Обман Инкорпорэйтед (сборник) Дик Филип
Прежде это устраивало его. А теперь…
– Это не было программирование! – пронзительным истеричным голосом, от которого содрогнулась комната, настаивала крашеная пожилая женщина с дряблым лицом. – Дело в отсутствии программирования.
– Она права, – писклявым безжизненным фальцетом подтвердил тощий суровый мужчина в золотых очках, энергично размахивая руками в попытке быть услышанным. – Все мы были ложно запрограммированы, чтобы видеть рай, который нам посулили. Но почему-то с теми, кто собрался сейчас в этой комнате, номер не прошел, мы исключения из правила, и в игру теперь вступают эти ублюдки-психиатры, исправляя свой промах.
– Черт с ними, – произнесла мисс де Рангс с усталым сарказмом, не обращаясь ни к кому конкретно. – Оставьте это нашему контролю, пусть это будет их проблема. – Она наклонилась к Рахмаэлю, в ее темных губах торчала незажженная сигарета. – Спичку, мистер бен Аппельбаум?
– Кто представляет наш контроль? – спросил он, доставая книжечку спичек.
Мисс де Рангс презрительно и враждебно дернула головой в сторону Шейлы Куам.
– Она. На этой неделе. И ей это нравится. Верно, Шейла? Ты просто обожаешь, когда всех в комнате корежит при твоем появлении. – Она обожгла Шейлу Куам мстительным взглядом, отвернулась и погрузилась в молчаливую задумчивость, с нарочитой неприязнью отказываясь общаться с присутствующими в комнате. Ее темные глаза заледенели от гнева.
– Головоногая тварь, привидевшаяся мне под действием ЛСД, – обратился Рахмаэль к Шейле Куам, – которую Хэнк Шанто называл Водным призраком. Она мне привиделась? Или я зацепил всамделишное существо, проникнув в некое гипнотическое защитное поле? Тогда…
– Ну да, существо было всамделишным, – подтвердила Шейла бесстрастно, словно участвуя в технической профессиональной дискуссии, имеющей исключительно научный интерес. – Антропологи предполагают наличие в этой местности головоногих подобного типа – во всяком случае, рабочая гипотеза независимо от их предпочтений такова: форма жизни – головоногие, которую мы называем Синим парамиром, это туземная раса, обитавшая здесь до того, как объявилась ТХЛ с ее… – Шейла помолчала, теряя безмятежность, и продолжила энергично и резко: –…наиболее совершенным наступательным вооружением. Хитроумные чудовища старого папаши фон Айнема. Продукция фирмы «Крупп и сыновья» и прочей мрази из НЕГ. – Шейла вдруг смяла сигарету в пепельнице, сотворив из нее нечто отталкивающее. – Во время телепортации на Китовую Пасть «Телпор» скормила вам свою принудительную чушь, но с нами, остальными долгоносиками, у нее не получилось. Едва в вас попал дротик с ЛСД, как вы принялись постигать окружающую новую реальность, иллюзорная наружная оболочка стала прозрачной, вы заглянули в нее и, изрядно насмотревшись…
– А как насчет других псевдомиров? – спросил он.
– А что с ними? Они тоже настоящие. Например, Часы – они обычны. Или Серебро, оно возникает снова и снова. Я здесь уже давно и вижу их опять и опять… думаю, с этим смириться проще, чем с Синим парамиром. Ваш случай хуже всего. Кажется, с этим согласны все, даже те, кто сам такого не видел. Когда вы прошли через Компьютерный день и ввели свои переживания в память проклятой штуковины так, чтобы каждый в классе смог…
– К чему эти разные психоделические миры? – осторожно перебил Рахмаэль. – Почему бы не повторяться одному и тому же?
Шейла Куам подняла тонкую, аккуратно подведенную бровь:
– Для каждого? Для всего класса, пока он существует?
– Да.
– Не знаю, – произнесла она, помолчав. – Я задумывалась над этим много раз. Это интересовало многих, в том числе доктора Лупова, чью лекцию на эту тему я однажды слышала. Он не знает об этом ни черта, как и все другие, а потому…
– Почему мисс де Рангс говорит, будто всех корежит, когда вы входите в комнату? – Он подождал ответа, не собираясь позволить ей «соскочить с крючка».
Безмятежно закурив новую сигарету, Шейла Куам сказала:
– Контроль, кто бы его ни представлял (а мы меняемся каждый месяц), вправе приказать ликвидировать любого, кого он счел угрозой Неоколонизированной территории. Сейчас в отсутствие апелляционного совета это простейшая процедура: я заполняю формуляр, получаю подпись лица, и на этом все. Разве это жестоко? – Она смотрела на него изучающе, ее вопрос прозвучал вполне искренне. – В следующем месяце, точнее через шестнадцать дней, наступит очередь другого, и корежить будет меня.
– Но к чему убивать? – спросил Рахмаэль. – Зачем контролю дана подобная власть? Столь суровые полномочия для спорных…
– Существуют одиннадцать парамиров, – перебила Шейла. Она понизила голос; в переполненной кухне накаленный до предела спор быстро угас и теперь все молча прислушивались к словам Шейлы Куам. Включая мисс де Рангс, чье лицо выражало страх перед грядущим. То же выражение преобладало на лицах всех присутствующих. – Вместе с этим двенадцать, – продолжала отстраненно и раздумчиво Шейла, которую наличие замерших безгласных слушателей, кажется, нисколько не смущало. Она обвела рукой собравшихся в кухне людей и кивнула в сторону рокочущего телевизора в гостиной, передающего прямую трансляцию записанного ранее голоса президента Неоколонизированной территории Омара Джонса. – На мой взгляд, в этом жуков больше, чем во всех остальных.
– Но как же санкционированные убийства? – произнес Рахмаэль, глядя на девушку с сияющими белыми волосами, огромными голубыми непорочными глазами и маленькими упругими грудями под свитером с глухим воротом. Она казалась неуместной в этой конторе, невозможно было представить, что она подписывает смертные приговоры. – На чем основана система, да и есть ли вообще основание? – Она непроизвольно повысила голос, и в нем появились визгливые нотки. – Полагаю, основание ни к чему, если в систему включен каждый! – Не посоветовавшись ни с кем в классе, он пришел к этому очевидному заключению, которое так и витало в здешней атмосфере боязливой покорности. Он уже чувствовал ее влияние, и ощущение постепенного влияния с этим деморализованным сборищем было дурманящим, почти ядовитым в физическом смысле. Ожидание по любому поводу реакции контроля. – Вы действительно считаете людей врагами этого государства? – Он судорожно махнул рукой на бормочущий телевизор в гостиной, затем повернулся и резко стукнул о стол своей чашкой син-кофе.
Шейла Куам вздрогнула и моргнула… он схватил ее за плечи и приподнял со стула. Она опять вздрогнула, уставилась на него круглыми глазами и встретила его пронизывающий беспощадный взгляд. Шейла не испугалась, однако его руки причиняли ей боль, и она стиснула зубы, стараясь успокоиться, но он заметил промелькнувшее в ее глазах страдание – и еще изумление. Он понимал, откуда это изумление: никто не поступал так с исполняющим обязанности контролера. Это было самоубийство или просто безумие.
– Ладно, – хрипло отозвалась Шейла. – Возможно, когда-нибудь нам придется признать наличие системы в том, что Омар Джонс и колония, которую мы здесь построили, всего лишь очередной парамир. Я это признаю. Но до тех пор пусть остается ссылкой в справочнике. Довольно с вас? А пока что восприятие прибывшим альтернативной искаженной субреальности расценивается как внешнее свидетельство необходимости промыть ему мозги. И если психиатрическая помощь не вернет его на ту ступень, где вы сейчас находитесь, осознавая именно эту реальность…
– Поясните ему суть парамиров, – перебил Хэнк Шанто.
В комнате воцарилась тишина.
– Хороший вопрос, – незамедлительно заметил тощий пожилой тип с суровым взглядом.
– Это работа фон Айнема, – сказал Рахмаэлю Шанто.
– Но вы этого не знаете, – спокойно возразила Шейла.
– У него есть какой-то хитрый прибор, с которым он забавляется в швайнфортской лаборатории, – продолжал Шанто. – Несомненно украденный у ООН, он там засекречен как новейшее оружие. Ладно, мне это неизвестно наверняка, я не видел его в действии и незнаком с его схемой. Но я знаю, что он управляет чертовыми псевдомирами, а ООН изобрела это искажающее время устройство недавно, после чего Грегори Флок…
– Плок, – поправила мисс де Рангс.
– Глок, – едко уточнила Шейла. – Грегори Арнольд Глок. Впрочем, не все ли равно – Глок, Флок или Плок? – Она обратилась к Рахмаэлю: – Это перебежчик. Возможно, вы помните, хотя под жестким давлением ООН об этом тогда умолчали все СМИ.
– Да, – отвечал он, вспоминая. – Пять или шесть лет назад. – Грег Глок, потомственный вундеркинд, продукт ООН, безусловно, был в то время единственным многообещающим конструктором нового оружия в Архивах наступательного вооружения и сбежал по явно финансовым соображениям в частный промышленный концерн, «Тропу Хоффмана лимитед». Откуда затем отправился прямиком в Швайнфорт с его гигантскими исследовательскими возможностями.
– А потом появился искажатель времени, – продолжал Шанто, подчеркивая свои слова судорожными быстрыми жестами. – Разве не так? Думаю, никто не будет возражать, потому что иначе быть не может. – Он постучал себя по лбу, энергично кивая.
– Чепуха, – парировала мисс де Рангс. – На ум приходит масса других объяснений. Его сходство с искажающим устройством ООН может быть всего лишь…
– Честно говоря, – вмешался пожилой тип с суровыми глазами, спокойно, но непререкаемо, – следует ознакомить вновь прибывшего с каждой из достойных логических альтернатив теоретическим объяснениям, которые предпочитает стойко защищать мистер Шанто. Разумеется, наиболее вероятна теория Шанто. На втором месте, по-моему, собственно ООН, поскольку они главные пользователи устройства… которое, как заметил мистер Шанто, их изобретение, попросту украденное Глоком и фон Айнемом. Это если принять версию, что фон Айнем получил искажатель, чему у нас, к сожалению, нет доказательств. В-третьих…
– С этого момента вероятности быстро уменьшаются, – сказала Шейла Рахмаэлю. – Он не повторит затхлую теорию о виновности маздастов – старую страшилку, с которой нам приходится уживаться, но в которую всерьез никто не верит, сколько бы о ней ни твердили. Это объяснение – из категории невротических, а то и психотических расстройств.
– К тому же, – добавила мисс де Рангс, – это мог сделать один Ферри, без помощи фон Айнема или Глока. Вполне возможно, что фон Айнем даже не подозревает о существовании парамиров. Однако ни одна теория не согласуется с предположением о неведении Ферри.
– Это по-вашему, – пробормотал Хэнк Шанто.
– Что ж, мы действительно здесь, Хэнк, – сказала Шейла. – Жалкая колония долгоносиков. Нас пристроил сюда Тео Ферри, и вам это известно. ТХЛ – главный заправила динамики этого мира, к какой бы категории он ни относился – псевдореальности, реальности или сплошному «псевдо». – Она криво улыбнулась Хэнку Шанто, достойно ответившему на ее ледяной пронзительный взгляд.
– Но если парамиры порождает устройство искажения времени, – сказал пожилой мужчина с суровым лицом, – то они сочетают в себе спектр версий настоящего времени, которые разделяются в одном из спорных эпизодов прошлого, из тех допотопных, но критических пунктов, в которых некто – кем бы он ни был – забавлялся с проклятым искажателем. Тогда миры никоим образом не являются «псевдо». Взглянем на это честно: если тут замешан искажатель времени, можно покончить с размышлениями о том, какие миры реальны, а какие нет, поскольку термин теряет смысл.
– Теоретически теряет, – ответила мисс де Рангс, – но не для находящихся в этой комнате. И, по сути, не для тех, кто обитает в этом мире. Наша главная ставка на то, что другие миры, «псевдо» или нет, остаются на своих местах, поскольку все они не в пример хуже нашего.
– Я не уверен и в этом, – пробормотал пожилой мужчина себе под нос. – Насколько хорошо мы их знаем? Наше восприятие искажено. Возможно, существует мир лучше прочих. – Он махнул рукой в сторону гостиной, где из телевизора лился поток слов – напыщенный нескончаемый словесный мусор из уст нереального президента нереальной (о чем было известно Рахмаэлю, а заодно всему населению Терры), искусственно состряпанной и насквозь липовой колонии.
– Но этот мир не может быть «псевдо», – сказала Гретхен Борбман, – поскольку все мы в нем живем и он служит нам единственным мерилом и точкой опоры. – Она обратилась к Рахмаэлю: – До сих пор никто не поделился с вами важной особенностью: если двое из нас вдруг соглашаются одновременно… – Она вдруг смолкла. И с отвращением и страхом уставилась на Шейлу. – В ход идут надлежащие формуляры, – продолжила она наконец через силу. – В частности, формуляр 47-Б.
– Добрый старый 47-Б, – скрипучим голосом отозвался кудрявый юноша, и его лицо немедленно исказила гримаса. – Да, мы обожаем подобные случаи – тогда к нам применяют рутинную проверку.
– Контроль, – продолжала Гретхен, – предписывает 47-Б после того, как в Компьютерный день, обычно приходящийся на последнюю среду, он или она (в данном случае она) введет данные персонажа из чужого парамира. После этого они становятся общественным достоянием и служат не просто субъективным воображаемым миром или вообще чем-то субъективным – скорее, они становятся чем-то вроде древних глиняных черепков в витрине музея, где мимо прогуливаются проклятые зеваки, разглядывая их в мельчайших подробностях. Поэтому едва ли можно сомневаться, что два индивидуальных псевдомира придут к согласию.
– Именно этого мы и боимся, – не обращаясь ни к кому конкретно, вяло и машинально произнесла пожилая женщина с дряблой кожей и безжизненными крашеными волосами.
– Беда в том, – сказала Гретхен, – что это действительно пугает нас, мистер Аппельбаум. – Она улыбнулась, сохраняя на лице окаменелую бесстрастную безысходность – маску глубокого отчаяния, накладывающую на ее мелкие, тонкие черты тень полного поражения, словно опасность уже подкралась к ней и к остальным, утратив свой теоретический аспект.
– Не понимаю, почему биличностный взгляд на один и тот же псевдомир может… – начал было Рахмаэль, но помедлил, оценивающе глядя на Шейлу. Впрочем, он никоим образом не способен был постичь ее холодное напряжение. Потерпев в своих попытках полное фиаско, он сдался: – Почему это расценивают как нанесение ущерба?
– Ущерб? – отозвался Хэнк Шанто. – Нет, черт побери, не нам, долгоносикам. Напротив, мы бы стали лучше общаться друг с другом. Но всем начхать… Ну да, всем начхать на подобные ничтожные мелочи – они лишь служат утверждением, способным сохранять нам рассудок.
– Рассудок, – бесстрастно повторила Шейла.
– Да, рассудок, – огрызнулся Хэнк Шанто.
– Folie deux[22], – мягко сказала Шейла. – Нет, разумеется, это не наносит нам ущерба, – добавила она, обращаясь к Рахмаэлю. – То есть этим людям. – Она вновь указала на пустую гостиную, где не было никого и ничего, кроме нескончаемого гула записанного монолога Омара Джонса. – Но, видите ли, – она подняла голову и безмятежно уставилась на Рахмаэля, – в смысле опыта это не может быть реальным. ЛСД и подобные психоделические препараты реальны, но если одно из переживаний появляется более чем у одного индивида, последствия вполне ощутимы: двое способны говорить о нем, полностью понимая друг друга, и… – Она слабо махнула рукой, словно развивать эту мысль было ни к чему.
– Скоро может произойти замена, – с запинкой произнесла мисс де Рангс. – Замена всего этого! – Она будто выплюнула последнее слово и тотчас погрузилась в отстраненную грусть.
В комнате воцарилась могильная тишина.
– Интересно, чем именно? – пробормотал себе под нос, но достаточно громко Хэнк Шанто. – Синим дурманом, бен Аппельбаум? Вашим? Или Зеленым, Белым и бог весть каким еще? Синий – из худших. Ну да, это несомненно и всеми признано. Синий – колодец.
Никто не произнес ни слова. Все выжидательно смотрели на Рахмаэля.
– А кто-либо из вас, оставшихся… – пробормотал Рахмаэль.
– Очевидно, никто из нас не прошел через Синий парамир, – коротко и жестко перебила мисс де Рангс. – Но до нас это несколько раз бывало, и, полагаю, совсем недавно. По крайней мере так говорят промыватели мозгов, если только им можно верить.
– Но не всех нас тестировал компьютер, – заметила Гретхен Борбман. – Например, меня. Это требует времени, поскольку необходимо прокачать всю кору головного мозга клетка за клеткой. А большая часть памяти, хранящейся в виде воспоминаний, подсознательна. Сознание подавляет ее, особенно в случае… неблагоприятных парамиров. По сути, весь эпизод можно отделить от личностной системы через пару минут после возобновления индивидом контакта с реальностью. Затем у него полностью отключается сознательная память о происшедшем.
– Кстати, автоматически подменяется псевдопамять, – добавил, почесывая массивную челюсть и хмурясь, Хэнк Шанто. – Тоже функция внесознательного контроля. Синий парамир… ну разве нормальному человеку придет в голову, если он не хочет окончательно спятить, вспоминать о нем?
Бесстрастная, обессиленная и бледная Гретхен Борбман отправилась налить себе очередную чашку все еще теплого син-кофе и неловко стукнула ею о блюдце. Все присутствующие повели себя точь-в-точь как каменные истуканы, притворяясь, будто не слышат, как нервно дрожат ее руки, несущие чашку к столу, и не видят, как она с неимоверной осторожностью присаживается рядом с Рахмаэлем. Никто из прочих долгоносиков не подал виду, что замечает ее присутствие среди них, они нарочито смотрели в сторону, пока она неуклюже шла через тесную кухню, будто ни ее, ни Рахмаэля не существовало и в помине. Он понял, что все они объяты ужасом, не похожим на прежние неопределенные опасения, – страх был новый, гораздо более острый и, несомненно, был связан именно с ней.
Из-за сказанных ею ранее слов? По-видимому – ведь леденящее напряжение возникло в атмосфере привычного благополучия в тот миг, когда Гретхен Борбман произнесла нечто, показавшееся ему вполне обычным. Дескать, она, как и другие в этой группе, не выставляла напоказ содержимое их иллюзорных (или созданных потоком расширенного сознания) псевдомиров. Страх присутствовал, но не был сосредоточен на Гретхен, пока та не признала открыто и не привлекла общее внимание к тому, что сама она, в частности, наблюдает реальность, полностью совпадающую с реальностью одного из участников группы. следовательно, как говорила мисс де Рангс, мир, в котором они живут, заменит новая реальность… та, которую им навяжут по своим насущным жизненным потребностям мощные неведомые силы.
Те силы, с которыми, как признался себе Рахмаэль, ему уже пришлось столкнуться лоб в лоб. «Тропа Хоффмана» с системой телепортации Зеппа фон Айнема и швайнфортскими лабораториями. Любопытно, что вышло из этих «лаб» в последнее время? Что состряпал ренегат из ООН Грегори Глок для своих работодателей? И чем они уже могут пользоваться? Впрочем, в новых устройствах пока нет необходимости, поскольку прежние, как видно, действуют удовлетворительно. Потребность в чудаковатом псевдогении и псевдоясновидящем (если это справедливо характеризует Глока), кажется, еще не прошла… однако Рахмаэль с грустью сознавал, что вклад Глока давно уже стал доступным при необходимости тактическим оружием.
– Сдается мне, – обратилась к нему Гретхен Борбман более спокойным, умиротворенным тоном, – что в нашей сомнительной «реальности», где мы вынуждены куковать вместе с этим несносным типом Омаром Джонсом, жалкой карикатурой на политического лидера, чертовски мало привлекательного. Вы чувствуете приверженность этому миру, мистер бен Аппельбаум? – Она пронзила его ироничным, мудрым взором. – А если бы он уступил иной структуре? – Гретхен обращалась теперь ко всему толпящемуся в кухне классу. – Неужели Синий парамир, в котором вы побывали, Рахмаэль, действительно был хуже некуда?
– Да, – ответил Рахмаэль. Необходимости распространяться далее не было, поскольку никто из теснящихся в помещении людей не нуждался в доказательствах – это подтверждали их напряженные мины. Теперь он понял, почему их общие опаска и враждебность по отношению к Гретхен Борбман указывали на грядущие зловещие события. Сканирование Гретхен никоим образом не было очередной репетицией рутинного анализа мозга, через который каждый из них уже проходил в прошлом. Гретхен уже знала содержание своей псевдореальности. Ее реакция проявилась давно, и теперь в ее отношении к остальной группе четко прослеживались черты этого парамира и того, в какую категорию он укладывался. Очевидно, все это было знакомо и Гретхен, и группе в целом.
– Возможно, – язвительно заговорил кудрявый юноша, – Гретхен меньше очаровал Синий парамир, проведи она в нем некоторое время, как вы, бен Аппельбаум. Что вы на это скажете? – Он впился в Рахмаэля взглядом в ожидании ответа, словно предполагая увидеть его, а не услышать. – Или она успела довольно пробыть в нем, бен Аппельбаум? Вы могли бы это определить? Скажем, по неким признакам или некой… – Он запнулся, подыскивая слова, его губы дрожали.
– Альтерации, – подсказал Хэнк Шанто.
– Я вполне прочно привязана к этой реальности, Шанто, поверьте мне на слово, – отозвалась Гретхен Борбман. – А вы? Все в этой комнате вовлечены в непроизвольное субъективное психотическое проецирование фантазий на обычную структуру, как я, а кое-кто из вас, возможно, вовлечен больше прочих. Не знаю. Кто знает, что творится в мозгу у других людей? Не хочу судить и не думаю, что способна на это. – Она неторопливо, с великолепной напускной бесстрастностью отразила взглядом безжалостную враждебность, излучаемую окружавшими ее людьми. – Не пересмотреть ли вам повторно структуру «реальности», которая, по-вашему, подвергается опасности? Возьмем телевизор. – Ее голос посуровел, он подавлял слушателей своей ироничной энергией. – Отправляйтесь в комнату и взгляните на него, на эту жуткую пародию на президента!
– По крайней мере он реален, – сказал Хэнк Шанто.
– Неужели? – уставилась на него Гретхен и сардонически усмехнулась. Эта абсолютно нечеловеческая улыбка предназначалась всем присутствующим; Рахмаэль заметил, как сник под ее испепеляющим воздействием весь кружок – они буквально отпрянули. Впрочем, его это не коснулось. Гретхен исключила его из числа своих жертв, и он ощутил властность ее решения – он не походил на других, и оба они понимали важность этого факта.
«Нас здесь только двое, я и Гретхен, – думал он, – и по веской причине. Альтерация. Хэнк Шанто прав».
Всматриваясь в массивное лицо Гретхен Борбман, он долго пытался понять выражение ее глаз. Она сохраняла неподвижность и молча отвечала немигающим взором на его упорное аналитическое проникновение в ее внутреннюю вселенную… Никто из них не шевелился; постепенно ему начало казаться, будто неприступная темная пелена в ее зрачках вдруг раскрывается влажным туннелем – и в то же мгновение ему навстречу гостеприимно открылись множество ярких матриц, в которых, похоже, гнездилась ее суть. У него закружилась голова, и он чуть не упал, но успел удержаться, моргнул и выпрямился. Они не обменялись ни единым словом, но теперь Рахмаэль понял, что прав. Он угадал.
Рахмаэль поднялся и неуверенно прошагал в гостиную, где очутился перед заброшенным телевизором – громогласная штуковина сотрясала воплями и визгом комнату, искривляя оконные шторы, стены, ковры и некогда симпатичные керамические лампы. У него на глазах телеприемник искажал окружающее, в нем судорожно кривлялась приземистая укороченная фигура, лихорадочно жестикулирующая, насколько было позволено (или задумано) специалистами по видеозаписи, крутившими пленку на полной скорости.
Увидев Рахмаэля, существо по имени Омар Джонс замерло. Оно уставилось на него с опаской и удивлением; как ни странно, телеверсия президента колонии изучала Рахмаэля не менее пристально и напряженно, чем он ее. Обоих охватило неосознанное тревожное ожидание, оба ни на миг не сводили друг с друга глаз, как будто их жизнь внезапно подверглась опасности извне.
Уставившемуся на телеверсию Омара Джонса немигающим взором Рахмаэлю вдруг стало ясно, что оба они в ловушке, откуда не могут сбежать. До тех пор, пока один из них не сможет… что-то сделать?
Скованный отупляющей усталостью Рахмаэль, словно сквозь туман, увидел, как неумолимые глаза телефигуры начали смещаться, сходиться и наползать один на другой, пока не слились в единственный, четко обозначенный глаз, пугающий своей яркостью. Перед ним очутилось влажное озерцо, оно вбирало в себя свет и силы из любых измерений и источников, не оставляя противнику никакой возможности отвести взгляд.
Позади прозвучал голос Гретхен Борбман:
– Теперь видите? Некоторые парамиры… – Она помедлила, возможно, оберегая его от переживаний (ей хотелось, чтобы он узнал, но не слишком страдал). – Трудно распознать сразу, – мягко закончила она. Ее ласковая успокаивающая рука опустилась ему на плечо, повлекла прочь от телеобраза на экране, от источающей влагу циклопической твари, прекратившей свои ускоренные разглагольствования и молча излучавшей в его сторону губительные флюиды злобы.
– У него тоже есть описание? – хрипло вымолвил Рахмаэль. – Кодированное обозначение?
– Это реальность, – пояснила Гретхен.
– Синий парамир…
Развернув Рахмаэля так, чтобы он смотрел на нее, Гретхен потрясенно повторила:
– Синий парамир? Неужели вы сейчас видите его? На телеэкране? Но я не верю в водного цефалопода с единственным глазом. Нет, не могу поверить.
– А я было подумал, что вы тоже увидели его, – недоверчиво отозвался Рахмаэль.
– Нет! – Она яростно тряхнула головой, ее лицо окаменело, превратилось в маску. Вначале изменение ее черт на долю секунды показалось ему обычной гримасой, затем вместо традиционной плоти перед ним очутилась маска из старой рассыпающейся древесины, обугленной, словно в пламени, и предназначенной внушить страх наблюдателю. Эта пародия на физиономию гримасничала подвижными, точно ртуть, чертами, отражавшими череду бесконечных нелепых переживаний, и у него на глазах вбирала сразу по нескольку личностей, которые сливались в сочетании, не присущем человеку и не постижимом рассудком.
Медленно и постепенно начали проступать ее подлинные (или обычно воспринимаемые) черты. Маска упала, спряталась, исчезла из виду. Разумеется, она никуда не делась, но хотя бы не угрожала ему. Рахмаэль обрадовался, его охватило облегчение, но вскоре и оно исчезло наподобие личины из обугленного дерева, и он перестал вспоминать о нем.
– С чего это вы решили, будто я увидела нечто такое? – говорила между тем Гретхен. – Нет, ничего подобного. – Ее рука оставила его плечо и дрогнула. Она отодвинулась, словно безвозвратно удаляясь в сужающийся туннель, оставляя его, подобно высосанному насекомому, – назад, в кухню с ее плотной толпой.
– Типичный образец, – сказал он ей вслед, пытаясь «достучаться» до нее, удержать. Но она удалялась, продолжая уменьшаться. – Не может ли быть так, что лишь проекция из подсознания…
– Но ваша проекция неприемлема! – хищно рявкнула Гретхен. – Ни для меня, ни для других.
– Что вы видите? – спросил он наконец. Она уже почти исчезла из виду.
– Даже не надейтесь узнать это от меня, мистер бен Аппельбаум, после всего сказанного вами.
Последовала тишина. Затем в динамик телевизора с мучительным трудом пробился слабый стонущий звук, который постепенно перешел в разборчивую речь сносного тембра и темпа – категории восприятия Рахмаэль вновь достигли функциональной параллели с осью пространства-времени образа Омара Джонса. Или же прогрессирование этого образа возобновилось в прежней манере? Остановилось ли время, образ или и то и другое разом… и существует ли время вообще? Он хотел вспомнить, но обнаружил, что это ему не под силу из-за угасшей способности мыслить абстрактно.
На него смотрела какая-то тварь. Смотрела своей пастью.
Потому что сожрала большую часть собственных глаз.
Глава 11
«Людей, находящихся вне фазы времени, следует убивать, – язвительно решил для себя Зепп фон Айнем. – А не сохранять подобно насекомым в янтаре». Он поднял взгляд с закодированного разведывательного отчета и с неприязнью уставился на своего наделенного таинственным – и весьма гадким – талантом выскочку-сотрудника Грегори Глока в его стучащей и жужжащей терапевтической камере. Сейчас этот тощий, высокий и очень сутулый юноша говорил в аудиорецептор своей герметичной камеры, и его губы изгибались так, словно были из допотопного пластика, а не из живой плоти. Движениям губ также недоставало подлинности, они были слишком медленными, отметил фон Айнем, даже для Глока, заторможенного балбеса. Впрочем, аудиокассеты в камере запишут все сказанное Глоком на любой скорости. После чего эти речи, разумеется, воспроизведут с надлежащей скоростью… хотя частота будет жуткая, возможно, удвоенная. При мысли об ожидающем его пронзительном визге фон Айнем застонал.
Чувствительная запоминающая система на аудиовходе терапевтической камеры уловила его стон и подвергла обработке: сделанная на скорости двадцать дюймов в секунду на железоокисной магнитной пленке запись автоматически отмоталась назад и начала воспроизводиться на скорости шесть дюймов в секунду, поступая в наушники, закрепленные на костистой голове Глока. Вскоре Глок отреагировал на стон начальника с характерной чудаковатостью: надул щеки, затаил дыхание и побагровел. Одновременно он злобно ухмыльнулся, покачивая головой и превращаясь в пародию на безмозглого дебила – дважды пародию, поскольку подлинной целью этих ужимок были его собственные фантастические ментальные процессы. Фон Айнем с отвращением отвернулся, скрипнул чрезвычайно дорогостоящими, сделанными по индивидуальному заказу зубами и вернулся к изучению недавно поступивших разведматериалов.
– Я Билл Бейрен, – весело объявил жестяной механический голос. – Оператор мухи 33408. Как вы помните, а может, и нет, муха 33408 – настоящий чемпион. То есть она проникает куда надо и отлично справляется с добычей информации, самой что ни на есть ценной. Лично я был оператором приблизительно пятидесяти мух… но за все это время ни одна из них не показала столь блестящих результатов, как эта малышка. Думаю, что она (или он – не знаю, как их сейчас называют) заслужила благодарность всех, кто вовлечен в нашу деликатнейшую работу. Верно, герр фон Айнем? – Оператор домашней мухи 33408 Билл Бейрен с надеждой смолк.
– Благодарность, – сказал фон Айнем, – следует выразить вам, мистер Бейрен, за ваши острые глаза.
– Вот как, – смягчился голос оператора. – Что ж, думаю, всех нас вдохновляет…
– Информация, – договорил фон Айнем. – Касающаяся оружия ООН. Что конкретно означает кодовый номер вариант № 3 искажателя времени, столь ценимого организацией? – «Как странно, – мысленно добавил он, – наверное, весь персонал конструкторов оружия берет его с собой в постель по очереди».
– Дело в том, сэр, – энергично отвечал оператор мухи 33408 Билл Бейрен, – что вариант № 3 – это эдакий симпатичный приборчик, хитроумно замаскированный под консервную банку, содержащую психоэнергетик с шоколадным вкусом.
На экране системы считывания разведывательных донесений появилось объемное изображение портативного прибора, и фон Айнем посмотрел на Глока в жужжащей терапевтической камере, чтобы узнать, принимает ли трансляцию сутулый гримасничающий молодой человек. Очевидно, Глок запаздывал с приемом не менее чем на пятнадцать минут, и пройдет некоторое время, прежде чем его синхронизирующее устройство доставит ему изображение. Ускорить сей процесс невозможно – это обессмыслит терапевтическую камеру.
– Я правда сказал «со вкусом шоколада»? – взволнованно жужжал Бейрен. – Нужно было сказать в шоколадной оболочке.
«Неужели ООН надеется выжить с подобным оружием?» – размышлял фон Айнем. Разумеется, это подразумевало точность полученного донесения.
Его интерес к достоверности информации мухи 33408 вызвал мгновенную реакцию оператора Бейрена.
– Эта муха превосходит разумом всех мух на свете. Я не пытаюсь вас облапошить, герр фон Айнем, отнюдь нет. Примите сведения, добытые номером 33408 с помощью многофункциональных рецепторов, и советую приготовиться, поскольку они поразительны. – Бейрен с важностью откашлялся. – Слышали когда-нибудь о Чарли Фолксе?
– Нет, – ответил фон Айнем.
– Вернитесь мысленно в свои детские годы. Ну, скажем, вам было тогда лет восемь или чуть больше. Вспомните задний дворик, ваши игры и Чарли, склоняющегося над забором…
– Так вот что ваша vervluchte[23] муха выудила из Архива усовершенствования оружия ООН? – Пора заменить Бейрена вместе с его двукрылым насекомым на одного древесного американского прямокрылого кузнечика, способного нести вдвое больше рецепторов и записывающих кассет, чем 33408-я. При этом в его мозгу вполне может быть столько же извилин, сколько у Бейрена вместе с его мухой. Фон Айнем помрачнел; по сути, уныние уже граничило с отчаянием. Ладно хоть Тео Ферри сумел успешно справиться со сложной ситуацией на Китовой Пасти – в отличие от нынешней. И это было сейчас самое важное.
Успешно, если не считать несчастных долгоносиков с их смехотворными нарушенными криптографическими ощущениями. Фон Айнем с досадой и удовлетворением подумал, что его старые товарищи в далеком 1945-м сумели бы разделаться с этими недочеловеками. «Одержимость подобными субреальностями ясно указывает на генетическое разложение, – хмуро размышлял он. – Низшие типовые базисы преобладают над слабыми неустойчивыми характерными структурами – несомненно, в этот процесс включена идеоплазма»[24].
– Старина Чарли Фолкс, индивид из вашего детства, как никто из гуманоидов сформировал вашу онтологическую[25] природу, – сказал оператор Бейрен. – Все переживания вашей взрослой жизни полностью и по существу зависят от того, как старина Чарли…
– Тогда почему же я не припоминаю его? – едко перебил фон Айнем.
– Тактики из лабораторий секретного оружия ООН еще не поместили его в вашу память, – пояснил оператор Бейрен.
Внутри своей камеры-оболочки (сработанной фирмой «Крупп и сыновья» много лет назад и позволяющей сотрудничать с обычными людьми, ориентированными во времени) воодушевленный извращенец протеже Зеппа фон Айнема изучал пакеты сообщений, регулярно выбрасываемые хранилищами информации его сложного механизма. Как обычно, он чувствовал себя слабым: частые вбросы стимуляторов перегружали метаболизм… К сожалению, регуляторы периодических вбросов находились вне его мануальной досягаемости.
В эту минуту поставляемые данные представляли собой нелепицу из нелепиц, белиберду, с какой он еще не сталкивался. Ошеломленный Глок пытался сосредоточить на ней свое иссякшее внимание, но перед умственным взором проплывали лишь жалкие фрагменты разведданных:
«…скованный утробный плод домашних яблочек шатается… ищет… нечто вроде паторадикальных комплектов кружев. Железные кровати из раскаленных докрасна сабратондий мелькают по кран-балкам…»
Грегори Глок безропотно слушал беспомощный лепет, передаваемый контрольной башней камеры, гадая, что выбило ее из колеи на сей раз. На него уже наползала апатия, как вдруг он встрепенулся, уловив смысл и с жадностью прислушиваясь.
«Говорит оператор Бейрен, у меня ценная информация по Чарли Фолксу, которого, если помните, специалисты ООН по секретному оружию поместили в формирующие годы герра фон Айнема на альтернативной тропе времени с целью переключить фон Айнема с избранной им (и важной в военном смысле) профессии на сравнительно безобидное призвание, выраженное в…» К досаде Глока, четкий фрагмент вербальной информации завершился, возобновилось бессмысленное бормотание, к которому он с годами успел привыкнуть:
«…Из фибергласса окна/ Запачканные жиром/ Из полиполусферной двойной-надголовной камеры/ НАРУЖНЫЙ импульсивный движок выплывает/ В гигантскую машину по изготовлению денег-существ/…пеленочный феномен дезинтегрируется/ в вонючее свирепое/ крутится крутится/ поднимая тяжелый/ вдох/ удар – существо еще здесь/ Слава богу…»
Сквозь сильный сигнал этого потока белиберды продолжали, несмотря на перебои, поступать данные разведотчета. Глок сосредоточил внимание на них и сумел уловить суть передачи.
Очевидно, мушиный техник Бейрен собрал наконец важнейший материал относительно того, где ООН разместит свое близкое к совершенству устройство. Главный стратег Джейми Вайсс – ренегат, работающий ныне под началом Хорста Бертольда (когда-то он был блестящим и многообещающим открытием фон Айнема в области изобретения оружия, но перебежал к тем, кто платил больше), – с помощью энергичной, беспощадной логики нашел верный ответ на стратегические запросы ООН.
Убивать Зеппа фон Айнема было теперь бессмысленно – «Телпор» уже существовал. Однако ликвидировать фон Айнема где-нибудь в прошлом, прежде чем он откроет основы телепортации…
При менее изящном манипулировании факторами прошлого задачей было бы дешевое, примитивное убийство – полное физическое устранение Зеппа фон Айнема. Но это, разумеется, оставило бы поле открытым для других, и со временем одному из ученых мог оказаться доступным принцип, на котором успешно строилась телепортация. Необходимо было обезвредить не Зеппа фон Айнема, а «Телпор» – что требовало присутствия необычайно сильной личности. Это было не по силам Джейми Вайссу и Бертольду, они не производили столь сильного впечатления. По сути, лишь один человек на свете мог справиться с этим… успешно.
Сам Зепп фон Айнем.
Грегори Глок решил, что мысль хороша. Теперь следовало высказать вслух официальное профессиональное одобрение тактическому плану, запущенному ООН, чтобы отменить эволюцию орудия «Телпора». Тщательно подбирая слова и одновременно включая запись, Глок заговорил в микрофон, постоянно находящийся у его губ.
– Они хотят заполучить вас, герр фон Айнем, в свое распоряжение, – объявил он. – Другие не подходят. Это комплимент… но такой, без которого вы вполне обошлись бы. – Он задумчиво помолчал. Тем временем бобина неумолимо наматывала пленку, но то была мертвая пленка. На Глока давила насущная необходимость выдать тактическое решение в противовес недругам его начальника, наступавшим на него творчески и хитроумно. – Гм-м… – пробормотал он себе под нос. Теперь он еще больше ощущал себя вне фазы времени, и между ним и всеми остальными, пребывавшими в разумной жизни за пределами его терапевтической камеры, лежала пропасть. – По моей оценке, – продолжал он, – полезнее всего вам будет… – Он вдруг умолк: у него в ушах вновь возникло прерывистое бормотание «словесного салата».
Впрочем, на сей раз шум носил абсолютно непривычный – и пугающий – характер.
Словесная чушь вдруг приобрела некоторый смысл… и это на время разрушило его тактический замысел. Не был ли этот шум электронным сигналом, посланным ООН, чтобы сбить настройку его нормально функционирующей камеры? При этой мысли, пусть ничем не подтвержденной, Глока покрылся ледяным потом. Не имея возможности уклониться, он продолжал слушать любопытную смесь чепухи – и смысла. Причем смысла высшего порядка.
«…Впрочем, я понимаю, почему сало, масло, маргинаты и прочее от Зубко раздувают слово «спора» в весьма зловещий слоган мужской споры. Их инструкция по пользованию на трехмерном видео предназначена, грубо говоря, женщинам-потребителям. Хи-хи, не в обиду будь сказано. Если подробнее, она гласит: «Мужская спора, дорогуши, как известно, неудержима в своем безумном стремлении (наперекор здравому смыслу и моральным ограничениям) достичь женского яйца. Уж так устроены мужчины. Верно? Все мы это понимаем. Дайте мужской споре полдюйма, и она отхватит себе семьдесят две целых одну шестую мили. БУДЬТЕ ГОТОВЫ! ВСЕГДА ГОТОВЫ! ОГРОМНАЯ, СКЛИЗКАЯ, КОСОГЛАЗАЯ, ЖЕЛТОКОЖАЯ МУЖСКАЯ СПОРА, ВОЗМОЖНО, СЛЕДИТ ЗА ВАМИ В ЭТУ МИНУТУ!» И, с учетом ее дьявольской способности шустрить милю за милей, в этот миг вы, может быть, в смертельной опасности! Цитируя Драйдена: «Горнист трубит, к оружию нас призывая» – и так далее. (Дамы, не забывайте о внушительном призе, ежегодно назначаемом фирмой «Зубко продактс Инкорпорэйтед» за максимальное количество мертвых мужских спор, высланных почтой на нашу фабрику на Каллисто в старой наволочке из ирландского льна, в знак признания, во-первых, вышей стойкости в борьбе с проклятыми злодейками и, во-вторых, того факта, что вы покупаете нашу пенообразную эмульсию в стофунтовых аэрозольных баллонах.) Кстати, помните: если перед законным супружеским интимом вы не в состоянии надлежащим образом запасти в подходящем месте обильную дозу дорогостоящей патентованной эмульсии «Зубко», просто опустошите банку спрея, направив сопло прямо в гримасничающую грибовидную мерзкую физиономию, парящую в шести футах над вами. Наилучшая дистанция…»
– Наилучшая дистанция, – повторил вслух Грегори Глок, заглушая навязчивый шум в ушах, – приблизительно два дюйма.
«…два дюйма, – вторил ему жестяной механический голос, – от глаз. Патентованная эмульсия «Зубко» не только…»
– Классно истребляет мужские споры, – пробормотал Глок, – но также вышибает к чертям слезные железы. Жаль тебя, парень. – «Конец инструкции, – подумал он. – Конец монолога. Конец секса. Конец Зубко… или зуб Конецко. Реклама это или анализ разбазаренной жизни? Эта лекция известна мне наизусть. Но как? Откуда? Она как будто возникает у меня в мозгу, не приходя извне. Что это значит? Необходимо узнать».
«Всегда помните, – продолжал неумолимый голос, – что мужские споры обладают устрашающей способностью продвигаться вперед на собственной энергии. Если вы обдумываете это постоянно, дамы…»
– Устрашающей, да, – повторил Глок. – Но ПЯТЬ МИЛЬ? – Он вспомнил, что когда-то давно уже говорил эти слова. В детстве. «Да нет же, – подумал он. – Я не говорил об этом вслух, а только думал, замышлял как злую шутку в школе. Но сейчас в этой треклятой камере мне перекачивают перефразированные сенсорные данные из внешнего мира – и мои собственные давние мысли возвращаются ко мне: сделав петлю, приходят обратно в мою голову – с десятилетним запаздыванием».
«Сплаб – гног – форб – СКУАЗ», – безжалостно дребезжал в его беспомощных ушах голос из провода аудиовыхода.
«Мое оружие противодействия, – думал Глок, – они блокировали собственным таким же оружием. Кто же…»
– Да, сэр, гног форб, – сердечно, но коверкая звуки, объявил голос на аудиовходе. – Говорит славный мальчуган Чарли Фолкса по имени Марта, сейчас я отключаюсь, но скоро вернусь, а со мной мои хохмочки для поднятия настроения, чтобы все было светло, весело и СКУАЗно! Пока-пока! – Голос умолк, тишину нарушали лишь слабые потрескивания электрических разрядов.
«Не знаю никакого мальчишки по имени Марта», – подумал Глок. И понял, что здесь что-то неладно: имя с окончанием на «а» не могло принадлежать мальчику. Логический подход подсказывал имя Март. Но, может быть, они – и Чарли Фолкс – об этом не знали? Наверное, не слишком начитанны. Насколько Глок помнил, Чарли был из разряда чертовски невежественных самоучек, прикрывающихся тонким слоем культурных, научных, случайных и сомнительных полудостоверных фактов, о которых обожают часами бубнить любому подвернувшемуся зеваке в пределах слышимости. А когда Чарли повзрослел, можно было просто уйти от него: он продолжал говорить, ни к кому не обращаясь. Но, разумеется, в те дни у Глока не было своей камеры, зато ощущение пространства-времени было нарушено, и минуты казались ему годами, по крайней мере в этом его давным-давно убеждали промыватели мозгов, тестируя его при подготовке к жизни и работе в специально спроектированной и смонтированной камере.
Глок с тоской мечтал вспомнить принцип оружия противодействия, хранившийся, как ему казалось, у него в памяти перед тем, как по проводам к нему начал поступать словесный мусор. Это было бы превосходнейшее оружие против Хорста Бертольда и ООН. Глок в этом не сомневался.
Но, возможно, он вспомнит его позже. Вообще-то, принцип представлял собой лишь ядро противотактической идеи и едва начал оформляться. Это потребует времени. Если Глока не будут отвлекать… если эта идиотская каша опять не хлынет в ту секунду, когда он начнет превращать изначальный замысел в нечто рабочее, в то, что герр фон Айнем сможет ввести в сражение, в котором они бесславно увязли на Китовой Пасти и где-нибудь еще… возможно, во всей вселенной. А сейчас Глок опаздывал недель на шесть, и данные были готовы для передачи ему еще в прошлый четверг, если не в прошлом году.
«Марта, – раздумывал он. – Кажется, это из «Последней розы лета». Кто же автор? Флотов[26]? Легар[27]? Один из сочинителей легких оперетт».
– Гуммель, – неожиданно объявил в наушниках мужской голос, напугав Глока. Голос был знакомый, пожилой. – Иоганн Непомук Гуммель[28].
– Перестаньте молоть чепуху, – машинально откликнулся Глок, раздосадованный очередным типичным для старины Чарли Фолкса обрывком ложной информации. Грегори охватила смертельная усталость и безразличие ко всему происходившему в последние унылые годы.
Он поневоле пожалел, что не родился плотником. Тогда ему не нужно было бы думать – знай себе меряй доски, распиливай и бей молотком, чисто физическая работа. И неважно, что там сморозил Чарли Фолкс и о чем вдобавок наплел паренек Марта – никакая их болтовня не имела бы значения.
Как здорово было бы вернуться назад и прожить жизнь сначала. Только на этот раз прожить по-другому, попав в нужную колею. Получить второй шанс при всех его нынешних знаниях…
Но что именно он знает сейчас?
Глок ни за что на свете не мог этого припомнить.
– Каков каламбур, – заметил голос в наушниках. – Ни за что на свете не прожить жизнь сначала… верно? – Голос усмехнулся.
Глава 12
В дугообразной пасти существа перекатывалась по поверхности влажного жадного языка горсть недоеденных глаз. Уцелевшие и сохранившие свой блеск глаза уставились на Рахмаэля, они продолжали функционировать, хотя уже были отделены от маслянистой наружной плоти, смахивающей на луковицу головы. На ней заметны были висевшие гроздьями заново нарождающиеся глаза, подобные бледным крошечным икринкам.
Он видел перед собой не деформированный, рожденный галлюцинацией псевдообраз, а подлинное существо, населявшее этот парамир либо сумевшее как-то укорениться в нем на длительное время – возможно, навечно. При мысли об этом он вздрогнул.
Подобный временной диапазон поражал воображение, тормозя всякое рациональное мышление. Существо было старым. И научилось питаться собственной плотью. Интересно, сколько столетий прошло с тех пор, как оно наткнулось на такой способ выживания? Чем оно спасалось изначально и к чему могло прибегнуть по необходимости теперь?
Несомненно, в затруднительных обстоятельствах у этой твари найдется в запасе ряд уловок. Акт поглощения собственного сенсорного аппарата… казался рефлекторным, даже бессознательным. Он превратился в заурядную привычку – существо продолжало лениво жевать, и вскоре блеск наполовину съеденных глаз угас. Зато на голове теперь повсюду возникали гроздья новых, постепенно оживавших органов зрения. Некоторые обогнавшие сородичей в развитии глаза уже обнаружили его и с каждой секундой смотрели настороженнее. Их начальное взаимодействие с реальностью включало в себя его, и от этой мысли Рахмаэля затошнило. Быть первым объектом, который заметили подобные полуавтономные организмы…
– Доброе утро, – заговорило существо сиплым из-за наполнявшей пасть пищи голосом. – У меня здесь ваша книга. Подпишите тут. – Одна из его псевдоподий вздрогнула, ее кончик вспенился от усилий. Через некоторое время существо неуклюже протянуло Рахмаэлю массивный том старинного формата и положило его перед ним на маленький пластиковый столик.
– Что это за… книга? – осведомился он. Его оцепеневший мозг отказывался работать, а пальцы наугад заскользили по предъявленному существом нарядному тому с золотым тиснением.
– В этом отчете содержится фундаментальный справочный материал, – пояснил головоногий, старательно заполняя длинный формуляр. При этом он пользовался двумя псевдоподиями и двумя пишущими модулями одновременно, что радикально ускоряло выполнение сложной задачи. – Прославленный основополагающий труд доктора Блода. – Существо повернуло книгу, показывая ее изукрашенный корешок. – «Правдивая и полная экономическая и политическая история Неоколонизированной территории», – сообщило оно сурово и важно, словно порицая Рахмаэля за неведение относительно этой книги. Или, как вдруг показалось Рахмаэлю, существо полагало, что достаточно увидеть название книги, чтобы это стало потрясением.
– Гм-м, – протянул он, по-прежнему в замешательстве. И подумал, что всего этого не должно быть, но оно есть. Парамир – который? Не совсем тот, что появлялся прежде, определенно не Синий, поскольку там он видел циклопический организм. А у этого существа, несмотря на некоторое сходство с Ужасным водным призраком, был благодаря сложной зрительной системе совершенно иной облик.
«Может ли это быть подлинная базовая реальность? – задавался он вопросом. – Этот макрокошмар, не сравнимый ни с чем виденным прежде? Это гротескное чудище, бросавшее в пасть и пожиравшее (к полному своему удовольствию) у него на виду остатки своих глаз – эта пародия на Ужасный водный призрак?
– Эта книга, – продолжало существо, – без сомнения, подтверждает глупость плана колонизации девятой планеты системы Фомальгаута. Поселение типа Неоколонизированной территории основать невозможно. Мы в большом долгу перед доктором Блодом за четкое прояснение столь сложной темы. – Существо захихикало. Сиплый прерывистый смех означал восторженное веселье.
– Но почему тогда книга называется…
– Ирония, – пискнуло создание. – Конечно. Ведь, в конце концов, такой колонии не существует. – Он задумчиво помедлил. – Или существует?
Рахмаэль молчал. По некой непонятной причине он почувствовал в этом вопросе затаенную угрозу.
– Любопытно, почему вы молчите, – бесстрастно продолжало существо. – Неужели вопрос настолько сложен? Разумеется, существует горстка безумных фанатиков, утверждающих, что подобная колония может тем или иным необычным способом… – Оно смолкло, и над его головой (к обоюдному их изумлению) начала материализоваться зловещая фигура. – Ненавижу этих тварей, – сказало существо с равнодушной усталостью. – Хуже нет во всей известной вселенной. А как вы, мистер бен Рахмаэль?
– Да, – подтвердил Рахмаэль. Поскольку формирующийся объект был в равной степени знаком и ему тоже (и вызвал отвращение).
Воздушный шар-кредитор.
– Ах вот вы где! – пропела спускающаяся аморфная масса живой ткани. Шар снижался сбоку от пожирателя глаз, очевидно, опознав в нем свою цель.
– Тьфу, – брезгливо отозвался пожиратель глаз и раздраженно замахал псевдоподиями на непрошеного гостя.
– Вам необходимо заботиться о своей кредитоспособности и репутации! – пискнул шар, покачиваясь и продолжая спуск.
– Убирайтесь отсюда, – сердито пробормотал пожиратель глаз.
– Мистер Трент! – взвизгнул шар. – Ваши долги чудовищны! Масса мелких бизнесменов обанкротятся, если вы немедленно не выполните свои обязательства! Неужели вы чужды элементарных приличий? Все приняли вас за особу, умеющую держать слово, за честного человека, которому можно доверять. Ваши активы будут арестованы по суду, мистер Трент, приготовьтесь к немедленным законным искам! Если вы не начнете платить хотя бы символически, то вся сеть «ОбМАН Инкорпорэйтед»…
– Я больше не владею этой корпорацией, – мрачно перебил пожиратель глаз. – Теперь она принадлежит миссис Трент, Сильвии Трент. Предлагаю вам отправиться с вашими претензиями к ней.
– Никакой миссис Сильвии Трент не существует, – сказал шар-кредитор с гневной укоризной. – И вам это известно. Ее настоящее имя Фрея Холм, и она ваша любовница.
– Вранье, – зловеще пробурчал пожиратель глаз и снова свирепо замолотил псевдоподиями в попытке достать проворного кредитора, ловко уклонявшегося от взмахов усеянных присосками щупальцев. – Насколько мне известно, – он указал на Рахмаэля, – между сим господином и этой дамой существует эмоциональная связь. Мисс Холм мой друг (или была им), весьма близкий. Но едва ли моя любовница. – Пожиратель глаз явно смутился.
– Вы – Мэтсон Глэйзер-Холлидей, – заметил на это Рахмаэль.
– Да, – подтвердило существо.
– Он принял этот злодейский облик, чтобы ускользнуть от нас! – вскричал шар-кредитор. – Но, как видите, мистер… – Покачиваясь в воздухе, он изучающе уставился на Рахмаэля. – Кажется, вы нам тоже знакомы, – объявил он вскоре. – Не из тех ли вы, кто пренебрегает моралью и долгом службы, бесчестно отказываясь от своих финансовых обязательств? – Шар медленно поплыл в сторону Рахмаэля. – Пожалуй, я лично гонялся за вами совсем недавно, сэр. Вы бен Аппельбаум! – торжествующе взвизгнул он, посовещавшись с электронными схемами, связывающими его с центральным компьютером агентства. – Классно! Я поймал двух уклоняющихся ОДНОВРЕМЕННО!
– Я удаляюсь, – объявил пожиратель глаз, как выяснилось (если не сейчас, то в прошлом) – Мэтсон Глэйзер-Холлидей, и начал перетекать прочь, двигаясь на одном щупальце и стараясь по возможности быстрее избавиться от неприятностей. За счет Рахмаэля.
– Эй, – слабо возразил последний. – Не торопитесь так, Мэтсон. Все это для меня чересчур! Да погодите, бога ради!
– Ваш покойный отец, – загремел ему шар-кредитор усиленным голосом, сообщая данные, поступавшие в него из центрального компьютера, – на пятницу десятое ноября 2014 года был должен благородной фирме «Тропа Хоффмана лимитед» четыре целых одну третью миллиона поскредов, и в качестве его наследника, сэр, вы обязаны предстать перед Верховным судом округа Марин в штате Калифорния и назвать веские и убедительные причины своей неуплаты (либо заплатить, если данная сумма окажется неким чудесным образом при вас), а если вы надеетесь избежать… – Тут звучный голос кредитора смолк, поскольку, пытаясь подобраться поближе к жертве, чтобы легче было ей досаждать, шар забыл о проворных псевдоподиях пожирателя глаз.
Одна из них обвилась вокруг тела кредитора. И стиснула шар.
– Ик! – пропищал шар-кредитор. – Ох! – Он шумно выдохнул, и его хрупкая конструкция сложилась. – Бульк! – вздохнул он и окончательно смолк под сминающим ударом псевдоподии. Вниз посыпались осколки. Тихий звук неизбежного финала.
А затем – тишина.
– Спасибо, – поблагодарил Рахмаэль.
– Не благодарите, – мрачно сказал пожиратель глаз. – Ведь у вас есть куда более серьезные проблемы, чем этот жалкий объект. Например, Рахмаэль, вы больны. Синдром «Телпора». Верно?
– Верно, – подтвердил он.
– Итак, вам необходимо старое доброе лечение, с которым справился бы один из психиатров Лупова – этого захудалого провинциала, на которого налогоплательщикам не стоило тратить деньги. Одним словом, долбаного лекаришки. – Пожиратель глаз философски ухмыльнулся. – Ну что ж. Кстати, что с вами такое, Рахмаэль? Последнее время вы были… гм… долгоносиком, входили в их класс и видели Синий парамир… это так? Да, так. – Пожиратель глаз умудренно кивнул. – И неплохо позабавились с Шейлой Куам на контроле. И готовы были согласно формуляру 47-Б подвергнуться утилизации, если окажетесь в одном и том же иллюзорном мире. – Существо хихикнуло, вернее, хихикнул Мэтсон Глэйзер-Холлидей. Рахмаэль то и дело забывал, что колышущаяся напротив него органическая масса – Мэтсон.
Но почему такое обличье? Неужели шар-кредитор прав? Однако бегство от кредитора не оправдывало столь чрезмерных усилий. Рахмаэля не оставляли сомнения, он чувствовал, что под внешней оболочкой кроется нечто гораздо большее.
Под поверхностью. Не прячется ли разгадка рядом? И не обернется ли все происходящее наконец чем-то иным? Он почувствовал усталость – и равнодушие. Нравится ему это или нет, но ничего не меняется. Обстоятельства могут быть иллюзорными, но определенно не меняются в соответствии с его желаниями. Ни в малейшей степени.
– Что вы можете рассказать мне о Фрее? – спросил он, мысленно готовясь к худшему и ожидая ответа с мужественным спокойствием.
– Ей-богу, с ней все в порядке, – ответил пожиратель глаз. – Никто до нее не добрался, они добрались до меня. Разнесли на кусочки.
– Однако вы живы, – возразил Рахмаэль.
– Отчасти. – Существо казалось разочарованным. – Вы называете это жизнью? Что ж, технически я, может, и не мертв. Ладно, признаю, что жив – я могу двигаться, питаться, дышать, возможно, даже способен к воспроизведению. Вы довольны?
– Вы маздаст, – хрипло отозвался Рахмаэль.
– Черт побери!
– Но мой парамир – Синий, – бросил Рахмаэль. – Я воочию видел Ужасный водный призрак, Мэтсон, и знаю, как он выглядит. – Он помолчал и безжалостно добавил: – Он похож на вас.
– Почти. – Пожиратель глаз казался безмятежным, а его полнейшее спокойствие – неколебимым. – Но ты сам подметил основные различия, сынок. Например, у меня множество сложных глаз, они богаты протеином и – в тяжелые времена – поставляют мне обильное питание. Это я недавно демонстрировал. Показать столь замечательное качество еще разок? – Существо потянулось парой псевдоподий к свежевыращенным органам зрения. – Весьма вкусно, – пропело оно, сосредоточиваясь на трапезе.
– Минутку, – хрипло вмешался Рахмаэль. – Что за несносная прожорливость, подождите!
– Как угодно, – с готовностью отозвался пожиратель глаз. – Лишь бы порадовать сородича-гуманоида. Как вы понимаете, в этом мы одинаковы. Я-то точно человек. В конце концов, разве я не бывший владелец «ОбМАН Инкорпорэйтед»? Нет, я не маздаст, не один из этих древних, первобытных обитателей Девятой планеты системы Фомальгаута. Они низшие организмы, я плюю на них. – Существо решительно сплюнуло. Судя по нему, оно ничуть не сомневалось, что на самом деле презирает маздастов. – Я представляю исключительно человеческую природу, а не каких-то там гнусных тварей-пришельцев, которых люди намеревались разводить в этой затерянной в космосе вырождающейся колонии. Что ж, когда настанет Компьютерный день, обо всем этом позаботятся. В том числе о случайных формах жизни вашего типа. – Существо снова хихикнуло. – А теперь насчет одолженной вам книги доктора Блода. Мне сдается, что, если вы хотите узнать о Неоколонизированной территории как можно подробнее, вам следует внимательно ее изучить. Прочтите ее! Не откладывая! Хи-хи… – Голос постепенно перешел в неразборчивое вязкое бормотание, и Рахмаэля охватили глубокие сомнения: неужели перед ним человек, которого он знал под именем Мэтсона Глэйзер-Холлидея? Он ощущал его чуждую природу. Несомненно, нечеловеческую, чтобы не сказать больше.
