История жизни венской проститутки, рассказанная ею самой Мутценбахер Жозефина

– У меня подкатывает… у меня беспрестанно подкатывает, – восклицала я, – ах, я будто в раю, ваше преподобие… так хорошо мне никогда ещё не было… пожалуйста… посношайте меня, ваше преподобие… дайте мне свой шлейф… посношайте меня… нет, останьтесь… так… так… а-а, я закричу… я закричу…

Вдруг я почувствовала, как меня резко перевернули, и голова моя уперлась в чернильницу. А их преподобие поднялся с кресла. Его лицо, потускневшее до синевы, внезапно возникло передо мной.

– Давай-ка, – прохрипел он, – садись на меня… тогда ты получишь шлейф ещё раз…

Затем он, глубоко откинувшись, расположился в большом прадедовском кресле. Я крепко держалась за подлокотники и скакала верхом на острие его копья, поскольку из-под его толстенного живота ничего больше не выглядывало. Но для того, чтобы я не свалилась на пол, он своими могучими лапами цепко держал меня за обе груди, и, таким образом, мы во все колокола отзвонили с ним второй номер, который нам обоим доставил несказанно больше удовольствия.

Затем он позволил мне соскользнуть с колен и протянул мне носовой платок. Когда я собралась обтереться, он заметил:

– Погоди, мышка, тебе следует помочиться…

И с этими словами принёс мне свой синий колоссальный ночной горшок. Я выпустила в него свою влагу и всё священное масло, которым столь щедро и обильно помазал меня помощник священника.

Он стоял рядом и застёгивал брюки. Потом я привела себя в порядок, и когда, опустив подол, снова расправляла на себе платье, помощник священника предварительно, как бы прощаясь, ласково потрепал меня по груди. Я замерла в ожидании дальнейших событий.

Однако за этим ничего не последовало. Священнослужитель сказал:

– Теперь ступай, дочь моя, я буду за тебя молиться, а завтра рано утром приходи ко мне в церковь на исповедь…

Я поцеловала ему руку и пошла. Когда он собрался отомкнуть дверь прихожей, снаружи раздался стук.

Он открыл, на пороге передо мной стояла школьная подруга:

– Сегодня у меня больше нет времени, – довольно неприветливо сказал ей их преподобие. – Приходи, пожалуй, завтра после обеда…

С этими словами он выпроводил и меня за порог и запер за нами дверь. Мы, две девчонки, вместе поплелись прочь, и, естественно, разговорились между собой. Её звали Мелани, она была дочерью хозяина ресторана, и хотя ей тоже было только тринадцать лет, выглядела так, будто уже была маленькой трактирщицей. Она была очень толстой, такой толстой, что при ходьбе широко расставляла ноги. У неё была большущая, широкая задница и такие пышные груди, что они торчали далеко вперёд и мешали ей разглядеть собственный пупок.

Когда мы спустились по лестнице, она спросила меня:

– Что ты у преподобного отца делала?..

– А ты чего от него хотела?.. – вопросом на вопрос ответила я.

– Могу себе представить, – заявила она, – что там происходило…

– Ну, и что же могло там происходить?..

– Разумеется, ты исповедовалась в нецеломудрии!..

Я не удержалась от смеха.

– Часто уже у него бывала? – спросила она.

– Сегодня в первый раз… а ты?

– Ах, я… – она улыбнулась, – я, пожалуй, уже раз двадцать была… и другие девчонки: Фердингер, Гросбауэр, Хузер и Шурдль тоже…

Она перечислила сплошь фамилии наших школьных подруг. Я была просто ошеломлена.

Однако Мелани продолжала:

– Тебе он тоже ртом делал?..

– А тебе?.. – осторожно спросила я.

– Естественно, – быстро сказала она. – Он мне всегда ртом делает… он каждой из нас так делает… это для очищения… и хорошо-то как… не правда ли?

– Да, – призналась я, – очень хорошо.

– Тебе уже кто-нибудь делал ртом?.. – полюбопытствовала она у меня.

– Нет, – сказала я, – сегодня это было впервые…

На это она хвастливо заметила:

– А мне это всё время делает наш главный официант… когда бы я ни захотела… достаточно мне только придти в комнату для прислуги…

– А другие слуги?.. – поинтересовалась я.

– Да туда никто не заходит, когда мы внутри… они уже знают…

– Как? – озадаченно спросила я. – Они знают об этом?

– Естественно, – равнодушно возразила она, – они тоже ведь меня пудрят, когда мне хочется. – И она рассказала мне следующее: – У нас служат один главный официант, один пикколо, один буфетчик и ещё кучер, все они спят в комнате для слуг. И два года тому назад я однажды поехала с кучером Иоганном в Симмеринг. Ну, стало быть, дорогой стемнело уже, и когда мы ехали полем, тут я вдруг почувствовала его ладонь на своей груди. К тому времени у меня уже были довольно большие груди, как сейчас у тебя.

«Иоганн, – говорю я ему, – что это вы делаете?»

Он ничего мне не ответил, остановил лошадь и полез мне под платье, выпростав всю грудь наружу.

«Иоганн, – повторила я, – что вы делаете?»

Тогда он задрал мне юбки и схватил меня прямо за плюшку.

«Что это вы затеяли, Иоганн?» – говорю я ему опять, однако ж, я очень хорошо знала, чего ему от меня надобно. Дочка Фердингеров уже давным-давно мне всё рассказала, как это у мужчин с женщинами происходит, однако сама я этого ещё никогда не пробовала.

«Что вы надумали, Иоганн?» – ещё раз спрашиваю я.

Тут он меня отпустил и слез с повозки. И потом говорит:

«Пойдёмте, пожалуйста, фройляйн Мелани…» – и снял меня с козел на землю. И прямо у дороги уложил в хлеба. Я обрадовалась, ибо решила, что вот-де теперь и посмотрим, каково это бывает и правду ли рассказывала мне дочка Фердингеров.

Едва только я прилегла, стало быть, там, как он тут же пристроился у меня между ногами.

«Что это вы надумали, Иоганн?» – спрашиваю я.

Но он без лишних разговоров сдавил мне титьки и в тот же момент я почувствовала, как он входит в меня. Я готова была орать от боли, но он зажал мне рот. И потом, когда он таким манером начал прохаживаться взад и вперёд, мне это даже стало всё больше нравиться. Но только я говорю ему:

«Что же это вы делаете, Иоганн?»

Он мне ни словечка в ответ, а только, знаешь ли, брызнул в меня, а потом мы поднялись на ноги, опять уселись на козлы и покатили.

Лишь спустя долгое время он говорит:

«Фройляйн Мелани нужно дома вымыться, чтобы никто не заметил крови.

«Какой такой крови?» – спрашиваю я.

«Ну, – говорит он, – это потому что фройляйн Мелани оказалась ещё целкой…»

Я многое отдала бы за то, чтобы узнать, как выглядит и какова на ощупь та вещица, которую он мне воткнул, но не осмеливалась.

Тут он, когда мы проехали ещё отрезок пути, опять гутарит:

«Фройляйн Мелани, верно, не станет болтать лишнего, а?»

Тогда я крепко прижимаюсь к нему и запускаю руку в его портки; он не противится, позволяет мне взять свой хвост, и я игралась с ним, пока на горизонте не обозначились первые дома. Во весь остаток поездки мы между собой и словом больше не обмолвились.

Лишь под конец он говорит вдруг:

«Петер-то настоящий враль».

«Почему?» – спрашиваю я.

«Ну, потому что он рассказал мне, будто сношал фройляйн Мелани…»

Я пришла в страшную ярость и побожилась Иоганну, что Петер даже пальцем меня не касался.

Несколько дней спустя я заглянула в конюшню, и там Иоганн положил меня на ящик с фуражом и отодрал. Но в ту пору хвост входил ещё не так глубоко, как теперь…

– Так он у тебя целиком входит?.. – спросила я с завистью. – Хвост взрослого мужчины?

Она рассмеялась:

– Ну, разумеется, уже давно, у нашего главного официанта, Леопольда, громадный точно у жеребца и тот входит до самой мошонки, да и хвост помощника священника тоже…

Она была явно очень горда этим.

– Мне что-то не верится… – заявила я.

– Если тебе не верится, лучше оставим, – надулась она.

Потом, помолчав немного, она предложила мне:

– А знаешь что, если ты не веришь, пойдём ко мне вместе, я так и так собираюсь зайти в комнату прислуги, потому что досточтимый святой отец ничего мне сегодня не сделал, и если Леопольд окажется на месте, ты сможешь убедиться в этом собственными глазами. Дочка Фердингеров тоже не верила и тоже уже имела возможность разок понаблюдать…

– Ладно, – согласилась я на это предложение, – я пойду с тобой.

Мне было очень любопытно увидеть эту красивую толстую девчонку с большими грудями за работой, я надеялась, в конце концов, и сама поиграть её сиськами. Ибо с некоторых пор женская грудь стала вызывать во мне сильное возбуждение. И, кроме того, я надеялась, что мне удастся, возможно, подобраться к какому-нибудь новому хвосту и ещё сегодня исполнить номер, что было бы мне крайне желательно и приятно.

Между тем Мелани продолжила свою историю:

– Через несколько дней после этого я в поисках Иоганна опять поднялась в комнату для прислуги. Однако там оказался только буфетчик Петер. И едва я его увидела, как мне сразу вспомнилось то враньё, которое он про меня рассказывал, и я говорю ему:

«Враль вы эдакий, о чем это вы про меня Иоганну бахвалились?..»

«А что такое?» – осклабился он.

Я от его улыбки прямо рассвирепела и напустилась на него:

«Вы утверждали, что сношали меня…»

И этим, разумеется, только сама себя с головой выдала, потому что Петер мигом смекнул, что кучер меня отпудрил.

Я по его виду сразу это заметила, потому что он с ухмылкой уставился на меня. А потом говорит:

«Иоганн сам всё переврал, никогда я не говорил, что сношал фройляйн Мелани… Я только заявил, что с удовольствием не упустил бы случая, подвернись он, законопатить фройляйн Мелани… только это я ему и сказал… а что тут, скажите на милость, особенного… коли фройляйн Мелани такая уж, выходит, красивая барышня… нет ничего дурного в таком желании».

С этими словами он направился ко мне и погладил меня по груди. Всю гневливость мою как рукой сняло, и мне захотелось сношаться, а не выяснять, кто там чего наврал. И едва лишь он предложил:

«Пойдёмте, барышня, позвольте мне, пожалуйста, на вас сверху забраться», – я велела ему только запереть дверь на засов. Ну вот, потом он разложил меня на своей кровати и с оттяжечкой и расстановочкой меня отсношал.

– А с пикколо[8] ты тоже пудрилась? – спросила я.

– С Максом-то? – Она рассмеялась. – Разумеется. Однажды он подсмотрел, как мы с Петером возились, а потом, на следующий день, тайком прокрался за мной, когда я направлялась в уборную, и заявил мне, что он-де всё про меня знает, и что я должна ему тоже позволить. Ну, я ему и дала разок. Мы с ним прямо стоя это дело обтяпали. Здесь же нет ничего такого.

– А как вышло с Леопольдом, с главным официантом? – полюбопытствовала я.

– О, этот… – она схватила меня под руку. – Знаешь, Максль мне про него рассказал, будто у него вот такой длинный шлейф, и меня разобрало любопытство. Леопольд всегда имеет привычку спать до обеда, потому что работает до поздней ночи, и поэтому с утра остаётся в комнате для прислуги один. Тут-то я и поднялась к нему однажды. Он был ещё в постели и спал; я отодвинула засов и вошла. Он, конечно, проснулся, а я ему говорю: «Кто это так долго в постели валяется… а ну-ка, подъём! Подъём!»

«Позвольте мне ещё малость, пожалуйста, полежать…» – просит он.

«Нетушки!» – говорю я и принимаюсь его щекотать по всякому.

В ходе возни он так раззадорился, что поймал меня за титьку, я вдруг остановилась, затихла, и только гляжу на него. Тогда он сжал меня крепче и привлёк к себе, а когда я прилегла к нему, он без лишних разговоров сунул мне в руку свой шлейф. Ну, скажу тебе… и длиннющий же он у него…

Она изобразила мне длину.

– Он собрался, было, приступить к совокуплению, однако тут же остановился.

«Боюсь, что я, неровен час, пораню вас как-нибудь, фройляйн, своей солёной дубиной, – говорит он, – лучше мы сделаем по-другому».

Ну, тут он забрался вниз и принялся меня так лизать, что я думала с ума сойду. И когда под конец я была уже в полном изнеможении, он говорит:

«Вот теперь и мне можно».

Выпростал мне титьки наружу, вставил меж ними свой хвост и так отшлифовал меня между грудями, что брызги его мне аж до лица долетели…

– И что? – спросила я. – Главный официант тебя всегда только между грудей делает?..

– Да, нет же, сейчас уже больше не делает… – рассмеялась она, – это ведь случилось два года назад, когда мне было только одиннадцать лет… нынче он сношает меня по полной программе… я же тебе сказала, ты можешь пойти со мной и сама на всё полюбоваться…

Мы добрались до её дома, и пошли через зал ресторана.

– Леопольд, – обратилась она, – отец дома?..

– Нет, – ответил он, – отец нынче в кофейне.

– А мать?..

– Она ещё спит…

– А Иоганн?..

Он рассмеялся:

– Тот в Симмеринге…

Она сказала:

– В таком случае пойдём наверх…

Леопольд изменился в лице и прошептал:

– Сию минуту приду…

Это был низенький человек с безусым, морщинисто-жёлтым лицом и длинным, кривым носом. Мне он показался отвратительным, но я сгорала от любопытства увидеть его стержень.

Мы поднялись в комнату для обслуживающего персонала, просторное, выкрашенное белой краской помещение, в котором стояли четыре железные кровати.

Сразу вслед за нами появился и Леопольд.

Он был несколько смущён моим присутствием, однако Мелани бросилась на кровать и позвала его к себе.

– Может быть, – сказал Леопольд мне, – фройляйн тоже хочет малость попудриться?

Затем он опустился на колени откинул платье Мелани и погрузился лицом в ее лоно

Я уселась в изголовье и смотрела, как она закатывает глаза.

– Погоди, – сказала я, – я тоже тебе кое-что покажу… – и набросилась на неё, задрала ей платья повыше и с исключительным воодушевлением принялась за её грудь. Сиськи у неё были такими же большими, как у Клементины, только они не болтались безвольно туда-сюда, а точно большие тыквы крепко и туго выдавались вперёд, и кроме того на них имелись маленькие розово-красные сосочки.

И сколь бы ни сжимать и ни сдавливать её грудь, та с неизменным постоянством эластично поднималась вверх.

Я обрабатывала её руками, и в завершение принялась покусывать и облизывать соски.

Она визжала под моими ласками и от Леопольдовых поцелуев в плюшку подбрасывала попу высоко вверх.

– Я этого не перенесу… я этого не перенесу, – кричала она, – о боже… как хорошо… да… только лижи мне титьки… только лижи их… Иисусе, если б я только могла… если б я только могла, я хотела бы тоже что-нибудь сделать… я тоже хотела бы тебя лизать… почему бы нет? – внезапно сказала она, на короткий миг прервав свои извивания и подскакивания. – Что ж тут особенного… если б я только могла дотянуться до твоей плюшки… мне хотелось бы делать тебе то же, что Леопольд… А-а… а-а… а-а…

Она орала так громко, что я испугалась, отпустила её грудь и заметила:

– Не услышал бы нас кто-нибудь…

Леопольд прервался и сказал:

– Здесь ни одна душа ничего не услышит.

Слюна и влагалищный сок капали с его губ. Он утёр рот и заявил:

– Сейчас она у меня ещё и не так заверещит.

С этими словами он приготовился улечься на Мелани.

Она крикнула:

– Полюбуйся теперь на его шлейф.

Я скользнула поближе к Леопольду, который, лёжа на Мелани, услужливо приподнялся достаточно высоко, чтобы я имела возможность с удобством всё наблюдать. Это была самая длинная штанга из когда-либо виденных мною прежде, и она была изогнутой как первосортная колбаса. Я в изумлении схватилась за неё и уже не могла отказать себе в удовольствии обойтись с этой спаржей так, как и надлежит обходиться со спаржей, а именно сунула в рот головку.

Леопольд играл грудями Мелани, не позволяя ей замечать, чем я внизу занимаюсь. И судорожная пульсация его головки была настолько мощной, настолько энергичной, что едва не распирала мне челюсти.

Я играла с ней языком, потирала оставшийся снаружи стебель ладонью и не уставала дивиться тому, какой длинный путь мне приходилось проделывать от жёлудя до самого корневища.

Тут Мелани сказала:

– Хватит, дай ему теперь посношаться, Пепи.

Мне пришлось отпустить его, и я с ещё большей завистью взирала на плюшку Мелани. Её толстые белые ляжки переходили в круглую как шар задницу, и на мягких подушках подобно чёрной розе лежала её раковина. Она была широко распахнута и по краям блестела от влаги, и всякий раз, когда Мелани смыкала срамные губы, наружу выступала белая капля и словно жемчужина повисала на тёмном волоске.

Мелани издала протяжный вопль:

– А-ах… а-ах… а-а-а-а…

– Пепи, – крикнула она, – гляди теперь, насколько он входит, если не веришь…

Видеть я этого не могла, но схватилась за милую душу, и таким образом на ощупь определила, как его якорь всё глубже и глубже погружался на дно, пока в руке у меня больше ничего не осталось, кроме двух катушек с мотком спутавшихся волос.

Затем она перевела дух и сказала:

– Только с Леопольдом я не могу не кричать так… потому что тогда… у меня всё время подкатывает… а-а… а-а!

Леопольд работал как паровой молот. Его зад взлетал высоко вверх и опускался вниз. Но поскольку Мелани цепко обхватила его тело ногами, то при каждом ударе она перемещалась вместе с ним туда и обратно, и вся кровать под ними ходуном ходила. Я снова перебралась к изголовью и устроилась попой на подушке. Я увидела, как Леопольд так стиснул вместе обе груди Мелани, что соски оказались совсем рядом, касаясь друг друга, и держал их во рту сразу оба.

Я подняла юбки и решила, что на этом пиршестве мне непременно тоже должно кое-что перепасть. Мелани заметила это и сказала:

– Полижи-ка и её…

Леопольд повернул лицо в мою сторону, я подставила ему свою отверстую раковину, и он без промедления принялся выбивать на моём клиторе такую барабанную дробь, что, откинувшись на спинку кровати, я затряслась от сладострастия. Леопольд был виртуозом этого дела. Языком он умел стучать так же жёстко, как и тем медиатором, которым господь по своей щедрости снабдил его для земной жизни, и таким образом наяривал на мне в том же ритме ту же мелодию, какую внизу исполнял на балалайке Мелани. Я просто не знала, куда мне от блаженства деваться, и изо всех сил сдерживалась до тех пор, пока одновременно не накатило на всех троих.

Леопольд тут же исчез, а мы ещё привели себя в надлежащий порядок, прежде, чем покинуть комнату для прислуги.

На следующее утро после этого, богатого для меня на события дня я отправилась в церковь на исповедь. Помощник священника спросил меня:

– Итак, дочь моя, предавалась ли ты с мужчинами нецеломудренным действиям?..

– Да, – сказала я.

– Ты позволяла сношать себя?..

– Да…

– Брала ли ты мужские половые органы в рот?

– Да…

– Играла ли ты рукой с ними?..

– Да…

– Совершала ли ты ещё что-нибудь?

– Да…

– Что именно?

– Я позволяла также вставлять себе с обратной стороны…

– С обратной стороны?..

– Да…

– Не в анальное ли отверстие?..

– Туда, ваше преподобие…

– Вчера ты забыла об этом упомянуть…

– Ваше преподобие меня об этом не спрашивали…

Он призадумался:

– К сожалению, я и сам об этом запамятовал. Делала ли ты ещё что-нибудь?

– Да…

– Что же ещё, о господи!..

– Я позволила вылизать себе плюшку.

Он строгим голосом произнёс:

– В этом тебе нет нужды исповедоваться, это грехом не было…

– Ваше преподобие, – заметила я, – я имею в виду не вас… Это был кое-кто другой…

Он укоризненно покачал головой:

– Совершала ли ты ещё что-нибудь… может быть, тебя кто-то лизал ещё?..

– Нет, – сказала я, – но вчера после обеда ещё кое-кто меня угостил…

– Кто же?

Он был весьма удивлён.

– Леопольд…

– Кто это такой?..

– Главный официант в ресторане родителей Мелани…

– Так, и каким же образом?

Я чистосердечно исповедалась во всём.

Выслушав меня, он покачал головой:

– Делала ли ты ещё что-нибудь… может быть, играла с женскими грудями или половыми органами?..

– Да… с грудями Мелани, и ещё с множеством других…

– А со своим братом ты вступала в кровосмесительную связь?

Я не понимала, что он имеет в виду, однако ответила «да», чтобы его посердить.

Он ещё раз спросил меня, не раскаиваюсь ли я в совершённых грехах, и я клятвенно его в этом заверила. В качестве епитимьи он наказал мне прочитать много раз «Отче наш», «Ангельское приветствие» и символы веры.

На прощание он сказал:

– Ступай и не греши впредь, грехи твои отпущены. Исправляйся! Если ж тебе всё– таки случится опять впасть в грех, не отчаивайся, приходи ко мне, и я тебя снова очищу. Однако если ты хоть словом обмолвишься об этом с людьми посторонними, ты на веки вечные лишишься спасения души, и черти в преисподней будут поджаривать тебя на раскалённых углях.

Я с лёгким сердцем покинула исповедальню.

Однако в течение нескольких недель я заметила, что преподаватель катехизиса в школе стал как-то странно посматривать на меня. Я боялась его и полагала, что он просто старается придраться ко мне. Однажды, прохаживаясь взад и вперёд между партами, он, проходя мимо меня, неожиданно положил мне на голову руку, так ласково и приветливо, что я от этого прикосновения резко вздрогнула. Затем он погладил меня по спине, продолжая при этом разговаривать с классом. Я почувствовала себя необычайно польщённой и с любовью посмотрела ему вслед.

Во время следующего занятия он проводил опрос. Мы должны были записывать вопросы, которые он нам задавал, а одна из нас всегда находилась на возвышении возле его кафедры, чтобы на эти вопросы ответить. И эти ответы мы тоже должны были записывать. Вначале он вызвал по очереди двух девочек, а затем меня. По его требованию я встала перед ним спиной к учительскому пюпитру, который скрывал от взоров класса нижнюю часть моего тела. Сам он сидел, а я стояла у него между ногами.

– Ты действительно хорошо подготовилась к уроку? – спросил он и взял меня за руку так, чтобы та коснулась ширинки его брюк. У меня даже мысли не возникло, что он сделал это преднамеренно.