Голоса из России. Очерки истории сбора и передачи за границу информации о положении Церкви в СССР. 1920-е – начало 1930-х годов Косик Ольга
Светлой памяти моих родителей Владимира и Нины
Рекомендовано к публикации Издательским Советом Русской Православной Церкви ИС 12–122–2282
© Косик О. В., 2011
© Издательство Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, 2013
Вступление
Сопротивление насилию становится особенно трудным в условиях информационной изоляции. Поэтому важной составной частью гонений на Русскую Православную Церковь в XX в. была борьба с правдивой информацией о Церкви и ее служителях. Дело не ограничивалось сокрытием истинного положения в церковной сфере или облечением в покров тайны действий представителей власти. Средства массовой информации публиковали сведения, не имеющие ничего общего с реальностью, распространяли ложь и клевету, формируя сознание безрелигиозного человека, строителя «светлого будущего».
Блокирование каналов связи, развитая система дезинформации, запрет на объективное освещение событий легли в основу информационной деятельности властей в религиозной сфере. Почти все попытки распространения сведений об истинном положении Церкви стали расцениваться как контрреволюционная деятельность или антисоветская пропаганда, а если материал готовился к передаче за границу, то это характеризовалось как шпионаж.
Постепенно создавалась монополия на информацию с целью трансформации ее в выгодном для властей ракурсе.
В ответ на это развивалась деятельность по сбору, сохранению, копированию и распространению информации о Церкви. Выдающийся историк и собиратель церковных документов М. Е. Губонин писал: «…при всем (мягко выражаясь) “своеобразии” тогдашней церковной обстановки (20–40-е гг.) стремление к сохранению письменных памятников текущей церковной истории не ослабевало среди некоторых представителей общества, жившего интересами Церкви, хотя и было обставлено весьма значительными трудностями бытового порядка»[1].
Информация о церковной жизни в стране поступала в канцелярии высшей церковной власти; некоторые собиратели архивов хранили наиболее важные директивные партийные и государственные материалы, оригиналы и копии официальных церковных документов, письма, порой заменявшие архиерейские послания и обращения, богословские трактаты с анализом современной ситуации, вырезки и копии публикаций иностранной печати о положении Церкви в нашей стране, цитаты из опубликованных в Советской России и СССР статей, книг, авторам которых было дозволено цитировать церковные документы.
Церковные деятели искали и находили способы передачи важных документов или корреспонденций за границу, где эти материалы зачастую попадали на страницы эмигрантских газет и журналов. Сделав круг, эта информация иногда возвращалась на родину. Вновь попавшие в Россию материалы о Церкви распространялись с помощью копирования на машинке или от руки и становились известными значительному числу людей. Порой легче было ознакомиться с выпиской из зарубежного издания, чем получить доступ к информации о Церкви в своей стране.
Информирование зарубежья имело целью побудить религиозных политических и общественных деятелей других стран, правительств, общественных организаций к выступлению в защиту Русской Церкви, а также к оказанию материальной помощи ссыльным и заключенным. Другой причиной поиска этих контактов было ожидание моральной поддержки со стороны эмигрировавших церковных деятелей. Особенно это касалось выбора тактики действий в сложных и конфликтных ситуациях, зачастую спровоцированных властями, как, например, обновленческий раскол или отход части духовенства и мирян от митрополита Сергия (Страгородского) после выхода его декларации 1927 г.
И действительно, на страницах эмигрантских газет то и дело появлялись материалы, посвященные гонениям на Церковь, письма иерархов, указы высшей церковной власти, обзоры церковных событий.
Революция и Гражданская война разорвали народ, семьи, Церковь. Понятен острый интерес эмигрантов к тому, что происходило в оставленной ими стране. Положение Церкви волновало изгнанников, которые старались вникнуть в сущность сложных церковных ситуаций, возникавших в России. Материалы черпались из советской прессы, из частных писем, из рассказов беженцев и оказавшихся в командировке научных сотрудников. Находились люди, взявшие на себя переправку за границу сведений о том, что происходит в Русской Церкви. Их имена при публикации этой информации по понятным причинам не сообщались. Освещение событий было довольно оперативным, хотя тайна порой порождала фальсификации.
Власти в России недаром боялись этих утечек информации – вмешательство Европы во внутреннюю политику большевиков было крайне нежелательным, мешало осуществлению задуманных проектов, создавало ненужные советскому правительству ограничения в дипломатических и экономических контактах с другими странами. Любая связь с заграницей, даже между родственниками, расценивалась как тяжелое преступление. В эти годы было прервано общение между самыми близкими людьми. Налаживание информационных каналов было делом крайне рискованным, их обнаружение влекло за собой большие сроки заключения или расстрел. Поэтому надо воздать должное тем, кто сопротивлялся гонениям на правду, разыскивая, собирая, копируя и передавая за рубеж церковные документы. Деятельность людей, взявших на себя подобный труд, должна быть изучена и оценена как особый подвиг во имя веры.
С целью ознакомить эмиграцию с положением Церкви в оставленной стране составлялись сводки, исторические обзоры, очерки. Так было положено начало первым трудам по истории Церкви эпохи гонений. Эти труды вошли составной частью в последующие обзоры, курсы истории и статьи, хотя имена многих первых собирателей первоисточников долгое время оставались неизвестными.
Задача этой работы – восполнить пробел, чтобы оценить по достоинству труды тех, кто в первые десятилетия советской власти собирал свидетельства церковной жизни, проникал в суть разворачивающихся событий, сохранял и передавал за границу эти материалы. Деятельность М. Е. Губонина, А. П. Вельмина, Г. А. Косткевича, М. А. Новоселова и других, еще неизвестных собирателей церковных материалов не может быть оставлена без внимания и должной оценки.
В изучении источников по церковной истории бывает особенно интересна судьба документа, его нелегкий путь к тем, кому он адресован. Изучение подобных сюжетов выявляет много неожиданного о создателях и распространителях документов, о восприятии их содержания, о подвиге первых летописцев эпохи гонений. Немало говорит о документе место его обнаружения – найден ли он в старых подшивках газет, в фондах ГА РФ или в архивах ФСБ.
Исследователю информационной деятельности надо постоянно иметь в виду работу органов власти в этой области. Время 1920–1930-гг. характеризовалось широким использованием фальсификаций, подделок, созданных для борьбы с Церковью, а также со всеми возможными группами людей и организациями, созданными вне официальных структур.
Один из авторов журнала русских анархо-мистиков «Рассвет»[2] писал о создании подобных фальсификаций: «В основание этих “документов” кладутся обычно подлинные материалы или же сведения, добытые агентурами ГПУ (технически эти данные в ГПУ называются “канвой”). Кроме того, содержание фальшивок тщательно подгоняется под определенные настроения при помощи “каэров”[3] соответствующей окраски. Затем, по изготовлении, фальшивки пускаются с определенной целью в обращение, как “нелегальные” документы (или издания) в России и за границей. Поэтому необходимо с большой осторожностью относиться к разного рода “документам”, поступающим из Москвы. Даже опытный деятель может быть введен в заблуждение противобольшевистским содержанием листовки, обращения или “манифеста”, если ему неизвестна цель, ради которой данный документ был изготовлен и пущен в обращение “кабинетом контра и дезо”»[4].
Конечно, факт изготовления документа в органах ГПУ-ОГПУ доказать довольно трудно, ведь все такие свидетельства до сих пор не разглашаются. Историк может лишь указать на степень вероятности такого происхождения документа, распространяемого в церковной среде.
Пути документа, его анализу и рецепции в эмигрантской среде, его судьбе посвящены многие страницы этой книги. Она не претендует на полноту охвата зарубежной прессы и архивных материалов на поставленную тему. В центре внимания не столько отражение картины церковной жизни в СССР, сколько проблема контакта, преломления, взаимодействия отечественной церковной среды со средой церковно-эмигрантской, которая, будучи оторванной частью Матери-Церкви, постепенно обретала своеобразные черты и принуждена была строить самостоятельную жизнь в чуждом окружении.
Материалы, собранные и обобщенные церковными деятелями в России и попавшие за границу, печатались в зарубежных изданиях, обильно были использованы протопресвитером М. Польским в его собрании церковных документов[5] и другими русскими церковными деятелями за рубежом и в нашей стране, изучались митрополитом Мануилом (Лемешевским), архимандритом (будущим митрополитом) Иоанном (Cнычевым)[6], М. Е. Губониным и др.
Таким образом, данная книга представляет собой в известной степени восхождение к истокам (или источникам) сведений, благодаря которым сложилось современное представление о событиях минувшей эпохи. Информация, как всякая отраженная действительность, в той или иной степени преломляла реальность. Определить степень, цель и добросовестность отражения – задача чрезвычайно сложная. С. Г. Петров справедливо задавал риторический вопрос: «Что значит “надежные источники информации” в советских условиях?»[7] Тем не менее не только документ, но и, образно говоря, «угол его отражения» – является полем исторического исследования, способного дать информацию о тех, кто этой информацией обменивался. Конечно, на процессы такого обмена оказывали большое влияние личностные, политические и ситуативные факторы. Часто недостает свидетельств для проверки информации. Однако и небольшой шанс получить новые сведения об исторических коллизиях под углом зрения создания, циркуляции и восприятия источников дает интересную перспективу в историческом исследовании.
Выражаю свою признательность тем, кто помог мне в подготовке настоящей книги – поддержкой самой идеи, сбором материалов, консультациями, внимательным прочтением рукописи и указанием на ее недочеты – в первую очередь ректору ПСТГУ протоиерею Владимиру Воробьеву, иерею Александру Мазырину, высказавшему ценные замечания, преподавателям Джорданвилльской Свято-Троицкой духовной семинарии протоиерею Владимиру Цурикову и диакону А. В. Псареву, которые обеспечили мне работу в Архиве семинарии, директору Славянской библиотеки в Праге Лукашу Бабка и сотруднице этого архива Анастасии Копршивовой за помощь в сборе иллюстративного материала. Также благодарю сотрудников Центрального архива ФСБ РФ, Государственного архива Российской Федерации, Центрального Государственного архива общественных организаций Украины. Выражаю сердечную благодарность П. Г. Проценко и моим коллегам: Н. А. Кривошеевой, Л. А. Головковой, О. И. Хайловой, А. Н. Сухорукову, Л. С. Аристовой, Н. С. Соловьевой и многим другим за советы и поправки. Для биографических справок и иллюстраций наряду с другими ресурсами использовались материалы базы данных ПСТГУ «За Христа пострадавшие».
Сбор информации о гонениях в комиссии Священного Собора и в канцелярии Святейшего Патриарха Тихона. Распространение посланий Патриарха
Начало вытеснения объективных данных о событиях в Русской Православной Церкви из информационной среды было положено уже декретом СНК «Об отделении церкви от государства и школы от церкви» от 23 января (5 февраля) 1918 г., в котором было сказано, что «никакие церковные религиозные общества не имеют права владеть собственностью. Прав юридического лица они не имеют»[8]. Этот параграф дал юридическое обоснование захвату полиграфических средств, создал непреодолимые препятствия для публикации религиозных изданий, в том числе книг Священного Писания, церковной литературы, периодической печати.
С помощью захвата синодальных, лаврских и монастырских типографий Церковь, ее правящие учреждения: Синод, епархиальные власти и сам Священный Собор – почти лишены были возможности сноситься между собой и с паствой, наставлять, осведомлять и поучать ее.
Протоиерей Павел Лахостский в своем докладе 29 марта (11 апреля) 1918 г. назвал этапы гонений на русскую Православную Церковь. Он говорил, что «гонения совершаются планомерно, по какой-то команде, с известной постепенностью. Сначала отнимаются средства оповещения о деятельности Собора, отнимаются типографии, синодальные и провинциальные, потом начинается грозный натиск на обители, попытка овладеть ими… <…> Затем начинается реквизиция монастырского имущества, денег, зданий, хуторов, земли, архиерейских домов <…> Далее идет реквизиция духовно-учебных заведений, свечных заводов и консисторий, и одновременно происходят аресты лиц, которые часто виновны лишь в том, что в момент реквизиции находятся на месте службы <…>. Наконец совершаются убийства, жестокие, зверские, совершенно бессмысленные, большею частью без предъявления обвинения…»[9].
Первым ответом Церкви на попытку лишить ее информации о происходящих событиях была организация сбора сведений о гонениях на Церковь. Постановлением Святейшего Патриарха и Священного Синода от 21 февраля (6 марта 1918 г.) № 49 было предписано епархиальному начальству сообщать обо всех случаях насилия по отношению к Церкви и ее служителям и учинять на местах надлежащие расследования[10]. На заседании от 15 (28) марта 1918 г. было решено образовать комиссию для разработки вопросов, связанных с гонениями на Церковь в составе членов Собора архимандритов Вениамина[11] и Матфея (Померанцева), протоиереев П. Н. Лахостского, П. А. Миртова, мирян Г. И. Булгакова, И. И. Беликова, М. Ф. Глаголева, В. И. Зеленцова, Н. Н. Медведкова и Т. Н. Нечаева. Комиссия была предназначена собирать все факты преследования за веру. На местах создавались особые комиссии для расследования каждого случая ареста, убийства, пролития крови, акты таковых расследований передавались в Священный Синод и докладывались на Соборе.
В вышеупомянутом докладе П. Н. Лахостского обобщался собранный комиссией материал, основанный на официальных данных, донесениях епископов и сведениях в официальных органах печати. Сведения к этому времени поступили лишь из семи епархий, однако докладчик отметил, что гонения распространяются на всю Россию и становятся все сильнее и сильнее[12].
Среди мер, предложенных на Соборе, обсуждались возможности использования средств оповещения о гонениях на Церковь, поскольку порой отсутствовали сведения даже об аресте членов Собора[13]. Предлагалось даже издание отдельной брошюрой соборного постановления о правовом положении Церкви в государстве. В те месяцы еще было возможно такое предложение: «Напечатать и раздать членам Священного Собора к их отъезду из Москвы краткое сообщение о пострадавших в нынешние дни гонений за Православную Веру и Церковь для распространения среди православного народа»[14].
В определении Священного Собора Православной Российской Церкви о мероприятиях, вызываемых происходящим гонением на Православную Церковь, от 5 (18) апреля 1918 г. указывались такие меры оповещения, как печатание и раздача членам Собора сообщений о пострадавших за православную веру в дни гонений, сбор сведений Высшим Церковным управлением и оповещение посредством печатных изданий и живого слова обо всех случаях гонений на Церковь, издание соборного постановления о правовом положении Церкви в государстве с разъяснениями для широкого распространения[15].
Усиление гонений, в частности в сфере информации, сделало невозможным осуществление большинства из намеченных мероприятий. В 1918 г. закрылось большинство церковных изданий – издаваемые Священным Синодом «Церковные ведомости», «Московские церковные ведомости» и др. Одновременно в официальной печати стало широко практиковаться распространение ложных известий, клеветы, сокрытие правдивых сведений о Церкви и пресечение их передачи частным путем, отбор информации компрометирующего характера. В обращении Патриарха Тихона Совету народных комиссаров от 26 октября 1918 г. говорилось: «Особенно больно и жестоко нарушение свободы в делах веры. Не проходит дня, чтобы в органах вашей печати не помещались самые чудовищные клеветы на Церковь Христову и ее служителей, злобные богохульства и кощунства»[16].
Это обращение было издано отдельным листком, который удалось напечатать в значительном количестве экземпляров[17]. Оно попало и на территорию, занятую Белой армией[18]. Листовки были предъявлены Патриарху Тихону во время допроса, причем его обвиняли в том, что он не реагирует на распространение его посланий среди населения, «особенно на юге, каковые послания выставляются как ценные аргументы, носящие имя и подпись высшего церковного авторитета всей России»[19]. Патриарх отвечал, что он не в состоянии противодействовать распространению посланий, которое является делом частной инициативы. Это обращение послужило причиной заключения Патриарха под стражу.
После отобрания типографий и закрытия периодических церковных изданий единственным средством оповещения верующих о событиях в Церкви, в частности о посланиях Патриарха, стали листовки и небольшие брошюры, которые удавалось напечатать при помощи небольших полиграфических средств, уцелевших от реквизиции.
Вскоре властями была выработана платформа для отказа в печатании любых церковных изданий. В октябре 1919 г. заведующий VIII отделом НКЮ П. А. Красиков писал в Центропечать в ответ на ходатайство одной из религиозных общин издать воззвание Патриарха Тихона от 8 октября 1919 г. «О невмешательстве в политическую борьбу»: «…с формальной стороны с точки зрения декрета от 23 января 1918 г. ходатайство религиозной общины о предоставлении ей права и возможности издавать и распространять воззвания является незакономерным, и разрешение в этом смысле было бы нежелательным прецедентом, так как религиозные общины не имеют прав юридического лица»[20].
Несмотря на позицию П. А. Красикова, воззвание удалось опубликовать отдельной листовкой[21].
Подобные листовки с посланиями Патриарха Тихона появлялись до 1922 г. включительно («О помощи голодающим, лето 1921 г.», «Об усилении помощи голодающим, 6 февраля 1922 г.» и др.). Однако печатание подобных публикаций постепенно подпадало под разряд подсудных дел и все чаще расценивалось как антисоветское и контрреволюционное деяние с соответствующей трактовкой и мерами пресечения. Так, в приговоре по делу Совета объединенных приходов г. Москвы, по которому проходили А. Д. Самарин и Н. Д. Кузнецов, обвиняемым инкриминировалась контрреволюционная деятельность, которая выразилась, в частности, в «распространении среди отсталых рабоче-крестьянских масс всевозможных брошюр, воззваний и листовок явно контрреволюционного характера»[22].
В 1922 г. была широко распространена листовка с посланием Заместителя Святейшего Патриарха митрополита Агафангела (Преображенского) к архипастырям и всем чадам Православной Церкви от 5 (18) июня 1922 г. Она попала за границу и была опубликована в ряде изданий[23].
Порой власти не препятствовали распространению посланий, но затем изымали их. Так, в одном из писем из России этих лет, о котором пойдет речь дальше, говорилось: «Пробовали печатать определения Синода отдельными листками для рассылки по церквам и епархии. Несмотря на то что на это всякий раз испрашивалось разрешение цензуры и все печаталось с соблюдением общих законов, готовые листы отбирались агентами ГПУ, как только их привозили из типографии в Донской монастырь»[24].
К середине 1920-х гг. Церковь почти полностью лишилась возможности издания полиграфической продукции. Тем важнее был поиск способов распространения сведений о Церкви в России и передачи их за границу, в среду эмигрировавшего духовенства. Благодаря мужественным действиям лиц, близких к Патриарху, наиболее важные его послания увидели свет на страницах зарубежных изданий.
Первые списки архиереев и епархий. Сводки Н. В. Нумерова
Списки гонимых архиереев стали составляться непосредственно после октябрьского переворота[25]. Создание этих списков в годы гонений XX в. было крайне важным и вместе с тем весьма опасным делом. С ноября 1917 г. понятия «епископ» и «гонимый епископ» стали синонимами. Архиереи постоянно подвергались арестам, ссылкам, нередко их предавали смерти, кроме того, большевистская власть направляла свои усилия на дезорганизацию церковного управления. Поэтому в условиях репрессий важнейшей и весьма трудной задачей стал сбор информации о составе епископата, о территориальном местонахождении архиереев, их юридическом статусе (например, заключенный, ссыльный) и пр. Известны слова Святейшего Патриарха Тихона: «Я посылаю архиерея на юг, а он попадает на север, посылаю на запад, а его привозят на восток»[26]. Патриарх благословлял составление и уточнение списков архиереев, без чего невозможно было осуществлять церковное управление.
В конце 1918 г. был составлен документ под названием «Иерархия Российской Православной Церкви»[27]. Он состоит из машинописи, рукописи и типографской верстки, из которой видно, что список готовился к помещению в церковном календаре на 1919 г. Документ просматривался Святейшим Патриархом Тихоном, о чем говорит его собственноручная правка.
Документ представляет собой список епархий, систематизированный в алфавитном порядке, после наименования епархии указаны имена архиереев и точные даты хиротоний.
В 1921 г. делопроизводителем Священного Синода и Высшего Церковного Совета при Святейшем Патриархе Тихоне Николаем Васильевичем Нумеровым был составлен список архиереев, содержащий сведения о хиротониях, полные титулы иерархов. Список был вывезен за рубеж неким Г. Вальтером, уезжавшим в Берлин из России, и передан управляющему западноевропейскими русскими приходами архиепископу Евлогию (Георгиевскому), который переслал копию списка в канцелярию Высшего Церковного Управления за границей в Сремских Карловцах (Королевство сербов, хорватов и словенцев) вместе с сопроводительным письмом от 9 ноября 1921 г. «Имею честь препроводить при сем в копии присланную мне Секретарем при Священном Синоде при Святейшем Патриархе Н. Нумеровым записку о состоянии Православной Церкви в России. Архиепископ Евлогий».
Машинописная копия этого списка хранилась в архиве Архиерейского Синода Русской Православной Церкви за границей, ныне находящемся в ГА РФ в папке под названием «Положение Православной Церкви в России» (д. 263)[28]. В эту папку попадали различные письма, вырезки из газет, воззвания, статистические материалы, которые поступали из России.
Н. В. Нумеров в письме архиепископу Евлогию (Георгиевскому) перечислил лиц, составивших новый Синод: митрополит Евсевий (Никольский), митрополит Михаил (Ермаков), митрополит Сергий (Страгородский), от северо-западной группы епархий был вызван архиепископ Иннокентий (Ястребов), от центральных – епископ Серафим (Александров)[29].
Затем, описав некоторые подробности работы органов высшего церковного управления, Нумеров поместил подробную справку о состоянии каждой епархии. Это был первый известный нам список епархий с указаниями на места пребывания на кафедрах и перемещений архиереев. Здесь сообщались сведения об арестах, болезнях, смертях и даже ходивших слухах. Пример такой справки:
«ВЛАДИМИРСКАЯ[30]: Митрополитом Владимирским и Шуйским остается митрополит Сергий, который в 1919 г. в большинстве случаев жил во Владимире и только изредка показывался в Синод, но с Декабря 19 г., когда арестован был домашним арестом Патр[иар]х и взяты в В. Ч.К. митрополиты Арсений и Кирилл, он прибыл в Москву и с того времени непрерывно жил в Москве. В Январе 1921 г. был арестован, долго сидел в Чрезвычайке и в Бутырской тюрьме, но к Пасхе получил свободу: был взят на поруки знаменитым Путятой. Арест произошел из-за какого-то бракоразводного дела: будто бы он назначил произвести расследование обвинений, за это присужден к ссылке в Н[ижний] Новгород, куда отправился в Июне месяце и там по сие время живет в женском Крестовоздвиженском монастыре и пользуется полной свободой совершать богослужения. В епархии шесть викариатств»[31].
Далее Николай Васильевич описывает церковную жизнь, которая пришла в упадок в связи с невозможностью работы духовных школ, благотворительных учреждений и пр. Отсутствие школ пастырства вызвало оскудение кандидатов в иереи: «…ставят недоучившихся диаконов и даже псаломщиков». Из принявших сан он отметил только архимандрита Сергия (Шеина) (который спустя год принял мученическую кончину), сенатора Утина, члена Собора Градусова. Сообщив о закрытии и разрушении монастырей, Нумеров пишет: «Но все-таки не падаем духом. Храним твердую веру в промысел Божий и в этой вере находим источник для своего существования»[32].
Николай Васильевич Нумеров вел летопись церковных событий этих лет. Будучи делопроизводителем канцелярии Священного Синода, он имел возможность знакомиться с поступавшей в Синод информацией и составлять сводки событий. 22 апреля 1922 г. в помещении Нумерова был произведен обыск, и затем он был допрошен. Во время обыска были изъяты сводки, которые заинтересовали следователя. Во время допроса между следователем и Н. В. Нумеровым произошел следующий диалог:
«Вопр[ос]. Церковная хроника составлена лично Вами?
Отв[ет]. Составлена мною.
Вопр[ос]. Какие материалы Вы использовали?
Отв[ет]. Большей частью постановления или [пропуск в копии] поступавшие бумаги.
Вопр[ос]. Скажите. Где можно найти эти бумаги и постановления, как оправд[ательный] д[окумент] к составленной Вами хронике?
Отв[ет]. В делопроизводстве Синода.
Вопр[ос]. По каким бумагам составлялся Вами параграф о Соборе в Карловцах и высш[ем] церк[овном] Правлении в хронике от 15/28 октября?
Отв[ет]. Не припомню, по каким документам составлялся мною этот параграф, он мог быть составлен из писем Антония, Евлогия или официальной бумаги высш[его] Церк[овного] Правления за границей.
Вопр[ос]. Каким путем получал Синод письма от Антония и Евлогия?
Отв[ет]. Точно ответить не могу, как будто через епископов, находящихся за границей (в Эстонии), а быть может, и случайной оказией»[33].
В следственном деле Н. В. Нумерова хранятся сводки, в которых сообщается о хиротониях, перемещениях, награждениях, кончинах священнослужителей, действиях раскольников и сопротивлении им, приводится большой фрагмент письма архиепископа Анастасия (Грибановского) о его поездке в Палестину[34]. Сообщается о послании Патриарха Сербского Димитрия с извещением о восстановлении Патриаршества в Сербии и об избрании его на Патриарший Престол и приводится большая выдержка из этого письма.
Некоторые сводки весьма любопытны, поскольку в них содержатся фрагменты не дошедших до нас посланий первоиерархов. Так, говорится о том, что от Патриарха Антиохийского[35] получено послание с соображениями о подчинении Сирийской Церкви в Америке непосредственно управлению Антиохийского Патриаршего Престола[36].
Хроника, вероятно, представляла собой выписки для быстрого ознакомления с текущими известиями Патриарха и членов Священного Синода.
В заключении по делу В. Н. Нумерова от 19 ноября 1922 г. говорилось:
«Произведенным следствием и показаниями самого Нумерова установлено, что он, занимая техническую должность делопроизводителя Синода, в церковной политике играл самую незначительную роль»[37].
Найденный материал был признан не имеющим компрометирующего характера. Под арестом Нумеров не содержался. Если бы ГПУ попался на глаза список епархий и письмо Николая Васильевича к архиепископу Евлогию, вероятно, вывод сотрудника 6-го отделения Секретного отдела ГПУ был бы совсем другим.
Списки архиереев
К 1924 г. было составлено уже несколько списков архиереев. Они обнаруживаются в следственном деле Николая Борисовича Кирьянова, иподиакона архиепископа Илариона (Троицкого).
В составлении списков епископов не было бы большой вины с точки зрения советской власти – естественно для любых органов управления иметь списки членов своих организаций. В глазах властей было преступлением составление списков с указанием на репрессии и, что еще страшнее, передача этих сведений за границу. Найденные списки давали материал для подготовки обвинения Патриарха Тихона в пересылке за границу сведений о репрессиях в отношении духовенства, что можно было инкриминировать как шпионаж[38].
Среди списков, хранившихся у Кирьянова, был найден «Список канонических архиереев, проживающих в России», датированный 26 августа 1924 г. Имена архиереев расположены по алфавиту, содержат наименование кафедры, фамилии отсутствуют. Список имеет собственноручную правку Святейшего Патриарха Тихона. Другой вариант списка был составлен в виде таблицы в алфавитном порядке по кафедрам с указанием на местонахождение (часто – «ссылка или тюрьма»). Имелись и другие варианты списков, на одном из них стоит дата – 3 сентября 1924 г. На первом листе этого списка помета следователя А. В. Казанского: «Таких списков найдено 8».
В деле оказалось несколько списков архиереев, находящихся в «обновленческом расколе». Самый ранний назывался «Список архиереев, перешедших в еретичество». Он составлен не по алфавиту, первым значится митрополит Сергий Владимирский – «сидит в тюрьме». Судя по этому факту, год создания списка 1923-й. В списке 29 имен.
Одним из первых мартирологов можно назвать «Список архиереев, убитых с 1917 года».
Еще один вид списка, содержащий 209 имен, предварен молитвой: «Сохрани Господи всех православных святителей, право правящих слово Твоея истины». Здесь соблюдается алфавитный принцип, но имена расположены по кафедрам. Список составлен в виде таблицы из трех столбцов: в первом имя и наименование, во втором вид репрессии, в третьем географическое название места ссылки или заключения. Попали сюда и уехавшие владыки. Например, митрополит Киевский Антоний (Храповицкий), архиепископ Кишиневский Анастасий (Грибановский). Пометки не лишены эмоциональности. Например «Епископ Костромской Севастиан – валялся в живоцерковной скверне, покаялся, сидел в тюрьме, живет в Москве»[39].
Кроме того, в деле имеется поминальный список, начинающийся словами: «Поминайте об упокоении». Далее значится: «О памяти и оставлении грехов рабов Божиих – Убиенных митрополитов (после именования каждого сана следует список), архиепископов, епископов, архимандритов, игуменов, иеромонахов, протоиереев, диаконов, иеродиаконов, игумений, монахов и иже с ними рабов Божиих». Списки были, несомненно, результатом деятельности нескольких человек, включая самого Патриарха Тихона.
Н. Б. Кирьянов, арестованный 10 декабря 1924 г., в показаниях, записанных следователем А. В. Казанским, говорил:
«История отпечатанных списков такова. Я бывал иногда у Патриарха Тихона, который знал меня как иподиакона Иллариона [так в тексте; следует: Илариона]. Должен, однако, сказать, что в иподиаконы я не посвящался. В одной из моих бесед с ним Тихон пожаловался на неимение систематизированных сведений об епископате и просил меня составить список епископата в алфавитном порядке; во исполнение этой просьбы я составил рукописный список с подразделением его на епископат, посвященный после освобождения Тихона, и бывших в обновленческом расколе, а также и находящихся в заключении. Список этот – есть та тетрадка с заглавием “Список канонических архиереев, проживающих в России”, которая была найдена у меня при обыске. При представлении мной этой тетради Тихону последний сделал в ней некоторые дополнения и исправления…»[40]
Святейший Патриарх Тихон, судя по материалам его следственного дела, попросил Н. Б. Кирьянова принести эти списки и сделал на них некоторые правки. «Мне интересно было знать, – показывал Святейший Патриарх, – кто из архиереев арестован, кто сослан, кто канонический, кто неканонический. Я своей рукой исправил неточности в списках»[41].
Документы следственных дел говорят о том, что в составлении списков принимали участие весьма видные церковные деятели, такие, как профессор Московской духовной академии Иван Васильевич Попов и его ученик А. М. Тьевар, архиепископ Феодор (Поздеевский).
Иван Васильевич Попов, доктор церковной истории, приват-доцент Московского университета, после закрытия академии продолжал преподавать на созданных епископом Феодором (Поздеевским) Высших богословских курсах, куда были приглашены некоторые профессора Московской духовной академии. Там преподавали Преосвященный Феодор (Поздеевский), священник Павел Флоренский, М. А. Новоселов, Н. Д. Кузнецов и др.
В 1920 г. И. В. Попов был арестован в связи с тем, что от имени сергиево-посадских общин подал протест против изъятия мощей прп. Сергия. И. В. Попову довелось послужить Русской Православной Церкви своими познаниями, даром проникновения в сущность сложных церковных ситуаций, исповедничеством и мученичеством. Несомненно, это был выдающийся богослов-историк и автор серьезных работ о современном ему периоде (ему приписывают главную роль в составлении известного «Соловецкого послания» 1926 г.). Немалой заслугой ученого является составление списков епископата, за которые он и был арестован 12 октября 1924 г.
Кроме цели учета наличного состава епископата в следственных делах указывалась и другая цель составления списков, а именно подготовка к предполагавшемуся в 1925 г. по инициативе Вселенского Патриарха Григория VII Собору всех Православных Восточных Церквей[42], имелась в виду и борьба с обновленческим расколом[43].
Святейший Патриарх Тихон, как показал он на допросе 21 марта 1921 г., «думал послать на ожидаемый 8 Вселенский Собор профессора И. В. Попова как церковного историка, в связи с этим поручил ему подготовиться по всем вопросам, которые должны были обсуждаться на Соборе, в частности по вопросу о живоцерковном расколе». Патриарх говорил: «Попов И. В. в связи с Собором беседовал со мной всего один раз, а может два, точно не помню. Попов занялся этой работой, но она была прервана в связи с его арестом»[44].
И. В. Попов на одном из допросов давал следующие показания: «Месяц приблизительно назад один из моих знакомых, назвать фамилию которого я не решаюсь, ввиду нежелания подвергнуть его напрасному подозрению, принес мне список, имеющий следующее заглавие: “Список канонических архиереев, проживающих в России” с подразделением – “Список архиереев, находящихся в обновленческом расколе” <…>. Список этот мне принесен без моей просьбы, как к человеку, интересующемуся церковными вопросами; относительно этого списка у меня явилась мысль дополнить его фамилиями епископов, которых там не было. Несколько позднее я решил дополнить этот список графой о судимости, привлечениях к ответственности и ограничениях в административном порядке, которые применялись соввластью к епископату за последнее время, чтобы иметь ясную картину положения епископата»[45]. Очевидно, что речь идет о тех самых списках, которые были обнаружены в деле Н. Б. Кирьянова. На вопросы следователя, от кого он получил эти списки, Иван Васильевич категорически отказался отвечать.
Всю ответственность за составление списков И. В. Попов взял на себя. Он говорил на допросе: «Главным образом список составлялся только мной, по личным сведениям, из прессы, в порядке частной информации от некоторых лиц, припомнить которых затрудняюсь, так как сведения эти слагались у меня в голове в течение нескольких лет…»[46] «Как эти списки были бы использованы для Собора – я не знаю: может быть, как материал для делегатов, может быть, для посылки на собор, в случае разрешения выезда, может быть, для написания и посылки какого-либо доклада»[47].
Больше всего следователя интересовали, конечно, списки ссыльных и заключенных епископов. Следователь М. Д. Соловьев допытывался:
«Сознаете ли Вы, что, думая оглашать за границей списки епископата, подчеркивая в списках арестован[ных], сосланных Совет[ской] властью, не давая объяснений, почему это произошло, Вы тем самым вызывали враждебное отношение по отношению Советской власти со стороны капиталистических государств»[48].
Профессор отвечал с достоинством:
«Я это думал делать в интересах церкви, как это могли использовать гражданские власти капиталистических государств, это меня не касалось. Я лично думаю, что закон не налагает обязанности на граждан умалчивать об этих актах»[49].
Антон Максимович Тьевар помогал своему учителю собирать сведения для списков, но главная работа, по словам Попова, была сделана им самим. Один из списков И. В. Попов направил в Даниловский монастырь, с тем чтобы архиепископ Феодор (Поздеевский) внес недостающие сведения о себе и других архиереях. Список был передан архиепископу Феодору 3 декабря 1924 г.[50]
Передала список Варвара Николаевна Невахович, дочь адмирала, сестра милосердия в годы Первой мировой войны, неутомимая помощница ссыльных и заключенных исповедников, уже испытавшая Соловки. Деятельность Варвары Невахович вызывала у работников следствия очень большие подозрения. Чего стоили хотя бы ее визиты в Чехословацкую миссию с целью получения посылок для арестованных епископов!.. Возможно, и она участвовала в передаче информации за рубеж. Варвара Николаевна была арестована 17 декабря 1924 г.
Следователь спрашивал И. В. Попова об участии Святейшего Патриарха Тихона в составлении и пересылке списков:
«Говорили ли Вы Поздеевскому, что списки Вами составлялись по распоряжению Патриарха Тихона?»
Профессор Попов отвечал:
«Я говорил Поздеевскому, что Патриарх одобрил мое намерение собрать фамилии канонических епископов, так как у Патриарха список епископов был без фамилий»[51].
Особенно интересовала следователя информация о списках репрессированных, но и здесь он не получил фактов, которые могли повредить Патриарху. Иван Васильевич показывал:
«О моем намерении собрать сведения о судимости епископов он не знал, так как в то время у меня этой мысли не было». «Я готовился к вселенскому собору по своей инициативе, Патриарх мне никаких распоряжений о подготовке к вселенскому собору не давал»[52].
Следователь добивался сведений об участии в составлении списков еще одного церковного деятеля – митрополита Крутицкого Петра (Полянского). На допросе, происходившем 26 апреля 1925 г., И. В. Попову предлагались такие вопросы:
«Какое участие в составлении списков принимал митрополит Петр Полянский?
Ответ: Я просил Петра Полянского указать фамилии епископов, но ответа не получил»[53].
Вопросы были заданы не случайно. В списке агентурных разработок[54], ведущихся 6-м отделением СО ОГПУ, составленном Е. А. Тучковым 17 марта 1925 г., значилось:
«Шпионская организация церковников. Замешаны: Тихон, митрополит Петр, архиепископ Федор, профессор-церковник Попов и ряд других лиц из мирян и попов. Организация поставила целью собрать сведения о положении церкви в СССР и информировать заведомо недобросовестно заграницу путем печатных и даже личных выступлений. Последние предполагались на предстоящем вселенском соборе. Дело заканчивается следственной разработкой[55]»[56].
Профессора И. В. Попова настойчиво спрашивали о его визитах в Чехословацкую миссию, куда он ходил получать визу для лечения в Карлсбаде. Так и не получив доказательств пересылки за границу списков, ОГПУ все же сочло этот факт несомненным. Следователь Соловьев составил постановление от 21 апреля 1925 г., где И. В. Попов обвинялся в «сношениях с представителями иностранных государств с целью вызова со стороны последних интервенции по отношению к советской власти, для которой цели И. В. Поповым давалась последним явно ложная и неправильная информация о гонениях со стороны Советской власти по отношению церкви и епископата»[57]. Виновным себя И. В. Попов не признал. Примерно такое же обвинение было составлено и по делу архиепископа Феодора (Поздеевского). Как мы увидим далее, списки архиереев действительно попали за границу.
Составление списков архиереев продолжалось после кончины Святейшего Патриарха. Однако эта деятельность была крайне затруднена, поскольку Высшее Церковное управление вступило в тяжелый период смены церковного руководства, арестованы были все специалисты по организации подобного учета. М. Е. Губонин писал: «Как ни насущна была необходимость продолжать ведение четких и исчерпывающих списков современных иерархов, дело это не только не делалось, но пришло в совершенный упадок; неблагоприятные внутрицерковные обстоятельства во второй половине двадцатых годов привели к тому, что даже само Управление Делами Московской Патриархии – постоянно все-таки существовавшее, хотя и в самом примитивном виде, – нередко совершенно не представляло себе того, что происходит в тех или иных епархиях в смысле наличия там представительства канонической Иерархии Русской Церкви»[58].
В качестве яркой иллюстрации этого М. Е. Губонин приводит следующий факт: когда митрополит Сергий (Страгородский) сообщал в письме от 14 декабря 1925 г. о своем вступлении в исполнение обязанностей Заместителя Патриаршего Местоблюстителя, он «не знал, кто именно из архиереев в то время управлял Московской епархией»[59].
В Соловецком лагере кроме И. В. Попова находились в заключении деятели, которые, как и он (а может быть, вместе с ним), продолжали дело составления списков архиереев. Таким деятелем был Леонид Дмитриевич Аксенов. Земляк Патриарха Тихона (родился в г. Торопце), знавший его с детства, юрист по образованию, он был весьма влиятельным лицом в высших церковных сферах.
В 1903–1910 гг. служил помощником обер-секретаря Сената. В 1917 г. работал в Синодальной типографии, был членом ревизионной комиссии Александро-Невской лавры. О его включенности в церковную жизнь говорит тот факт, что летом 1917 г. Леонид Дмитриевич участвовал в работе Всероссийского съезда ученого монашества, причем был единственным членом съезда от мирян по разрешению председателя комиссии при Святейшем Синоде по делам монашества[60].
Л. А. Аксенов был членом Священного Собора Православной Российской Церкви 1917–1918 гг. Арестован в 1924 г. и отправлен в Соловецкий лагерь особого назначения. В те годы в Соловецком лагере были сосредоточены десятки епископов, что дало Леониду Дмитриевичу возможность собрать немало ценных сведений о положении иерархов и епархий. В его следственном деле 1937 г. имеются показания архиепископа Питирима (Крылова) о том, что «еще в 1924–1926 гг. Аксенов, отбывая наказание в Соловецких лагерях, допрашивал почти каждого вновь прибывшего туда служителя религиозного культа с целью установления как причины заключения в лагерь, так и положения церковных дел на местах»[61]. Митрополит Мануил (Лемешевский) упоминает о составлении Л. Д. Аксеновым в Соловецком лагере каталога архиереев[62].
Это подтверждается и М. Е. Губониным, который в списке источников своего труда «Современники о Святейшем Патриархе Тихоне» указал следующий документ: «Алфавитный список иерархов Православной Российской Церкви, пребывающих в пределах СССР (Проверен по 13? – 26.8.1927 года). – Аксенов Л. Д. Рукопись»[63].
К вышесказанному можно добавить, что при аресте несколько лет спустя, в 1935 г., у И. В. Попова были изъяты письма, среди которых были и полученные из «заграницы»[64], что говорит о его личных связях с эмигрировавшими деятелями.
Контакты Святейшего Патриарха Тихона с Патриархами и церковными деятелями за рубежом
Первые послания Патриарха Тихона за границу связаны с его избранием на Патриарший престол и интронизацией. Это были послания Главам Православных Церквей. В первые месяцы после избрания и происшедшей почти одновременно Октябрьской революции Святейший Патриарх Тихон постарался вступить в письменное общение с возглавителями других Православных Церквей. В связи с интронизацией 21 ноября / 4 декабря 1917 г. Святейший Патриарх отправил «Окружное послание Восточным Патриархам и митрополитам – главам автокефальных Церквей о восстановлении Патриаршества в Православной Русской Церкви и своем избрании в Патриарха Московского и всея России»[65]. Известно, что в том же 1917 г. им было отослано послание Иерусалимскому Патриарху Дамиану[66].
Восточные Патриархи особыми грамотами приветствовали восстановление в России патриаршества и самого Святейшего Патриарха Тихона.
15 (28) мая 1918 г. Патриарх Тихон посылает послание Константинопольскому Патриарху Герману V о гонениях, воздвигнутых на Церковь в России[67]. Патриарх Тихон сообщил о гибели митрополита Владимира Киевского, протоиерея Петра Скипетрова, убитого в Александро-Невской лавре, других священнослужителей, писал о лишении Церкви прав собственности, изгнании преподавания закона Божиего из школ и других проявлениях начавшегося гонения. «В неисповедимых судьбах Господних ныне приспело время опять пострадать Российской Церкви», – пишет он и просит молитв Константинопольской Церкви.
21 января 1919 г. Патриарх Тихон вновь обратился к Патриарху Константинопольскому Герману V[68]. Его побудило к написанию послания поручение Священного Собора Православной Российской Церкви обсудить с Константинопольским Патриархом календарные вопросы, которые рассматривались на заседании Собора 27 января 1918 г. Соединенное заседание отделов «О богослужении» и «О правовом положении Церкви в государстве» постановило, что Церковь пока должна пользоваться в своем обиходе старым стилем[69]. По словам Святейшего Патриарха Тихона, «вследствие затруднительности в то время заграничных сношений»[70] ответ получен не был.
Следующее известное нам послание к Вселенской Патриархии датировано 12 марта 1922 г. Оно было опубликовано в газете «Церковные ведомости» и адресовано Местоблюстителю Престола Вселенского Патриарха Высокопреосвященнейшему Николаю, митрополиту Кесарийскому, хотя с 25 ноября 1921 г. на Вселенский Патриарший престол уже вступил Патриарх Мелетий IV (Метаксакис). Эта грамота касалась автокефалистского самосвятского движения на Украине. Изложив историю движения, целью которого было «посеять вражду между Великороссами и Малоруссами (Украинцами), внушить последним, что Москва – исконный их враг, и привести их к разрыву всякой церковно-религиозной связи, чтобы облегчить пути инославной пропаганды в Украину», Патриарх писал: «Затрудняясь по обстоятельствам настоящего нашего положения сноситься с прочими Патриархами Восточными, смиренно просим осведомить относительно церковных нестроений на Украине Блаженнейших Патриархов Александрийского Фотия, Антиохийского Григория и Иерусалимского Дамиана и да изрекут они вместе с Вами слово осуждения новому раскольническому движению на Украине и кощунственной иерархии ея»[71].
Однако вместо поддержки Русской Церкви в ее скорбях Вселенская Патриархия сделала все, чтобы усугубить тяжкое положение Церкви-сестры[72]. В мае – июне 1923 г. Константинопольским Патриархом Мелетием IV был созван «Всеправославный конгресс», на котором отсутствовали уполномоченные от Александрийского, Антиохийского, Иерусалимского и Всероссийского Патриархатов. Важнейшими решениями совещания были: о календарной реформе, втором браке священников и диаконов, другие неканонические нововведения. Восточные Церкви – Александрийская, Антиохийская и Иерусалимская – отвергли постановления совещания как не соответствующие преданию и учению Святой Церкви.
Прискорбное совпадение решений Константинопольского Патриархата с новшествами обновленцев давало последним большие козыри и еще не раз осложняло течение церковной жизни в России. Под давлением начальника 6-го отделения СО ГПУ-ОГПУ Е. А. Тучкова святитель Тихон согласился на введение григорианского календаря в Русской Церкви. На новый стиль предполагалось перейти с 15 октября 1923 г.
Тем временем до Святейшего Патриарха Тихона дошли сведения об отрицательном отношении ряда Православных Церквей к переходу на новый календарь. Это обстоятельство, а также протест церковного народа дали основание Святейшему, воспользовавшись задержкой в обнародовании послания, 8 ноября 1923 г. сделать распоряжение о приостановлении введения григорианского календаря в церковное употребление[73].
В июне 1924 г. Патриарх Тихон отправил послание Патриарху Константинопольскому Григорию VII. Это послание касалось выписок из протоколов заседаний Священного Константинопольского Синода, переданных Святейшему Патриарху Тихону представителем Константинопольского Патриархата архимандритом Василием (Димопуло), где говорилось о намерении Вселенского Патриарха послать в Россию особую миссию, уполномоченную изучать положение дел в связи с происходящими разделениями и действовать в пределах определенных инструкций[74]. Главным пунктом инструкции явилось пожелание, чтобы Всероссийский Патриарх «ради единения расколовшихся и ради паствы пожертвовал Собою, немедленно удалившись от управления Церковью, как подобает истинному и любвеобильному пастырю, пекущемуся о спасении многих, и чтобы одновременно упразднилось Патриаршество, как родившееся во всецело ненормальных обстоятельствах…»[75].
Патриарх Тихон выразил недоумение тем, что без предварительных сношений с ним в нарушение канонов было произведено это вмешательство во внутреннюю жизнь автокефальной Русской Церкви, что грозило углублением смуты и раскола в жизни многострадальной Русской Церкви[76]. Патриарх Григорий VII не ответил, в ноябре 1924 г. он скончался.
Что касается Патриарха Антиохийского Григория IV, который возглавлял Антиохийскую Церковь с 1906 г. и в 1913 г. по приглашению Государя прибыл в Россию на романовские торжества, он оставался другом Русской Православной Церкви и в годы испытаний. Осенью 1921 г. архиепископ Евлогий (Георгиевский) переслал Патриарху Тихону письмо Патриарха Антиохийского Григория IV относительно устройства арабской церкви в Америке[77]. По словам архиепископа Евлогия, это была уже вторая попытка Антиохийского Патриарха установить связь с Патриархом Тихоном.
М. Е. Губонин указывает, что Святейший Патриарх Тихон в феврале 1922 г. направил Святейшему Григорию ответное послание[78]. Не позднее 22 марта 1922 г. оно было переслано архиепископу Евлогию, который передал его митрополиту Антонию (Храповицкому) для пересылки Патриарху Антиохийскому[79]. В нем Святейший Патриарх Тихон сообщал об отправке в Америку «для упорядочения церковной жизни» митрополита Евлогия, это поручение, как известно, не осуществилось.
Позиция Антиохийского Патриарха по отношению к Патриарху Тихону и обновленческому расколу ярко выразилась после кончины Святейшего Тихона, в послании Патриарха Григория IV от 9 сентября 1925 г., где он писал, что признает только ту Церковь в России, которая возглавлялась Святейшим Патриархом Тихоном и которая всегда отличалась «искреннейшей преданностью и верностью Св. Православной вере», всех же отступников от известных основных начал Св. Православной Церкви и веры Патриарх Григорий IV предавал анафеме как «действующих бесовским духом испорченного мира сего»[80].
В 1922–1923 гг. Святейшему Патриарху Тихону удалось обменяться письмами с новоизбранным Сербским Патриархом Димитрием[81].
28 августа 1921 г. Патриарх Сербский и архиепископ Белградский Димитрий направил Святейшему Патриарху Тихону известительное послание о своем избрании на Патриарший Престол Сербской Православной Церкви и подробно описал обстоятельства его интронизации. Послание увидело свет на страницах газеты «Церковные ведомости»[82]. Машинописная копия этого послания обнаружена в следственном деле Патриарха Тихона. Это послание было передано митрополитом Антонием (Храповицким) Святейшему Патриарху Тихону через архиепископа Рижского Иоанна (Поммера), которому митрополит Антоний писал:
«Ваше Высокопреосвященство, Достолюбезный Собрат и Владыка. Не откажите в большом одолжении – перешлите нашему Свят[ейшему] Патриарху Мирную грамоту Патриарха Сербского с верной оказией»[83].
Грамота была переслана Патриарху с настоятелем Жировицкого монастыря в Гродненской епархии архимандритом Тихоном (Шараповым).
16 марта 1922 г. последовала ответная грамота Святейшего Патриарха Тихона с приветствием Святейшего Димитрия и благодарностью за прием русских архиереев-беженцев. Патриарх Тихон писал:
«Сердце наше тем более исполнено чувства радости и благодарности Вашему Блаженству, что Мы живо сознаем все то добро, какое сделано и делается Вами по отношению к русским изгнанникам – епископам, клирикам и мирянам, которые, силою обстоятельств оказавшись за пределами своей родины, нашли себе радушие и приют в пределах Сербской патриархии. Да воздаст Господь сторицею Вам за сие благодеяние. Да будут благословенны дни Вашего Патриаршества»[84].
Копия послания хранится в архиве Архиерейского Синода[85], она опубликована в «Церковных ведомостях»[86].
Патриарх Димитрий 20 августа 1923 г. написал ответ на это послание, который остался нам неизвестен.
В послании Патриарха Тихона Святейшему Димитрию от 14 ноября 1923 г.[87] изложены события, происходящие в жизни Русской Православной Церкви: смута, произведенная обновленцами, их лжесобор, на котором они пытались отстранить Святейшего Патриарха от власти[88]. В этом послании Патриарх касался «Всеправославного Конгресса», созванного в мае-июне 1923 г. Константинопольским Патриархом Мелетием IV, на котором были приняты решения о календарной реформе и о втором браке священников и диаконов.
Патриарх писал:
«Дошли до нас известия о тех суждениях по разным церковным вопросам, которые были на Константинопольском Православном Конгрессе, хотя мы непосредственно никакого сообщения от Вселенского Патриарха не получали. Постановление об исправлении церковного времясчисления принципиально приняли и мы, после тщательного рассмотрения сего вопроса с нашими епископами, и по сему предмету обращаемся к верующим с особым посланием, при сем прилагаемым. Но так как послание это по не зависящим от нас обстоятельствам крайне запоздало выходом из печати, то приходится обязательное введение нового времясчисления с 1-го октября отложить временно, тем более что ныне стало известно нам, что Православные Церкви Востока отложили введение нового стиля в церковное употребление. В согласии с Востоком день Св. Пасхи мы будем в следующем году праздновать 14/27 апреля».
21 июня 1923 г. Сербский Патриарх Димитрий уведомил Константинопольского Патриарха Мелетия, что решение «Всеправославного конгресса» о календарных реформах может быть принято только при условии, что оно будет введено одновременно во всех Православных Церквах. Патриарху Тихону стало известно и послание Патриарха Александрийского Фотия на имя Святейшего Патриарха Антиохийского Григория от 23 июня 1923 г., где Александрийский Патриарх писал, что считает рассмотрение вопроса о календаре и других подобных «несвоевременным, абсурдным, бесцельным»[89]. Это послание попало в следственное дело Н. Б. Кирьянова, где хранились и другие документы, известные Патриарху Тихону, такие, например, как списки архиереев.
Патриарх коснулся и тех нововведений, обсуждавшихся на Константинопольском «Всеправославном конгрессе», которые нарушают апостольские правила. Он писал: «Когда к нам обращаются второбрачные клирики или женатые на вдовах, появившиеся при самочинном церковном управлении и прельстившиеся постановлением незаконного Собора 1923 г., мы всех таковых запрещаем в служении, пока этот вопрос не будет разрешен всею Православною Церковью»[90].
В Архиерейский Синод Русской Православной Церкви за границей данное послание попало в числе нескольких других документов, на них имеются рукописные номера. В сопроводительном письме к данным документам говорилось о присылке следующих пяти документов:
1) послание Патриарха Тихона к Патриарху Димитрию;
2) послание от 15 июля 1923 г. по поводу вступления Патриарха Тихона в управление Церковью после освобождения из заключения;
3) послание о введении нового стиля с припиской о приостановлении приведения в исполнение этого распоряжения;
4) «каноническое послание епископов, оставшихся верными Патриарху и не принимавших участия в нашей церковной смуте»;
5) письмо архиепископа Тверского Серафима, архиепископа Илариона и архиепископа Уральского Тихона к обновленческому синоду[91].
В деле № 263 обнаружены первый, второй и пятый документы. Третий документ в деле отсутствует, но он стал известен и введен в научный оборот[92]. Документ под № 4[93] до сих пор нам не встречался, хотя факт написания такого послания крайне интересен. Возможно, о нем писал Патриарх Тихон в письме к Константинопольскому Патриарху Григорию, говоря о голосе верного Православию и Церкви епископата, который, «получив разрешение на собрание, еще в июле 1923 г. соборным голосом осудил обновленцев, как схизматиков, а ко мне обратился с просьбой стать снова во главе Русской Православной Церкви и быть ее кормчим до того момента, когда Господу Богу угодно будет даровать мир Церкви голосом Всероссийского Поместного Собора и засвидетельствовать перед всем миром нашу правду»[94].
В анонимном сопроводительном письме к пакету документов говорилось:
«Каноническое послание подписано 25-ю епископами, но вследствие стеснений, которым подвергается Православная Церковь, и поддержки, оказываемой правительством мятежным епископам и священникам, оно до сих пор не могло быть опубликовано во всеобщее сведение. При попытке его огласить епископы, давшие под ним свою подпись, были бы немедленно арестованы. Поэтому послание распространяется только в рукописи и без подписей, подлинник же хранится в надежном месте. Лицо, у которого оно хранится, должно было сообщить имена Архиереев, подписавших этот документ, пишущему эти строки для передачи Вашему Святейшеству, но не могло этого сделать, потому что на днях было арестовано и заключено в тюрьму. Ввиду этого не представляется возможным в настоящую минуту поставить на копии этого документа ни даты, ни подписей»[95].
Сопроводительное послание датировано 8/21 ноября 1923 г.
Указанные документы поступили для ознакомления в Архиерейский Синод от Святейшего Патриарха Сербского Димитрия, о чем была сделана запись № 38 в журнале Архиерейского Синода Русской Православной Церкви за границей от 17 (30) декабря 1924 г., а к нему они попали от неких московских церковных деятелей. В вышеприведенном сопроводительном письме говорится: «В настоящее время в Москве идут повальные обыски и массовые аресты, цель которых – напасть на след заграничных сношений. Из этого, Ваше Святейшество, изволите усмотреть, с какой опасностью сопряжена переписка, подобная настоящей, для лиц, принимающих в ней участие. Поэтому для нас было бы очень важно, чтобы о получении Вашим Святейшеством письма от Патриарха Тихона не появилось сообщения в печати, особенно в русских газетах, издаваемых эмигрантами. Но мы просили бы Ваше Святейшество осведомить обо всем сообщаемом как сербских, так и русских архиереев, проживающих в Сербии»[96].
Из вышеизложенного следует, что хотя и с большими трудностями и задержками, но все же осуществлялась связь Святейшего Патриарха с главами других Православных Церквей, прорывающая информационную блокаду и дающая ему моральную поддержку, хотя в некоторых случаях (это касается Константинопольского Патриархата) подобные контакты усугубляли и без того тяжелое положение Святейшего Патриарха Российской Церкви.
Материалы о положении Русской Церкви в архиве Архиерейского Синода РПЦЗ и на страницах газеты «Церковные ведомости» в первой половине 1920-х гг.
Корреспонденции из России широко использовались редакцией газеты «Церковные ведомости» – органа Архиерейского Синода Русской Православной Церкви за границей. Газета издавалась в г. Сремские Карловцы (Королевство сербов, хорватов и словенцев) с 1922 г., с 1925 г.; ее редактором был секретарь Архиерейского Синода Е. Махароблидзе, который обычно писал редакционные вступления к материалам о церковной жизни в Советской России. Обзорные статьи часто имели подзаголовки, например «По официальным сообщениям, актам и письмам».
Начиная с первых номеров издания на его страницах помещаются материалы о положении Церкви в оставленной стране – документы, послания, обзоры. Так, в номере от 15 (28) апреля 1922 г. опубликовано послание Святейшего Патриарха Тихона к архипастырям и пастырям Православной Российской Церкви, от 4 (17) ноября 1921 г. о недопущении искажения богослужебных чинопоследований. В следующих номерах опубликована приветственная грамота Патриарху Сербскому Димитрию[97], ответная грамота Сербского Патриарха[98] и другие послания Святейшего Патриарха Тихона.
В газете отражена кампания в защиту Патриарха с призывом осудить самочинные сборища вышедших из послушания Святейшему Патриарху – украинских самосвятов и обновленцев. В № 3–4 опубликовано послание Временного Архиерейского Синода Русской Православной Церкви за границей – Святейшим Патриархам Восточным, главам Автокефальных Православных Церквей, Православным архиереям, всему священному клиру и всем православным христианам с просьбой оказать поддержку Патриарху Тихону. В № 9–10 напечатана грамота Святейшего Григория IV, Патриарха Антиохийского, в поддержку Патриарха Тихона и архиепископа Автокефальной Церкви Кипрской на имя митрополита Антония с уверением в преданности канонам и обычаям Православной Церкви. И далее регулярно публикуются в газете сообщения об акциях в поддержку Патриарха Тихона.
Достаточно часто печатаются статьи о положении Святейшего Патриарха и Православной Церкви в России.
К 1924 г. сношения с заграницей стали еще более затруднительными. Органы власти к этому времени приложили максимум усилий, для того чтобы взять под контроль всю переписку Патриарха с зарубежными деятелями Церкви.
«Трудно наше положение при отсутствии руководящих указаний от Св. Патриарха Тихона, оттуда ничего не слышно, – точно из могилы», – писал митрополит Евлогий архиепископу Иоанну (Поммеру)[99]. Однако сведения о церковных событиях в России продолжали поступать за границу.
Свидетельство этому письмо, написанное, скорее всего, очень известным церковным деятелем. Письмо обнаружено в архиве Джорданвилльской Свято-Троицкой духовной семинарии. В конце документа машинописью приписано: «Из письма С. май 1924 г.». Возможно, мы никогда бы не узнали имя корреспондента, если бы кто-то не раскрыл своей рукой сокращение: «Самарина». Это письмо было послано вместе со списками архиереев, о которых говорилось выше[100].
Александр Дмитриевич Самарин в 1915 г. был обер-прокурором Святейшего Синода. Его кандидатура была выдвинута на Московском съезде епархиального духовенства и мирян на Московскую митрополичью кафедру группой делегатов-мирян во главе с М. А. Новоселовым при участии Н. Д. Кузнецова, князя Е. Н. Трубецкого, С. Н. Булгакова. Выдвижение мирянина на архиерейскую кафедру было событием беспрецедентным, другим кандидатом был архиепископ Тихон (Беллавин), будущий Патриарх, которого и избрали. На Соборе 1917–1918 гг. А. Д. Самарин исполнял должность товарища Председателя Священного Собора. Возглавлял правление Совета объединенных приходов г. Москвы. А. Д. Самарин был очень влиятельным, авторитетным и стойким церковным деятелем, который, как и архиепископ Феодор, ревностно следил за контактами Патриарха с властями, беспокоясь, не будет ли допущен опасный для Церкви компромисс.
М. Е. Губонин включил в свой сборник «Современники о Святейшем Патриархе Тихоне» рассказ Г. И. Червякова «Самарин в Донском монастыре», где говорилось:
«Передавали, что А. Д. Самарин, в обществе другого, такого же, как он сам, бывшего высокопоставленного лица, в 1923 г., по освобождении Святейшего из заключения, будучи весьма чувствительно затронутым известным заявлением Патриарха на имя Верховного Суда РСФСР, об изменении ему меры пресечения и проч., решил лично проверить подлинность этого, опубликованного в мировой печати документа, к которому весьма многие и у нас, а особенно за границей, отнеслись как к самой явной фальшивке. С этой целью они направились в Донской монастырь. <…> …Явившись в Донской на аудиенцию к Святейшему и убедившись из его недвусмысленных слов в том, что заявление действительно написано им лично, хотя, конечно, не без согласования с кем следует (да и странно, если бы было иначе!), – “высокие” визитеры демонстративно удалились, бросив на прощание следующую фразу: “Тогда этот визит наш – последний и, простите, мы больше не будем впредь тревожить Ваше Святейшество”.
В ответ Святейший Патриарх будто бы ничего не ответил и лишь слегка пожал плечами, разведя руки: вам, мол, виднее!»[101]
Автор письма, о котором говорилось выше, с большим сожалением упоминает о заявлении Патриарха о лояльности, однако вместе с тем он отмечает, что власти не смогли уронить авторитет Патриарха, несмотря на все их усилия.
«Противостоять ГПУ может только Патриарх, – пишет автор, – потому какая-то сила явным образом охраняет его, и над ним при всем своем желании не решаются учинить явного насилия»[102].
Самарин считал, что «Патриарх, к сожалению, легко обнаруживал слабость воли, легко поддаваясь влиянию окружающих». «Я не сомневаюсь, – писал он, – что им не руководит малодушный страх за свою личную безопасность, но ему постоянно ставят в вину бесчисленные аресты, ссылки и расстрелы духовенства, и он невольно останавливается перед новыми жертвами, так как во всех случаях сопротивления Синода намерениям ГПУ месть поражает не Патриарха, а кого-нибудь из его ближайших сотрудников, обвиняемого в противосоветском влиянии на ход церковных дел»[103].
О роли Самарина в церковной жизни Москвы говорится в обвинительном заключении по его делу (арестован 30 ноября 1925 г.): «а) поставив целью сохранение церкви в качестве активной к[онтр]революционной организации, он с 1917 г. все время старался держать церковь под властью и влиянием лиц, принадлежащих черносотенной группировке, в которой Самарин играл руководящую роль. б) Руководил антисоветской работой Патриарха Тихона до раскаяния последнего перед соввластью, давая линию и тон во всех важнейших вопросах, как, например, во время изъятия церковных ценностей, а после изменения Тихоном политики по отношению к соввласти, выдвинул и сорганизовал черносотенное ядро, так называемый “Даниловский синод”, при помощи которого постоянно оказывал давление на Тихона, заставляя поворотить его на старую дорогу. в) Руководил деятельностью им возглавляемой черносотенной группировки в гор. Сергиево-Посаде, состоящей из бывших людей, проводя в жизнь решения и постановления последней. г) Подчинил себе гр-на Полянского Петра Федоровича (митрополита Петра), так называемого Патриаршего Местоблюстителя, руководил работой последнего, корректируя и утверждая даже письменные распоряжения Петра, сносясь с ним через посредствующих лиц и отдав его под контроль черносотенного даниловского синода»[104].
О деятелях «даниловского» направления так отзывались сотрудники ОГПУ:
«Небольшое ядро из бывших людей и черносотенцев <…> вскоре стало играть руководящую и направляющую роль в церкви. Во всех моментах обострения отношений между церковью и соввластью оно принимало непосредственное участие, переходя на роль черносотенной оппозиции тотчас же, как только эта острота утрачивалась.
Это ядро, в которое входили А. Д. Самарин, Саблер, Истомин, Мансуров, Новоселов, Кузнецов и другие, выделяло из своей среды лиц, которым и поручало в важных случаях ту или иную ответственную работу»[105].
Судя по содержанию письма Самарина, оно было не единственным, написанным с целью осветить церковные события определенного временного отрезка, так как автор обещает прислать следующую записку с просьбой «использовать ее в смысле оглашения в возможно широкой степени»[106].
Письмо начиналось словами: «Я попытаюсь в краткой форме обнять все существенное из пережитого Русской Церковью, начиная с освобождения Патриарха». Самарин подчеркивает влияние органов власти на церковную жизнь в стране. Он пишет: «…всякий, пошедший на малейшее соглашение с ГПУ, становится через несколько времени его полным рабом»[107]. Автор считает, что эта участь постигла и патриаршее управление. Это произошло путем внедрения в патриаршее управление лиц, согласившихся сотрудничать с ОГПУ. Автор называет архиепископа Тверского Серафима (Александрова) и профессора Московской духовной академии прот. В. П. Виноградова. «Вся Москва убеждена, что эти два лица являются тайными агентами ГПУ и проводниками всех его замыслов в Патриаршем управлении. Их близость с Тучковым, главным следователем по церковным делам в ГПУ, их постоянные визиты к Тучкову и таинственные совещания с ним, их поведение в Патриаршем управлении подтверждают это», – пишет автор письма[108].
Далее в письме говорится о попытках ОГПУ опутать Патриарха и поколебать его авторитет публичным покаянием, рассказывается об основных моментах этого противостояния: арест 25-ти верных епископов и священников, организация Патриаршего Синода, затруднения в его работе – невозможность оглашения решений, постоянное присутствие начальника 6-го отделения Секретного отдела ОГПУ Е. А. Тучкова на этих заседаниях. Далее повествуется о попытках обновленческого синода войти в сношения с Патриаршим Синодом с целью отправить Святейшего на покой, принуждение перейти на новый календарный стиль в Церкви, переговоры с лидером «Живой церкви» Красницким и провал замыслов Тучкова относительно введения Красницкого в органы высшей церковной власти.
А. Д. Самарин касается проблемы сношения с церковной эмиграцией:
«Об управлении заграничными церквами и говорить нечего. Патриарх окружен шпионами, и каждое его движение известно в ГПУ. Сношение его с миром, лежащим по ту сторону границы, невозможно. Каждый официальный акт, посылаемый туда, не может укрыться от правительства, и тогда возникает вопрос о способах его передачи за границу. Если Патриарх послал его частным образом, его обвиняют в незаконных заграничных сношениях, если он обращается к представителю правительства с просьбой о пересылке бумаг, ему или отказывают в этом, или, согласившись, в действительности их не передают. Из-за подтверждения назначения митр[ополита] Платона управляющим американскою церковью была целая буря, в результате которой Патриарх вынужден был его уволить, но, так как ему не позволили назначить другого, то официального извещения об этом в Америку не послано…»
Вместе с тем ознакомлению эмиграции с церковными делами в России Самарин придавал важнейшее значение. В 1923 г. он выслал митрополиту Евлогию большое количество сообщений с просьбой разослать их всем представителям инославных церквей и широко огласить их в русской и заграничной печати. С процитированной запиской Самарин также просил ознакомить митрополита Евлогия и кроме того огласить ее во французских и английских газетах.
Самарин указывал в конце своего письма: «Прилагаю при этом сообщение о положении заключенных и сосланных епископов и их списки. В изложении пришлось отказаться от всех конкретных подробностей, т. к. это может очень отягчить положение потерпевших»[109].
Другим подтверждением связи эмигрантского духовенства с Россией является неотправленное, по-видимому, письмо архиепископа Серафима (Лукьянова) митрополиту Антонию (Храповицкому) от 17 февраля 1925 г.[110] Архиепископ Серафим пишет, что ему удалось получить точные сведения о церковных делах в России, которые не могут быть оглашены в печати. Это предостережение понятно, авторы сведений сообщают об ослаблении – физическом и моральном – Патриарха Тихона. Они пишут, что против его распоряжений часто восстают архиереи открыто, и тогда он отменяет свои решения.
Корреспондент, на которого ссылается в письме архиепископ Серафим (или, как думает протоиерей Николай Артемов, несколько корреспондентов или собеседников), – горячий приверженец архиепископа Феодора (Поздеевского), которого считает более твердым и принципиальным защитником церковных интересов, чем сам Патриарх Тихон[111]. В письме епископа Серафима сообщается, что в Москве скопилось 60 архиереев, протест которых сыграл большую роль в деле о новом стиле, о включении Красницкого в церковное управление и принятии в церковное общение отпавшего в обновленческий раскол митрополита Сергия (Страгородского). Особенно автор письма отмечает роль архиепископа Феодора (Поздеевского) в отстаивании чистоты православия, его авторитет, прекрасное совершение богослужения. Касается автор корреспонденции и деятельности зарубежных церковных деятелей: «Очень недовольны в России, – передает архиепископ Серафим, – политическими выступлениями Карловацкого Собора, считают, что теперь иерархи должны отмежеваться от всяких политических деяний, так как все это ставят в вину Патриарху»[112].
Далее автор сообщает о ссыльных на Соловках, положении дел в Петрограде, введении нового календарного стиля и пр. От себя архиепископ Серафим добавляет: «За верность и точность сведений ручаться не могу»[113]. «Из сообщений о русской Церкви видно, что в смысле управления там невообразимый хаос – на одной кафедре числится по два или три архиерея. При освобождении и очищении России получится такая масса архиереев, что их некуда будет девать – на каждую епархию придется по 6–7 епископов епархиальных и викарных вместе. Многим из нас придется просто снова заделаться приходскими настоятелями»[114]. Эта фраза хорошо характеризует психологию беженского духовенства, которое, как и большинство эмигрантов, верило в более или менее скорое освобождение России от большевиков и, естественно, беспокоилось за свою судьбу в освобожденной России.
Протоиерей Николай Артемов предполагает, что это письмо – плод личной встречи со священнослужителем или даже несколькими лицами, активными в церковной сфере[115].
Итак, из вышеизложенного следует, что по крайней мере до осени 1925 г. Архиерейский Синод РПЦЗ в Сремских Карловцах прямо или опосредованно получал информацию, исходящую из круга деятелей, близких Даниловскому монастырю и его настоятелю архиепископу Феодору (Поздеевскому). Позиция лиц, сообщивших сведения, в целом отражает настроения церковных деятелей, также близких к так называемому «Даниловскому синоду», который играл роль оппозиции справа; «его сторонники, – по словам М. Е. Губонина, – были во много раз более ярыми “тихоновцами”, чем сам Патриарх Тихон…»[116].
В архиве Архиерейского Синода содержатся выдержки из писем архиепископа Феодора (Поздеевского), архимандрита Симеона (Холмогорова), сообщающие о положении архиереев, живущих в Даниловом монастыре и находящихся в других местах, выборка писем от братии Московского подворья Валаамского монастыря за 1922 г. В письмах дается описание изъятия ценностей на подворье и деятельности живоцерковников. К ним примыкают выписки от корреспондентов из Москвы и Петербурга. К выпискам приложен очерк под названием «Раскол Церкви» – обращение епископа Антонина (Грановского) и других обновленцев по поводу голода и созыва Поместного Собора «для суда над виновником церковной разрухи» (имеется в виду Патриарх Тихон и верное ему духовенство).
Часто письма из России в Сремские Карловцы пересылал архиепископ Анастасий (Грибановский). В рассматриваемый период (1924–1935) он возглавлял Русскую Миссию в Палестине. В 1923 г. архиепископ Анастасий присутствовал на так называемом «Всеправославном Конгрессе», созванном Патриархом Мелетием в Константинополе, в качестве представителя Русской Церкви, где возвысил свой голос против неканонических нововведений. «Вследствие последовавшего затем неблагоприятного поворота в отношениях Вселенского Патриаршего Престола к Русской Церкви и Патриарху Тихону, имя которого Константинопольский Патриарх… запретил возносить в русских приходах в Константинополе, и запрещения сноситься с Русским Архиерейским Синодом за границей, архиепископ Анастасий после Пасхи 1924 г. вынужден был покинуть Царьград и выехать через Францию в Болгарию, где принимал участие в освящении Александро-Невского Собора в Софии, а потом переехал в Югославию для участия в очередном Архиерейском Соборе. По поручению последнего он отправился в Иерусалим в качестве наблюдающего над делами Русской Духовной Миссии в Иерусалиме. Посетив предварительно Лондон, для переговоров с представителями английского правительства, имевшего мандат на управление Палестиной, он прибыл в Св. Землю в декабре 1924 г. и оставался здесь в течение 10 лет, выезжая ежегодно в Сремские Карловцы на Архиерейский Собор, а также иногда в Сирию для посещения Патриарха Григория VII [вероятно, IV. – О. К.] и его преемника Патриарха Александра»[117].
Среди документов, относящихся к периоду начала и середины 1920-х гг., присутствует уже упоминавшийся список архиереев, составленный Н. В. Нумеровым. Возможно, что он был и автором кратких сводок о положении церковных дел в архиве Архиерейского Синода РПЦЗ.
Списки архиереев, посланные вместе с письмом Самарина, были опубликованы в газете «Церковные ведомости»[118].
Выступления газеты «Церковные ведомости» и, в первую очередь, председателя заграничного Архиерейского Синода митрополита Антония (Храповицкого) по поводу положения Церкви в Советской России не прошли не замеченными для советских властей. По их указанию члены Священного Синода архиепископы Серафим (Александров) и Тихон (Оболенский) 1 октября 1923 г. направили на имя Патриарха Тихона письмо, в котором напоминали Святейшему о том, что неоднократно уже оповещали его относительно выступлений в печати митрополита Антония. Они писали: «Владыка Антоний часто говорит как бы от имени и всего Русского народа и от имени всей пр[авославной] Рус[ской] церкви, тогда как ни Русский народ, ни вся пр[авославная] Церковь не уполномочивала его говорить и писать от имени их. В одной из своих статей, помещенной в № 13–14 от 1–15 VII 1923 г., м[итрополит] Антоний пишет, что вся “гражданская власть в России состоит из 85 % христоненавистников иудеев и лучше сказать безбожников”[119], часто в статьях говорится “о нечестивых большевиках”, кои именуются “палачами русского народа”[120]. В одной из статей м[итрополит], говоря о Вашем святейшестве, пишет, что Вы “только внешним образом примирились с Советской властью”[121], т. е. неискренне…»[122]
Архиепископы Серафим (Александров) и Тихон (Оболенский) выражали опасения, что материалы «Церковных ведомостей» могут дать властям повод смотреть косо на православных епископов в России и поэтому предлагали «осудить подобные выступления председателя этого Синода…».
Они писали: «Власть может указать снова на Ваши сношения с заграничными Епископами, ибо помещено письмо Ваше; на одно из таких посланий ссылается между прочим в послании и м[итрополит] Антоний, как к председателю Архиерейского Синода, и Хрисостом, митрополит Афинский. Надо заявить, что такого послания, как и вообще писем за границу, Вы, по освобождении, не писали…»[123]
Авторы послания, как предполагает А. А. Кострюков, имели в виду опубликованную в «Церковных ведомостях» грамоту Патриарха Тихона всем Архипастырям, Пастырям и всему российскому народу от 6 декабря 1922 г. [ст. ст.], в которой анафематствуется обновленческое ВЦУ[124]. Этот документ, хотя и попал на страницы «Церковных ведомостей», не был предназначен для передачи за границу. М. Е. Губонин вообще считал грамоту подложной[125], хотя это утверждение можно подвергнуть сомнению. Судя по остальным корреспонденциям, редакция использовала относительно надежные каналы связи. Однако для категорического вывода о подлинности послания у нас нет достаточных доказательств.
Архиепископ Афинский Хрисостом, упомянутый архиепископами Серафимом и Тихоном, писал: «С большим вниманием мы прочитали письмо Вашего Высокопреосвященства, которое препроводило грамоту Святейшего Патриарха Тихона, касающуюся анафемы против русских клириков, предавших православную веру созданием так называемой “Живой церкви” и созывом Московского лже-собора»[126].
Как основательно считает ряд исследователей, послание архиепископов – членов Синода было отражением давления ОГПУ на Патриарха и имело следствием появление указа Патриарха Тихона и Священного Синода № 106 от 10 ноября 1923 г.[127] о том, что «Карловацкий Синод не имеет права высказываться от имени Русской Церкви и выступать с заявлениями, направленными на дискредитацию большевистской власти»[128], а также о подложности писем, опубликованных от имени Патриарха Тихона после его освобождения.
Иногда важнейшие документы доходили до зарубежных иерархов кружными путями. Так, указ № 362 от 7 (20) ноября 1920 г., который послужил впоследствии для обоснования создания Архиерейского Синода РПЦЗ вместо упраздненного Патриархом Тихоном Временного Высшего Церковного управления, был переслан в Архиерейский Синод с Дальнего Востока[129]. Об этом свидетельствует переписка, сохранившаяся в архиве Архиерейского Синода. В протоколе Временного Высшего Церковного Управления за границей от 4 (17) 1922 г. говорилось:
«Слушали: препровожденную Начальником Российск[ой] Дух[овной] миссии Архиепископом Иннокентием[130] копию постановления Свят[ейшего] Патриарха, Священного Синода и Высшего Церк[овного] Совета Правосл[авной] Российской Церкви от ноября 1920 г. за № 362, следующего содержания: «По благословению…[131] <…> Копия подписана Дионисием, Епископом Челябинским и Троицким»[132]. Постановление № 362 было решено послать всем преосвященным российских заграничных епархий, начальнику Российской духовной Миссии в Японии и др.».
Копия постановления была получена архиепископом Харбинским Мелетием (Заборовским), об этом свидетельствует запрос из Архиерейского Синода архиепископу Мелетию, где указывалось, что «постановление это стало известно от пок[ойного] Митрополита Иннокентия, приславшего копию с копии, полученной архиепископом Иннокентием от Преосвященного Дионисия»[133].
Сремские Карловцы с тревогой и болью следили за развертыванием событий в Русской Церкви; пользуясь корреспонденциями, разными путями пересылаемыми из России, пытались обобщать и анализировать полученные сведения на страницах своих изданий, главным образом «Церковных ведомостей». Многое из вышеприведенных фактов заставляет предположить, что основными корреспондентами были московские церковные деятели, в основном миряне, близкие архиепископу Феодору (Поздеевскому) и, более широко, так называемому «Даниловскому синоду». К числу этих подвижников принадлежит крупный церковный деятель А. Д. Самарин. Относительно других имен можно строить предположения. Факты говорят в пользу того, что эта деятельность была не личной инициативой отдельных лиц, а, судя по ее непрерывности и серьезности, продуманной работой, которой, как будет показано далее, ее организаторы и исполнители придавали большое значение.
Переписка Святейшего Патриарха Тихона с русским зарубежным духовенством
Русская эмиграция на протяжении десятилетий была для Советов средоточием и источником опасности, хранителем и рассадником монархических и буржуазных идей, антисоветских программ и конкретных планов свержения «большевицкой» власти. Поэтому органы ОГПУ особенно интересовались контактами Патриарха Тихона с эмигрировавшим духовенством.
На допросах в 1922 г. Патриарха Тихона спрашивали, получал ли он письма из-за границы от беглого православного духовенства, когда и кем пересылались эти письма, давал ли Патриарх ответы на них и через кого[134]. Патриарх отвечал, что он был в переписке с митрополитом Антонием (Храповицким), митрополитом Евлогием (Георгиевским), архиепископом Анастасием (Грибановским) и другими, причем, как говорил Патриарх, до него доходили не все письма. Корреспонденцию он получал через иностранные миссии: Латвийскую, Эстонскую, Финляндскую, Польскую, иногда Чехословацкую. Письма обычно приносили чиновники или курьеры миссий. В пересылке активное участие принимали архиепископ Финляндский Серафим (Лукьянов) и епископ Рижский Иоанн (Поммер).
Как говорилось в обвинительном заключении по делу Патриарха Тихона, следствием было установлено, что в пакеты, содержащие в себе официальную переписку с заграничными церквами по деловым вопросам церковного управления, «вкладывались собственноручные письма б[ывшего] патриарха»[135].
Читать бесплатно другие книги:
