Спасти Кремль! «Белая Гвардия, путь твой высок!» Романов Герман

Копенгаген

– Дыхание войны и здесь ощутимо…

Адмирал Колчак прошелся по мостику флагманского крейсера «Олег», задумчиво поглядел на вечерний Копенгаген – сумерки уже укутали старинные дома под черепичными крышами, прикрыли торчащие остроконечные шпили и вычурные жестяные флюгера.

Серенький такой город, невзрачный, как одеяние скупого бюргера. А ведь всего две недели назад столица Датского королевства была украшена флагами, в ней царило неприкрытое веселье. Еще бы, вдовствующая российская императрица Мария Федоровна, супруга «миротворца» Александра III и мать замученного большевиками Николая II, в девичестве датская принцесса Дагмар, отплыла на английском линкоре «Эрин», что ушел в сопровождении двух маленьких крейсеров в далекий Севастополь.

Вот такой прихотливый зигзаг вычертила в очередной раз судьба! Два года тому назад императрица покинула берега Крыма на борту линкора «Император Индии», а возвращалась домой, да-да, именно домой, уже на русском корабле. Ведь сразу по приходу в Ахтиарскую бухту «Эрин» сменит свое имя на «Синоп» – именно в гавани этого черноморского порта в Крымскую войну русская эскадра под командованием вице-адмирала Нахимова одержала блестящую победу над турецким флотом, обратив вражеские корабли в пылающие развалины.

Этот британский линкор строился по заказу Османской Порты как «Решадие». Однако началась война, англичане конфисковали корабль и теперь не знали, что с ним делать. «Эрин» хотели было пустить на слом, но тут подвернулся покупатель в лице России.

Конечно, линкор бы не продали, если бы не ряд обстоятельств – экстренная нужда в помощи белых, ведь фронт на западе трещал по швам под натиском красных, и главным образом весьма настоятельное ходатайство заокеанских заимодавцев, стремящихся урезонить нарастающий аппетит японцев. Но, как всегда, чужими руками, которыми легче всего таскать каштаны из огня, – на этот раз русскими.

Сыграло свою роль и то, что греческий флот, воюющий супротив турок за английские интересы, понес просто катастрофические потери. Колчак знал из рассказа Арчегова, что в той войне жуткое поражение потерпела как раз армия эллинов, но здесь все произошло с точностью до наоборот. Сухопутные войска королевства быстро заняли территории с греческим населением в Смирненском округе, а также оккупировали зону проливов Босфор и Дарданеллы и продолжали торопливо укрепляться на новых позициях, успешно отбивая редкие и спонтанные турецкие атаки.

Флот за один роковой день марта потерял сразу два бывших американских броненосца, купленных по дешевке у вовремя подсуетившихся янки (ибо приобретать устаревшие корабли никто в мире сейчас не желал), – «Киликис» подорвался на мине и перевернулся, разделив судьбу флагмана адмирала Макарова под Порт-Артуром.

Его собрат «Лемнос» нарвался на подводную скалу и пропорол днище, что в штормовом море стало фатальным. Третий, и последний, крупный корабль, оставшийся у греков, броненосный крейсер «Георгий Аверов», погиб еще в феврале, так же как любимый линкор самого Колчака, – по неизвестной причине взорвался носовой погреб, и в огненной вспышке греческий корабль разделил судьбу несчастной «Императрицы Марии».

– Черт бы их побрал вместе с их островом!

Колчак выругался, поминая британцев самыми нехорошими словами в русском военно-морском лексиконе, не запечатленном словами в уставе. Те поступили как прожженные дельцы – продали за хорошие деньги предназначенные к слому линкор и парочку относительно новых быстроходных крейсеров типа «Аретуза».

В то же время категорически не желали усиливать русских, считавшихся в Сити вековыми врагами, и потребовали надежных гарантий, что корабельный состав русского Черноморского флота не увеличится – и это имея в Мраморном море эскадру из пяти мощных линейных кораблей, способных играючи разгромить любого гипотетического противника.

Так что пришлось, скрипя зубами от негодования и злости, согласиться на это предложение, хотя все естество противилось такой сделке…

– Ничего, мы люди не злопамятные, но память у нас хорошая! – Александр Васильевич чуть скривил губы, повторив присказку Арчегова, когда тот убедил его принять навязанные в декабре условия, и почувствовал облегчение. Он верил в изворотливый ум своего молодого друга, которому удавались самые авантюрные предприятия. – Может, и на этот раз кривая вывезет! Не стоит списывать удачливость со счетов… Пока…

Адмирал обвел строгим начальственным взглядом маленькую эскадру, куда, кроме флагмана, старого английского «города», входили два монитора, однотипных черноморским, но с 12-дюймовыми орудиями, эсминец и пара шлюпов, плохо вооруженных и совершенно бесполезных. Это была последняя выплата Великобритании за уведенные и подорванные англичанами русские корабли.

По приходу в Ревель, ставший ныне Таллином, его отряд должен был усилиться двумя эсминцами и канонерской лодкой «Бобр», что возвращались эстонцами прежним владельцам.

Соваться с такой силой, вернее, немощью, в Кронштадт, главную базу Балтийского флота, было сродни безумию – ведь кроме артиллерии фортов белую эскадру встретят огнем и три линкора, не считая других кораблей. Это будет не бой, а изощренное самоубийство – ведь даже англичане два года тому назад не рискнули на подобную операцию. Но то исключительно военный фактор, но он, как понимал Колчак, будет играть в будущих событиях последнюю роль…

– Ваше высокопревосходительство! Катер подан!

Громкий голос вахтенного офицера оторвал адмирала от невеселых размышлений. Нужно было съезжать на берег, опаздывать на торжественный ужин в узком кругу королевской семьи и приглашенных министров с послами никак нельзя – дело насквозь политическое.

Вот уже целый месяц датчане с подчеркнутым радушием обхаживали русских моряков, видя в них единственную защиту от царящих в Германии безобразий. Еще бы – потомки викингов, не участвуя в мировой бойне, остались в весьма весомом выигрыше – победители из Антанты резали карту, как хотели, и вернули часть герцогства Шлезвиг, потерянного полвека тому назад после неудачной для Дании войны с Пруссией.

Так что перспектива заново заполучить такого мощного союзника, как Россия, маленькому народу казалась весьма привлекательной, а потому подготовка к морскому походу на «северную Пальмиру» велась при их полной поддержке.

Сильная империя могла послужить самым надежным щитом от любых притязаний южного соседа, и не важно, кто там победит в Германии – белые или красные.

Правда, за помощь и заботу приходилось платить русским золотом, несмотря на кровные узы между монархами. Вернее, даже благодаря им, ведь у российских императоров в благополучные времена всегда находились на иждивении «бедные родственники»…

Ливадия

– Дороговато обходится нам твоя женитьба. – Несмотря на прозвучавшую жалобу, голос Арчегова звучал весело. – Ох, как дорого. Но оно того стоит, в ба-альшом выигрыше мы нынче останемся и с прибытком изрядным, грех жаловаться!

– Значит, результатами моей беседы с «братом» Сашей ты доволен? А то на тебя не угодишь!

Михаил прищурился с хитрецой, с улыбкой глядя на довольного генерала, что уже гоголем расхаживал по ковру в помятом и пропыленном мундире. Дорога от Севастополя до Ялты была грунтовой и при жаре пылящей до безобразия, словно дымовая завеса.

Однако Константину Ивановичу не дали минуты для короткого отдыха – он был незамедлительно приглашен к императору в кабинет, сопровожден чуть ли не под конвоем, ибо время не терпело, а почиститься, помыться и поспать можно и позже.

– Ты его классно уломал, как гусар гимназистку… Хм… Сравнение неудачное, не хмурь брови. Скажем так – ты доходчиво предъявил аргументы в виде кнута, а потом скормил ему пряник!

– Да? А мне послышалось совсем иное. – Император рассмеялся, скрывая, что доволен похвалой. – Будто ты хотел сказать что-то про упрямого копытного и морковку?

– Можно и так, но это уже похабщиной отдает, с душком – все же не с врагами дело имеем, а с союзниками.

– Как раз по твоему принципу – или мы будем дружить, или тебя вдарю дубиной по неразумной голове!

– Фи, какой у вас грубый язык, ваше императорское величество! Здесь не подворотня, а мы не мелочь по карманам тырим…

– Играем по-крупному, ваше высокопревосходительство, тут я согласен полностью. Все же не верил, признаюсь честно, что вчерашних врагов, люто ненавидевших друг друга, мы если не друзьями, то союзниками сделали. Еще десять лет назад дипломаты моего брата на уговорах поседели, а они, обиды вспоминая, между собою все равно разодрались. Да еще как – в пух и перья! Кто мог подумать, что Болгария окажется в друзьях Турции?! Это же в голове не укладывается, чистое безумие!

Михаил Александрович зло ощерился, сжав кулаки. Веселье с его лица исчезло мгновенно, будто чья-то недобрая рука смахнула. Император вытащил из цветастой коробки длинную папиросу, но спичка сломалась в его дрожащих пальцах. Генерал предупредительно щелкнул зажигалкой и сам запустил пальцы в ту же коробку. Дымили молча, первым нарушил затянувшееся молчание Арчегов.

– Ничто так не сближает людей и не сглаживает неприязнь между ними, как общий враг! Отлупив Турцию в первую Балканскую, они сцепились между собою, деля плоды победы – обычное в принципе явление. Человеческая натура такова, мой друг, – недаром после удачных поисков все кладоискатели так и норовят вцепиться в глотку друг другу. Ведь целое всяко больше половины или, что еще хуже, четвертинки!

– А с нами такого же не будет со временем? Сомневаюсь я в длительности искренних отношений, крепко сомневаюсь!

– И зря – самый крепкий брак не на любви строится, а на расчете. Главное, чтобы последний был правильный! Ведь смотри, что прошлой осенью вышло, – мы, болгары и венгры с трех сторон обрушились на румын и вернулись к довоенным границам, к 1914 году. Ну, если кусок Южной Добруджи взять, что болгары себе вернули, то на год больше накинуть – как раз после второй Балканской междоусобицы они ее и потеряли. А каков «выход» – болгары и венгры Версальский мир нарушили, причем грубо, наплевав на условия Парижа и Лондона. И защитить их в будущем можем только мы – так что союзники будут верные!

– А не взбрыкнут, когда все утрясется?

– Не думаю, ибо потеряют все, что приобрели с нашей помощью. Сам знаешь, что в секретном протоколе написано, который ты с царем Борисом и регентом Хорти завтра подпишешь!

Михаил Александрович кивнул, состроив на лице фальшивую гримасу неудовольствия. Кое-что из предварительно утвержденного, как говорится, между высокими договаривающимися сторонами, ему не очень понравилось. Но обсуждать сейчас эти статьи он не хотел, желая предварительно еще раз переговорить на данную тему с Кривошеиным.

– Хорошо, что Македония оказалась яблоком раздора, – усмехнулся Арчегов. – Совсем здорово то, что сербы, греки и болгары отказались ее делить. Она им требуется целиком, от частей отказываются. Афины полагают родину царя Александра Великого своим историческим наследием. В Софии считают, что там говорят на диалекте болгарского языка, а в Белграде уверены, что на испорченном сербском. Как тут не передраться!

– Было бы смешно, если бы не грустно! – пожал плечами Михаил. – Я кое-как уговорил греческого короля Александра согласиться на этот обмен! Но уломал, как ты любишь выражаться…

– Так он с радостью на это пошел, глазенки небось засверкали? Еще бы – обменять голые претензии на нищую Македонию на Константинополь с богатой Смирной, а взамен гористой южной части Фракии получить почти половину восточной, да еще с Трапезундом и Понтийским царством в придачу. – Арчегов засмеялся, на этот раз вполне искренне.

– Это ты его так огорошил своим предложением, что он просто такому нежданному счастью не поверил, настоящему чуду. Наверное, до сих пор в шоке пребывает, как и его «Вазелин». Царь Борис, жаль, что не Годунов, тоже не внакладе остался – все свое вернул и Адрианополь с землями захапал. Взамен только отказался от притязаний на сербскую ныне Македонию. Сейчас они тебе руки целовать будут от умиления! И твой «кузен» Саша внакладе не остался, ты же сказал, что он прямо лучился от радости. Думаю, их министры сейчас ржут в душе, как довольные лошадки, считая, что тебя на кривой козе объехали, обмишулили. Но представляю, как вытянутся их лица после твоей помолвки, вот будет смеху-то!

– Ничего, пусть смеются, зато скоро узнают, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Вот только поздно будет – увяз коготок, всей птичке пропадать!

Михаил выдавил на лице улыбку – он сильно устал за эти дни. Помолвку между ним и греческой принцессой Ольгой было решено провести в Ливадии без всякой помпезности, пригласив на это мероприятие только близких родственников и королей Греции и Сербии, царя Болгарии, регента Венгрии Миклоша Хорти, также их министров, для подписания соглашения о новом Балканском союзе.

Из венценосных соседей не было лишь румынского короля и, понятное дело, турецкого султана. «Горе побежденным» – принцип этот давно придуман и будет существовать всегда!

– Ты как добрался, друг мой?

– Нормально, десять дней трясся на поезде от Иркутска до Оренбурга. Потому пришел к твердому убеждению, что нужно делать новые «Ильи Муромцы», строить аэропорты и заливать бетоном взлетно-посадочные полосы. Времени жалко. Думаю, через пару лет, если все нормально пойдет, можно будет добраться от Иркутска до Крыма за четыре дня!

– Не может быть!

Михаил Александрович ахнул от удивления – преодолеть более шести тысяч верст за столь короткий срок было совершенно нереальным делом, фантастическим, если не больше. Нет, дальние перелеты возможны, англичане даже через Атлантику смогли перепрыгнуть, но срок?!

– Ты сам посуди – если погода будет летная да аэродромы хорошие, то за десять часов полета можно будет преодолеть на новых моторах две тысячи верст. Да и пассажиров можно будет перевозить по десятку за вылет, пусть с промежуточными посадками для дополнительной заправки. С контингентом проблем не будет – обязать офицеров все поездки на аэропланах совершать, пусть к воздушной стихии привыкают, полезно для военного дела. Для финансов убыточно, конечно, выйдет, но только в первое время – по мере становления и расширения прибыль понемногу начнет капать.

– И когда тебя такие мысли посетили?

– Когда из Оренбурга вылетели на «Вими», с трудом в воздух поднялись, хорошо, что морозцем землю прихватило. На пределе дальности полетели – заправили все баки до отказа, да еще канистры прихватили. Расслабился я, когда Волгу увидал, тут правый мотор и загорелся!

Михаил побледнел, видя, как дернулся Арчегов, как скривил губы и почернел лицом. Но генерал взял себя в руки и привычным, чуть глуховатым голосом продолжил повествование:

– Высоту стали быстро терять, пилоты на вынужденную посадку пошли, а я с ними остался. А потом поздно стало, внизу взлетка видна, но еще далековато. А там раз, и все – плоскости на уровне колокольни, парашют не раскроется! Думал все уже, разобьемся к бениной матери!

Арчегов выругался, лицо мгновенно осунулось, желваки заходили на скулах, и будто седины в волосах добавилось – воспоминание для Константина Ивановича было явно не самое приятное.

– Видно, Нина Юрьевна за тебя молится…

– А больше некому, Мики. Ее молитвами и жив до сих пор! Все вокруг размокло, грязь – и мы в нее ухнули, как камень в дерьмо, только брызги во все стороны. Крылья отлетели, хвостовое оперение в клочья – но кабина уцелела, «лыжа» помогла, не скапотировали. Со всех сторон казаки набежали, помогли, самогоном напоили. А потом шибко удивлялись нашему героизму, смотрели как на безумцев. Ничего, водки по бутылке выпили, закусили, понемногу успокоились, хоть трясти перестало. Пилоты у тебя молодцы, почернели парни от пережитого.

– К наградам представлю…

– Уже сделал, еще в Царицине написал – бумаги на военного министра перешлют. Вот так закончилась воздушная эпопея. А дальше просто – литерным поездом до самого Севастополя ночь и весь день везли. А оттуда я сюда на автомобиле рванул, пылища следом так и вилась, столбом стояла. Нужно дороги асфальтировать, а то по грунту или брусчатке ездить не комильфо. Ты над этим подумай, Мики, ибо в России две беды – дураки и дороги, – пора бы хоть одну проблему решить.

– Ну, ты даешь, дружище! – Михаил оторопело смотрел на пропыленный, в пятнах мундир. – Зачем так рисковать?! Больше я тебе летать не дам, пока свои аэропланы надежными не станут! Ты же мог погибнуть…

– Прошу меня простить, Мики, я думала, ты один!

В кабинет вихрем ворвалась черноволосая девушка в довольно простом летнем платье, но держащаяся с достоинством – аристократическая порода, право слово. Можно было даже не гадать, кто это прелестное создание – Арчегов видел ее фотографию не раз.

Генерал, немного стесняясь своего пропыленного мундира, живо встал из кресла, вытянулся, чуть наклонив начавшую седеть голову, – будущая императрица, так мило смутившаяся, пришлась ему по сердцу с первого взгляда.

– Хела, познакомься – это самый близкий мне друг! И по русскому обычаю родственник – я крестный отец его младшего сына, моего тезки, а Константин Иванович будет крестником нашего с тобой первенца! Надеюсь, ты не возражаешь?

От таких слов своего жениха девушка зарделась, как пион, и от смущения потупила глаза, словно не знала, на кого смотреть. Михаил Александрович положил ладонь на плечо Арчегова.

– Хела, мы все обязаны этому человеку своим будущим, так что полюби его всей душою, как я! И он, и его жена Нина Юрьевна, которую я почитаю как родную сестру, не раз отводили от меня смерть!

Генерал с немым удивлением посмотрел на Михаила Александровича – впервые он видел его таким растроганным, со слезами на глазах, и немного растерялся от такого предельно искреннего отношения.

Только сейчас Константин Иванович окончательно уверился, что в их отношениях Мики навсегда останется другом, но для других только императором. И невольно посочувствовал – такую жизнь он себе не желал категорически, и грешно завидовать царской доле.

– Мики говорил о вас много лестного, мой генерал!

Ольга с недоумением посмотрела вслед стремительно вышедшему из кабинета жениху. Девушка хотела побежать за ним следом, но остановилась и протянула ладонь. Константин Иванович чуть прикоснулся потрескавшимися губами к нежной коже.

– Ваше высочество…

– Мики здесь единственный, кто зовет меня Хелой! Прошу и вас, генерал, так меня звать всегда!

Русские слова, несколько исковерканные, прозвучали немного смешно. Но когда девушка вскинула на него свои лучистые глаза, добрые и печальные, Константин Иванович смутился. Ему стало стыдно за тот цинизм, с которым он отнесся к будущей женитьбе императора. Только в эту минуту Арчегов осознал, что сделал правильный выбор – Михаил и Ольга явно пришлись друг другу по сердцу.

«Дай бог им счастья – действительно, браки заключаются на небесах». – Он сам невольно растрогался, чему искренне удивился, но тут произошло совершенно неожиданное.

– Благодарю от всего сердца, мой генерал! Знайте – я обязана вам жизнью!

Ольга неожиданно схватила его грязноватую и пропыленную ладонь, прижалась к ней губами. И тут же выпорхнула из кабинета, оставив там застывшего на ковре генерала…

Тешин

– Иржи, скоро полночь наступит, а тебя все нет. Я переживала, дочка давно уснула…

Настена бросилась к мужу, что застыл у вешалки, раскачиваясь, как маятник на старинных часах. Прежде аккуратный, бережливый, чех сейчас пачкал свежей побелкой свою шинель.

– Что с тобою, родной? Ты не заболел, часом?

Только сейчас женщина разглядела в полумраке прихожей, едва освещенной падающим из кухни светом от керосиновой лампы, как сильно дрожат руки мужа. Как его крепкие пальцы, сгибавшие крепкие гвозди, не могут расстегнуть на шинели крючки.

– Дзержинского утром в Варшаве убили… Бомбами охрану закидали, а самого из пистолетов изрешетили… – глухо, с прорвавшимся болезненным стоном произнес бывший капрал чешских легий в Сибири, а ныне ответственный работник исполкома совдепа Тешинского края.

– И что же?! – искренне изумилась жена, ее глаза недоуменно сверкнули. – Ты жалеешь этого упыря, что всю Россию кровью залил?! Да что с тобой случилось, родной?

– Да плевать я на него хотел!

Иржи почти кричал, но еле слышным шепотом, как делал всегда, боясь разбудить уснувшую в колыбели дочь.

– Вечером нас всех чекисты собрали, рассказали о покушении. Телеграмма им из Москвы пришла…

– И что?

Женщина пристально посмотрела на мужа, но тот впервые за год супружеской жизни отвел глаза в сторону. В этой немой виноватости она сразу почувствовала недоброе и крепко вцепилась двумя тонкими руками в шинель. Тряхнула мужа изо всех сил:

– Что ты молчишь?!

– Мы их всех расстреляли, всех, Настя… – тихо произнес муж, глотая потекшие из глаз слезы. – Приехали в тюрьму, там весь двор людьми забит. Поляков набрали, заложников. Там и пан Ярослав был, что нашу доньку лечил. Девчонки молоденькие, гимназисты, торговцы… Офицеров и жолнежов там не было, видно, их давно всех извели начисто. Люди, обычные люди… А мы по ним из трех пулеметов ударили… А они кричали, молили… Мы их убили, Настя, убили…

Иржи говорил со всхлипами, медленным тягучим голосом, совершенно не похожий на самого себя.

– Что?!

Женщина не поверила, да и как такое было возможно – чтобы ее добрый Иржи вот так запросто покрошил невинных людей пулями?! Но, внимательно взглянув в помертвевшее лицо мужа, в блестящие от застывших слез глаза, она поняла, что это не пустые слова, а самая доподлинная правда, кровавая и страшная.

– Как ты мог?!

В эту секунду Настена возненавидела мужа – редкая женщина не возмутится, когда узнает, что ее любимый муж стал палачом. И эти сильные, но нежные руки, что ласкали ее до умопомрачения, носили по комнате дочь, сегодня безжалостно нажимали на спусковой крючок «Льюиса», а пулемет, захлебываясь очередями, выплевывая струи смертоносного свинца, крошил мечущихся в ужасе людей.

– Как смог?! А вот так! – Муж истерично засмеялся, захлебываясь кашлем, будто старый ворон, без сил опустившись на пол. – Чекисты сказали, кто из нас не станет стрелять по врагам революции, немедленно разделит их участь! Вместе с семьей!

– Боже мой…

Настену пробил холодный пот, липкий страх пополз змеей по душе, старые воспоминания обрушились в памяти лавиной, те самые, от которых она старалась убежать. И, не выдержав чудовищного напряжения, женщина засмеялась, взахлеб, с истеричными нотками.

– Стоило бежать от большевиков из Сибири, если они пришли за нами сюда… Зачем, я тебя спрашиваю?!

– Это наш крест! – глухо произнес капрал. – Со злом нужно сражаться до последнего патрона, а мы решили предательством устроить себе жизнь… как глупо!

– Это так!

Неожиданно Настена стала спокойной, утерев платком слезы. И нежно, чего Иржи никак не ожидал от нее, вытерла ему лицо и, прижавшись к мужу, крепко обняла его рукою, спросила твердым голосом, в котором чувствовалось скрытое напряжение:

– Кто проводил аресты и брал заложников? Русские?

– Нет, мы… Да еще были солдаты караульной роты, там много наших бывших легионеров служит. У чекистов были списки, видно, заранее подготовили…

– Ах, вон оно что выходит!

Женщина уже совершенно успокоилась – не время предаваться скорби, ведь у смерти две страшные чаши, спасая родных, ты должен понимать, что тем самым обрекаешь на смерть других. Иржи не мог поступить иначе. Она крепко-накрепко прижалась к мужу, лаская ладонями. Так прошло несколько минут, и капрал перестал всхлипывать.

– Я не виню тебя, родной, – выбора просто не было, ко многим смертям добавились бы еще три. Оно того стоило?! Мы расплачиваемся за собственную трусость – ты правильно сказал, но нужно думать о будущем. Ты понимаешь, чего добились чекисты?

– Еще бы не понимать! – Колер скривил губы. – Теперь в Тешине поляки будут мстить нам, чехам! Мы ответим – и узел взаимной вражды затянется еще туже…

Бремен

На окраинах еще продолжалась перестрелка, но Фридриху-Вильгельму уже стало ясно, что ожесточенная борьба за значимый город Германии, центр северо-западных земель, окончена. Прорвавшиеся красные части отброшены, окруженные в городских кварталах «спартаковцы», поднявшие восстание, почти полностью уничтожены.

– Ваше высочество, эта первая победа над большевиками воодушевит наши войска!

– Я тоже так считаю, Андреас, но нам еще предстоит долго сражаться. Ты был прав – красные очень сильны, но не столько солдатами, а своими воистину разрушительными идеями. Под их знамена стекается масса наших соотечественников, мы деремся с такими же немцами, что тоже умеют воевать, и очень хорошо.

– А как иначе, ваше высочество, – среди них огромное множество солдат, что прошли мясорубку на Западе или подхватили революционную заразу на Востоке!

Шмайсер говорил абсолютно бесстрастным голосом, холодным и расчетливым, но тем не менее живым.

– Кстати, и вы уже являетесь тем победным знаменем, под которым собираются наши офицеры и солдаты. Теперь нужно правильно ими воспользоваться, и тогда ваши шансы вернуться на имперский престол значительно возрастут.

Кронпринц только пожал плечами – лести в этих словах не прозвучало. Эти два с половиной месяца он провел, не зная ни полноценного сна, ни отдыха. И было отчего так беспокоиться – рейхсвер, как организованная сила Веймарской республики, фактически перестал существовать, от семи пехотных и трех кавалерийских дивизий, столкнувшихся в сражениях с тридцатью красными, остались жалкие ошметки. Судьбу погибшей армии разделил и ее создатель генерал фон Сект, военный министр.

Под формальным контролем совершенно дезорганизованного и растерявшегося правительства остались только жалкие куски северо-западных земель вдоль границы с Голландией.

Это была национальная катастрофа, не сопоставимая даже близко с чудовищным разгромом, что потерпела Пруссия от Наполеона. Скорее вернулись времена Тридцатилетней войны трехвековой давности, когда Священная Римская империя представляла собой арену боев для иностранных армий и поле для бесчинств раздирающих страну в кровавые куски разбойничьих шаек ландскнехтов.

«Я успел вовремя вернуться! Но как он точно рассчитал момент и угадал, что командующий погибнет!»

Фридрих-Вильгельм поморщился – воистину невероятное предвидение Шмайсера рождало в нем все больше и больше сомнений в отношении своего «тайного советника».

Все происходило в точности – фельдмаршал Гинденбург признал кронпринца верховным главнокомандующим, став командующим новой белой армией, спешно формируемой на северо-западных землях из отрядов добровольцев и прибывающих отовсюду офицеров.

Начальником штаба у «толстяка Пауля» оказался тот же, что и был всю «Великую войну», бессменный и крайне честолюбивый генерал Эрих фон Людендорф, один из тайных создателей «черного рейхсвера».

Плохо было только с вооружением – французы и англичане не просто запоздали с поставками, но еще отправили до прискорбности мало снаряжения, оружия и, самое главное, боеприпасов. Ввиду этого война приняла затяжной характер, и только последние дни вернули кронпринцу уверенность в будущий перелом.

И как ни странно, но на отправленное императору Михаилу письмо Фридрих-Вильгельм довольно быстро получил собственноручно написанный русским монархом ответ, выдержанный в самых сочувственных тонах.

Вот только обещанная помощь с востока запаздывала, но Шмайсер почему-то был твердо уверен, что русские белые не позднее мая начнут широкомасштабное наступление на всех фронтах и обязательно сокрушат красных в течение полугода, не больше.

– Смотри сюда, Шмайсер, – кронпринц небрежно провел карандашом по расстеленной на столе карте. Кончик грифеля уткнулся на Ганновер, – вот здесь ахиллесова пята красных – генерал Людендорф правильно выбрал направление. Если ударить сюда, полностью смять правый фланг красных, опрокинуть, а потом повернуть к Эльбе, пройдя дальше, взять Магдебург с перспективой дальнейшего наступления на Лейпциг, то мы выйдем в тыл сразу двум фронтам. Вот только стоит ли нам спасать Париж? Что скажешь на это, мой друг?

– Я думаю, стоит, ваше высочество! – ответил Шмайсер после небольшой паузы. – Но прорыв должен напугать, не больше. Углубиться и выжидать, шантажируя французов. Поверьте, политика Арчегова действенна, и ее опыт стоит перенять. Пусть красные хорошо пустят кровь галлам, это обеспечит вам, государь, надежное будущее… Если, конечно, с «кузеном» Мики вы договоритесь!

Короткая, заметная пауза, сделанная капитаном, Фридриху-Вильгельму не понравилась, как и последние слова. С Россией следовало считаться, именно в добрососедских отношениях с ней, если не в союзе, канцлер Бисмарк видел могущество рейха.

А потому следовало вернуться к политике умиротворения восточного соседа, тем более что тот не только укрепил политические позиции, но мог помочь в деле пересмотра условий Версальского мира, как произошло с Болгарией и Венгрией.

«Вот здесь ты мне и поможешь! А если не сможешь, то отдам «брату» на растерзание, он утешится таким подарком!» Фридрих-Вильгельм улыбнулся, не заметив, с каким все понимающим вниманием за ним смотрят горящие дьявольским огоньком глаза…

Варшава

Боль терзала каждую клеточку прежде сильного тела. Надсадно ныли сломанные ребра, истерзанные руки и ноги словно облили кипятком – настолько их изувечили чекисты.

Но больше всего досталось его лицу, которым всегда восторгались любящие женщины, – левый глаз был затянут огромным багровым кровоподтеком, а правый еще видел – но плохо, предметы расплывались будто в тумане. Распухшим языком полковник провел по острым корешкам выбитых зубов, чуть прикоснулся к разбитым губам и застонал от всплеска мучительной боли, пронзившей мозг.

«Никак у меня еще и сотрясение?! Жаль, очень жаль, не успел!» – Мысль была одна и та же, мучившая Валериана Чуму уже несколько часов. Единственное, о чем он мог размышлять, так это о том, что не успел приставить ствол «нагана» к сердцу, дабы принять достойную для солдата смерть. Нужно было сделать это сразу же, как дверь в квартиру выбили чекисты, а он встретил их пулями, оставляя последний патрон себе.

Невероятный закон подлости сработал – латунный цилиндр, несущий для него спасение, оказался испорченным. Перезарядить оружие уже не успел – разъяренные чекисты выбили «наган» из рук и принялись избивать, да так, что офицер вскоре потерял сознание.

«Я выполнил свой долг перед Польшей и людьми – Дзержинский, этот большевистский палач и наш литвинский шляхтич, застрелен как собака, чего еще желать более?!»

Валериан усмехнулся, пошевелился, и тут свершилось невероятное чудо – боль отступила, и полковник рухнул в спасительную пучину забвения, потеряв сознание.

…Маленькие гусеничные машины медленно ползли по широкой улице, настороженно вращая небольшими башнями с торчащими из них двумя пулеметными стволами. Чем-то они походили на танки «Рено», но были гораздо совершенней и лучше сделаны. На бортах белели размашистые кресты, и гадать по этому поводу не приходилось – такие любят наносить только немцы. Но вот на башнях кресты были изломанные – «свастика» – так выглядели древние скандинавские руны.

Вдалеке громыхнуло, потом еще. Но то вряд ли был гром, да и на небе туч не наблюдалось. Так может греметь только артиллерия, такие звуки ни один военный с природным явлением не спутает.

«Неужели это враг?! Они пришли с запада, значит, немцы… Два танка могут быть только разведкой, не иначе. А это значит, что главные силы уже на подходе. Война? Да, война, и предстоит штурм Варшавы!»

Валериан Чума огляделся – перед ним были знакомые до боли дома, тут ошибки быть не могло, в этом предместье Варшавы приходилось часто бывать. Опытным взглядом машинально отметил и те здания, которых просто не могло быть, они стояли на месте старых особняков. На деревьях листва начинала набирать желтизну – таковой она бывает в первой декаде сентября, не позже.

– Покончим с тевтонами, братья!

– Вперед!

– Польша не погибла!

Дикие яростные крики раздались повсеместно, отражаясь от стен зданий, – на две вражеские машины, невзирая на плюющиеся свинцом башенные пулеметы, скосившие очередями десятки безумцев, набросились со всех сторон многие сотни людей, буквально облепив их, погребя под живыми телами бронированные корпуса.

Чума видел здесь рабочих в блузах, женщин в передниках, гимназистов в курточках, солдат в мундирах – все они копошились на танках, разбивая их башни кувалдами и ломами. Люки были мгновенно выломаны, из стального нутра быстро извлекли орущих от ужаса танкистов в незнакомой черной униформе – живых врагов под восторженные вопли разорвали голыми руками в кровавые клочья.

Чума оторопел от увиденного, на минуту потерял дар речи, машинально вытерев вспотевший лоб рукавом мундира. И только сейчас заметил на ткани обильное золотое шитье.

«Так меня из полковников в генералы произвели?!»

Не успел он подумать над такой несообразностью, как пронзительный вой обрушился сверху. Подняв глаза, полковник увидел, как с голубого неба отвесно пикируют, словно орлы, три аэроплана с изломанными, как у чайки, но только в обратную сторону, крыльями.

Они абсолютно не походили на виденные им «этажерки» и казались самим совершенством, появившимся из совсем другого времени. Примерно такими же, как пулемет Максима рядом с древними фитильными аркебузами времен Потопа.

«Да откуда они такие взялись?»

От самолетов отделились черные капли, устремившиеся к земле и вырастающие прямо на глазах в размерах. Пронзительно ревя, металлические птицы взмыли к небу, избавившись от тяжелой ноши.

«Они нас бомбят!»

Только сейчас полковник осознал происходящее, и тут же чудовищные взрывы прямо на его глазах разметали толпу по улице, укутав место бойни черным дымом смерти.

«Это мое время?! Бабка Магда говорила, что человек может видеть сны из далекого будущего. Краешек всего малый господь показывает своим избранникам, но такое никогда не случится, если меня убьют! Так это вещий сон или наваждение…»

– Эй, пан Чума, пора бы очнуться!

Сильный пинок в бок привел полковника в чувство – боль казалась нестерпимой. Морок схлынул, а в ноздри снова ворвался знакомый запах крови, царивший в тюремной камере крепости.

Он с трудом разомкнул глаз и увидел перед собой стоящего чекиста в черной, наводящей страх на людей кожанке. Вот только голос у того был до боли знакомый – Валериан похолодел, смертельный лед за одну секунду сковал его сердце.

Этого человека он знал с ноября 1919 года – бывший адъютант генерала Зиневича, что возглавил мятеж эсеров в Красноярске и был за это позже повешен, попросил тогда зачислить его в дивизию, упирая на то, что поляк по происхождению.

В бою с красными, уже здесь, под Варшавой, он попал в плен раненым, но через месяц сумел бежать, вступил в его подпольную группу и был среди тех отчаянных офицеров группы Румши, которые убили Дзержинского. И вот сейчас стоит перед ним в ненавистной тужурке!

«Змею пригрел на собственной груди!»

Чума хотел сплюнуть, показать презрение, не сумел – во рту пересохло, но губы смогли разомкнуться, выплюнув слова:

– Ты изменник, капитан Полонский… Ты всех нас выдал большевикам, песья кровь!

– Ах, какие гордые слова, полковник Чума! Вот только не нужно предателем меня называть, я вас, поляков, всегда ненавидел. Штаны драные, побираетесь как бродяги, а все равно – п-а-а-ны!

– Курва маць!

– Не лайся, Чума, сам такой же! Хотя тебя поблагодарить нужно, но, по большому счету незачем! – Улыбка на губах бывшего офицера стала воистину сатанинской. – Дзержинский мешал многим, вы его вовремя убили! Ты придурок, Чума, – не спаситель Польши, а ее погубитель! Теперь у большевиков имеется повод обрушить красный террор, и они сделают это. Истребим офицеров, профессоров, врачей, учителей, всех тех, кто может идейно противостоять… А народ без мозгов подчинить легко, уже проверено! Ты здесь сдохнешь и сейчас – я и так тебе слишком много сказал!

Полонский наступил хорошо вычищенным сапогом на горло и навалился на ногу всем телом. Полковник захрипел, задергался, но вскоре испустил дух. Чекист ухмыльнулся, плюнув умершему офицеру в лицо:

– Мавр сделал свое дело!