Голоса из России. Очерки истории сбора и передачи за границу информации о положении Церкви в СССР. 1920-е – начало 1930-х годов Косик Ольга

Освещение положения Русской Православной Церкви за рубежом. «Черная книга» А. А. Валентинова

Информация о гонениях на Церковь, как говорилось ранее, проникала на страницы печатных изданий вне России уже в годы Гражданской войны. На территориях, занятых Белой армией, часто освещались факты преследования духовенства, нападения на монастыри и церкви и пр. В публикациях порой содержались призывы к защите православия в России, организованной борьбе с большевиками. Так, в статье кн. Евгения Трубецкого «Гонения на Церковь»[273], опубликованной в газете «Великая Россия», преследования Церкви в России рассматриваются как угроза христианству во всем мире и следует призыв к объединению всех конфессий перед этой опасностью. Впервые в этой статье здесь прозвучала информация об установлении особого моления архиепископа Кентерберийского в Англии о гонимой Русской Церкви.

Сходные идеи волновали и молодого студента, участника Гражданской войны на юге России А. А. Ланге, автора нашумевшей книги «Черная книга (Штурм небес): Сборник документальных данных, характеризующих борьбу советской коммунистической власти против всякой религии, против всех исповеданий и церквей». Составителем был указан А. А. Валентинов (псевдоним А. А. Ланге)[274].

Значение этой книги и подвига ее автора не оценено по достоинству. На протяжении многих лет это был единственный сборник сведений о положении Церкви в России. Александр Александрович Ланге (1892–1957), писавший под псевдонимом Валентинов, был профессиональным журналистом[275]. Окончил юридический факультет Петербургского университета. В 1914 г. был командирован редакцией самарской газеты «Волжское слово» в Москву и Петроград в связи с событиями, связанными с войной. С 1915 по 1918 г. напечатал ряд статей, повестей, рассказов и очерков в различных петербургских изданиях («Биржевые ведомости», «Огонек», «Лукоморье», «Вестник мира» и др.). Участвовал в Первой мировой и в Гражданской войнах. В 1919–1920 гг. был секретарем редакции и помощником редактора газет «Единая Русь», «Севастопольский вестник», «Казак», «Свободный казак», ежемесячных больших журналов «Русский сборник», «Военный вестник», «Накануне», «Екатеринодар»). Опубликовал ряд статей в ростовских, харьковских и одесских газетах. Воевал в армии Врангеля. Автор книг «Последние студенты (Записки студента)» (Берлин: Слово, 1922), «Крымская эпопея» (Берлин, 1922). В 1923 г. приехал в Прагу, поступил учиться, хотя был тяжело больным человеком, не имел средств к существованию и жил на пособия. Несмотря на тяжелые условия жизни, стал собирать материал для книги, которая сразу была издана на немецком («Sturm des Himmels»), английском («The Assault of Heaven») и русском языках. Главная идея А. А. Валентинова-Ланге выражена в следующих словах:

«Большевизм есть всего-навсего внешняя политическая маска грядущего и уже торжествующего сатанизма. Без победы над последним немыслимо исчезновение первого.

И именно стремление к тому, чтобы дать возможность хотя бы русским изгнанникам почувствовать и осознать весь бесконечный и бездонный ужас, в неоспоримости этой сути заключающийся, – именно это, а не какое-нибудь иное стремление побудило меня с такой настойчивостью <…> взяться за систематизацию всех данных, какие только можно было достать, относившихся к разрушению Церкви в России и к замыслам воинствующего атеизма, направленным против христианства во всем мире.

Так зародилась мысль о “Черной книге” – воистину… самой страшной книге, какую приходилось когда-либо и кому-либо издавать…»[276]

Книга содержала материалы об арестах и ссылках епископата, духовенства и мирян по всей России. Источниками «Черной книги» были «Краткая сводка, составленная по материалам Особой комиссии по расследованию злодеяний большевиков, состоявшей при Главнокомандующем вооруженными силами на Юге России», документы, составленные чинами иностранных миссий, материалы советской и зарубежной прессы. В нее были включены сведения о закрытых храмах и монастырях, материалы по делу Святейшего Патриарха Тихона и пр. Из России мог поступить приложенный в числе прочих документов «Список православных епископов, находящихся в ссылке и тюрьмах», в который было включено 66 имен. Предисловие написал П. Б. Струве.

Средства на издание собирались с большим трудом.

Сохранился черновик письма А. А. Валентинова-Ланге к представителям белоэмигрантских националистических организаций, где он описывает свои мытарства с изданием книги. Если первое, немецкое издание, начатое в 1923 г., было осуществлено сравнительно благополучно крупной немецкой организацией, отпечатавшей книгу на свои средства, то относительно русского издания Валентинов писал, что «…кроме нескольких лиц, никто более в выпуске этого издания смысла не видел. Думаю и даже – более того – уверен, что, если бы оно погибло, то судьбою его заинтересовался едва ли кто-либо другой, кроме подписчиков, внесших плату в порядке предварительной подписки <…>. Промежуток времени (более чем год!) без всяких слов достаточно ярко доказывает, в каких условиях приходилось «вытаскивать» издание, чтобы не допустить окончательной его гибели. Это-то издание, посвященное величайшей трагедии родной церкви и не безразличное, казалось бы, для всего христианства!

Любая поваренная книга издается в любой стране с быстротой во много-много раз большей»[277].

Из-за нехватки средств едва не было сорвано английское издание, начатое в марте 1923 г. Лишь в 1925 г., благодаря усилиям ген. Бресслера и некоторых других лиц, нужная сумма была найдена. В английском обществе трагедия Русской Церкви вызвала искренний интерес и участие. Герцог Нортумберлендский отозвался статьей, в которой писал: «Никогда даже перо Гиббона не занималось более важными и величайшими вопросами, ибо книжка эта ярко повествует нам <…> как одна из величайших на земле Империй была потеряна для христианства и как яд, отравивший ее, распространяет теперь свое смертоносное действие по всему тому, в свое время необъятному и прекрасному, а ныне оскверненному гадом пространству, имя которому было когда-то Святая Русь»[278].

Откликом на издание «Черной книги» было пастырское послание архиепископа Кентерберийского, призвавшего 17 мая 1925 г. во всех церквах по всей Англии совершить богослужение об освобождении от гнета гонимой безбожниками Церкви Российской.

Книга распространялась в России при помощи нелегальной пересылки, через каналы связи политических антибольшевистских организаций, в частности Республиканско-демократического общества.

Материалы о Церкви в журнале «Новь»

В числе первых изданий, которые помещали сведения о событиях в Русской Православной Церкви, следует назвать выходивший в Париже журнал «Новь». Он был задуман с целью политических сношений антибольшевистских сил на Украине с деятелями зарубежных либерально-демократических движений. Журнал был напрямую связан с созданной в ноябре 1920 г. организацией под названием «Центр действия»[279]. Материалы для «Нови» должны были посылаться из России[280].

Руководящий орган «Центра действия» находился в Париже. Представители эмигрантских организаций и групп в начале 1920-х гг. поставили на первый план литературно-пропагандистскую и организационную задачу.

Журнал «Новь» представлял собой широкоформатное издание. Выходил он в 1922–1923 гг. Вышло всего четыре номера. Первый номер «Нови» был составлен в Киеве во время посещения его Н. П. Вакаром. Там были написаны редакционная платформа и редакционные заявления к читателям. Н. П. Вакар был выбран заграничным редактором «Нови», а внутрироссийская редакция журнала была поручена К. П. Василенко. Имена русских корреспондентов скрывались по соображениям конспирации. В журнале кроме российских корреспондентов участвовали зарубежные члены «Центра действия»: П. Н. Милюков, М. В. Брайкевич, П. П. Гронский, Е. Д. Кускова и др. За освещение церковной жизни отвечал А. В. Карташев.

К изданию «Нови» приступили с ноября 1922 г. Со второго номера начали печатать письма из разных мест России. Тираж журнала был 1000 экземпляров, которые через польско-советскую границу переправлялись в Россию. На четвертом номере издание пришлось прекратить.

В редакционной статье № 1 говорилось: «“Новь” издана за границей, но рождена в России. Для того чтобы дать беспартийному советскому обывателю высказать то, что он думает, и то, что он хочет, мы прибегаем к помощи наших друзей, загнанных на чужбину, в эмиграцию. Оправдалась бы лучшая наша мечта, если бы мы взаимными нашими усилиями раз зазвучавший в России голос независимой мысли не заглох, окреп и стал периодическим органом-трибуной того беспартийного народного движения, которое неуклонно приближает конец нашего рабства»[281].

В журнале печатались Борис Николаевич Толпыго, Анатолий Петрович Вельмин, Константин Прокофьевич Василенко и др. Б. Н. Толпыго принадлежит статья «К кризису идеологии», черновой экземпляр которой хранится в архиве «Нови». Статья подписана «Николаев». Авторство удалось выяснить при обращении к следственному делу Б. Н. Толпыго[282], где в его показаниях указывается эта статья. В рукописи наиболее интересны именно вычеркнутые места, характеризующие церковную жизнь в Киеве. Толпыго пишет о повороте на 180 во взглядах российской интеллигенции от атеизма, идей народолюбия, социализма к вопросам этики в сочетании с религиозными исканиями, в сторону веры, православия, церковности[283].

Зачеркнуты фрагменты статьи, характеризующие духовную жизнь в Киеве: «Доклады в Христианском студенческом союзе проф. В. И. Экземплярского привлекают массу посторонней публики из самых разнообразных слоев. “О безумии Евангелия” Экземплярский читает дважды, оба раза в переполненном зале. То же диспут в общине евангельских христиан свящ[енника] А. Жураковского с теософами. Наконец, трехдевный диспут “Наука и религия” в Киевском городском театре возвращает нас к давно прошедшим векам с их публичными спорами о вере и становится крупнейшим событием местной жизни»[284]. Освистанные в первый день диспута коммунисты прибегли к мобилизации на диспут 400 курсантов военной школы, которые должны были по команде либо аплодировать, либо выражать неодобрение. И, несмотря на это, диспут окончился торжеством сторонников религии. Далее в зачеркнутом, по-видимому рукой редактора, абзаце пишется: «Священник Жураковский, проф. П. П. Кудрявцев, проф. П. Б. Делоне, В. Ф. Асмус и др. становятся предметами горячих оваций. Только зеленые пятна рассаженных умелой рукой гимнастерок вносят враждебный диссонанс»[285]. Яркая картина жизни киевской интеллигенции начала 20-х годов XX века!

Автор сообщает о христианском студенческом союзе, который «знакомит с общими истинами христианства, как они даны в Евангелии, отвечает религиозным исканиям тех, кто впервые обращается к вере»[286].

Далее автор касается приходской жизни. «Старый состав приходских советов, для которого мы привыкли считать типичным продающего церковные свечи старика из купцов или мещан с окладистой бородой или медалью, – этот состав, хотя и медленно, обновляется включением [далее зачеркнуто: представителей интеллигенции, из университетской профессуры, бывших членов бывших политических партий] – людей недавно безрелигиозных»[287].

Отметим еще статью «Современное положение Православной Церкви в России»[288]. Стаья написана в драматический период ареста Патриарха и попыток вождей «Живой церкви» захватить высшую церковную власть. Она начинается словами: «Русская Православная церковь переживает тяжелый кризис»[289]. «Их основная цель, – пишет автор, – не допустить, чтобы основа нашего православия – соборное начало, восстановленное Всероссийским поместным Собором 1917 года, восторжествовало и вдохнуло дух жизни, убитый двумя столетиями синодского управления». По мысли автора, большевики преследуют Патриарха Тихона, мучают митрополита Вениамина, не допускают к работе митрополита Агафангела, ибо «творцы и защитники свободной, вне политики стоящей церкви, ибо они – светочи и руководители истинного церковного обновления, покоящегося на соборном начале».

Автор касается обновленческого раскола, «который грозит перейти в целый ряд расколов и превратить в пыль духовно-религиозную жизнь народа»[290]. «Живая церковь» во главе с Красницким, группа «Церковное обновление» во главе с епископом Антонином с ее лидерами – явления противособорные, так как они стремятся превратить церковь в «политическое орудие светской власти». Автор сообщает, что обновленцы объявили себя руководителями Русской Православной Церкви. Долг православных – организовать «правильно и свободно избранный и созванный второй всероссийский Поместный собор», который сможет продолжить прерванную октябрьским переворотом работу Собора 1917 г.

А до тех пор, считает автор, следует, подобно первохристианам, «уйти в катакомбы». Пожалуй, мы впервые встречаем в церковной литературе данное слово, которое станет весьма распространенным спустя пять лет применительно к Русской Церкви XX в., обозначив целое движение протеста[291].

Под «катакомбами» автор подразумевает маленькие общины, которые «были бы объединены одной общей идеей охранения церкви от раскола». Статья интересна характерным для интеллигентской религиозной общественности отрицательным отношением к синодальному периоду Русской Церкви, верой в то, что небольшие христианские общины со временем, выйдя на свет, смогут объединиться и создать ту силу, которая «отбросит всех врагов и гонителей…». Некоторые высказанные здесь идеи будут развиты в период полемики с митрополитом Сергием после выхода его июльской декларации 1927 г.[292] Автор заметки неизвестен.

Еще одна публикация – выписка из доклада, прочитанного на одном из собраний в Киеве. Она настолько созвучна вышеописанной статье, что, возможно, написана тем же автором или человеком, разделяющим его идеи. «…Современный приход совершенно не соответствует идеалу, которым является первохристианская община, представляющая собой один организм, объединенный пламенной любовью ко Христу. В нашу эпоху всеобщего распада церковь является единственной жизненной опорой для человечества», поскольку не все могут прийти в Церковь и понять, что Церковь в соборности, что она живой организм и живое тело. Поэтому надо устраивать при приходах библиотеки, лекции, собеседования, чтобы прихожане могли лучше понять свое «религиозное исповедание». Все должны быть активными работниками Церкви. Автор говорит и о том, что многие относятся к богослужению с «чисто обрядовой стороны», не сознавая «глубочайшего мистического значения Церковных Таинств и обрядов»[293]. Круг идей докладчика наводит на мысль об авторстве священника Анатолия Жураковского – создателя сестричества и поборника активной приходской жизни, который часто выступал в эти годы в Киеве с лекциями и докладами, – или его единомышленника.

В журнале опубликовано послание митрополита Агафангела (Преображенского) к архипастырям и всем чадам Православной Церкви от 5 (18) июня 1922 г., перепечатанное из газеты «Последние новости» (1922. № 715), в нем митрополит призывал архипастырей управлять самостоятельно своими епархиями в связи с отсутствием высшей церковной власти в тот исторический момент, когда власть попытались захватить обновленцы. В этом же номере публикуется выдержка из предсмертного письма митрополита Вениамина. Это ныне широко известный документ, где кроме высочайшего исповедания веры высказаны слова, которые могут служить ключом ко всей церковной истории новейшего времени: «Странны рассуждения некоторых, может быть, и выдающихся пастырей (разумею Платонова[294]) – надо хранить живые силы, т. е. их ради поступиться всем. Тогда Христос на что? Не Платоновы и Вениамины и т. п. спасают Церковь, а Христос. Та точка зрения, на которую они пытаются встать, погибель для Церкви»[295].

Несколько церковных материалов написал член организации Анатолий Петрович Вельмин, сын настоятеля Десятинной церкви протоиерея П. Д. Вельмина. Анатолий окончил юридический факультет Киевского университета св. Владимира и поступил на службу в Киевский окружной суд. С 1910 по 1919 г. состоял помощником старшего нотариуса Киевского окружного суда. С 7 декабря 1914 г. по 7 декабря 1917 г. находился в рядах действующей армии на Юго-Западном фронте, будучи прапорщиком 11-й отдельной телеграфной роты при штабе XI армии.

В начале 1920-х гг. А. П. Вельмин вошел в антибольшевистскую организацию «Центр действия».

В фонде 5784 («Центр действия») ГА РФ хранятся несколько заметок А. П. Вельмина, посвященных борьбе киевского духовенства с «Живой церковью». Подписаны они его псевдонимом «Юрист из К. Ц. Д». Эти публикации относятся к лету 1923 г. Сообщения, по-видимому, предназначались для «Нови», но не успели попасть на ее страницы в связи с прекращением издания.

Вельмин был привлечен по делу Киевского областного центра действия. Однако благодаря случайности избежал ареста, полтора года жил под чужим именем в Петрограде и Москве, а в январе 1925 г. бежал в Польшу.

В апреле 1923 г. парижский «Центр действия» счел нецелесообразным и опасным поддерживать связь с единомышленниками в России и предложил киевским и московским группам прекратить деятельность. Вместо «Центра действия» была создана организация «Республиканско-демократическое объединение» (РДО) с центром в Париже и примерно теми же задачами.

В РДО, по справке, вошли левые кадеты во главе с Милюковым, правые эсеры во главе с Чайковским, пражская группа эсеров (бывшая группа Савинкова) и другие левые мелкие организации эмиграции[296].

Исследователь истории спецслужб Б. Г. Струков пишет: «Как своеобразный противовес монархистам поэтапно в 1921–1924 гг. создается Республиканско-демократическое объединение (РДО) российских эмигрантов, объединившее в своих рядах широкий политический спектр российских либерал-демократов от кадетов до правых энесов[297]. Организацию возглавил видный деятель кадетской партии П. Н. Милюков». Как и Высший монархический совет, «объединение претендовало на роль флагмана политической жизни российского зарубежья, стремилось распространить свое влияние на военные формирования эмиграции, разрабатывая и пытаясь реализовать планы создания подпольного движения в Советской России»[298].

В августе 1923 г. в Киеве начались аресты представителей интеллигенции, среди них были и члены киевских организаций «Центра действия». Были арестованы бывший прокурор в правительстве С. М. Чубаков, профессор П. П. Смирнов, бывший заместитель председателя совета министров при гетмане Скоропадском Н. П. Василенко, К. П. Василенко, Чолгановский и др. Всего по делу было арестовано 18 человек, привлечено 22 человека. Несколько человек были приговорены к смертной казни.

В письме из Киева неизвестного автора от 11 февраля 1924 г. говорилось: «Так называемый “профессорский процесс” готовится к постановке в начале марта. Сущность его в следующем…

Какое-то из отечественных обществ в Париже решило создать на родине Центр Действий, чтобы было кому взять власть на время переворота и этим избегнуть анархии. Для этого оттуда приезжал какой-то Вакар, и несколько таких разговорных совещаний происходило на квартире К. П. Василенко. Кроме того, та же парижская группа создала журнал “Новь”, для которого просила статьи и информации. Статьями погрешил, кажется, только К. П. Василенко, а информациями все остальные»[299].

Слушание процесса было назначено на март 1924 г., ко дню его слушания вся европейская печать была о нем осведомлена. Выступили с протестом против смертной казни глава французского правительства Пуанкаре, парламент и правительство Бельгии, через своих представителей заявления сделали правительства Великобритании, Италии, Германии. Под давлением лидеров европейских государств и общественного мнения смертные казни были отменены. Был привлечен к суду и Анатолий Петрович Вельмин, которому, как уже говорилось, удалось бежать. При посредстве Вельмина за границу попали многие важнейшие информационные обзоры, документы, списки и другие материалы о положении Русской Церкви.

Но главным организатором этих контактов, автором обзорных материалов, собирателем информации был молодой киевский врач и церковный деятель Георгий (Юрий) Александрович Косткевич.

Георгий Александрович Косткевич и его церковная деятельность

Георгий Александрович Косткевич родился 5 апреля 1904 г. в Киеве в семье известного киевского врача, профессора Киевского университета, специалиста по инфекционным заболеваниям, Александра Ипполитовича Косткевича. В начале XX в. А. И. Косткевич осуществил постройку (с помощью вылеченного им миллионера Терещенко) больницы для простого народа. В детстве Юра был очень болезнен и слаб. В гимназию поступил лишь в 1917 г., сразу в 4-й класс. С 1923 по 1927 г. служил в управлении Юго-Западной железной дороги. Осенью 1925 г. поступил в мединститут, который окончил в 1930 г. Работал участковым врачом в Донбассе, в с. Черкасском Луганского округа[300]. Был женат на Татьяне Николаевне Пухтинской.

Юрий пошел по стопам отца, получив медицинское образование. Но не меньше, чем в медицину, он был погружен в церковную деятельность. Он писал о себе: «Мне было 19 лет, я стал интересоваться церковной жизнью, обновленческим движением, много говорил о нем со знакомыми мне духовными лицами и таким образом входил в круг и курс церковной жизни»[301].

Георгий и его брат Александр в 1922 г. на погребении отца познакомились с известным киевским священником Анатолием Жураковским и стали его духовными чадами.

Эпоха, предшествовавшая роковым событиям 1917 г., порождала идейных борцов, церковных реформаторов. В церковной жизни появляются деятели, которые приходят к убеждению, что Церковь отошла от первохристианских идеалов, подчинила себя государству с его аппаратом насилия над личностью, забыла идеалы сострадания и служения слабым членам общества, а вместо этого обслуживает современный несправедливый общественный порядок. Стали появляться эпитеты «казенное», «официальное» богословие, предполагавшие необходимость принципиально нового подхода к исследованию Священного Писания и Предания. К таким деятелям принадлежал о. Анатолий Жураковский, создавший общину, состоявшую преимущественно из молодежи.

Деятельность «братчиков» сводилась к прислуживанию при богослужении, уборке и содержанию в порядке алтаря и предметов богослужебного обихода (облачений, книг и пр.), а затем с весны 1923 г. к чтению во время богослужения. «Братчики» участвовали в качестве слушателей на беседах и лекциях о. Анатолия. К числу указанных «братчиков» принадлежал сам Юрий, его брат Александр, Юрий Рихтер, Лев Кисилевич, Николай Букреев, Андрей Балясный, Сергей Орлов и Сергей Яснопольский.

Когда весной 1923 г. Жураковский был арестован и выслан, а затем и храм в Религиозно-просветительном обществе закрыт, деятельность и существование «братчиков» фактически прекратилась.

В первой половине 1920-х гг. Георгий Александрович уже активно участвует в церковной жизни на Украине.

Ситуация в украинских епархиях была сложной.

Экзарх Украины митрополит Михаил (Ермаков) в январе 1923 г. был арестован за сопротивление обновленческому расколу и в июле 1923 г. сослан в Туркестан на два года. После его ареста церковную жизнь на Украине возглавил епископ Макарий (Кармазин). Георгий стал его ближайшим помощником: он копировал документы, передавал письма, в том числе секретные, а также распространял различные обращения, послания, открытые письма и пр. Он активно участвовал и в деле помощи ссыльному духовенству, в частности сообщал проживавшей в Москве Варваре Невахович сведения о содержащихся в московских тюрьмах архиереях, высланных с Украины, которым она носила передачи. После ареста епископа Макария в январе 1925 г. его обязанности принял на себя епископ Георгий (Делиев). Его помощником и связным между архиереями был все тот же Г. А. Косткевич.

По показаниям Косткевича на следствии 1930–1931 гг., руководящую роль в деятельности Церкви на Украине в 1925 г. играли епископ Уманский Макарий (Кармазин), епископ Дамаскин (Цедрик), архиепископ Борис (Шипулин), епископы Константин (Дьяков), Антоний (Панкеев), Онуфрий (Гагалюк), Василий (Зеленцов), Аркадий (Остальский), Стефан (Проценко), Варлаам (Козуля), Максим (Руберовский), Феодосий (Ващинский), протоиерей Григорий Селецкий, протоиерей Евгений Сальков и др. В числе основных задач, которые обсуждались этими церковными деятелями, были: проблема легализации церкви, борьба с националистическими и обновленческим расколами на Украине, пополнение епископата в связи со ссылками многих архиереев.

Украинские иерархи порой были вынуждены самостоятельно искать решение возникающих сложнейших вопросов, связанных с появлением на Украине многочисленных расколов, спровоцированных властями[302]. Возникали и собственные проекты решения вопроса «легализации» Церкви, поставления новых епископов в связи с арестом большинства архиереев и др. Тенденция к самостоятельному решению назревших проблем питалась особым положением Украинской Церкви – Священный Собор Русской Православной Церкви утвердил автономию Украинской Церкви, при этом для нее признавались обязательными все постановления Всероссийского Православного Собора, указы Святейшего Патриарха и высших органов церковной власти[303].

Удаленность от центра, меньший нажим и контроль органов ОГПУ, по сравнению с центром, трудность сообщения стимулировали активность украинских иерархов, при этом большинство православных архиереев не мыслили выходить из послушания Патриарху или Местоблюстителю Патриаршего Престола[304].

Г. А. Косткевич к середине 1920-х гг. стал довольно заметной фигурой не только в Киеве, но и в Москве и Ленинграде. Архимандрит Китаевской церкви в г. Киеве Феодосий (Михайловский) дал ему такую характеристику: «Он тесно связывал себя с наиболее идейно-цельными и энергичными представителями религиозных ассоциаций, из которых мне определенно известны свящ[енник] Анатолий Жураковский, являвшийся его руководителем, и архим[андрит] Ермоген Голубев. Он настойчиво проникал к лицам епископского сана, предлагая им всякие услуги. Он живо интересовался вопросами высшей церковной политики, резко реагируя на них <…>. Он устанавливал живую связь со многими (особенно местными) ссыльными епископами и принимал деятельное участие в организации материальной помощи им. Он производил впечатление человека, всегда стремившегося на помощь, туда, “где горит” и “где кипит”, т. е. туда, где пронесся вихрь арестов и ссылок с их последствиями; туда, где определялось церковно-общественное мнение и взгляды… положение, где вырабатывались церковно-правовые и административные нормы. Он систематически собирал и распространял все документы, характеризовавшие разные моменты внутренней и внешней жизни Церкви в революционный период, как то: всякие послания, обращение групп и отдельных лиц из духовенства, идеологические трактаты “на злобу дня” и т. п.»[305].

Член сестричества о. Анатолия Жураковского Валентина Ждан на следствии говорила о Георгии Александровиче: «Много слышала об его дипломатических способностях и об его церковной деятельности, об его связи с архиереями, в частности о близких отношениях с еп[ископом] Сергием Киевским[306], об его связи не только с Киевским архиереем, но и других епархий и центра. Говорили, что он управляет епархией, что назначает священников. Славился еще своей конспиративностью. Он был в числе “братьев” Жураковского и был связан лично с ним…»[307].

Аресты епископов поставили церковную жизнь на Украине в крайне тяжелое положение. Чтобы обсудить создавшееся положение в Харькове, в марте 1927 г. было собрано совещание, на котором присутствовал и Георгий Косткевич. Ряд церковных деятелей, в частности архиепископ Борис (Шипулин), епископ Константин (Дьяков), епископ Макарий (Кармазин) и архимандрит Ермоген (Голубев), высказали мысль о необходимости информировать зарубежных церковных деятелей о происходящем и попросить поддержки, вплоть до организации вмешательства иностранных правительств. В качестве примера такой поддержки приводились выступления представителей иностранных государств в поддержку Патриарха Тихона в 1923 г. Было решено, что лучше всего поручить эту задачу мирянину, а поскольку единственным мирянином на этом совещании был Г. А. Косткевич, то поручение возложили на него.

Для начала было решено передать сведения об арестах епископов. Как выяснилось, именные списки такого рода хранились в архиве епископа Антония (Панкеева), оставшемся в Киеве. Они были доставлены в Харьков – вероятно, епископом Борисом (Шипулиным) – и проверены участниками совещаний на квартире епископа Константина. После того как поправки и дополнения были внесены, Косткевич переписал эти списки, взяв один экземпляр себе, а второй епископы оставили у себя в Харькове.

Как известно из материалов следственного «Дела “Истинно-Православной Церкви”», в первой половине 1927 г. Косткевич обращался за помощью в составлении списка к известному ленинградскому протоиерею Феодору Андрееву и его жене Наталии Николаевне, которая впоследствии показывала на допросе: «О Косткевиче Ю. я знала со слов И. М. Андреевского, что он, Косткевич, собирал сведения об архиереях, выясняя, кто куда назначен и кто где находится»[308]. Отец Феодор Андреев назвал несколько имен епископов и места их ссылок.

Архимандрит Ермоген вручил фотографию духовенства, сосланного в Соловецкий лагерь, переснятую с оригинала, предоставленного архимандритом Антонием (Лобовым), сыном архиепископа Захарии (Лобова), знаходившимся в том же лагере.

Вернувшись в Киев, Косткевич стал искать возможность передать материалы за границу. Помощь в этом деле ему оказала старая знакомая, с 1921 г. служившая в польской делегации по репатриации Мария Октавиановна Сагатовская, русская по происхождению, вышедшая замуж за поляка. Сагатовскую Георгий Александрович знал с детства – она была фельдшерицей в больнице для чернорабочих, где главным врачом был отец Косткевича, и часто посещала семью бабушки Косткевича по отцу.

Сагатовская обещала переговорить с польским консулом Бабинским, которого очень заинтересовало предложение. Он обещал лично передать посылку в Варшаву.

30 апреля 1927 г. Косткевич передал ряд документов Сагатовской для передачи Бабинскому, куда входили: список сосланных и заключенных епископов, фотокарточка группы ссыльных священнослужителей на Соловках, письмо, содержавшее основные пункты выработанных на совещании церковных деятелей в Харькове решений[309], послание соловецких епископов.

Переписка Г. А. Косткевича с А. П. Вельминым

Пакет с документами от Косткевича был передан консулом Бабинским проживавшему в Польше Анатолию Петровичу Вельмину, старому знакомому Косткевича, который помог скрыться Вельмину во время массовых арестов на Украине в 1923 г. Вельмин вспоминал: «Когда мне 7 лет тому назад пришлось перейти на нелегальное положение, он – тогда еще 19–20-летний мальчик – оказал очень много ценных услуг и мне лично, и другим моим товарищам по несчастью и одно время был моей связью с внешним миром, подвергаясь из-за этого большой опасности»[310]. В эти годы А. П. Вельмин активно занимался журналистской и политической деятельностью.

Дальнейший путь документов, переданных Косткевичем, отражен в переписке А. П. Вельмина с обосновавшимся в Праге историком и политиком Борисом Алексеевичем Евреиновым и в других документах из фондов Пражского исторического архива русской эмиграции[311], ныне хранящихся в Государственном архиве Российской Федерации (ГА РФ). Другим источником сведений передачи за границу комплекта документов о положении Церкви в СССР служат следственные дела.

Борис Алексеевич Евреинов был представителем «Центра действия» в Польше, на которого была возложена ответственная задача «технической организации проникновения в Советскую Россию и связи с внутрисоветскими антибольшевистскими организациями»[312].

Он родился 21 ноября 1888 г. в с. Борщень Сунженского уезда Курской губернии. Окончил историко-филологический факультет Санкт-Петербургского университета. Служил мировым судьей Льговского судебного мирового округа. С марта по октябрь 1917 г. занимал должность уездного комиссара Временного правительства. Принадлежал к кадетской партии. С июня 1918 по февраль 1919 г. работал в министерстве исповеданий в Киеве. Затем вступил в Добровольческую армию. После ранения эвакуирован в Грецию, оттуда перебрался в Югославию, а затем в Польшу, где прожил несколько лет, активно занимаясь общественной деятельностью.

А. П. Вельмин писал об этом человеке: «С Борисом Алексеевичем Евреиновым я впервые встретился и познакомился в Киеве в 1918–1919 гг. Хотя тогда мое знакомство было мимолетным, а встречи редкими, я сразу почувствовал к нему большую симпатию. Затем наши дороги разошлись на несколько лет – он очутился в 1920 г. за границей, как эмигрант, я же оставался в России до января 1925 г. Когда я был вынужден, вследствие преследования со стороны советских властей в связи с громким в свое время, в 1924 г., Киевским т. н. “профессорским” процессом “Киевского Центра Действия”, покинуть родину и 5/II 1925 г. я очутился в Варшаве, там в квартире А. А. Вакара я в первый же день встретил Б. А. Эта наша встреча, к сожалению, была так кратка – раз всего лишь несколько часов длилась она, т. к. Б. А. в тот же день уезжал к себе домой в Прагу, но я никогда не забуду того радушного внимания, с которым он отнесся ко мне в первые часы моей беженской жизни. Он сейчас же обещал помочь мне, чем только мог, и это свое обещание исполнил…»[313]

Между ними завязалась оживленная переписка. Не только взаимная симпатия, но и совместная политическая работа соединяла этих деятелей. Евреинов занимался координированием антибольшевистской работы в России, в пересылке и распространении писем участвовал Вельмин. В центре этой деятельности был П. Н. Милюков и некоторые другие лица.

Пакет документов и письмо из Киева были получены Вельминым летом 1927 г. Автора письма он узнал по почерку. В письме Евреинову от 10 июня 1928 г. Вельмин писал: «В июле прошлого года мне совершенно неожиданно был передан большой пакет, полученный для меня из России (не по почте, конечно). В нем я нашел большое письмо, написанное знакомым мне почерком лица, мне хорошо известного. Это лицо еще в бытность мою в России принимало чрезвычайно живое и действенное участие в жизни Православной Церкви и было лично мне хорошо известно как мужественный, идейный и искренний, хотя, быть может, иногда и увлекающийся человек»[314].

В одном из других писем Вельмин так характеризовал Косткевича: он «отличался глубокой религиозностью и был всецело погружен в дела церковные». Вельмин вспоминал, как в последнее лето его пребывания в России в 1924 г. (он прятался от властей, разыскивающих его) Косткевич посетил его в деревне под Москвой, направляясь в Казанскую губернию к некоему сосланному туда духовному лицу и везя туда ему антиминс и другие вещи, необходимые для богослужения. Несомненно, то был духовный отец Георгия Александровича священник Анатолий Жураковский. «Уже этот факт, – писал Вельмин, – свидетельствовал о большом мужестве его и о глубокой преданности его своему делу». «Таким, по-видимому, он остался и теперь – ведь инициатива сношений со мной принадлежит ему; сами сношения эти и способ их ведь все время подвергает его в буквальном смысле этого слова смертельной опасности; да и самые увесистые приложения к нынешнему его письму служат наглядным доказательством и его бесстрашия и его преданности своему делу служения Церкви: ведь писались они несомненно в течение долгого времени, а хранение таких рукописей представляло такую большую опасность»[315].

В первом письме Косткевича говорилось о гонениях на Церковь со стороны коммунистического правительства и выражалось требование «поставить на должную высоту информацию Запада о гонениях на Церковь в России». Автор письма обещал передавать Вельмину «подробный, точный и совершенно объективный материал о церковной жизни в России»[316].

Письмо Вельмину было написано в директивном тоне. Вельмин должен был «вступить в сношения с находящимися за границей русскими православными церковными кругами, а равно вообще с общественными организациями, имеющими органы печати», пробудить в них интерес к жизни Церкви в России, направлять в эти органы печати тот материал, который он будет получать.

Анатолию Петровичу предписывалось с помощью митрополита Евлогия связаться с Англией и английской печатью, через митрополита Антония (Храповицкого) со славянскими странами. Вместе с тем корреспондент Вельмина просил информировать его о событиях в церковной жизни православных Востока и Европы и русских эмигрантов, присылать с этой целью церковные газеты и журналы или сводки об их содержании. Корреспондент просил и о денежной помощи для ссыльных, заключенных, лишенных приходов и голодающих священников, для уплаты налогов и пр. «Я лично стою во главе организации, помогающей ссыльным, и знаю, как ничтожны средства и как велика нужда», – писал он[317].

К письму была приложена фотография группы ссыльных Соловецкого лагеря, сделанная в 1925 г. Из писем Вельмина следует, что он получил также послание соловецких епископов к правительству СССР. Интересно, что Вельмин назвал этот документ следующим образом: «Декларация епископов православного устава (уже к тому времени опубликованная в заграничной русской прессе под ошибочным названием “послания Соловецких епископов”, тогда как в действительности она исходила не от последних только, но вообще от всех епископов Русской Церкви)»[318].

Полученное письмо Вельмин почти полностью скопировал и послал помощнику главного редактора газеты «Последние новости» И. П. Демидову с пожеланием довести эти вопросы до сведения митрополита Евлогия и «парижских церковных кругов». Демидова в большей степени интересовала возможность установления новых контактов для ведения политической работы, чем церковные дела. 27 августа 1927 г. Игорь Платонович написал Вельмину письмо, в котором сообщал о полученных материалах.

«Дело, о котором Вы пишете, можно будет начать лишь с сентября, когда все сядут по местам. Оно невероятно интересное, и, чтобы его не испортить, по-моему, надо сделать так: в Париже я оставлю его в моих руках и буду доставать все, что надо. Этим достигается и другое – не только само дело, но и нужные люди окажутся <…> в руках, а это очень важно»[319].

При его содействии список 117 заключенных и сосланных православных епископов, приложенный к письму Косткевича и пересланный в Париж, был опубликован на страницах газеты «Последние новости» в номере от 2 августа 1927 г. Список содержал сведения о сане, монашеском имени, кафедре и репрессиях, которым был подвергнут архиерей.

В этом же номере была напечатана передовая статья под заглавием «117», в которой были приведены и большие цитаты из письма корреспондента Вельмина, где говорилось, в частности:

«Мысль Запада плохо информирована о той страшной борьбе, не на жизнь, а на смерть, которую ведет христианство в лице Православной Церкви в России с хотящим умертвить его коммунистическим правительством. Эта новая эра гонений на Церковь и на имя Христово как-то словно незаметна на Западе, где все-таки не могут же отнестись ко всему этому безразлично. Нет отклика в христианских государствах Европы, и мы объясняем это только тем, что Европа не знает, что делается в России. К тому же коммунистическое правительство устами своих агентов – обновленцев и других – кричит на весь мир, что в России полная свобода совести и, может быть, не разбирающийся в событиях русской жизни Запад верит, что это голос настоящей церкви…»[320]

29 июля 1927 г. список 117 епископов появился в заметке Русского национального комитета в Париже за подписями: А. В. Карташева, В. Л. Бурцева, Г. П. Федорова, П. Е. Ковалевского и П. Б. Струве. Список был перепечатан и некоторыми другими изданиями, в частности рижской «Сегодня» от 24 июля 1927 г.

В том же номере газеты «Последние новости» от 2 августа 1927 г. была опубликована и фотография соловецких ссыльных. О ней пишет протопресвитер М. Польский, указывая дату фотографии – ноябрь 1925 г. На снимке 67 человек из числа епископов, священников мирян и среди них сам Михаил Польский в сане священника. Он писал: «На самом деле в это время было более 120 заключенных церковных людей. Добрая половина в час съемки была занята работой и не могла явиться в Соловецкий кремль, где на фоне б[ывшего] Успенского собора расположилась снявшаяся группа». Под снимком перечислены все сфотографировавшиеся. Отец Михаил Польский пояснял:

«Одно время при лагере была заведена фотография и заключенные могли сниматься и посылать свои карточки родным. Потом вскоре это было запрещено, особенно после того как большая группа духовенства успела послать свою фотографию в разные места России. Прилагаемый снимок из газеты неудачен, но является документом, он имеет список заключенных епископов, клириков и мирян, пострадавших именно за церковное дело»[321].

О том, что написал А. П. Вельмин Г. А. Косткевичу, мы можем судить лишь на основании показаний последнего на следствии 1930–1931 гг.[322]

Материалы этого дела касаются в основном чисто политической деятельности группы лиц, близких Г. А. Косткевичу и А. П. Вельмину. Косткевич сообщил следствию, что в своем первом письме Вельмин поручал ему связаться с его «друзьями» и персонально с Воскресенским и Толпыго и передать им просьбу взять на себя передачу ему информации о жизни в СССР, необходимой для эмигрантской литературы, освещающей жизнь в СССР. Он просил, чтобы эти материалы охватывали все стороны жизни и были объективны и беспристрастны, поскольку, как считал Вельмин, «эмиграция, оторвавшаяся от жизни в СССР, крайне нуждается в правдивой информации, тем более что зарубежная пресса наводнена фантастическими сведениями о жизни в России». Эту просьбу Косткевич передал Воскресенскому и Толпыго…[323] «Вельмин ставил вопросы, излагая точку зрения РДО, иллюстрируя их газетными вырезками»[324], стремясь скорректировать свою политическую программу, так как «все ранее существовавшие политические программы разных партий, по всеобщему мнению, годились с их лозунгами к сдаче в архив»[325].

В этой переписке Вельмин выступал прежде всего как политик, член антибольшевистских эмигрантских партий, и его участие в церковных делах имело для него, как и для других членов Республиканско-демократического объединения, второстепенное значение.

Косткевич узнал от Вельмина, что списки были опубликованы в польской и белоэмигрантской прессе, в некоторых английских газетах, а также фигурировали в секретариате Лиги Наций. Вельмин прислал вырезки из эмигрантских и польских газет. Судя по тону сопровождающих списки статей, они не произвели того впечатления, на которое рассчитывали стремившиеся к их опубликованию «церковные круги» СССР. Не было и признаков вмешательства Европы в область защиты гонимой Церкви в СССР[326].

14 июня 1927 г. Георгий Александрович был арестован. Вельмин писал Евреинову: «Возвратившись в середине сентября, я узнал, что <…> все это было получено в месте жительства моего адресата, но, к сожалению, мой корреспондент к этому времени уже оказался арестованным. Спустя несколько месяцев, однако, он был выпущен, и я потом узнал, что мое письмо и книги хотя и с большим опозданием, но были в конце концов ему вручены»[327].

Следствие не выявило ничего серьезного, переписка с заграницей осталась тайной. Во время допросов Косткевич исповедовал свои христианские убеждения и убеждал следствие в своей лояльности к Советскому государству: «Не стану отрицать, ибо это противоречило бы моим убеждениям, что я, как православный христианин, живо интересовался проблемами веры, церковной истории и церковной жизнью наших дней – много читал по этим вопросам, имел знакомых среди духовных лиц частную переписку. Естественно, что выполнял лежащие на мне обязанности сына Церкви, посещая церковные богослужения и др. Но вместе с тем никакой выдающейся по своему характеру церковной работы я не вел.

В причастности же моей к церковной жизни не было ничего недозволенного или нарушающего основной закон Республики о свободе совести и отделения Церкви от государства. В отношении своем к Соввласти всегда был лоялен не только в своих поступках, но и по образу мыслей, в опровержении чего нет и не может быть никаких серьезных и заслуживающих уважения данных»[328].

Об освобождении ходатайствовали мать Елизавета Георгиевна, жена Татьяна Николаевна Косткевич, профессора Киевского мединститута.

23 июня 1927 г. Косткевич из-под стражи был освобожден, вероятно под подписку о невыезде.

В конце 1928 г. был арестован снова «по обвинению в совершении преступлений, предусмотренных ст. ст. 69–119 Уг[оловного] Код[екса] УССР, т. е. в использовании религ[иозного] фанатизма масс для к[онтр]-р[еволюционной] агитации против Соввласти». Однако постановление от 13 декабря 1928 г. гласило, что «следствием не собрано достаточно данных для предания обвиняемого Косткевича суду»[329].

Тем временем в жизни Русской Церкви произошли важнейшие события – в июле 1927 г. появилась знаменитая декларация митрополита Сергия и Временного при нем Патриаршего Священного Синода, вызвавшая волну протеста среди русского духовенства и мирян.

Написанный при участии начальника 6-го отделения Секретного отдела ОГПУ Е. А. Тучкова, этот акт ставил Церковь под власть большевистского правительства. Устанавливался ложный союз гонителей с гонимыми, где последним не оставляли даже прав выразить свое страдание, – они могли только благодарить.

Послание горячо обсуждалось украинским духовенством. Многие были возмущены этим документом, но в целом возобладало стремление избежать открытого протеста. Духовный отец Косткевича о. Анатолий Жураковский был в числе решительных противников декларации. Он вместе с некоторыми другими священнослужителями Украины составил ряд обращений с протестами против этого акта, – скорее всего, ему (возможно с другими церковными деятелями) принадлежит знаменитое «Киевское воззвание», один из наиболее ранних откликов на декларацию, в котором утверждалось: «…м[итрополит] Сергий и иже с ним пленены страшной мечтой, что можно строить Церковь на человекоугодничестве и неправде». Эти мысли разделял и его духовный сын – Георгий (Юра).

Следующее письмо от него А. П. Вельмин получил в июне 1928 г. Оно написано 12 июня того же года и прислано вместе с корреспонденцией другого знакомого Вельмина – Бориса Толпыго, которого интересовали в основном политические вопросы. Темы, поднятые в письме Косткевича, Вельмин счел настолько важными, что решил довести его содержание до сведения митрополита Евлогия и парижских церковных кругов. С этой целью письмо Вельмин почти полностью переписал и отправил Евреинову.

В архивном деле оно отсутствует. Имеются лишь комментарии А. П. Вельмина по его поводу. Он сообщает, что письмо «представляет из себя сплошной вопль ссыльных заключенных “религиозных контр-революционеров”: “помогите Церкви в России!”[330] Корреспондент предлагает программу – образовать специальный Комитет и поднять в газетах кампанию помощи Русской Православной Церкви в России». Программа представляется А. П. Вельмину крайне наивной и «объясняется незнанием обстановки» среди эмиграции и вообще в большей своей части неосуществимой. «Ну, как можно образовывать Комитет и поднимать в газетах кампанию: “помогите Церкви в России”». «Ведь если это сделать, – пишет он Евреинову, – сейчас же большевики там в России обрушатся с рядом новых еще более тяжелых преследований Церкви, обвиняя ее представителей в сношениях с “заграничной белогвардейской контрреволюцией”[331]. Единственное, что можно сделать, считает Вельмин, – собрать деньги.

Письмо киевского корреспондента, судя по письму Вельмина Евреинову, касалось и декларации митрополита Сергия. Причем ее оценка была явно неодобрительной. Этот тон насторожил варшавского журналиста, который решил не оглашать письмо «своего приятеля» в печати («главным образом, отзыв его о М[итрополите] Сергии и его политике») до получения более подробной информации.

Из ответного письма Бориса Алексеевича от 7 июля 1928 г. мы узнаём, что материалы им переданы в Париж с известным политическим деятелем эмиграции Н. Астровым без указания на то, откуда они получены. Евреинов посоветовал в Париже созвать совещание с участием митрополита Евлогия, Демидова, о. С. Булгакова, Бердяева, Карташева, Мельгунова, Руднева с целью обсудить меры, которые могут быть предприняты в деле помощи верующим в СССР.

4 августа 1928 г. Евреинов пишет еще одно письмо Вельмину. Вопросы, поднятые в письмах, обсуждались в Праге – были ассигнованы деньги, что должно было послужить доказательством заинтересованности в письмах. Специальные суммы ассигнованы на покупку книг[332].

Осенью 1928 г. от киевского корреспондента поступают сведения об усилении репрессий – арестов и ссылок, о наступающем голоде, недовольстве крестьян и пр. В 1929 г. переписка затихает, однако в начале 1930 г. вспыхивает с новой силой. Поводом для активизации переписки послужил объявленный Римским Папой «крестовый поход» в поддержку Русской Церкви.

«Крестовый поход» в поддержку Русской Церкви и материалы к нему

Римский Папа Пий XI в письме от 2 февраля 1930 г. объявил, что 19 марта 1930 г. он предполагает служить молебен за спасение России, призывая христиан всего мира принять участие в этом богослужении. Для руководства советской страны идеологической задачей первостепенной важности было так ответить на эту кампанию, чтобы на весь мир прозвучало: в стране нет фактов притеснения верующих, а голоса протеста продиктованы ненавистью к советской республике и экономическими интересами западных капиталистов. В СССР развернулась кампания организованных протестов против предстоящего выступления Римского Папы. На заводах и в научных учреждениях – всюду советские граждане протестовали против вмешательства Папы в дела республики.

В качестве мощного пропагандистского средства была задумана организация интервью, которое должен был дать Заместитель Патриаршего Местоблюстителя, фактически стоящий во главе Церкви, митрополит Сергий (Страгородский) и члены Временного при нем Священного Синода.

Подготовка к интервью велась на самом высоком уровне. На заседании Политбюро ВКП(б) 14 февраля 1930 г. была принята резолюция, дошедшая до нас в таком виде: «Об интервью. Поручить тт. Ярославскому, Сталину и Молотову решить вопрос об интервью»[333]. Можно предположить, что решение провести интервью было принято буквально за сутки до встречи. Этим интервью преследовалось несколько целей: внешняя – создание идеологической платформы для отражения обвинений в гонениях на Церковь и дезинформация зарубежной общественности о действительном положении Церкви в СССР и внутренняя – углубление раскола в церковной среде. В замысел отчасти входила компрометация митрополита Сергия в глазах верующих[334]. Советская власть использовала митрополита в своих дипломатических целях, но при этом старалась уронить его авторитет.

Интервью были даны 15 февраля 1930 г.[335] советским и 18 февраля зарубежным корреспондентам[336]. По сообщению рижской газеты «Сегодня», «интервью было устроено в помещении Св. Синода в присутствии нескольких советских журналистов и представителей окружного ГПУ. Со стороны церкви присутствовали все епископы, подписи которых находятся под интервью. <…> На эти вопросы отвечал митрополит Сергий, и его ответы стенографировались, а затем дополнительно формулировались в присутствии остальных четырех епископов. Когда формулировка была готова, то митрополит подписал акт, не читая его. Интересно отметить, что остальные четыре епископа текст интервью не подписали. И если впоследствии их имена появились под текстом “интервью” в газетах, то это является соответствующим действительности лишь “условно”, постольку-поскольку они присутствовали при интервью, не принимая в нем активного участия»[337].

Кроме подписи митрополита Сергия в газетах под интервью стояли имена Серафима (Александрова), митрополита Саратовского, Алексия (Симанского), архиепископа Хутынского, Филиппа (Гумилевского)[338], архиепископа Звенигородского, Питирима (Крылова), епископа Орехово-Зуевского.

Страдающая Церковь была унижена публичным свидетельством об отсутствии гонений.

Акция в защиту Церкви, которая готовилась за границей, активизировала не только власти в Советском Союзе. Ряд церковных деятелей пришли к мысли снабдить организаторов «крестового похода» свежим и актуальным материалом о преследованиях Русской Церкви. С этой целью при непосредственном участии Г. А. Косткевича был написан ряд серьезных статей, к которым были приложены копии документов. Эти материалы вместе с письмом были направлены А. П. Вельмину. 14 апреля 1930 он пишет Б. А. Евреинову, сообщая о получении нового письма от 14 марта 1930 г. с обширными приложениями.

Приложения были Вельминым пересланы Б. А. Евреинову, позднее они были переданы в Русский исторический архив русской эмиграции. В деле имеется передаточная надпись:

«Список материалов по церковному вопросу, переданных Б. А. Евреиновым на хранение в Русский заграничный исторический архив», по которому можно сделать вывод о точном содержании пакета:

1. К вопросу о положении Православной Церкви в России. Рукопись. 25 стр.

2. Список православных клириков, убитых и казненных в 1917–1930 гг. Рукопись. 2 стр.

3. Убийство еп. Иерофея Афоника. Рукопись 3 стр.

4. Ответ православной Русской Церкви на интервью митр. Сергия. Рукопись 9 стр. и приложение на машинке 2 стр., всего 11 стр.

5. Обзор главнейших событий церковной жизни в России за время с 1925 г. до наших дней. Рукопись 16 стр. и 3 приложения, из них 2 на машинке 5 стр. всего 21 стр.

6. Список православных епископов, подвергавшихся гонениям до I марта 1930 г. Рукопись. 23 стр.

7. По поводу списка Православных епископов, подвергавшихся гонениям до 1 марта 1930 г. в СССР. Рукопись. 4 стр.

II мая 1930 г. ПрагаЕвреинов»[339].

Все эти документы в копиях попали в архив Архиерейского Синода Русской Православной Церкви за границей, что позволило внести некоторые уточнения в содержание пакета.

Статья «К вопросу о положении Православной Церкви в СССР» имеет два подраздела: «1. Правовое положение религии и Православной Церкви»; «2. Методы борьбы Советской власти с религией и Православной Церковью в частности».

«Список православных клириков, убитых и казненных в 1917–1930 гг.», имеет приложение: «По поводу списка православных епископов, подвергавшихся гонениям до 1 марта 1930 г. в СССР».

«Обзор главнейших событий церковной жизни России за время с 1925 г. до наших дней» был написан в своей основе Г. А. Косткевичем, о чем он неоднократно признавался по время следствия. Этот материал представлял собой обширный, глубокий, информативный анализ событий церковной жизни после смерти Патриарха Тихона. Для его написания необходимо было проделать колоссальную работу по сбору детальной информации о событиях в жизни Русской Церкви. «Обзор…» в оценках отражает мнение наиболее непримиримых противников митрополита Сергия.

Эта статья снабжена пронумерованными приложениями. Первое: «Обращение митрополита Сергия (Страгородского) к Народному комиссару внутренних дел» от 10 июня 1926 г. Второе – обращение митрополита Сергия «К архипастырям, пастырям и пасомым Московского Патриархата» от 28 мая 1926 г. и послание митрополита Петра (Полянского) от 1 января 1927 г. («Пермское»).

По своей глубине «Обзор главнейших событий церковной жизни России за время с 1925 г. до наших дней» вполне можно назвать первым серьезным исследованием по истории Русской Церкви периода гонений.

Следующим документом упоминается «Ответ Православной Русской Церкви на интервью митрополита Сергия»[340]. Этот материал представляет собой ответы на вопросы, заданные советскими журналистами во время интервью митрополита Сергия от 15 февраля 1930 г., которые, по мнение автора документа, должен был дать Заместитель.

Автор этого документа (тот же Г. А. Косткевич) дал обширные сведения о наличии гонений, приводя множество фактов, рисуя развернутую картину положения Православной Церкви в России.

Например, на первый вопрос ответ был таким:

«В СССР действительно происходят жестокие гонения на религию, и в особенности на православную Церковь. Советские законы о свободе совести есть лишь фикция, которой эти гонения прикрываются. Они состоят в том, что православные епископы без суда и предъявлений обвинений бросаются в тюрьмы и далекие ссылки, что клирики и активные миряне разделяют ту же судьбу. Что случаи расстрелов и убийств епископов и клириков отнюдь не являются редкостью, опять-таки без суда и следствия. Что православные храмы и монастыри закрываются вопреки воле населения, что святыни – святые мощи, иконы – уничтожаются и подвергаются поруганию… и т. д.»[341].

По поводу закрытия церквей автор привел обширную статистику по Украине и другим районам с перечислением уничтоженных церквей и монастырей и указанием обстоятельств их закрытия. Эти сведения были получены Косткевичем от протоиерея Михаила Едлинского. В материалах следствия 1937 г., по которому проходил о. Михаил, говорилось:

«Едлинский, будучи в связях с участником ликвидированной в 1931 году в Москве к[онтр]-р[еволюционной] монархической организации церковников “Истинно-православная церковь” – доктором Косткевичем Георгием Михайловичем [ошибка; следует: Александровичем], собрал и вручил последнему данные для организации о закрытии в Киевской области монастырей»[342].

За свою деятельность по сбору сведений о положении Церкви и проповеди протоиерей Михаил Едлинский был арестован и расстрелян в 1937 г.

Восприятие материалов о Русской Церкви деятелями парижской эмиграции

В сопроводительном письме А. П. Вельмину к присланным им материалам о гонениях на Церковь Г. А. Косткевич просил опубликовать эти материалы 19 марта 1930 г., в день, назначенный для всемирных молитв о Русской Церкви, причем опубликовать их сразу во всех странах и издать на основании этого материала отдельную брошюру. Он также просил ознакомить с переданными им документами П. Н. Милюкова, митрополита Антония (Храповицкого), Ватикан, архиепископа Кентерберийского, члена Консервативной партии Англии Киндерслея и «комитет по борьбе с советской антирелигиозной пропагандой, который существует в Англии…»[343].

Косткевич разрешал делать любые редакционные поправки и сокращения, за исключением двух моментов – он просил сохранить обозначенную в материалах оценку деятельности митрополита Сергия и обозначить все «Москва III 1930»[344].

Первое как раз и вызывало протест.

А. П. Вельмин предлагал использовать весь богатый фактический материал записок, но при этом устранить из них «несомненно чрезвычайно субъективную и слишком уже примитивную оценку всех последних шагов и мероприятий Митр[ополита] Сергия»[345]. Эту «субъективную» оценку он приписывает исключительно личным чертам своего знакомого, который, обладая большим мужеством, глубокой преданностью своему делу, вместе с тем имеет большую «самонадеянность и переоценку удельного веса своей личности и своей работы, что невольно отражается на его суждениях и делаемых им оценках»[346].

Эти качества он и его друзья видели и раньше, но оправдывали их молодостью Косткевича, думая, что «та ответственная и серьезная работа, которую ему пришлось в таком юном возрасте выполнять», «вскружили несколько ему голову и невольно внушили ему несколько преувеличенное представление о себе»[347].

В тот же день, когда было получено письмо от киевского знакомого, 14 апреля 1930 г., Вельмин пишет ответное, которое в копии пересылает Б. А. Евреинову. Он пишет:

«Очень тяжелое чувство произвело на меня Ваше отношение к митрополиту Сергию, Ваше резкое осуждение его, доходящее даже до того, что Вы постоянно называете его предателем и даже сравниваете его с Иудой. Вы меня простите и не обижайтесь на меня, но, по-моему, это слишком примитивное и поверхностное отношение к тому чрезвычайно сложному и тяжелому положению, в каком находится м[итрополит] Сергий. Из посылаемых мною Вам вместе с этим письмом газетных вырезок Вы увидите, что та часть русской эмиграции, к которой принадлежу и я, иначе смотрит на все это и видит в м[итрополите] Сергии только последовательного продолжателя церковной тактики Патриарха Тихона и митр[ополита] Петра. А так соблазнившее многих и здесь «интервью» его тоже расценивается нами, да и некоторыми иностранцами, как Вы увидите из газетных вырезок, не так трагично и прямолинейно, как Вами. Ведь вот Вы теперь не щадите слов, чтобы осудить и заклеймить м[итрополита] Сергия; а вспомните, как осуждали многие и Патриарха Тихона за его “признание” советской власти, за его знаменитое “письмо”, давшее ему возможность выйти из тюрьмы. А что тогда писала о Патр[иархе] Тихоне известная часть эмиграции! Почти то же, что сейчас Вы пишете о м[итрополите] Сергии»[348].

Он упрекает своего корреспондента, что тот «смеет» говорить от имени всей Церкви, в субъективности, пристрастности в оценках.

Возникла парадоксальная ситуация. Сообщения о положении Русской Церкви, в которых так нуждалась эмиграция, оказались неприемлемыми, «вредными» и немыслимыми для опубликования.

Анатолий Петрович решается все же переслать материал с копиями письма Г. А. Косткевича и своего ответа Б. А. Евреинову и через него П. Н. Милюкову с пожеланием устранить субъективную, по его мнению, оценку всех последних шагов и мероприятий митрополита Сергия. Получив пакет, Б. А. Евреинов в письме от 23 апреля 1930 г. выразил согласие с точкой зрения Вельмина. «В планах Вашего корреспондента много несбыточного, – осторожно писал он. – Но все же это весьма умный и нужный корреспондент»[349].

На основании полученных материалов Евреинов сделал доклад на закрытом заседании пражских эмигрантских деятелей с участием специально приглашенных лиц, интересующихся церковными вопросами. Материалы произвели ошеломляющее впечатление[350]. Однако полемику с митрополитом Сергием Борис Алексеевич не стал обнародовать.

В письме Вельмину Б. А. Евреинов высказал идею составить на основании присланных материалов брошюру и перевести ее на ряд иностранных языков. Однако, как он писал Милюкову 14 мая 1930 г., «острая полемика с митр[ополитом] Сергием должна быть из такой брошюры исключена»[351]. С целью издания брошюры документы в копиях были переданы им представителю чехословацкого Министерства иностранных дел З. И. Завазалу, занимавшемуся вопросами русской эмиграции. Завазал поддержал идею чешского издания брошюры, обещал переговорить на эту тему с Президентом Чехословакии Э. Бенешем.

Предполагалось, что вводную статью напишет В. В. Зеньковский, материалы приведет в систему известный писатель по церковным вопросам И. А. Лаговский, издание брошюры осуществит YMCA, по всей вероятности, сразу на нескольких языках, причем будет выслан гонорар. Копию материалов должен был получить и архиепископ Кентерберийский. А. П. Вельмин одобрил план издания статьи-брошюры на русском и иностранных языках, причем было оговорено, что готовить брошюру в целом будет проф. Лосский.

П. Н. Милюков, получив материал, признал его «очень важным» и обещал часть его использовать в «Последних новостях» в ближайшее время. Интересно, что он выступил оппонентом Б. А. Евреинова и А. П. Вельмина в вопросе о цензурировании критических материалов в адрес митрополита Сергия. Павел Николаевич решил напечатать все без сокращений, правда, посоветовавшись предварительно с митрополитом Евлогием.

По мнению Милюкова, объективное восприятие деятельности митрополита будет обеспечено опубликованием «Письма к Смидовичу» («Памятной записки» митрополита Сергия).

«Памятная записка» П. Г. Смидовичу была важным документом, представляющим церковную ситуацию и деятельность митрополита Сергия как возглавителя Церкви в существенно ином ракурсе, чем все остальные документы. М. Е. Губонин писал: «Для будущего историка Церкви этот документ явится чрезвычайно важным в смысле оценки истинного положения дел в те годы (особенно п. 21[352]), а также для определения степени правдивости ответов Заместителя Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия при двух интервью, данных им представителям своей (советской) и зарубежной печати 2 (15) февраля и 5 (18) февраля 1930 г. Судить о действительном смысле и значении Декларации можно только при сопоставлении этих двух документов митрополита Сергия»[353]. Введение «Памятной записки» в блок документов действительно сильно повлияло на восприятие присланных документов.

П. Н. Милюков писал Б. А. Евреинову:

«Тенденцию против Сергия мы, по-моему, не имеем права замазывать. Личность Сергия (подчеркнуто в письме Евреинова. – О. К.) после сведений в очерке с 1925 г. (имеется в виду «Обзор церковных событий…». – О. К.) действительно выходит умаленной, но политическая позиция его, по-моему, как раз оправдывается его прошением к Смидовичу, там не пустяки, как говорят авторы “Ответа”, а самая суть дела, и если бы он добился удовлетворительного ответа (чему я не верю), то его позиция была бы с лихвой оправдана…»[354].

П. Н. Милюков поместил присланные материалы в своей газете «Последние новости». В числе опубликованных документов были: «Ответ Русской Православной Церкви», «Обзор главнейших событий церковной жизни России за время с 1925 г. до наших дней», а также документы: «Записка о правовом положении Церкви в России» и «Памятная записка митрополита Нижегородского Сергия о нуждах Православной Патриаршей Церкви в СССР», некоторые материалы подверглись сокращению[355].

После публикации «Обзора главнейших событий церковной жизни России за время с 1925 г. до наших дней» в «Последних ведомостях» следовало редакционное послесловие: «Сегодня мы кончаем печатать полученную нами из России церковную “информацию”. Последнее слово сознательно заключено в кавычки, потому что то, что нами получено, не является информацией в точном смысле слова. В материале более чем достаточно полемического задора и тенденциозных выводов, и необходимо признать, что полемика авторов “информации” с митрополитом Сергием очень искусно переплетена с церковными событиями…»[356] Так, редакция «Последних новостей» во главе с Милюковым смягчала резкость суждений русского корреспондента.

«Обзор» был перепечатан в 1931 г. в издававшемся в Париже журнале русских католиков «Благовест». В качестве автора статьи был указан русский католический священник А. Дейбнер. В этом виде «Обзор» попал в Россию. М. Е. Губонин включил статью в свой сборник «Акты Святейшего Тихона…»[357].

Статья стала называться «Русские иерархи под игом безбожников», а прежнее название стало подзаголовком. Все архиереи собирались «под иго» без различия их расхождений.

Большие изменения претерпел и самый текст «Обзора…».

Сверка рукописного варианта статьи, хранящегося в архивном фонде «Евреинов» со статьей в «Благовесте» показала, что статья подверглась стилистической правке. Кроме этого, были внесены небольшие изменения, свидетельствовавшие, что католический священник действительно приложил руку к этому документу. Так, вместо «Православная Церковь» автор пишет «Греко-Российская Церковь», вместо «ксендз» – «католический священник латинского обряда».

Но это мелочи по сравнению с большой и последовательно проведенной правкой принципиального характера. Изменения претерпели многие фрагменты, в которых говорилось о вмешательстве органов власти в дела Церкви, упоминалось ОГПУ, раскрывались провокационные замыслы чекистов. Значительному сокращению подверглась информация о митрополите Кирилле Казанском, митрополите Петре Крутицком. Были исключены резкие выражения, касающиеся митрополита Сергия. Взамен автор цитирует известные за границей материалы, отсутствовавшие в оригинале. Изменен фрагмент, касающийся доклада епископа Василия (Беляева) митрополиту Сергию, который, прожив два месяца, с 1 августа по 23 сентября, в поселке Хэ с митрополитом Петром, по возвращении, 29 октября 1927 г., сделал доклад митрополиту Сергию. В публикации Дейбнера исключен весьма обширный фрагмент, посвященный оценке предшествовавшей деятельности и личности митрополита Сергия, вырезан кусок о важнейших событиях 1929 г. – посланиях митрополита Кирилла митрополиту Сергию; переданных при помощи епископа Дамаскина словах митрополита Петра с осуждением деятельности митрополита Сергия и его Синода и т. д.[358]

Вместо этого Дейбнер помещает цитату одного из документов с рассуждениями о легализации Русской Церкви и обширный фрагмент о синодальном управлении, к теме статьи не относящийся.

Кем же был мнимый автор статьи А. Дейбнер?

В эмиграции известен Александр Иванович Дейбнер (1899–1946), сын известного русского католика, убитого в ссылке в России. Александр, как и отец его, был католиком. Принял монашество в 1919 г. с именем Спиридон. В 1926 г. рукоположен во пресвитера. В 1928–1930 гг. служил настоятелем церкви византийского обряда в Ницце. В 1930 г. перешел в православие, в юрисдикцию митрополита Евлогия. На богослужении, где совершалось присоединение к православию, присутствовали протоиерей Сергий Булгаков, Н. А. Бердяев и др.[359]

Как писал митрополит Евлогий, «некоторое время Шарлеруа обслуживал о. Дейбнер, перебежчик, то ли от нас к католикам, то от католиков к нам обратно, но я быстро оттуда его взял и назначил протоиерея Д. Владыкова (Харьковской епархии), священника-миссионера»[360]. Возможно, именно в этот период А. Дейбнер поставил свою подпись под статьей Косткевича.

Прошло немногим более года, и о. Спиридон вернулся в католичество[361]. Будучи секретарем епископа д’Эрбиньи, был заподозрен в шпионаже в пользу СССР. Его обвиняли в аресте католических священников в СССР. Другие это отрицали, считая вымыслом[362]. Личность была явно крайне неуравновешенная, способная стать игрушкой в руках любых хозяев. Изъятие и замена слов, фальсификация документа с определенной тенденцией могли быть продиктованы стремлением скрыть некоторые вещи, обнаженные автором «Обзора…». Другими словами, нет ли и здесь «руки ОГПУ»?

Тем не менее и в урезанном виде статья содержала богатый фактический материал. М. Е. Губонин постоянно пользовался фактами из этой статьи, тем самым давая ей высокую оценку. Публикацию он предварил следующими словами: «В целях оказания помощи читателю, желающему вникнуть в самую суть сложных и трагических событий, отображаемых нижеследующими документами, считаем полезным предпослать последним в качестве некоего предисловия или схемы, расшифровывающей в кратком изложении их внутреннюю сущность и взаимосвязь, – статью-обзор католического автора (священника), заимствованную нами из одного зарубежного издания, правда тенденциозно настроенного против Русской Церкви и нашей страны, но прекрасно осведомленного во всех тонкостях и хитросплетениях современного бытия нашей Церкви». Еще до опубликования «Актов…» Лев Регельсон, работавший с материалами из архива М. Е. Губонина, напечатал в сборнике «Трагедия Русской Церкви»[363] многие материалы со ссылкой на статью А. Дейбнера. Таким образом, Дейбнер стал широко известным в кругу церковных историков, присвоив славу никому не ведомого исповедника.

«Ответ Русской Православной Церкви» имел редакционное предисловие, где говорилось:

«Все полученное является документами первостепенной важности, т. к. в них сообщаются факты, до сих пор бывшие малоизвестными или совершенно неизвестными в эмиграции. К сожалению, редакция далеко не все сможет напечатать и ввиду обширности присланного, и ввиду специфических современных русских условий. Авторы записок являются противниками того пути, по которому идет м[итрополит] Сергий. И в России, значит, как и в эмиграции, существуют два течения. Так это и должно быть»[364].

Напряженность в отношениях между митрополитом Антонием и митрополитом Евлогием зрела уже несколько лет. Причиной были разногласия в вопросах о возглавлении Церкви за рубежом, о вовлечении Церкви в политику, о разграничении полномочий между митрополитами. Отношение к декларации усугубило размежевание.

Отметим выступления парижских эмигрантов в печати в поддержку митрополита Сергия. Так, в статье М. Курдюмова[365] «Митрополит Сергий и русская эмиграция» говорилось:

«Перед каждым русским иерархом во всей своей мучительной остроте вставал вопрос о защите и спасении Церкви, оказавшейся между молотом советских атак и наковальней пассивной и боязливо озирающейся паствы. <…> Чтобы выполнить свою поистине святую и подвижническую роль исповедника-миссионера в безбожном государстве, митрополит Сергий обязан подчиниться обязательным для всех законам СССР. Если он восстает против этих законов, его служение окажется абсолютно невыполнимым и невозможным ни в коей мере»… «Он перед Богом и своей первосвятительской совестью не берет на себя тяжкого греха ради человеческих похвал себе отдать церковь “на поток и разграбление” уже до последнего основания, до гашения последней лампады. <…> Боясь запятнать наши белые одежды “свободных эмигрантов” запекшейся кровью сердца русского первосвятителя, мы малодушно отвращаемся от него и в своей суетной слепоте не видим той правды, которой служит безбоязненный и великий в своем подвиге митрополит Сергий»[366].

В другом номере анонимный автор пишет:

«Нужны не катакомбы, а открытая церковь – пусть гонимая и ограбленная, но явная. Русскому народу нужен его сельский храм, куда он может в праздник пойти. Нужен еще батюшка, его крестящий, венчающий и отпевающий, псаломщик, хор певчих, нужна открытая, свободная молитва». «На эту великую народную нужду и отвечает путь, избранный и указанный покойным патриархом Тихоном и в данное время принятый митрополитом Сергием»[367].

После выхода материалов о положении Русской Церкви в газете «Последние новости» епископ Вениамин (Федченков) направил в редакцию статью под названием «Разные пути (письмо в редакцию)»[368].

В ней он выразил точку зрения ряда парижских деятелей. По его словам, единомышленники просили его откликнуться в печати на опубликованные Милюковым документы. Он писал: «Давно отойдя от политической жизни, после прочтения документов о Митрополите Сергии («Ответа» и «Записки») я ощутил потребность высказаться: молчать стало тяжко. Тяжко – и потому, что сущность дела освещается не только неправильно, но вызовет и дурные последствия, вредные и душам, и жизни. Но еще более горько стало от того, что чрезвычайно болезненно ударили по лицу отца. Для нас, подчиняющихся Московской Патриархии, Митрополит Сергий есть фактический возглавитель страждущей Церкви, общий отец наш. А для меня лично он еще не только бывший мой ректор по Академии, но и близкий начальник по первым шагам моей службы в течение двух лет, когда я был личным секретарем у него, как Финляндского Архиепископа. Живя это время общею с ним жизнью домочадца, я не только мог близко знать своего Владыку, но и любил его».

Считая молчание на «поносные документы» «отказом от сыновнего долга, грехом равнодушия к публично оскорбляемому отцу», епископ высказал свои мысли и чувства по поводу опубликованных статей.

Первым материалом, который он прочел, была «Памятная записка». Епископа Вениамина поразил тон этой «Записки» – «простой, открытый серьезный, деловой». В «смиренно-кротком» духе этого документа, обращенного к представителю власти, епископ Вениамин увидел дух христианской любви и мудрости, Дух Божий, дух Православной Церкви. Этот стиль резко контрастировал с тоном автора «Ответа…», по словам епископа, «не мирным», «не любовным», раздраженным, безжалостным. В этом епископ Вениамин увидел главное доказательство неправоты авторов критических материалов. Такое настроение, считал Владыка Вениамин, «нельзя назвать действием духа благодати».

Он писал: «…мы не можем и не желаем присоединиться к обвинителям» и остаемся с митрополитом Сергием, с его «правдой Божией»

Главная причина «раздраженного» тона противников митрополита Сергия, по мнению епископа, такова: авторы «Ответа», не будучи церковно-ответственными за последствия своих действий, ревнуют, но ревнуют «не по разуму» (Рим. 10, 2).

Эмиграция, считает епископ, после появления статей, направленных против митрополита Сергия, «еще более поняла истинность пути митрополита Сергия»: «казалось бы, новые документы могли рассчитывать не только на большое действия их, но даже и на углубление разделения. Между тем, благодарение Богу, эмиграция (за исключениями) чутким сердцем решила перешагнуть через новый соблазн! И осталась спокойной. Слава Богу!»

Статья епископа Вениамина – один из наиболее эмоциональных откликов в защиту митрополита Сергия в ответ на присланные из России материалы.

Митрополит Евлогий (Георгиевский) за участие в молении, устроенном по инициативе архиепископа Кентерберийского в Вестминстерском аббатстве и храмах Лондона, был по указу от 10 июня 1930 г. отстранен митрополитом Сергием от управления русскими церквами в Западной Европе, однако все же отношение к митрополиту Сергию у эмигрантского Парижа радикальным образом не изменилось. Интервью митрополита Сергия, были встречены без осуждения.

В газете «Сегодня» публикуется архипастырское послание митрополита Евлогия, в котором говорится:

«Содержание этой беседы… настолько противоречит печальной действительности, так расходится даже с официальными данными самой советской прессы, что не остается никаких сомнений в ее советской фальсификации. Именно в том, что это плод нового измышления Советской власти в ее борьбе с церковью и вообще религией. <…> высказывания… или искажены советскими редакторами, или же насильственно продиктованы агентами советской власти… Нам никогда не понять всей тяжести Креста, лежащего на наших братьях и, особенно, на плечах нашей церковной иерархии в Советской России!»[369]

Эта позиция кардинально отличалась от духа выступлений карловацкого духовенства, которое, как уже говорилось, во главе с митрополитом Антонием (Храповицким) в резких тонах высказалось против новой церковной политики митрополита Сергия.

Но не только в Сремских Карловцах не встретили с пониманием церковную политику Заместителя Патриаршего Местоблюстителя в начале 1930-х гг. Рижская газета «Сегодня» отозвалась на публикации «Последних ведомостей», в частности на «Ответ Православной Церкви», статьей известного журналиста М. И. Ганфмана, который писал:

«…как выясняется теперь, и среди загнанного и измученного духовенства России имеются смелые и мужественные деятели, которые при самых ужасных условиях решили дать свои соответствующие истине ответы на вопросы, кот[орые] были предложены митрополиту Сергию, и противопоставить их казенной советской версии. Это было сделано группой правосл[авного] духовенства, почти немедленно после того как появилось пресловутой интервью»[370].

Думается, что эта точка зрения отражала взгляды большинства непредвзятых читателей эмигрантской прессы.