Спасти Кремль! «Белая Гвардия, путь твой высок!» Романов Герман
Вчера удалось взять десяток пленных, и ситуация прояснилась окончательно – реакция во Франции победила, восстания пролетариата подавили, а Лионскую Коммуну утопили в крови. Всех солдат, что познали горечь окопной войны и массами дезертировали или переходили на сторону красных, объявили «плохими французами» и отвели в тыл. Маршал Фош без жалости начал укреплять дисциплину, всех ненадежных солдат либо отдавали под суд, либо демобилизовали.
Их место на фронте заняли самые надежные части, имевшиеся у буржуазии, – наемники Иностранного легиона и колониальные войска, переброшенные из Африки, – зуавы и сенегальские стрелки, на которых совершенно не действовала революционная пропаганда.
Вместе с ними бросали в атаки кадровые части из юных новобранцев, муштра которых велась самыми реакционными офицерами и сверхсрочнослужащими сержантами. Так что сопротивление французов резко возросло, вместе с тем среди красноармейцев поползли дурные слухи…
– Товарищ комполка! – Вместе с очередным разрывом снаряда в окоп на Гудериана свалился ординарец, тот самый австриец с отвратительной щеточкой усов под острым, как у грача, носом.
– Какие вести, Адольф?
– Комбриг получил приказ на немедленный отвод! – Бывший ефрейтор сплюнул, очищая рот от скопившейся пыли. – Наше место займет Пролетарская дивизия имени Парижской Коммуны.
– Долго не устоят… – меланхолически пробормотал майор, весьма невысоко оценивавший боевые качества перебежчиков и дезертиров армии Третьей Республики, и спросил с едва сдерживаемой надеждой в голосе: – Нас на отдых отводят?
– Не знаю, товарищ командир! – Ординарец прикусил губу, в глазах плескалось смятение. – Бойцы говорят, что на Эльбу перебросят – якобы рейхсвер перешел в наступление, взяли Ганновер и подошли к Магдебургу. А еще судачат, что нашими белыми командует сам кронпринц Фридрих-Вильгельм, а с ним фельдмаршал Гинденбург.
– Дела… – протянул Гудериан, ошпаренный новостями, словно голым кипятком. Майор машинально отметил слово «наши», которое произнес венец, – весьма многозначительная оговорка в устах простого бойца. Да еще Гинденбург – старого вояку солдаты кайзеровской армии просто боготворили, как и многие немцы.
– Так что, значит, товарищ комполка, – до Парижа не дойдем?
– Если красные возьмут Магдебург, то одним ударом сразу же рассекут два фронта! Тут будет не до Парижа и Рима с Белградом! – бывший генштабист мгновенно оценил ситуацию на фронте.
– А еще говорят, что телеграмма из Москвы прошлым вечером пришла – русские монархисты войну позавчера начали, по всему фронту наступают, из Сибири также идут…
– Проклятие!
Ругательство сорвалось само собой, сердце чуть ли не замерло в груди, будто его сдавили крепкие и безжалостные пальцы. Гудериану стало тоскливо – сделав в Страсбурге выбор, он ошибся. И за это придется заплатить собственной жизнью…
Харьков
– Твой «брат» Фридрих-Вильгельм очень хочет лишиться первой части имени, но добавить ко второй скромную цифру «три». Не ожидал от полумертвого рейхсвера такой прыти – немцы ухитрились выйти в тыл сразу двум группировкам красных. Все победоносное нашествие большевиков разом зависло – теперь ни на Париж, ни на Будапешт и Рим с Белградом дороги нет, пока Гинденбурга с Эльбы не вышибут и Магдебург с Лейпцигом обратно не возвратят! Просто великолепно! Я даже не мечтал о таком развитии событий – это настоящее чудо!
Михаил Александрович молчал, вслушиваясь в радостный голос генерала Арчегова, что колдовал над картой, делая на ней пометки красным карандашом, и с самым загадочным видом молчал. Император не верил этим громогласным ликованиям ни на грош, уж слишком они были искренни, что совсем не походило на его друга.
– Не завидую большевистским деятелям – теперь у них только два выбора, да два…
– И один не нужен им, а другой полезен только нам! Ведь так, ваше высокопревосходительство, – как видишь, я твою манеру хорошо изучил, благо времени много было! Все время норовишь противника не в лоб атаковать, а с бочка заходить, с бочка, да с подходцем. А еще лучше, чтобы чужими руками все дело совершить!
– Не все, твое императорское величество, кое-что в загашнике имеется. А в лоб позиции атаковать – только кровь напрасно лить. Лучше уж фланг охватить, а то сразу два. В бою и политике это должно стать для нас аксиомой! Только в стратегии сие именуется непрямыми действиями, янкесы и англичане такие маневры очень любят, ибо не желают свою кровушку проливать! И правильно делают, собаки…
Арчегов усмехнулся, но так, что Михаил моментально подобрался и не был захвачен врасплох внезапным вопросом.
– Ну и как будут, на твой взгляд, действовать большевики, Мики? Ведь наступление нашего «друга», что метит на пост кайзера, сильно изменит планы Ленина и существенно подкорректирует наш. Вот и подумай над поправками в стратегию, а Антон Иванович внесет их уже в оперативные планы. Ты сейчас у нас Верховный главнокомандующий, за тобою и последнее слово и подпись под приказом!
– А выбора у них нет, вернее, один из двух вероятных. Или бросить поход на запад и все силы перебросить на восток, попытавшись удержать Москву, или поступить наоборот – оставить Первопрестольную, эвакуировать в Германию партийный аппарат, совнаркомы и наиболее боеспособные части Красной армии.
– Резонно, я тоже над этим думал. И как они поступят?
– Третий вариант, при котором будут гнаться за двумя зайцами, вряд ли возможен – не настолько они глупы…
– Почему ты так считаешь?
– Южный фронт прорван – посмотри на свою карту. Точно такая же обстановка, я уверен, нанесена и в Полевом штабе. За три дня конные группы Келлера и Врангеля углубились на сто верст, заняв Курск и Тамбов. Донцы уже в Камышине и продвигаются вверх по Волге, к Саратову. Оренбургские казаки идут еще легче, вступили в Уфу – две, максимум три недели, и конница Восточного фронта выйдет к Волге, от Саратова до Казани. И мои ижевцы с воткинцами рвутся к Перми – и нет такой силы у красных, что их остановит на пути к родным заводам!
– Ты прямо поэт, Мики! Шучу, понимаю, что с этими рабочими ты два года воевал. Да, картину ты обрисовал абсолютно верно, вот так и выглядит «молниеносная война», блицкриг, как ее называют немцы. За неимением танков и мотопехоты мы бросили крупные массы конницы, каждая из которых по отдельности намного сильнее 1-й Конной армии красных. Прорыв увенчался успехом, что обусловлено сильной разреженностью фронта, растянутостью частей и малым числом пулеметов у противника.
Я думаю, в Москве находятся сейчас в полном шоке – конница глубоко в тылу, завязываются «котлы» один за другим, да и бьют их войска в полную силу со всех направлений. Мы достигли полной стратегической и тактической внезапности! Согласованные удары нанесены укомплектованной, хорошо обученной, отлично вооруженной и желающей воевать армией.
В то время как у противника наблюдается совершенно противоположная картина, их армия тает прямо на глазах. Психологическое преимущество полное – пропаганда хорошо разложила мобилизованных красноармейцев, и они, как докладывают со всех фронтов, не только сдаются, но и переходят на нашу сторону с оружием в руках. Про дезертирство говорить уже не приходится, оно массовое. Можно сказать твердо – продразверстка и голод отшатнули крестьянство от большевиков, и оно сейчас полностью на нашей стороне. Это конец для кремлевских владык, и в Москве очень хорошо понимают сложившуюся ситуацию!
Не стоит обольщаться и тем более уповать на скорую победу. Большевики как волки, которых обложили со всех сторон, так что на легкие успехи не стоит надеяться – как ни крути, но они под ружье поставили более трех миллионов, и не менее трети из бойцов все же станут драться за советскую власть. Хотя столько же красных начнут воевать против своих…
Арчегов говорил спокойно, от довольной улыбки на губах уже не осталось и следа – уверенный и спокойный голос человека, хорошо выполнившего свою работу.
– Я сделал все, что мог, Мики, теперь дело за твоими генералами. А они его знают хорошо, это с политикой у них наперекосяк идет. Ничего, я сейчас чувствую себя намного лучше Барклая…
– Ты имеешь в виду его фразу «Я воз втащил на гору, а с горы он и сам сойдет»?
– Да, друг мой! – глухо произнес Арчегов, и с лица будто стерли краски – перед императором сидел смертельно усталый человек с больными глазами и седой головой.
Михаил Александрович содрогнулся – молодость в его друге исчезла, и сейчас перед ним был если не пожилой, сломленный лишениями человек, то как минимум ровесник.
– Мне до смерти надоели интриги и завистники, сплетники с генеральскими погонами! Хочу заниматься своим делом, а не «разборками» постоянными заниматься. Обрыло первой персоной при тебе быть – со всех сторон камни бросают да брюзжат…
– Это ты брось! – Михаил чуть звякнул голосом. – Что за хандра?!
– Не знаю, первый раз в жизни такое! Три месяца с семьей жил, размяк, и все разом кончилось. Не могу я без семьи, жена ведь, сыновья, понимаешь… Бояться смерти стал – а это плохо…
– Все понимаю, Костя! Потерпи немного, победа ведь не за горами. Что я могу сказать – никто умирать не хочет, особенно когда Москва так близка! Насчет интриганов и завистников скажу одно – недругов у тебя много, это верно, но еще больше тех, кто воздает тебе должное. Давай вместе подсчитаем? – Михаил Александрович начал демонстративно загибать пальцы. – Про себя, императрицу и невесту говорить не стану, как про Вологодского, Смирнова, Пепеляева и других «сибиряков». Не стану поминать казачество – в тебе видят своего и уже сейчас открыто поддерживают. Атаманов перечислить или не нужно?! Далее – из генералов, особенно молодых, назвать могу многих! Из значимых на твоей стороне оба командующих конными группами…
– Ладно, граф Келлер, мы еще в Сибири сошлись, но с бароном Врангелем я пару раз всего говорил!
– А он сильно недолюбливает генерала Деникина, следовательно…
– Враг моего врага мой друг! – засмеялся Арчегов и отер лицо ладонью. – Извини, просто вспомнил, как Мишаню на руках качал, вот и психанул. Такого больше не будет, обещаю. Давай лучше вернемся к нашей коннице, раз ты старика Келлера с бароном упомянул. Скажу сразу – данное наступление есть лебединая песнь кавалерии, придется после войны ее спешивать и сажать на автомобили, ибо бронетранспортеров не предвидится в ближайшее десятилетие. Но не сразу, конечно, а постепенно, по мере насыщения техникой… Что-то меня понесло, и не в ту степь. Сейчас о другом подумать надо!
– О чем? – Михаил напрягся, увидев злой огонек в глазах своего друга, и тут же обрадовался – перед ним сидел решительный генерал, прежний.
– Не дать большевикам «хлопнуть дверью»!
Глава шестая. Сердце нараспашку, а душа в загуле… (август – сентябрь 1921 года)
Дуйсбург
– Дважды предатель… И дважды дезертир!
Гудериан хрипло засмеялся старым вороном. Бывший командир Интернационального танкового полка натужно закашлялся, вытер застиранным платком рот.
Жизнь в очередной раз вывернула замысловатый зигзаг – месяц назад Хайнц дезертировал из рядов 1-й Конной армии, спешно отводимой назад, к Рейну. Правда, собственно кавалерии в ней числилось немного, она едва составляла десятую часть – французская пехота, вооруженная большим числом пулеметов, нанесла большие потери в лошадях, и ее оборона оказалась непреодолимой для лихих всадников. Да и собственно русских в рядах конармейцев осталась едва половина, несмотря на прибывающие с востока пополнения.
Воевать с немцами, что охотно становились под старые кайзеровские знамена, чтобы драться с красными, Гудериан не желал категорически – одно дело довершить прежнюю войну, дойдя победным маршем до Парижа, и совсем другое – превратить свое собственное отечество в пепелище, на радость торжествующим революционерам.
Бывшему майору рейхсвера откровенно повезло – после неудачного мятежа он с несколькими десятками немцев, преследуемых по пятам всадниками Рокоссовского, жаждавших мести, сумел перейти Арденны и сдаться бельгийцам, которые встретили перебежчиков на удивление доброжелательно, будто и не было войны.
Вот только стоило прибыть к своим, как Гудериана немедленно арестовали и предали военно-полевому суду как изменника и дезертира. И вот сейчас, отсидев полмесяца в одной камере со своим ординарцем, бывшим ефрейтором и несостоявшимся художником, Хайнц со стоицизмом древнегреческого философа, выпившего чашу с цикутой, ждал исполнения приговора, уже посланного на утверждение кронпринцу Фридриху-Вильгельму, главнокомандующему рейхсвером.
Все же расстрел для военного, и тем более офицера, куда лучше позорной смерти на виселице, на которой должен закончить свою жизнь только что уведенный для экзекуции несчастный Адольф Гитлер. Для немедленной казни бедолаги с нелепыми усиками достаточно оказалось подписи военного коменданта.
Хорошо быть офицером в таком случае, если, конечно, выбирать между разными обличьями смерти…
– Я рад вас видеть, майор!
Молодой офицер в хорошо сшитом мундире, в серебре погон подполковника говорил настолько любезным голосом, что у Хайнца с яростной надеждой забилось сердце. Он замер, вытянувшись струной и стараясь не пропустить ни одного жеста или взгляда.
– Здравия желаю, герр оберст-лейтенант!
– Я к вам по делу, майор!
Такие слова пришлись Гудериану по душе – приятно чувствовать обращение по чину, без добавления слова «бывший».
– Вы командовали у большевиков танковым полком?
– Так точно, герр…
– Оставьте, Хайнц!
Подполковник так выразительно сморщил лицо, что стало ясно, какое обращение тот предпочитает в этой обстановке. Да к тому же этот пришедшийся по сердцу визитер сразу представился:
– Андреас фон Шмайсер, начальник «отдела военного и политического контроля» при главнокомандующем рейхсвера, его императорском высочестве Вильгельме.
Гудериан только кивнул, размышляя над сказанным. Подумать стоило – реставрация монархии, судя по всему, дело решенное. Еще бы – если в руках кронпринца вся армия, а в стране идет ожесточенная гражданская война, то стоит сделать такой же шаг, как французы, наделившие своего маршала Фоша диктаторскими полномочиями.
Опираясь на верные штыки, Фридрих-Вильгельм легко станет третьим кайзером Германского рейха, как сделал это в России император Михаил. Да и оговорка Шмайсера, сократившего имя кронпринца наполовину, что является немыслимой дерзостью, вряд ли случайна. Чтобы так сделать, нужны веские причины.
– Из Англии поставлены десятки танков, Хайнц, и я считаю, что только вы подходите на должность командира полка. Имеете, так сказать, соответствующий опыт. Что вы ответите на это предложение?
– Готов служить кайзеру и рейху!
– Опережаете события, Хайнц, – Шмайсер улыбнулся, – немного, но вы торопитесь…
– Виноват, герр оберст-лейтенант!
Гудериан чувствовал себя совершенно счастливым, каким еще ни разу не был в жизни. Как не радоваться майору, которого еще утром считали предателем и дезертиром, – вместо расстрела получить должность полковника. Да тут любая сказка былью покажется!
– В переводах солдат и унтер-офицеров в полк я вас не ограничиваю. В других случаях подавайте рапорт мне лично!
– Так точно! – рявкнул Гудериан во все горло – Шмайсер пользовался немалым влиянием, раз так сказал, а потому иметь его в покровителях многого стоило. И потому сразу же воспользовался моментом, понимая, что каждая минута для спасшего его жизнь человека очень дорога. – Разрешите походатайствовать перед вами, герр оберст-лейтенант, за моего ординарца, ефрейтора Гитлера Адольфа – его приговорили к повешению и уже увели…
– Внец? Художник с вечно голодным видом? Жив, курилка, ну надо же! Не успел я его, того…
Шмайсер несколько оживился и, приоткрыв тяжелую дверь камеры, отдал негромкий приказ. Ему немедленно ответили, и подполковник помрачнел, повернувшись к Гудериану:
– От судьбы не уйдешь – вздернули его! Как русские говорят – что сову об пенек, что пеньком об сову, все равно сове помирать! Зато гарантия в будущем получена, можно не беспокоиться… Так что служите кайзеру, майор, и, может быть, вас позже назовут «отцом панцерваффе»!
Москва
– Это только наше временное отступление, не больше чем тактический ход! Выигрыш времени для собирания сил, а потом новый революционный натиск, товарищи…
Вождь мировой революции судороно дернулся, лицо исказилось, бородка вздернулась – болезнь продолжала оказывать на Ленина губительное воздействие, а горестные новости с фронтов еще более усугубили состояние его здоровья.
– Мы почти победили в Германии, но тамошняя контрреволюция поступила так же, как и здесь, – собралась под знаменем воинствующего монархизма, выбрав себе нового кайзера. Пока реакционеры слабы, но скоро станут намного сильнее, если мы не ударим по ним всеми нашими силами и не спасем немецких товарищей. Революция тогда чего-либо стоит, когда умеет защищаться…
При последних словах Ленина все собравшиеся в кабинете члены ЦК посмотрели на Фрунзе – землисто-серого от недосыпания, усталости и бесконечной нервотрепки. И было отчего – всего за три месяца белые вышли к Волге на всем ее протяжении, из трехмиллионной Красной армии осталась едва десятая часть – дезертирство и массовый переход на сторону белых стали обыденным явлением.
Сейчас все отчетливо понимали – катастрофа произошла на всех фронтах, но особенно на юге. Казачьи разъезды уже сновали у московских предместий, главная ударная сила белого движения – добровольческие корпуса и гвардия выступили из Тулы, единственного бывшего у большевиков арсенала с оружейными заводами.
Ситуация усугублялась отчаянным голодом – длившаяся три года «военного коммунизма» продразверстка окончательно подорвала крестьянские хозяйства, посевы стремительно сократились, хлеб взять неоткуда, несмотря на массовые расстрелы кулаков.
– Теперь Германия является главным центром мировой революции, наша задача всемерно усилить ее, направив туда все запасы и лучших товарищей! А Россия… Мы ее не удержим, да и нет смысла…
Ленин устало откинулся на спинку кресла, прикрыв глаза веками. Члены ЦК дружно переглянулись с нескрываемым удовлетворением – главное прозвучало, хотя и не было произнесено – «эвакуация». Хорошо, что месяц тому назад были сделаны приготовительные мероприятия, собрано достаточное число паровозов и вагонов.
– Они нас душат, обвивают смертным кольцом, как удав свою жертву… – Ленин неожиданно очнулся и заговорил пронзительным голосом, лихорадочным от внезапного возбуждения: – Но в этом их поражение! Мы уйдем из разоренной страны, и все недовольство голодных пролетариев и бедняков будет обращено на буржуазию и монархистов. А будущей весной мы вернемся и ударим так, что все их воинство разлетится. Германия – передовая страна, и она вооружит победоносную Красную армию, вольет в ее ряды новых бойцов, что будут яростно сражаться за советскую власть.
– Владимир Ильич, нам нужно хлопнуть дверью так, чтобы весь мир содрогнулся от ужаса! Оставить им от всей Москвы пепелище, разрушить заводы, взорвать мосты…
– Да вы балаболка, товарищ Бухарин!!! – Ленин взвился с места, брызжа слюной от ярости. – Нам же их восстанавливать придется в следующем году! Пусть берут все, даже мой ГОЭЛРО себе присвоят… хи-хи… А мы все отберем обратно – уже восстановленное и пригодное! Я прошу проследить, Иосиф Виссарионович, – никакого «хлопанья дверью»! Таких ретивых товарищей нужно приструнить!
– Я понял, Владимир Ильич! – коротко отозвался секретарь ЦК Сталин, чуть наклонив голову, и что-то быстро написал карандашом на лежащем перед ним листком бумаги.
А Ленин уже покинул кресло и тяжело прошелся по мягкому ковру, взмахнув рукой:
– Вывозим только ценности, оружие и тех совработников, кому угрожают казни. Все остальные, в ком нет надобности, должны остаться – будет кому поручить организацию восстаний и установление советской власти, когда мы вернемся обратно!
Эрзерум
– Мы с вами еще совсем недавно были противниками, уважаемый Шариф-паша!
Наместник императора на присоединенной территории турецкой Армении и командующий Кавказской армией генерал-фельдмаршал Николай Николаевич Юденич улыбнулся в густые фельдфебельские усы, не сводя глаз с сидевшего перед ним собеседника.
– Но мы никогда не были врагами! Русские солдаты и казаки искренне уважают ваших одноплеменников, ценят их беспримерную доблесть и отвагу. И даже в эти нелегкие времена наш император Михаил Александрович нашел возможность ответить на ваше послание, генерал.
– Да хранит Аллах его императорское высочество!
Шариф-паша сложил ладони на груди и низко поклонился в знак уважения перед прозвучавшим именем. Лидер трехмиллионного курдского населения бывшей турецкой империи долго пытался в Версале найти у победителей Антанты признание независимости его народа, но в Париже предпочли забыть данные когда-то «дикарям» обещания и буквально разорвали народ на три части, жадно деля наследие Оттоманской Порты.
Грабеж обставили решением Лиги Наций, которая, понятное дело, отдала Месопотамию под управление британцам, а Сирию французам. Большая часть курдов проживала именно там, остальных союзники «благородно» оставили туркам и покладистым перед ними персам, где под властью шахиншаха проживало несколько десятков тысяч представителей этого разорванного на куски народа.
Такое решение победителей курды встретили с негодованием, но массовое восстание в Ираке было жестоко подавлено английскими войсками всего два года тому назад.
Однако сейчас Шариф-паша впервые почувствовал, что создание Курдистана более чем возможно и вековое желание курдов может быть удовлетворено только одним человеком на свете – императором далекой северной страны.
Россия возвратила свое могущество, ее войска снова вернулись в эти земли, взяли штурмом Эрзерум, вышли к истокам священной для курдов реки и нанесли ряд тяжелых поражений османам, против которых его соотечественники много раз поднимали восстания.
– Если вы предпримете наступление супротив турок и станете нашими верными друзьями, – Юденич заговорил напористо, по делу, ибо все остальные вопросы уже были обговорены в течение прошлого вечера, – то поддержим ваше ополчение, «Пешмергу», вооруженной силой. Мы готовы передать вам все взятые нами турецкие трофеи – полсотни пушек, пятьсот пулеметов, сорок тысяч винтовок и многое другое, в чем вы испытываете крайнюю нужду, – снаряжение, амуницию и боеприпасы. Поможем вашему народу медикаментами и продовольствием.
– Мы будем воевать с турками, сиятельный мушир! – Шариф-паша сверкнул глазами и склонился, именуя русского наместника на турецкий лад. – И почтем за честь сражаться рядом с вашими доблестными аскерами и казаками. Несколько лет тому назад вы, победоносный воитель, объявили о создании Евфратского казачьего войска…
– По повелению злодейски убиенного большевиками благоверного императора Николая Александровича был издан этот высочайший манифест. – Наместник продолжал хранить невозмутимость, хотя давно понял, о чем хочет поведать ему Шариф-паша.
«Прав генерал Арчегов, когда сказал, что курдам деваться некуда и это обстоятельство нужно использовать в наших интересах. Все правильно – это будет шаг вперед, и большой!»
– Множество курдов-христиан пожелают вступить в казачество и дать присягу хранимому небесами «белому царю». Наши уважаемые старейшины желают перейти со всем народом под его высокое покровительство, как сделали ваши единоверцы армяне. С ними мы бы желали установить самые добрососедские отношения и забыть то прошлое, которое принесло нашим народам много горького…
Николай Николаевич Юденич, получивший пока единственный фельдмаршальский жезл в императорской армии, который последний раз был дарован знаменитому сподвижнику Александра II, военному министру Милютину, задумался на минуту – предложение было сделано слишком откровенное, на такое он не рассчитывал.
Русская помощь курдам пойдет через Эривань!
Являясь формально независимым государством, Армения за последние полгода втрое увеличила территорию, вернув исторические земли, захваченные турками, и тем отомстившая за резню одноплеменников в 1915 году.
Так что желание курдов понятно – у них те же проблемы, что у армян. Да и Россия будет иметь полное право от «союзников» соблюсти прежние договоренности и выделить из Ирака и Сирии территории с курдским населением, а свое требование подкрепить выступлениями «Пешмерги», уже хорошо вооруженной, оснащенной и обученной русскими советниками.
На большую войну англичане с французами уже вряд ли пойдут – не те времена на дворе наступили, а с малым числом интервентов объединившиеся курды при поддержке России легко справятся.
А там и с Персией вопрос удастся решить – опять, где уговорами, а где и оружием. И станет новоявленный Курдистан вечной головной болью как для «союзников», так и турок, что гораздо важнее.
«Это и есть асимметричный ответ, как сказал молодой генерал. Умен, даже чересчур – о таком иезуитском ходе я бы не подумал!» – Юденич мысленно усмехнулся, продолжая держать лицо каменным, и задал всего один вопрос, на который сейчас не имел ответа:
– Вы говорите от лица всех соотечественников? Но ведь у ваших людей совершенно разные взгляды…
– Это так, ваше высокопревосходительство. Большинство мусульмане, сунниты и шииты, но много христиан и езидов. Вера разная, так и есть, – но мы все вместе, а это главное – курды!
Москва
– Мы еще вернемся… – разъяренным мартовским котом прошипел Мойзес, хотя такой уверенности не чувствовал. Что-то внутри подсказывало, что белые пришли всерьез и надолго.
Москва словно вымерла – ярко освещенные летним солнцем улицы были пустынные, будто все население разом вымерло, но отовсюду доносились ружейные выстрелы, изредка стрекотали пулеметы, выплевывая убийственный свинец, да время от времени сотрясали воздух отдаленные взрывы – это грохотала артиллерия.
Автомобиль, натужно ревя изношенным двигателем, несся вперед, дребезжа на брусчатке и грозя рассыпаться с каждой пройденной верстою.
Мойзес уцепился за сиденье, его иногда кидало на сидевшего рядом Бокия – чекисты уходили последними, не успев доделать дела, ибо время не просто поджимало, его уже не имелось.
Вчера сводки были успокаивающими, и все надеялись, что эвакуация пройдет успешно. Но кто мог предполагать, что на рассвете в город ворвутся неизвестно откуда взявшиеся казаки, устроив настоящую бойню!
Совработники побросали ценности и имущество и побежали на вокзал, торопясь попасть в спасительные эшелоны, направлявшиеся в Минск и далее, на Варшаву и Берлин.
Чекисты все же успели покинуть свое здание на Лубянке, отстреливаясь от донцов, что пошли на штурм при поддержке снятого с передка конного орудия.
Такого кошмара никто не мог представить, а потому сбежали все, побросав приготовленное к эвакуации имущество и документы. Даже арестованных не успели перестрелять в камерах и поджечь здание бывшего страхового общества – паника охватила сотрудников ВЧК почти мгновенно, страх перед озверелыми казаками пересилил чувство долга.
Хотя не все удирали сломя головы – вышколенная охрана из отборных и проверенных интернационалистов смогла прикрыть бегство, дав многим ту спасительную минутку, что порою важнее любого прожитого, особенно будущего, года, которого просто не могло быть.
– Казаки! – Бокий закричал во все горло, выхватив из деревянной кобуры маузер. Мойзес оглянулся назад – между домами, вслед за машиной, люто настегивая коней нагайками, бешено скакали несколько всадников. Волосы на голове мгновенно встали дыбом – верховые догоняли, живая лошадь оказалась быстрее мотора.
– Скорее!
Над ухом застучали выстрелы, раскаленная гильза обожгла щеку, но чекист не обратил на боль внимания – не до того было. Пригнувшись, Мойзес вырвал из кармана кожанки «наган», прижав ногою дергавшийся на ухабах туго набитый чемодан, что норовил выпасть из машины. В этой борьбе он не заметил, как за поворотом показалась спасительная железнодорожная станция, забитая уже тронувшимися в путь эшелонами.
– Не трать патр…
Над головой с чудовищным свистом пролетел снаряд, и тут же взрыв разнес каменный флигель перед преследователями. Две лошади свалились, придавив всадников, оставшиеся казаки стремительно шмыгнули в переулок – дымящий бронепоезд, ощетинившийся орудийными башнями, был им явно не по зубам…
– Трогай, товарищ Марченко! Нам пора уходить, скоро тут будет жарко, как в пекле, – белые наверняка за пушками отправили!
Мойзес проследил взглядом последний эшелон, медленно ползущий к выходной стрелке. Но паровоз вскоре добавил хода, стараясь побыстрее покинуть цитадель большевизма.
Бронепоезд «Красный пролетарий» прикрывал отход и обеспечивал эвакуацию до конца – команда из проверенных балтийских матросов уже три раза пускала в ход артиллерию и пулеметы, отгоняя от станции лезущих со всех сторон казаков.
– Эх, сколько добра пропадет!
Командир бронепоезда огорченно взмахнул рукою, печальными глазами посмотрев на длинные вереницы нагруженных теплушек и платформ, что буквально забили запасные пути – именно они привлекали внимание охочих до трофеев станичников.
– Может быть, фугасными тут все в щепки размолотим, товарищ Мойзес? Десяток залпов всего…
– Не стоит, побереги снаряды! Беляки могут впереди на пути выйти, тогда каждый патрон на счету будет.
– То верно!
Матрос одобрительно кивнул и по железной лесенке полез в бронированное нутро вагона, увенчанного сверху двумя башнями с хищными орудийными хоботами.
Мойзес бросил взгляд на белую надпись – «Отомстим мировой буржуазии за гибель Парижской Коммуны», – хмыкнул, мысленно отметив полную нелепость, но именно на таких доходчивых лозунгах коммунистическая пропаганда находила себе новых приверженцев. И стал медленно подниматься по лесенке, словно не беглец, а победитель.
– Мы еще вернемся!
Иркутск
– Прокопий Петрович, мне совсем не улыбается под «навозными» снова быть. Чего им здесь делать? Да еще эти пришлые мешают, что Столыпин сюда эшелонами отправлял!
Атаман Забайкальского казачьего войска генерал-майор Семенов скривился так, будто лимон целиком зажевал, – как и большинство коренных сибиряков, он не жаловал пришлый элемент, который десятилетиями «навозили» за раскинувшиеся после Уральских гор просторы.
Но даже если сибирская элита – интеллигенция, офицерство и купечество не жаловали пришлых, что говорить о старожилах и казаках, чьи крепкие и зажиточные хозяйства за годы гражданской войны постоянно подвергались всяческому разорению со стороны бедных «новоселов».
Ненависть поселилась в сердцах, и только время могло ее утихомирить, смягчить сердца!
– Мы под ними походим, – атаман Иркутского казачества зловеще усмехнулся, стекла очков угрожающе сверкнули, – если позволим на шею есть. В первую очередь я казак, и лишь потом генерал и считаю, что нечего здесь всяким командовать! Так что нужно поддержать Вологодского всей конференцией, благо за нами сейчас сила. Немедленно! Потом будет поздно – как только Деникин в Москву войдет, то с нами будут другим языком говорить. Для них мы всегда останемся пренебрежительными «казачками», так что сибиряки – наша опора от р-а-сейского барства…
– Да не похоже что-то на нынешние власти! – Семенов задумчиво погладил густые усы. – Перед Вологодским заискивают, нашему Нарсобу, – тут атаман усмехнулся, выразив свое отношение к Народному собранию, – послания шлют. Да и генерал-инспектор наш брат казак – Арчегов им спуску не даст, и подкоп под него подвести не смогут.
– Да, за ним царь, потому и пытаться не станут. Но вот пулей убрать запросто. Забыл, как в прошлом октябре в Константина Ивановича гвардейский хлыщ всю обойму «браунинга» высадил?
– За такие шалости головы отрывать нужно! – пробурчал Григорий Михайлович с неприкрытой злобой в голосе. – Эта старая сволочь снова гнездо при царском дворе свивать будет. И после нашей победы над большевиками опять к власти прорвется, нутром чую.
– Вот-то, Гриша…
Оглоблин улыбнулся и обратился к Семенову так же, как и прежде на Кавказском фронте, где он командовал 3-м Верхнеудинским казачьим полком, в котором лихой подъесаул управлялся сотней.
– Но сейчас не те времена, Прокопий Петрович! Нас восемь атаманов, и если выступим заедино, да еще с Вологодским, правительством и командующими округами, свою автономию отстоим! Сами решать будем, как нам жить, сами!
Москва
– Будто и не было иной жизни…
Семен Федотович стоял посредине Красной площади, возле оставленных экипажами небольших танков «Русских Рено», носящих гордые названия «борцов за свободу» Троцкого и Каменева.
– Надо же, а ведь Сталин в мое время к стенке поставил бы любого, попробуй кто в тридцать седьмом году названия этих танков упомянуть. И чего их побросали, сломались, что ли?
Полковник наскоро осмотрел танки и присвистнул от удивления – это какими же трусами нужно быть, чтобы вполне исправные машины, с полным боекомплектом и с заправленными баками, бросить как ненужный хлам, абсолютно бесполезный.
– Князь, оформите все как надо – у нас всего три «борзых» на ходу осталось! – негромко приказал Фомин стоящему рядом с ним адъютанту капитану Микеладзе.
Пылкий грузин был тяжело ранен в победном, но злосчастном для него бою с румынами под Яссами, потеряв кисть руки, но остался в рядах лейб-кирасирского полка, который почти все офицеры считали и родным домом, и второй семьей.
В этот поход он отправился после долгих уговоров своего командира – для участия в войне были отобраны только быстроходные английские танки, которых хватило только на один эскадрон, да и тот потерял три четверти машин из-за поломок.
– Это же французские «Рено», Семен Федотович? Странные они какие-то, и ходовая часть иная!
Микеладзе удивленно выгнул брови, медленно обходя трофейные машины и бормоча себе под нос на родном языке, абсолютно непонятном для полковника, но с едва сдерживаемой экспрессией. Горский аристократ попинал начищенным ботинком ведущее колесо, зачем-то постучал кулаком по башне, не скрывая недоумения.
– Мистификация!
– Наша работа, русская. В Сормово «товарищи» в этом году изготовили два десятка машин! – с улыбкой пояснил Фомин, прекрасно знавший историю этих танков, являвшихся почти точной копией более ранних «Рено», но гораздо худшего качества постройки.
– Надо же, не знал… – теперь удивленно присвистнул грузин. – При большевиках, оказывается, заводы не просто работали, но и танки смогли изготовить. У нас в прошлую войну их на фронте никто не видел, патронов и винтовок – и тех не хватало, а тут… Дела!
– Ничего удивительного! – Фомин пожал плечами. – Зато мы несколько сотен броневиков изготовили, пусть и на шасси английских «Остинов». А танки не делали, это верно, так ведь о них в шестнадцатом году только узнали. Не успели просто, князь, но определенные работы велись. Тот же танк Гулькевича взять, что на шасси американского трактора забронировали, или «Остины-Кегрессы» с резиновыми гусеницами – их уже при большевиках, используя старые заделы, в Петербурге с десяток оснастили. Так что удивляться не стоит, нет тут особой сложности.
– Смешно! Русский танк, изготовленный большевиками, рядом с нами на Красной площади. Все время мечтал вступить в Москву после жестокого боя, в дыму и пожарах, но под колокольный звон. Даже песня такая есть, но не думал, что не выстрелю в нашей Белокаменной ни разу, но буду стоять перед Кремлем. Ведь там мой закадычный друг погиб – в ноябре семнадцатого, он юнкером был.
– Война, князь, дело страшное и грязное, а гражданская вдвойне, что особенно прискорбно!
Семен Федотович пожал плечами, окидывая взглядом известную каждому русскому человеку площадь. Под красными стенами Кремля, испещренными пулями с тех осенних боев, лежали кучи мусора, ветер гонял обрывки бумаги.
У Лобного места застыл грузовик, кузов которого был набит ящиками, а рядом с ним лежали несколько тел в гимнастерках с зелеными «разговорами» – такие Фомин впервые увидел, никак не думал, что в Москве могут быть пограничники.
– Везде разруха и запустение, грязь и мусор – все это верная примета власти «товарищей»!
– Авгиевы конюшни, право слово, князь! И нам их чистить придется, ибо больше некому…
Фомин еще раз огляделся, разглядывая плоды революционного лихолетья. Такой он Москву видел в свое время только в двадцатом году, когда вернулся с польского фронта. Но тогда на улицах было чуть-чуть попригляднее, сейчас все выглядело действительно ужасно. Но зато из души ушла тоска, сердце радостно стучало в груди.
– Это победа, наша победа!
Только сейчас Семен Федотович окончательно уверился в происходящем – ведь скоро наступит мир, он, как и множество других людей, будет жить, любить, растить детей, их всех ждет совершенно другое будущее, намного лучшее – тут он верил истово, – чем то, что было уготовано в совсем другой истории. И не в силах сдержать обуревавшие его эмоции, он, как заведенный, повторил:
– Это победа, князь! Наша победа!
Потсдам
– Победить лихим наскоком не вышло, и теперь нас ждет долгая изнурительная война!
Несмотря на неприкрытый пессимизм, прозвучавший в словах, Шмайсер улыбался, чем вызвал недоуменный взгляд кронпринца. И на то были причины – Фридрих-Вильгельм хорошо понимал, что просчитался в своем желании покончить с красными одним ударом. Однако взять Берлин не удалось – малочисленный рейхсвер увяз в боях уже на западных окраинах столицы.
– Ваше высочество, нужно отступать за Эльбу, иначе мы погубим то немногое, что имеем! – Подполковник виновато улыбнулся и чуть тише произнес, буквально выдавливая из себя слова: – Без помощи русских мы потеряем Германию…
– Ты так считаешь, Андреас?
– Да, ваше высочество. За последний год большевики привезли для советизации западных стран сюда, в Польшу, Чехию и Францию, свыше миллиона своих партийцев, главным образом евреев. Тех самых, что в пятнадцатом году эвакуировали русские из местечек, под напором нашей армии. Есть одна русская поговорка – как аукнется, так и откликнется. Этот гонимый народ устроил у нашего соседа такое, что хоть святых выноси, а сейчас принялся и за нас, благо многие из них хорошо говорят по-немецки и на польском. Настоящие «интернационалисты» и на все готовы…
– Перспектива удручающая…
Кронпринц мотнул головою, словно отгоняя плохие мысли, но его «тайный советник» снова вернулся к болезненному вопросу, причем не скрывая опасений.
– И это еще не все – скоро сюда припожалуют еще полмиллиона русских коммунистов, половина из которых опытные и умелые солдаты. Ведь у их Фрунзе остались самые надежные и отборные части, что прикрывают эвакуацию из Москвы.
– Надеюсь, что белые их хорошо потреплют…
– Не обольщайтесь напрасно, ваше высочество, они их не гонят, не преследуют с целью истребить без остатка. Русские скорее выдавливают большевиков, стараясь перехватить только увозимые ценности. Зачем всерьез воевать с большевиками и нести напрасные потери, если гораздо лучше переложить на вас, ваше высочество, эту непосильную задачу.
– Но это же…
– Политика чужда сантиментов – это возврат вам старого должка в виде запломбированных вагонов в семнадцатом году да золотых марок, что пролились дождем на русскую революцию. Так что Экклезиаст был прав, когда сказал, что есть время разбрасывать камни и есть время их потом собирать. Недальновидная политика, ваше высочество, всегда приводит к таким результатам…
Шмайсер ухмыльнулся, а Фридрих-Вильгельм засопел – перспектива драться с прибывающими русскими большевиками, озлобленными изгнанием из страны, становилась не просто удручающей, а смертельно опасной для возрождения рейха.
– Великий канцлер Бисмарк был прав, когда советовал, даже настаивал, дружить с Россией. Мы все, я имею в виду европейцев, желали уничтожить восточного соседа, раздробить его на куски или, по меньшей мере, значительно ослабить, спровоцировав неурядицы и внутреннее беспокойство. Теперь все вернулось, как говорят русские, в обратку. Арчегов – гениальный хитрец, хотя и плохой генерал – но среди них хорошего политика сыскать трудно. Он спас Россию, заплатив Европой! Потому, по большому счету, оно нам было надо?
– Андреас, когда я говорю с вами, то чувствую, что беседую с русским. Вы все время задаете вопросы и тут же ищете на них ответы. Вся их литература просто полна поиском истины, и особенно там, где ее просто не может быть!
– Обрусел я, ваше высочество, прикипел душою, как они говорят. Знаете что – желания опасны тем, что они могут исполниться. Вот только разбитая и униженная Россия вдвойне опасна, чем сильная и богатая. Сытый русский добр и преисполнен любви ко всему, но поставленный на грань смерти опасен, ибо будет сражаться до последней капли крови. И это не пустые слова, ваше высочество, за ними стоит многовековой опыт! Вспомните историю – любого захватчика русские всегда изгоняли, так что не стоит вступать на эту землю с оружием в руках. Хлопотное это дело!
– Вы говорите вещи, Андреас, которые и сам хорошо понимаю. Ну раз вы ответили на сакраментальный русский вопрос – кто виноват, то невольно возникает другой, не менее важный – что делать?
– Пилите, Шура, пилите – они золотые…
– Что вы сказали, мой друг? Я еще плохо знаю русский язык, чтобы понимать речь!
– Это слова из одной книги, ваше высочество, той, которая никогда не будет написана. Но отвечу – Ленин сравнил свое учение с чумой, и он прав. Русские переболели, но еще выработали к ней не только иммунитет, но и лекарство. Так что только в их руках наше спасение! Если Михаил захочет, то мы вернем свое, нет – Германия снова станет раздробленной, где баварцы и австрийцы перестанут считать себя немцами.
– При чем здесь австрийцы…
Читать бесплатно другие книги:
