Улица Темных Лавок Модиано Патрик

По-прежнему шел снег. Автобус ехал медленно, и черный автомобиль нас обогнал. Дорога поднималась вверх, и всякий раз, когда автобус набирал скорость, корпус его отчаянно трясся. Я подумал, что автобус может сломаться, не довезя нас до Межева. Впрочем, что за важность? По мере того как ночная тьма уступала место белому ватному туману, сквозь который еле проступали иглы пихт, во мне крепла уверенность, что никто не станет нас здесь искать. Мы ничем не рисковали. Мало-помалу мы становились невидимками. Даже наша городская одежда, которая могла бы привлечь к нам внимание — рыжее пальто и темно-синяя фетровая шляпа Вилдмера, леопардовое манто Гэй и пальто Фредди из верблюжьей шерсти, его зеленый шарф и черно-белые ботинки для игры в гольф, — все это растворялось в тумане. Кто знает? Может, в конце концов мы вообще исчезнем. Или от нас останутся только капельки влаги, липкая сырость, которую не удается стереть рукой с запотевшего окна. И как еще шофер ориентировался? Дениз задремала, уронив голову мне на плечо.

Автобус остановился посередине площади, перед мэрией. Фредди велел погрузить багаж на стоящие там сани, и мы зашли выпить чего-нибудь горячего в кондитерскую возле церкви. Она только что открылась, и хозяйка, обслуживавшая нас, была несколько удивлена столь ранним посещением. А может, акцентом Гэй Орловой и нашим городским видом? Вилдмер всем восхищался. Он никогда не бывал в горах, не занимался зимним спортом. Прижавшись лбом к стеклу, застыв от восторга, он не отрываясь смотрел на снег, падавший на памятник погибшим и на мэрию Межева. Потом Вилдмер спросил у хозяйки, как работает канатная дорога и можно ли записаться в лыжную школу.

Шале называлось «Южный Крест». Просторное, все из темного дерева, с зелеными ставнями. Кажется, Фредди снял его у кого-то из парижских друзей. Оно возвышалось над одним из виражей дороги, но было скрыто завесой пихт. К нему вела извилистая тропинка. Дорога тоже куда-то поднималась, но у меня так и не хватило любопытства выяснить, куда именно.

Наша с Дениз спальня была на втором этаже, и из окна, поверх пихт, открывался вид на весь Межев. Я научился различать в ясную погоду колокольню церкви, охряное пятно отеля у подножья Рошбрюна, автостанцию и вдалеке — каток и кладбище. Фредди и Гэй Орлова занимали спальню на первом этаже, рядом с гостиной, а чтобы пройти в спальню Вилдмера, надо было спуститься еще на этаж — она находилась ниже, и окно, круглое, как иллюминатор, было вровень с землей. Но Вилдмер сам ее выбрал — свою нору, как он говорил.

Поначалу мы проводили все время в шале. Подолгу засиживались в гостиной за картами. Я хорошо помню эту комнату. Шерстяной ковер. Кожаный диванчик, над ним ряды книжных полок. Низкий стол. Два окна, выходящие на балкон… Женщина, жившая по соседству, взялась покупать для нас продукты в Межеве. Дениз читала детективы, которые отыскала на полках. Я тоже. Фредди отпустил бороду, а Гэй Орлова каждый вечер готовила нам борщ. Вилдмер попросил, чтобы ему регулярно доставляли из Межева «Пари-спор», и читал его, забившись в свою «нору». Как-то под вечер, когда мы играли в бридж, он ворвался к нам, потрясая газетой, на нем лица не было. Обозреватель излагал наиболее примечательные события в мире скачек за последние десять лет и вспомнил среди прочего «нашумевший несчастный случай в Отее с английским жокеем Андре Вилдмером». Статью сопровождали несколько снимков, и в том числе совсем маленькая, меньше почтовой марки, фотография Вилдмера. Это и повергло его в панику: ведь кто-нибудь на вокзале в Саланше или в Межеве, в кондитерской возле церкви, может быть, его узнал. Или вдруг женщина, которая приносит нам продукты и помогает по хозяйству, опознает в нем «английского жокея Андре Вилдмера». Разве за неделю до нашего отъезда у него дома, на сквере Алискан, не раздался анонимный телефонный звонок? Приглушенный голос произнес: «Алло? Все еще в Париже, Вилдмер?» — затем послышался хохот, и повесили трубку.

Мы без устали твердили, что ему ничто не угрожает, так как он теперь «доминиканский дипломат», но тщетно. Он все равно нервничал.

Однажды ночью, часа в три, Фредди начал колотить в дверь вилдмеровской «норы» и кричать: «Мы знаем, что ты здесь, Андре Вилдмер… мы знаем, что вы английский жокей Андре Вилдмер… Выходите немедленно…»

Вилдмер не оценил этой шутки и несколько дней не разговаривал с Фредди. Потом они помирились.

Не считая этого незначительного инцидента, первые дни мы жили в шале очень спокойно.

Но понемногу Фредди и Гэй Орловой начала надоедать монотонность нашего существования. Даже Вилдмер, невзирая на страх, что в нем узнают «английского жокея», метался как зверь в клетке. Спортсмен, он не привык к бездействию.

Фредди и Гэй Орлова встречали каких-то людей во время своих прогулок по Межеву. Многие будто бы приехали сюда, как и мы, чтобы укрыться в тиши. Они собирались, устраивали «вечеринки». Мы слышали об этих сборищах от Фредди, Гэй Орловой и Вилдмера, которые не преминули включиться в ночную жизнь Межева. Но я этого остерегался. И предпочитал сидеть в шале с Дениз.

Однако время от времени мы все-таки спускались в деревню. Мы выходили из шале часов в десять утра и шли по дороге, вьющейся между маленькими часовенками. Иногда мы заходили в какую-нибудь из них, и Дениз ставила свечку. Некоторые были закрыты. Мы двигались медленно, чтобы не провалиться в снег.

Ниже, посреди круглой площадки, стояло каменное распятие, отсюда дорога круто шла вниз. Правда, на полпути спуска были сделаны деревянные ступеньки, но их завалило снегом. Я шагал впереди Дениз, чтобы поддержать ее, если она поскользнется. Внизу лежала деревня. Мы проходили по главной улице до площади мэрии, потом мимо отеля «Монблан». Немного дальше, справа, возвышалось здание почты из сероватого бетона. Оттуда мы посылали письма друзьям Дениз: Леону и Элен, которая сдавала нам свою квартиру на улице Камбасерес… Я написал несколько слов Рубирозе — я сообщал, что благодаря его паспортам мы добрались до места, и советовал ему присоединиться к нам — в последний раз, когда мы виделись в миссии, он говорил, что хочет «немного проветриться». Я сообщил ему наш адрес.

Мы поднимались к Рошбрюну. Из всех отелей, стоявших вдоль дороги, высыпали стайки детей с тренерами в темно-синих лыжных костюмах. На плечах они несли лыжи или коньки. Несколько месяцев назад отели здесь предоставили бедным детям из больших городов. Прежде чем повернуть назад, мы долго смотрели издали на людей, толпящихся у будки канатной дороги.

Над шале «Южный Крест», если подниматься от него по дорожке между пихт, стояло еще одно шале, низенькое, одноэтажное. В нем жила женщина, покупавшая для нас продукты в Межеве. Ее муж держал несколько коров, в отсутствие владельцев он присматривал за «Южным Крестом». У себя в шале в большом зале он оборудовал простенький бар, расставил столики и поместил туда бильярд. Как-то после обеда мы с Дениз поднялись к нему за молоком. Он был не слишком любезен с нами, но Дениз, увидев бильярд, попросила разрешения сыграть. Он сначала удивился, потом растаял. И даже сказал, что она может приходить сюда играть, когда ей будет угодно.

Мы часто поднимались к ним по вечерам, с тех пор как Фредди, Гэй Орлова и Вилдмер стали покидать нас ради светских развлечений в Межеве. Они все время звали нас с собой в «Экип» или какое-нибудь другое шале на «дружеский ужин», но мы предпочитали уходить наверх. Жорж — так звали того человека — и его жена ждали нас. Я думаю, мы пришлись им по душе. Мы играли на бильярде с ним и двумя-тремя его друзьями. Лучше всех играла Дениз. Я вижу ее, такую грациозную, с бильярдным кием в руке, ее нежное азиатское лицо, светлые глаза и длинные, до талии, вьющиеся, отливающие медью волосы… Она носила старый красный свитер, который ей отдал Фредди.

Мы допоздна болтали с Жоржем и его женой. Жорж говорил, что в один из ближайших дней обязательно произойдет какой-нибудь скандал и тогда будет проверка документов, потому что многие из тех, кто приехал отдыхать в Межев, устраивают попойки и привлекают к себе внимание. Мы не такие, как они. Его жена и он позаботятся о нас, если что…

Дениз призналась мне, что Жорж напоминает ей отца. Часто мы затапливали камин. Так текли часы, полные покоя и человеческого тепла, и нам казалось, мы обрели семью.

Бывало, что все уходили, а мы с Дениз оставались в «Южном Кресте». Тогда шале принадлежало нам одним. Я хотел бы вновь пережить те прозрачные ночи, когда мы смотрели на лежащую внизу деревню — она четко вырисовывалась на снегу и казалась миниатюрной игрушкой, вроде тех, что выставляют в витринах на Рождество. В эти ночи все представлялось простым и ясным, и мы мечтали о будущем. Мы поселимся здесь, наши дети пойдут в деревенскую школу, и лето будет приходить к нам со звоном колокольчиков пасущегося стада… Мы заживем, ничего не опасаясь, счастливо и спокойно.

Но когда по ночам шел снег, мне казалось, что я задыхаюсь. Никогда нам с Дениз не выкарабкаться. Мы пленники этой долины и мало-помалу будем погребены под снегом. Что может повергать в большее уныние, чем горы, замыкающие горизонт… Меня охватывала паника. Тогда я открывал дверь, и мы выходили на балкон. Я вдыхал холодный воздух, напоенный ароматом пихт. И мой страх отступал. Напротив, этот пейзаж навевал на меня тихую грусть, и понемногу мне становилось легче. И что есть мы в этом пейзаже? Отзвук наших поступков, наших жизней, чудилось мне, тонет в вате легких снежинок вокруг нас, падающих на колокольню, на каток и кладбище, на темную полоску дороги, пересекающей долину.

А потом Фредди и Гэй Орлова начали вечерами приглашать людей к себе. Вилдмер уже не боялся, что его узнают, и стал душой общества. Приходило человек десять, часто больше, без предупреждения, ближе к полуночи, и вечеринка, начавшаяся в другом шале, разгоралась с новой силой. Мы с Дениз избегали их, но Фредди так трогательно уговаривал нас остаться, что мы иногда уступали ему.

И сейчас передо мной, как в тумане, возникают какие-то лица. Вертлявый брюнет, без конца предлагавший сыграть партию в покер, — он ездил на машине с люксембургским номером; некий Андре-Карл, блондин в красном свитере, ходивший на лыжах на длинные дистанции и потому всегда загорелый; еще один тип, коренастый, закутанный в черный бархат, в моих воспоминаниях он похож на неотвязно гудящего большого шмеля… И спортивные красотки Жаклин и некая мадам Кампан.

Иногда в самый разгар вечера в гостиной внезапно тушили свет или какая-нибудь парочка уединялась в спальне.

И наконец, Кирилл — тот тип, которого Гэй Орлова встретила на вокзале в Саланше и который предложил нам свою машину. Русский, женатый на француженке, очень красивой женщине. По-моему, он вел какие-то сомнительные дела с красильными и алюминиевыми заводами. Он часто звонил из нашего шале в Париж, и я убеждал Фредди, что эти звонки рано или поздно привлекут к нам внимание, но он, как и Вилдмер, потерял всякую осторожность.

И именно этот Кирилл с женой привели к нам как-то вечером Боба Бессона и некоего Олега де Вреде. Бессон был лыжным тренером, и среди его клиентов попадались и знаменитости. Он прыгал с трамплина, не раз падал и разбивался, все его лицо было в шрамах. Он слегка хромал. Маленький, черноволосый, он был уроженцем Межева. Пил — что, правда, не мешало ему в восемь утра вставать на лыжи. Помимо своей тренерской работы, он занимал какую-то должность в службе снабжения, благодаря чему в его распоряжении была машина — тот самый черный закрытый автомобиль, который мы видели еще на вокзале в Саланше. Вреде, молодой человек русского происхождения, которого Гэй Орлова уже встречала в Париже, приезжал в Межев довольно часто. Он, насколько я тогда понял, изворачивался, как мог, и жил на доходы от покупки и перепродажи шин и запасных частей автомобилей… Он тоже звонил из нашего шале в Париж, и я слышал, что он всегда вызывал загадочный гараж «Комета».

Почему я заговорил в тот вечер с Вреде? Может, потому, что он был очень приятен в общении. Его открытый взгляд и какое-то радостно-наивное выражение лица подкупали меня. Он смеялся по любому поводу. Он был ко всем удивительно внимателен и без конца спрашивал, «хорошо ли вы себя чувствуете», «не хотите ли чего-нибудь выпить», «может, пересядете на диван, там удобнее, чем на этом стуле» и «хорошо ли вы спали сегодня ночью»… И еще эта особая манера слушать — он просто ловил каждое ваше слово и, наморщив лоб, глядел на вас во все глаза, словно внимал оракулу.

Он понял, в каком мы положении, и тут же спросил меня, надолго ли мы собираемся оставаться в «этих горах». И когда я ответил, что у нас нет выбора, он объявил мне, понизив голос, что знает способ нелегально перейти швейцарскую границу. Не заинтересует ли меня такая возможность?

Я поколебался мгновение и ответил утвердительно.

Он сказал, что это будет стоить по 50.000 франков с каждого и что Бессон примет в этом участие. Они с Бессоном доведут нас до ближайшего к границе пункта, где его друг, опытный проводник, сменит их. Они уже переправили через границу человек десять — он назвал имена. У меня еще есть время подумать. Он уезжает в Париж, но на той неделе вернется. Он дал мне какой-то парижский телефон — ОТЕЙ 54–73, чтобы связаться с ним, если я быстро приму решение.

Я рассказал об этом Гэй Орловой, Фредди и Вилдмеру. Гэй Орлова была, по-моему, удивлена, что Вреде занимается переправкой через границу, она считала его просто легкомысленным юнцом, перебивающимся спекуляциями. Фредди полагал, что незачем уезжать из Франции, ведь мы были под защитой доминиканских паспортов. Вилдмер же говорил, что у Вреде «рожа сутенера», но особенно ему не нравился Бессон. Он уверял нас, что шрамы на лице Бессона поддельные, что он сам каждое утро наносит их гримом. Ревность спортсмена? Нет, он в самом деле не переносил Бессона и прозвал его «Папье-маше». А вот Дениз находила Вреде «симпатичным».

Все решилось внезапно. Из-за снега. Неделю не переставая валил снег. Я снова испытывал ощущение удушья, знакомое мне еще по Парижу. Я сказал себе, что если мы здесь застрянем, то окажемся в ловушке. Я объяснил это Дениз.

Вреде вернулся через неделю. Мы договорились и обсудили с ним и с Бессоном все детали перехода через границу. Никогда еще Вреде не казался мне таким сердечным и достойным доверия. Его дружеская манера похлопывать собеседника по плечу, его светлые глаза и белые зубы, его предупредительность — все это нравилось мне, хотя Гэй Орлова часто повторяла, смеясь, что с русскими и поляками надо держать ухо востро.

В то утро, очень рано, мы с Дениз уложили свои вещи. Остальные еще спали, и нам не хотелось их будить. Я оставил Фредди записку.

Они ждали нас на обочине дороги, в черном автомобиле Бессона, том самом, который я видел в Саланше. Вреде сидел за рулем, Бессон рядом. Я сам открыл багажник, чтобы положить туда наши сумки и чемодан, и мы с Дениз устроились на заднем сиденье.

На протяжении всего пути мы не произнесли ни слова. Вреде, по-моему, нервничал.

Шел снег. Вреде вел машину медленно. Ехали мы по горным дорогам. Прошло часа два.

Только когда Вреде остановил машину и потребовал деньги, у меня появилось смутное тревожное предчувствие. Я протянул ему пачку купюр. Он пересчитал их. Потом повернулся к нам и улыбнулся мне. Он сказал, что теперь, прежде чем пересечь границу, нам надо ради большей безопасности разделиться. Я пойду пешком с Бессоном, а они с Дениз поедут с багажом на машине. Мы встретимся через час, у друзей, уже на той стороне… Он по-прежнему улыбался. Странной улыбкой, которую я и теперь еще вижу иногда в своих снах.

Мы с Бессоном вышли из машины. Дениз пересела вперед, к Вреде. Я посмотрел на нее, и снова у меня дрогнуло сердце от дурного предчувствия. Я хотел открыть дверцу и попросить ее выйти. Мы ушли бы вдвоем. Но я сказал себе, что подозрителен по природе и вечно что-то выдумываю. Дениз, казалось, не испытывала никакой тревоги и была в хорошем настроении. Она послала мне воздушный поцелуй.

В то утро на ней была шубка из скунса, свитер с пестрым узором и лыжные брюки Фредди. Ей было двадцать шесть лет. Светлые волосы, зеленые глаза, рост — метр шестьдесят пять. Наш багаж был невелик — две кожаные сумки и темно-коричневый чемоданчик.

Вреде, все так же улыбаясь, завел мотор. Дениз высунулась из опущенного окна, и я махнул ей на прощанье. Я провожал взглядом удалявшуюся машину. Я смотрел на нее, пока она не превратилась в черную точку.

Потом я пошел за Бессоном. Я видел его спину и следы на снегу. Внезапно он сказал, что отправится на разведку, потому что мы приближались к границе. И попросил подождать его.

Минут через десять я понял, что он не вернется. Зачем я втянул Дениз в эту западню? Изо всех сил я пытался отогнать от себя мысль, что и Вреде бросит Дениз и мы оба бесследно исчезнем…

По-прежнему валил снег. Я продолжал идти, тщетно пытаясь отыскать хоть какие-нибудь ориентиры. Я шел очень долго. Потом лег на снег. Вокруг меня все было белым-бело.