Голливудская трилогия в одном томе Брэдбери Рэй
Свободной рукой Рой содрал с себя остатки маски. Он скатал в кулаке вязкую субстанцию – содранный воск, пудру, шрам из серо-зеленой глазури – и швырнул все это с высоты собора. Мы не слышали звука падения. Зато снизу раздался удивленный возглас:
– Черт побери! Эй!
Мы посмотрели вниз.
Это оказался Крамли, простой селянин на паперти собора Парижской Богоматери.
– У меня закончился бензин! – крикнул он. – Я все ездил и ездил вокруг квартала. И вдруг – нет бензина. Что, черт подери, там у вас происходит? – прокричал он, ладонью прикрывая глаза от солнца.
73
Арбутнота похоронили через два дня.
Или, точнее, перезахоронили. Точнее даже, положили в могилу, после того как несколько друзей церкви, не знавшие, кого, почему и зачем они несут, перетащили его туда перед рассветом.
Отец Келли отслужил похоронную службу по мертворожденному младенцу, безымянному и, следовательно, некрещеному.
Я присутствовал на отпевании вместе с Крамли, Констанцией, Генри, Фрицем и Мэгги. Рой стоял далеко позади нас.
– Зачем мы сюда пришли? – пробормотал я.
– Просто чтобы удостовериться, что он похоронен окончательно, – заметил Крамли.
– Чтобы дать прощение бедному сукину сыну, – тихо сказала Констанция.
– О, если бы только эти люди знали, что здесь происходило сегодня, – сказал я, – представляете, сколько народу пришло бы убедиться, что все наконец-то закончилось. Прощание с Наполеоном.
– Он не был Наполеоном, – сказала Констанция.
– Не был?
Я посмотрел вдаль, туда, где за оградой кладбища простирались города мира и где не было места ни для Кинг-Конга, хватающего лапами бипланы, ни для овеваемой пыльными бурями белой гробницы, в которой когда-то покоился Христос, ни для креста, где распята чья-то вера или чье-то будущее, ни для…
«Нет, – подумал я, – может быть, он был не Наполеоном, а Барнумом[264], Ганди и Иисусом. Иродом, Эдисоном и Гриффитом. Муссолини, Чингисханом и Томом Миксом. Бертраном Расселом, Человеком, который мог творить чудеса, Человеком-невидимкой, Франкенштейном, Малюткой Тимом и Драку…»
Наверное, я сказал это вслух.
– Тише, – вполголоса проговорил Крамли.
И ворота склепа Арбутнота, где стояли цветы и лежало тело чудовища, с лязгом захлопнулись.
74
Я пошел проведать Мэнни Либера.
Он по-прежнему миниатюрной горгульей сидел на краешке своего стола. Я перевел взгляд с Мэнни на большое кресло за его спиной.
– Ну что ж, – сказал он. – «Цезарь и Христос» отснят. Мэгги как раз монтирует эту штуковину.
Кажется, ему хотелось пожать мне руку, но он не знал, как подойти. Тогда я обошел комнату кругом, собрал диванные подушки, как в старые добрые времена, сложил их одну на другую и уселся сверху.
Мэнни Либеру ничего не оставалось, как улыбнуться:
– Ты когда-нибудь перестанешь дурачиться?
– Если бы я не дурачился, ты давно съел бы меня живьем.
Я посмотрел на стену за его спиной.
– Проход закрыт?
Мэнни соскользнул со стола, подошел к зеркалу и снял его с крюков. Там, где раньше была дверь, оказалась свежеоштукатуренная и покрашенная стена.
– Даже не верится, что вот тут каждый день, год за годом, в комнату проникал монстр, – сказал я.
– Он не был монстром, – произнес Мэнни. – И он здесь руководил. Без него все бы давным-давно погибло. Он сошел с ума только в самом конце. Все остальное время он был Богом, который прячется за стеклом.
– Он не мог привыкнуть к тому, что люди на него пялятся?
– А ты привык бы? И что удивительного в том, что он прятался, а поздно ночью выходил из туннеля и сидел в этом кресле? Это не глупее и не умнее того, что показывается на киноэкранах по всему миру. В каждом захудалом городишке Европы люди начинают походить на нас, сумасшедших американцев, одеваться как мы, выглядеть как мы, разговаривать, танцевать как мы. Благодаря кино мы завоевали весь мир, но так глупы, что не замечаем этого. А раз так, то что, я спрашиваю, удивительного, если человек, вынужденный скрываться, имеет наклонности к творчеству?!
Я помог ему снова повесить зеркало на свежую штукатурку.
– Скоро, когда все успокоится, – сказал Мнни, – мы позовем тебя и Роя обратно и будем строить Марс.
– Только никаких чудовищ.
Мэнни помолчал в нерешительности.
– Поговорим об этом потом.
– Хм.
Я бросил взгляд на кресло.
– Найдешь ему замену?
Мэнни задумался.
– Лучше отращу задницу. Раньше я все откладывал. Думаю, в этом году будет самое то.
– Достаточно большой зад, чтобы оседлать нью-йоркский головной офис?
– Ну, если я приложу мозги в то же место, куда и зад, – конечно. После его ухода у меня грандиозные планы. Не хочешь примериться?
Я долго рассматривал кресло.
– Нет уж.
– Боишься, что сядешь и больше не встанешь? Все, проваливай. Придешь через четыре недели.
– Когда тебе понадобится новая концовка для «Иисуса и Пилата», или «Христа и Константина», или…
Прежде чем он успел увернуться, я пожал его руку:
– Удачи!
– Надеюсь, он говорит это искренне, – проговорил Мэнни, закатывая глаза в потолок. – Черт побери!
Он отошел и сел в кресло.
– Ну как ощущения? – спросил я.
– Неплохо. – Закрыв глаза, он почувствовал, как все его тело утопает в этом кресле. – Можно привыкнуть.
У двери я обернулся и еще раз посмотрел на ничтожную фигурку, застывшую среди огромного величия.
– Ты по-прежнему ненавидишь меня? – спросил он, не открывая глаз.
– Да. А ты меня?
– Еще как.
Я вышел и закрыл за собой дверь.
75
Выйдя из дома-муравейника, я зашагал через дорогу, а за мной след в след шел Генри, прислушиваясь к моим шагам и звуку чемодана, подрагивающего у меня в руке.
– Мы все взяли, Генри? – спросил я.
– Всю мою жизнь в одном чемодане? Конечно.
На противоположной стороне мы остановились у края тротуара и обернулись.
Кто-то где-то выстрелил из невидимой и беззвучной пушки. От этого выстрела половина здания обрушилась.
– Звучит так, словно взорвали причал Вениса, – сказал Генри.
– Точно.
– Или будто развалились «американские горки».
– Точно.
– Или как в тот день, когда выдирали рельсы большого красного трамвая.
– Точно.
Затем рухнула оставшаяся часть дома.
– Пошли, Генри, – сказал я. – Пойдем-ка домой.
– Домой, – произнес слепой Генри и радостно кивнул. – У меня никогда не было дома. Хорошо звучит.
76
Я пригласил Крамли, Роя, Фрица, Мэгги и Констанцию на прощальную вечеринку, перед тем как родственники Генри приедут и увезут его в Новый Орлеан.
Громко играла музыка, пиво лилось рекой, слепой Генри в четырнадцатый раз торжественно пересказывал историю с обнаружением пустой могилы, а Констанция, полупьяная и полураздетая, кусала меня за ушко, и тут дверь моей убогой хижины распахнулась.
Послышался голос:
– Я прилетела ранним рейсом! Пробки на дороге чудовищные. А, вот вы где! Тебя я знаю, и тебя, и тебя.
И тут Пэг встала в дверях, указывая пальцем.
– А это что еще за полуголая дамочка?! – закричала она.
«Кладбище для безумцев» (1990) вместе с романами «Смерть – дело одинокое» (1985) и «Давайте все убьем Констанцию» (2002) входит в своеобразную мистическую трилогию, связанную не столько общим сюжетом, сколько действующими во всех трех романах персонажами, в том числе и фигурой рассказчика, которому Брэдбери, несомненно, подарил часть своей подлинной биографии.
Действие мистического детектива происходит в Голливуде, в 1954 году, примерно в тот период, когда сам писатель работал в качестве сценариста над фильмами «Пришелец из космоса» (It Came from Outer Space, 1953) и «Царь царей» (King of Kings, 1961). Сюжетно эти фильмы также перекликаются с теми вымышленными кинокартинами, съемки которых описаны в романе.
Вообще, «Кладбище для безумцев» изобилует отсылками к голливудским реалиям, что отражено в примечаниях. Конечно, нельзя сказать, что за каждым вымышленным именем и названием скрывается реальный человек или место, тем не менее под многими из них угадываются конкретные прототипы. Так, киностудия «Максимус», вобравшая в себя характерные черты многих гигантов Голливуда (например, «Метро-Голдвин-Майер»), внешне очень напоминает знаменитую «Парамаунт пикчерз». Действительно, территория «Парамаунта» примыкает своей задней стеной к кладбищу «Холливуд форевер» (Hollywood Forever Cemetry), где покоится прах многих голливудских звезд. Да и описание ажурных ворот в испанском стиле не оставляет никаких сомнений в том, что Брэдбери «списал» их именно с «Парамаунта». За образами Роя Холдстрома и Фрица Вонга угадываются друзья писателя Рэй Харрихаузен и Фриц Ланг. Что касается Арбутнота, его можно назвать собирательным образом киномагната голливудского золотого века.
«Кладбище для безумцев» – настоящая энциклопедия Голливуда 30—50-х годов прошлого века, что делает этот роман не просто увлекательным, но и познавательным чтением.
О. Акимова
Давайте все убьем Констанцию
Эту книгу я посвящаю с любовью своей дочери Александре, без которой третье тысячелетие могло бы и не наступить вовсе. А также Сиду Стебелу – с любовью и благодарностью.
Глава 1
Была темная грозовая ночь[265]. Та самая, на которую лучше всего клюет читатель.
Мне ведь не жалко. Грозовая – так грозовая. Небо раскалывалось от молний, а в каналы калифорнийской Венеции[266] обрушивались потоки воды. Дождь, который лениво моросил с самого утра, к вечеру решил взять реванш. На пляже не осталось ни души, во всех бунгало были захлопнуты ставни – город как вымер. Одни только совы зловеще мелькали в голубых вспышках, призывая Смерть… Да и кого еще можно было призвать из этого буйства стихии? Очень скоро выяснилось, что кое-кто бежит впереди Смерти…
Внезапный стук в фанерную дверь бунгало заставил меня вздрогнуть.
Я как раз прилег на печатную машинку, пытаясь победить бессонницу: кто-то для этого считает овец, я же – раскапываю могилы. И вот, сижу я в очередной яме, кругом гроза, и вдруг в крышку гроба кто-то стучит…
Открываю дверь и вижу – Констанция Раттиган.
Та самая Раттиган – которую знают все.
Стоит под молниями – и они фотографируют ее со вспышкой. Вот есть Раттиган, а вот нет Раттиган… Вот – есть, вот – нет.
Вот – есть… Вспышка выхватывает из темноты загорелое тельце морского котика, в котором каким-то загадочным образом уместились сорок лет радостей и невзгод. А вот – уже нет… Наверное, поплыла за буйки по рассветной дорожке – чтобы вечером вернуться по закатной. То она в океане – подпевает хору морских зверей… То загорает обнаженной в своем бассейне, зажав по мартини в каждой руке. А то метнется в подвал, в киноаппаратную – в очередной раз любоваться на себя, увековеченную в компании с призраками Эриха фон Штрогейма[267], Джека Джилберта[268] и Рода ля Рока[269], которые послушно бегают по потолку и беззвучно смеются, стоит нажать кнопку… Думаете, она еще там? Черта с два. Вон она, вдалеке, скользит на доске по волнам прибоя[270]… Чем быстрее движется мишень, тем труднее в нее попасть. Ни Время, ни Смерть не смогут за ней угнаться.
Констанция.
Раттиган.
– Господи, ты-то откуда здесь? – кричит она, пытаясь перекрыть грозу.
И невозможно понять: дождь у нее на лице – или слезы…
– Господи, да ты сама-то откуда?
– Отвечай на вопрос!
– Мэгги уехала на восток на конференцию учителей. А я тут пытаюсь закончить новый роман. Дома – тоска смертная. Бывший хозяин сказал, бунгало на море свободно – приезжай и пиши. Вот я и приехал. Господи, Констанция, заходи скорей, ты же промокнешь!
– Я и так уже вся промокла. Отойди с прохода! – говорит она. А сама не двигается с места.
И чем дольше она там стоит, под молниями, тем сильнее, с каждой новой вспышкой, становится похожа на ту женщину, которую я знал раньше… Как будто пленку с призраками в киноаппаратной кто-то запустил задом наперед и она прокручивается прямо через их жизни – фон Штрогейма и всех остальных.
Дальше, дальше – и вот уже передо мной маленькая девочка, прижимающая к груди черный портфель. Она дрожит от холода, глаза ее полны вселенского ужаса. И теперь уже невозможно поверить, что это она – сама Раттиган, легендарная звезда экрана… Собственной персоной явилась ко мне ночью в разгар грозы.
– Ну, заходи же! – повторил я.
– Так пропусти!
Она повисла на мне и впилась в мои губы страстным поцелуем – как будто в рот засунули ириску со вкусом морской воды. Побежала в комнату, потом с полпути вернулась и поцеловала меня еще раз – в щеку.
– А в этом что-то есть… – сказала она. – Но все потом. Сейчас у меня шок…
Прямо в мокрой одежде Констанция запрыгнула с ногами на диван и подтянула колени к подбородку. Зубы у нее стучали. Пришлось срочно снять с нее платье и завернуть ее в большое полотенце.
– Ты так со всеми женщинами поступаешь? – спросила она, пытаясь унять озноб.
– Только с теми, которые заявляются ночью в грозу.
– Пожалуй, не стоит рассказывать об этом Мэгги.
– Будет тебе, расслабься, Раттиган.
– Эту фразу я слышу всю жизнь, от всех своих мужиков. После нее обычно следует удар в самое больное место. Или осиновый кол.
– А ты стучишь зубами от холода или от страха?
– И то и другое… – Она в изнеможении откинулась на диван. – Всю дорогу бежала. Не думала, что ты здесь, ты же съехал сто лет назад. Как же хорошо, что я тебя застала! Ты должен меня спасти.
– Боже праведный, от чего еще?
– От смерти.
– Насколько я знаю, от этой штуки спастись еще никому не удавалось.
– Господи, ты опять в своем репертуаре! Я лично умирать не собираюсь. Я хочу жить вечно!
– Звучит почти как молитва. Спустись на землю, Констанция.
– Но ты тоже будешь жить вечно. В своих книгах!
– Лет сорок, может, протяну.
– Целых сорок лет! Может, со мной поделишься?
– Могу пока поделиться выпивкой. Что тебе уж точно не помешает, так это выпить и успокоиться.
Я откопал на кухне полбутылки Cold Duck[271].
– Бр-р, что это?
– Извини, виски не держу. Только дешевое писательское пойло. Попробуй.
– Ну и отрава. – Она пригубила и поморщилась. – Быстрее! Дай что-нибудь запить!
В крохотной ванной я нашел фляжку с водкой, которую держал для бессонных ночей. Со словами: «Ну, иди же к мамочке!» – Констанция схватила ее и судорожно отпила.
– Стоп, стоп… – сказал я.
– Ладно, авось не помру. – На сделала еще пару глотков и отдала мне фляжку. – Спасибо Господу.
Она откинулась на подушки.
– Хочешь знать, от кого я убегала?
– Погоди… – Я схватил бутылку Cold Duck и немного отхлебнул. – Теперь говори.
– Это была смерть, – сказала Констанция.
Глава 2
Я начал жалеть о том, что во фляге оказалось так мало водки. Теперь меня тоже трясло. Включив газовый обогреватель, я еще раз обыскал кухню и обнаружил бутылку Ripple.
– О господи! – вскричала Раттиган. – Это же тоник для волос! – Она отпила, и ее передернуло. – На чем мы остановились?
– На том, что ты убегала.
– Убегала от того, от чего не убежишь…
Входная дверь несколько раз дернулась от ветра.
Я взял Констанцию за руку и не отпускал, пока все не стихло.
После этого дрожащими пальцами она залезла в свою черную сумочку и достала какую-то книженцию.
– Взгляни.
«Телефонный справочник Лос-Анджелеса, 1900», – прочел я и присвистнул.
– Как ты думаешь, почему я его принесла?
Я открыл справочник и сначала пролистал всех на «А», потом дошел до «Г», перекинулся на «М», потом на «Т»… и везде были фамилии, фамилии, имена, фамилии – и все из другого столетия…
– Ты только вдумайся, – сказала Констанция.
Я вернулся в начало. Все на «А» – Александер, Альберт и Вильям. Б – Берроуз.
– Ну да, бодрит, – сказал я, – 1900-й год. А сейчас 1960-й. – Я взглянул на Констанцию, которая выглядела бледной, несмотря на сильный загар. – Вряд ли кто-то из этих людей еще жив. – Я указал глазами на список. – Им уже не позвонишь. По сути, это…
– Что – это? Ну, говори.
– Книга мертвых.
– Угадал.
– Книга мертвых из Египта. Прямо из гробницы.
– Ага, из могилы, – невесело усмехнулась Констанция.
– Тебе кто-то ее прислал? – спросил я. – А записка прилагалась?
– Записка?
Я снова полистал справочник.
– Впрочем, все и так ясно. Поскольку их всех уже нет в живых, это означает, что…
– Что и мне тоже пора, – сказала Констанция.
– Стать последней в реестре Книги мертвых?
– Да.
Я вздрогнул и поднял температуру на обогревателе.
– Но это же ужасно.
– Да, ужасно, – сказала она.
– Вообще, телефонные книги – это такая штука… Я, бывает, даже плачу над ними. Во всяком случае, Мэгги так говорит. Они же разные бывают, эти телефонные книги. Все зависит от…
– Еще какие разные, – перебила меня она. – Вот, взгляни…
Она достала из сумки еще одну черную книжечку, поменьше. Записную.
Я открыл ее и прочел: «Констанция Раттиган». Дальше шел адрес ее дома на побережье. А потом, как положено, начинались все на «А».
– Абрам, Александр, Аллен… – Я огласил весь список и перешел на «Б». – Болдуин, Брэдли, Бенсон, Бус…
Я невольно похолодел.
– Это же все твои друзья… Я их всех знаю… знал.
– Вот именно.
– Почти все уже лежат на Форест-Лаун[272]. Хорош блокнотик… Прямо книга погребений какая-то.
– Поверь мне, это в сто раз хуже, чем справочник 1900 года.
– Почему?
– Потому что я собственноручно выкинула ее – сто лет назад. После того сериала – «Голливудские слуги» – я уже не могла вычеркивать имена выбывших. Просто рука не поднималась. А мертвецов в списке становилось все больше. В конце концов я решила, что книжка мне больше не понадобится. Конечно, немного живых там еще оставалось… Но я все равно ее выкинула. И вот теперь, представь, она ко мне вернулась. Я обнаружила ее сегодня, когда пришла с моря.
– О господи, ты еще и плавала в такую погоду?
– Мне без разницы – солнце или дождь. Пришла вечером с моря – а они там лежат – во дворе. Загробный подарочек.
– И никакой записки?
– А что здесь комментировать? Все и так ясно.
– Да уж… – Я взял в одну руку фолиант 1900 года, а в другую – записную книжку Раттиган. – Две Книги почти мертвых – да простят меня, если кто там есть живой.
– А они там есть, – сказала Констанция. – Посмотри – вот… И здесь тоже. И еще здесь.
На трех страницах она показала мне имена, обведенные красной ручкой – и рядом с каждым был нарисован крест.
– Они что – какие-то особенные? – спросил я.
– Да, особенные. Смерть их пометила. Крестом – ты же видишь.
– Пометила тех, кто скоро умрет?
– Да! Нет! Не знаю! Но я там тоже есть. Смотри.
Ее имя на первой странице тоже было обведено красным и снабжено крестом.
– Книга мертвых – плюс список тех, кто скоро ее пополнит?
– Вот ты ее держишь – ты ничего такого не чувствуешь?
– Холод чувствую, – сказал я. – Она прямо ледяная.
Читать бесплатно другие книги:
