Алатырь-камень Елманов Валерий
Своей наглостью он невольно ободрял галицких бояр, а заодно и самого князя. И Судислав, и Глеб Зереемеевич, и многочисленный клан Молибожичей, и многие другие надеялись на то, что Фильней сумет одержать верх над князем Константином. К тому же из-за спешности сборов рязанец не сумел собрать воедино все войско, ограничившись только пятью или шестью тысячами, из которых конных насчитывалась от силы тысячи две, не больше.
Фильней не мешал переправе, хотя на этом настаивал Александр.
— Неужто ты думаешь, что я их и так не разобью?! — возмущенно спросил он князя. — Напротив, если я сейчас выставлю на берегу своих воинов, то эти русичи, чего доброго, разбегутся в разные стороны, как трусливые зайцы, и где мне их тогда вылавливать? Нет уж, пусть спокойно выходят на нашу сторону.
— Но ты обещал мне обождать польские полки, — напомнил Александр. — Я надеюсь, что они уже на подходе.
— А не слишком ли много чести для этой голытьбы, которая по недоразумению называет себя воинами, — проворчал Фильней.
— Но ты мне обещал, — еще раз настойчиво повторил князь.
— Я рыцарь и обязан сдержать свое слово, — надменно выпрямился тот, сверху вниз глядя на невысокого князя. — Однако я давал тебе клятву, когда рязанских полков еще не было в пределах твоего княжества. Тогда я готов был ждать и, как видишь, не выступил им навстречу, сдержав ее. Гонцы Лешко Белого заверили меня в том, что не пройдет и двух недель, как войско поляков придет под Галич. Однако с того времени прошло уже три недели, но я не вижу ни краковского князя, ни его брата Конрада Мазовецкого, ни их людей. Возможно, они струсили и давным-давно повернули обратно. Тогда чего мы будем ждать?
— Еще неделю, — просительно повторил Александр, которого тупое высокомерие воеводы раздражало уже настолько, что он сдерживался изо всех сил, чтобы не вспылить и не сказать надменному Фильнею все, что он о нем думает.
— Три дня, — отрезал венгр и в знак того, что его слово окончательно и изменению не подлежит, повелительно тряхнул головой.
Пышный плюмаж на его шлеме величественно колыхнул белыми перьями, подтверждая правоту и непреклонность своего хозяина.
Но на третий день полки, обещанные польскими князьями, так и не подошли, зато прибыло подкрепление к рязанцам, на что Александр с некоторой тревогой обратил внимание Фильнея.
— Я на такие пустяки не гляжу, — раздраженно отрезал тот. — Подумаешь, пришла еще пара тысяч смердов, которых у нас в королевстве и за людей-то никто не считает. Завтра я тебе покажу, как надо разгонять это отребье, которое ведет себя с такой наглостью лишь потому, что еще не отведало моего железного кулака.
Люди князя Константина, которых так презрительно обозвал венгерский воевода, действительно вели себя весьма уверенно. Уже в первый день своего прибытия они прислали послов к князю, требуя убираться обратно в Угорщину и не забыть прихватить с собой всех остальных, потому как никто их на Русь не звал и делать им тут нечего.
«Остаться дозволяем только царевичу Коломану, — звучало далее в послании. — Потому как он нам ровня, да и ты, князь, можешь еще немного погостить в моем Галиче. А всех прочих — бояр, а также воев пришлых гони в шею, пока мы по ней не накостыляли».
Словом, текст был составлен в столь повелительных и властных тонах, что после его прочтения ни о каких дальнейших переговорах речи быть уже не могло.
Читать послание пришлось в присутствии воеводы и рыцаря фон Хеймбурга, представителя Тевтонского ордена. Венгерский король уже несколько последних месяцев с подозрением косился на крестоносцев, которым он сам разрешил незадолго до того расселиться в юго-восточном углу Трансильвании. Уж больно энергично и чересчур властно взялись они за дело. Андрей II оказался достаточно проницателен и уже стал догадываться, какую скрытую опасность таит в себе этот орден и какой вред он может принести королевству[63].
Чтобы улучшить взаимоотношения и рассеять его сомнения, ландмейстер[64] Хеймбург сам предложил Андрею помощь в предстоящей схватке с русичами. Рыцарей в Трансильвании было пока немного, чуть больше семи десятков. Ландмейстер взял с собой пятьдесят из них, будучи уверенным в том, что такого количества вполне хватит, чтобы сокрушить вдесятеро больше схизматиков, осмелившихся взять в руки оружие, и обратить в паническое бегство всех остальных.
— Что мыслит барон? — почтительно спросил Фильней у фон Хеймбурга — единственного человека, к которому венгерский воевода испытывал уважение.
— После злобных сарацин это будет не более чем легкая прогулка, — небрежно заметил тот. — Я попросил бы только одной чести от воеводы — поставить моих доблестных рыцарей в сердцевину клина, которым мы завтра разорвем схизматиков надвое, причем так же легко, как поджаренного молочного поросенка. Надеюсь, князь, — слегка наклонил он голову в символическом поклоне, — что ваши бояре сумеют докончить начатое нами.
— Сумеют, — буркнул Александр Всеволодович, сердито глядя на самовластно распоряжавшегося чужеземца, которому было не более тридцати пяти лет, но тут же успокоил себя мыслью о том, что после победы он сделает все что угодно, лишь бы в самые кратчайшие сроки выдворить их всех обратно к королю.
Хорошо хоть, что второй сын короля, королевич Коломан, также прибывший вместе с Фильнеем, не доставлял особых хлопот, вел себя тихо и ни во что не вмешивался, большую часть времени проводя в отведенных ему покоях Верхнего замка и общаясь преимущественно со своим лекарем. Все эти дни ему нездоровилось.
А в это же время в корчмах и прочих веселых питейных заведениях продолжали свою неутомимую работу подручные купца Любомира, отчего настрой простых ратников, которых привели с собой галицкие бояре, опускался все ниже и ниже. Впрочем, они не только пугали, но еще и снисходительно учили, что делать, дабы уцелеть. Правда, из-за молодости и неопытности случались и проколы.
— Так ты сразу кидайся в снег, а копье свое отбрасывай в сторону, — добродушно советовал Николка Панин перепуганному бородачу.
— Да у меня его отродясь не было. Вон, секира отцова, и все.
— Ну, секиру в сторону, а сам рожей в снег зарывайся.
— А не ссекут рязанцы?
— Да за что? — простодушно удивлялся Торопыга и бил себя кулаком в грудь. — На меня погляди! Жив ведь! А я ведь тоже с братьями и отцом три года назад на сече был. Под Ростиславлем нас всех и повязали, а рубить никого не стали. Князь нас даже в холопы обельные своим ратникам брать воспретил. — И подвел итог: — Таких, как мы, князь Константин не трогает, потому как понимает — подневольные. Повелели бояре, мы и пошли.
— Вот-вот, — кивал бородач, вдохновленный возможной перспективой спасения. — Я-то уж ладно, а вот сынов своих жалко. Все трое у меня тут. А куда денешься, коли Глеб Зереемеевич повелел? — сокрушенно разводил он руками. — Никуда ж не денешься.
— Ништо, — хлопал его по плечу Николка. — Все хорошо будет. Мы с тобой еще после встретимся да над страхами твоими посмеемся. Будь покоен, и сам жив останешься, и сыны твои тоже. Вот боярам да княжеским дружинникам — это да. Им и впрямь достанется, чтоб против князя нашего не вставали.
— Так ты… кто? — тут же насторожился мужик, мгновенно уловив слово «нашего».
Николка замялся, мысленно обругал себя на все корки, но затем с бесшабашной отвагой, свойственной юности, решился.
— Кто-кто, — передразнил он своего собеседника. — Сам, что ли, не понял? Потому и говорю как на духу — делай, что я советую. И не только сам с сынами, но и всем закажи. Как увидите, что наши полки пошли угорщину с немцами ломить, так сразу секиры, мечи, копья в стороны и рожами в снег.
— Побожись! — потребовал бородач, еще терзаемый сомнениями.
— Вот тебе крест! — размашисто осенил себя двумя перстами Торопыга.
— А еще потолковать с тобой можно ли? Таких, как я, много. Народ в сомнении пребывает. Меня-то они, может статься, и не послушают, а вот тебя…
— А слуг боярских или княжеских не приведешь? — подозрительно осведомился Николка.
— Да что ж мы, неужто без креста вовсе?! — возмутился мужик. — Какие слуги, когда тут о животе нашем речь идет! Чай, не без ума. Понимаем, что да как…
— Ладно, веди, — махнул рукой Торопыга.
Поэтому ни для Николки, ни для его друзей не было ничего удивительного в том, что едва лишь чаша весов слегка склонилась на сторону рязанских полков, как ратники пешего галицкого ополчения тут же начали бросать в стороны все, чем они были вооружены, и плюхаться в сугробы, закрывая головы руками. Сигналом к этому послужила отборная рязанская конница, которая выскочила с флангов и легко, почти играючи взрезала отряды галицких бояр, а потом устремилась в охват, сжимая в железном кольце венгерских и немецких рыцарей.
Им между тем и так приходилось несладко, хотя поначалу все шло так, как и планировал Фильней. Вогнутая середина пешего строя рязанцев при первом же столкновении с бравыми профессионалами покорно стала подаваться назад, хотя порядок при этом еще держала. Правда, полностью разрезать противника надвое у крестоносцев фон Хеймбурга не получилось. Чем глубже они вламывались, тем ожесточеннее становилось сопротивление русичей, но ландмейстер успокаивал себя мыслью о том, что это уже агония. Еще немного, совсем чуть-чуть, и все — схизматики побегут.
А потом неожиданно послышался громовой клич:
— Косари!
Фон Хеймбург даже не успел удивиться, а уж тем более понять, в чем же дело, когда кони его боевых товарищей стали с жалобным ржанием один за другим валиться на грязную снеговую кашу, превращая ее в темно-бурую, почти черную.
А ловкие воины, прячась за длинными овальными щитами своих товарищей, стоящих в передних рядах, продолжали орудовать косами, насаженными на длиннющие шесты, подсекая конские ноги и взрезая брюхо у тех, которые не были прикрыты снизу металлической рубашкой.
Фон Хеймбург хотел было крикнуть, чтобы уцелевшие рыцари немедленно поворачивали коней, но тут точно такая же участь постигла и его самого. Он со всего маху грянулся оземь, получил чудовищной силы удар по голове и потерял сознание.
Мудрая мысль об отступлении пришла в голову не только ему одному. Кровавая жатва была в разгаре и среди венгерских рыцарей, которым тоже доводилось несладко. Но те из них, кто сумел во главе с воеводой Фильнеем выскочить из мясорубки, в которую стала превращаться битва, лоб в лоб столкнулись с всадниками, вынырнувшими откуда-то сбоку, из-за стен Галича.
К тому же, как успел заметить князь Александр Всеволодович, чья дружина билась бок о бок вместе с венграми, а теперь отчаянно неслась куда глаза глядят, далеко не все рязанцы гнали коней наперерез отступающим. Меньшая часть на полном скаку летела к гостеприимно открытым городским воротам, которые почему-то не спешили закрываться.
Стража метнулась было к ним, но в это время десяток совсем юных отроков решительно встал на их пути.
— Не балуй, — произнес один, многозначительно поигрывая обнаженным мечом. — Ты что же, хочешь своего князя за воротами оставить?
— Так пока Александр Всеволодович до них доскачет, рязанцы внутри будут! — попытался пояснить пожилой стражник Михей, исполняющий должность старшего воротника[65].
— Верно говоришь, — кивнул юнец, и его открытое мальчишечье лицо осветилось простодушной доброй улыбкой. — Его-то мы и ждем. — И он тут же произнес совсем иным, суровым тоном: — Баловать не будешь — останешься жив, а не то…
Стальное острие сверкнуло прямо перед глазами старого воротника. Тот беспомощно оглянулся по сторонам.
— Ах, ты еще учить нас будешь, сопляк! — внезапно выскочил из-за спины Михея Кречет, который уже давно метил на место старшого и теперь решил, наверное, что пробил его час.
Выхватив меч, он ринулся на юнца, который даже не шелохнулся, будто это его вовсе не касалось. Зато за спиной паренька что-то почти одновременно звонко щелкнуло, и сразу два железных арбалетных болта вошли в грудь Кречета.
— А ведь мог бы жить да жить, — хладнокровно произнес юнец, рассматривая мертвое тело, свалившееся к его ногам.
Такая быстрая смерть одного из воротников решила все. Остальным уже не захотелось лезть напролом, тем более что мальцов было не меньше десятка, то есть еще восемь арбалетов у них оставались заряженными, а в том, что они, не колеблясь ни секунды, немедленно пустят их в ход, сомневаться уже не приходилось.
К вечеру город был полностью взят, а пленные венгры вместе с Фильнеем заперты в просторном порубе, расположенном близ конюшен княжеского двора. Королевича Коломана среди них не было.
Бывший галицкий князь, оказавшийся в узилище вместе с Фильнеем, простонал, страдальчески держась за голову:
— Говорил же я, что надо польские полки обождать.
— С ними было бы полегче, — нехотя согласился венгерский воевода, но затем, немного подумав, добавил: — Вот только я не думаю, что мы их дождались бы.
Глава 5
Лучше худой мир
— Одного я только в ум не возьму, батюшка, — после долгого раздумья прервал затянувшуюся паузу Святослав. — Какие ты слова отыскал, чтобы при венчании на царство пред тобой и угорский[66]царевич склонился, и ляшские князья? К тому же, как я слыхал, и прочие князья уговорились супротив тебя выступить, чтоб никто на венчание не пришел, а вышло инако совсем…
— Тут главное — попросить как следует, — вздохнул Константин.
— Ага, но главное, чтоб звучало убедительно, — с невинным видом добавил Вячеслав, покосившись на безмятежное и кроткое лицо друга.
— Без этого никак, — лениво отозвался Константин.
Говорить не хотелось, да и непогода, которая вновь постепенно начинала расходиться за заледенелым окошком возка, располагала к совершенно иному. В такие минуты ему хотелось не беседовать, а размышлять. Или предаваться воспоминаниям…
Александр Всеволодович не знал, что, невзирая на все свое высокомерие, Фильней был прав, предположив, что ждать польских полков не стоило.
Гонцы не лгали, утверждая, будто сводный отряд Лешка Белого и Конрада Мазовецкого выступит буквально со дня на день. Он действительно вышел из Сандомира, где жители Кракова соединились с мазовшанами, всего через три дня после того, как их посланцы убыли в Галич. Однако на его пути лежали владения Константина Рязанского, который отнял Луцк, Бельз и Червень с прилегающими к ним землями у Ингваря Ярославича и Александра Всеволодовича. Земли эти были вытянуты с востока на запад вдоль всего Владимиро-Волынского княжества, гранича с юга с Галицким княжеством, а с запада — с владениями Лешко Белого.
Разумеется, и Лешко и Конрад хотели миновать их стороной, пройдя в обход, по замерзшему Сану — притоку Вислы, напрямую в земли галицкого князя, но у них это не получилось. Ближе к полудню пятого дня, считая со времени их выступления из Сандомира, когда до галицкого города Ярослава оставалось не больше двадцати верст, передовые дозоры поляков напоролись на русичей.
— Далее ходу для вас нет, — спокойно объявил стоящий впереди двух десятков русских дружинников Евпатий Коловрат. — Послан я от Константина Рязанского и имею слово к вашим князьям, так что проводите меня к ним.
Задираться смысла не имело. На узкой просеке, лежащей среди дремучего леса, для настоящего рыцарского боя не имелось места. К тому же за дружинниками высился здоровенный завал, за которым угрожающе поблескивали наконечники русских копий.
Кое-кто из тех поляков, что были помоложе, немедленно схватились за мечи, но старший польского дозора, пожилой рыцарь Миколай из Туробоев, так рыкнул на них, что оружие почти мгновенно вернулось обратно в ножны.
— Рязанские, стало быть, — произнес он мрачно, вытер со лба испарину и жестом пригласил русича следовать за ним.
Вернувшись к неспешно едущему польскому войску, которое вели братья-князья, и доложив о случившемся, Миколай с тяжким вздохом махнул рукой совсем еще юному воину, подзывая его к себе и уводя подальше от дороги, к повалившемуся дереву.
Евпатий Коловрат был немногословен. После краткого приветствия он почти сразу перешел к изложению сути дела. Говорил боярин на этот раз сухо и лаконично, без цветастых оборотов и прочих изысков, поэтому вся его речь длилась считанные минуты. Закончил же он ее вопросом, заданным безо всяких уверток, чтобы при ответе невозможно было отвертеться:
— Великий князь Константин Владимирович хотел бы знать, намерены ли вы идти дальше, чтобы помогать его ворогу, который самовольно взял Галич под свою руку, или мы будем и далее с вами жить в мире, как подобает добрым соседям?
— А где сам князь Константин? — поинтересовался Лешко Белый, пытаясь сохранить достоинство.
— Ты хочешь увидеть его самого? — спросил Евпатий. — Я могу проводить вас с братом к нему. Здесь недалече.
Конрад незаметно одернул Лешка за рукав кунтуша[67]. Тот оглянулся на брата и заметил разведчиков, топчущихся в отдалении.
— Поступим так, — предложил Лешко, вновь повернувшись к Коловрату: — Мы сейчас с братом посоветуемся, а потом сообщим тебе и твоему князю свое решение.
— Ну что ж, — спокойно согласился Евпатий. — Можно и подождать. Я буду у засеки.
Он учтиво склонился перед князьями в неглубоком поклоне, после чего отправился обратно, но, пройдя несколько шагов, вдруг остановился и круто обернулся:
— Князь Константин Владимирович повелел передать вот еще что. Как бы вы там ни решили, но, покуда промеж нас кровь не пролилась, он вас за ворогов все равно считать не станет, а посему милости просит к себе в шатер, дабы повечерять, чем бог послал. Да заодно, если такое желание будет, и людишек наших сочтете спокойно, как и хотели, — он легонько, одними уголками губ улыбнулся. — Словом, ждем в гости, — подытожил боярин, легко запрыгивая в седло.
Как только Лешко выслушал разведчиков, он сразу понял, почему на губах Коловрата гуляла такая ехидная улыбка.
— Около тысячи их у леса стоят, — доложили они. — Но там холмы, а из-за них костры дымят, и много. Хотели дальше прокрасться, да заметили нас.
— Не заметили, а окружили, — честно поправил его второй из разведчиков, добавив в оправдание: — У них тулупы белые, вот мы их на снегу и не приметили.
— И отпустили? — с удивлением спросил Лешко.
— Стоим же тута, — вновь вступил в разговор первый дозорный. — Сказали, что, пока князья ответ свой нам не дадут, они кровь лить не желают. Если что, так уж пусть она не на их, а на нашей совести будет.
— И что будем делать? Ты все равно хочешь идти на выручку галицкому князю? — осведомился Конрад, оставшись наедине с братом.
— Мы дали слово, — напомнил Лешко. — И ты, и я. К тому же я виноват перед ним. Помнишь, тогда, десяток лет назад, когда мы вначале дали ему города, а потом отняли их. Тогда мне так поступить было еще простительно из-за юного возраста, а теперь… Не хочу, чтобы он после всего случившегося во всеуслышание заявлял, что слово польских князей ничего не значит. Тем более при дворе венгерского короля.
— Но у меня тоже был уговор о мире, — возразил Конрад. — Причем именно с рязанским князем. И как я буду выглядеть в его глазах?!
— Неважно, — отрезал Лешко. — Свое посольство он к тебе высылал, когда еще не посягнул на земли, принадлежащие папе римскому, и не изгнал славных крестоносцев с их исконных земель. Выходит, твой уговор был с князем-христианином, пусть и схизматиком. Подняв же руку на имущество святого ордена, боровшегося с язычниками, он сам этот уговор порушил.
— Так-то оно так, — вздохнул Конрад. — Только все равно нехорошо это…
— А тут как ни крути, все равно выходит, что ты свое слово нарушаешь, — перебил его Лешко.
— Но я галицкому князю его не давал, — возразил его брат.
— Ему — нет. Но ты вспомни про покровительство папы и текст его последнего послания. Он же объявил крестовый поход на покровителя язычников. Если ты и сейчас сохранишь дружбу с рязанским князем, то тут уж свентопетшем[68] не отделаешься. Да и Пелка[69], даром что в моей краковской епископии начинал, такое может устроить — вплоть до отлучения. То-то братец наш двоюродный возрадуется.
— Да, Лясконогий[70] будет счастлив, — мрачно согласился Конрад.
— И силезский племянник[71], который нам в отцы годится, тоже, — веско добавил Лешко. — Да что там говорить про архиепископа, когда от тебя из Мазовии всего месяц назад уехали госпитальеры из ордена святой девы Марии[72].
— Значит, будем биться? — грустно спросил Конрад у брата.
— Значит — биться! — раздраженно отрезал тот. — Я пошлю с ответом своего каштеляна, а ты придай ему свиту для солидности. Да возьми самых крепких и высоких, чтобы русичи тоже подумали лишний раз, стоит ли с нами тягаться.
Конрад кивнул и пошел к своим дозорным, удобно устроившимся на повалившемся дереве и о чем-то тихо беседовавшим. Однако, не дойдя до них всего пару шагов, он остановился, прислушался к их разговору и чуть ли не на цыпочках повернул назад. Дойдя до своего брата, который инструктировал каштеляна, он вполголоса окликнул его, приложил палец к губам и молча поманил за собой.
— Ну что еще? — недовольно проворчал Лешко, но, заинтригованный столь странным поведением брата, послушно двинулся следом за ним.
Конрад вновь не дошел до поваленного дерева, остановив Лешка в паре шагов от дозорных, сидевших к ним спиной. Кряжистый Миколай что-то настойчиво втолковывал своему спутнику, совсем молодому широкоплечему парню:
— А я тебе говорю, что если наши князья решат вступить в бой, то спасутся только те, у кого быстрые кони, так что я на своем Венчике далеко не убегу — настигнут. Вот и получается, что все земли в Туробоях перейдут к тебе, потому как ты есть мой двоюродный внук и должен меня похоронить как следует, — объяснял он юному богатырю. — Так что ты лучше слушай, что я говорю, да на ус мотай. Первым делом гроб мне велишь сделать дубовый, да не вздумай валить дерева в той роще, что жмется к болоту. Дуб там плохой. С виду крепок, а середка с гнильцой. Руби в дальнем леске, который в сторону Плоцка уходит. Там он славный, один к одному. А суконце для погребальной одежи лучше не покупай, а возьми в сундуке, на самом дне. Думал, на твою свадьбу надену, но что уж тут. Одежа там справная, а тебе она все равно не подойдет — на плечах разойдется. Вон ты у меня какой вымахал, Бартош.
— Это я все сделаю, — не выдержал молодой. — Но отчего ты собрался помирать? Вон у нас какие рыцари — один к одному.
— Ты еще молодой, — кашлянул в ладонь Миколай. — Рыцарство у нас, конечно, славное. Случись с кем иным сражаться, так я бы кошель серебра в заклад против медной пуговицы не побоялся поставить, что мы непременно одолеем. Но тут русичи.
— А что русичи?! — разгорячился Бартош. — Бивал же ты и русичей. Сам мне рассказывал.
— Те, кого я бивал, в Галиче сидят, — усмехнулся Миколай. — Ну и не только в нем одном. Они и в Полоцке, и во Владимире-Волынском, да мало ли где еще. Вот таких-то мы с нашим князем даже втрое меньшим числом непременно побили бы. Вот только нам не свезло. Ныне супротив нас рязанцы вышли. Сам же слыхал, чья это засека и какого князя люди. А я бился против них несколько лет назад, так что знаю. Нас тогда князь Михаил Городненский сманил. Да ты помнишь поди. Сам еще со мной просился, а я тебе сказал, что мал еще, — пробасил он, шутливо толкнул в бок Бартоша, но почти сразу же вновь посерьезнел. — Тогда полтора десятка наших удальцов в его дружину пошли. Думали, сходим, мошну набьем да сразу обратно. А где я еще серебром разживусь, чтоб свадебку достойную тебе сыграть? У нас-то в ту пору все тихо было. Ну и съездил на свою голову. Еле ноги унес.
— А что ж так?
— Да вот так, — ворчливо отозвался Миколай. — Представь себе стену, но не простую, а крепкую, почти как железо. Сколь ни бодай — все без толку.
— Хорошей секирой можно и железо разрубить, — неуверенно заметил Бартош.
— Можно, — согласился Миколай. — Только стена-то не простая. Возле нее долго топтаться не получится — вмиг копьем или мечом достанут. Там чуть зазевался и все. А тех, что за этой стеной, нипочем не достать. Вот такое войско у князя Константина. Ты меня знаешь. Я в десятках сражений был. Если самые крупные считать, и то пальцев на руках и ногах не хватит. Никогда не боялся, а там…
— Неужто струсил?! — изумленно ахнул Бартош.
— Вот еще!.. Ничего я не струсил, а просто…. Просто понял, что все бесполезно. Не одолеть их. А раз бесполезно, так зачем оно все? Да и остальные это поняли — я же не первым назад коня повернул. И получилось, что поехали пятнадцать, а обратно из-под Ростиславля, так град называется, где мы… где нас… где они… — Он махнул рукой. — Словом, вернулись только трое. Это те, у кого самые резвые кони были. Тогда мой Венчик меня от погони спас, а сейчас уже все. Остарел мой боевой друг, не тот стал, совсем не тот.
— И никак их…
— Да говорю же тебе! — с досадой произнес Миколай. — Одолеть их нам нет никакой возможности. Тогда их даже меньше было, чем нас, а тут столько же, даже чуть больше.
— Почему это ты так решил? — удивленно спросил Бартош.
— Потому что я не глухой, — раздраженно ответил его дед. — Ты сам не слыхал, что ли, как Анджей из Мокрца сказал, будто их тысяча, и еще много дымов за холмами. Вот и считай. И коням нашим нужный разбег взять не получится. Снег-то вон какой глубокий, по брюхо им будет. Значит, до стены шагом, — с тоской произнес он. — А потом… — он вздохнул и умолк.
— Я тебя никогда не брошу, — решительно произнес Бартош.
— Вот и сгинем оба ни за что ни про что! И пресечется наш славный род Леливов из Туробоя! Что же тут хорошего, — проворчал старый воин. — Оно, конечно, рад я, что ты такой славный у меня, а только иначе нельзя. Ни к чему тебе пропадать вместе со мной. У тебя-то кобыла молодая совсем. Авось ускачешь. Да, вот еще что. Часть серебра, что я скопил тебе на свадебку, — ну, ты помнишь, где оно закопано, — ты не пожалей и отдай за упокой моей души. Только не в наш костел. Он у нас больно старый и неказистый. А убранство костела — это как одежа для молитвы. Из нашего она дальше, чем до апостола Петра, не дойдет, а может, и он ее не примет — скажет, что плесенью от нее припахивает да мышами. Тут надо в Плоцк, а лучше всего не пожалей времени и съезди в Краков в храм Святого Войцеха или Девы Марии. К ней, заступнице, очередь, поди, на небесах. Много там нас, таких как я. Но ты не скупись и закажи сразу не одну заупокойную службу, а десять. Если первые где-то там по пути к небу затеряются, то седьмая или восьмая, в крайнем случае десятая непременно должны к ней пробиться, чтоб она там за меня своего сына попросила.
— А ты бы князьям нашим поведал про все то, что мне тут понарассказывал, — неуверенно предложил деду внук.
— Еще чего не хватало. Они же под Ростиславлем не были, так что все равно не поймут. Решат, чего доброго, что я струсил. Нет уж, пускай что они скажут, то и будет. Да и пожил я уже. Как-никак, шестой десяток прошлым летом пошел. Пора уж. Вот за тебя мне боязно. Ты, когда по мне поминки сыграешь, сразу женись. Только не бери Марыську из Тульчи. Она хоть и бойкая девица, да худая совсем. Смотреть и вовсе не на что — одни кости торчат. Ты же не собака. Опять же приданого у нее почитай и вовсе нет. Лучше возьми за себя Ягенку из Стшегоня. За нее отец такие бобровые гоны дает — сказка, да и только.
— Да не в приданом дело, — досадливо отмахнулся Бартош, почему-то раскрасневшийся.
— Тю, — искренне удивился Миколай. — А в чем же еще? Опять же одна она у него. Когда он помрет, и вовсе все ваше будет. Хотя… ты прав. У нее самой такие телеса пышные, что никакого приданого не надо. Ей и орехи грызть без надобности — на лавке разложит и сядет, да и сама она как…
— Дальше неинтересно, — шепнул Конрад брату, и они оба неслышно отошли от беседующих.
Некоторое время Лешко ничего не говорил. Уставившись куда-то вниз, он сосредоточенно расковыривал узким носком сапога снег, изрядно притоптанный его воинами, будто надеясь обнаружить под ним что-то интересное. Конрад терпеливо ждал.
— А ведь ты их тоже боишься, брат, — поднял тот наконец голову, пытливо уставившись на Конрада, и услышал честный ответ:
— Боюсь. Да и как не бояться. Это у тебя рубеж с Константином всего на несколько десятков верст, а у меня-то на сотни. Мало мне пруссов с ятвягами, так еще и эта напасть.
— Ладно, — хмуро согласился Лешко, тут же найдя себе оправдание: — Он ведь в любом случае нас с тобой погостить приглашал. Особой беды не будет, коли мы его навестим. А заодно и на воев его посмотрим, как тот боярин советовал. Чего нам горячку пороть. Пока мечи не зазвенели, любое решение не поздно принять.
— Вот это ты дело сказал, брат, — сразу оживился Конрад.
— А с собой как раз этого Миколая и возьмем вместе с его внуком. Рано ему пока о Ягенке думать, хоть она и пышней перины, — лукаво улыбнулся Лешко.
Войско Константина Владимировича несколько разочаровало краковского князя. Он и сам себе не ответил бы толком, что именно ожидал увидеть. Богатырей в две сажени ростом? Несокрушимых рыцарей в блестящих стальных доспехах? Да нет. Чай, не маленький, сам прекрасно понимал, что чудес не бывает. Но, с другой стороны, после подслушанных речей Миколая ему все равно смутно представлялось что-то необычное, а тут…
Да у него самого рыцари выглядят гораздо лучше и уж, во всяком случае, вид имеют намного более грозный, нежели эти мужики и парни в обычных тулупах и валенках. Да, понурых или мрачных он среди них не увидел, но и у него в полках боевой дух тоже достаточно крепок. Миколай? Ну, это исключение. Так чем же они лучше?
Да и сам князь, честно признаться, не произвел поначалу особого впечатления. Какой-то он будничный, что ли… Взять, к примеру, его, Лешка, или посмотреть на брата Конрада. Волосы аккуратно убраны под шелковую сетку, прошитую янтарными бусинками, а спереди — крупным розовым жемчугом, привезенным с далекого острова Крита, если, конечно, купец не соврал. Алый полукафтан, тоже шелковый, не только оторочен пышным мехом, но и весь расшит золотом. Да один пояс чего стоит — двойного плетения, позолоченный, с крупными самоцветами, искусно вделанными в бляху в виде какого-то сказочного зверя.
Словом, хоть сейчас под венец. А Константин… Он и на князя-то особо не походил. Не каждый рыцарь в Кракове одевается с такой простотой. Сразу было видно, что одежа эта видала всякое, да и стирана она не раз и не два. Словом, не князь, а эдакий простецкий сельский староста или же какой-нибудь пройдоха-локатор[73].
«Только заплат и не хватает, — почти сердито подумал Лешко, и ему вдруг непонятно почему сделалось стыдно, но не за хозяина шатра, а за себя. — Сам-то чего так вырядился, да и вообще — к чему я все это в сундуках вез? Чай, на войну ехал, а не на свадьбу с этой, как ее, Ягенкой».
Он сурово насупился, но тут же спохватился. С таким неприступным видом что-либо проведать было решительно невозможно, а ведь он, когда предложил эту поездку в гости, втайне перед самим собой оправдывался как раз именно этим.
Однако разговор, который завязался чуть погодя, после второго кубка, был настолько интересен, что все остальное как-то забылось. Уж больно занимательно повествовал Константин. Тема, которую он затронул, была достаточно щекотлива и впрямую касалась изгнания рыцарей-крестоносцев с тех земель, которые он не так давно захватил. Причем рязанский князь, как заметил Лешко, отнюдь не оправдывался перед ними, а просто рассказывал.
К тому же кое-чего ни властитель Малой Польши, ни его брат, княживший в Мазовии, раньше и не слыхали. Нет, доносилось до них кое-что, но — как бы это сказать поделикатнее? — совсем иное. Дескать, подл и коварен русский схизматик. Говорил сладкие речи, предлагал заключить договор, а потом, усыпив бдительность доверчивых рыцарей, накинулся на них, аки хищный волк на стадо робких мирных агнцев, и начал их безжалостно резать, невзирая на жалобное блеяние.
Имелись, правда, кое-какие настораживающие несовпадения в этих рассказах, но Лешко от них попросту отмахивался, зато теперь ему стало понятно, например, то, почему основные силы крестоносцев оказались под Кукейносом и Гернике. А то, что вел Константин эту войну совсем не по-рыцарски, так ведь и рижский епископ вместе с магистром ордена меченосцев Волквином всем своим поведением походили скорее не на Авеля, а на его брата, так что чего уж тут.
— А ты слышал, что святой римский престол объявил против тебя крестовый поход во всех христианских странах с отпущением всем его участникам любых грехов? — полюбопытствовал краковский князь. — Не далее как месяц назад буллу Гонория III привезли в Гнезно для торжественного оглашения нашим архиепископом. В ней ты объявлен покровителем язычников и самым злейшим врагом христианства, в сравнении с нечестивыми злодеяниями которого меркнут даже ужасы приверженцев магометовой веры.
— Она заканчивается словами из святого писания, — подхватил Конрад. — «И если кто обращается от праведности к греху, господь уготовит того на меч»[74], — процитировал он, явно гордясь своей памятью.
— Нет, это для меня новость, — сознался Константин, но тут же прокомментировал: — Быстро работает римский папа, когда дело касается умаления его доходов.
— Он заботился не о доходах, — поправил его Лешко.
— А о чем же еще? — искренне удивился рязанский князь. — Я хоть и не слышал ее, но думаю, что не ошибусь, если скажу, что в ней нет ни слова о самих язычниках.
Конрад озадаченно посмотрел на брата.
— Но там действительно ничего о них не говорится, — удивленно произнес он.
— Зато очень много о несчастных немецких рыцарях — истинных страдальцах, которые были безжалостно истреблены моим нечестивым воинством и теперь будут причислены к лику святых или, по крайней мере, мучеников. Так ведь? — предположил Константин.
— Именно так, — подтвердил Лешко.
— Ну вот, — удовлетворенно заметил Константин. — Кстати, сейчас христианизация несчастных язычников в тех землях, которые я взял под свою руку, идет полным ходом, причем добровольно. Я уже заложил, помимо существующих, десять новых церквей, в которых будут точно так же обращать в истинную веру заблудшие души. Вот только Гонорию III безразлично, обращу я их или нет, потому что он все равно не получит ни единой куны дохода с тех земель. Вот он и злобствует. Я ведь пришел туда не как завоеватель, а был приглашен самими местными жителями, которые изъявили добровольное согласие войти в состав моих подданных. И думаю, что они не прогадают, в отличие от тех правителей, которые хотят добровольно посадить себе на шею рыцарей-крестоносцев, да еще и чужаков, — заметил он, в упор глядя на мазовецкого князя.
— А что делать, если эти язычники-пруссы вконец обнаглели? — с вызовом спросил тот, лихорадочно размышляя, каким образом Константин сумел узнать, что он, Конрад, воспользовавшись удобным случаем, два месяца назад пригласил погостить у себя в Плоцке суровых и отважных рыцарей, принадлежащих к ордену Братьев немецкого дома[75] и прибывших в Польшу в качестве сопровождающих папского нунция.
От рассказов рыцарей о том, как храбро сражались они и их братья по ордену против сарацин в Палестине, у мазовецкого князя разгорелись глаза.
«Вот бы кого выставить против пруссов», — подумал он и стал потихоньку заводить разговор о том, что как раз для святого дела обращения язычников в истинную веру у него, Конрада, в полудикой Мазовии имеется самая благодатная нива. Остается только найти настоящих пахарей, которые не пожалели бы трудов во славу господа.
Собственно говоря, гостившие рыцари — Генрих фон Гогенлое и Герман Балк — не имели ничего против поселения в этих местах, поскольку успели по достоинству оценить обширные земли, граничащие с Мазовецким княжеством. То, что все христианские походы против сарацин обречены, четвертому по счету великому гроссмейстеру ордена Герману фон Зальца было понятно, равно как и его ближайшим помощникам, каковыми они являлись. Значит, необходимо искать иное поле деятельности.
Однако осторожный предварительный разговор закончился почти ничем. Уж больно высокими были требования у рыцарей.
— Не знаю, слышал ли ты сказку, которую у нас на Руси рассказывают маленьким детям? — спокойно ответил Константин. — Там говорится, как лиса попросилась пожить в доме у зайчика и мало-помалу вовсе выгнала бедного хозяина из его норки.
— Обычно сказки заканчиваются хорошо, — вступил в разговор заинтересовавшийся Лешко, прекрасно поняв, куда гнет хозяин шатра.
— Эта тоже заканчивается хорошо. Пришел петушок — золотой гребешок и выручил зайчика.
— И к чему эта сказка? — осведомился Лешко.
— Да к тому, что крестоносцы очень уж на эту лисичку похожи. Их только впусти, а спустя год, от силы — два, не знаешь, как выгнать, — спокойно пояснил Константин.
— Конечно, лучше уж свой создать, — согласился Конрад, вспомнив, что то же самое предложил ему Христиан, которого за создание пусть малой, но христианской общины среди диких пруссов сам римский папа уже произвел в епископы Пруссии. — Я и об этом думал. Даже название для него придумал: «Христовы воины в Пруссии». Но, с другой стороны, что касается рыцарей, то не кажется тебе, Константин Владимирович, что это напраслина? Вон Андрей II пустил их в Трансильванию, и ничего страшного не случилось.
— А хотите побиться об заклад, что не пройдет трех лет, как он их оттуда выгонит? — усмехнулся рязанский князь, памятуя, что на самом деле в официальной истории именно так все и произошло.
Братья переглянулись. Константин говорил с такой уверенностью, что его словам невольно верилось.
— Все ж таки божьи люди, — нерешительно произнес Конрад. — У них вон на плащах и то кресты имеются.
— На плащах — имеются, но что в этом проку, если в сердцах у них креста нет, — парировал рязанский князь и ободрил сумрачного Лешко: — О том, что слово не сдержал, — не печалься. Покойники никому помочь не могут, а живыми ваших людей я все равно не пропустил бы. И ты, Конрад Казимирович, не печалься, — дружелюбно хлопнул он по плечу младшего из братьев. — Я лучше сам твоей беде, случись надобность, подсоблю.
Конрад пытливо покосился на рязанского князя. «Правду говорит или так просто сказанул, чтоб умаслить? Хотя зачем ему их умасливать, когда его людей и впрямь больше числом?»
— Помогу, помогу, можешь не сомневаться, — засмеялся тот.
— Хорошо бы, — сдержанно ответил мазовецкий князь и тут же поинтересовался как бы невзначай: — Даром или земель взамен попросишь, как те орденские братья, которые у меня гостили?
— Считай, что совсем даром, как доброму соседу подобает, потому как мне такие буяны тоже ни к чему. Только не дело это — о таких серьезных вещах в шатре разговаривать. Они степенства требуют, рассудительности. Лучше бы вы ко мне в Киев погостить приехали, заодно мое венчание на царство отпраздновали, а уж там мы и решили бы все.
— Это… плен? — побледнел Лешко.
— Хорош же я буду, — улыбнулся миролюбиво Константин. — Сам гостей зазвал и тут же их в полон взял. У меня, в отличие от тех рыцарей, крест не на корзне, а в душе, так что ты меня, Лешко Казимирович, такими подозрениями понапрасну не обижай. И тайного смысла в моих речах нет. Я ж по-простому в гости приглашаю. Теперь все равно зима метелями вьюжит. Чего вам там в Кракове да в Плоцке рассиживаться? Вот я и подумал, отчего бы добрых людей в гости к себе не зазвать.
— Так ведь Киев — не твоя вотчина, — выказал осведомленность в русских делах Лешко.
— А я там долго и не пробуду, — пояснил Константин. — Корону только на главу свою грешную вздену, чтоб поторжественнее, в храме Святой Софии, да и обратно в Рязань подамся. А заодно и с родичем своим перемолвитесь. Я про Василька с Волыни говорю, — тут же пояснил он, заметив, как братья вновь озадаченно переглянулись.
— Так ведь писал он нам, что… — начал было Конрад, но Лешко тут же перебил мазовецкого князя, быстро заметив:
— Но вначале нам надо проехать обратно к своим людям, растолковать им все, отправить обратно, а там уж… — И он пытливо уставился на рязанского князя.
— Само собой, — ни секунды не раздумывая, согласился с ним Константин. — Опять же людишек подобрать к себе в свиту. Двумя-тремя слугами тут не отделаться, верно? Уж полусотню всяко с собой надо брать, не меньше. А я как раз в Галич наведаюсь, чтоб к приезду дорогих гостей все покои для них приготовили, ну и о прочем позаботились.
Успокоенные братья вновь переглянулись.
— Ну так как мы с вами договоримся? Через две седмицы смогу я вас в Галиче увидеть или не поспеете?
И снова братья переглянулись, но на этот раз, чуть ли не впервые за всю свою жизнь, младший не стал дожидаться решения старшего.
— Поспеем, — твердо произнес Конрад и, с легким вызовом посмотрев на нахмурившегося Лешка, еще раз повторил: — Обязательно поспеем.
Они приехали даже чуть раньше оговоренного срока, но пировали в Галиче недолго — всего-то дней пять.
— Иначе дороги развезет, — пояснил Константин свою необычайную спешку.
В Киев князья ехали не торопясь, но и не мешкая. Только один раз пришлось им задержаться на пару дней в Луцке, где они по просьбе Константина посвятили в рыцари венгерского королевича Коломана. Там же к ним присоединился Василько, который после гибели на Калке старшего брата Даниила стал полновластным властителем Владимир-Волынского княжества.
Особых пиров по случаю такого торжественного события Константин не закатывал и долго не прохлаждался. Повеселились вечерок и хватит — пора в дорогу, в некогда пышную и величавую, а ныне порядком захиревшую и потрепанную столицу Киевской Руси.
Рядом с ним бок о бок ехали краковский князь Лешко Белый, его брат Конрад Мазовецкий, Василько и венгерский королевич Коломан.
Князь Константин посвящал его в рыцари не просто так, по доброте душевной. Были у него далеко идущие планы в отношении этого застенчивого узкоплечего мальчика. Еще когда Константин только-только прибыл в освобожденный от венгров, крестоносцев и бояр князя Бельзского Галич, он уже в первый вечер совместной трапезы стал присматриваться к королевичу. Торопиться было ни к чему, так что рязанский князь не спешил, стараясь получше ознакомиться с характером принца. Лишь на третий день, все уяснив, он приступил к действию, благо что в толмаче на сей раз нужды не было — мальчик хорошо говорил по-русски.
Он зашел к Коломану в полдень, недовольно поморщился от едкого запаха лекарств и предложил царевичу совершить небольшую прогулку.
Ехали они недолго, только до центральной площади в нижнем городе. Увидев виселицу, на которой раскачивались пять трупов, в которых Коломан с трудом признал бывших крестоносцев, царевич побледнел и стал медленно сползать с коня.
— У него обморок, княже, — пояснил склонившийся над ним лекарь, которого Константин предусмотрительно прихватил с собой, памятуя, что мальчишка чересчур впечатлителен. — Напрасно ты ему такое зрелище устроил, — слегка упрекнул он рязанского князя.
— Напрасно, Мойша, я никогда не поступаю, — возразил Константин. — Ты мне лучше сделай так, чтобы он взбодрился и непременно был у меня за вечерней трапезой.
Разговор, который Константин затеял сразу после ужина, впрямую касался виселицы.
— По глазам вижу, что ты осуждаешь меня, считаешь жестоким, — начал он. — А как быть иначе? Раз ко мне с мечом непрошеный гость пришел, значит, он должен получить по заслугам. К тому же одному из них — фон Хеймбургу — я и жизнь оставил, и даже выкупа с него не взял. Так и отпустил в Трансильванию, чтобы он всех своих предупредил — на Русь им ходу нет. Жаль, конечно, что ты такой хлипкий, — посетовал он. — Выходит, ты и завтра со мной на охоту поехать не сможешь, — и пояснил: — Дорога-то из верхнего замка одна, через площадь, а там висельники.
— Так они до завтра там висеть будут? — осведомился Коломан.
— Ну, зачем же до завтра. Снимут их нынче, но пустовать она все равно не будет. Крестоносцы кончились, зато твои вои остались. Их у меня побольше будет — десятков пять точно наберется.
— Мой отец мог бы дать за них выкуп, — мрачно предложил Коломан.
— Да какой с врага может быть выкуп, — усмехнулся Константин. — Сегодня ты у него серебро взял, а завтра он, сокрушаясь о нем, обязательно снова с мечом в руке придет. Хорошо, если я вновь его побью, а коли нет? А он ведь не просто мое добро пограбит. Он же моих людей начнет убивать почем зря.
— Они могли бы дать рыцарское слово, что никогда не придут с враждой в твои земли, — горячо произнес королевич. — Я сам могу за них поручиться, если тебе будет недостаточно их слова.
— Понятно, — кивнул головой рязанский князь. — Я до этого часа еще сомневался, а теперь точно убедился. — Он вздохнул и неожиданно спросил: — Читать, небось, любишь?
— Люблю, — потупился Коломан.
Читать бесплатно другие книги:
