Да и идти придется недолго. Спрячемся на день, а ночью тронемся.

Араб взял верблюда и мула под уздцы и завел их в сарай. Пиччинино отсчитал ему несколько монет, и беглецы двинулись по тропинке, вьющейся среди камней. Вскоре за небольшой возвышенностью показались заросли тростника у берегов речки.

— Мы спрячемся у болота, — объяснил Колен Патюрель. — Каждый выберет себе отдельное укрытие, чтобы не оставлять слишком много сломанного тростника. Ночью я крикну диким голубем, и мы соберемся на опушке леса. У каждого есть провизия и немного воды… До вечера…

Они разбрелись среди высоких шелковистых стеблей с острыми краями. Анжелике попалось место, где росло немного мха, и она прилегла на него. День будет длинным… Над болотом стояла удушливая жара; комары и другие насекомые беспрестанно кружились над ней. К счастью, ее многочисленные покрывала предохраняли от укусов. Она выпила немного воды и съела лепешку. Небо казалось раскаленным добела, длинные острые листья тростника отбрасывали черные тени.

Анжелика заснула. Проснувшись, услышала голоса. Видно, спутники ищут ее. А ведь вечер еще не наступил. Небо все так же слепило, подобно раскаленной стали. Внезапно в двух шагах от себя она увидела мужчину в белой джеллабе. Темное лицо было повернуто в другую сторону, фигура до пояса скрыта тростником.

«Арлезианец или венецианец?» — подумала она, пытаясь рассмотреть этого человека.

Вот он чуть повернул голову. Она увидела лицо цвета хлебной горелой корки, не обязанное своей смуглотой коричневой краске. Это был мавр!

У Анжелики замерло сердце. Мавр, не замечая ее, продолжал разговор со своим спутником, скрытым от ее глаз.

— Тростник неважный, — говорил он, — много поломанного. Видно, какое-то животное бродило здесь. Пойдем на другой берег, а если там не лучше, вернемся.

Она услышала, как они удаляются, не веря еще своему счастью. И вдруг снова вся напряглась: другой голос раздался поблизости. Она его узнала. Это пел Франсис-арлезианец.

«Дурак! — подумала Анжелика в ярости. — Сейчас мавры услышат его и вернутся…» Она вновь замерла, боясь броситься к нему, чтобы заставить замолчать. Потом, видя, что все спокойно, решила тихонько пробраться к месту, где слышала пение неосторожного провансальца.

— Кто там идет? — спросил он. — Ах, это вы, очаровательная Анжелика!

Она вся дрожала от злости и возбуждения.

— Вы что, сумасшедший? Распеваете здесь, а мавры как раз пришли резать тростник! Я видела двоих… Ведь это чудо, если они вас не услышали…

Веселый парень позеленел:

— Черт! Я об этом не подумал. Я вдруг почувствовал себя таким счастливым, впервые на свободе за восемь лет! Ну, и припомнил старые напевы родины. Вы думаете, они слышали?

— Будем надеяться, что нет. Только уж больше не шумите.

— Ну, если их только двое… — процедил сквозь зубы арлезианец.

Он достал из-за пояса нож, потрогал пальцем лезвие. Потом, зажав нож в кулаке, принялся мечтать:

— У меня суженая в Арле. Как думаете, она меня дожидается?

— Меня бы это удивило, — отвечала Анжелика сухо. — Восемь лет, это долго… Скорее всего у нее теперь целая куча ребятишек… от другого.

— Да? Вы так считаете? — протянул он разочарованно.

По крайней мере, теперь он не запоет от переполняющей его сердце радости. Они замолчали, прислушиваясь к шороху тростника. Анжелика взглянула вверх и сдержала вздох облегчения. Небо, наконец, порозовело. Скоро вечер, а там и ночь-сообщница наступит, чтобы вести их по своим звездам.

— Куда мы, собственно, идем? — спросила она.

— На юг.

— Как вы сказали?

— Это единственное направление, по которому Мулей Исмаил не станет разыскивать нас. Какие рабы-северяне побегут на юг, в пустыню?.. Мы потом свернем на восток, а там и к северу, обойдем Фец, и уж после с проводником проберемся к Сеуте или Мельвилю. Конечно, все это удлиняет путь, зато уменьшает опасность. Мышь хитрит с котом. Пока он нас подстерегает на севере или западе, мы на юге и востоке. А когда мы пойдем в нужном направлении, ему, Бог даст, уже наскучит гоняться за нами. Во всяком случае те, кто выбирал прямую дорогу, никогда не достигали цели. Значит, стоит попытаться сделать наоборот… Не надо забывать, что старейшины селений головой отвечают за нашу поимку. И я вас уверяю, что службу они свою знают… Даже собак натаскали для розыска беглых христиан…

— Тихо! — перебила его Анжелика. — Вы слышали зов?

Глава 3

Наползла фиолетовая темнота, пропитанная болотными испарениями. Несколько раз проворковала дикая горлица. Со всяческими предосторожностями беглецы выбрались из своих тайников, в молчании проверили, все ли на месте, и тронулись в путь.

Шли всю ночь, то лесом, то по обширным каменистым пространствам, где было трудно не заблудиться. Стараясь избегать селений, прислушивались к пению петухов и лаю собак, чтобы вовремя отойти подальше. Ночи стали холодней, но некоторые мавры ночевали в полях, охраняя неубранный урожай. Нюх Пиччинино-венецианца улавливал самый слабый запах дыма, а тонкий слух маркиза де Кермева — любой подозрительный шум. Он часто прикладывал ухо к земле. Один раз им пришлось укрыться в зарослях, пропуская двух всадников, по счастью, ехавших без собак.

Поутру они спрятались в лесу и провели там целый день. Запас воды кончался, жажда уже мучила их. Пустились на поиски и по кваканью лягушки нашли в лесу болотце с гниющей водой, кишевшей насекомыми. Все напились, процедив эту мутную жидкость через кусок полотна. Потом Анжелика прилегла отдохнуть неподалеку от собравшихся вместе мужчин. Ей грезилось купание султанш в прозрачной воде, пахнущей розами, вспоминались заботы предупредительных служанок. Ах, выкупаться бы, освободиться от этих пропотевших тряпок, так противно липнущих к коже. А этот мучитель Колен Патюрель еще заставляет закрывать покрывалом лицо.

Анжелика погрузилась в раздумья о грустной доле мусульманских женщин из бедных слоев. Наконец она поняла, что попасть в гарем, в эту роскошную обстановку, было для них верхом удачи, как в случае с Фатимой. В довершение всего ее терзал голод. Желудок, привыкший к сдобе и сластям, не хотел смириться, получая изо дня в день лишь лепешку из грубой муки.

Пленники страдали меньше нее. Их обычная пища на каторге мало отличалась от этого рациона. Они усвоили от своих владельцев-арабов умеренность — дар жителей пустыни, способных существовать, съедая за день горсть разведенной в ладони ячменной муки и три финика.

Анжелика слушала их беседу.

— Помнишь тот день, — говорил Жак д'Аррастега, — когда ты заставил пашу Ибрагима, приехавшего в Сале, съесть кусок нашего гнилого хлеба? Турок делал вид, что упрекает Мулея Исмаила. Сколько болтовни было по этому поводу!

— Чуть не разразилась война между Великой Портой и марокканским царством, и все из-за рабов.

— Турки против этих людей ничего не могут, — заметил Колен Патюрель. — Вот и выходит, что вся их необъятная империя боится нашего фанатика Исмаила. Кто знает, может, он способен подмять даже Константинополь?

— Ну, тебе это не помешало вытребовать у него еду и выпивку для нас.

— Я ему объяснил, что христиане не могут работать, получая только воду. А раз он хотел, чтобы его мечеть была быстро достроена…

Анжелика услышала, как все рассмеялись. «Еще вопрос, — думала она, — будут ли у этих людей лучшие воспоминания, чем о времени их плена у берберийцев?»

С наступлением вечера они выступили в путь. Появилась луна, серебряный пряник среди звезд. В середине ночи они подошли к деревушке. Когда донесся лай собак, Колен Патюрель приказал остановиться.

— Надо пройти здесь, иначе мы заблудимся. Обойдем лесом слева, — предложил маркиз де Кермев.

Посовещавшись, они вошли в лес. Но тот оказался настолько густым, что путникам не удалось продраться сквозь колючие заросли. Не одолев и полулье, с окровавленными руками и разодранной одеждой, они вынуждены были повернуть назад, Анжелика потеряла сандалию, но не осмеливалась сказать об этом. Беглецы подошли к селению. Нужно было набраться храбрости…

— Вперед! — скомандовал Колен Патюрель. — И да поможет нам Бог!

Быстро и бесшумно, подобно привидениям, они устремились в узкие улочки между глинобитными хижинами. Собаки затявкали, но никто из жителей не показывался. Лишь у последних домов вышел человек и закричал на них. Колен Патюрель ответил ему, не останавливаясь, что они идут к предсказателю, известному своими чудесами. Его зовут Адур Смали, он живет в одном лье от этих мест. Им надо торопиться, так как он велел прийти до восхода солнца, иначе его чары могут потерять силы.

Мавр отстал, видимо удовлетворившись таким объяснением.

Пройдя опасное место, пленники поспешили свернуть на другую дорогу. Они боялись, что жители деревни, опомнившись, начнут преследование. Но обитатели здешних мест не привыкли к тому, что сбежавшие рабы тащились на юг, а их собаки не были обучены охоте на людей.

Только при первых лучах зари они позволили себе остановиться. Анжелика рухнула без сил. Она шла, гонимая страхом, как бы в некоем беспамятстве, но теперь почувствовала, что босая нога, изодранная об острые камни дороги, болит нестерпимо.

— Что-нибудь не так, малышка? — спросил Колен Патюрель.

— Я потеряла сандалию, — призналась она, чуть не плача.

Ведь это была катастрофа… Нормандец не выказал беспокойства. Положив свой мешок на землю, он извлек оттуда пару женских сандалий.

— Я попросил Рахиль, жену Самуила, дать мне их для вас. Надо было предвидеть подобный случай. Мы-то, по крайности, смогли бы идти босиком, но вам следует поберечься.

С пузырьком и тряпочкой в руке он опустился перед ней на колени и смазал бальзамом раны.

— Что ж вы раньше не предупредили, — спросил он, — вместо того, чтобы доводить ногу до такого состояния?

— Нужно было пройти деревню. Я ничего не чувствовала. Мне было так страшно!

В огромной руке нормандца больная нога казалась нежной и хрупкой. Он забинтовал ее, подложив корпию, затем поднял на Анжелику внимательные голубые глаза:

— Вам было страшно и вы все же шли? Это славно. Вы хороший спутник.

Немного погодя, размышляя об этом, она сказала себе: «Я понимаю, почему его прозвали Королем. Он внушает страх и вместе с тем ободряет».

Анжелика была уверена, что Колен Патюрель непобедим. Под его покровительством она достигнет христианской земли. Увидит конец этого пути, какие бы страдания ни пришлось еще пережить. Враждебность природы, дикий и злобный народ, населяющий этот край, опасность, подстерегающая их ежеминутно, словно канатоходца, идущего над пропастью, — все пройдет. Она вдохнет воздух свободы. Сила Колена Патюреля одолеет все.

Она уснула, прячась за раскаленными камнями, прижавшись лицом к земле в поисках недостижимой прохлады. Близость пустыни все отчетливее чувствовалась в этом огромном пространстве, где еще попадались редкие пальмы, но не было видно ни одного источника. В низинах светились лишь большие пятна солончаков на месте высохших водоемов, куски белоснежной соли.

Колен Патюрель запасся ими и сложил в мешок на случай пиршества, если попадется дичь, когда они продвинутся к северу. Они будут убивать газелей и кабанов, жарить их на большом костре, натерев солью и дикими пряностями, и наедаться до отвала, запивая жаркое прохладной водой из ручья. Боже! Где она, эта чистая вода? От жажды язык прилипал к гортани.

Анжелику разбудили жажда и боль в щеке, опаленной солнцем: во сне сползло покрывало. Ее кожа, должно быть, стала красной, как у вареного рака. До нее не дотронуться, так болезнен ожог. Позади камня, за которым она пряталась, раздавались глухие удары. Это Колен Патюрель, безразличный к жажде и усталости, воспользовался остановкой, чтобы заняться физической работой. Он вырвал небольшое дерево, обрубил и отполировал, сделав из него огромную палицу, которую сила его превращала в грозное оружие. Теперь он испытывал дубину на прочность, колотя ею по скале.

— Вот штуковина, вполне стоящая шпаги господина де Кермева! — торжественно заявил он. — Конечно, никто ловчее его не умеет проткнуть кому-нибудь пузо. Но и моя дубина сгодится, если понадобится вбить в голову мавра праведные мысли!

Сумерки набросили на окрестные холмы свою подсвеченную солнцем вуаль. Беглецы угрюмо смотрели на вершины этих холмов, которые в лучах заката выглядели еще более бесплодными. Долины обволакивал синий бархат, и казалось, будто в них светится вода.

— Колен, мы хотим пить!..

— Потерпите, друзья! В горах, которые мы будем переходить, есть глубокие расщелины. Там в тени бьют горные ключи. До завтрашнего вечера мы отыщем, чем утолить жажду.

Колен раздал каждому по кусочку ореха, что растет в сердце Африки. Такие орешки любили жевать черные воины Мулея Исмаила во время длительных переходов. На вкус этот орех горек, но его надо как можно дольше держать во рту: он придает сил и успокаивает приступы голода и жажды.

Как только стемнело, они пустились в путь. Вскоре началось восхождение через скалы, затрудненное почти полной темнотой. Лунного света не хватало, чтобы выбрать более удобную тропку. То и дело приходилось втаскивать друг друга за руку на каменную площадку. Они продвигались крайне медленно. Камни сыпались из-под ног. Было слышно, как они катятся, и звонкое эхо отзывалось при их падении на дно глубокой пропасти. Воздух стал ледяным, он высушил пот на их лбах, заставляя дрожать под влажной одеждой. Колен, который шел первым, был вынужден снова и снова высекать огонь, чтобы осветить дорогу. Это было опасно. Арабы могли заметить огонек в сердце неприступных скал и заинтересоваться, откуда он взялся.

Анжелика шла, дивясь собственной выносливости, которой, вне всякого сомнения, была обязана благодатному действию ореха колы. Белые бурнусы ее спутников виднелись на склоне горы, и она радовалась, что не слишком отстает от них. Вдруг послышался шум обвала, что-то во мраке пронеслось мимо, затем раздались нечеловеческий крик и эхо глухого удара из глубины ущелья. Взобравшись на скалистый гребень, Анжелика не осмеливалась двинуться ни взад, ни вперед.