Хрустальная колыбель Юрьев Сергей
– Осмелюсь заметить… Пугая смертных вот такими вот уродами, – он ткнул пальцем в сторону рукозубого Марбы, – едва ли можно добиться от них обожания. А ведь ты хочешь, чтобы тобой восхищались, чтобы с радостью в сердце клали свои и чужие жизни на твой ненасытный алтарь.
– Ты смеешь думать, что я этого не понимаю?! – Она потрепала его длинными пальцами за дряблую щеку. – А представь себе такую картину: неведомо откуда в мир являются сотни, тысячи таких тварей; смерть, кровь, безумие, ужас! И в тот миг, когда смертные потеряют надежду на спасение, являюсь я, Избавительница. Каково?
– Красиво, но примитивно…
– С каких пор ты стал меня учить?!
– Учить! Вот именно! Нужно учение, которое овладеет умами. Учение, которое никогда не отпустит того, кто им овладел. Благодарность – чушь! Обожание – бред! Преданность – мура! Мало кто из смертных ещё страдает этими пережитками, а уж ты-то после стольких лет под Великолепным должна соображать, что, рассчитывая на всё это, ты идёшь на поводу у Врага! Разве не так? Идея! Стаду нужна идея! Такая, чтобы каждый почувствовал её своей. Такая, чтобы никто и помыслить не мог от неё отречься. Истина – в свободе! Свобода – в истине! Истинная свобода – в безмерности наслаждений, в постоянном поиске, в движении! – Теперь Брик уже стоял в полный рост и кричал, брызгая зелёной ядовитой слюной. – Я зря, что ли, горбатился, мозоли на пальцах набивал?!
Теперь казалось, что Проповедник готов разрыдаться, но вместо слёз из его глаз посыпались искры.
– Успокойся, – холодно сказала Гейра. – Ты прав, мой волчонок, ты прав… Но вспомни, что говорил Великолепный: превыше любой истины – Желание. Скоро, очень скоро придёт время, когда и твоя писанина пригодится. А теперь я хочу увидеть, как мой птенчик будет кушать человечинку! – Она захохотала, и Брик, глядя на неё, тоже начал выдавливать из себя короткие сухие смешки. Теперь они стояли на четвереньках друг напротив друга, и от их грохочущего хохота сотрясалось Небытие.
Брик одним движение сорвал с себя рясу, обнажая своё тщедушное бледное тело, и через мгновение они с Гейрой слились в бесформенный дёргающийся, визжащий комок взбесившейся плоти.
Лишь когда экстаз сменился на усталость, они обнаружили, что в окружающем пространстве что-то изменилось. Марба уже был не один… Уже не меньше дюжины марб таращились друг на друга, клацая многочисленными челюстями, и от их ржавых зубов ловко уворачивался некто, отдалённо напоминающий человека. На нём болтались дорогие, но покрытые вмятинами и закопчённые доспехи, череп был раскроен пополам до самой переносицы, а обеими руками он держал длинный, узкий, острый, как бритва, осколок Чёрной скалы. Танцуя среди чудовищ, он то и дело отсекал марбам зубастые клешни, иногда ему даже удавалось разделывать их, словно бараньи туши, но на каждый обрубок сразу же начинала нарастать недостающая плоть. Марбы множились после каждого удара незнакомца.
Гейра раскрутила плетью левую руку, которая, мгновенно вытянувшись, обвилась вокруг шеи непрошеного гостя. Но тот нанёс быстрый незаметный удар, и обрубок удавки, не успев сжать смертельные объятья, с визгом отскочил в сторону.
– Эй, ты кто? – Гейра решила вступить в переговоры. – Кто ты такой и как сюда попал?
– Сим Тарл, лорд Холм-Ала! – Лорд с достоинством кивнул и вложил своё оружие в трещину, рассекавшую череп. – А ты кто, красотка? – Он шумно облизнулся. – Не знаю, куда меня занесло, но мне здесь уже нравится.
– Смотри, у него на пальце перстень Щарап… – шепнул проповедник на ухо Гейре. – Он, наверное, и убил старушку.
– Убьёшь её, как же… – прошипела Гейра в ответ, не забывая на всякий случай улыбаться пришлому лорду. – Как поживает достойная ведунья Щарап? – осведомилась она, шикнув на марб, которые продолжали шипеть, приближаясь к своему обидчику.
– Уже никак не поживает! – Лорд ощерился редкозубой ухмылкой. – Безвременно издохла, оставив меня наедине с толпой врагов.
– Гейра! Гейра! – вдруг завопил Проповедник. – Как бы этот тип сюда ни попал, его след ещё не остыл. Пусти по нему своих уродов! Здесь они на фиг не нужны, а там, в Сотворённом мире, пусть порезвятся пока – хуже не будет.
Идея сразу же показалась Гейре заманчивой. Натравить на смертных внезапно расплодившихся монстров, а заодно и протоптать обратную дорожку… Она ловким движением отодрала от доспехов Тарла налокотник, вывернул его наизнанку, сунула под нос марбе, которая оказалась ближе других.
– Фас, птичка моя! – Гейра, словно хворостиной, хлестнула марбу рукой по покатой спине, и та сорвалась куда-то, увлекая за собой остальных. Она едва успела ухватить за хвост последнее чудовище и почувствовала, как её лодыжку обхватили мозолистые пальцы Проповедника, а Тарл, бывший лорд, а теперь один из Избранных, ещё раньше вцепился той же твари в волосатый загривок.
– Не плачь, ребёночек. Скоро твоя мама придёт, колбасы принесёт… – Резчик склонился над отпрыском Древних, раскачивая висящие над столом деревянные игрушки, мастерски выточенные из дуба фигурки нимф и сатиров. Впрочем, дитё и не плакало – оно с нарастающим любопытством смотрело на изменения в окружающей действительности и норовило вцепиться в алую шёлковую ленту, украшавшую чёрный камзол Резчика.
– Не спит ещё? – поинтересовался Маг, появившийся в дверях с огромным подносом, уставленным изысканными кушаньями и напитками в золотых тонкостенных сосудах. – Если не спит, пусть этого глотнёт. – Он отправил поднос в самостоятельный полёт к месту скорого банкета, успев ухватить с него глиняный пузырёк, залитый воском. – Пусть вздремнёт, пока Гейра не вернётся…
С крохотной золотой ложечки несколько капель снадобья соскользнули в полуоткрытый ротик младенца, и тот почти сразу же закрыл глаза и затих.
– Вот уж не думал, что мы так ловко управимся. – Траор взял маленький кусок лепёшки, густо покрытый красной икрой, и начал медленно жевать. – А если теперь попробовать и мамашу его выудить? Наживка есть. Эй, Маг! Как думаешь?
Хаффиз уже торопливо пил крупными глотками молодое эрдосское вино из прозрачного кубка рубинового цвета, и на лбу его всё явственней проступали капли холодного пота.
– Сладенького тебе захотелось… – Он уже давно с трудом сдерживался от того, чтобы превратиться в пса и разорвать на куски проклятого щёголя. – Вот сам сходи и попробуй. А я туда больше ни ногой. Мне кто-то взглядом чуть затылок не проткнул, до сих пор ломит.
– Да ну тебя, Маг. Шуток не понимаешь. – Резчик вдруг испугался, что Хаффиз настучит Гейре, что он задумал использовать похищенного в личных целях, а не на дело осуществления великих замыслов. А с Гейрой теперь шутки плохи, совсем баба озверела. – А еда у этих Древних – будь здоров. Надо будет к ним почаще на ужин заглядывать.
В тот же миг расписной поднос с яствами приподнялся над столом и, стремительно набрав скорость, обрушился на лицо Резчика, сорвав с него вместе с кожей выражение довольства, покоя и умиротворения.
Глава 16
Чем глубже мы познаём мир, принесённый нам в дар, чем больше мы можем и умеем, чем больше добродетелей мы поселяем в сердце своём – тем дальше от нас Творец, но тем ближе мы к Нему.
Книга Откровений. Храм, Холм-Гот, запись от 17-го дня месяца Студня 487 г. от Великого Похода
– Ну и какой толк в том, что мы сюда притащились? Я вот только обувку сносил да всю задницу свою тощую о седло отбил. Надо было всё сделать по-моему, и тогда уж точно ни одна зараза оттуда не вылезла бы. – Накануне Пров обнаружил в бывшей опочивальне лорда Холм-Эста погребец с початой бадейкой медовухи, но, против обыкновения, не опустошил его, а только отхлебнул с дюжину полновесных глотков. Впрочем, этого вполне хватило, чтобы на волю вырвалось огорчение, накопившееся за день в организме. – Вон в ту дырищу он убежал, который с дыркой в башке… А туда и смотреть-то страшно, не то что вдогонку ломиться.
В стене действительно зияло отверстие с оплавленными краями, в которое, даже не пригибаясь, мог пройти всадник на коне. А за ним не было ничего, только непроглядная тьма, в которой умирали отблески сальных светильников, расставленных по углам опочивальни.
Ойван и Юм, умаявшись за долгий день, спали на широкой кровати, а Герант сидел рядом с Провом на резной дубовой скамейке и смотрел туда, откуда готово было выплеснуться Небытие.
– Ты хоть говори чего-нибудь, – потребовал Пров, толкая Геранта локтём в бок. – Не молчи, а то усну я тоже… И кто тогда за дырищей присмотрит? Творец твой безымянный? Он, говорят, всё видит…
На самом деле волхву было сейчас вовсе не до беседы об устройстве Мироздания, и боролся он вовсе не со сном, а со страхом, которым веяло из бездонного пролома в стене. Юму и Ойвану повезло больше – у них даже сил не осталось, чтобы бояться.
– Нет, ты мне всё-таки скажи, что делать собираешься, если оттуда дрянь какая-нибудь попрёт, – не унимался Пров. – Опять палкой своей тыкаться будешь? И нам теперь что – всю жизнь тут караулить? Так мне и дома есть чем заняться…
– Дома, – словно эхо повторил Герант. – Если хочешь, можешь уйти прямо сейчас. Ты своё дело сделал.
– Что?! – От возмущения Пров тут же забыл и о сне, и о страхе. – Значит, как пыль глотать – Провушка, давай-давай, а как самое веселье пошло – Провушка, не обессудь?! Нет, я уж лучше туда полезу, чем восвояси… – Волхв ткнул пальцем в сторону пролома. – Пока дело не сделается, ты от меня не избавишься, и не мечтай даже.
Сначала Геранту показалось, что последние слова волхва отразились слабым эхом от высокого потолка, но едва слышный гул повторялся снова и снова, с каждым разом становясь всё отчётливей. Звуки доносились оттуда, из бездонного провала – хохот сменялся неразборчивым говорком, и всё это тонуло в многоногом топоте, ржавом скрежете и щелчках хлыста – как будто подвыпившие пастухи гнали куда-то стадо, объевшееся дурман-травы.
– Идут, кажись… – пробормотал Пров и начал неторопливо развязывать свою суму. Вскоре на столике перед ним возникло маленькое капище с крохотными, размером в палец, фигурками Зеуса, Геккора, Яриса и Хлои. – Только суньтесь… Я вам устрою – мало не покажется. Не боись, Служитель… – Пров хотел сообщить Геранту, что прошлые ошибки осознал и не собирается с помощью Владык выворачивать наизнанку земную твердь, но оказалось, что тот уже стоит на коленях, стиснув руками Посох, и что-то едва слышно бормочет.
Сзади раздался грохот упавшего светильника, и, оглянувшись, Пров обнаружил, что парни уже стоят по разные стороны кровати с обнажёнными мечами, Ойван – со сверкающим серебром клинком Служителя, а лордёныш – с покрытой окалиной железякой, которую выбросил мертвяк с раскроенным черепом. Гнать бы их отсюда куда подальше, да разве ж уйдут… Герант вон пытался и того, и другого с посланием к Орвину отправить, так ведь ни один с места не сдвинулся – нашёл бы ты, дескать, Святитель, гонцов помоложе. Ну и ладно – не дети малые, пусть сами решают, как им жить и где помирать…
Пров очертил угольком линию вокруг настольного капища, вывалил рядом горсть мелкой дубовой щепы, запалил её от светильника…
– Во славу Зеуса, Геккора, Яриса, Хлои! – Голос волхва звучал монотонно и заунывно, словно шум ночного ветра, гуляющего по верхушкам деревьев. – Во славу духов, живущих вечно под кронами Священной дубравы, во славу травы, пробивающей путь навстречу свету, уходящей корнями во тьму, во славу духов озерных, речных и болотных, во славу Белого Вепря, лесного владыки… – Через каждые два слова Пров бросал в огонь по зёрнышку ячменя, вымоченного в красном клюквенном вине. – Во славу Прародителей родов саабов – Енота, Росомахи, Пегого Оленя и Пятнистого Оленя, Волка, Лося, Зайца, Медведя, Куницы, Рыси… – Нужно было перечислить всех, чтобы никто из Прародителей не затаил обиды. – Лисы, Серого Вепря и Бурого Вепря, Ондатры, Белки, Бобра…
Пламя то и дело переливалось синими и зелёными сполохами, а идолы поднялись над головой, подпирая небо, которого не было. Их тени легли крестом на жертвенный костёр, и он начал трещать и гаснуть. Владыки отказывались принять жертву – видимо, слишком ничтожным показалось им подношение. Хлоя смеялась, Зеус угрюмо смотрел на волхва, сжимая в могучей руке застывшую молнию, Ярис хищно скалился, Геккор был печален. К умирающему костру приближался светящийся силуэт, и Пров едва узнал в нём Геранта, ощутив внезапный приступ досады. Владыки требовали иной жертвы и ясно дали понять, чего именно они хотят.
Видение растворилось во мгле, и вскоре крохотное капище с погасшим костерком вновь стояло на столе, словно игрушка, предназначенная для детских забав. Герант пел какую-то протяжную молитву, склонив голову, а Ойван и Юм уже были возле самого пролома, откуда доносился металлический лязг, топот, раскатистый хохот и шипение. Парни, видимо, решили первыми принять бой, и теперь, после встречи с Владыками, которые задарма не пожелали связываться с этим делом, их порыв казался ещё более нелепым и наивным. А может, и впрямь стоит вот прямо сейчас вот этой лавкой оглушить Служителя, подпалить на нём рясу, и тогда всё будет как надо – во славу Зеуса, Геккора, Яриса, Хлои, во славу духов, живущих вечно под кронами Священной дубравы, во славу травы, пробивающей путь навстречу свету, уходящей корнями во тьму… Он, может, и сам не против – если на пользу дела… Нет! Противно, да и поздно уже, наверное. Поздно…
Тьма, заполнившая пролом в стене, с чавканьем выплюнула первого пришельца из Небытия. Тот же самый – с трещиной в башке. Только вместо меча в раскроенном черепе торчит длинный, острый чёрный каменный осколок. Окинув тяжёлым и пустым взглядом встречающих, он выдрал из головы своё оружие и с истошным визгом бросился на Юма. Тот успел сделать шаг в сторону, пропуская удар мимо себя, и в этот момент Ойван снёс голову потерявшему бдительность мертвяку. Юм поддел её ногой и отправил обратно в клубящийся чёрный туман, и обезглавленное тело бросилось было вдогонку за ношей плеч своих, но из проёма уже торчала огромная пасть, полная ржавых игл, а по стене во все стороны побежали частые извилистые трещины. Отверстие в стене расширилось, внутрь бывшей опочивальни лорда ввалилось несколько булыжников. Вторая и третья пасть оказались точно такими же, как и первая, они начали вырывать друг у друга ошмётки обезглавленного тела, и это на какое-то время отвлекло их от дальнейшего наступления. В следующее мгновение бесшумная яркая вспышка озарила шатающиеся стены, и монстр смешался с тьмой, из которой вышел, лишь на полу осталась корчиться одна пасть на длинной волосатой шее, которую то ли Юм, то ли Ойван успел отсечь, прежде чем Посох выпустил на волю Небесный Огонь. Но место испепелённой твари тут же заняла другая, точно такая же, но теперь были видны не только стальные оскалы, но и огромные голодные немигающие глаза, глядящие из прорезей на брюхе чудовища. Вторая вспышка, сорвавшаяся с набалдашника Посоха, была слабее первой, и ослеплённый монстр только издал какой-то чавкающий стон, продолжая двигаться вперёд. Кто-то явно подталкивал его сзади, а это означало, что сражение ещё далеко до завершения – оно, возможно, только начиналось.
– Скверное здесь место, – вдруг заявил Герант, с трудом поднимаясь с колен. – Давай-ка, Пров, отойдём туда, где простору побольше. – Он положил ладонь волхву на плечо, и Юм тут же подскочил к нему с другого бока, зажав под мышкой чёрный от крови и копоти клинок.
Волхв едва успел смахнуть со стола в суму своё походное капище, когда иглозубая пасть клацнула в паре локтей от его пальцев.
– Эй! Вы куда?! – Ойван только что снёс твари ещё одну клешню и отступать явно не собирался, хотя его белая рубаха покрылась алыми кровавыми пятнами.
– Герант сказал – уходим, значит, уходим! – выкрикнул Пров, заметив, что вслед за издыхающей тварью в пролом уже протискивается очередная – целёхонькая, и на ней верхом восседает какой-то лысый тип в рясе Служителя. – Отходи давай! Только спину им не подставляй.
Они двинулись назад тем же путём, что и пришли, Пров и Юм – по бокам. Герант, у которого теперь сил оставалось только на то, чтобы не выронить Посох, – посередине. Когда они доковыляли по крутой лестнице до нижнего зала, где валялись испепелённые останки мандора, вниз скатился Ойван. Он был уже без сознания, кровь сочилась из многочисленных ран, в левую руку ниже локтя мёртвой хваткой впилась отсечённая зубастая клешня, но правая продолжала сжимать рукоять меча.
– Юм, мальчик… – Герант остановился, оглядываясь назад. – Забирай Ойвана и уходи…
– Я?! – Юм слегка опешил. – Как – уходи?
– Забирай Ойвана и уходи! – повторил Герант. – Здесь ты уже всё равно ничем не поможешь, а жизнь твоя тебе ещё пригодится. И не только тебе.
– Я не…
– Поторопись, – не дал ему договорить Герант. – Поверь – нельзя иначе. Орвину скажешь, чтоб людей от замка отвёл на лигу, не меньше, а то и на две…
Стены вновь задрожали, и сверху посыпалась каменная крошка. Со стороны винтовой лестницы, по которой они только что спускались, потянуло горячим смрадом, и послышался всё тот же душераздирающий скрежет и вой.
– Уходи. – Теперь в голосе Служителя слышалась чуть ли не мольба. – Жди нас там… Может быть, и дождёшься. Держи. – Он сунул в протянутую руку Юма свой посох. – В Храм вернёшь, если что… Пойми, пока ты здесь, я не смогу сделать то, что должен.
Грохот нарастал, а из каменного свода вывалился первый булыжник. Герант оттолкнул Юма от себя, и тот бросился к Ойвану, который продолжал лежать неподвижно на нижних ступенях. Клешню, впившуюся в руку варвара, удалось размозжить двумя ударами валявшегося рядом камня, а потом Юм взвалил Ойвана на плечо и, ни на кого не оглядываясь, волоча посох по полу, направился к выходу. В конце концов, можно оттащить этого парня на безопасное расстояние, а потом вернуться… Вернуться… Юм ускорил шаг, а когда ворота башни остались позади и перед глазами встал тусклый рассвет, утонувший в серых облаках, пустился бегом – до тех пор, пока Ойван, перекинутый через плечо, не начал стонать при каждом толчке.
– А теперь давай, волхв, выставляй своих идолов и начинай обряд, – сказал Герант, когда шаги Юма стихли за воротами.
– К-какой? – изумился Пров, который до сих пор молчал, не зная, на что ему решиться – постараться-таки исполнить волю Владык или просто лечь и помереть.
– Ты знаешь какой. – Служитель говорил спокойно и твёрдо, как будто заранее знал, что его ждёт, как будто за этим и шёл сюда… – Корми своих Владык, дай им, что они просят, – пусть вырвут с корнем этот замок, пусть обратят в пыль его стены. Но только замок… Начинай, а то поздно будет.
Пров вдруг почувствовал, что на глаза наворачиваются слёзы. Значит, говорят, Творец создал смерть, чтобы отделить жизнь земную от жизни вечной… А кто знает, что сулит эта самая, которая вечная? Но расставаться без смысла и толка с земной жизнью тоже не хотелось.
– Во славу Зеуса, Геккора, Яриса, Хлои! Во славу духов, живущих вечно под кронами Священной дубравы, во славу травы, пробивающей путь навстречу свету, уходящей корнями во тьму, во славу духов озерных, речных и болотных, во славу Белого Вепря, лесного владыки. – Идолы вновь возвышались до самого неба, вместо которого расстилалась серая мглистая пелена, на которой отсвечивались сполохи жертвенного костра. Они, волхв и Служитель, стояли друг напротив друга – глаза в глаза, и то, что Герант был на полторы головы выше Прова, теперь не имело значения… – Во славу Прародителей родов саабов – Енота, Росомахи, Пегого Оленя и Пятнистого Оленя, Волка, Лося, Зайца, Медведя, Куницы, Рыси, Лисы, Серого Вепря и Бурого Вепря, Ондатры, Белки, Бобра…
Пров на ощупь развернул тряпицу с жертвенным ножом и краем глаза заметил, как посветлел лик Зеуса, как начала оживать молния в его деснице.
– Пора, волхв… – Герант закрыл глаза и подставил лицо небу, которого не было, а Пров скосил глаза на пламя, зная, что войдёт в него вслед за Служителем, потому что иного пути для него уже не будет.
Юм осторожно опустил варвара на руки двум воинам, стоявшим в оцеплении, а сам направился к Орвину, который и сам чуть ли не бежал ему навстречу.
– Там… – успел он сказать и тут же умолк. Двое несли Ойвана, а рядом с ними, никем не замеченная, бежала здоровенная рысь. Юм тряхнул головой, и видение исчезло. – Я обратно… А вы все тут оставайтесь – Герант так сказал.
Он уже хотел пуститься в обратный путь, но в тот же миг землю под ногами тряхнуло. Упав на колени, Юм увидел, что над замком клубится огромная, похожая на осадную башню чёрная туча, а потом она превратилась в столб голубого огня, и громыхнуло так, что все, кто был вокруг, на какое-то время оглохли, и никто не слышал грохота падающих стен. А когда гигантская яма поглотила последние обломки замка Эрлоха-Воителя, сверху обрушился поток воды, и вода того ливня была солона…
Часть третья
Око Светоносного
«Сотворение мира продолжается с каждой травинкой, пробившейся сквозь тающие снега, и с каждой снежинкой, упавшей на замерзающую землю, с каждым погребальным костром и с каждым ребёнком, рождённым женщиной. Каждая сущая в мире душа – не только часть необъятной вселенной, но и сама по себе вселенная… Боль – непременная спутница радости, тление – шаг к продолжению жизни, молчание способно передать то, что невозможно выразить словами, Великие Воды – кривое зеркало, отражающее небеса… И жизнь земная – лишь отражение жизни вечной в кривом зеркале земного бытия. Сначала мы совершаем нелепые поступки и лишь по прошествии какого-то срока начинаем видеть их нелепость – вот так, творя себя самих, совершая ошибки, радуясь и страдая, теряя близких людей и обретая новые привязанности, мы участвуем в сотворении мира.
Когда Эрлох по прозвищу Незваный, слывший непобедимым воителем, приказал лордам двенадцати Холмов отдать ему свои короны, одиннадцать лордов ответили, что скорее пришлют ему свои головы, чем сдадутся на милость победителя, и только лорд Холм-Бора Салан Логвин смазал свой венец изнутри ядом из желчи плоскобрюхой ящерицы тапры и сам явился к Эрлоху. Он нёс корону на серебряном подносе, но Эрлох, заподозрив неладное, приказал лорду нести её на своей голове, а потом возложить на голову победителя. Поняв, что ему всё равно не избежать гибели, лорд Логвин надел на себя корону и двинулся к Эрлоху. В летописном своде Холм-Бора сохранилась запись о том, что лорд Салан был уже мёртв, когда тело его продолжало шагать по чёрной ковровой дорожке, а закоченевшие руки возложили отравленный венец на выбритый череп прислужника Нечистого.
Яд не убил Эрлоха, но заставил его надолго кануть в Небытие, а когда он смог вернуться, его армия была уже разгромлена дружинами Храма и лордов, а лесные варвары уже выбросили со своих капищ идолы Эрлоха, стоявшие рядом с Ярисом. Стоя на высоком холме, Эрлох послал проклятия и Творцу, и духам стихий, и самому Нечистому за то, что тот оставил его в тот роковой день, и в тот же миг непобедимого воителя поразила чёрная молния, вырвавшаяся из-под земли, и в Холмах надолго наступил мир и покой…
Но до сих пор нигде, кроме Холм-Бора, лорда Салана не считают героем, а в большинстве летописных сводов его имя вообще не упоминается, хотя временам Эрлоха посвящены многие страницы… Может быть, поэтому о Салане Логвине, лорде Холм-Бора, было сложено песен не меньше, чем о самом Эрлохе.
Пройдёт ещё пара сотен лет, и окажется, что большинство летописей молчат о походе Эрла Бранборга, лорда Холм-Дола, сокрушившего за Северной Грядой бледных меченосцев. Имя Служителя Геранта, прошедшего сквозь Несотворённое пространство и настигшего в недрах Алой звезды самого Мороха, веками творившего зло на земле, тоже будут вспоминать только лирники и сказители. Но эта слава хранит память сердец, а значит, она вернее книжной премудрости. Придут новые поколения, появятся новые герои и новые песни. Так будет до тех пор, пока сотворение мира продолжается – с каждой травинкой, пробившейся сквозь тающие снега, и с каждой снежинкой, упавшей на замерзающую землю, с каждым погребальным костром и с каждым ребёнком, рождённым женщиной…»
Ион из Холм-Дола. Наставление летописцам
Глава 1
Настанет день, и Учитель скажет: ты свободен, ты можешь забыть Учение, но оно всегда пребудет с тобой. Да, ты обретёшь свободу от Учения, но Учение никогда не станет свободно от тебя, поскольку всякий, познавший смысл, становится частью этого смысла.
Эс-Сахаби-аль-Гуни-аб-Махаджи, Хранитель Свитков, придворный маг сахиба Аль-Шабуди. Трактат «О сущности Учения и Ученичества». Впрочем, злые языки болтают, что Эс-Сахаби списал свой трактат с более древней рукописи
– Почтенный Хач… Морские разбойники, Собиратели Пены, – самые уважаемые люди в Корсе, после законников и жрецов, конечно… Я вроде бы занимаюсь почти тем же самым, но, увы, никакого почёта и уважения – один только риск. В любой момент могу оказаться на дыбе, и ни одна стерва не посочувствует… А как бы мне хотелось так же, как эти просолённые парни, сесть у очага и рассказать детишкам о своих подвигах, показать боевые шрамы под чару доброго грога… – Казалось, что Кунтыш вот-вот расплачется на плече хозяина таверны. – А ведь моя работа куда тоньше и изысканней, чем у этих головорезов, и, если вдуматься, гораздо опаснее…
– Если ты пришёл жаловаться на судьбу, иди домой и побейся головой о стену, – предложил Кабатчик, рассеянно перебирая лежащие на столе плоские золотые слитки с клеймом менялы Хрука, слывшего самым честным и склочным во всём Корсе. – Говори дело или уходи.
– Я всё сделал, почтенный Хач, но стоило это несколько больших трудов, чем казалось… – Кунтыш рассеянно, как бы невзначай взял один из слитков и поднёс его поближе к восковому светильнику на фигурной бронзовой подставке. – Да и служки в Чертоге морской девы Хлои совсем обнаглели и требуют почти такой же мзды, как жрецы.
Кабатчик выложил на стол пару алых самоцветов в золотой оправе и посмотрел на Кунтыша, скривив презрительную усмешку.
– Ну ладно, – удовлетворённо пробормотал шпион, собираясь подгрести камни поближе к себе, но тут же получил по рукам тисовой тростью. – О-ёй! Почтенный Хач, ну зачем же так?! Я только глянуть хотел.
– Успеешь разглядеть, – успокоил его Хач. – Где оно?
– Где лежало, там и лежит. Я всё-таки больше шпион, чем вор, а добывать полезные сведения гораздо безопаснее, чем таскать при себе краденые вещи. – Теперь в голосе Кунтыша звучало явное беспокойство, что заказчик не только не оплатит его нелёгкий труд, но и не возместит расходов. – Вот если бы год назад, когда никто ещё не врубился, что это за штука, – мне б её за малую унцию серебра любой служка вынес бы… А теперь тому, кто тронет Око морской девы, распоследний из Собирателей Пены глотку перегрызёт, а братва потом вдосталь поизмывается над тем, что осталось. Так что – одно дело просто попользоваться, а спереть – уже совсем другое. Но я договорился…
Хач со скучающим видом сгрёб со стола золото и собрался уже позвонить в бронзовый колокольчик, чтобы из своей каморки явился однорукий верзила Тромп и вышвырнул на улицу нерадивого работника, для которого собственное спокойствие дороже верного заработка…
– Но я договорился с вахтенным жрецом Иххаем, что он сам после вахты вынесет Око из Чертога, только ненадолго – к рассвету оно должно быть на месте, и стоить это будет всего три десятка малых унций клейменого золота. Половину вперёд – ему тоже со сменщиком делиться… А мне бы вон тех двух камушков хватило, которые ты, почтенный Хач, изволил спрятать.
На самом деле Хач не особенно рассчитывал, что Кунтыш вообще хоть что-то сумеет сделать. Башня Чертога возвышалась на противоположном от Корса берегу залива. Помимо двух сотен жрецов, её охраняли несколько ватаг наёмных головорезов, и ещё там же постоянно находились два-три авторитетных законника… Но, похоже, там все свои, то есть кому надо – тот в доле. К тому же не вернуть Око в Чертог было гораздо легче, чем вытащить его оттуда, хоть и это тоже было рискованно – с рассветом законники и жрецы поставят город на уши и вывернут наизнанку каждый дом.
– Хорошо, неси, – милостиво разрешил Хач и не спеша отсчитал пятнадцать слитков.
– А мне? – немедленно возмутился Кунтыш, вцепившись обеими руками в столешницу. – Мне тоже половину вперёд.
Кабатчик, не глядя, швырнул на стол один из камней, и шпион, пересчитав слитки, по одному затолкал их в пояс.
– К концу первой трети второй ночной стражи Око будет здесь, – пообещал Кунтыш и бесшумно удалился. Даже дверь за ним не скрипнула.
Как только начался месяц Опадень, Кабатчиком овладели дурные предчувствия: например, что уже нет никакого смысла ждать возвращения Хаффиза, подозрительно долго не появлялась Щарап, которая ещё в начале Цветня хвалилась, дескать, «ушштрою такую режню, что проштранство шамо прохудитша», всё, мол, у неё готово… Гейра перестала являться во сне, жалуясь на то, что жизнь устроена как-то криво, а Великолепный – сволочь, чтоб он сдох… Статуя Гейры – последнее прижизненное творение Великолепного… Хотя всё, что свершили Избранные после его безвременной кончины, – это тоже его труды, только посмертные. Труды, труды… А что толку от трудов, если нельзя насладиться их плодами, когда великая цель перестаёт маячить впереди, а дни проходят без просвета и смысла. Так вообще немудрено забыть, кто ты такой есть, в чём твоё предназначение и чем ты, в конце концов, лучше поганца Кунтыша, который когда-то, в ранней юности, за пол-унции золота на спор собственную бабушку зарезал, а потом целый год переживал, что продешевил.
Глупцы утверждают, что мир имеет форму шара – чушь! Вселенная – пирамида, и, чтобы разрушить её, нужно точить основание… А чтобы потом оказаться на вершине, надо строить самому и с самого начала всё держать под контролем. А чтобы держать под контролем, надо всё видеть и всё знать. Хотя Великолепный в этом смысле был не промах, ну и где он теперь… Может быть, плюнуть на всё, купить корабль и отправиться на юг. Там, если верить Хаффизу, у магов свои фокусы, и, если их потрясти как следует, можно самому попробовать докопаться до Небытия. Докопаться и начать всё сначала – всё равно от него, от начала, никто далеко не ушёл. Плохо, что вовремя не сообразил Око себе урвать. Капитан Симба за бесценок предлагал всем подряд, а потом отдал в Чертог – подношение, понимаешь, сделал морской деве Хлое. Жрецы тоже сначала брать не хотели и потом только врубились, что этот зелёный камушек размером с пару гусиных яиц, если попросить как следует, может показать, что творится за сотни лиг. И главное, что захотел, то и увидел… Собиратели Пены половину добычи отдать теперь готовы, чтобы жрецы попросили Око глянуть, куда плыть, чтобы вернуться не пустыми и целыми.
За окном послышался шум пьяной драки, но быстро стих, уступая место стуку колотушек караульщиков. Где-то тявкнула собака, но тут же лай сменился визгом – видимо, хозяин навёл порядок в доме. Хач решил было вздремнуть, пока не явились Кунтыш со жрецом и Оком, но сон не шёл. Давно уже не шёл сон к Кабатчику, с тех самых пор, когда Гейра сниться перестала, с тех пор, как выветрилось из сознания ощущение, что вот-вот потайная дверца, ведущая к источнику сил и величия, отворится, с тех пор, как не пришла вовремя долгожданная весть о кровавой битве на границе Холм-Дола и Холм-Ала…
Можно было, конечно, погрузиться в любой из тех бесчисленных миров, созданных воображением, и там прожить не одну – сотни жизней, даже после того, как это тело пожрут могильные черви. Но это забава для мелюзги, для недоносков, не знающих вкуса истинной Свободы, сладости Власти, восторга Творчества, всего того, что, в конце концов, дарует утоление Жажды.
На сторожевой башне ударил колокол – закончилась первая ночная стража, началась вторая. Сейчас этот жрец со странным именем Иххай, коротавший половину ночи возле ларца с Оком, отчаянно торгуется со сменщиком, сколько слитков стоит его молчание – два или три. Но долго торговаться ему некогда, и он, конечно, отдаст три. Семь у него останется, потому что Кунтыш, конечно, пять слитков оставил себе… Впрочем, какая разница – каждый зарабатывает как может. Хотя зачем ему такое богатство? На пять слитков можно купить неплохого скакуна и полный воинский доспех, не считая меча из волокнистой стали, который один столько стоит. Не так он прост, этот ворюга, как хочет казаться…
Когда послышался осторожный стук в дверь, Хач уже почти задремал, пересчитывая, чего и сколько сможет купить Кунтыш на своё вознаграждение, если по какой-то нелепой случайности останется жив. В кладовке зашевелился однорукий Тромп, но Кабатчик мысленно приказал ему проснуться, но пока не подниматься и только после этого отозвался:
– Не заперто…
Первым вошёл Кунтыш, подбирая полы длинной накидки, как будто боялся вляпаться в какие-нибудь нечистоты, за ним, храня на лице надменное выражение, появился упитанный жрец в тесном камзоле явно с чужого плеча.
– Почтенный Хач – вот. – Кунтыш указал на жреца и слегка поклонился, одновременно протягивая сложенные лодочкой ладони.
– Сначала Око, – потребовал Кабатчик, всем своим видом давая понять, что платить раньше времени не собирается.
– Серьёзные партнёры должны доверять друг другу, – заявил жрец, не меняя выражения лица. Он развязал узел, свисающий с пояса, и извлёк оттуда песочные часы и камень. – За отдельную плату я могу рассказать, как пользоваться Оком…
– Обойдусь, – прервал его Хач, выкладывая золото на стол.
– Ну, обходись. – Жрец положил камень перед Кабатчиком, а рядом поставил песочные часы. – У тебя время – до последней песчинки. – Он тут же уселся за соседний столик, брезгливо отодвинув от себя чью-то недопитую кружку. Кунтыш присел рядом, не отрывая взгляда от Кабатчика, как будто тот собирался показывать фокусы на потеху публике.
– И вы что – всё время собрались тут сидеть? – поинтересовался Хач.
– Око морской девы всегда должно находиться под неусыпным взором жрецов-хранителей, – сообщил Иххай, борясь с предательским зевком. – Особенно если оно вне Чертога.
Всё. Нельзя слишком долго испытывать терпение Избранных! Хач звякнул колокольчиком, и дверь подсобки в тот же миг с треском распахнулась. Однорукий Тромп, стоя в тёмном проёме с тесаком, тускло поблескивающем в полумраке, терпеливо ждал приказаний. Его преданность стоила две малых унции клейменого золота в месяц, и у него даже не могло возникнуть мысли, что кто-то предложит ему больше.
– Проводи гостей в погреб, – приказал Хач, и через мгновение Тромп уже держал за загривок Кунтыша, который расторопно метнулся к выходу, когда Кабатчик ещё не закончил говорить.
– Это тебе дорого обойдётся, кабатчик, – пообещал жрец, продолжая неподвижно сидеть на своём месте. – Мой сменщик знает, куда мы пошли. На рассвете тебе перережут глотку, а твоя забегаловка отойдёт Чертогу.
Он наверняка говорил бы долго и убедительно, но удар кулака по темечку лишил его такой возможности. Тромп отодвинул один из столов, стоявших у стенки, открыл небольшую железную дверцу и одного за другим отправил в образовавшийся проход обоих посетителей.
– И сам иди с ними, – приказал Хач, бросив своему работнику один из слитков, лежавших на столе. – Присмотри, чтобы дорогих вин не трогали, а кислушку пусть хлещут, если очухаются.
Как только дверца за Тромпом закрылась, Кабатчик осторожно взял Око и начал внимательно рассматривать мелкие сверкающие грани. Неведомый ювелир работал, похоже, над ним не один год, если, конечно, здесь не обошлось без ведовства. И вдруг из бликов, сверкающих на гранях, начали складываться знаки Зеркального письма, послышались звуки – те самые, что когда-то издавали Гордые Духи, когда проступили к Разрушению мира, который сковал тягостными законами и обременительными правилами всякого, кто поселился в нём волей Небесного Тирана. На такую удачу Хач даже и не рассчитывал – теперь в его руках было то, чем даже Великолепный, Сиятельный Морох, не обладал никогда. Око Хлои – ха-ха! Хлоя ещё под стол пешком ходила, когда этот камушек наводил ужас на одни народы и заставлял поклоняться другие! Сам Луциф, сам Светоносный полировал эти грани чёрной пылью Небытия. А когда небесная битва завершилась и Гордые Духи оказались в Узилище, Светоносный как-то успел оставить этот камень здесь, в мире, постоянно стоящем на грани Хаоса, но никак не переступающим её. Это действительно Око, но жрецам открылось только одно его свойство… Впрочем, и им стоило воспользоваться – слишком много вопросов накопилось за последние месяцы, и ответы, пусть даже самые угрожающие, станут живительной каплей на пути к утолению Жажды. Интересно, что сейчас поделывают остальные Избранные?
– Щарап… – прошептал Хач и тут же увидел мелко нарезанное тело старухи, а потом – густой чёрный дым погребального костра, возле которого почему-то стояли Служители.
– Гейра… – Хохот, звенящий во мраке, на мгновение заполнил его слух, а потом исчез – это означало, что Дрянь каким-то образом вырвалась за пределы мира и сейчас вполне довольна жизнью и собой.
– Трёш… – Заиндевевшая статуя Кузнеца, ковавшего когда-то ледяные мечи бледным меченосцам, возвышалась над пирамидой из золотых слитков. Он так и остался в далёком Цаоре, у подножия развалившейся Чёрной скалы, не найдя в себе сил расстаться со своим богатством.
– Хомрик… – По руке поползло мерзкое домашнее насекомое, что-то уныло насвистывая, и Хач тут же прикончил его молодецким ударом.
– Траор… – Тишина и мрак.
– Брик… – Тишина и мрак.
Значит, все Избранные, кроме него самого, либо мертвы, либо пристроились посреди бескрайнего Ничто, в манящих лучах Алой звезды…
– Луциф! – Произнести это имя вслух считалось неслыханной дерзостью, но Кабатчик уже готов был заплатить чем угодно за крупицу надежды, за щепоть Небытия, без которой Избранные уподоблялись смертным тварям, беспомощным и ничтожным.
«Кто здесь?» – раздался в ответ сонный голос, и Хач увидел перед собой огромные голубые глаза, полные истомы и невинности одновременно.
– Это… – попытался представиться Хач.
«Это не важно…» – Светоносный сделал маленький глоток из золотого кубка и прикрыл глаза, наслаждаясь вкусом неведомого напитка. – «Ты нашёл… Ты нашёл сокровище моё… Приятно встретить понимающего человека. Теперь у нас будет возможность для приятных бесед, а то сколько можно с товарищами перестукиваться. Пока я здесь прохлаждаюсь, мне удалось открыть в себе замечательное качество – лень. Она спасает, когда времени больше, чем дел, которые можешь себе придумать…»
– Я хотел…
«Это не важно…» – Луциф едва заметно усмехнулся. – «Ничто не важно, кроме того, что несёт удовлетворение. Делай всё, что хочешь, а я буду смотреть, смотреть и наслаждаться, если в твоих затеях найдётся пища для наслаждения».
– Но как…
«Это не важно… Не важно как! Важно, чтобы от души. Мой камушек будет давать тебе неисчерпаемые возможности – до тех пор, пока мне не станет противно на тебя смотреть. А посему – не разменивайся на мелочи, играй по крупному. Думай только о себе, но и меня побаивайся изредка. А для начала возьми себе этот город, эти стены, эти корабли и этих людей, что спят сейчас. Спят и не знают, что они отныне принадлежат тебе. Приступай прямо сейчас, ведь у вас там сейчас ночь. Спросонья смертным легче поверить в великие перемены…»
– Но я…
«Это не важно…»
Голос смолк, а сам Светоносный зарылся в тёмное клубящееся, как облако, покрывало. Но это было не важно… Главное – знать, не верить, а именно знать, что всё свершится именно так, как задумано. А что-нибудь задумать никогда не поздно.
– Тромп!
В ответ за железной дверцей послышалось невнятное бормотание и подозрительные шорохи.
– Тромп, вылезай!
На этот раз шум за дверцей, ведущей в винный погреб, наоборот, стих, и это настораживало. Впрочем, не важно…
Хач запалил четыре светильника, теснившихся на одной подставке, и двинулся вперёд – со жрецом и шпионом всё равно надо было что-то решать…
– А-а… Вот и почтенный Хач! – раздался из темноты голос Кунтыша. – Он пришёл, чтобы дать нам волю. Ура! Эй, Иххай, слышишь, что ли?
– Ма-ость па-ади… – Вперемешку со словами слышалось частое бульканье. – Ну, при-ол и при-ол…
Хач просунул светильник в проём и первым, что он разглядел, было тело Тромпа с перерезанным горлом и вспоротым животом. Жрец хлебал прямо из бочонка напиток, от которого обычные люди превращались в оборотней, но при этом оставался самим собой. Видимо, он был оборотнем от рождения, и теперь любое снадобье было ему нипочём.
– А чё он нам выпить не давал! – попытался объясниться Кунтыш. – Нам хотелось, а он не давал. Значит, сам и виноват.
– А ну, вылезайте. Оба. – Кабатчик всё ещё прижимал к груди заветный камушек. – Везёт придуркам в жизни – вот и вам повезло. Вылезайте, веселиться будем. Ничто не важно, кроме того, что несёт удовлетворение…
Глава 2
За ложный донос о воровстве – кара та же, что и за воровство, за ложный донос об убийстве – кара та же, что и за убийство. Любой клеветник или лжесвидетель, будь он хоть землепашцем, хоть мастеровым, хоть торговцем, хоть благородным эллором, карается согласно тяжести своего доноса. За эллорами остаётся право отстоять свою правоту с мечом в руках, если тот, на кого он донёс, согласен принять вызов и имеет на это родовое право.
«Заповеди» Карола Безутешного, лорда лордов
– Олф…
– Да, Служитель. – Бывший начальник ночной стражи не сдержался и поклонился-таки бывшему лорду, как будто тот вовсе не бывший.
– Олф… Вчера, я слышал, по твоему приказу на глазах у всего войска чуть ли не до смерти запороли двух благородных эллоров. – Эрл Бранборг был внешне спокоен, но побелевший кончик носа выдавал, что внутри у него всё клокочет, и не будь он Служитель… – Это теперь уже не моё дело, но, я думаю, ты не откажешь мне в объяснениях.
– Не откажет. Конечно, не откажет! – вмешался герольд Тоом, неожиданно для себя самого припомнив славные времена, когда служил придворным шутом и имел суверенное право говорить всю правду, на которую был способен. – Только они после первого хлыста забыли, что они благородные, и вопили как базарные воришки…
– Молчи, шут! – Бранборгу-старшему тоже припомнились времена, когда он был лордом. – Молчи, а то язык окорочу.
– Только сначала лучше разрезать его надвое, но повдоль, – посоветовал Тоом, – чтобы стал похож на змеиное жало, и…
– Тоом, пойди и передай всем сотникам, чтоб к концу утренней стражи были здесь, – приказал Олф, даже не взглянув на герольда.
Где-то неподалёку весело заржала какая-то обозная лошадь, и герольд, сделав серьёзное лицо, удалился из шатра.
– Вот. – Олф протянул Бранборгу свиток со свисающей на синем шнурке большой восковой печатью. – Совет эллоров, старост и старшин цехов Холм-Дола обращается ко мне с просьбой до возвращения лорда Юма стать регентом и принять на себя всю полноту власти в Холме.
– Ну и что с того? – Бранборг-старший, подобрав рясу, присел на лавку, давая понять, что ждёт исчерпывающего ответа и согласен потратить на это сколько угодно времени. – Возможно, и есть люди, которые справились бы лучше тебя, но здесь главное – верность дому Бранборгов. Но такого я, например, себе никогда не позволял. Я вообще не припоминаю, что такое когда-нибудь было. Эллоров изгоняли, пытали, даже казнили, но пороть!
– Вчерашним утром эти два придворных хлыща вручали мне послание. Один поздравил меня с основанием новой династии, а второй полез руки целовать. – Олф даже скривился, вспоминая, какие угодливые рожи были у гонцов. – Вот и получили, как полагается, – один три дюжины плетей, другой – три с половиной, чтобы губы свои поганые не тянул куда не надо.
– Я бы за это просто отобрал усадьбы и выставил нагишом из Холма.
– А у меня нету сорока поколений благородных предков. Я уж по-простому…
Повисло тягостное молчание, и вдруг Олф почувствовал, что Служитель Эрл явился вовсе не затем, чтобы разбираться насчёт того, как можно наказывать благородных, а как не стоит…
– Олф…
– Да, Служитель.
– Надо уводить войска из Холм-Ала. Немедля.
– Я и собирался. Но зачем спешка-то такая?
– Уже съезжаются Тарлы со всех Холмов, племянники, двоюродные братья, дядьки покойного лорда. Нрав у всех крутой, так что без резни здесь, похоже, не обойдётся. Лучше пусть без нас разбираются.
– Не такой уж он и покойный, лорд этот, – заметил Олф, припомнив, как Сим Тарл с мечом в черепе исчез куда-то, вцепившись в золотой слиток, как будто хотел выжать из него сок. – Чует моё сердце, наследнички с ним ещё повстречаются.
– Повстречаются, – словно эхо повторил Эрл. – Если раньше он не встретится со мной.
– Служитель, а что это вы удумали? – забеспокоился Олф.
– Где тот кусок золота? – вместо ответа спросил Эрл.
– Там и лежит. Никто к нему так и не посмел подойти – не то что прикоснуться.
– Это правильно, что не посмел.
– Хоть что это за штука такая? – спросил Олф, которому до сих пор становилось не по себе, как только он вспоминал, как наткнулся на булыжник, исписанный непонятными знаками, пронзённый золотым штырём. – Я как схватил его, так будто понесло меня куда-то. Едва за рукоять меча удержался.
– Лучше не спрашивай… От такого знания – только затмение в душе.
– Так я спросил уже…
– Тогда подожди. – Служитель высыпал на стол, наспех сколоченный из соснового горбыля, несколько серебряных оберегов, разложил их в определённом порядке, и на полотняных стенах шатра проступили светящиеся знаки. Стихли доносившиеся снаружи голоса, шум шагов и шелест травы, и дневной свет, пробивавшийся сквозь белую материю, померк.
Олф вдруг обнаружил, что он стоит на краю обрыва, а внизу среди небесной голубизны клубятся обрывки облаков. За спиной наверняка высилась крепостная стена, а за ней лежала дорога, ведущая в никуда. Надмирная Пустошь… Хорошо хоть, места знакомые, только вот как потом проснуться, если знаешь, что не спишь?
– Если мы будем говорить об этом здесь, то ни на кого другого не навлечём беду. – Служитель Эрл присел на край обрыва, как в прошлый раз, и жестом предложил Олфу садиться рядом. – Теперь слушай. Три элоима – Луциф, Аспар и Иблит – решили, что превзошли Творца величием своих замыслов. Познав язык Творения, они вывернули его наизнанку, создав зеркальное письмо, и начали выискивать в бесконечности крупинки Несотворенного пространства, первозданного Хаоса. И сказал Творец: «В мире может быть только одно Совершенство, одна Красота, одно Добро, одна Справедливость, одна Любовь и один Закон, а всё, что существует помимо них, – не суть, а подобие». И тогда гордые элоимы восстали против Творца, решив, что не сотворят они своего мира, пока всё, что Им создано, не будет вновь обращено в Хаос. И была битва, от которой долго сотрясались небесные сферы и земная твердь, и были гордые элоимы низвергнуты в Бездну, которую сами же и создали в недрах Несотворенного пространства…
– Знаю я это всё, – сказал Олф, которому вдруг стало невтерпёж вернуться обратно, в свой шатёр. – Герант рассказывал. Только мне всё это ни к чему. Сказали бы – Олф, надо сделать то-то и то-то, и я бы сделал, если в силах…
– Но Луциф, который из всех троих был самым могущественным и безжалостным, оставил в мире своё Око, а за пределами мира – свои Печати, и там, где грань между Сотворённым миром и Несотворённым пространством становится особенно тонка, Печати могут покинуть Небытие. Так вот – то, что ты нашёл, – это Печать Лорда Мира Сего. Тебя спасло только то, что ты разбил камень, что знаки, начертанные на нём, распались и утратили силу, и золотой стержень…
– Клин там был золотой. Да и тот сильно помялся.
– И золотого стержня хватило только на одно – отправить того, кому он предназначался, к другой Печати Лорда.
– И где же она?
– Возможно, там, куда отправился Святитель Герант. Там, где сейчас, возможно, находится лорд Юм.
– И где это?
– То место называют теперь Холм-Эстом, а когда-то там стоял замок Эрлоха Незваного.
Олфу показалось, что всё его тело от пяток до макушки пробила холодная молния. Если знаешь или хотя бы догадываешься, где может находиться исчезнувший лорд, значит, надо и самому отправляться туда же – со всем войском.
– Я понял, о чём ты подумал… – Служитель Эрл положил ладонь Олфу на плечо. – Если ты сейчас поведёшь войско через земли варваров, ничем, кроме большой крови, это не кончится. Сам погибнешь и Юма не спасёшь.
– И что же мне делать? – Умом Олф понимал, что Служитель прав, но как можно оставить в беде своего лорда, если знаешь…
– Туда, где сейчас может быть Юм, отправлюсь я. Да простит мне Творец тот путь, который я выберу… – Служитель поднялся, отряхнул рясу, хотя к ней не прилипло ни пылинки, и медленно двинулся к стене.
– А мне-то что делать?! – почти крикнул Олф.
– Уводи войско. – Эрл даже не оглянулся. – Пока можешь помочь лорду Фертину против прибрежных варваров – ему сейчас надо…
Служитель Эрл исчез, и только в последний момент Олф заметил, что тот вовсе не прошёл сквозь каменную стену, а скрылся за пологом шатра…
Чем больше в жизни происходит событий, тем быстрее проходит сама жизнь, и тем более долгой она кажется, если потом оглядываться назад. Вот только оглянуться порой бывает некогда, разве что уже после того, как она закончится, после того, как начнётся что-то новое, что-то иное. Смерти нет – есть только странствие по бесчисленным мирам. Судьба, которой можно избежать, – не твоя судьба, и дело вовсе не в том, что всё предопределено Творцом. Он подарил нам этот мир и эту жизнь, и теперь мы сами должны распорядиться бесценными дарами… А если мы окажемся недостойны этих даров, всё равно каждый будет спасён, и все вернутся к Тому, кто вдохнул жизнь в Первородную Глину, а значит, вновь наступит Великое Одиночество…
Эрл Бранборг, лорд, по воле Откровения ставший Служителем, теперь двигался навстречу Небытию, но теперь уже по собственной воле. Хотя есть ли собственная воля у того, кто связал свою жизнь и судьбу с Храмом? Воля, Жизнь, Судьба – а не одно ли то же всё это? Три ипостаси бытия, три состояния веры, три столпа, на которых держится Бытие… И вот однажды тот, кто провозгласил себя Лордом Мира Сего, подменил Неутолимой Жаждой и одно, и второе, и третье, положив начало Злу…
Печать, точнее, то, что от неё осталось, действительно лежала на том же месте, где исчезло чудовище, бывшее когда-то Симом Тарлом. Только золотой блеск скрывался теперь под слоем ржавчины, и ещё – земля никак не хотела впитывать бурую кровь того, кто ещё недавно хотел ею повелевать. Теперь надо оставить всё серебро, все обереги, все мысли о вере и Творце – иначе Печать не сработает и не перенесёт его туда, где, может быть, находится Юм, туда, где сгинул Святитель Герант, туда, где скрывается Зло, желающее уничтожить этот мир до основания, чтобы потом сплясать на пепелище и попытаться Ничто превратить в Нечто, а потом это кособокое Нечто превратить во Всё… Страха не было – была неизбежность, с которой трудно смириться, но которая на то и неизбежность.
И страдания мучеников воздадутся им Благодатью, Покоем и Светом…
И за последним порогом жизни земной откроется перед ними Жизнь Вечная…
И…
Всё! Довольно утешать себя. Хватит держаться за прошлое. Если путь избран, надо идти…
Он стиснул пальцами рыхлый пористый кусок металла, который тут же рассыпался в прах, но в последнее мгновение порыв горячего ветра сбил с травинки каплю искрящегося солнечного света, и наступила тьма.
– Ау! – Только назвав имя, Созерцатель добился того, чтобы она оторвала взгляд от собственных ладоней. Черты её лица заострились, и глаза теперь казались ещё более огромными, чем тогда, то ли мгновение, то ли вечность назад… – Здесь не место для страданий, здесь не место для тебя.
Её тело стало прозрачным, и сквозь него был виден лепесток лотоса, уходящего корнями в Ничто. Казалось, даже слабое дуновение ветра способно смешать нимфу с Небытием, но и для ветра здесь тоже не было места.
– Древние существуют для радости и созерцания прекрасного… Без этого тебе незачем жить. – В голосе, звучавшем из пустоты, слышалось удивление и испуг, но нимфа, казалось, не слышала ничего – всё заглушал стон, который она держала внутри себя.
Случилось то, чего не должно было случиться, что было противно природе и всякому смыслу… Впервые кто-то из Древних познал горе и при этом не расстался с жизнью… А ведь, казалось бы, всё так просто: жизнь есть радость, горе есть смерть, и только благодаря незыблемости этого закона первенцы Творения ещё продолжали украшать собой Дивный Сад.
– Я даже не дала ему имени… – говорили её глаза, полные невидимых слёз.