Вторая жизнь Эми Арчер Пейтман Р.
– Можно записаться на прием? Прямо сейчас?
– Как я уже сказал, у меня отпуск. И в любом случае я не занимаюсь регрессионной терапией. Нет квалификации. – Медиум вздыхает. – А теперь мне и правда нужно идти. Поспать хоть немного. Чек можете прислать через ассоциацию.
Я вешаю трубку и вытираю глаза рукавом. Сама не знаю, чего от него ждала, но чувствую разочарование. Что угодно, лишь бы не молчание! Даже самый слабый намек на отклик мог бы сдвинуть баланс в ту или иную сторону, а тишина и пустота оставляют меня по-прежнему на грани.
Ставлю фотографию Эми обратно на каминную полку. Теперь ее улыбка уже не кажется такой милой и беззаботной. Кладу Багпусса на диван. Глаза-бусинки так и впиваются в меня. Бросаю сочинение на стол, и слова будто скатываются с его страниц. Хватаю пальто с вешалки в коридоре и выбегаю за дверь.
Шагаю ровно, быстро, четко, а потом – торопливо, лихорадочно. Сама не знаю, куда иду. Останавливаюсь перевести дыхание, оглядываюсь – не смотрит ли на меня кто? Где я? Что делаю? Но вокруг никого. Весь город очарован новогодним сном.
И все же, кажется, я слышу шаги.
Бегу вдоль улицы. Подбегаю ближе к реке, пробираюсь среди бутылок от шампанского, пивных банок, коробок из-под бургеров и раскисших бумажных ленточек. Иду путями, о которых раньше и не догадывалась, сворачиваю то влево, то вправо – куда ноги несут. Главное – не останавливаться.
На Боро-Хай-стрит приходится обходить компанию, выплясывающую буйную конгу.
– С Новым годом! – кричит один из танцоров.
Хватаюсь рукой за стену и иду дальше. Держусь за нее, не решаясь оглянуться на весельчаков.
– Господи, вот это набралась!
– Интересно, что она пила? Мне бы сейчас того же!
Их смех обжигает. Бегу дальше и наконец выныриваю у входа на рынок «Боро».
Никого. Ларьки закрыты, тенты в разноцветную полоску свернуты под темными металлическими арками. Земля вокруг усеяна пустыми бутылками и банками, кучи мусора выглядят празднично из-за блестящих конфетти и помятой пластиковой трубы, запахи пива и мочи смешиваются с привычным ароматом, устоявшимся здесь за «тысячи лет» торговли: опилки, подгнившие овощи, кровь. Запах чего-то вечного, сталкивающегося с временным. Праздника и разложения.
Колокола Саутуоркского собора звонят восемь раз. Оглушительный звук отдается у меня в голове. Бегу туда, завороженная надеждой найти прибежище. Спасение. Истину.
Сворачиваю за угол, молясь на бегу, чтобы собор был открыт. Серо-бежевый храм упирается верхушкой в светлеющее небо, словно старается обратить на себя Божье внимание. Тяжелые деревянные двери приоткрыты. Скрипят, когда я распахиваю их и врываюсь внутрь через еще одну дверь. Женщина в рабочем халате, протирающая тряпкой церковные скамьи, вздрагивает от неожиданности.
– Ох, напугали вы меня! – Она нервно улыбается.
Взгляд у нее бегает в разные стороны, словно она прикидывает, сумеет ли убежать, если понадобится. Я пытаюсь перевести дыхание, убираю за уши растрепавшиеся волосы. Старательно выдавливаю улыбку.
– Можно войти? – спрашиваю шепотом.
– Мы готовимся к благодарственному молебну. – Тон сухой, официальный, словно я нахально вторглась на чужую территорию.
– Пожалуйста, – произношу я, протягивая к ней руки. – Мне просто нужно присесть, подумать. Помолиться.
– Да, – медленно говорит женщина. – Можно, наверное. – Она встряхивает пыльную тряпку и чихает. – Ну, если вам не помешает пылесос… Двери храма Божьего всегда открыты, как говорится.
Она включает пылесос и начинает водить им возле купели. Я иду по центральному проходу. Пристальные взгляды святых на витражах почти скрывает полумрак. Склоняю голову под этими взглядами. Иисус смотрит с презрением.
На цыпочках подхожу к алтарю, но женщина, полирующая перила, показывает налево, где ряд скамей заканчивается у входа в маленькую часовню. Вывеска на двери гласит, что это Гарвардская часовня для уединенной молитвы и тихих размышлений.
Вхожу. Сажусь на стул в дальнем углу, радуясь, что моно прислониться к колонне рядом. Потираю виски – вот бы еще умолк этот пылесос! Вскоре он и правда умолкает.
В часовне так тихо и спокойно, что кажется, будто я слышу, как оплавляются свечки у алтаря. Я долго-долго смотрю в арку окна… Наконец все цвета начинают сливаться, и маленькие фигуры, стоящие на коленях перед самодовольным Иисусом, тонут в них.
Подпись поясняет, что старинное окно было разрушено во время бомбежки Лондона. Профессора и бывшие студенты Гарварда собрали средства для реконструкции в память основателя университета, которого когда-то крестили в этом соборе. Судьба протянулась сквозь огромное расстояние, сквозь бурный океан к дальним мирам, дотянулась сквозь время, чтобы исправить разрушенное. Исцелить. Может быть, и Бог сделал то же самое, когда послал мне Эми в обличье Эсме.
Внезапная вспышка солнечного света. Окно загорается, и ярче всего светятся красные буквы в центре. VERITAS. Истина.
Мое сердце колотится. Молю, чтобы Господь направил меня, так же истово, как молилась когда-то о том, чтобы Эми вернулась живой и невредимой. Горькие слезы обжигают лицо.
– Помоги мне, – всхлипываю. – Прошу Тебя, помоги…
Чувствую справа движение и отрываю взгляд от окна. В дверях стоит молодой человек в серой рубашке и белом пасторском воротничке. Лицо мягкое, встревоженное.
– Простите. – Он входит в часовню. – Что-то случилось?
– Ничего. – Я вытираю лицо рукавом пальто.
– Если хотите поговорить…
– Нет, – быстро произношу я и заставляю себя улыбнуться, чтобы смягчить резкость. – Но спасибо.
Священник достает из маленького шкафа коробку свечей и зажигает одну, чиркнув спичкой. Огонек тусклый, неровный, но, постепенно разгораясь, становится выше и ярче.
Молодой пастор убирает коробку обратно в шкафчик и улыбается:
– Хорошо. Оставлю вас с миром.
Если бы это было так просто…
– Погодите, – говорю я. – Пожалуйста.
Указываю глазами на стул рядом. Слуга Божий принимает приглашение:
– Чем могу помочь?
Я закусываю губу:
– Вы решите, что я просто сумасшедшая, отчаявшаяся женщина, и, бог знает, может быть, это так и есть, но… – Я качаю головой.
– Продолжайте, – мягко говорит он.
Я с трудом заставляю себя взглянуть мужчине в глаза и спрашиваю, верит ли он в возможность реинкарнации.
Мой собеседник приподнимает брови:
– Признаюсь, не ожидал. – Улыбка у него скорее сочувственная, чем насмешливая. – Но вопрос не такой уж глупый. То есть совсем не глупый. – Он ерзает, стул под ним скрипит. – Видите ли, я полагаю, что на свете все возможно, может быть, даже реинкарнация…
– Но?..
– Но думаю, что вряд ли.
Сердце у меня будто падает.
– Это логика или вера? – спрашиваю я, хотя и не уверена, что это имеет значение.
– И то и другое. Это подрывает основы веры. – Он кладет руку на сердце. – Моей веры. Однако миллионы практикующих христиан думают иначе. Наша церковь обширна во всех смыслах: в ней есть место и для людей, которые верят в то, что другие могут счесть глупостью или несообразностью.
Я проглатываю комок и киваю.
– А почему вы спрашиваете? – Он склоняет голову набок.
– Просто так, – отвечаю я быстро. – Все эти предновогодние разговоры… Вы же знаете: новая жизнь, конец старой, мечты. Все во всем сомневаются, все анализируют.
– Это немного действует на нервы. Правда? Но в то же время и воодушевляет. Вселяет надежду. – Он кладет руку на мою. – В конечном счете все мы находим утешение в какой-нибудь вере: в буддизме, в христианстве или в «Манчестер юнайтед». Верить во что угодно лучше, чем не верить ни во что. Главное – чтобы вам это казалось правильным, истинным.
– Но как можно быть уверенным, что чувства не обманывают? – В моем голосе снова прорывается отчаяние.
– Ну разумеется, у нас у всех бывают сомнения, – говорит он, неторопливо пожимая плечами.
– Даже у вас?
Он встает и улыбается.
– Вы не поверите, – показывает он на свой пасторский воротник, – но это не спасает от минут колебаний. Да я бы и не хотел. Сам Господь каждый раз возвращает меня на путь веры – и от этого знания моя вера крепчает. – Он проходит мимо свечи, и пламя, затрепетав, гаснет. Струйка дыма поднимается, как маленький серый призрак. – Вот видите, – говорит священник. – Даже свет Божий иногда приходится зажигать заново. – Он зажигает свечу и уходит.
Над дверью висит красная табличка, на ней золотыми буквами – одно слово.
VERITAS
Я быстро отворачиваюсь и долго смотрю на вновь зажженную свечу. Сильное ровное пламя завораживает. Мне так не хватало яркого, ясного света надежды и опьяняющего тепла любви, так хочется снова почувствовать их жар! Может, Эсме – последний шанс… Если я решусь ей поверить.
Сходство девочки с Эми поразительно. Ее память о прошедших событиях сверхъестественна. Точность непостижима. Ни одна из тех подробностей, что она мне назвала, не упоминалась в прессе, не считая того, что Эми увлекалась «Spice Girls», а это вряд ли такая уж большая редкость для десятилетней девочки того времени. Эсме произносила каждое слово с непоколебимой уверенностью, без тени сомнения. Не могла же девочка, тем более маленькая, разыграть такой спектакль так безупречно, уверенно.
Отрываю взгляд от свечи. Смотрю вверх. Камни и арки потолка соединяются, как пальцы молитвенно сложенных рук. На одном из камней светится позолоченный шестиугольник, в центре которого по ярко-красному фону бегут золотые буквы.
VERITAS
Встаю, чтобы уйти, но задерживаюсь в дверях часовни. Смотрю на табличку над головой, на камень в потолке, на сияющий прямоугольник окна.
VERITAS
Тройное подтверждение.
Трижды повторенная истина.
Иду по проходу к дверям, потом выхожу на Боро-Хай-стрит. Все это время меня преследует эхо собственных шагов. Остановившись перевести дыхание, чувствую на себе чей-то взгляд – и нервно оборачиваюсь.
На меня глазеют пустые оправы из витрины оптики. Реклама бифокальных очков заверяет, что я все увижу в новом свете. Чувствую, как безумие шевелится внутри, словно паук в углу. Делаю глубокие, медленные вдохи, в точности как учил доктор Морган.
Это была идея Брайана – пойти к психиатру – последняя отчаянная попытка заставить меня начать новую жизнь. Вначале мы вместе ходили на прием к специалисту по проблемам переживших тяжелое горе – в душный кабинетик в местной клинике. Брайану понадобилось совсем немного времени, чтобы обратить на меня обвиняющий перст, вслед за прессой.
Сначала-то муж убеждал меня не обращать на писак внимания, говорил, что им нужен козел отпущения, раз уж полиция не нашла преступника. Говорил, что я была хорошей матерью, но в глазах у него читалось совсем другое. Черная тень сомнения.
Это я виновата, что Эми пропала. Это я за ней не следила, когда должна была стоять рядом, не спуская глаз. Это я отпустила дочь одну, через дорогу, играть без присмотра, лишь бы она не путалась под ногами.
Ответом на его нескончаемые обвинения были все те же знакомые до боли слова. До ворот парка от нашего дома каких-то пятьдесят метров, машин на дороге почти нет, на площадке она была вместе с подругой, ей было десять лет, она была разумной, смышленой девочкой. Ее должен был забрать надежный взрослый. Откуда мне было знать, что подружка убежит и бросит нашу дочь?
И вообще, чем я в этот вечер была так занята? Собирала нас обоих на вечеринку, важную для него и для его бизнеса. А он где был? На работе, заканчивал рекламу какой-то паршивой туалетной бумаги, которая вполне могла бы подождать день-другой. Разве что дело не в аврале, просто какой-нибудь большеглазой сослуживице не терпелось сделать себе имя. Мы оба не смотрели за ребенком.
Психотерапевт ерзал, заикался – и в конце концов предложил нам ходить на прием по отдельности. Тогда Брайан отказался вообще.
– Бет, мы только и делаем, что ходим кругами, – сказал он, сжимая кулаки. – И это больно. Я должен справиться сам. По-своему. Может быть, и тебе стоит попробовать.
– Не могу. Мне легче, когда есть с кем об этом поговорить. Лучше бы это был ты, но…
Еще какое-то время я походила к психотерапевту, но состояние не улучшалось – и тогда Брайан предложил обратиться к психиатру. Злил скрывавшийся в этом предложении тонкий намек, что вся проблема во мне, но я понимала, что нужна помощь.
Доктор Моран и правда помог, по крайней мере поначалу.
В тихом кабинете с видом на пышный, чистый садик в его доме в Далвиче доктор внимательно слушал мои рассказы об Эми и впитывал мою злость и муку, как губка воду. Но когда он стал пытаться зайти дальше, разобраться в моем прошлом и в отношениях с Брайаном, я начала сопротивляться.
– Все это не имеет никакого отношения к гибели Эми! – Я выставила ладони перед собой, удивляясь, как он сам этого не понимает.
– Но это имеет отношение к тому, как вы продолжаете жить без нее, – кивнул он.
– Без нее мне жизни нет.
– Но может быть, – сказал он, сдвигая вместе кончики пальцев. – Если вы захотите.
Он утверждал, что смерть Эми нанесла мне такую страшную травму еще и потому, что во всех остальных отношениях моя жизнь не удалась.
– Вы отказались от карьеры в рекламном бизнесе, чтобы растить дочь. Утратили статус, который давала работа, утратили независимость. Ощущение своего места в мире. Теперь, когда Эми нет, у вас остался только брак. – Он еле заметно пожал печами. – Может, этого мало?
Мало. Всегда было мало. Да и как могло быть иначе? Ведь одной из частей этого уравнения была я.
Нас с Брайаном свела вместе реорганизация отдела в небольшом рекламном агентстве. Меня, к удивлению и облегчению, не уволили, и, к еще большему удивлению, я стала работать в паре с ведущим специалистом фирмы.
Он не захотел сидеть у себя в кабинете и сразу потащил меня в соседнее кафе. Наши отношения начались на фоне сигаретного дыма, в запахах табака и подгорелых тостов. Там все пылало и тлело, и наша страсть не стала исключением.
Сидя в кабинке с шаткими кожаными креслами и облупленным столиком из формайки, он выдавал один броский слоган за другим. Я была просто секретаршей – записывала под диктовку, обрабатывала его идеи, чтобы выходили доходчивые рекламные тексты. Тексты, которые получали награды.
Он помог мне казаться лучше, чем я была, и моя благодарность переросла в любовь. Его любовь пробудила моя уступчивость, которой не стало, когда появление Эми изменило мои приоритеты.
То, что я считала родительской ответственностью, он принимал за мелочный контроль. Я хотела для Эми самого лучшего и делала для этого все, что могла. Муж хотел того же, но считал, что девочка будет счастливее, живя своим умом, как независимая личность. Либеральное воспитание, как он это называл. Я же называла его опасным, для ленивых. Закипали ссоры, тлели обиды.
– Проблема не в моем браке, – заверила я доктора Моргана.
– Частично в нем. Поработайте над этим, и тогда, возможно, вам удастся привести в порядок остальное.
Как будто это так просто.
– Это не вернет Эми, – проговорила я сквозь сжатые зубы.
– К сожалению, ее ничто не вернет. Но если вы с мужем будете любить друг друга с той же страстью и глубиной, с какой сейчас обвиняете, возможно, в один прекрасный день у вас появятся новые дети.
– Никто не заменит Эми! – Одна мысль об этом меня потрясла; я почувствовала себя предательницей, отступницей.
– Я не говорю о том, чтобы заменить Эми, – твердо произнес психиатр. – Я говорю о том, чтобы вы нашли себя.
Больше я к нему не ходила. Через несколько месяцев мой брак рухнул под тяжестью интрижки, что Брайан завел на работе.
– Фиона ни в чем не виновата, – сказал муж. – Дело в тебе, в твоей нездоровой зацикленности.
– Это не зацикленность!
– Да? А как же, по-твоему, это называется?
– Любовь.
Ясно и понятно, к какому заключению пришли бы они с доктором Морганом, если бы я сказала, что Эми вернулась. Сказали бы, что я обманываю себя. Невротичка. Сумасшедшая.
Может, так оно и есть.
Прижимаюсь головой к окну оптики. Холодное стекло успокаивает. Взгляд падает на плакат о проверке зрения.
«Что проходит мимо вас?»
Под ним выставлены контактные линзы «Clear View».
«Загляните в будущее».
Я снова прислоняюсь головой к окну. Часы собора отбивают полчаса. Вспоминаю о том, что видела в Гарвардской часовне.
VERITAS
Опять слышу слова священника: «Сердце подскажет, во что верить». Вижу инициалы Эми, выцарапанные на крыльце. Блеск ее волос. Чувствую под рукой мягкие, теплые локоны Эсме. Мгновенное узнавание, вспышка надежды на будущее. Внезапное решение.
Достаю телефон из кармана пальто. Сообщение для Либби написано и отправлено в мгновение ока.
«Я верю».
5
Всю дорогу домой я держу телефон в руке. Уверена, что Либби позвонит, как только увидит мое сообщение, представляю, как они обе сидят у себя в номере и ждут не дождутся от меня вестей. Но телефон упорно молчит.
Отчасти я уже жалею, что не промолчала тоже. Не опрометчиво ли это – отправлять сообщение в такой момент… да и вообще отправлять такое сообщение.
«Я верю».
С той секунды, как я нажала на кнопку «отправить», мысли беспокойно роятся в голове, мечутся от веры к недоверию и обратно.
Я решила, что с помощью надписи «Veritas» в соборе Господь убеждает меня поверить, а реклама в витрине оптики – Его же зашифрованное послание, еще одно подтверждение для верности. Но что, если Бог опять играет со мной в кошки-мышки? Он ведь допустил, чтобы Эми похитили, Он не захотел вернуть ее мне, невзирая на все мои молитвы. Может быть, это опять жестокий обман, просто для того, чтобы еще меня помучить?
Должна признать: я хочу ошибиться. Хочу, чтобы Эсме оказалась Эми. Но я знаю: можно хотеть чего-то, желать до боли, но это еще не основание для веры. Мне нужны доказательства, а я не представляю, как можно доказать это со всей непреложностью, так, чтобы не осталось места для сомнений.
Даже если Эсме скажет, где тело Эми, откуда мне знать, что это правда? Станут ли в полиции слушать десятилетнюю девочку, станут ли копать, где она укажет? А если и станут и найдут тело Эми, Либби придется ответить на пару неудобных вопросов. В их интересах не говорить мне, где тело, даже если они и знают.
Я должна любыми путями найти доказательства, что Эсме – та, за кого себя выдает. Должна прислушиваться и к голосу сердца, и к голосу разума, а я не уверена, что тому или другому можно доверять.
Вдруг мне приходит в голову: «Может быть, Либби не отвечает на сообщение, потому что сама мне не доверяет?» Она, конечно же, спросит, почему я вдруг поверила в их историю, а мне нечего ответить. Пока нечего. Ничего конкретного. Все, что у меня есть, – надежды и мечты, а это вряд ли устроит ее, да и меня тоже.
Понимаю, что для ее молчания имеются и более рациональные причины. Может быть, они еще спят, хоть я и сомневаюсь, что кому-то из них удалось заснуть. Может быть, они завтракают и не хотят звонить по такому серьезному поводу из ресторана отеля. Возможно, аккумулятор разрядился или у Либби на счету кончились деньги.
Телефон звонит.
– Алло?
– Бет! С Новым годом!
– Джилл. – Надеюсь, в голосе не слышно разочарования. – И тебя тоже с Новым годом!
– Рано ты сегодня на ногах. Я только что звонила тебе домой.
– Нужно было выйти, глотнуть свежего воздуха. – Я поднимаю повыше воротник пальто и для того, чтобы как-то замаскировать свою ложь, и от холода.
– Я бы сама не отказалась, – говорит она. – Чертово шампанское! И выпила-то всего пару бокалов, но в моем возрасте… – Она встревоженно понижает голос. – Ты-то как провела эту ночь? Я все время думала о тебе, но не хотела звонить. Знаю, ты не любишь, когда тебя беспокоят.
Беспокоят… Если бы она только знала. Но узнать неоткуда. Пока. Она сама ни за что бы не поверила в историю Эсме, но не удивилась бы, если бы поверила я. Моя вера еще не успела окрепнуть и может рухнуть под тяжестью ее насмешек.
Джилл была мне верной подругой с тех пор, как пропала Эми. Я даже не знала ее, пока дочка была жива, – почти не знала, хотя наши пути пересекались дважды в день, ежедневно, возле школы.
Джилл, в ярко-желтой куртке и кепке, останавливала движение, держа в руке специальный знак на длинной ручке. Стальной взгляд, которым она пронзала водителей, смягчался, когда она оборачивалась к детям и махала им, давая понять, что можно переходить без опаски. Для каждого родителя она находила ободряющее слово, для каждого ребенка – улыбку, а поощрительные карточки и шоколадки в конце каждой четверти у нее не переводились.
Когда Эми исчезла, я старалась не подходить к школе и специально не ходила никуда, пока все матери не заберут детей домой. Тяготила необходимость стараться как ни в чем не бывало разговаривать с их детьми, одноклассниками Эми, – это напоминало мне о зияющей пустоте, оставшейся после моей малышки.
Бассейн, танцы, сборы скаутов, дни рождения – это был кислород, которым дышала моя дружба с их родителями, а ожидание у ворот было ее легкими. Лишившись всего этого, наши отношения увяли, а затем и вовсе резко оборвались, когда пресса обрушилась на меня с обвинениями.
Но Джилл заходила ко мне по пути с работы, заваривала чай и терпеливо слушала плач и завывания. Она не верила, что я виновата в исчезновении Эми, и считала, что те, кто верит, тычут в меня пальцем просто потому, что сами пытаются избавиться от чувства вины за все те случаи, когда у них не хватало времени на собственных детей.
– Дело даже не в тебе, Бет, как может показаться на первый взгляд, – говорила она. – Дело в них самих. Ты – их оживший кошмар, им легче забыть о собственных демонах, когда есть кого обвинить.
Ее поддержка была безоговорочно твердой. Я боялась, что скоро надоем женщине и она станет отдаляться, но она не отступалась, продолжала заходить, даже когда из-за артрита ей пришлось уйти с работы.
– Уже не могу так быстро выскакивать перед машинами, – пояснила она. – И холод весь день так и сидит в костях. Зато теперь будет больше времени на наши дела!
Она говорила, как доктор Морган. Тот всегда пытался убедить меня выходить из дома и найти какое-нибудь дело. Кино, музеи, театры отвлекут меня, говорил он, а кружок любителей живописи или поэзии даст возможность выразить себя и познакомиться с новыми людьми. Но все эти отвлекающие занятия ничего мне не давали.
Джилл подошла к делу немного с другой стороны:
– Когда Артур умер, я присоединилась к Обществу друзей библиотеки Дарнинга. Не хочу сказать, что смерть от сердечного приступа на крикетном матче в «Овале» может идти в какое-то сравнение с тем, что ты пережила с Эми, но все же это было тяжелой утратой. Друзья помогли мне заполнить пустоту. Может быть, это и тебе поможет.
– Думаю, я еще не готова, – покачала я головой. – Может быть, когда-нибудь потом.
Она улыбнулась:
– Я человек неисправимо назойливый, что и делает меня идеальным Другом с большой буквы, зато как друг с маленькой буквы я подчас бываю невыносима. Я от вас не отстану, Бет. Поверьте, лучший способ пережить утрату близкого – это другие люди. Только подходящие. Не затем, чтобы занять место ушедшего, а чтобы напомнить вам, что значит жить.
Она настаивала мягко, вежливо, но не оставляла ни единого шанса устоять. В конце концов я сдалась и присоединилась к группе добровольцев, которые организовывали благотворительные распродажи, делали бутерброды и пирожные для торжеств и собирали деньги, когда не хватало государственной поддержки.
Где одна группа волонтеров, там и другая. Я стала другом церкви Святого Ансельма, местной благотворительной организации, обучавшей людей садоводству, Кеннингтонского общества садоводов и Имперского военного музея. Но даже Джилл наконец остановилась после попытки убедить меня присоединиться к группе друзей Кеннингтонского парка.
Группы, к которым я принадлежу, – это обычно одни и те же люди с разными беджиками, на ходу меняющие свои интересы и проблемы. Почти все старше меня и не так торопятся осуждать других, как мои ровесники. Может, это потому, что они ближе к закату жизни, ближе к Богу и хотят показать, что умеют прощать, в надежде получить, в свою очередь, прощение от Него.
Какова бы ни была причина, но их мудрое сочувствие и понимание дают мне право и возможность думать о своем. Вместо того чтобы отвлечь меня от моего горя, Джилл, сама того не желая, нашла теплую и влажную среду, в которой мысли и воспоминания об Эми размножались, как бактерии.
В последнее время она уже стала говорить, что мне нужны еще какие-нибудь друзья, помимо тех, что ассоциируются с квитанциями оплаты, информационными бюллетенями и ежегодными общими собраниями. Друзья-ровесники с общими интересами.
Я многим делюсь с Джилл, и теперь меня просто распирает – так хочется рассказать ей об Эсме. О том, что Эми, может быть, вернулась. Но не могу. Точно так же я никому не говорила, что беременна Эми, даже Брайану, пока не убедилась окончательно. И даже тогда велела ему держать это в секрете, пока первое УЗИ не показало, что все хорошо.
Сейчас у меня нет снимка УЗИ. Нет доказательств. Придется ждать. А пока можно хотя бы избавить Джилл от беспокойства за меня.
– Не волнуйся, – говорю я, шагая по улице. – У меня все хорошо. Даже почти радужные ожидания от этого года.
Пауза.
– Да, – говорит она, – голос у тебя и правда… веселый, оживленный. Может быть, десятая годовщина станет поворотным пунктом.
– Возможно, ты права.
– Больше не будешь оглядываться?
Это одновременно и вопрос, и наставление.
– Нет необходимости, – отвечаю я с уверенностью, которой на самом деле не ощущаю.
– Отлично. Я заеду попозже. Поделимся планами за чашкой кофе. Привезу сладких пирожков, остались еще.
Меня охватывает паника. Еще не время. Я могу не удержаться и рассказать ей все, если только она сама не догадается о важных переменах в моей жизни, хотя угадать, в чем именно они состоят, не под силу даже Джилл.
– Вернусь я еще не скоро, – говорю я.
Это ложь, я уже сворачиваю на свою улицу и нашариваю в кармане ключи от дома. Первая из многих и многих, что мне предстоят, если хочу скрыть истину. Обещаю Джилл перезвонить попозже и вешаю трубку. Закрываю за собой дверь и запираю на ключ, хотя сама не знаю, от кого прячусь.
В глаза бросается статуэтка на полке. Меня пробирает дрожь – вспоминаю, как Эсме объясняла, откуда взялось непрокрашенное пятно на пятке. Беру статуэтку, взвешиваю в руке, словно проверяю, настоящая ли, и ставлю на шкафчик в гостиной. Тут же переставляю на каминную полку, слева от фотографии Эми. Композиция получается какая-то неустойчивая. Переставляю статуэтку вправо.
Багпусс улыбается мне с дивана. Сочинение Эсме подмигивает со стола. Беру и то и другое и медленно поднимаюсь по лестнице в комнату Эми. Покрывало и подушки смяты, шторы задернуты. Начинаю было застилать кровать, но затем просто снимаю постель и бросаю в корзину с грязным бельем.
Обмираю, подумав, что, может быть, Эми когда-нибудь снова будет спать на этой кровати. Мысль развивается. Малышке захочется сменить покрывало! Придется купить что-нибудь более подходящее для десятилетней девочки. Розовое, пожалуй.
А одежда? Самый модный спортивный костюм, фантастические вечерние платья, практичные зимние пальто, купальники, шарфы, школьная форма… Я распахиваю дверцы шкафа, выдвигаю ящики один за другим. Там темно и пахнет плесенью. И пусто. Пустота полна надежд, но до отказа набита сомнениями.
Пытаюсь сопротивляться воодушевлению, что охватило меня от мысли о предстоящих покупках, но не получается: желания бегут впереди логики. Ей нужны будут игры, книжки, игрушки и гаджеты – всякие штучки с экранами и наушниками. Я за десять лет задолжала дочери кучу подарков на дни рождения и Рождество, множество праздников, угощений, походов в театр и в кино. Теперь снова можно печь торты – со свечками и кремом. Можно забыть о готовых обедах на одного – вместо них будут горы соуса карбонара и курица, целиком зажаренная на медленном огне. Будет с кем ломать вилочку и загадывать желание, будет кому тянуть с другой стороны праздничную хлопушку – нас теперь двое. Даже трое. Либби ведь тоже будет рядом.
Фантазии резко «тормозят», мысли и картинки нового будущего наталкиваются друг на друга. В голове у меня свалка, логика то сражается, то смешивается с надеждой.
Рывком распахиваю окно и глубоко вдыхаю холодный, густой воздух. Парк выглядит запущенным, дорожки кривые.
Падаю спиной на кровать и растираю виски. Вздрагиваю от резкого телефонного звонка.
– Миссис Арчер? – Это Либби.
Она шепчет, на заднем плане слышится какое-то жужжание.
Я быстро сажусь, мгновенно придя в себя. Вся ожидание и надежда.
– Либби. Наконец-то! Где вы? Что это за шум?
– Вентилятор в ванной.
– А почему шепотом? Говорите громче, я почти ничего не слышу.
Отбрасываю волосы назад и крепче прижимаю трубку к уху.
– Эсме спит, – говорит Либби все так же шепотом. – Она плохо провела ночь. Вчерашний вечер дался девочке нелегко. Как и мне.
– О нет! С ней все в порядке? – У меня на лбу собираются морщины.
Я удивлена тому, что тревожусь за ребенка, которого почти и не знаю, не говоря уж о том, чтобы доверять, но не могу отмахнуться от своих чувств к этой девочке, которая может оказаться моей дочерью. Прежние инстинкты никуда не делись.
– Учитывая обстоятельства, можно сказать, что да. – Голос у Либби отчужденный, усталый, даже скучающий.
– Я должна ее увидеть. Зачем вам отель? Поживите у меня, пока вы в Лондоне. Места тут много.
– Миссис Арчер…
– Бет, пожалуйста.
– Бет. – Она произносит мое имя как будто с трудом. – Вы слишком торопитесь. Подумайте об Эсме. О том, что это значит для нее. Что она чувствует. Нам следует быть осторожными.
– Но я должна ее увидеть! – Хочу произнести это умоляющим тоном, но он выходит скорее требовательным.
Либби медлит с ответом:
– Увидите. Сегодня днем. Но, думаю, не стоит нам больше приходить к вам домой. Пока не стоит. Она может не выдержать. К тому же надо поговорить. С глазу на глаз.
– Вы не можете запретить мне видеться с ней. – Я убираю волосы от лица и встаю с кровати.
– Вообще-то, могу. Я пока еще ее мать.
– Я тоже. – Меня саму пугает решительность этого заявления.
Читать бесплатно другие книги:
