Новые фарисеи Каришнев-Лубоцкий Михаил

ПАВЕЛ (его вдруг осенило). А что если его послать куда-нибудь подальше?!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА (перестав плакать и быстро поняв мысль Павла). Правильно! (Мужу). К твоей матери!

ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ. Ты что! У меня на работе и так пересуды были: родную мать – в инвалидный… Теперь – его… Ты что! Нет!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. А ее заберем! Я лучше ее терпеть буду, чем его.

ПАВЕЛ. А ее и терпеть нечего. Безобидная старуха была.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Безобидная?! Все нервы вымотала!

ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ. Чем?

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Сидит, бывало, в кресле: час сидит, другой… Потом встанет и через всю комнату шлеп-шлёп-шлёп… Дойдёт до другого кресла и сядет… И снова сидит… Все нервы вымотала!

МИХАИЛ. Вам, женщинам, не угодишь. Кресла-то все одинаковые, зачем их менять?

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Вот! Меняла!

ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ. Нет, я категорически против! И мать к нам не вернётся.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Это еще почему?

ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ. Сама не захочет.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. А мы ее и спрашивать не станем. Посадим в такси – и на вокзал!

ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ. Нет… Вдруг не перенесёт… Ей там так хорошо!

ПАВЕЛ. Значит, и старику там понравится.

ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ. Это ты не скажи!

ПАВЕЛ. Может, ещё кого из своих там повстречает. Ольга права!

МИХАИЛ. Пора выносить решение. Да и поздно уже, мне скоро на планёрку идти.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Ну, что ж, давайте решать. (Павлу). Значит, отказываешься его забрать?

ПАВЕЛ. И в мыслях не было! Я что – дурак?

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА (Михаилу). Ну, а ты?

МИХАИЛ. Я бы взял… Да его жалко. Глядишь, еще бы пожил старик.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА (трагически). Ну, что ж, видно – судьба! Будем определять в дом престарелых! (С ужасом.) Вот предстоят денёчки!..

(Затемнение.)

Картина пятая

(Утро. В кресле печально сидит ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. ЛЁКА ходит по гостиной и с гневом выговаривает матери.)

ЛЁКА. Нет, маман, ты уж извини, а со стариком вы подло поступили. Сдать его в милицию – это ж подумать только!..

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА (оправдывается). Это не мы… Это Сукинзоны…

ЛЁКА. И меня чуть было не увели, когда я вздумал за него заступиться!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Меньше бы пил… Тогда и милиция к тебе не цеплялась бы. Ты на ногах еле стоял, когда милиционеры пришли!

ЛЁКА. Это не вино, это меня ваша подлость так подкосила.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА (после паузы). Какая кошмарная сцена!.. Она до сих пор стоит в моих глазах… Лика так плакала!

ЛЁКА. Заплачешь… когда идеалы рушатся. (Раздается телефонный звонок. Лёка снимает трубку.) Да… Понятно… Я попробую… Конечно, я виноват, кто же ещё… Попрошу… Хорошо, умолю… До скорой встречи… (Кладет трубку).

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. А это – кто?

ЛЁКА. Маман Веника.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Она? Она нам никогда не звонила!

ЛЁКА. Значит, приспичило… Ты только не волнуйся… Тут такое дело…

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Не молчи! Добивай!

ЛЁКА. Ну, вот! Сразу – «добивай»! Ничего страшного не случилось… наверное…

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. С кем? С твоим Веником или с тобой?

ЛЁКА. Его маман звонила, значит, с ним…

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Уже легче… И что же?

ЛЁКА. Она просит… Дело в том, что Веника вызвали в милицию. И задержали там. И, кажется, завели на него какое-то дело. Его маман не знает еще какое дело, но боится все равно ужасно. И она просит, чтобы наш отец… вмешался бы в это дело и попробовал его прикрыть.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Он кто: господь бог?

ЛЁКА. Его многие знают… И он многих знает…

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Если бы отец так сделал, а Григорий Калиныч об этом узнал, то вы с Ликой остались бы сиротами.

ЛЁКА. Но деда нет!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Будет, куда он денется… Снова свалится нам на головы и будет держать нас в постоянном страхе. Впрочем, саблей ему уже не махать. Я ее с утра пораньше в городской музей отнесла. От греха подальше.

ЛЁКА. Если Венику дело пришьют – и мне плохо придется.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Ты замешан?! Что вы натворили, говори немедленно!

ЛЁКА. Может быть, ничего. А, может быть, и натворили. Мы не помним.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Вы что: оба ненормальные?

ЛЁКА. Под «этим делом» всякое бывает. Стащили мы, кажется, что-то. А что, где, откуда, куда дели – не помним!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Боже мой!.. Кража!.. За какие-то сутки: у дочери – любовь, у сына – кража, у деда – покушение на убийство, и всё в одном доме, в одной семье!.. (Кричит). Вспомни немедленно, что вы стащили?!

ЛЁКА (тоже кричит). Не помню!! Я на стрёме лежал!!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Лежал?..

ЛЁКА (поправляется). Стоял. Было что-то. Стащили. Тяжелое очень. Веник тащил – у него и сейчас спина болит.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Вот и всё… Я чуйствовала, что вы чего-нибудь натворите, ждала, и вот – пожалуйста!..

ЛЁКА. Что ты «чуйствовала»?

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Не смейся над материнским горем! В такую минуту… такая минута… а ты… (Заметив, что Лёка начинает куда-то собираться.) Ты куда?!

ЛЁКА. Пойду сдаваться. А ты топай в булочную.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Зачем?!

ЛЁКА. Купи мне сухарей… с маком. Без мака я не люблю.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Лёкочка, постой! Куда же ты?!

ЛЁКА. Пойду к Венику. Ему без меня, наверное, скучно. Признаюсь чистосердечно, скажу как дело было. Мы без злого умысла, там поймут… И, потом, мы, кажется, ничего серьёзного не натворили.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА (умоляюще). Посиди хоть перед дорогой…

ЛЁКА (грустно). Что ж сидеть? Я и так всю дорогу сидеть буду!

(ЛЁКА все же присаживается на стул. ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА достает из шкафа ладанку и смущенно протягивает ее сыну.)

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Вот… Я и сама не верю, а так – на всякий случай… Возьми, ценная вещь. Хранит от горя и недугов. (Ловит насмешливый взгляд сына.) Я за нее двадцатку баксов отдала! За такие деньги халтуру не подсунут!

ЛЁКА (берет в руки ладанку, рассматривает ее.) Говоришь, двадцатку баксов отдала? Ну, спасибо. (Хочет положить ладанку в карман, но передумывает.) Знаешь что? Она тебе нужнее. Возьми. (Пауза.) А ты мне сотенку рублей подкинь. Согласна?

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Нет! Бери, бери ладанку!

ЛЁКА. Ну, хорошо: пол-сотни дай. Согласна?

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Возьми ладанку. А без денег я тебя не оставлю.

ЛЁКА. Я так и знал! Ты у меня – что надо!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА (грустно). Куда там!..

ЛЁКА. Нет, точно! На конкурсе мамаш ты была бы первой!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Дай я тебя поцелую!

ЛЁКА (сдерживая порыв нежности матери). Разойдемся по-английски без прощания. (Окидывает взглядом комнату, словно прощаясь с ней). Ну, я пошёл… (Быстро уходит.)

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА (оставшись одна). Лёкочка… Сыночек мой!.. (Медленно подходит к телефону, снимает трубку, набирает номер). Алло… Олега Николаевича, пожалуйста… Ушёл? Жаль… Что передать? (После паузы). Скажите ему, чтобы скорее шёл домой. Кажется, я хочу умереть… (Кладет трубку на место).

(Затемнение.)

Картина шестая

(Полдень. ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА завязывает узелок с продуктами – готовит Лёке передачу. Раздаётся звонок в прихожей. ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА вздрагивает, хватается рукой за сердце, затем идёт открывать дверь. Вскоре она возвращается в гостиную, но уже с не одна, а с капитаном АВДЕЕНКО.)

АВДЕЕНКО. Ещё раз – здравствуйте… (Возмущённо). Послушайте, в чём дело?! Нельзя же так! Снова ваш старик у нас. Вы же мне расписку дали, что будете о нём заботиться. А вы?! Деда – в милицию, милиция его – в лечебницу, те – снова к нам… А нам его теперь куда? Ведь он – умный, здоровый человек! Понимаете? Вполне нормальный, здоровый человек, только перенёсший серьёзное, уникальное заболевание. Его беречь надо!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. А нас кто беречь будет?! Вчера он всё наше руководство саблей посечь собирался, еле связали, а завтра что учинит?!

АВДЕЕНКО. Нервы, возраст… Это учесть требуется. И потом…

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА (перебивает). Мы готовы помогать!.. Деньгами. Но жить с ним – избави бог. (Находит отговорку). Сейчас никто со стариками вместе не живёт.

АВДЕЕНКО. Может, найдёте с ним общий язык?

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. С ним? Никогда! Он на мировой революции помешался, на контре какой-то. Какая может быть контра в наши дни? Откуда взяться-то ей? Он сам, скорее, контра!

АВДЕЕНКО. Это не моего ума дело. Мне что надо? Старика пристроить. А вы его обижаете.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Опять двадцать пять!.. Да кто его обижал?! Во всё новое одели – отказался, старьё своё надел. На все вопросы честно ответили – взбесился. Пошутили немного за столом – за саблю схватился, рубить людей вздумал! Что ж нам и милицию нельзя вызвать – пусть рубит?

АВДЕЕНКО. Значит, не принимаете его… А ещё интеллигентные люди!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА (после некоторого раздумья). Мы его примем… Только пусть он от своих идей откажется (Покрутила пальцем у виска.) А то ведь жить невозможно, за каждым словом следишь, по простоте своей от души и словечка единого боишься вымолвить! (Шёпотом, по секрету). Я его шашку сегодня в музей отнесла. Там обрадовались!..

АВДЕЕНКО. Он-то обрадуется?

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. И я того боюсь… Можно будет, если он разбушуется, мы к вам позвоним? В милицию к чужим людям, вы правы, как-то неудобно…

АВДЕЕНКО (протягивая визитную карточку). Вот моя визитка.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Спасибо! Вы его когда привёзете?

АВДЕЕНКО. А я его уже привёз! Внизу, на лавочке дожидается.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА (отчаянно махнув рукой). А! Ведите! (АВДЕЕНКО уходит.) Бедному ребёнку поесть отнести некогда!

(ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА относит узелок на кухню, возвращается в гостиную. Раздается звонок в прихожей. ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА впускает АВДЕЕНКО и КАТЕНЁВА в квартиру, проводит их в гостиную.)

АВДЕЕНКО. Вот и мы! Случилось недоразумение – недоразумение развеялось! Теперь всё в порядке. Так, Григорий Калиныч? (В ответ – молчание.) А вы, Ольга Николаевна, как считаете?

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Конечно, всё в порядке! Мы дедушке очень рады! А о вчерашнем все всё давно позабыли!

АВДЕЕНКО. Вот и отлично. (Быстро подсовывает Ольге Николаевне бумагу и авторучку.) Распишитесь вот здесь. (ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА подписывает бумагу, АВДЕЕНКО прячет документ в папку.) Вот и хорошо. (Всем). Всех со свиданьицем и всем до свиданьица!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. До свидания, товарищ капитан!

(АВДЕЕНКО уходит, ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА, проводив участкового, возвращается в гостиную и замечает, что взор Катенёва устремлён на то место, где раньше висела сабля.)

Рапиру вашу я в музей отнесла. Теперь её место там. И почётно, и безопасно.

КАТЕНЁВ (задыхаясь от гнева). Да как ты посмела… Моё именное оружие… От самого товарища Дзержинского… Да я тебя за это… (Шарит рукой по боку, пытаясь найти ножны.)

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Не пугайте, не пугайте! Потому и отнесла, чтобы попусту не хватались. Тут хрусталь, полировка, а вы с чепухой какой-то носитесь. Ну, вы сами посудите, что дороже: ваша ржавая шашка…

КАТЕНЁВ (с гневом и болью). Сабля! Наточенная!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Не спорю, не спорю… Тем более: ваша сабля… наточенная или этот гарнитур? А? Вот то-то! А в музее ей будет хорошо. Народу нужны исторические экспонаты.

КАТЕНЁВ. О народе вспомнила… А обо мне ты подумала? Я ж без сабли моей как без рук. Ты это понимаешь?

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Ради блага общественного нужно уметь поступаться благом своим. Отдал на благо – и радуйся!

КАТЕНЁВ. За меня ты порадуешься. Вон зубы-то как скалишь!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Эх, деда, деда! Был ты мужиком, мужиком и остался. Мы, как-никак, интеллигенты.

КАТЕНЁВ. Это – вы?! Интеллигенты?!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. (гордо). Мы.

КАТЕНЁВ. Я интеллигентов видел, и ты из меня дурачка не делай. Знаю, какие интеллигенты бывают!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА (искренне удивляясь). А кто же мы, по-вашему?

КАТЕНЁВ. Нету вам имени! Не знаю пока! Ишь ты… Интеллигенты…

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Хорошо, я согласна: не потомственные мы интеллигенты. Родители наши землю пахали, хлеб сеяли. Что ж, по-вашему, мы – крестьяне?

КАТЕНЁВ. Ты родителей своих не трогай. Они славные были и крестьянствовали на совесть. Им за то – честь и слава.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Аминь! Ну, а мы?..

КАТЕНЁВ. Смеёшься? Конечно, не крестьяне!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. А кто же? Кто?

КАТЕНЁВ. Спроси у лешего. Он знает, я не знаю. (После паузы.) Одно меня мучает, не даёт покоя: таких, как вы, большинство или меньшинство?

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Каких это «таких»? Да у меня, если хотите знать, почётных грамот побольше вашего! Мне начальство ответственные дела поручает, потому что доверие ко мне испытывает!

КАТЕНЁВ. Влезла в доверие и рада? Ты же молодёжь разлагаешь мнениями своими!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Это какими мнениями?

КАТЕНЁВ. Да про жизнь. Что жить не для других надо, а для себя, для брюха своего. Что… (Сердито махнув рукой). А, да ты сама прекрасно понимаешь, о чём я говорю!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Что я дома говорю – это моё дело. А когда я за порог переступила – тут я поидейней вас буду, вот так!

КАТЕНЁВ. Это меня и страшит… (После паузы.) Я снова встретил сейчас Петра Ивановича… Он прожил счастливую жизнь, я ему завидую…

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Сошкину?! Этому босяку?! Да он даже к пенсии ничего не скопил, однокомнатной квартиры для себя старика не смог выбить, а вы говорите… Господи!.. (Мгновенно придумывает). Недаром от него жена ушла. (Еще придумывает). И дети.

КАТЕНЁВ. Его жена умерла…

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Значит, с голода!

КАТЕНЁВ. Да, в блокаду.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА (уже помягче). А дети?

КАТЕНЁВ (с трудом выговаривая). Трое сыновей… вместе с матерью…

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Есть кому завидовать…

КАТЕНЁВ. Он жил! Его жизнь била, ломала, в бараний рог гнула – а он жил!.. А я почти всю свою жизнь проспал… Хорошо, могу молодость добрым словом вспомнить: она у меня яркой была!

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА. Уж не знаю каким ваш дружок был раньше, зато сейчас всем известно – бомж!

КАТЕНЁВ. Слушай, Ольга… Ты меня не выводи… Я за друга этого – жизни не пожалею. (После паузы). Он ко мне нынче придёт – ты его не трогай. Хоть у меня сабли и нет, а вступиться сумею. Кстати, принеси-ка саблю обратно. А то, если сам пойду, как бы скандала не вышло.

ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА (с бессильной злобой). Эх!.. Вас бы там вместе с саблей вашей оставить!..

КАТЕНЁВ. Жив я ещё, меня не спрячешь. Ступай!

(Затемнение.)

Картина седьмая

(Полдень. В городском саду на лавочке сидят ЛЁКА и МУРКА. На этой же лавочке, свернувшись калачиком, спит пьяненький ВЕНИК.)

ЛЁКА. Глупо все-таки устроен человек!.. Вот мне бы сейчас радоваться надо, что всё отлично уладилось и суд нам с Веником не грозит… А я все равно печалюсь о чем-то, тоскую… Отчего так?

МУРКА. Ты умный, а себя не нашёл, вот и тычешься, словно слепой котёнок, место своё ищешь.

ЛЁКА. А ты нашла?

МУРКА. Мне журавля в небе не надо, мне бы синицу в руки…

ЛЁКА. Слыхал я про эту «синицу»… А больше тебе ничего в этой жизни не нужно? Неужели одним этим довольствоваться будешь? Бедна тогда ты, мать, бедна! Духовно бедна, понимаешь?

МУРКА. Эх, Алёша… Надо мной смеетесь, а меня не знаете… Я, может быть, в душе такой человек… такой человек… (Вытирает слёзы.) Вы же с Венькой надо мной еще больше смеяться станете, если я вам свою душу открою.

ЛЁКА (после паузы). Прости… Я сам понимаю, что оскотинился. А как это произошло, когда – чёрт его знает…

МУРКА. Нет, ты хороший! Ты… я вижу, не спорь! Ты – хороший! Думаешь, я с тобой – что? – так просто? Я же тебя люблю, глупый ты мой! Оттого и про маленького сказала.

ЛЁКА. Докатился… Даже в твоих глазах глупым стал…

МУРКА. Ты умный! Ты очень-очень умный! (После паузы). Но иногда… (Снова пауза). Ты хочешь получить от жизни больше, чем имеешь на это права. И злишься, не получая тебе не положенного. Разве это не глупо?

ЛЁКА. А кто меру свою знает? Может быть, ты? Или он? (Показывает на Веника). Мелкий человек и живёт мелко. А жизнь – одна. (После паузы). Чего не хватило мне, чтобы стать кем-то стоящим в этой жизни? Может быть, самой малости? Той, что брезжила мне в разных книгах, фильмах, которая манила, звала к чему-то дельному и важному? И чего не было видно не в семье нашей, ни в школе, ни в серых житейских буднях? Знаешь ли ты, что за малость эта?

МУРКА. Кажется, знаю…

ЛЁКА. Да? Интересно!

МУРКА. Я говорила уже тебе… Живёшь ты, ну, ровно слепой котёнок! Туда ткнёшься носом, сюда… За то схватишься – бросишь, за другое… Веры и цели у тебя нет большой, через то и мечешься. Вон Веник: у него цель хоть и маленькая, а есть. Достиг ее, ну и рад.

ЛЁКА. Что ж, прикажешь и мне, как Веник, в мелких заботах прозябать?

МУРКА. Зачем? Большому кораблю – большое плаванье!

ЛЁКА (после паузы). Всё, Машенька, всё! Сломался я, навсегда сломался. Пол-жизни, считай, прошло – человеком не стал, теперь, тем более, не стану… Поздно! (Пауза). Как Печорин: «чувствовал в себе силы необъятные»… Всё прахом пошло. И когда это случилось? Как? Сам не заметил…

МУРКА. Алёш, ведь всё хорошо кончилось: и фикус нашли, и сейф вы не крали! А пить ты бросишь, ведь правда?

ЛЁКА. Разве вино виновато? Я. Я виноват! (Начинает вдруг тормошить Веника). Послушай ты, царь природы, человек, венец всего живого!.. Пол-жизни прошло, ты это понимаешь?! Пол-жизни!

ВЕНИК (открывая глаза и ничего не понимая). В морду надо… чтоб не брыкалась… (Снова засыпает).

МУРКА (тянет Лёку за руки). Идём, Лёк, идём!..

ЛЁКА. Куда? Куда – идём? Пришли мы… Всё!

(МУРКА перестаёт тянуть Лёку за руки, снова садится на лавочку и кладёт голову на плечо Лёки. Затемнение.)

Картина восьмая

(Полдень. В гостиной Леденцовых двое: КАТЕНЁВ и СОШКИН.)

КАТЕНЁВ (грозно). Петрушка, поди сюда!

СОШКИН (боязливо). Вот он я…

КАТЕНЁВ. Ты передо мною встань! (СОШКИН подходит ближе.) Ты личико от меня не отворачивай, смотри прямо мне в глаза!

СОШКИН. Да оно у меня с сызмальство отвороченное… Ты же знаешь…

КАТЕНЁВ. Не ври, с косой физиономией в армию не берут!

СОШКИН. Так я добровольцем! Меня не брали, да я навязался!

КАТЕНЁВ. Ты мне зубы не заговаривай! Лучше отвечай: что в сортире делал?

СОШКИН. Да я там по стариковским делам… Неужто это так интересно?

КАТЕНЁВ. А ну, дыхни! (СОШКИН робко дышит куда-то в сторону.) Ещё дыхни! Сильнее!

СОШКИН. Если я, Григорий Калиныч, если ещё сильно дыхну, так запросто могу ноги протянуть, убей меня бог! Дыху во мне совсем не стало, так дыхаю помаленьку и то в одну ноздрю, вторая более не работает.

КАТЕНЁВ. К чекушке прикладывался?

СОШКИН (с возмущением). Да где я ее возьму?! Ты в магазине-то был, видел ее – чекушку?! Поллитры есть, не спорю, а чекушек днём с огнём не найдёшь. А на поллитрах – одно разорение!

КАТЕНЁВ. Значит, покупаешь?..

СОШКИН (ехидно). Даром дают…

КАТЕНЁВ. Эх, Петя! Помрёшь ты через это дело, что я тогда один делать буду?

СОШКИН. Ты не горюй, я еще погожу помирать. Нам еще с тобой… (После паузы). А вдруг где-нибудь еще кто-то из наших остался? Кому ты, Григорий Калиныч, помог не пропасть? Да не может того быть, чтобы все перемёрли! Сидит сейчас тот же Ванька Слепцов где-нибудь на завалинке и своей бабке глухой песню спевает… (Поёт) «Ой, да ты голубушка, кумушка-голубушка, меня, свово Ваню, шибче приласкай…» (Перестав петь, произносит с болью в голосе.) Все… тама!.. (Плачет).

КАТЕНЁВ (вытирая слёзы на своём лице). А ещё воспитанник самого Макаренко!.. Разнюнился!..

СОШКИН (продолжая плакать). А я не плачу… Я… Я… Как же это, Григорий Калиныч?.. Было и – нет?.. А?

КАТЕНЁВ. Жизнь!.. (После паузы). Потому и должны мы во всём чистыми быть. В каждой малости. Потому – мы последние.

СОШКИН. У тебя правнучка Лика – золото девка! Тебе легче! А за мной – кто останется? От всего моего племени один ковыль взошёл…

КАТЕНЁВ. А страна? Разве этого мало?

СОШКИН. Что ты меня агитируешь… Знаю…

КАТЕНЁВ (после паузы, желая сменить тему разговора). Это что же творится, Петруш? Опять капитализм строят!

СОШКИН. И опять на обломках. Только теперь социализма.

КАТЕНЁВ. Чем же он нынешним не угодил?

СОШКИН. Кому чем. Кому – перегибами в прошлом, кому – воли мало дал, кому – еще чем. Недовольных много было, как в семнадцатом году. Вот социализм и гикнулся.

КАТЕНЁВ. Что ж, и поправить ничего нельзя было? Что не так – перестроили бы.

СОШКИН. А мы и перестроили. До основанья.

(В гостиную входят ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА и ОЛЕГ НИКОЛАЕВИЧ. В руках ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА держит саблю, завернутую в скатерть.)

Страницы: «« 123456 »»

Читать бесплатно другие книги:

"– Я тебе говорила про одну такую у нас на работе? Все время пишет в туалете: хочу… дико хочу… Ну ты...
"В большой комнате обычно собираются все. Здесь мама Ирины Елена Леонидовна, бабушка Мария Евграфовн...
"Старик Фирсов Дмитрий Андреевич был еще крепкий пожилой человек, но он чувствовал и знал, что жить ...
"Лейтенант Бабич, расхаживая перед личным составом и стараясь сохранить мягкость и привлекательность...
«Не грустящ выходит Петрович из шопа, с ним жена, с женою дети. Дети друг дружку считают, идут все д...
В начале прошлого века в Петербурге прошли три громких дела, связанных с мошенничеством гадалок на л...