И Промысл Божий не обижает никого Рожнёва Ольга
Моя мама вернулась. Она первый раз назвала меня по имени.
Я снова давлюсь от рыдания, но только уже от умиления, радости, удивления: материнская любовь сильнее безутешных медицинских прогнозов, сильнее помрачения болезни.
Я потихоньку успокаиваюсь. А мама снова уходит в себя, и в глазах её – снова пелена беспамятства. Но я уже хорошо знаю, что моя мама и её материнская любовь – здесь, рядом со мной.
Время на покаяние
Сегодня мне нужно навестить в больнице одну сестру монастыря. И вот я еду на машине с водителем Михаилом. Дорога пустынна. В окна автомобиля светит нежное майское солнышко, вокруг яркая, сочная весенняя зелень. Время от времени в кабину вплывает нежный аромат черёмухи. Хорошо!
Михаил едет молча. Потом вдыхает весенний аромат и медленно начинает разговор. Дорога располагает к воспоминаниям. А с попутчиками, как давно известно, порой бываешь откровенней, чем с постоянными собеседниками.
– Как хорошо жить на этом свете, иногда понимаешь, только когда попадаешь на тот.
– А что, Миша, тебе случалось и на том свете побывать? – легкомысленно и весело спрашиваю я.
Но Михаил серьёзен:
– Случалось.
Моё легкомыслие и веселье мгновенно исчезают. Уже серьёзно я прошу:
– Расскажи, а?
Миша морщится. Рассказывать ему не очень хочется. Но уже поздно. Он бросает на меня испытующий взгляд. Потом вздыхает и не спеша, с длинными паузами, глядя на дорогу, начинает свой рассказ.
В миру Михаил работал машинистом передвижной электростанции. Он первым приезжал туда, где потом должна была появиться буровая. Прежде чем она появится, прежде чем приедут нефтяники или газовики, нужно приготовить к их приезду место. Чтобы было электричество, чтобы появились жилые вагончики, баня, столовая. Так что Миша был первопроходцем. Жил в тайге один.
Как-то раз под Сургутом, в тайге, прожил один больше месяца. «Здорово! – говорю я. – Это прямо как Робинзон Крузо!
Интересно! А как ты жил? Зверюшек таёжных видел?»
– Видел. Лось приходил. Мишка косолапый разведку делал. Я бензопилой в реке лунку сделаю – воды наберу. Чаи гоняю. Ну, припасы были с собой. Только одному долго в тайге нельзя без привычки. К концу месяца стал слышать, как в вагончике Владимир Высоцкий песни поёт. У меня приёмника не было никакого. А тут слышу Высоцкого, и всё тут. Ну, думаю, пора к ребятам ехать в гости, чтобы разогнать одиночество. Надел лыжи и отправился к лесорубам. Рассказал им о концертах в своём вагончике. А они смеются: «Подольше поживёшь один, ещё и не такое услышать можно».
Скоро одиночество кончилось, приехали вахтовики на работу. А у Миши новая беда: у него желудок был больной. А тут ещё консервы сплошные на обед. И вот как-то чувствует он сильную боль в животе. Как будто клещами железными внутри всё сжали. Упал на кровать и встать не может. Слышит, машина с рабочими пришла. Вот уже и уехала. Ребята в вагончик заходят, а он лежит бледный на кровати и слова вымолвить не может, только стонет. А машину рейсовую уже отпустили.
Стали снова машину вызывать. Пока вызвали, пока до больницы довезли, время прошло. Целый день. В больнице сразу сказали, что нужна срочная операция. А Миша чувствует: вроде боль отпустила немного. Не хочет операцию. Стал домой проситься. Врач головой только покачал. Говорит:
«Тебе что, жить надоело? Ну, пиши расписку, что отказываешься от медицинской помощи, и иди куда хочешь».
Написал Миша записку, доковылял домой. Вроде боль потише. А ночью опять сильнее. Лечь не смог, просидел всю ночь на стуле, голову и руки на стол положил. Еле дождался утра. Ребята в больницу отвезли. А там врач сердито говорит: «Что ж ты так рано-то? Надо было ещё немножко подождать! Чтоб нам и возиться с тобой не пришлось! Сразу в морг – и никаких хлопот!»
Повезли Мишу сразу же в операционную. А у него, оказывается, была прободная язва. Не успели наркоз дать, а он сознание потерял. Клиническая смерть. Внезапно почувствовал, что боли уже нет. А сам он находится прямо под потолком. Подумал только: «Падать-то высоко будет…»
И увидел себя в аду.
– Миш, почему ты решил, что это был ад?
– Так там были бесы. Страшное место! Не приведи Господи! Спаси, сохрани и помилуй! Там испытываешь такое чувство отчаяния и обречённости…
Михаил не говорит ничего особенного, но я чувствую, как по спине начинают бегать мурашки. И тепло в кабине сменяется леденящим чувством холода.
Миша замолкает и включает акафист Божией Матери. Мы едем молча. Постепенно я снова замечаю весеннее солнышко, и чувство леденящего страха уходит. Акафист заканчивается, и рассказчик продолжает:
– Ещё там грохот, грязь. Всё чёрное, грязное. И какие-то люди в грязи делают какую-то бессмысленную работу. Я увидел там своего отца. Сейчас молюсь вот за него. Сколько уже панихид заказал! Ещё увидел одного парня, который за несколько лет до моей болезни другу моему отвёртку в спину воткнул.
Я не хотел оставаться в этом месте. Не хотел! Я вспомнил о своей маленькой дочке. А ей годика три всего было. Кто без меня её вырастит? Кто поможет? Я начал молиться. А в то время я в церковь не ходил. О вере не думал. Жил сегодняшним днём, и о том, что какая-то там загробная жизнь существует, не помышлял даже. Знал только одну молитву. Да. Одну-единственную. «Отче наш». Бабушка меня когда-то научила.
Собрался с силами и стал эту единственную известную мне молитву читать: «Отче наш, иже еси на небесех… Господи, помоги мне! Да святится имя Твое… Я ещё не готов к смерти! Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли… Господи, смилуйся, дай мне ещё время на покаяние! Я не хочу здесь оставаться! Хлеб наш насущный даждь нам днесь, и остави нам долги наши, яко же и мы оставляем должником нашим»…
А бесы тут как тут. Навалились на меня, не дают молиться. Путают мысли. «Я неправильно жил, Господи! Я про Тебя не думал. Не оставь меня, как я оставил Тебя! Я исправлюсь! Дай мне время на покаяние! Мне ещё дочку нужно на ноги поднять! Ради дитя невинного смилуйся, Господи! …Отче наш… И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого!»
И вернулся. Ожил.
Врачи поражались. Слишком много времени прошло до операции. Они уже приготовились моё тело в морг отправлять. Медсестра потом говорила, что у меня как-то даже кровь загустела, нельзя было капельницу поставить. В общем, труп практически. И вдруг очнулся. Решили: медицинское чудо. А я-то знаю, Кому это чудо принадлежит!
Вышел из больницы, пошёл в церковь. Первая моя служба была. Если б ты знала, как она мне тяжело далась! Видимо, грехов много было – еле достоял. В храме тепло – а я замёрз. Мёрзну – сил нет. И пот холодный по спине. Взмолился Господу: «Господи, помоги мне службу до конца достоять!» И достоял. Ну а потом уже легче было. На других службах-то.
– Миша, ты поэтому в монастыре теперь трудишься на послушании?
– Ну а как ты думала?! Что меня от больших денег и мирской жизни могло в монастырь привести?! Я ведь привык жить по своей воле. Вот дочку выучил и уехал в обитель. Теперь на послушании у духовного отца живу. О душе думаю. Потому что знаю, что с ней случиться может. Старец мне сказал: «Ты, когда в миру жил – спал. А сейчас проснулся. И понял, что такое жизнь, что такое душа и почему о спасении нужно думать до того, как умрёшь».
И Миша снова включает акафист. Мы едем дальше и слушаем. Я вспоминаю свою знакомую. Она не верит в Бога, некрещеная и креститься не собирается. Говорит:
«Я знаю, что умру и исчезну. Какая мне разница, что будет с моим телом после смерти! Пускай меня кремируют! Душа? Какая душа?! Где доказательства, что она существует?!»
Господи, дай нам всем время на покаяние! Помоги очнуться от сна и вспомнить о Тебе! «Отче наш, иже еси на небесех…»
Молитва Веры
Новые знакомые
Я приехала в Калугу поздней электричкой и опоздала на последний автобус в Оптину. Позвонила духовнику, и он помог: через полчаса к автовокзалу подъехали его духовные чада, муж с женой, у которых я и заночевала. Встречали меня, совершенно незнакомого человека, как дорогого гостя. После первой встречи мы продолжали общаться, новые знакомые тоже приезжали ко мне домой. За время нашего знакомства я узнала эту семью близко, узнала об их непростой и очень интересной жизни. Они разрешили мне записать свои истории, изменив имена.
Мамина родня
Екатерина родилась в селе Татаюрт в Дагестане, у неё есть сестра-близнец Надежда и младшая сестра Людмила. Мама у них русская, её деды и прадеды когда-то жили в станице Александрийской. Это была одна из чисто русских станиц у Каспийского моря, где веками жили терские казаки.
Прадедушка – станичный атаман владел конным и рыболовным заводами, мельницей. Рабочие его очень любили. Бабушка Екатерины, Лидия, была старшей дочерью в семье. Для всех дочерей готовилось приданое, каждая носила серьги с бриллиантами и хранила шкатулочку с драгоценностями. Когда началась Гражданская война, красноармейцы утопили богатых станичников на корабле, среди них находились прадедушка и прабабушка.
Бабушка Лидия, которой в то время исполнилось двенадцать лет, спрятала семейные драгоценности. Их так и не нашли, но забрали всё, что смогли. Младшая сестрёнка бабушки, двухлетняя Даша, как-то играла в песочке. В ушах ребёнка поблёскивали бриллиантовые серьги. В это время мимо проезжали красноармейцы, и Лидия увидела, как один выхватил саблю, а второй отстранил руку, занесённую для удара: пожалел ребёнка – и просто вырвал серёжки, порвав мочки.
Много лет спустя маленькая Катя спросит у бабы Даши:
– Бабушка, а почему у тебя ушки порваны?
А когда Катя вырастет и поступит в медицинское училище в Кизляре, в 1972 году её вызовут в НКВД, и сотрудники ОБХСС будут допрашивать студентку-отличницу:
– А не рассказывала ли тебе твоя бабушка, где спрятаны сокровища вашей семьи?
Папина родня
У папы в родне были кумыки и ногайцы. Он не стал регистрировать брак с русской, как позднее узнала мама, у него уже была жена-кумычка. Водитель по профессии, отец, видимо, и в других городах имел «жён», тем более что местные законы, сурово хранящие целомудрие женщин, к мужчинам относятся снисходительно и негласно разрешают многожёнство.
Родители у отца умерли: мама – при родах, папа – вскоре после мамы; жив был только дед. Он жил в горном ауле. В то время русские женщины в Дагестане вели себя по местным обычаям: носили платок и одежду с длинными рукавами, опускали голову, если навстречу шёл мужчина. В Татаюрте, где было много русских, женщины могли выходить на работу, в магазин без мужского сопровождения, а в горах женщина одна не выходила за калитку дома.
Мама соблюдала местные обычаи. Была она женщиной очень красивой, но скромной, одевалась строго, вкусно готовила, и дед принял её и признал внучек, правда, звал их по-своему: Катю – Кумсияит, Надю – Назифа, а Людмилу – Лайла. Поездки к деду в горный аул девочки запомнили на всю жизнь и даже научились от него языку.
Традиции гостеприимства
В памяти осталось традиционное горское гостеприимство. В горах путник подвергался опасности замёрзнуть, даже погибнуть, но он знал: если доберётся до ближайшего жилья – его встретят как дорогого гостя. В горских домах даже держали специальные шубы для гостей, чтобы те могли согреться с дороги.
В Татаюрте жили люди многих национальностей, у Кати в классе были русские, кумыки, ногайцы, чеченцы, немцы. Помогали друг другу во всём. Принято было угощать соседей. Приготовит мама хинкал и угощает всех. И их тоже все соседи угощают.
Много лет спустя, когда переехали в Россию, мама на следующий после переезда день так же приготовила хинкал и постучала в дверь соседям. Соседка выглянула, очень удивилась:
– Нам ничего не нужно! И ничего нам больше не носите!
И захлопнула дверь. Катя утешала расстроенную маму:
– Мамочка, это большой город! Здесь не принято угощать незнакомых людей!
Как Надю окрестили
Когда близнецам было три года, Надя тяжело заболела. Положили ребёнка в больницу, а там у неё после укола образовался абсцесс. Гной, температура. Отправили Надю с мамой в районный центр, в Хасавюрт. Но и там девочке не стало лучше, она уже отказывалась от еды. Начался сепсис.
И врач попросил маму забрать дочку домой:
– Она у вас всё равно умрёт, везите уж домой, зачем вы нам будете показатели портить? Сами подумайте: и вам пользы нет и нам один вред… Везите-везите! Видите ведь: мы старались, лечили, но не помогло…
И мама, завернув ребёнка в одеяльце, понесла легкую, ставшую невесомой дочку на автобус. У автовокзала встретила одну верующую старушку, и та, расспросив заплаканную женщину, решительно сказала:
– Окрестить нужно ребёнка! Иди в храм!
Прямо сейчас иди! Ни минуты не теряй!
– Так как же я пойду… У меня муж мусульманин. Он хоть и не особо верующий… Но узнает – убьёт!
– Тебе что дороже – жизнь ребёнка или гнев мужа?!
И мама понесла умирающую Надю в православный храм, единственный в Хасавюрте. Священник сразу же понял, что жизнь в девочке еле теплится, и тут же окрестил её.
Выходит мама с ребёнком на руках из храма, а им бабушки говорят:
– С праздником! Христос воскресе! Пасха ведь нынче!
И кто-то им яйца крашеные протягивает – поздравляет с Пасхой.
Сели они в автобус, едут домой, а у мамы слёзы текут ручьём, она ничего от слёз не видит, одна дума: доченька умирает. Вдруг ребёнок начал в одеяле трепыхаться. Мать испугалась: неужели агония началась?! А Наденька из одеяла выглядывает, и глазки у неё – живые, ясные. И просит слабеньким голосочком:
– Мамочка, кушать хочу…
А у той и припасов никаких – не до еды самой, а ребёнок уже и есть не мог. Схватилась за котомку, а там яйца пасхальные. Очистила дрожащими руками яйцо, положила кусочек в ротик дочурке, та пожевала, проглотила. И просит:
– Ещё, мамочка… только с солью…
И вот мама кое-как до дому доехала, вбегает с Наденькой на руках в дом и кричит страшным голосом:
– Соль, соль! Скорее дайте соль!
Вот так безнадёжная Надя выздоровела. Потом, спустя годы, сама мама вспоминала с улыбкой: ведь так переволновалась, что ни молока для ребёнка, ни каши просить стала, а соли – яйцо посолить…
Детство
Катя и Надя росли, учились в школе. Помогали маме по хозяйству: у них был огород, куры, бараны. Папа не пил, не курил, но был очень злой, крутого нрава. Сёстры так боялись отца, что маленькими, в отсутствие мамы, заслышав его шаги, прятались под кровать…
Мама никогда не спорила с папой, поперёк слова не говорила. Терпела, даже узнав про жену-кумычку. Терпела, потому что по местным обычаям, если муж бросает жену с детьми, она считается виноватой и к её дочерям никто не придёт свататься. А если и посватаются, то те, за кого никто замуж не идёт, либо разведённые. Мама осмелилась расстаться с отцом, только когда дочери выросли, получили образование и уехали из дома.
Татаюрт
Вокруг села Татаюрт земля – глина, на солнце она лопается кусками. Потрескавшаяся от жары глина и, как испарина, выступает соль, – называется такая земля солончак. На ней почти ничего не растёт, только верблюжья колючка и кустарник перекати-поле. Летом он зелёный, а осенью отрывается под корень и катится по земле шариком невесомым. Ни дров, ни угля, насобирают перекати-поле, а он горит, как бумага. Из деревьев росли тополя, высокие, как пирамиды, ствол просто огромный.
В самом селе, где огороды поливали из канала Дзержинки, росло всё: черешня, яблони, вишни, персики, дичка-абрикос, виноград. Выращивали помидоры, огурцы, арбузы. В канале вода как в Тереке, а в Тереке – непрозрачная, чёрная, иловая.
Ребятишки искупаются – ил в волосах, расчёска не берёт. После купания бежали к трубе, из неё текла вода артезианская, и смывали с себя грязь. Там же брали питьевую воду. Воду называли артезианской, а запах у неё – сероводородный, и была она не очень холодная, не ледяная.
Как сёстры друг друга спасали
В школе на уроках труда точили мотыги и лопаты и шли на приусадебный участок рядом с каналом. После работы купались тут же в канале. Как-то раз Катя с Надей заплыли в место, где канал поворачивает, а там – водовороты. Начали они тонуть. Потом вспоминали, что у обеих вся их прошедшая коротенькая жизнь перед глазами промелькнула. И обе представили в этот страшный момент одну картину: вот они утонули, и стоят два гробика, и мама рыдает. И у обеих одна мысль: пусть хоть другая выживет – маме в утешение. И сёстры пытались вытолкнуть одна другую на безопасное место, и ни одна спастись из-за этого не могла.
А одноклассники думают: играют сёстрёнки, дурачатся. Только когда обе скрылись под водой, поняли, что дело неладно. Мальчишки бросились в воду и вытащили обеих на берег. Они пришли в себя и спрашивают друг друга:
– Я тебя выталкивала, что же ты не спасалась!?
– Как же я тебя брошу?! Я тебя выталкивала, чтобы ты спаслась!
Младшая сестра
Маленькой сестрёнке Людочке было четыре месяца. Как-то мама сидела на кровати и кормила ребёнка грудью. Вдруг в дверь вошёл приехавший брат отца. Мама тут же застегнула платье и встала перед мужчиной. Он велел ей сходить к соседям и спросить о покупке барана, и мама, оставив ребёнка на кровати, пошла к соседям. Она думала, что брат побудет в комнате, а он тоже вышел, не обращая внимания на младенца.
Девочка была спелёнута и лежала вдоль высокой кровати. Как она смогла быстро придвинуться к краю и упасть? Когда мама прибежала, Людочка была на полу и громко кричала от боли. Оказалось, она повредила позвоночник и ногу. Медицинская помощь в селе в то время находилась на низком уровне, и медики ничего не определили. Лишь позднее мама заметила, что ребёнок не может опираться на одну ножку. Вот такое несчастье случилось с младшей сестрой. Девочка выросла умная и красивая, с роскошными длинными волосами, но с горбиком, и одна нога короче другой.
Пойдёт она со старшими сёстрами гулять, увидит сверстников, глазёнки загорятся – хочется ей поиграть с ними, подружек себе найти. Но никто не хотел играть с малышкой, дети дразнили её ведьмой: длинные волосы, горб, палка в руках. И Катя с Надей защищали сестрёнку.
Как-то раз, ещё в детстве, Людочка спросила у Кати:
– А когда я умру, там, в загробной жизни, я буду нормальная или такая же, как сейчас?
И у Кати перехватило дыхание, она не смогла ничего ответить. А Люда сказала:
– Ничего, не переживай из-за меня… Кто знает, почему я такая? И кто знает, что бы со мной стало, если бы я была здорова?
Людмила выросла очень умным и добрым человеком, окончила университет в Махачкале по специальности «математика-информатика» с красным дипломом, занимала первое место в турнирах по шахматам среди женщин в Дагестане.
Мирская грязь не коснулась её. Она учила детей в школе, работала библиотекарем. К вере пришла уже зрелым человеком.
Как Людмила стала верующей
Младшая сестра выросла человеком цельным, живёт тем, во что верит. И уж если поверит – то всей душой. Долгие годы Люда была неверующей, и пришла она к вере очень необычно.
В их доме водопроводная система была самодельная, шланг с водой вёл к умывальнику и прочим удобствам. Как-то утром мама пошла в ванную. Ещё как следует не проснувшись, крутит кран. И в этот момент тяжёлый шланг срывается, и поток ледяной воды окатывает пожилую женщину с ног до головы. Шланг крутится, вода под напором бьёт, мама очень пугается.
Когда Люда прибежала на её крик, перекрыла воду, мама была не в себе. Показывает на мешок с мукой в прихожей:
– Что это?
– Мешок с мукой, мамочка. Показывает на канистру с водой:
– А это что?
– Канистра, мамочка. Мама снова на муку:
– А это что?
После того как она несколько раз одни и те же вопросы задала, Люда испугалась. А маме ещё хуже стало: начала она смеяться, прямо-таки хохотать. Хохочет каким-то диким смехом, так что у Людмилы мурашки по коже бегают.
Жили они с мамой вдвоём, были очень близки друг другу, и вот такое несчастье… Придёт ли мамочка в себя? А если так и сойдёт с ума? Накапала ей успокоительное.
Время идёт, час, два, а маме лучше не становится, она не приходит в себя и только хохочет диким смехом, как сумасшедшая. То ли «Скорую» вызывать, то ли за соседями бежать… А помогут ли? Вдруг ещё хуже станет… Люда знала случаи, когда от испуга люди теряли рассудок навсегда.
Отвела маму в спальню, положила на кровать, а когда та забылась в каком-то бреду, Люда побежала на кухню. У них в кухне стояли две самодельные иконочки, вырезанные то ли из газеты, то ли из журнала. Настоящие иконы в то время достать трудно было, так мама сама их сделала.
И вот Людмила встаёт на колени прямо здесь, на кухне, на ледяной пол, и начинает молиться:
– Господи, прости меня, я никогда не молилась и никогда не была верующим человеком. Прости меня, пожалуйста, что я так неблагородно поступаю, что обращаюсь к тебе только когда у меня случилось несчастье. Пожалуйста, прости.
Я просто не верила в то, что Ты есть… Если Ты есть, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, помоги мне! Исцели мою мамочку! Она самый близкий мне человек на всём белом свете! Ты ведь знаешь, Господи, что я инвалид… У меня горб. И я не могу ходить без палочки. И у меня нет никого, кроме мамы. И я никогда не роптала на свою судьбу, Господи! Принимала всё без ропота… Но, прошу Тебя, если Ты только есть, не лишай меня моей мамы! Пусть она не сойдёт с ума, пусть останется в здравом рассудке!
А если Ты мне поможешь, то обещаю, что буду всегда в Тебя верить! И буду молиться Тебе! Смилуйся, Господи, и помоги мне! Прости моё неверие и дай мне веру!
Так она молилась и плакала на коленях на холодном полу. А потом услышала голос мамы. Медленно пошла в спальню и увидела, что мама проснулась, что она стала прежней. Никаких следов помешательства больше не было, и мама даже не помнила, как испугалась она и как странно вела себя несколько часов назад.
А Людмила стала глубоко верующим человеком. Сейчас она трудится в калужском храме за свечным ящиком.
Как Катя пришла к вере
Катерина пришла к вере в трудную минуту, как и её младшая сестра.
Работала Катя фельдшером в военном городке, там познакомилась с молодым офицером, который стал её любимым мужем. Родилась дочка, хлопоты семейные, остановиться некогда. Забеременела второй раз.
А у неё была соседка бездетная. И вот повадилась эта соседка ходить к Кате в гости, придёт и каждый раз гладит её по животу:
– Как там малыш поживает?
А у самой глаза злые-презлые. Катя уже и не рада, что поделилась, рассказала, что ребёночка ждёт. Очень ей не нравились эти чужие прикосновения к её животику, который ещё и не виден был совсем – шёл четвёртый месяц беременности.
Как-то пирог собралась постряпать. Старшая дочка с бабушкой, а Катя на кухне возится. Заходит соседка. Только Катя стала пирог ставить в духовку, наклонилась с противнем в руках, а та опять её по животу гладит:
– Как малыш поживает?
Сама улыбается широко, а глаза как обычно – злые-презлые.
Катя просит:
– Пожалуйста, не трогай меня, я ведь уже говорила, что мне не нравятся твои поглаживания.
Поднимается от плиты и чувствует – у неё кровотечение началось. Испугалась. Соседка тут же отправилась восвояси, а Катя мужу стала звонить. Муж быстро прибежал, повёз её в больницу.
В больнице сразу же предложили аборт – кровотечение сильное. А у Кати в голове одна мысль: живой ребёночек, нельзя убивать. В то время УЗИ не было, положили молодую женщину на сохранение. Делают уколы. Кровотечение меньше стало, но до конца не прекращается.
И вот лежит она неделю на сохранении, лежит вторую, и врач ей каждый день предлагает аборт сделать, а Катя каждый день отказывается. Женщины в палате вслух между собой рассуждают:
– Я вот знаю случай, такое же кровотечение было, так потом ребёночек-то без руки родился!
– Ага! Я вот тоже слышала про такое, так младенец и без ножек был!
Катя укроется с головой одеялом, чтобы не слышать, а сама плачет. И молится день и ночь:
– Господи, помоги! Господи, защити! Ты создал всё вокруг, Ты – Творец Вселенной! Что Тебе стоит, Господи, сохранить мне моего ребёночка?! Он такой крошечный, Господи, я так ждала его, пускай он родится здоровеньким! Смилуйся над нами, помоги! Я раньше никогда не молилась, Господи, но, если Ты есть, помоги мне, и я всегда буду верить в Тебя, буду молиться и ходить в церковь!
И вот как-то врач приходит на осмотр и Кате заявляет:
– Всё, голубушка, или мы тебя чистим, или пиши расписку и домой отправляйся!
А Катя в этот день почувствовала: ребёночек зашевелился – живой, значит!
И она написала расписку и поехала с мужем домой. Едет и думает: если дома кровотечение не прекратится, нужно будет возвращаться в больницу и делать, что врач советует. Приезжают домой, а кровотечение полностью прекратилось, и беременность до самого конца протекала абсолютно нормально. В срок Катя родила здоровую доченьку.
Сейчас её дочка – матушка, жена священника, мать двоих детей. А Катя – глубоко верующий человек, ездит по выходным в Оптину, окормляется у оптинского духовника.
Молитва Веры
Жива и в добром здравии и мама трёх сестёр. Ей уже под девяносто, и зовут её Вера (это имя мы менять не стали). Несмотря на почтенный возраст, она не только выполняет большое, почти монашеское молитвенное правило, но и молится за всех, кто записан в её синодике. А записаны там многие люди, не только родные, но и дальние, просто те, кто нуждается в молитвенной помощи. Иногда Катя просит маму:
– Мамочка, отдохни, поспи подольше! Но мама отвечает:
– Что ты дочка, я ещё не успела помолиться… А ведь люди ждут молитвы…
Радости Надежды
Посвящается сёстрам Екатерине, Надежде, Людмиле, их маме Вере и сестре мамы Надежде, героям рассказа «Молитва Веры»
Ветер странствий гулял по шумному автовокзалу, наполнял душу радостной суетой, предвкушением встреч и грустью расставаний. Люди спешили – входили и выходили, наскоро пили кофе, покупали снедь в буфете, увешанном разноцветными гирляндами. В углу таинственно светилась ёлочка, и буфетчица, молодая, весёлая, круглолицая, в золотом парике из новогоднего дождика, задорно приговаривала, обслуживая покупателей: «Сэндвичи, пицца – нельзя не насладиться! С Новым годом поздравляем, нашу пиццу покупаем!»
Надежда купила чай, эту саму пиццу – небольшую, горячую, вкусно пахнущую, присела за небольшой круглый столик: до автобуса ещё минут двадцать. Откусила кусочек – действительно неплохая пицца.
Она ехала в гости к сестре и племянницам в Калугу, почти пять часов на автобусе от Москвы, собиралась встретить с родными Рождество, съездить вместе в Оптину пустынь.
Ела не спеша, отпивала небольшими глоточками горячий крепкий чай, любовалась ёлочкой, оживлёнными лицами людей вокруг, смешной буфетчицей с золотыми волосами. Синие утренние сумерки за окном таяли, занимался новый день, и на душе было мирно и спокойно.
– Этой пиццей, что ли, наслаждаться?! Эх, какая дрянь – эта ваша заливная рыба! И вместо кофе бурду какую-то наливаете!
Резкий ворчливый голос совсем не подходил к ярким огонькам, любовно украшенной ёлочке и радостной атмосфере новогоднего буфета. Надежда обернулась: за соседним столиком седой мужчина, внушительный, одетый дорого и солидно, продолжал громко возмущаться:
– Когда уже научитесь нормально готовить?! Безобразие!
Мужчина оглянулся вокруг в поисках поддержки, но посетители буфета отворачивались, всем неприятно было его недовольство. Может, кофе и недостаточно хорош, но кто бы и ждал чего другого от обычного пакетика «три в одном». Не в ресторане ведь собрались и не на домашней кухне с туркой в руках, от которой так и тянет дразнящим ароматом…
Буфетчица перестала улыбаться – расстроилась, стянула с головы золотой дождик, стала обслуживать дальше без новогодних поздравлений. Надежда почти физически почувствовала, как в праздничный мирок буфета вместе с солидным господином вплыли волны раздражения, стали расходиться кругами.
Она встала и вышла на улицу, где тихо, наперекор спешке людей, падали снежинки, покрывая свежей белизной черноту дороги.
Автобус, большой и уютный, наполовину пустой, приятно пах кофе, который допивал водитель из маленькой чашки, кожаными сумками и мандаринами из соседних кресел, где возились с пакетами две девушки. Надежда достала из сумки пакетик с фруктами, устроилась у окна поудобнее – она любила дорогу, любила смотреть в окно и медленно, не спеша думать о чём-то приятном или вспоминать что-то доброе, радостное. А воспоминаний у неё было много – за плечами долгая жизнь.
– Пять часов в этой развалюхе трястись – кошмар просто! Сумку уберите из-под ног, как я садиться должен?!
На сиденье рядом опускался тот самый солидный седой мужчина. Надежда не стала отвечать грубостью на грубость. Наоборот, отозвалась приветливо:
– Простите, сейчас уберу.
Задвинула сумку под ноги, улыбнулась попутчику, протянула пакет:
– Угощайтесь! Яблоки очень сладкие, мытые. А вот мандарины.
Мужчина посмотрел на пакет, помотал головой, отказываясь от угощенья. Помолчал, а потом уже совсем другим голосом сказал:
– Неудобно Вам с сумкой под ногами сидеть. Давайте наверх её закину.
– Я Вам очень благодарна, только она ведь тяжёлая…
– Ничего, не очень тяжёлая… вот… так удобнее?
– Да, я Вам очень признательна! Спасибо большое! Может, всё-таки яблочко?
И попутчик взял яблоко, надкусил и наконец тоже улыбнулся.
– Извините за ворчание. Может, я немного и ворчливый, но вообще не злой. Разрешите представиться: Николай Иванович. Можно просто Николай.
Надежда посмотрела внимательно на мужчину – она обычно хорошо чувствовала людей: да, Николай был ворчливым, но волн злости от него не исходило, похоже, на самом деле не злой…
– Почти тёзки: Надежда Ивановна. Просто – Надежда. А почему вы ворчливый?
– Хм… Жизнь прожил долгую, тяжёлую – вот и раздражительный стал… Помирать скоро – а радостей никаких в жизни не было… Да что там – вам, молодым, не понять, вам кажется: вся жизнь впереди!
Надежда помолчала немного. Подумала: иногда люди бывают раздражительными от одиночества. Им плохо, одиноко, и они бессознательно пытаются привлечь к себе внимание хотя бы раздражением и ворчанием… Улыбнулась и сказала:
– Да я и не молодая совсем… Молодой меня только в полумраке автобуса можно назвать.
– У женщин, как известно, о возрасте не спрашивают. А сейчас вообще трудно возраст женский определить: все моложавые, молодящиеся.
– Моложавой – это как Господь управит, а вот молодящейся – упаси Бог: зачем? У каждого возраста свои радости. И я свой возраст не скрываю: знаете, я уже в том возрасте, когда его можно не скрывать. Родилась в тридцать седьмом году – вот и считайте.
– Так мы ровесники?! Ну, тогда вы меня должны понять: что мы видели в жизни, какие радости?! Военное голодное детство, да и потом ничего хорошего не было.
– Как это не было?! В моей жизни радостей случилось много.
– Наверное, из богатой семьи? Родители – московские начальники?
– Я родилась в Татаюрте.
– Что такое Татаюрт? Кавказ? Дагестан?
Так вы с Кавказа?
Автобус вздрогнул и медленно стал набирать скорость. Надежда откликнулась:
– Мои предки – терские казаки. Деды и прадеды когда-то жили в станице Александрийской. Это одна из чисто русских станиц у Каспийского моря.
Она задумалась, вспоминая:
– Татаюрт… Жили без удобств, без дров и угля.
Помолчала, вспоминая, и, под ровный гул мотора, почему-то продолжила:
– Мы с сестрой всегда собирали бурьян, чтобы топить печь. Я ходила босиком, и, когда мне подарили старые кирзовые сапоги, это была большая радость. Ничего, что целый только правый, а левый на три пальца дырявый – зато у меня теперь были свои сапоги! Мама набила дырявый сапог сеном, и я ходила важно в сапогах… Знаете, когда мне, уже взрослой женщине, муж подарил шубу, я так не радовалась этой красивой шубе, как своим дырявым сапогам! А вы говорите: какие радости…
Николай Иванович задумчиво молчал. Потом попросил:
– Пожалуйста, рассказывайте дальше – у вас дар рассказчика, вы знаете об этом? Я в таком унынии пребывал, а рядом с вами уныние отходит потихоньку… Пожалуйста, будьте так добры, рассказывайте, а?
Надежда улыбнулась:
– Как-то пошли мы с сестрой за бурьяном, стоял мороз, и у меня пальцы левой ноги даже побелели от холода. Набрали вязанки бурьяна, идём по мосту, а мост навесной – с одной стороны проволока, а с другой – ничего нет. Шум, ветер дует, и меня стало сносить. Бурьян – в речку, я за ним потянулась – и тоже в речку. И понесло меня по реке, понесло… Сестра вытащила – сумела, успела, не испугалась сама утонуть – вот радость-то! Пришли домой, окоченевшие, мама ругается, а я даже не чихнула – тоже радость!
Бурьяном топили печь, мама золы в мешочек насобирает, воды нагреет, в бочку нальёт, мешочек с золой бросит – купаемся по очереди – хорошо! Потом чистой водой ополоснёмся… Золой и стирали. Знаете, не хочу рассказывать так, чтобы вы думали – приукрашивает. Было всякое, вот, скажем, вши нас мучили очень, простите уж за такие подробности…
– Вши – дело знакомое… Примета военного детства…
– Ах, как эти вши нас заедали! Помню себя совсем маленькой: носки мне связали, я смотрю на свои ножки в носках, и прямо в дырочках носков вши сидят – и кусают меня. Мама бьёт их, бьёт этих вшей, выбирает из головы и никак выбрать не может.
Читать бесплатно другие книги:
