Большая книга перемен Слаповский Алексей
Максима интересовало другое. Он узнал, что редактор «Свободного времени» в отпуске, что материал шел непосредственно через Немчинова. Но у Немчинова такой информации быть не может. Следовательно, кто-то ему подсунул. Следовательно, в городе закопошилась какая-то сила или группировка, которая решилась объявить войну Костяковым и их приближенным, в том числе Сезонтьеву. Желательно как можно скорее выявить, что это за люди и чего хотят, чтобы понять, каким образом их нейтрализовать или уничтожить.
Максим дождался, пока Немчинов проморгается и привыкнет к свету, подал Илье бутылку воды, сел напротив.
Немчинов отвинтил пробку, припал к горлышку.
Напившись, решительно начал:
– Я заявляю, что…
Максим поднял руку.
– Илья Васильевич, не торопись. У нас разговор всего-то на одну минуту. Помнишь этот фильм… – Максим пощелкал пальцами. – Ну, как его. Про разведчика. Его еще били там и кричали: «Кто с тобой работает?»
– «Мертвый сезон».
– Да. Бить, конечно, никто тебя не будет. (Петр посмотрел на брата с удивлением, но тот словно не заметил.) И вопрос, кто с тобой работает, тоже не будем задавать. Вопрос другой: с кем ты работаешь? Ты нам говоришь, кто тебе заказал эту статью – и все. И до свидания. Больше того, к тебе никаких претензий. Ты профессионал, журналист, тебе попал в руки горячий материал, ты, естественно, не удержался. Только не говори, что материал прислали по почте или тебе его через кого-то передали. Такие вещи обговариваются на уровне первых лиц, уж я-то знаю. Без санкции ни один дурак такую статью не напишет и не напечатает, тут надо знать, что кто-то тебя защитит. Разве нет?
– Нет. Ни на кого я не работаю.
– Илья Васильевич, такого, чтобы что-то появилось само собой, не бывает. Вот две недели назад ваша газета напечатала большую статья о художнике Едвельском, которую его дочка сумасшедшая написала, под псевдонимом, конечно. Просто так? Да нет. Ты к ней ходил, о чем-то там расспрашивал, наверное, о Леониде, ты ведь тогда книгу собирался про нас писать. Она рассказала тебе то, чего сама не знает, потому что она ничего не знает, а за это потребовала напечатать статью. Разве не так? Кстати, про Леонида. Ты в самом деле туда ездил, на реку?
– Да.
– И в самом деле там трудно утонуть?
– Утонуть и в луже можно. Но не найти труп в такой реке – абсолютно невероятно.
– Петр! – строго повернулся Максим к двоюродному брату. – Ты все-таки его закопал?
– Да ну тебя, – махнул рукой Петр и усмехнулся. – Шутки дурацкие!
– Ладно, речь не об этом, – сказал Максим. – Что ты там написал в своей статье, по большому счету дело десятое. Это и так все знают, а чего не знают, догадываются. И даже если узнают что-то новое, тоже ерунда. Вопрос все тот же, Илья Васильевич: кто тебе заказал эту статью? Кто дал тебе эти материалы?
– Я в архивах рылся… Далеко ходить не надо, всё в газетах того времени было напечатано.
– Всё, да не всё. Там есть такие вещи, которые нигде не печатались. Вот я и недоумеваю. Это могло прийти через Сергея Николаевича Цепова, например. Но вряд ли, он наш человек. Или через Александра Станиславовича Мастеренко? Тоже вряд ли, мы с прокуратурой дружим. Недоумеваю, Илья Васильевич. Сдаюсь. И нервничаю. Помнишь, я тебе говорил про информацию. Сейчас у меня ее нет, и я испытываю дискомфорт.
– Не трать время, Максим Витальевич. Повторяю: никто мне ничего не заказывал.
И тут потолок обрушился на Немчинова. Илья упал.
Он не заметил, как Петр переместился за скамейку. И ударил его кулаком по голове.
Очнувшись, Илья завозился на полу, поднялся на четвереньки.
Голова страшно гудела.
Он с трудом встал на колени. Увидел прямо перед собой лицо Петра.
– Еще? – спросил его Петр.
Илья вяло плюнул ему в лицо. Вернее, думал, что плюет, жидкость выплеснулась на нижнюю губу и поползла по ней.
Максим, отстранив Петра, достал из кармана пакетик с бумажными платками, вынул один, вытер Илье подбородок, платок брезгливо выкинул.
– Терпеть не могу говорить с побитыми и изуродованными людьми. Жалко становится. А у вас все повреждения внутри, отмерла пара миллионов клеток, пустяки, у вас там их целые миллиарды. И главное дело, вскрытие показывает гематому, но внешних повреждений никаких. В крайнем случае – падение. Ребята из душа в раздевалку прибежали, наплескали, вы зашли сюда и поскользнулись. Зачем зашли? Да потому что педофил, как дружок ваш из дома глухих.
– Он не… И я тоже.
– А мы напишем, что тоже. Вместо некролога информация: на журналиста Немчинова посмертно заведено уголовное дело по обвинению в педофилии. Вот вам и посмертная репутация. Жене Людмиле и дочери Яне хоть из города уезжай. Они-то думали, что папа хороший человек, книгу о добром купце Постолыкине написал, а он вон кто, оказывается.
– Жену и дочь не трогайте, – проговорил Немчинов, все еще плохо соображая.
– Никто никого не тронет. Я же говорю: ты выкладываешь, кто тебе заказал, и мы прощаемся.
– Давай я его еще раз подбодрю, – сказал Петр.
– Не надо. А то он и свое имя забудет. Кстати, Илья Васильевич, такие случаи тоже бывали.
– Вы можете допустить мысль, что иногда человек пишет сам? Без заказа.
– Могу. Но не такие статьи.
– В том числе такие. Я начал писать книгу о вас… То есть собирался. Искал материалы… И я теперь ненавижу вас. Считайте, что это по личным причинам.
– Не буду считать. Не верю. Илья Васильевич, слушай внимательно. Никогда такого не бывает, чтобы страной или городом управляли все, правильно? Все думают, что управляет власть, но и это не так. Власть – слишком общее размытое понятие. Управляет, как правило, группа людей. Или одна, или другая. Сейчас управляем мы. Причем вы даже не представляете, как управляем. Вы оглянитесь, Илья Васильевич, почему вы не видите хорошего? Домов красивых в городе все больше, дороги какие-то появляются, медицина существует, дети в школы ходят, два садика открыто за прошлый год, пенсии повышаются. Вы не хотите видеть, насколько мы принимаем участие в вашей жизни, даже обидно. Мы, извините, в каждом куске хлеба, который вы съедаете, и каждом стакане вина, который вы пьете. Вы наше тело едите и кровь пьете, я не шучу. Мы работаем. Петр вон с детьми с утра до вечера – растит патриотов, смелых людей. Я тоже молодым поколением занимаюсь, послал группу ребят на Селигер практически на свои деньги, тут им тоже устроили научно-технический слет юных гениев. Две недели на Волге ребята делом занимались и отдыхали. Все входит в колею, все стабилизировалось, наша группа вкалывает. И тут появляется другая – я давно это чуял, и хочет устроить раздрай. Опять. Кому это надо?
– Я не об этом писал, – сказал Немчинов.
– А о чем?
– Меня политика, если хотите, вообще не интересует. Меня люди интересуют. Меня мучает вопрос: кто вы теперь?
– Не понял.
– Объясню. Вы бессовестно уродуете и корежите людей – после того, как их и без того веками корежили, хотя я про две палубы помню, сам про это написал, вы – тоже мы, но все-таки вы другие. Вот мне и интересно, у вас хоть капля чувства вины есть? Хоть тень осознания, что вы пришли к власти через кровь, через трупы, через обман, через, б… вашу жадность патологическую? Вы же бесы все, вы опять бесы! От коммунистов эстафету приняли, недаром они с вами сейчас явно замирились – своих почувствовали! Но вам этого мало, вы делитесь, вы каждому тоже беса в душу втюхиваете! А бесам перед бесами не стыдно! Так, что ли?
Петр слушал, напрягаясь и ничего не понимая.
Максим все понимал, но по-своему. Он понимал, что Немчинов наивен, глуп и ничего не разумеет в жизни и в новейшей истории.
– Какие бесы, Илья Васильевич, вы бредите? Мы все прошли через одно и то же, через ломку, но кому-то это надо было поднимать.
– Через одно и то же? – возмутился Немчинов. Так возмутился, что утратил осторожность. – Через одно и то же? Сидит, б… тут, тварь, нога на ногу: одно и то же! Ты в конце восьмидесятых, в девяностом, в девяносто первом или втором стоял в очереди за спичками и за мылом? В глаза, б… гляди мне и отвечай!
– Тюкнуть его? – спросил Петр.
– Погоди.
– Ну, не стоял. Потому что я…
– Потому что ты делом занимался? А талоны помнишь? Макаронные изделия – три кило на месяц, спички – пять коробок, соль – килограмм, сигареты – десять пачек, водка – две бутылки, крупа, масло растительное, мука и так далее – помнишь? Номер тысяча пятьсот пятый у тебя на рукаве мелом не был написан? А у меня был! А что сколько стоило – помнишь?
– Неужели спички по талонам? По пять коробок? – удивился Петр.
– Про цены ты помнишь, Максим Витальевич, ты должен помнить! Это в мою статью не вошло, туда многое не вошло. Одна из блистательных операций братьев Костяковых. Элементарно и мило, на талонах пишется не «мясо», а «мясопродукты». То есть кости. Хочешь – бери, хочешь нет, но тогда талоны пропадут. И брали! Или вместо водки – «вино-водочные изделия». На прилавке бурда местного завода, помнишь, как ее называли? Помнишь, ты же ее и закупал! Шафран ее называли!
– Почему? – спросил Петр.
И опять не получил ответа.
– «Жиры» вместо «масло», то есть – маргарин. И так далее. И вы поступали красиво: закупали оптом огромные партии товаров через государственно-частные конторы или прямо и нагло через государственные. Но шафран у вас шел в магазины, а водка – в спекулятивную продажу, мясо – на рынок, кости – в магазин, масло – опять на рынок, маргарин – опять в магазин. А отчетность в ажуре – разве кости не мясопродукты? Мясопродукты! Маргарин не жиры? Жиры! И вы, скоты, грабившие меня, нажившиеся на мне и таких, как я, сидите до сих пор в своих думах, в правительстве – и еще нас презираете, что мы такие лохи! И еще собой годитесь, суки рваные!
– Дай ему, чтобы матом не ругался, – сказал Максим.
Петр дал.
Через некоторое время Илья, приходя в себя, услышал далекий голос Максима.
– Вот за что не люблю вас, журналистов, на мелочи съезжаете. Я тебе сто раз объяснял, разница в том, что одни знают, что происходит, а другие нет. Мы сразу поняли. Мы добывали информацию и превращали ее в материальные вещи. Ты говоришь – кости продавали, а я говорю – выстраивали рынок. Мясо-то мы тоже людям продавали. У которых были деньги. А без денег рынка не построишь. Тьфу, даже говорить скучно, будто ты Маркс и Энгельс какой-нибудь.
– Знаю я эти ваши разговоры, – сказал Немчинов, сидя на полу, прислонившись к шкафу, слыша собственный голос, как сквозь вату. – Мы, типа того, оказались в нужное время в нужном месте. А ты представь: женщину насилуют. Группой.
– Какую женщину? – заинтересовался Петр.
– И каждый из этой группы потом говорит: я просто оказался в нужное время в нужном месте. А оказаться там и не насиловать – можно было? Попробовать честно жениться, если уж очень зачесалось, – можно было?
– А вы пробовали? Вы стояли и кричали: ай, как нехорошо!
– Неправда. Мы пытались что-то… Некоторые, наивные, за милицией побежали. А милиция прискакала и тут же расстегнула штаны, и присоединилась. Тоже хотелось удовольствие получить.
– Все, Илья Васильевич, хватит брехать. Вернемся к нашим баранам: кто тебе заказал статью? Или поставим вопрос иначе: кто посоветовал?
– Я сам решил. И могу сказать почему. Только никого не вмешивайте. Потому что это моя инициатива. Дочь, то есть падчерица моего друга, Даша, решила выйти за вашего брата, это вам известно?
– Само собой.
– Друг, конечно, в шоке.
– Почему?
– Сейчас скажу.
Немчинов замолчал – закружилась голова.
– Подними его, – сказал Максим Петру.
Тот поднял Илью, усадил на скамью, придерживая за плечи.
– Водички глотни.
Илья пошарил рукой. Максим любезно вложил ему в руку бутылку.
Напившись, Илья продолжил:
– Коля Иванчук, ее отчим, ни к каким группам не принадлежит. Это чтобы опять не было глупых вопросов. Но он считает, что Даша не должна выходить за вашего брата. Потому что он… Ну, сами понимаете. И я решил ему помочь. Сам, без его просьбы. Чтобы Даша поняла, с кем имеет дело.
– А до этого будто не знала?
– Может, не в такой степени.
– Хорошо придумал, – сказал Максим. – Достоверно. Прямо как в книжке, недаром ты писатель. Ты заранее такую версию приготовил?
– Это не версия.
– Ладно. Вы с другом почему-то решили навредить моему брату, отпугнуть от него девушку. И это, может, даже неплохо бы. Но нелогично, Илья Васильевич! Не проще было с ней поговорить, с братом пообщаться, Сторожева привлечь, они с моим братом приятели, разобраться, что Даша знает, что не знает, что хочет узнать? Она, может, любит Павла? Разве не так нормальные люди себя ведут? А вы – статью. Для девушки Даши? Не смешите, честное слово. Вам очень больно?
– Сволочи.
– Будет еще больнее. Не доводите до греха, перестаньте увиливать. Простой ответ на простой вопрос: кто вам заказал эту статью?
– Идиот, – промычал Немчинов, прикасаясь пальцами к виску, который страшно ломило, хотя били не по нему, а по темечку.
Петр вопросительно посмотрел на брата. Тот хотел кивнуть, но зазвонил телефон. Максим достал его, посмотрел, подумал – и решил ответить.
– Да, Паша? Кто? У нас, в общем-то. Мы что, совсем дураки? Никто его не трогает. Когда?
Отключившись, он сказал Петру:
– Павел звонил. Недоволен чем-то.
– Чем?
– Сейчас узнаем.
А Павлу позвонил Сторожев. Он и Коля сначала не могли прийти в себя, не знали, что делать. Потом Сторожев начал размышлять вслух:
– Ясно, что это из-за статьи. Но куда он его повез? К Максиму или к Павлу? Или к обоим – разбираться?
– Надо ехать!
– Сперва поймем куда. Зря мы все это затеяли, я чувствую…
У Сторожева были телефоны и Максима, и Павла. Максим не ответил, Павел тоже.
Сторожев с интервалами в две-три минуты перезванивал.
Так прошло около часа.
Наконец ответил Павел.
– Спал, что ли? – спросил Сторожев.
– Заседал. Я работаю иногда.
– Да? И как у вас там резонанс на статью? Шума много?
– С чего бы? Только спрашивают, кто этот Немчинов и что он против меня имеет. Если бы я сам знал, что он имеет. Может, объяснишь?
– Потом. А пока слушай. Илья был у нас, мы тут вместе ремонт делаем Коле Иванчуку. Приехал твой брат двоюродный, Петр. И увез Илью. Я подумал, может, к тебе? Для разговора.
– Нет. Наверно, к Максиму. Сейчас я ему позвоню. Не беспокойся, не обидят твоего друга. Хотя поступил он по-дурацки.
– Я тоже так считаю, – сказал Сторожев (не для собственной безопасности, а для конспирации).
Через минуту Павел перезвонил, сказал, что Илья у Максима, он сейчас туда отправится, выяснит заодно отношения с не в меру борзым журналистом – мирно, конечно, а потом привезет его обратно.
– Кстати, а Даша не у вас? В смысле – дома?
– Нет.
– Телефон не отвечает.
– Для нынешней молодежи одиннадцать часов утра – слишком рано. Спит.
– Да? А где спит?
– Откуда я знаю?
– И отчим не знает?
– Она ему не отчитывается.
Закончив разговор, Сторожев сказал Иванчуку:
– Коля, а ведь Даша ночью была не у Костякова.
– А у кого?
– Наверно, у своего парня.
– Так может, мы зря вообще? Может, она передумала?
– Или прощается. Это в ее стиле, – сказал Сторожев.
– Ты-то откуда знаешь, что в ее стиле?
Сторожев не знал, но угадал: Даша была в эту ночь у Володи.
Молча пришла, молча любили друг друга, утром Володя проснулся поздно, Даши уже не было. И записки нет. И телефон не отвечает.
52. ГЭНЬ. Сосредоточенность
__________
____ ____
____ ____
__________
____ ____
____ ____
Выше голову!
В отличие от Максима Павел не увидел за статьей Немчинова вражеских сил, которые, неизвестно откуда взявшись, решили повести борьбу таким образом. Он предположил: человек начал писать книгу, наткнулся на что-то этакое, зазудело в нем не писательское, а журналистское желание сегодняшней, сиюминутной славы – и вот результат.
Главное для Павла было, как отнесется Даша, на остальных плевать. Кому надо, и так все знал, а кто не знал – завтра забудет. Казалось бы, когда валили ВМФ, бывшего губернатора, такое про него писали, что человеку оставалось только повеситься или, в крайнем случае, выйти на центральную площадь Сарынска перед часовней (которую он же, ВМФ, и построил, и в которой возле входа его мозаичный портрет), пасть на колени и крикнуть: «Каюсь!» Ничего подобного, живет в столице, имеет в городе квартиру, а в Подмосковье дом и каяться не собирается.
И вообще, так движется время, что события текущего дня почти полностью перекрывают день вчерашний, а от позавчерашнего вообще нет уже следа. И цена тем фактам, о которых узнаёт общество, все меньше и меньше. Вот жили раньше в деревне люди. Было их, к примеру, душ пятьдесят, сто, триста. Каждое событие – свадьба, рождение ребенка, чья-то смерть – имело немалый вес. Похороны – раз в два года, ну в год, если не голод и не мор какой-нибудь. Смерть была заметной. А сейчас, залезь только в Интернет, каждый день кто-нибудь умер, а там стреляют, а кто-то выиграл миллион, а кто-то крупно проворовался. И человек привыкает, перестает это замечать. Все концентрируется на личной жизни: вижу только тех, кто вокруг меня, а что там в мире творится – наплевать, там каждый день что-нибудь да творится, на всякий чих не наздравствуешься. В одних авариях людей ежедневно гибнет больше, чем на войнах.
Что же касается самих фактов, упомянутых Немчиновым (наверное, разоблачителем себя чувствовал, героем), то Павел успел рассказать Даше гораздо больше. Выбирал случаи поинтересней, повеселее. Была, да и сейчас идет, гонка на выживание, говорил он ей, сильные и смекалистые побеждают, остальные завидуют и начинают толковать о социальной справедливости. Так жизнь устроена, так сам Бог устроил. Кто-то таланты зарывает, а кто-то приумножает. Без концентрации крупного капитала в одних руках большого дела не поднимешь. А концентрировать, конечно, приходилось по-разному.
Даша эти рассказы слушала с интересом, время от времени говоря:
– Ну и махинаторы вы были, ну и жулики!
– Веселое было время, – соглашался Павел. – Сейчас все даже масштабней, но скучно как-то стало, упорядоченно. А были – пираты, корсары, флибустьеры! На абордаж!
– А пришлось бы убить кого-нибудь, смог бы?
– Если бы на меня пистоль направили, смог бы. Но я слишком рано, Дашенька, ушел от черновой работы. Все эти ужасы про девяностые годы: перестрелки, уши отрезанные, закатывания в цемент – это все не про меня.
– Значит, ты вроде генерала? Сам не бегал по мелочам, а командовал?
– Пожалуй. Как Максим любит говорить: создавал прибавочную стоимость.
– Только не про это, я в этом ничего не понимаю!
– А тебе и не надо. Хотя ты со своим салоном сейчас занимаешься тем же самым.
– В смысле?
– В смысле прибавочной стоимости.
И все же, размышлял Павел, одно дело, когда говорится между собой, другое – публичность. Даша может расстроиться. Доброжелатели наговорят ей что-нибудь лишнее. Значит – что нужно сделать? Нужно сделать так, чтобы статья оказалась недоразумением.
Он приехал в спорткомплекс «Смена», где Максим и Петр дожидались его, переведя Немчинова из раздевалки в просторный и прохладный кабинет Петра, весь по стенам увешанный грамотами и уставленный кубками за достижения в развитии детско-юношеского спорта и успехи в усовершенствовании спортивно-патриотической работы.
……………………………………………………………………………………………
Тут я пропустил место, намереваясь потом вернуться и описать встречу братьев и Немчинова. Как Павел пожурил Максима и Петра. Как Немчинов в запале говорил Павлу нелицеприятные слова. Как Павел с ним соглашался, но убеждал, что к людям надо относиться добрее, дать им возможность делать дело, а не попрекать прошлым, что факты надо проверять, а то ведь вышло, что Немчинов в четырех местах, не зная деталей, прибегнул, если называть вещи своими именами, к прямой клевете. И Павел, загибая пальцы, перечислил эти места.
Предполагалось воспроизведение длинного разговора, в результате которого Илью убеждают, что всем будет лучше, если завтра появится газета с опровержением. Или даже не опровержением, а просто написать: из-за технического сбоя был напечатан непроверенный материал, присланный в газету анонимным автором, а подпись Немчинова появилась по ошибке, она стояла внизу, обозначая, что он выпускающий редактор. Просто кто-то в типографии продублировал, не подумав. Естественно, опровергать статью нет необходимости, так как она является просто набором слухов, собранным каким-то выжившим из ума оппозиционером. Поспорили о формулировках, сообща сочинили какой-то текст.
Рассказывая о дальнейших событиях, я помнил, что это пустое место зияет и требует заполнения. Не раз возвращался, пробовал что-то написать, нельзя же пропустить такой важный эпизод!
Но меня неизменно охватывало чувство непреодолимого омерзения, смертельной тоски. Я чувствовал себя униженным дурацкой необходимостью писать о том, о чем не хочу.
Но кто сказал, что это необходимость?
В результате пустое место осталось пустым.
И – так тому и быть.
Кому хочется, сам вообразит этот разговор, а кому не хочется – и не надо.
53. ЦЗЯНЬ. Течение
__________
__________
____ ____
__________
____ ____
____ ____
У черепахи не меньше шансов прийти к финишу первой, чем у зайца.
Жизнь всегда короче, чем хочется, но всегда длиннее, чем могла быть, скажу я вам, перефразируя какого-то мудреца, только вот не помню, кого именно. А может, я и сам это смудрил ненароком, но стесняюсь признаться. Стеснительность вообще моя природная черта – как сына или, вернее сказать, брата своего народа. (Именно брата, будь я поэт, я, в подражание Пастернаку, написал бы книгу стихов «Брат мой народ».)
Я вот соскочил, то есть не я, а роман, с истории про жизнь и про любовь на сплошную почти что публицистику, и стесняюсь. Я же с советских времени не люблю политики, злободневности, фельетонности – и вот, посмотрите, что со мной сделало время, не хочу, а постоянно съезжаю в это болото. Докачусь до того, что начну обличать властителей или считать, у кого сколько домов, автомобилей и миллионов рублей денег. Прямо стыдно, честное слово. О вечном надобно думать, о душе.
Но душа нигде и ни в чем не отдыхает, наоборот, во всем так или иначе присутствует. И вечное складывается в том числе из такой шелухи, что трудно вообразить. Мне сказал недавно умный человек, тоже писатель:
– Для меня, знаешь ли, то, что вчера меня обсчитали на рынке, а двадцать лет назад не хватало колбасы и водки, теперь не тема. Это – фактура. Фактура уйдет – что останется?
Я его понимаю. Его роман недавно перевели и издали в зарубежной стране, но книга расходится плохо, издатели списывают на то, что, дескать, Россия не в моде, а многие русские реалии их читателям непонятны. Вот он и решил, что фактура подвела. Страна подвела, если продолжить мысль.
Одно из двух: либо издатели врут, либо про реалии эти написано плохо.
Да, обсчитали на рынке – не тема. Мелкий бытовой случай. Но душа участвовала в этом случае или нет? Душа того, кто обсчитывал и кого обсчитывали?
То, что было продано, давно съедено или изношено, а душа помнит.
Та же водка, будь она неладна. Хватит уже вспоминать об этих очередях, как и о руководящей роли партии, о культе личности, о ГУЛАГе и прочем. Хватит, надоело. Вспомним лучше о Гагарине и о том, что народ в советское время получил какое-никакое жилье, автомат Калашникова и ядерный щит.
Вспомним, конечно.
Но все-таки о водке. Вот зимний вечер, очередь человек на двести, до закрытия час, до Нового года два дня, обледенелое крыльцо, я в первых рядах, ломлюсь, пихаюсь, и тут меня нагло кто-то хватает за шиворот и начинает оттаскивать. Я, не оглядываясь, через плечо сую кулаком назад и чувствую, что попадаю прямиком в наглое мурло, в зубы, поранив при этом кулак. Захват тут же ослабевает, я рвусь дальше, попадаю внутрь, достигаю прилавка по ногам, рукам и головам – и, о счастье!
Но.
Человек тот, быть может, упал от моего удара. Его, быть может, затоптали до смерти. И не знаю уж, как саднит моя душа от этого воспоминания, но на указательном пальце правой руки остался шрамик. И тоже не саднит, даже в плохою погоду, но вот она, тонкая светлая полоска, которую видно при любом загаре. Напоминает.
То есть, получается, я, благопристойный литератор, лет уж восемь как положивший за правило не брать наличных в конверте, а только через банк, только с уплатой налогов, и сразу же загордившийся собственной честностью, тем не менее, возможно, убийца?
Вот вам и злободневка, и мелочь. Про водку зарубежные читатели действительно могут не понять, а про шрамик понять должны – вещь общечеловеческого значения. Небось, им тоже есть где потолкаться и заехать, не глядя, в зубы ближнему с непредсказуемым результатом.
Я уже не раз говорил про это, я повторяюсь (сколько я вообще повторяюсь – отдельная тема). Я сам себе напоминаю директора школы, где я учился. Тот обязательно раз в неделю устраивал общешкольные линейки. Выстроив в каре полторы тысячи учеников в спортзале, он произносил свою державную речь не меньше часа, содержание ее всегда сводилось к следующему:
– Вы хоть ученики, но в школе должны быть хозяева!
Ударение при этом ставил на последнем слоге, уже одно это давало мне повод его не любить. Затем он разворачивал этот тезис, подробно – на память! – рассказывая, кто что разбил, кто был пойман в туалете с сигаретой, кто пытался выкрасть школьный журнал из учительской, но был схвачен. Виновные поочередно выходили, директор каждому задавал вопрос:
– Ну? И что ты нам скажешь на это?
Ответом было молчание или шепот:
– Я случайно, я больше не буду.
– Ничего случайного не бывает! – вещал директор. – Сегодня ты хотел украсть журнал, завтра украдешь деньги, послезавтра сядешь в тюрьму!
В данном конкретном случае, с журналом, он, кстати, оказался не прав, я знал того, кто пытался украсть журнал, он сделал это из благородных побуждений – чтобы вырвать страницу, на которой его любимой девушке поставили несправедливую двойку. Этот человек потом поступил в МВТУ им. Баумана (вообще – светлая голова!), потом работал в Дубне, а когда штат научных сотрудников резко сократили, вынужден был перебраться в Тверь, где продает компьютерное оборудование, по вечерам одиноко читая любимого писателя Ивлина Во.
Вернемся к протяженности времени.
У Сторожева в последнее время было ощущение, что он прожил долгую-долгую жизнь и начал вторую – увы, не заново, а с накопившейся от первой жизни усталостью. Но тем не менее он продолжал упорно ее выстраивать, то есть налаживать отношения с Наташей. Он развлек себя помощью товарищам, но Иванчук закончил ремонт, а выпад Немчинова обернулся публичными путаными извинениями Ильи с упором на досадную оплошность и недосмотр, город даже не успел поговорить на соблазнительные темы.
Сторожеву удалось продать клинику, но не так, как хотелось, а только помещение. Оборудование и мебель перевезли на один из городских коммерческих складов. Но через неделю хозяин сообщил, что цены на складские площади возросли, поскольку возросла плата за электричество, канализацию, водопровод и теплоснабжение. Ни водопровода, ни канализации, ни теплоснабжения на складе не было (имелся только биотуалет во дворе), все это было явным враньем. Сторожев обзванивал клиники, предлагал взять оборудование и мебель, клиники отказывались: нет денег.
– Возьмите просто так!
– Не имеем права. Как будем оформлять?
– Ну, как дар! Дарят же вам что-нибудь.
Тут выяснилось, что, прежде чем что-то подарить, надо иметь на каждый даримый предмет кучу сертификатов и документов. Чтобы не возникало сомнений: а вдруг дарящий свой подарок предварительно украл, а теперь хочет хитроумным способом замести следы?
Наконец явился некий очень деловой человек лет двадцати двух, спросил:
– У вас проблемы со сбытом медтехники?
Читать бесплатно другие книги:
