Охота на льва Петровичева Лариса
Несса всхлипнула.
– Да разве я тебе пара? – устало вздохнула она. – Девчонка из деревни, которую и на карте не найдешь. Не умница и не красавица. Ты ведь можешь…
– Могу, – кивнул Шани. – Поэтому и делаю то, что могу. Но рядом я хочу видеть только тебя.
Из исповедальной кабинки выскользнул сутулый монашек с раздувшимся чирьем на щеке. Бормоча молитвы и перебирая четки, чернец вскинул голову и, наткнувшись взглядом на высочайшую особу, стушевался, перепутал святые слова и нырнул обратно в кабинку.
– Я не ожидала, – призналась Несса. – Я не знаю, что сказать…
Шани усмехнулся, но улыбка вышла довольно натянутой.
– Ладно. Не буду тебя торопить. Но знаешь, – тут он перешел на русский, – мне сейчас очень важно быть с тем человеком, который тоже видел кораблик Адмиралтейства.
– Прости, – негромко промолвила Несса. Фраза прозвучала неожиданно жалобно.
– А вот этого не надо. Не делай из меня мальчика, которому родители не купили игрушку.
Несса опустила взгляд. Интересно, сколько дам, подхватив юбки, кинулись бы сейчас на ее место? Пожалуй, затоптали бы. Особенно после приснопамятной ночи в Красном кабинете – а ведь она тогда сбежала, даже не дожидаясь утра, и лихорадочно горели щеки, и хотелось куда-нибудь провалиться со стыда. То, что вечером казалось анальгетиком, при свете дня стало ядом.
А Олега не стало полгода назад, и она его не вернет. Никогда.
– Я девчонка из глухой деревни, – повторила Несса. – Мне правда надо подумать.
Занятые разговором, они не заметили, что монашек с чирьем нырнул не в свою кабинку, а в другую. Там расположились еще двое чернецов, и отнюдь не для молитвы – в каждой руке они держали по новейшему семизарядному пистолету. Сутулый монашек ковырнул свой чирей и поднес ладонь к губам, приказывая хранить молчание и тишину.
– Хорошо, – кивнула их несостоявшаяся жертва. – Пойдем, провожу?
Когда храм опустел, один из чернецов, широкоплечий мужлан, больше похожий на кузнеца, чем на монаха, недовольно проговорил:
– И к чему надо было дело срывать? Готовились ведь…
Сутулый монашек снова дотронулся до чирья и произнес сурово и жестко:
– Есть план получше, братья.
Прошло несколько дней, однако в жизни Нессы ничего не изменилось. Ее не торопили с ответом и, к своему непередаваемому облегчению, Шани она не встречала – увидела один раз из окошка, вот и все. Андрей тоже куда-то запропастился, и Несса невольно радовалась и этому: по выражению ее лица отец бы сразу понял, что случилось что-то почти сверхъестественное, и тогда расспросов было бы не избежать. Поэтому она проводила дни в дворцовой библиотеке за чтением аальхарнской классики, хранитель фолиантов приносил ей то один том, то другой, удивляясь, с какой скоростью читает госпожа.
Однако на третий день все изменилось. Андрей вернулся во дворец, и Несса тотчас же поняла, что аальхарнская метафора «растрепанные чувства» родилась вовсе не на пустом месте. Отец действительно выглядел потрясенным до глубины души и в то же время каким-то восторженным.
– Что, дочка, – сказал он с порога, – тебя можно поздравить?
– С чем? – удивилась Несса.
Андрей улыбнулся.
– Как это с чем? – ответил он вопросом на вопрос. – Тебе же государь Александр Максимович предложение сделал.
Лукавые искорки в его глазах были настолько непривычными, что, помимо удивления, Несса начала ощущать и страх: она не помнила, чтобы когда-то видела Андрея таким. Тому, что их разговор с Шани уже стал народным достоянием, Несса нисколько не удивилась: похоже, в Аальхарне уши были не только у стен, но и у всей мебели.
– Ну да, – ответила Несса без особой охоты. – Сделал. Я сказала, что подумаю. В традициях местного этикета это означает вежливый, но категорический отказ…
Андрей посмотрел на нее как на умалишенную. Разве что не покрутил пальцем у виска. Несса только руками развела.
– Прости, отец, – сказала она. – Не знала, что ты хочешь видеть меня королевой. Особенно через несколько месяцев после смерти Олега. Ты уж извини, не догадалась.
– Я не об этом, – промолвил Андрей и поправился: – Вернее, не совсем об этом. Мне надо кое-что тебе рассказать. И кое с кем познакомить.
– …Восстание? – воскликнула Несса. – Вы что, с ума сошли?
Она не усидела в кресле и, вскочив, принялась мерить гостиную полковника Хурвина быстрыми шагами. План Андрея и его нового друга поверг Нессу в шок.
– Госпожа, выслушайте меня, – проникновенно попросил полковник. Высокий, с изуродованным лицом, он всем своим видом пугал Нессу чуть ли не до икоты – она и предположить не могла, на какой почве Андрей сошелся с этим сумасшедшим воякой, да так, что стал закадычным другом. А ведь сошелся… Как ни следил за ними Шани, а тут не выследил.
Полковник Хурвин был в чем-то таким же идеалистом, как и Андрей: насколько понимала Несса, он ничего не хотел лично для себя. Герой войны, обласканный государством за боевые заслуги, он ни в чем не нуждался. Его революционный дух подпитывало только желание счастья своей Родине. Глядя на него, Несса понимала, что он не остановится ни перед чем.
Тщательно продуманный и выпестованный план захвата власти в Аальхарне Нессе категорически не нравился, хотя он был благоразумен и логичен. По мнению полковника, Нессе следовало стать коронованной владычицей, чтобы при поддержке гвардии – а эту поддержку Хурвин гарантировал, обещая вывести из казарм несколько лично преданных ему полков, – практически сразу же свергнуть супруга и занять его место. Народу бы объявили, что государь император по слабости здоровья покидает трон, уступая его молодой и энергичной жене, чтобы она правила…
– Вот именно, – сказала Несса. – Как правила? Что вам нужно?
– У нас нет человека, который сможет возглавить страну, – негромко произнес Андрей, и Несса сразу же отметила это «У нас». – Вторая гражданская война и еще одна интервенция никому не нужны. А у тебя будут все права, Несса.
Несса не сдержала кривой усмешки. Кажется, она поняла, каким керосином тут пахло дело.
– Какие права? Отменить результаты национализации? Восстановить золотое сословие в правах?
Хурвин улыбнулся и, поднявшись с дивана, подошел к Нессе и взял ее за руки. Несса вздрогнула всем телом, чувствуя, как в животе ворочается леденящий ком паники.
– Конечно, нет, – сказал полковник. – Главное – избавить родину от тирана, – Несса вопросительно вскинула бровь, и Хурвин продолжал: – Ваш отец рассказал мне, где вы жили прежде и сколько вам обоим пришлось вынести.
До этого момента Нессе казалось, что она уже утратила способность удивляться чему бы то ни было, однако эта новость потрясла ее до глубины души. Видимо, Андрей тоже повредился рассудком в компании с полковником – иначе ничем нельзя было объяснить то, что он рассказал Хурвину о Земле и Гармонии, а тот поверил.
– И где же мы были? – спросила она мягко, стараясь не провоцировать полковника на гнев.
Хурвин слегка сжал ее пальцы, и этот жест выглядел ободряюще: дескать, нечего волноваться – ты среди друзей, и теперь тебя никто не обидит.
– Я понимаю, что это ваша с отцом тайна, – начал Хурвин, – и будьте уверены, что я сохраню ее надежней, чем камни этих стен. Да, госпожа, я знаю, что вы и доктор Андерс провели несколько лет в странах Заморья и не понаслышке знакомы с тамошней тиранией. И еще я знаю, что ваш супруг, ученый и борец с несправедливой властью, был казнен по ничтожному обвинению. Госпожа, я заверяю вас в своем искреннем почтении и к вам, и к нему.
Несса обернулась к Андрею и взглянула ему в глаза. Он выдержал ее гневный взгляд, Несса несколько долгих минут молчала, пытаясь собраться с мыслями, а затем произнесла, медленно, чуть ли не вразбивку:
– Никогда больше не говорите об этом. Ни при каких обстоятельствах. Никогда.
Хурвин кивнул и осторожно отпустил руки Нессы.
– Мы не торопим вас, – промолвил он спокойно, и внезапно у него промелькнуло такое же выражение лица, как у Олега. Подойдя к столу, полковник взял толстую тетрадь в кожаном переплете и протянул Нессе. Та послушно взяла ее и открыла наугад. «Все диктатуры начинаются одинаково», – прочла Несса строку, написанную крупными, почти печатными буквами.
– Мой дневник, – пояснил Хурвин. – Доктор Андерс уже прочел его, даже сделал кое-какие пометки… Прочтите и вы. Возможно, тогда мы сумеем лучше понять друг друга.
Сидя на балконе, Несса смотрела, как над дворцовым парком поднимается луна. Маленькие электрические фонари придавали летнему сумраку романтическое очарование, тени деревьев причудливо переплетались внизу, на темных клумбах.
Тетрадь полковника лежала рядом, на полу. Прочитав, Несса просто разжала пальцы и выронила ее.
А вечер был таким чудесным… Сейчас бы гулять где-нибудь в парке в приятной компании и не задумываться о политике и власти, однако приятной компании у Нессы нет и не предвидится, поэтому волей-неволей остается сидеть здесь, словно старой насупленной сове в дупле, и размышлять о природе тоталитарных диктатур.
Полковник и Андрей, конечно, преувеличивали: Шани не строил в Аальхарне вторую Гармонию – он был для этого слишком умен, насколько Несса успела его узнать. Идеальный мир с номерами вместо людей еще и в проекте не появился. Нессе пришло на ум, что, наверно, так люди на Земле воспринимали в свое время все происходившее при первом президенте Гармонии: полная победа разума, пульс великой эпохи, торжество науки и прогресса, двери, распахнутые в прекрасное будущее, и во главе страны человек, который приведет свой народ к вечному процветанию.
Аальхарн процветал, с этим сложно было поспорить. Однако… Несса закрыла глаза, и во внутренней тьме всплыли ровные буквы с небольшим наклоном влево:
«Мы изгнали из страны захватчиков, мы победили тьму невежества и пришли к торжеству разума и прогресса, но оказались совершенно беззащитными перед своей Родиной. Нас учат, развивают, направляют на путь истинный – но этот путь ведет только туда, куда нам укажут сверху. Не туда, куда надо нам самим. И даже если мы ровным строем маршируем во мрак, то так и не узнаем об этом до самого конца. Нас любят, о нас заботятся – чтобы с необыкновенной легкостью швырнуть потом в жерло новой войны. Мы отправимся с песнями штурмовать небо или логово Змеедушца, потому что у нас просто не будет выбора. Если мы осмелимся сказать что-то вразрез с навязанной сверху идеологией, то разделим трагическую участь Амины Блант, казненной по обвинению в ереси за книгу о зверствах имперской армии во время войны. Если мы решим искать знания за пределами очерченных государством рамок, то нас сразу же назовут лжеучеными, как профессора Вевера, который осмелился не соглашаться с Амзузой. А потом нас взорвут в храме Божием – ради того, чтобы развязать себе руки в поисках новых врагов… Жизнь, свобода и стремление к счастью: это малость, которую мы хотим и которой лишены».
Несса не стала читать дальше. Выронила дневник, и тот упал возле витой ножки кресла. Честное слово, с нее было достаточно. Еще и потому, что на полях той страницы была приписка почерком Андрея: «Такие, как Олег, погибают первыми».
В конце концов, это уже не ее дом. Как она может знать, что верно, а что нет? Какое право она имеет хоть что-то здесь решать и уж тем более брать в свои руки власть над огромной страной?
– Я девчонка из глухой деревни, – прошептала Несса.
Над парком теплились сочные звезды, летняя ночь вступала в свои права, а Нессе было страшно, как никогда в жизни. Луна поднималась все выше, со стороны площади доносилась музыка: там играл традиционный летний оркестр. Люди отдыхали после трудового дня, не зная, что кто-то уже готов перевернуть их привычный и стабильный мир с ног на голову.
Интересно, где сейчас Андрей? Несса прекрасно понимала, что им движет: внушаемый идеалист, он был готов на все – лишь бы не допустить строительства Гармонии на своей второй родине, потому что прекрасно знал, к чему это может привести. К тому, что умирать будут такие, как Олег.
Напрасно он так написал. Напрасно.
Несса шмыгнула носом и встала с кресла. Внизу, под балконом, она заметила Артуро – неся в руке аккуратный кожаный портфель, он шел к выходу из парка с зауряднейшим видом человека, который возвращается домой со службы. Несса отстраненно подумала, что понятия не имеет, есть ли у личника государя свой дом и своя жизнь: он всегда был рядом, всегда на подхвате. И в царство новой Гармонии он вошел бы первым – и счел бы за честь войти.
– Какая, к черту, новая Гармония, – пробормотала Несса по-русски. – Давайте без фанатизма, я вас очень прошу.
Если она откажется, то что будет дальше? А дальше Шани застрелят где-нибудь при большом скоплении народа, и делается это элементарно: кольчуги он не носит и к себе допускает каждого первого. Девушка махнет платочком с моста, и местный Гриневицкий бросит бомбу ему под ноги. А потом в освободившийся трон вцепится столько рук, что и подумать страшно. Полковник прав: в итоге это кончится очередной войной.
Несса вздохнула. Похоже, в этой ситуации у нее была только иллюзия выбора. И следовало позаботиться о том, чтобы у ее решения был минимум последствий.
На следующее утро полковник Хурвин извлек из вороха ежедневной корреспонденции аккуратный белый конверт, подписанный незнакомым почерком. Вскрыв его, он вынул письмо и прочел:
«Господин полковник, я принимаю ваше предложение. Главное условие моего согласия – сохранение жизни государя. И еще: если вы хотите использовать моего отца втемную, то я обещаю, что не допущу этого…»
Эмма заглянула в гостиную и ласково сказала:
– Отец, завтрак готов. Тебе что-то интересное прислали?
Хурвин улыбнулся – так широко и радостно, как не улыбался уже много лет, и улыбка, придав его лицу особое обаяние, на какой-то миг превратила стареющего полковника в того молодого офицера, каким он был еще до войны: лихого, всеми любимого и способного завоевать весь мир.
– Очень хорошие новости, милая. Нас всех ждут скорые перемены к лучшему.
Эмма улыбнулась в ответ и, подойдя к отцу, обняла его, уткнувшись лицом в плечо.
Спустя час, когда Хурвин встретил Супеска в одном из многочисленных кафе на набережной Шашунки, глава охранного комитета сообщил с плохо скрываемой паникой:
– К расследованию подключился Привец лично.
Хурвин широко улыбнулся и высоко поднял бокал шипучего южного, поднесенный расторопным официантом.
– Не страшно. Она согласилась.
Супесок резко выдохнул и откинулся на спинку плетеного кресла с таким видом, словно с его плеч свалился тяжелейший груз.
– Лучше новости и представить нельзя. Вообразите, полковник, у меня сегодня была личная аудиенция у императора, и я едва смог выкрутиться!
– А это и не нужно, – рассмеялся полковник. – Через три недели у нас будет новая императрица и принц-консорт без права голоса.
Супесок тоже рассмеялся и, взяв бутыль, налил вина и себе. Он испытал колоссальное облегчение. Сегодня с утра ему пришлось изрядно понервничать: государь явно и открыто выразил свое недоумение по поводу отсутствия результатов расследования и даже высказался в том духе, что дело пахнет сокрытием улик. Белобрысая дрянь Привец при этом согласно кивал, а Супесок потел, дрожал и пускал в ход все свое красноречие, стараясь убедить собеседников в том, что делает все возможное.
В былые времена такие беседы заканчивались в инквизиции на дыбе. И нужные имена следовали неукротимым потоком, завися лишь от памяти и фантазии пытаемого.
– Признавайтесь, Хурвин, вы уже придумали, что с ним будет дальше? Он ведь вряд ли добровольно уйдет на покой, чтобы высаживать розы…
Полковник злобно ухмыльнулся. Тень лютой ненависти, мелькнувшая на его уродливом лице, была настолько недвусмысленной, что Супесок поежился.
– Я думаю, никто не удивится, если максимум через месяц наш добрый друг спокойно умрет во сне, – проговорил он сквозь зубы. – Со дня весеннего бала все ожидают чего-то в этом роде.
– Вы умница, Хурвин, – сказал Супесок и легко прикоснулся своим бокалом к бокалу полковника. – За успех нашего дела.
Если бы Хурвину сказали, что он жаждет мести и власти, причем в первую очередь власти, то он бы только отмахнулся. Говоря о благе Родины, Хурвин был совершенно искренен. Понимание того, что можно просто протянуть руку и заполучить все что угодно, даже если не имеешь на это права – как это уже сделал один удачливый негодяй буквально на его глазах, – теплилось на задворках сознания полковника: именно эта гипотетическая возможность, дразнящая вседозволенность, и предопределяла его поведение, поступки и решения, равно как и другие идеи, которые он внушал своим товарищам – маленькие жертвы для большого блага, свобода и независимость страны, свержение диктатуры по воле народа, – основывались на той же догадке.
– За успех, – кивнул полковник и осушил бокал. – Давайте отбой вашему человеку в службе личной охраны.
Стоя на пустыре Невинных, возле развалин старой часовни, капитан Крич размышлял о превратностях судьбы.
Судьба была к нему явно немилосердна и не пыталась этого скрывать. Вот вроде бы и капитанские нашивки есть, и жалованье прибавили как положено, и квартиру смог по-человечески обставить, а вот на тебе – полезли оболтусы малолетние в развалины играть и наткнулись на труп, и начальство аж воем воет: а подать сюда Крича! Он делом рыжих занимался, он первейший специалист в столице по маниакам и душегубам! А теперь езжай к Змеедушцу на рога и возись с покойницей, а обед пролетает мимо, и ужин тоже.
– Что думаете, капитан? – спросил унылый лейтенант Пазум, с которым жизнь, судя по его грустной физиономии, тоже не особо церемонилась.
– Что думаю… Да ничего я не думаю, – проворчал Крич. Покойница лежала на носилках и смердела отсюда до синего моря. – Она и померла-то, наверно, в пост еще, а то и раньше. Надо коронера звать.
Коронер, которого оторвали от пенной наливки в Халенской слободе, тоже был невесел. У него с капризной госпожой жизнью отношения также не ладились. Он быстро осмотрел тело и выдал такое, от чего у Крича волосы встали дыбом.
– Ну что, господин капитан… Убили даму и правда либо в пост, либо чуть позже. На карнавале, скорее всего. И, знаете, судя по характеру ран, ее долгое время держали на дыбе.
– На дыбе?! – хором воскликнули Крич и Пазум. Лейтенант открыл рот от удивления, а Крич продолжал: – Быть не может! Дыбы знаешь где только остались?
– В инквизиции, – невозмутимо ответил коронер. – В музее, но в рабочем состоянии. Значит, кто-то из братьев-инквизиторов душу тешил.
– С ума спятил такое говорить? – злым шепотом поинтересовался Крич и огляделся, не подслушивает ли кто: шустряков, готовых доносить начальству, в охранном отделении хватало. – Это знаешь какое дело? Государственное! Политическое! Быть не может, чтобы дыба!
– А я тебе говорю, что дыба! – воскликнул коронер, который терпеть не мог, когда его профессиональное мнение подвергалось сомнению, и бодро принялся ворошить покойницу. Крич и Пазум дружно зажали носы: вонь была изрядная, а коронеру хоть бы что. – Точно дыба. Вон глянь на суставы. Даже не вправлены. Если тебе нужен виновный, ступай в центральный отдел инквизиции и спрашивай, кто из братьев работал во время карнавала. Больше некому.
Крич схватился за голову.
– Молчи, дурила! На кого плетешь?
– Молчу-молчу, – буркнул коронер. – Нам ведь в отчете все равно что писать? Ну вот и напишем, что неизвестная убита во время карнавала ударом ножа в сердце, от чего, собственно, и наступила смерть.
– Здраво мыслишь, – Крич вздохнул с облегчением. – И к делу рыжих она касательства не имеет, ибо блондинка. И про дыбу, – он выразительно посмотрел сперва на Пазума, а затем на коронера, – ни гугу! Самим не хватало там оказаться.
И он махнул рукой, подзывая охранную команду, чтобы отвезти тело в крематорий.
Однако судьба Кирча так и не сменила гнев на милость. Едва только он заполнил рапорт и, довольный, двинул в сторону кабачка пропустить стаканчик крепкого и проглотить пару порций плова, как глава управления снова его вызвал и приказал отправляться на приснопамятный причал Лудильщиков: только что оттуда сообщили, что гондольер выудил из Шашунки еще один труп, на сей раз рыжеволосой девушки. Крич матернулся и хотел было сказать, что покойнице торопиться больше некуда, а он, живой, с утра не жравши, однако начальник был неумолим.
Крич подумал, что надо бы зайти в храм поставить свечку святой Марфе, покровительнице неудачников, и, вытащив бестрепетной рукой Пазума из таверны, отправился с ним на причал.
Девичий труп, небрежно прикрытый зеленой тканью, лежал на земле. Коронер, подоспевший раньше, стоял рядом и задумчиво курил трубочку.
– Вы будете смеяться, друзья мои, – сказал он.
– С чего? – мрачно осведомился Крич, заглядывая под ткань. Фу! Не менее десятка ножевых ранений по всему телу, горло перерезано, и рана под левой грудью. Девушка, кстати говоря, была при жизни красавицей.
– До всех этих ранений ее держали на дыбе, – ляпнул коронер. – Это я вам точно говорю.
Крич аж вскочил, подумав, что с ним сейчас случится удар.
– Молчи, идиот! – вскрикнул он и, опомнившись, зашипел: – Вон сколько ушей рядом, быстро сам туда отправишься, да и мы с тобой за компанию.
И в самом деле, возле полицейского оцепления уже толпились зеваки. Коронер взял Крича под руку и отвел в сторонку, к самому краю причала, где на волнах качалась пустая гондола. Ее владелец, выловивший труп, заливал страх очередной порцией крепкого пива в кабаке.
– Как сам думаешь, – поинтересовался коронер, – это наш любитель рыжих? Только не рассказывай мне сказки о том, что такой ловкий ты упрятал его за железную дверь.
– Да, это он, – вынужден был признаться Крич. – Характер ран тот же самый… Ну если не учитывать горло. Раньше этого не было. Но в целом да, это его почерк.
– Откуда тогда дыба? – подал голос Пазум. – Раньше он без дыбы обходился.
– Верно, – согласился коронер, Крич тоже кивнул. – Что это, ребята? Кто-то из братьев-инквизиторов умом повредился или наш друг решил работу слегка изменить?
– Решил, ага, – фыркнул Крич, которому есть хотелось все больше и больше. – Кто его пустит-то к дыбе? А про инквизицию ты даже и не упоминай. А то быстро лично познакомишься.
Коронер пожал плечами. В это время из толпы зевак выступила страхолюдная бабища в пышном желтом платье мастерицы гильдии проституток и заголосила на всю округу:
– Мила, девонька! Да на кого ж ты нас оставила! Да какая же молоденькая! Куда же ты ушла от подруг да от дома! Кто же цветок твой сорвал да тебя загубил!
– Пойду-ка я про цветки послушаю, – сказал Крич и строго велел коронеру и Пазуму: – Дыбы – не было.
Те согласно кивнули.
Показав свой жетон, Крич отвел бабу в сторонку и поинтересовался именем. Та мигом предъявила желтый квиток лицензии на имя Тары Вильницы и спросила, какой же негодяй осмелился так поступить с ее новенькой, Милой Квиточек, два дня как приехавшей из деревни.
– Ты видела, кто ее забрал? – поинтересовался Крич. От провинциального выговора болтливой Вильницы у него уже начало шуметь в ушах.
– Еще бы не видела! – воскликнула та. – Пришел к нам вчера днем, как раз дождь начался. Спрашивает: есть ли невинные девицы с рыжими волосами? Я чуть не расхохоталась: надо же, малахольный какой-то, удумал в борделе невинность искать! А потом думаю: как же нет, когда Мила Квиточек только что приехала. И рыжая, и цветочек еще не сорванный. Извольте, господин, есть. Десять монет серебром. Мила вышла, он ее осмотрел, денег дал и Милу забрал.
– Змеедушец тебя дери, – буркнул Крич, – выглядел он как?
Вопрос поставил Вильницу в тупик. Та призадумалась, теребя в руках дешевый бумажный зонтик. Кричу пришло в голову, что если в самом деле удастся поймать любителя рыжих, то погоны начальника отдела ему гарантированы.
– Очень хорошо одет, – сказала, наконец, Вильница. – Сюртук дорогой, обувь… Сразу видно, что не в лавке куплено, а на заказ пошито. И деньги так легко достал, словно ему десять монет серебром – так, пустячок. На галстуке булавка с бриллиантом, настоящим. А физиономия у него, господин следователь, гадкая. Белесая.
– Белесая? – переспросил Крич. Сладкое видение погон начальника стало таять. – Блондин, что ли?
– Блондин, – кивнула Вильница и, не обинуясь, ковырнула в носу. – Глаза серые вроде и нос крючком. И губки свои тонкие поджал, будто плюнуть хочет. Знай бы я, дура-баба, что он такой губитель и изувер, разве бы я отпустила с ним Милу? Да я бы будочника позвала, чтоб его схватили поскорее!
Да уж, вздохнул Крич, отходя от Вильницы, поди попробуй найти этого блондина в Аальхарне! Да тут все белобрысые и носатые, классический северный типаж. Раз на то пошло, то и сам Крич был крючконосым блондином с легкой рыжинкой… Погоны стали недосягаемы окончательно.
– Ну что, видела она подозреваемого, – сказал Крич, подойдя к Пазуму и коронеру, которые глядели, как тело девушки убирают в фургон, чтобы увезти в морг. – Хорошо одетый сероглазый блондин. Богат. Бриллиантовая булавка.
Коронер скептически хмыкнул, а Пазум добавил:
– Да… ищи ветра в поле.
Вечером первую покойницу опознали по охранным ориентировкам на пропавших без вести. А утром Эмма Хурвин написала и отдала в печать большую статью под названием: «Хела Струк: первая жертва нового маниака?»
Глава 7
Мятеж не может кончиться удачей
От революций выигрывают только дурные и пошлые натуры. Однако удалась ли революция или же потерпела поражение – ее жертвами всегда будут люди с большим сердцем.
Анхель Хостка. Письма
В памяти Нессы свадебный день остался мешаниной звуков, цветов и прикосновений. Спустя несколько часов после начала облачения она хотела лишь одного – чтобы все это закончилось поскорее.
– Вы прекрасны, ваше величество, – приговаривала одна из прислуживающих девушек, затягивая на спине Нессы плотный корсет так, словно хотела, чтобы она задохнулась.
– Очаровательно! – говорила другая, подавая платье – целую гору шелка и кружев, украшенных перьями и бриллиантами. Нессу долго укутывали в эту гору, крутили и вертели, что-то разглаживали, что-то подшивали и закрепляли – и когда Несса, наконец, увидела себя в зеркале, то подумала, что не имеет никакого отношения к этой прекрасной кукле с пленительным, но слишком бледным личиком. Губы куклы дрогнули, словно она пыталась улыбнуться и не могла.
– Великолепно, ваше величество!
– Вы прекрасны!
Потом за дело взялся парикмахер. Из пушистых каштановых волос Нессы он соорудил пышную высокую прическу, украсил ее лентами, белыми перьями экзотических южных птиц и нитями жемчуга. Затем из специального ларца была извлечена бриллиантовая диадема и осторожно закреплена в самом центре прически. На коронации ее торжественно снимут и заменят на золотой обруч аальхарнских государынь.
Несса смотрела в зеркало и была не в силах поверить тому, что это происходит с ней. С момента смерти Олега не прошло и года – и вот она снова надевает подвенечное платье. Как бы то ни было, но она предала память мужа, и ничем хорошим это не кончится.
Куафер и девушки закрепили в прическе легчайшую серебряную паутинку фаты, и процедура облачения была завершена. Лицо куклы в зеркале было невыносимо прекрасным и чужим, Несса смотрела и думала, что настоящая она не имеет никакого отношения к отражению. Настоящая Несса была где-то далеко: на плывущей сквозь космический холод глыбе камня рядом с мужем или в старом доме на Земле – словом, в любом другом месте, только не здесь.
Кукла в отражении просто делала то, что нужно.
В дверь деликатно постучали, и в комнате появился Артуро, как всегда подтянутый и сегодня подчеркнуто аккуратно одетый – в парадный камзол с орденскими планками, но при этом с такой тоскливой физиономией, будто у него скоропостижно умер кто-то из близких.
– Моя госпожа, – он согнулся в поклоне чуть ли не до пола, – вы прекрасны. Я пришел, чтобы сопроводить вас в храм.
Послушно следуя за ним, Несса вспоминала, как они с Олегом венчались в одном из земных монастырей. В крохотную обитель под Ленинградом их привез Андрей – в свое время туда ушла его мать, и он провел несколько часов перед скромным могильным холмом с архаичным деревянным крестом. А потом был священник, теплое сияние свечей и ощущение чего-то настоящего – словно чудо, давно обещанное, долгожданное и выстраданное, наконец-то сбылось.
Теперь же чуда не произошло. В этих обстоятельствах ему просто не было места.
Дальнейшие события дня вспоминались ей как большое размазанное пестрое пятно. Порой из мешанины красок и звуков прорывались отдельные четкие картинки: вот остро и жестко сверкнул бриллиант в обручальном кольце – а руки дрожат; вот с головы аккуратно снимают диадему, и Шани осторожно опускает на ее место корону; вот небеса разрываются от пестрых фейерверков, люди, собравшиеся возле храма, кричат и ликуют, а она, Несса, не чувствует ничего, кроме усталости, и понимает, что почти лишилась сил и вот-вот упадет на мрамор ступеней.
Кембери, укутанный в полосатое одеяние сулифатских ортодоксов, стоял в праздничной ликующей толпе на площади и издали видел маленькую женскую фигурку в белом. Даже отсюда, почти неразличимая, Инна была прекрасна, невероятно прекрасна. Ее отстраненность от этого мира сейчас была особенно заметна, и именно эта отстраненность придавала ей такую красоту и загадочность. Кембери подумал, что становится философом.
Супесок, стоявший среди офицеров службы безопасности – скрытое оцепление выставлять не имело смысла, никто сегодня не собирался преподносить императорской чете неприятных сюрпризов, – думал о том, что до вывода верных полков на эту же самую площадь оставалась ровно неделя. Кстати, вчера его служба получила первый анонимный донос: неизвестный доброжелатель сообщал, что в Вин-Веверском отряде ведутся недозволенные и крамольные речи. Супесок с удовольствием подумал, как хорошо, что он занимает именно эту должность: все доносы на него приходят к нему же.
Эмма Хурвин, что расположилась среди стайки журналистов, вдруг поймала на себе пристальный и оценивающий взгляд. Подняв глаза от своего блокнота, исписанного закорючками скорописи, она заметила, что Артуро Привец внимательно рассматривает отделение для прессы, словно ищет кого-то знакомого и не может найти. Поймав взгляд Эммы, Артуро улыбнулся и кивнул ей: они пересекались несколько раз на открытых слушаниях Государственного совета. Эмма тоже кивнула ему и вернулась к своим записям.
Несса проснулась ранним утром – едва-едва начинало светать, вся столица еще спала, и даже будочники не стучали в традиционные колотушки, поднимая верующих для ранней молитвы. Некоторое время Несса смотрела в потолок и не могла понять, где находится. Однако невесомая минута беспамятного блаженства миновала, и Несса села в постели.
Все вернулось.
За окном горел фонарь, освещая резную зеленую листву. Ночью прошел дождь – сквозь неровный, тревожный сон, который будто накатывал тяжелыми волнами, становясь то глубоким, то тонким, Несса слышала стук капель по стеклу. Из окна тянуло приятной влажной прохладой и запахами умытых дождем цветов – там, снаружи, бурлило всеми соками спелое лето, готовое миновать свой пик и сорваться в осень, и мир был огромным и в то же время ужасающе тесным. Сведенный к тишине спальни, он давил на голову, Несса поежилась и натянула на плечо сползшую шелковую сорочку.
Сейчас ей казалось, что вчера она умерла окончательно. Не стало наивной девчонки, которая верила людям – ровно до той поры, пока односельчане не забили ее мать камнями. Ушла в никуда суровая девушка, которая взошла вместе с отцом на костер инквизиции. Пропала молодая студентка, встретившая в коридоре Ленинградского университета аспиранта Бородина. Исчезла раздавленная своим горем вдова, что сняла с пальца обручальное кольцо, главный дар погибшего мужа. Она вся испарилась, растеклась дождем по стеклам, растаяла. Нессы больше не было – ее место заняла спокойная женщина с заледеневшим сердцем и стылым взглядом сиреневых глаз, которые она скрывает линзами.
Нессе не хотелось жить. Да и возможна ли жизнь для сломанной куклы, которая предала любовь, себя, близких, – и нужна ли ей жизнь вообще? Или, может быть, не стоит все преувеличивать, а нужно просто извлечь выгоду из своего нынешнего положения – ведь перспективы открывались просто радужные.
Да, для любого, кроме нее.
За окнами снова зашелестел легкий дождь, и некоторое время Несса вслушивалась в негромкую речь капель. Человек на кровати за ее спиной вздохнул во сне, если не оборачиваться, то можно подумать, что это спит Олег. Нахлынувшая тоска оказалась настолько сильной и давящей, что у Нессы перехватило дыхание, и несколько долгих секунд она балансировала на грани обморока. Пусть Несса не раз размышляла обо всем до свадьбы, успокаивая себя и убеждая, что она все делает правильно, но теперь все спокойные и разумные доводы утратили всякий смысл, обернувшись пустотой.
Выскользнув из-под одеяла и подхватив с кресла широкий шелковый халат, Несса тихим, но быстрым шагом покинула комнату. Ей сейчас хотелось увидеть хоть кого-то – отца, Мари, кого угодно – лишь бы не оставаться в одиночестве. А лучше всего было бы найти в хитросплетениях дворцовых коридоров свою бывшую комнату, где в шкафу под ворохом вещей дремлет аптечка с земными лекарствами. Хорошее успокоительное уж точно не помешает.
Снаружи было тихо и темно. В конце коридора располагался пост охраны, где часовой клевал носом возле крохотной электрической лампы, но вокруг Нессы царил физически ощутимый мрак. И когда в этом мраке мелькнула серая тень, и Нессу схватили за запястье, она сперва подумала, что ей мерещится. Затем тень быстро и беззвучно зажала Нессе рот, для того чтобы новоиспеченная государыня не вздумала кричать, и в несколько шагов вытащила ее из коридора на боковую лестницу. Там было светлее, и, рассмотрев лицо нападавшего, Несса побледнела от ужаса. Она бы и рада была закричать – да лишилась дара речи.
– Тихо, тихо, – прошептал Кембери. – Это я.
Спустя несколько дней, когда Артуро шел на службу – в последнее время он предпочитал по хорошей погоде не трястись в экипаже спозаранку, а прогуляться пешком по набережной от дома до дворца, – к нему подошел господин средних лет и, судя по костюму, среднего же достатка и произнес:
– Доброе утро, господин Привец. Позвольте задержать вас на минутку.
– Як вашим услугам, – кивнул Артуро. Хорошо бы, чтобы это оказался какой-нибудь полоумный прожектер или доморощенный ученый, который изобрел двигатель нового поколения: его сразу можно было бы отправить в ведомство Пышного.
– Я уже писал господину Супеску, но не получил ответа, – с достоинством промолвил незнакомец. Осанка и наклон головы выдавали в нем бывшего военного. – И теперь решил обратиться напрямую к вам, пока еще есть время.
Он сунул руку во внутренний карман, и Артуро весь подобрался, готовясь уйти от пули – очень уж неприятный вышел жест. Однако незнакомец вынул всего лишь незапечатанное письмо.
– В Вин-Веверском отряде уже две недели идут вольнодумные и подстрекательские разговоры, – сказал он. – А вчера Альбрехтский полк к ним присоединился. Прочтите… Я думаю, вы успеете все исправить.
Протянув руку, Артуро взял письмо и спросил:
– Что же за разговоры?
Незнакомец скорбно опустил голову.
– Они хотят свергнуть государя.
Артуро спокойно и неторопливо отошел от незнакомца и сел на ближайшую скамью, положив портфель с бумагами на колени, а письмо – на портфель. На этом его спокойствие закончилось. Некоторое время он вчитывался в аккуратные буквы с каллиграфическим наклоном, а затем вдруг смял лист и отшвырнул его в сторону.
Времени у него почти не осталось.
…В дворцовом парке расцвели лохматые золотистые шары осенников, и их горьковатый, но приятный запах проникал вместе с ветром в распахнутое окно. Спрятав руки в карманы, Шани стоял у окна и задумчиво смотрел, как садовник щелкает ножницами над и без того идеально подстриженными кустами. Артуро сидел на краю дивана и почему-то боялся взглянуть на императора.
Наверно, его пугало это непробиваемое спокойствие мраморной статуи.
– Знаете, Артуро, я тут подсчитал, – наконец задумчиво произнес Шани, – что за всю жизнь у меня было сорок три счастливых дня… Интересно, что я делаю не так?
– Все так, – откликнулся Артуро, – просто не всех уродов войной убило.
Садовник закончил подстригать кусты и, убрав ножницы в чехол на поясе, отправился опрыскивать клумбу средством от гусениц.
– Вин-Веверский отряд – это ведь личный полк Хурвина?
Артуро кивнул.
– Где сейчас Несса?
– В Морском банке, – сквозь зубы промолвил Артуро. Чего-чего, а предательства со стороны святой он не ожидал. Или корона владычицы земной прельстила ее больше венца небесного?
Дрянь. Неблагодарная дрянь.
Запах осенников, казалось, усилился. По старым приметам, это означало приближение грозы.
– Вы, конечно, не можете подвергнуть супругу государя всеаальхарнского допросу третьей степени, – глухо промолвил Шани, и Артуро отметил про себя эту формулировку относительно Нессы, – однако я думаю, что мерзавцев следует взять с поличным. Если, конечно, заговор действительно существует.
– Я уже продумал план действий, – сообщил Артуро, – и не спугну их.
Шани отвернулся от окна, и личник заметил, что тот резко сдал: черты побледневшего лица заострились, уже не скрывая ни горечи, ни отчаяния. На какое-то мгновение Артуро стало страшно – сообщенные им новости могли и в самом деле подкосить кого угодно.
– Ну это же Хурвин, Артуро, – произнес Шани. – Сам Хурвин, Белый полковник, герой… Не верится, что он мог забыть о присяге.
Артуро на это только вздохнул. Рыцарские времена преданности и чести, похоже, ушли в далекое прошлое, заодно захватив с собой и женскую верность.
– Вам бы лекарника, государь, – сказал он с искренней заботой.
Шани безразлично пожал плечами и вдруг заметил:
– Про лекарника подумайте, кстати. Наш Добрый Лекарник может оказаться полезным. Я не говорю про допрос третьей степени, но…
Теперь уже Артуро побледнел, явственно ощутив укол в сердце. Незачем отрицать: за всю свою жизнь он совершил немало грехов, однако преступлений против Духа Святого за ним не числилось. Он встал с дивана и сделал было несколько шагов по комнате, но вскоре снова сел, нуждаясь хоть в какой-то опоре.
– Он же Заступник… – выдохнул Артуро, а затем пришел его черед удивиться в очередной раз, потому что Шани безразлично пожал плечами, и на его губах появилась какая-то брезгливая ухмылка.
– Вы так в этом уверены? – спросил он, и Артуро как-то вдруг понял, что государь знает о Заступнике Андрее гораздо больше, чем считает нужным показывать. – С чего бы это Владыке Небесному поддерживать предателей и клятвопреступников? Или их дело правое?
– Мне страшно, – признался Артуро, и эти слова потребовали от него больше отваги, чем ушло на штурм амьенской столицы. Шани подошел к нему, постоял рядом и, протянув руку, погладил Артуро по голове – каким-то простым отеческим жестом.
– Мне тоже страшно, – признался император. – Мне тоже.
– Ваше величество!
Читать бесплатно другие книги:
