Большая книга перемен Слаповский Алексей
– А я должен был вас в тюрьму посадить? Не имею полномочий.
– Проклясть вы меня должны были! От церкви отлучить! Толстой, вон, Лев Николаевич, сколько славы и пользы русскому народу принес, а ему анафема! А я людей грабил – иди с миром, молись, сын мой! Так?
Отец Михаил налил себе чаю, этим действием образуя паузу и давая Павлу Витальевичу успокоиться. Потом медленно проговорил:
– Если вам так проклятия хотелось – сами бы себя прокляли. Ну, не прокляли, а… Да и не исповедовались вы, а хвалились. Вот я какой грешник, а не боюсь рассказать. Не боюсь признаться. Для вас уже это был подвиг. А покаяния и тогда не было, и сейчас нет. Да еще хотите, чтобы я вам индульгенцию на новые грехи выдал.
– Вы так все поняли?
– Извините, если ошибся.
– Как вы можете ошибиться? У вас же православие, а православие это что?
– Павел Витальевич, я третью ночь по четыре часа сплю…
– Успеете, отоспитесь! Православие – это как бы правильно славить? Все не правы, а вы правы?
– Это слишком сложный вопрос…
– У вас все сложно! А на самом деле ничего сложного! Православие, как я понял, это не правота, а право! Право – славить. Право – считать себя лучше всех. Вы вот мне про машину, а я сказал, что могу себе позволить. Да, могу. Имею право. А вы разве не можете себе позволить? И позволяете, отец Михаил, считать себя лучше всех! Всех язычников, кто до Христа жил, – в ад! Мусульман – в ад! Буддистов – в ад! Да и католиков с протестантами туда же, они же неправильные христиане! А китайцы? Они вообще неверующие, у них там только какой-то Конфуций, правила жизни и никакого бога! Все полтора миллиарда – в ад? А индийцев миллиард с лишним – в ад? А вы все – в рай? Ну, не все, но хотя бы некоторые. Потому что имеете право, вернее, сами его себе присвоили, можете себе это позволить! Крестовые походы – можете себе позволить! Инквизиция – можете себе позволить! Десятину лупили веками – можете себе позволить! И чем вы в таком случае лучше меня? Да, имею право и могу себе позволить! А если сомневался, то потому, что думал, что, может, это как-то нехорошо с точки зрения веры. Спасибо, отец Михаил, я понял, с точки зрения веры это никак!
– Вы неправду говорите. И сами это знаете.
– А плевать! Имею право и неправду говорить! Вы считаете себя лучше всех, и я считаю себя лучше всех! Спасибо, теперь все ясно. Знаете, отец Михаил, я начинаю думать, что большего вреда христианству, чем церковь и попы, никто не принес!
– Версия известная, – пробормотал отец Михаил, желая, чтобы Павел Витальевич как можно скорее ушел.
И поэтому поднялся – давая понять.
Тот понял, встал.
– Извините, если что не так, – сказал Павел у двери.
И вышел.
Да, всё не так, подумал отец Михаил. И я не так говорил, не так отвечал.
Отец Михаил открыл холодильник, достал бутылку водки, налил в стаканчик, подцепил из открытой банки кусок селедки.
– Прости, Господи! – выпил и с острым удовольствием зажевал селедкой.
Налил еще одну, подцепил еще кусок.
Глядя на него, вдруг подумал: а мы ведь не умней этой селедки. Она в море плавает и думает, что она в море. А море где? На Земле. То есть на планете. Но ей это и в голову не приходит. Вот и мы, плаваем в своем мире – и больше ничего не знаем. Может, другой где-то мир есть и другой бог?
Довел тебя Костяков до атеистических мыслей, поп.
Да нет, глупости это все: мир един, и Бог един.
Надо учиться спорить, доказывать. Но как спорить, если ты говоришь – теплое, а он – нет, квадратное. Что доказывать?
То и доказывать – что и квадратное может быть теплым. Терпеть и продолжать.
Но ограду опять профукал. Жди теперь, когда он опять заедет – если заедет вообще.
43. ГУАЙ. Выход
____ ____
__________
__________
__________
__________
__________
Может случиться, что из-за собственного упрямства совершите ошибку и оттолкнете от себя тех, кто обычно помогал вам. Вполне возможно, что в этот период вы полюбите человека, которому мало симпатизируете.
Даша позвонила Егору и сказала, что готова показать окончательные варианты афиш, буклетов и программ. Он даже не сразу понял, в чем дело, успел забыть о своем заказе – это было только поводом для встреч с ней. Теперь не требовалось ни повода, ни встреч, но дело нужно довести до конца. Даша попросила зайти в ее офис. Если Егору не трудно.
Офис, то есть теперь «Фотосалон “Универсал”», как гласила вывеска, был уже полностью оборудован, приведен в порядок, сверкал новизной. Даша сидела за столом у окна, беседовала с девушкой и юношей, раскладывала перед ними альбомы, что-то показывала. Кивнула и улыбнулась Егору:
– Привет, подожди минутку, ладно?
Егор, попадавший в любого рода очереди крайне редко, сел в кресло возле журнального столика, полистал рекламные брошюрки, ознакомился с образцами работ, которые предлагал салон. Торжества, свадьбы, художественные портреты, а также рекламные материалы – с надписями, рисунками, коллажами и всем, что требуется.
Освободившись, Даша подсела к нему, раскрыла папку, начала показывать.
Егора все устроило.
Даша говорила увлеченно, но точно так же, как до этого с молодой парой.
Егора это задевало, хотя ведь сказал же он себе честно, что ничего по отношению к Даше не испытывает. Вот сейчас еще раз конкретно об этом подумал, проверяя себя. Нет, не испытывает. Просто сказывается его любовь к красоте, его эстетизм. Даша листала, рассказывала, Егор вставлял короткие замечания – преимущественно одобрительные. Даже если бы что-то не понравилось, он не хочет продолжать это сотрудничество. Лишнее беспокойство. Даша уронила один листок, гибко нагнулась, чтобы поднять. Егор быстро и внимательно осмотрел ее, и вдруг стало так жаль, просто до тоски и до злости (на самого себя), что она окажется чужой, что не ему будет принадлежать, будет не его называть самым лучшим и самым любимым человеком на свете. Даша, чуть покраснев от движения вниз, отряхнула листок, продолжила рассказывать.
– Все отлично, – сказал Егор. – Пора расплачиваться.
– Вон касса, – показала Даша. – У нас теперь все официально. Я даже договор подготовила, чтобы все по правилам. Сдал-принял.
Она положила на столик два листка, Егор подписал, не читая.
– Один тебе, один мне, – сказал Даша, аккуратнейшим движением вкладывая листок в папку. Видимо, все это доставляло ей огромное удовольствие – играть роль взрослой женщины, хозяйки дела, зарабатывающей деньги не как раньше, из рук в руки, а по-настоящему.
Егор медленно складывал свой листок.
Ему очень хотелось спросить, что у Даши с его отцом – не упоминая, конечно, о разговоре с ним. Просто спросить – и посмотреть на реакцию.
– А ты, оказывается, с моим отцом близко знакома, – сказал он.
– Да, а что?
– Могла бы сказать. Помнишь тот вечер? Я мог совершить акт кровосмешения. Или тогда еще ничего не было?
– И сейчас ничего нет. То есть не исключено, что я даже выйду замуж за твоего отца, но ничего нет.
– Ого! Неужели ты мне станешь мачехой?
– Я сказала – не исключено.
– Неожиданно как-то.
Действительно, это было неожиданно. Отец запал на девушку – это понятно. Но очень сомнительно, чтобы Даша запала на отца. Конечно, сейчас не редкость, когда пожилым папикам девушки из-за денег морочат головы. Но Даша не из таких. Или все-таки из таких? Хорошо бы выяснить.
Даша молчала, ждала еще вопросов.
– Ты человек откровенный, – сказал Егор, – за что тебя и уважаю. Это будет брак по расчету или по любви?
– Извини, мне работать надо, – Даша, поднялась и пошла за свой стол.
Когда появился Володя после очередных свадебных съемок, Даша поехала в больницу к Лиле, побыла у нее час, а потом отправилась домой, то есть на квартиру Коли. Она бы и дольше была с Лилей, но та сама прогнала ее:
– Иди, иди, накорми Колю, а то он, наверно, весь в своем ремонте. Странное дело, Дашка, когда была дома, могла с тобой сколько угодно разговаривать. А тут не знаю о чем. Такое место – больница. Но мне уже лучше, ты видишь?
– Намного.
– Давайте, заканчивайте там и забирайте меня отсюда.
Коля делал ремонт в квартире старым советским способом, то есть собственноручно. Нехитрое дело – побелить потолок, наклеить обои, выложить плиткой кухню и туалет с ванной. Правда, неудобно в одиночку, где-то надо кому-то подержать, где-то подать. Коля нашел выход – завербовал соседа-школьника Витька, который перед последним классом болтался без дела; естественно, он согласовал с родителями, оговорил размер оплаты, они были только рады. Да и Витек был не прочь подзаработать. Правда, он категорически не мог проснуться раньше одиннадцати часов утра, а к вечеру его ждали друзья по важным делам (погулять то есть), мог иногда и днем исчезнуть.
Сегодня Витька не было, зато был Сторожев. Голый по пояс, напяливший Колины старые штаны, он шпаклевал стену. При появлении Даши смутился, накинул рубашку на рыхлый свой торс, отвернулся, застегиваясь.
– Проголодался? – спросила Даша Колю.
– Да нет, мы тут… Я макароны сварил с сыром – что еще нужно?
– Ладно. Чем помочь?
– Да ничем, вон Валерий Сергеевич мне сегодня помогает. Справляемся. Хорошо получается, правда?
Даша прошлась по квартире. Две комнаты были уже готовы, третья расчищена для ремонта.
– Совок, – сказала Даша. – Так я и думала: все в коричневых тонах.
– Не в коричневых, а бежевых, – возразил Коля. – Спокойные оттенки, все нормально. А ты что хотела? Красные круги и черные квадраты? Кстати, эта вот комната будет твоей, я там ничего не делал пока. Нарисуй, что ты хочешь, сделаю.
Даша заметила, что при этих словах Сторожев взглянул на Колю как-то странновато. А что такого было в словах Коли? Ничего такого не было в словах Коли, кроме слов «комната будет твоей». Почему же такая реакция? И почему вообще у них такой вид, будто они о чем-то говорили, а Даша их прервала? Могли бы продолжить – не продолжили. Значит, разговор ее касался?
– Пойдемте, кофе выпьем, я сварю.
Даша сварила кофе в турке, разлила по полчашки – черный, непрозрачный.
Сторожев отхлебнул и отставил.
– А то ночь спать не буду, – сказал он. – Повышенная возбудимость.
– А я могу даже на ночь пить, – сказал Коля. – Давление низкое, так что мне по фигу.
– Все равно это не кофе, а бурда, – сказала Даша, рассматривая пачку. – Надо будет нормальный купить.
– Сейчас, я слышал, можно говорить – нормальное, – сказал Сторожев.
– Сейчас все можно, – отозвался Коля. – Время такое – эрозия языка, отношений, всего.
– Как интересно вы говорите, – сказала Даша. – Заслушаешься. Наверно, все время об этом и говорили, да?
Коля и Сторожев переглянулись.
– Я же говорю – страшно умная, – вздохнул Коля.
И, допив наскоро кофе, словно без этого не мог начать серьезного разговора, сказал:
– Даша. Валерий Сергеевич мне тут кое-что рассказал. Это касается тебя. Валера, повтори, пожалуйста.
– Ты и сам можешь, – уклонился Сторожев.
– Хорошо. Не стихи, в самом деле, запоминается легко. Валера был у Костякова, у Павла Витальевича, лечил его от очередного запоя. И тот проговорился. Валерий Сергеевич никому бы не стал рассказывать, но тут дело касается конкретного человека. Тебя. Короче, Костяков собирается тебя… Ну, как бы это… Захватить, взять. Сделать своей собственностью. Причем любыми способами. Ни перед чем не остановится. А Валерий Сергеевич давно его знает, поэтому отнесся серьезно. Не знаю, что тебе говорил сам Костяков, вы же встречались, как я понял?
– Интересно, ты только сейчас это понял? А деньги на лечение Лили, а квартиру тебе помогли освободить – это кто? Ты не знал?
– Я знал, но я думал – человек просто хочет помочь.
– Все, что он сделал для Лили и для тебя, – по моей просьбе.
Сторожев молчал. Ему было это известно, но Коле не стал рассказывать. Просто еще не успел, потому что пришла Даша.
– И как ты его просила, интересно?
– Очень просто. Дай денег.
– Что значит – дай? Вы с ним на «ты», что ли?
– Конечно. И он предлагает мне выйти за него замуж. Без всяких насилий.
– А ты?
– Возможно, соглашусь.
– Ты понимаешь, как это выглядит?
– Понимаю. Ну и что?
Сторожев не выдержал, вмешался в разговор:
– Даша, это не мое дело, конечно, но я друг твоего…
– Отчима, отчима, что вы стесняетесь?
– Ну, может, тебе это слово не нравится?
– Вы дальше, дальше.
– Дальше. Мы понимаем, ты не хочешь оставаться в долгу. Тебе неудобно – или какие-то другие причины. Неважно.
– Как раз важно. Я действительно не хочу оставаться в долгу.
– Постой, – сказал Коля. – Значит, он дал денег и помог, но поставил условие, чтобы ты стала его женой, так?
– Нет. Никаких условий он не ставил.
– Да это само собой имеется в виду! – сказал Сторожев. – Дашенька (и мгновенно потеплело в душе от возможности так назвать ее), ты не знаешь этих людей! Когда они что-то кому-то делают, то даже не говорят, что им теперь должны, это само собой подразумевается!
– Вот и хорошо, – сказала Даша. – Значит, отдам долг.
– Мы это обсудили, Даша. Валерий Сергеевич хочет выручить. У него есть сбережения, у него…
– Не хватит его сбережений. Я с врачами говорила, да ты и сам знаешь, нужны большие деньги. Лечить, поддерживать, как получится, все равно – большие. Очень.
– Я продам свой бизнес, свою клинику, – сказал Сторожев. – Она мне все равно надоела.
Даша встала к плите, чтобы сварить еще кофе.
Не оборачиваясь, спросила:
– То есть это вы взаймы даете или как? Или хотите меня у Павла Витальевича перекупить?
Коля возмутился:
– Ты не сходи с ума, человек от чистого сердца!
– А может, и ты в долю войдешь? На двоих приобретите меня. Потом как-нибудь поделите. В зависимости от доли. Одному ноги до пупка, другому остальное от пупка и выше. А?
– Прекрати! – прикрикнул Коля.
Даша и сама себе удивлялась – с чего это ее так повело?
Что значит с чего, ясно с чего. Она сама себя загнала в угол. Костякова пальчиком подманивала, играла, не послала его сразу куда надо? Подманивала, не послала. Деньги у него взяла? Взяла. Да, на лечение Лили, но это уже второй вопрос. Верила, что он в самом деле просто так даст и ничего не потребует? Не верила. Хитрила, наплела вокруг и около, а сама-то все понимала, конечно. Но чем эти лучше? Или она не знает, как Коля на нее смотрит, что думает (а не так давно прорвалось открыто, пусть и по пьяному делу)? Не знает, что нарколог этот, болеющий «я-болезнью», так слюной истекает, что лишний раз боится рот открыть – на грудь прольется?
И то, о чем она говорила уже не один раз и не одному человеку – что, может быть, выйдет замуж за Костякова, оказалось примеркой, приближением к решению, которое она, возможно, давно уже приняла. Ну, как давно, неделю или полторы назад. Для нее это – давно, у нее не такое время, как у других людей (Даша так считала).
Она налила кофе себе и Коле, спросив Сторожева вежливо и ровно, будто ничего не было:
– Вам не предлагаю?
– Нет, спасибо.
Коля, обдумав, наверное, очень тщательно, слова, которые скажет, начал:
– Даша…
– Не надо, – попросила Даша. – Я обо всем подумала. Вы забыли спросить, между прочим, как я вообще к нему отношусь. Так вот, отношусь хорошо. Он мне нравится.
– Не верю, – сказал Коля.
– Твое дело.
А Сторожев думал о том, что он должен реабилитироваться. Девочка, конечно, по сути угадала: он хотел бы ее перекупить. Но никогда этого не сделает. Не потому, что денег не хватит – смелости не хватит. Однако Сторожев не хотел согласиться с собственным этим признанием. Нет, не смелости, а совести. И как раз хватит. Он не стал бы пользоваться. И ему неприятно, что Даша о нем так думает. Но, чтобы она поверила в чистоту его помыслов, он обязан быть откровенным. И он сказал:
– Даша, я не буду скрывать, ты мне очень нравишься. (Коля удивленно глянул на него.) Больше того, я в тебя несколько дней был даже влюблен. В этом ничего особенного, бывает. Ведь правда?
– Правда, – ответила Даша.
То ли в поддавки играет, то ли ей просто неинтересно со мной нормально говорить? – подумал Сторожев. Но продолжил:
– Мелькнуло, как говорится, и прошло. У меня любимая женщина, мне с ней хорошо и… В общем, нет у меня причин на тебя покушаться. И желания, извини. Но Коля – мой друг. А Лиля – женщина, которую я когда-то очень любил. Я хочу помочь не им, а тебе. Но ты в каком-то смысле их часть, поэтому и тебе. Если ты веришь в это, тогда… Ты веришь?
– Верю.
– Тогда скажу главное: Павел Витальевич Костяков – страшный человек. На его совести столько искалеченных судеб, что…
– Все мы кого-то калечим, – сказала Даша, подумав о Володе. – По-другому не бывает.
– Согласен, – сказал Сторожев, подумав о бывших женах и померших на его руках больных, – но смотря какой масштаб.
– Сейчас он ничем таким не занимается, – сказала Даша.
– Это он тебе так сказал?
Даша не ответила. Сторожев понял, что она не хочет разговаривать на эту тему. Возможно, ей просто все равно. Она же совсем еще юная, того прошлого, когда Костяков-старший вовсю злодействовал, для нее нет, ее там просто не существовало.
Повисла пауза. И Коля хотел что-то сказать, и Сторожев, но что именно – не могли сообразить.
Даша этим воспользовалась, встала:
– Ладно, пойду. К Володе.
– Вот! – обрадовался Коля. – Ведь ты Володю любишь же!
– Нет. Мы дружим. И потом, почему вы считаете меня лучше, чем я есть? Вы как-то, дяденьки, про материальную сторону забываете. Я хочу сделать карьеру и стать классным фотографом. А настоящая аппаратура стоит огромных денег. Я хочу переехать в Москву, выпускать журнал о фотографии, – на ходу придумала Даша и тут же в это поверила. – Я хочу иметь приличную машину, как у вас, Валерий Сергеевич. Жить в хороших условиях. Ни в чем себе не отказывать. И своим детям, когда будут. Володя мне этого не обеспечит, вы тоже. А Костяков обеспечит.
– И все? – спросил Коля. – Так примитивно?
– Да, представь себе. Я свободный человек? Я имею право выбрать примитив? Вот я его и выбираю. А потом, кстати, Коля, это чтобы ты совсем успокоился, жить я с Костяковым буду года два, вряд ли больше. Он предложил контракт заключить – как честный человек. Так что я не продаюсь, а сдаю себя в аренду.
Даша пошла в прихожую, но вернулась, сказала Коле:
– Пожалуйста, не делай ничего в моей комнате. Буду я в ней жить или нет, но пусть будет хоть одна нормальная комната, ладно?
После ухода Даши Коля и Сторожев довольно долго молчали.
Потом Коля сказал:
– Вот так живешь рядом и не знаешь человека совсем.
– Мы и себя-то не знаем, – успокоил Сторожев.
– Иди ты на х… со своей мудростью, психолог! – взорвался Коля. – П…ж это все! Прекрасно мы себя знаем, только вид делаем, что не знаем! Извини… Кажется мне, Валера, что она врет. Или накручивает. В любом случае надо все сделать, чтобы она не досталась Костякову. У меня такие предчувствия, что просто душа разрывается, я серьезно.
– Надо с Немчиновым посоветоваться, – сказал Сторожев.
– Зачем?
– Ну, он же книгу пишет про Костякова. Может, нарыл уже что-то. Ему же, паразиту, в тюрьму надо, а не на брачное ложе! Невзирая на давность лет!
– Это идея, – сказал Коля. – Надо с ним встретиться, поговорить.
44. ГОУ. Перечение
__________
__________
__________
__________
__________
____ ____
Хорошо, если характерной чертой вашего нынешнего поведения будет сдержанность.
Дубков ел, пил и спал урывками – писал поэму, потрясенный масштабом собственного замысла. Сначала он назвал поэму «Россия воровская», но решил, что это слишком в лоб. Зато с первых же строк, осенивших его в начале работы, стал вырисовываться символический образ корабля.
Вступление было размашистым, звучным:
- Океанский корабль на просторах болот,
- А, вернее, ковчег о двенадцати палубах,
- Он трубит, но при том никуда не плывет,
- Только волны в конвульсиях валовых.
На нижнюю палубу Дубков поместил топливо и выразил парадоксальную мысль о том, что данное нам благо может обернуться нашей погибелью:
- Там наша энергия, уголь и нефть,
- Но сыплют и льют мимо топок.
- И будет страшна истощения месть:
- Ковчег без движения – топок.
Вторая палуба: работяги, кочегары.
- В грязи, в рванине и в поту —
- Лопатами махают.
- А в ту ли сторону, не в ту
- Плывем? Они не знают.
Третья палуба: прорабы.
- Рабы – не мы. Прорабы мы.
- Мы боцманы матросов.
- И трюмы пусть мрачней тюрьмы,
- Плати – и нет вопросов!
На четвертой палубе Дубков устроил кухню и прачечную с обслуживающим низшим персоналом, на пятой поселил официантов и белошвеек – обслугу почище, на шестой охрану, которая защищает верхние палубы от нижних, если взбунтуются, на седьмой мелкое начальство, на восьмой деятелей шоу-бизнеса, а в отдельном отсеке – предателей из числа творческой интеллигенции. Кто будет на палубах с девятой по одиннадцатую, он еще не решил, а на двенадцатой, само собой, власть. Финальные строки у Дубкова были уже готовы.
- И гордо реет триколор,
- И веет вентилятор.
- На рубке капитанской ор.
- «Вперед!» – кричит оратор.
- «Назад!» – другой вовсю поет.
- «Направо!» – третий стонет.
- Корабль стоит среди болот.
- И тонет, тонет, тонет.
Чтобы не сбить себя с вдохновения, Дубков почти не говорил с женой, не отвечал на звонки, а потом и вовсе выключил мобильный телефон. По городскому отвечала Татьяна, всем говоря, что Вячик уехал. Но вдруг постучала негромко в дверь:
– Извини, это Максим Витальевич!
Татьяна понимала, кому невозможно сказать неправду. Дубков тоже понимал, что Максиму придется ответить. И, схватив трубку, сказал:
– Здравствуйте, все идет своим чередом, работа движется, не беспокойтесь.
И вернул трубку жене.
– Как бы не вышло чего, Слава, – вдруг сказала она.
– Чего это ты? – удивился Вячик. – Иди-ка, приготовь чего-нибудь быстренько. Яичницу, что ли.
Татьяна ушла, а Вячик почувствовал что-то вроде легкой тревоги.
Тряхнул головой: все он успеет. Но сначала закончить поэму. Может быть, это кульминация всей его творческой жизни? Как «Двенадцать» Блока.
Но кто же все-таки у нас на девятой палубе?
45. ЦУЙ. Воссоединение
____ ____
__________
__________
____ ____
____ ____
____ ____
Вас преследует женщина.
Лиля ждала.
Обход в девять часов, а сейчас только восемь с минутами.
С двумя минутами.
На стене комнаты – круглые большие часы.
Читать бесплатно другие книги:
