Чистилище. Дар учителей Токунов Александр

– Анатолий Ефремович, а как вы думаете, кого сейчас можно отнести к «чистому генотипу»? Я полагаю, немцев? – опять не утерпел Ромашев.

– Не немцев, а арийцев. Немцы произошли от древних германцев. Основу формирования немецкого этноса составили такие германские племена, как алеманны, бавары, франки, саксы, лангобарды, маркоманы, готы, неметы, швабы и другие, заселившие в Средние века территорию нынешней Германии. Сейчас мы знаем фольксдойче, поволжских немцев, балтийских немцев, азербайджанских немцев, баварцев, саксов, швабов, немецких американцев и так далее, а крови в них понамешано всякой, в том числе еврейской. Арийцы же – это не немцы. Рядом не стояли, – пустился в объяснения Бегемот, в юности увлекавшийся расовыми теориями. – Первоначально под арийской расой понимался подтип европеоидной расы, более известный как «нордическая раса». Их родиной считалась Северная Европа. На древнем санскрите слово «арий» означает «достойный, уважаемый, благородный». Впоследствии археологи обнаружили останки древних ариев на севере России. И этим захоронениям больше лет, чем всем тем находкам, которые были сделаны в Европе. Основной постулат нацистской теории Гитлера: арийцы – наиболее чистые и совершенные люди, которые имеют превосходство над всеми остальными. Остальные – неполноценные – должны быть подвергнуты расовой гигиене, что сейчас и сделано в масштабе целой планеты. Ну, это отступление. Почитаем, что Карпов пишет дальше.

Действие вируса на «чистый генотип» позволяет предположить, что можно создать как штамм вируса, так и такой тип антивируса, который будет укреплять или изменять ДНК в определённую такую сторону, что не позволит разрушиться клетке организма. В данный период времени нашей лабораторией проводятся опыты по созданию такого антивируса. Полагаю, что он будет создан через непродолжительное время.

Профессор МГУ Карпов С.И., —

закончил чтение Бегемот. «Чёрт, какое-то дежавю! Будто я уже эту докладную читал. Где и что я мог читать или слышать об этом?»

– Читайте вторую докладную, – прервал размышления Бегемота Ромашев.

Вторая бумага на имя премьера Мышкина была примерно такого же содержания, только ещё включала финансовые расчеты необходимых денежных средств для исследований вируса и производства антидота.

– И как, Алексей Иванович, были выделены денежки? – поинтересовался генерал.

– Я полагаю, что да. Как всегда с задержкой, но были. Тогда это всё оставалось тайной, никто не подозревал о вирусе и работах израильтян, но что деньги для Карпова пришли – это точно. Я был в бухгалтерии МГУ, когда финансисты обсуждали эту тему.

«Вот так и рушатся многие тайны. По верхам – совершенно секретно, в одном экземпляре, а снизу – простое обсуждение, и всё известно», – подумал Буров, а вслух сказал:

– Ну, и почему ты думаешь, что Карпов всё-таки изобрел этот антидот? Он тут совсем об этом не пишет.

– А вот, если теперь соотнести вот эти записи, – Ромашев потряс листками с формулами, – и этими докладными, то вырисовывается такая картина. Вот, смотрите сюда, – Ромашев стал показывать на формулы и рисунки, – вот это ген человека. Вот – этот же ген, но уже изменённый вирусом. Видите? А вот этот же ген после введения антидота. Он почти как первый, но тут некоторые изменения…

– А воссоздать это на практике можешь? – азартно перешёл на «ты» Бегемот.

– Видите ли, – протянул Ромашев, – тут отсутствует целая цепь формул. Видимо, Карпов уничтожил эту страницу и хранит формулы в своей голове, так всего надежнее. Но конечная цепь гена тут представлена. Из этого можно сделать несомненный вывод, что профессор Карпов нашёл рецепт не только самого вируса, но и антидота.

Доктор так сиял, что всякий взглянувший на него мог увериться в совершенной его искренности.

– Анатолий Ефремович, а не заказать ли нам шампанского? – предложил Ромашев. – Ведь это открытие нельзя переоценить. Документы свидетельствуют о величайшем открытии, сделанном профессором Карповым, и нам несомненно надо это отметить.

– Ладно, давай закажем, но только мне виски, я не люблю шампанское, – согласился Бегемот, раздумывая о том, когда лучше доложить Элькину: прямо сейчас, завтра утром или завтра, но после поминок.

Они поужинали. Ромашев не переставал говорить о великом открытии Карпова. Он пел ему такие панегирики, что сомневавшийся ранее Буров все же уверился в гениальности Карпова и его открытия.

– Алексей Иванович, – напутствовал Бегемот Ромашева, – я думаю, мне не стоит тебе напоминать, но наше открытие, – он надавил на слово «наше», – как и открытие Карпова, должно остаться в тайне, пока об этом не разрешит рассказать руководство бункера.

– Конечно, Анатолий Ефремович, конечно! Я могила, никому не скажу, – согласился пьяненький Ромашев.

«Необходимо срочно докладывать Элькину, – решил Бегемот. – Не дай бог этот счастливый болтун что-то кому-нибудь скажет».

Он собрал в папку листы, отобранные Ромашевым, и направился к Элькину.

Помощник вышел из кабинета, отвесив короткий поклон. Клёну было понятно, что все они были на грани, Ильинского с Роговым даже не придётся уговаривать, у них семьи находились в жилом секторе и голодали почти так же, как все, а вся эта камарилья – Элькин, Бегемот и компания – нажирала себя очередной слой жира.

Клён подумал, что неплохо было бы пройтись, и вышел в коридор. Проходя мимо апартаментов Элькина, он заслышал знакомую мелодию: «Тихо как в раю, звёзды над местечком высоки и ярки…» Клён подошел ближе: «Время волосы скосило, вытерло моё пальто». Дверь была приоткрыта: «Только солнце вижу я всё реже, реже…»

Элькин сидел в одиночестве за столом, аудиосистема надрывалась скрипичными звуками. Он допивал уже четвёртую бутылку. Пил не бокалами – стаканами. Заливал свою боль. На столе стояла фотография двенадцатилетней давности: совсем ещё молодая Наташа держит за ручку курчавого подвижного мальчугана, молодой Элькин обнимает Фёдорову за талию. В этом кипрском отпуске они были так счастливы.

Нетрадиционный режиссёр Николай Фёдоров, Натальин муж, был занят съёмками очередного нетрадиционного кинофильма, в котором главная роль была отведена его молодому любовнику. Элькин, Наталка, Димка – как они были счастливы тогда! Элькин видел в пареньке наследника своего дела, того, кто сможет принять его и продолжить…

А теперь у него нет никого… НИ-КО-ГО! Дело жизни пошло под откос, хотя даже эпидемия не смогла его подкосить. Он верил, что Бог помогает избранным, у него было всё: удача, деньги, бизнес. Даже здесь, в бункере, имелись те, кого он мог с лёгкостью эксплуатировать.

Даже если Буров сейчас нароет что-то по поводу антивируса, вряд ли в этом будет какой-то смысл. Элькин уже стар, стар и в одночасье стал одинок, одинок и никому, в общем-то, не нужен. Все, кто его окружает, – лицемеры, им важны только его деньги и расположение. Все стараются держаться поближе, а Дуче – Дуче его предал, в один момент решил всё перечеркнуть – и от братца своего избавиться, чтоб конкурентов было меньше. Соболев тоже преследует лишь свои интересы. На Бурова вроде можно положиться, он же крышевал бизнес «Славянского», умел технично решать вопросы, но…

Теперь всё не имело смысла. И казалось, что нет смысла дожидаться конца этой истории. Для него всё закончилось со смертью Димы и Наташи.

Даже его всегдашний собутыльник Аликберов сегодня отсутствовал. Было одиноко, больно и одиноко. Элькин и не заметил, как привычка выпивать один бокал вина перед сном превратилась в регулярные посиделки за бутылкой, которые оканчивались одинаково: тошниловкой на ночь, головной болью, похмельем и трясущимися руками под утро. Но сегодня он превзошел сам себя, встал в шесть утра, начал похмеляться, и вот уже на столе четыре пустые бутылки.

Раздался вкрадчивый стук в дверь.

– Войдите, – с трудом ворочая языком, пригласил Элькин. Икнул, попытался запить икоту, но в стакане было пусто.

Громадная тень накрыла дверной проём, Элькин испугался, но через несколько мгновений понял, что к нему всего лишь пришёл Бегемот.

Буров тяжёлой поступью вошёл в кабинет и прикрыл за собой дверь.

– Привет, Ароныч! – по-простому поздоровался генерал.

У Элькина хватило сил только кивнуть. Из недр желудка вырвалась длинная протяжная отрыжка.

– Есть хорошие новости! – Буров выложил перед Элькиным несколько бумаг. – Вот докладные записки Карпова на имя президента и премьера.

Элькин лишь неопределённо мотнул головой.

– Вот расчёты и выкладки, – продолжил генерал, – я сам в этом мало что понимаю, но Ромашев уверен, что Карпову удалось синтезировать антивирус. Коля, это наш шанс, понимаешь!

– Кто такой Ромашев?

– Один из эмгэушных учёных, работал с Карповым. Да ты прочти, прочти, там всё ясно и понятно.

Но читать Элькин был не в состоянии, и Бегемоту пришлось пересказывать содержание разговора с Ромашевым. Благо он захватил с собой бутылку коньяка и ему было чем прочистить горло. Увидев коньяк, Элькин стал слушать более заинтересованно. Заметив это, Буров просто плеснул ему в стакан, и разговор пошёл живее. Закончили на том, что прямая линия с Раменками должна дать ответы на все вопросы.

На завтра были намечены большие поминки по убитым. Но Элькин уже поминал их в одиночестве.

– Помянем! – предложил Буров.

– Помянем, – откликнулся Николай Аронович.

Огни казино были притушены, зеркальный потолок – затянут траурной чёрной тканью, которая удачно задрапировала обвалившуюся часть. «Интересно, где они взяли такое количество ткани?» – прикинул на глазок необходимый метраж Бегемот. Зеркальное стекло, застилавшее всю поверхность пола три дня назад, было убрано. Игровые столы и автоматы вынесли, куда точно, Бегемот не знал. Но распоряжение Элькина ликвидировать казино было выполнено точно и быстро. Через всю анфиладу залов были расставлены столы, накрытые белыми скатертями. На столах уже стояли кутья, закуски, салаты и заливное. В стороне официанты разливали по рюмкам спиртное, которым будут обносить гостей трижды по русскому обычаю. По залу, отдавая последние распоряжения, прошёл Бельский.

– Здравствуйте, Григорий Тимофеевич, – протянул руку Буров. – Всё ли готово?

– Здравствуйте, Анатолий Ефремович, – пожал ему руку Бельский. – Полагаю, что да, всё готово. Официанты заканчивают последние приготовления, блюда на кухне уже поспевают. Повара выложат их позже, непосредственно перед подачей на стол. Рекомендую попробовать террин из форели, хрустящие креветки в йогуртовом соусе, семифредо из сельди, антипицолли, эксклюзив «Блю чиз»…

«А более знакомых блюд в меню не будет, что ли?» – отвлёкся от разговора Бегемот.

– А также солянка, курица с грибами и картофелем, блины.

«Ну, слава богу, голодным не останусь», – рассудил генерал, услышав окончание фразы.

В этот момент официанты в чёрных фраках внесли и стали расставлять на столе вазы с блинами: от просто скрученных в трубочки до нарезанных и свёрнутых в замысловатые фигуры. Украшение блинов тоже радовало разнообразием: от простой сметаны до красной и чёрной икры.

– Какая красота! – искренне восхитился Бегемот, всегда любивший вкусно покушать. При этом он не удержался, чтобы судорожно не сглотнуть слюну. Бельский, заметив это непроизвольное движение, махнул рукой официанту. Тот подхватил что-то с барной стойки и мгновенно материализовался возле них.

– Не желаете ли перекусить, Анатолий Ефремович? После завтрака прошло уже достаточно времени.

На тарелке лежали бутерброды с лососиной, осетриной, икрой и колбасой. Бутерброды с колбасой на фоне остальных казались нищенскими. Тем не менее Бегемот выбрал именно их, положил друг на друга и с благодарностью повернулся к Бельскому.

– Ваше место, Анатолий Ефремович, вон в том зале, рядом с господином Элькиным. А теперь разрешите откланяться, мне необходимо ещё раздать кое-какие указания.

Бельский повернулся и направился к лощёному господину, одетому в серый костюм. Господин взял его за локоть и повёл из зала, что-то тихо говоря. Этого типа Бегемот раньше видел только мельком. Кто он, Бегемот не знал, но по его выправке и манере себя держать он предположил, что это военный, скорее всего бывший. А перстень цвета крови и то, с каким подобострастием Бельский слушал его, выдавали его богатство и значимость.

Дожёвывая бутерброд, генерал направился через анфиладу залов вдоль накрытых столов в ту часть, которая предназначалась для руководства бункера. Здесь возле каждого прибора стояли таблички с фамилиями. Буров порадовался, обнаружив табличку со своим именем слева от прибора Элькина. Но тут же огорчился, обнаружив справа табличку с именем Дуче и ненавистного Соболева.

Бегемот отошёл к группке мужчин, одетых во фраки, и дам в чёрных нарядах, но блиставших эксклюзивными дорогими украшениями.

– Ты знаешь, Дмитрий Лаврентьевич, я только тебе скажу по секрету, – известный московский адвокат Бродский приблизил лицо к уху нефтяного магната Жарова, – в Раменках в бункере уже наладили производство антидота!

– Да ты что? Откуда тебе известно об антидоте, Василий Григорьевич? – не понижая голоса, поинтересовался Жаров.

Генерал бочком, насколько позволяла комплекция, протиснулся поближе и стал прислушиваться к разговору. Вся окружающая тусовка тоже повернула головы в сторону беседующих и примолкла.

– Так я же адвокат, ко мне стекается информация из разных источников. Тут есть много моих клиентов, которые мне кое-чем обязаны. Они всегда информируют меня о значимых событиях.

«Ну, Ромашев, болтун! – стал закипать Бегемот. – Хорошо, что я ещё вчера сразу пошёл к Элькину, сегодня бы мог оказаться в дурацком положении».

– Послушай, Дмитрий Лаврентьевич, ты же вхож к Элькину, ты ему намекни, что я ему помогу юридически. Бесплатно, – счёл необходимым добавить Бродский, – разрулю по закону всю эту ситуацию с убийствами.

– Что, Василий Григорьевич, хочешь оказаться в Раменках в первом эшелоне? – прямо спросил догадливый нефтяной магнат.

– Хочу, – не стал юлить адвокат.

Несколько женщин раскрыли зеркальца и стали с сомнением оглядывать себя. Потом они, как по команде, закрыли крышечки и озабоченно отделились от группы. Если бы Бегемот был менее искушён в интригах, он бы мог подумать, что они пошли пудрить носики в женский туалет. Но генерал Буров уже более тридцати лет играл в эти игры, поэтому был уверен, что дамы удалились не за этим. «Словно мухи тут и там ходят слухи по домам, а беззубые старухи их разносят по умам. Слушай, слышал, город строят под землёй?» – почему-то всплыла в памяти Бегемота когда-то слышанная песня. Он не мог вспомнить ни автора песни, ни исполнителя, но эти строчки прицепились к нему, и он не мог от них освободиться. «Надо тоже подсуетиться, оказаться в первых рядах за антидотом», – попытался освободиться от наваждения Бегемот, но в голове продолжало крутиться: «Словно мухи тут и там ходят слухи по домам…» Тьфу ты! – Бегемоту не нравилась не только песня, но и вся эта ситуация. – Надо всё продумать и взвесить, тут что-то не то… «А беззубые старухи их разносят по умам…» Да чтоб тебя!»

В зал вошел Элькин. Буров сразу поспешил к нему. Вчерашние поминки в кабинете отозвались только небольшими мешками под глазами, а так Элькин выглядел уверенно и, как всегда, импозантно: безупречная белая рубашка с неброскими запонками в манжетах с довольно крупными прозрачными камнями, чёрный смокинг и черная бархатная бабочка с заколкой с таким же камнем. Многократно отражённый в них свет люстры продемонстрировал, что эти камни являются довольно крупными бриллиантами неимоверной стоимости.

– Прошу вас, господа. – Элькин повел рукой в сторону стола.

В этот момент в зал вошёл Дуче в сопровождении сына и какой-то красивой девицы. Дуче подошёл к Элькину, обнял его, похлопал по спине. Потом они одновременно сели рядом. К несказанной радости Бегемота, на место, предназначенное Соболеву, сел сын Дуче Альберт, а рядом с ним – эта девица. Генерал вспомнил, что видел её несколько раз в компании Альберта и Ашота. А в ночь убийства в казино – на записи с камер наблюдения, ползущей на коленях за стойку бара в сексапильно задранном платье. «Всю эту ночь она провела только в компании Альберта», – вспомнил записи начальника охраны Бегемот.

Из раздумий его вывел голос Анджея Монахова, который, по-видимому, уже давно держал речь:

– Господа, прошу поднять бокалы и выпить за невинно убиенных Фёдорову Наталью Ильиничну, Фёдорова Дмитрия Николаевича, Тер-Григоряна Роберта Мишаевича, Акимова Павла Александровича… – Монахов продолжал перечисление, а Бегемот переключил свое внимание на вошедшего в зал Соболева. Тот обвёл глазами зал, потом подошёл к барной стойке, взял бокал с коньяком и остался стоять возле неё. – Пусть земля им будет пухом! – с надрывом закончил Анджей.

Все встали и молча выпили. Соболев выпил, заел коньяк блином и сразу же вышел из зала.

После первой народ за столом расслабился, потянулся к закускам и салатам. Бегемот удовлетворенно потянулся к солёным огурчикам и бутербродам с любимой докторской.

Но неугомонный Анджей не дал как следует закусить:

– Господа, а теперь коротко скажет о покойных господин Берберов.

Со своего места поднялся детина под два метра ростом, единственный из присутствующих одетый не во фрак, а в чёрную рубаху и чёрные брюки. Длинные тёмные волосы свисали до плеч, из ворота расстёгнутой на груди рубахи выглядывали три массивные серебряные цепи, которые оканчивались таким же массивным крестом, перекрещенным серпом, молотом и топориком. Это был единственный человек, который, плюя на устои общества, мог явиться на прием в косоворотке и джинсах. Он мог себе позволить всё, что угодно. Его капиталы крупнейшего акционера «Росгаза» и без наличия приличной одежды позволяли ему вести себя как ему хочется, в нарушение всякого этикета. Сейчас он всё же уважил старого друга Элькина, одевшись во все чёрное.

– Ароныч, – обратился он к Элькину, – Гамлет, – повернулся он к Тер-Григоряну, – позвольте выразить вам моё искреннее сочувствие. Я был поражён, когда узнал вначале трагическую новость о смерти Натальи и Дмитрия, а потом о смерти Роберта. Хочу вам, мои друзья, сказать, что как бы ни было вам тяжело, вы и сейчас должны помнить о вашем долге перед нами, простыми обитателями бункера. – «Это он-то простой обитатель – с его миллиардами, вложенными в том числе и в этот бункер», – с сарказмом подумал Бегемот, отвлекаясь от речи. – Пусть земля им будет пухом! – вовремя вынырнул он из своих мыслей, давно привыкший отключаться во время длинных речей и спичей и молниеносно возвращаться обратно.

Все опять поднялись и выпили по второй рюмке. Тут же появились официанты, подавая горячее. «Пусть себе едят террин, семифредо и антипицолли, а мы по-деревенски закусим простой едой, благо, хоть её приготовили». – Бегемот сразу положил себе на тарелку любимой картошечки с мясцом, а сбоку соляночки.

– Господа, господа, – не дал расслабиться Анджей. Но его бесцеремонно прервал Дуче, поднявшийся из-за стола:

– Извини, Анджей, дай мне сказать. – И, не дожидаясь разрешения, начал: – Дорогие мои Наташа, Дима, Роберт! Я прошу у вас прощения за то, что не смог достойно воспитать этого человека, которого считал своим сыном. Я знаю, вы слышите меня! Вы знаете, что, если бы меня кто-то не опередил, я убил бы его собственными руками. Простите меня, дети, жёны, родители пострадавших от рук убийцы. Пусть всем умершим земля будет пухом! – Он стоя выпил, съел блин. – Прости меня, Николай, дорогой… – Он положил руку на плечо Элькину, по его лицу побежали слёзы. Дуче махнул рукой и пошёл из зала. За ним двинулись Альберт и Таша.

Выпив по третьей, народ за столом несколько повеселел. Многие потянулись с рюмками к Элькину, выражать личные соболезнования. Тот опрокидывал одну рюмку за другой, практически не закусывая, всё более и более мрачнея. Он ещё держался, когда Бегемот заметил, что к нему подсел Соболев и что-то ему говорит. Элькин вначале пьяно слушал, было видно, что он не согласен с Соболевым, потом вдруг как-то обмяк, поднялся при поддержке Соболева и вместе с ним вышел из казино.

Уход второго непосредственного родственника умерших внёс существенное оживление в ряды поминавших. Они утратили единство, разбились на отдельные кучки, кое-где зазвучал звон бокалов, а кое-кто даже попытался затянуть песню.

Буров поднялся из-за стола и, тяжело ступая, пошёл к себе.

Было два часа ночи. Клён лежал на узкой кровати в своей комнате. Сразу по прибытии он успел про себя заметить, что матрасы и подушки здесь весьма недурного качества. Такой роскоши не имелось даже в его доме в Исламабаде, хотя человеком он считался небедным. Сразу было видно: люди, которые оборудовали этот бункер, думали о комфорте.

Ему же об этом думать было некогда. Жизнь сложилась по-другому. Он пролистывал брошюру «Джихад ва Шахадат» Али Шариати, напечатанную ещё в 1979 году, во время Исламской революции в Иране – раритетное издание, которое сложно было достать даже в иранских библиотеках. Содержание этой книги было незамысловатым и не представляло для Клёна ровным счётом никакого интереса, но великолепный язык Шариати доставлял ему удовольствие.

Анатолий Квасин, он же Клён, он же Мулла Абдулхак Касури как имам Красной мечети в Исламабаде каждую неделю возглавлял коллективные молитвы и читал проповеди, и это было одним из самых любимых его занятий. К этим проповедям он всегда тщательно готовился и даже иногда репетировал их перед зеркалом. Урду не был его родным языком, и он боялся ошибиться, потерять лицо перед более чем двенадцатью тысячами учеников и учениц медресе Джамия Хафса и Джамия Фаридия. Имам не должен ошибаться.

Формат проповеди нравился ему своей краткостью, тем, что за относительно короткий временной промежуток нужно выделить и донести до слушателей главное, сделав это эмоционально, убедительно, каждый раз овладевая умами и сердцами тысяч людей.

Помимо учащихся медресе и случайных прихожан, среди которых было немало офицеров пакистанской разведки, здание которой располагалось неподалёку от мечети, его проповеди смотрели миллионы людей. Не только в Пакистане и Индии, но и в других исламских и даже европейских странах. Клён оказывал серьёзное влияние даже на абсолютно светский пакистанский истеблишмент, что было, в общем, большой редкостью для религиозных деятелей Пакистана. И одновременно с этим обладал широкой поддержкой городской бедноты, что делало его очень влиятельным и очень опасным для конкурентов как из числа местных политиков, так и западных «партнёров» Пакистана. Красная мечеть создавалась в эпоху войны Советского Союза в Афганистане на деньги саудовских религиозных фондов и в соответствии с требованиями их американских покровителей по подготовке пушечного мяса для моджахедов.

Назначение на должность имама этой мечети в 2008 году имело для Клёна, как для бывшего подполковника КГБ СССР, особое значение. Ещё во время войны в Афганистане в его задачи входила организация информационного и идеологического противостояния противнику. По иронии судьбы, даже приняв ислам, получив пакистанский паспорт и став имамом этой мечети, он, можно сказать, выполнил поручение Партии и Советского правительства. Тем более что отношение к «политическому исламу» в Советском Союзе не было абсолютно негативным. Согласно резолюции XXVI съезда ЦК КПСС, «под лозунгами политического ислама могут зарождаться национально-освободительные движения». Клёну нравилась эта формулировка, потому что она примиряла в его голове имама Абдулхака Касури и подполковника 5-го управления КГБ СССР Анатолия Квасина.

Имам Абдулхак не предал идеалы социализма, но переосмыслил их в соответствии с морально-этической и мировоззренческой концепцией ислама. И воплощал их в жизнь – во всяком случае, в подконтрольных ему медресе, строительных компаниях и фермерских хозяйствах, имущество которых принадлежало его фонду «Амаль». Он выбил оружие из рук капитала и направил его против самого капитала, как сокрушая его идеологически, так и создавая действующую модель социализма в отдельно взятой исламской стране.

Клён ещё раз пролистал брошюру, не вчитываясь в текст, захлопнул её и положил на тумбочку, стоявшую рядом с кроватью. В какой-то момент его пронзила мысль о том, что всё, что он так долго накапливал, кануло в Лету за несколько дней. Но, с другой стороны, волею Всевышнего власть капитала повержена. Это открывает совершенно новые перспективы по созданию общества, построенного на идеалах ислама и идеях социальной справедливости. Здесь и сейчас может быть построен коммунизм. И ровным счётом ничего не могло и не должно было помешать подполковнику Квасину в достижении этой цели.

Что касается исламской общины, то она не исчезла даже здесь, в бункере, с ним находилась группа его последователей, около семидесяти человек – целеустремлённое и дисциплинированное сообщество, в котором каждый знал своё место и свою роль, которой Всевышний удостоил их. Клён чувствовал каждый миг, он чувствовал его пульс, настроение каждого из своих учеников. Каждую секунду он осуществлял чёткий и неусыпный контроль над их деятельностью, словно матка в гигантском термитнике, он, хранивший в своей голове объединённую несокрушимую мощь ислама и марксистско-ленинского учения, был готов произвести на свет десятки тысяч новообращённых членов.

Пока Элькин и компания набивали животы деликатесными продуктами, люди Абдулхака, словно рабочие термиты, в абсолютной темноте обустраивали сектор УЛЬТРА, ориентируясь на задачи не сегодняшнего, но завтрашнего и послезавтрашнего дня. Даже находясь в экстремальных обстоятельствах, он и не думал менять привычный режим работы.

Клён встал с кровати и пересел за добротный сталинский стол. Из кармана длинной рубахи-курты он вынул старый ключ, которым открыл первый ящик стола и извлёк из него старый телефонный аппарат белого цвета с изображением красной звезды. Набрал на диске цифру «пять», через полминуты ожидания на том конце сняли трубку.

– Клён, – уведомил он эфир.

– Крошка, – ответил женский голос.

– Кубика в комнату!

– Jawohl[14], – ответили на том конце.

Он положил трубку, убрал аппарат обратно в стол и закрыл ящик на ключ. Затем откинулся на спинку стула и, глядя в стену, стал поглаживать зелёное сукно стола. Он отметил про себя, что свет лампы очень удачно падает на дверь и на кровать, оставляя его самого в темноте.

В дверь постучали. Клён извлёк серебряные карманные часы, наследие колониальной Индии, принадлежавшие ранее навабу[15] провинции Синд. Их особенностью было то, что стрелки двигались в обратную сторону, согласно причудливому пожеланию заказчика: он, как и Клён, хотел противопоставить себя неумолимо надвигающейся экспансии усреднённой и обезличенной западной культуры. Клён откинул крышку и, посмотрев на циферблат, отметил про себя: семь минут.

– Сахиб? – послышался из-за двери вкрадчивый голос.

Клён не отреагировал.

Постучали снова, но теперь стуки чередовались с определённой ритмичностью и напоминали азбуку Морзе.

– Войдите, – негромко сказал Клён, сунув правую руку под стол.

Электромагнитный замок разблокировал дверь, и гость ввалился в комнату.

– Ассаляму алейкум ва рахматуллахи ва баракятуху!

– Алейкум ассалям, – спокойно ответил Клён, сложив руки домиком на столе. – Можете присесть на кровать, наидрагоценнейший.

Клёну претили все эти пышности и красивости, ему не нравилось, когда его называли «ваша светлость» или «светлейший имам», но приходилось терпеть: таковы были причудливые правила элементарной восточной вежливости. За многие годы они стали для него вполне привычны.

– Благодарю вас, светлейший имам. Что-то вы немного взволнованы сегодня…

– Благодарю вас за то, что вы в столь тяжёлых обстоятельствах и в столь неудобное время соизволили облагодетельствовать визитом своего покорного слугу, – ответил Клён. – Вы так настойчиво случались в мою дверь, что, полагаю, ваша безграничная мудрость уже успела осветить не только моё скромное жилище.

– Лишь мудрость Аллаха безгранична, да будет он славен и велик, о Светлейший!

– Альхам дулилля, хвала Всевышнему! Но в следующий раз я попросил бы вас соблюдать предписанные меры предосторожности. Потому что даже те чрезвычайные обстоятельства, в которых мы оказались, не избавляют нас от их соблюдения.

– Приношу свои искренние извинения и припадаю к вашим стопам.

– Благодарю, увольте меня от этого, – попросил Клён, – такого поклонения заслуживает лишь Всевышний.

Кубик молитвенно воздел руки, прошептал слова молитвы.

– За допущенный проступок вы будете наказаны в установленном порядке. – Клён придвинулся к собеседнику, вынырнул из тени, извлёк из-под стола блокнот с вставленной в него ручкой. – Теперь приступим к обсуждению наших дел. Вы знаете, что господин Элькин сегодня, вернее уже вчера, проводил поминки по убитым при стрельбе в казино. Нынешние условия не позволяют хранить продукты как следует.

– Да, я знаю, – ответил Кубик, – но серьёзных последствий, я думаю, не будет.

– Вы уверены в этом, о мой премудрый советник?

– Мы приняли все меры, насколько это возможно в нынешней ситуации.

– Какие могут быть последствия? – уточнил Клён.

– Вы имеете в виду политические последствия, ваша светлость?

– Ладно… опустим этот вопрос. Вы завершили подготовительные мероприятия к сеансу связи с Раменками?

– Шильдкнаппе должен был всё подготовить, включая образцы речи, – с гордостью ответил Кубик. – Мы запаслись ими ещё в Исламабаде, во время того самого визита…

Клён помнил тот визит. Тогда Мышкин посетил Исламскую республику Пакистан с официальным визитом, обсуждался широкий спектр вопросов, в том числе сотрудничество в сфере науки и образования. А Клён в ту пору был министром образования Пакистана. Этот визит российского премьера был большой политической победой Клёна, и он воспользовался плодами этой победы сполна. Помимо протокольной встречи он имел двухчасовую беседу с российским премьером с глазу на глаз как доверенное лицо премьер-министра Пакистана Хашима Хана. Как опытный разведчик, Клён моментально срисовал Мышкина: темперамент, привычки, манера разговора. Мышкин был максимально открыт, ведь он воображал себя представителем одной из передовых европейских держав с амбициями великой цивилизации в одной из варварских исламских стран. Клён позволил ему в полной мере ощутить свое величие. Про себя Клён тогда подумал, что российский премьер в общем-то неплохой человек, оптимистичный и добрый, но гораздо лучше он смотрелся бы на посту заведующего кафедрой или максимум декана юридического факультета одного из российских вузов, нежели на посту премьер-министра. Клён преподнёс ему в подарок последнюю модель смартфона, которую недавно начали выпускать в Пакистане на одном из заводов, принадлежавших фонду «Амаль». Они вместе с любопытством тыкали в сенсорный экран телефона, вдохновенно рассуждая о преимуществах и недостатках смартфонов и других гаджетов. Особо перспективной Мышкину казалась одна из разработок американского поискового гиганта. Премьер также продемонстрировал кое-какие приватные фотографии из своей фотогалереи на Фейсбуке. Расстались очень тепло, Мышкин даже оставил свой личный мобильный номер и е-мэйл.

– Скажите, многоуважаемый, вам удалось что-то разузнать о судьбе российского премьера?

– К сожалению нет, ваша светлость. Известно лишь, что его последнее местоположение было в некоем подземном бункере района «Раменки» города Москвы.

Клён прекрасно понимал, о каком бункере идёт речь. Информация о подземном городе ходила в Конторе ещё с конца семидесятых. Даже один из известных бардов знал, что «город строят под землёй, говорят, на случай ядерной войны».

– Во время пребывания наших людей в МГУ получилось ли у них связаться с этим бункером?

– Нет, к сожалению, никто не ответил.

– Что касается радиопередатчика: Кондору удалось выполнить мою просьбу? – поинтересовался Клён.

– Разумеется, ваша светлость. – Кубик протянул Клёну маленький листок с хаотичным набором цифр, видимо, вырванный из блокнота.

Клён придвинул бумажку к себе, открыл блокнот, взял ручку и, разделив числа по группам, стал отмечать схожие элементы. Всех действий собеседника Кубик видеть не мог, так как сидел в полутьме, но было очевидно, что тот читает некий шифр.

– Какие новости? – с нескрываемым любопытством спросил Кубик.

– Всё лучше, чем я предполагал, но не буду обнадёживать вас раньше времени. Замечу только, что вашими важнейшими задачами являются организация бесперебойной работы радиостанции дальнего радиуса действия и мониторинг радиоэфира. Выполнение этого задания я поручаю Шильдкнаппе, вы будете анализировать и обобщать результаты и докладывать мне ежедневно в это же время. Есть ли какие-нибудь проблемы в обеспечении наших сотрудников? Я организовал регулярные поставки с продуктового склада ВИП-сектора. Ваша задача – проявлять должную осторожность и соблюдать режим секретности. Кстати, мебели хватило?

– Всего вполне достаточно, ваша светлость. Согласно вашему указанию, семейным парам созданы наиболее комфортные условия.

– Как ситуация с оружием? – поинтересовался Клён.

– К сожалению, до сих пор нам не удалось получить прямого доступа к арсеналу, его контролируют люди Соболева. Однако мы предприняли некоторые меры на случай беспорядков в бункере.

– Меня это не устраивает. В течение двух-трёх дней мы должны установить полный контроль над арсеналом и получить доступ к тяжёлому вооружению. Вы должны просчитывать и тот расклад событий, при котором Соболев может не вернуться обратно в бункер. Без него военные станут слабо контролируемы и опасны. В такой ситуации нам нужно будет в кратчайшие сроки восстановить порядок во избежание больших потерь.

– Но как это сделать, ваша светлость? – спросил Кубик. – Только вы с вашей проницательностью…

– А вы здесь зачем? Вот и думайте над этим. Поделитесь нашими продуктами с бойцами Соболева, задобрите их. А дальше, за несколько часов до акции, получите оружие – якобы для выполнения задачи на поверхности. Поняли меня?

– Слушаю и повинуюсь.

– Тщательно продумайте детали, это очень важно. – Клён полистал блокнотик, потом, подняв голову, спросил: – А где списки всех проживающих на территории больницы, которые вы должны были подготовить?

– Всё уже исполнено, как вы и велели. – Кубик протянул ему пачку листов А4. Клён пролистал их, водя ручкой по графам напечатанных на них таблиц.

– Та-ак… Данаифар… – ненадолго задержался на одной из граф, просматривая информацию, затем переместился дальше. – Сколько у нас детей?

– Детей до четырнадцати лет – пятьдесят шесть человек.

– Этого недостаточно для выживания популяции, нужно исправить. – Клён пристально посмотрел в глаза Кубику. – Для этого есть только один проверенный способ.

Кубик продолжал непонимающе смотреть на него.

– Пускай наши сёстры напрягутся! А что? Мужья рядом, врачи есть, а то только тушёнку зря поедают. К слову о врачах… Я переговорил с Цессарским о создании полноценной службы медицинской помощи в бункере. Вот список оборудования, которое он просил установить в секторе УЛЬТРА. – Клён вырвал из своего блокнота листок и передал его Кубику. – Большая часть ресурсов есть здесь, но кое за чем придётся выходить на поверхность. Это, кстати, хороший повод для того, чтобы лишний раз получить оружие. Поручение самого Соболева, понимаете ли. Здесь неподалёку были расположены два крупных кардиологических центра со всем стационарным оборудованием и тому подобным, поищите там. Программа максимум – организовать там опорный пункт.

– Ваша светлость, вы как всегда необыкновенно проницательны.

– Такой же проницательности я ожидаю и от вас. Установка указанного оборудования позволит нам начать первый этап исследований вируса, на основании которого мы сделаем дальнейшие шаги и предпримем необходимые меры по адаптации к новым условиям существования. И ещё: жду от вас и Клебанова предложений по организации обучения детей. Срок – завтра, в это же время. И ещё: съездите завтра в торговый центр с людьми Соболева и ещё раз проверьте и пересчитайте наши продуктовые запасы. На основании этого подготовьте справку о запасах продуктов питания – завтра к часу дня для совещания у Цессарского. Пожалуй, на сегодня всё, пока свободны.

– Благодарю вас за то, что не обделили своим вниманием вашего покорнейшего слугу, – рассыпался в привычных любезностях Кубик.

– Да, и ещё. – Клён откинулся на спинку стула. – За нарушение режима секретности нашей работы получите пятнадцать ударов плетью. Храни вас Бог!

– Храни вас Бог, ваша светлость.

Кубик вышел и осторожно закрыл за собой дверь.

Несколько минут Клён пребывал в задумчивости, сидя на стуле, но тут раздался сигнал по телефону местной связи – с ним пытался связаться кто-то из ВИП-сектора. Клён выждал некоторое время, пропустив первый звонок, но, когда позвонили второй раз, решил поднять трубку.

– Здорово, Костик! – услышал он в трубке бодрый голос Соболева.

– Да… эм, да, доброй ночи… – специально протянул Клён, чтобы сымитировать сонливость.

– Не спится тебе, я смотрю. Ночные гости замучили.

Клён помолчал.

– Зайдёшь?

Соболев сделал длинную паузу, по-видимому, он был раздражён.

– Ладно, жди.

Примерно через пять минут, услышав звук шагов в коридоре, Клён нажал на кнопку открывания дверного замка. В комнату влетел Соболев, одетый в простой камуфляж. Клён обратил внимание, что оружия у него нет. В первые секунды Соболев не заметил Клёна, находившегося в тени; тот приподнялся и, перегнувшись через стол, протянул обе руки для рукопожатия.

– Привет, Константин Фёдорович! Какая у вас рубашечка интересная.

– Спасибо, у вас тоже.

– Присаживайтесь, Дмитрий Оттович.

Клён указал на кровать. Соболев сел, согнув прикроватную лампу таким образом, чтобы её свет не бил ему в глаза.

– А может, стакан воды? – с загадочной улыбкой спросил Квасин.

– Ты, я смотрю, уже обжился.

– А что, не должен был?

– Ты прекрасно понимаешь, о чём я, – с нажимом произнёс Соболев.

– Если честно, пока нет… – На лице Квасина сохранялась всё та же загадочная улыбка.

Соболев влез за пазуху и извлёк оттуда «зиг-зауэр 226» с глушителем.

– Вот те раз! – с неподдельным удивлением воскликнул Клён. Его правая рука уже лежала на рукояти его собственного именного пистолета Макарова, спрятанного под столом.

– Не морочь мне голову!!! – заорал Соболев – Ты что-то задумал, но я пока не могу понять, что. Собираешься исламскую революцию устроить в пределах отдельно взятого бункера?!

– Какая революция, дорогой? – Квасин умело сымитировал кавказский акцент, театрально раскинув руки.

– Как ты понимаешь, дорогой, мы это нашли не в оружейной комнате, а прямо на кухне ВИП-сектора, под декоративной обшивкой. И кто же это у нас такой любитель немецкого оружия, мать его?!

– А… – удивлённо протянул Клён. – Ну, это может быть кто угодно.

– Не может быть, Константин Фёдорович, не может быть! Вот возьмём мы сейчас, проверим этот пистолетик на отпечаточки пальцев, и я зуб тебе даю – найдём там Мать, ну или Крошку, на худой конец.

– Ну, можете проверить, – спокойно предложил Квасин.

– Ты понимаешь, на какой риск я пошёл, приглашая тебя сюда… Костик? – прошипел генерал. – Да ещё и со всей этой твоей шоблой? Хотя ты один стоишь всей «Аль-Каиды» вместе взятой. Пойми: та поддержка, которую я тебе оказываю, не означает того, что кто-то хочет здесь применить твои идеи на практике. Скажу больше, – прищурился Соболев, – меня от них воротит! Всё, что я делал для тебя раньше, я делал ради Родины, ну и ради нашей с тобой старой дружбы. Именно ради этого я общаюсь со всеми этими крошками, кубиками, кондорами. В обычной жизни я послал бы их на хер. Здесь не БДСМ-клуб для радикальных исламистов. Ни я, ни все остальные, по большей части, не хотят ни для себя, ни для своих детей того будущего, которое ты собираешься им навязать!

– Ну, навязывать я пока ничего и никому не собираюсь, – спокойно произнёс Квасин, – однако если тебя интересуют мои планы на будущее, мы можем поговорить об этом. У тебя-то какой план, Дмитрий Оттович?

Соболев сжался и промолчал.

– Ты хоть понимаешь, что если мы будем жить так, как сейчас, то вряд ли протянем даже полгода. Вот подумай: какого будущего ты хочешь для своих детей? Да, кстати, у тебя же их нет!

– Но это не значит, что… – задумчиво произнёс Соболев.

– Это значит, что мы должны избавиться от балласта, который тянет нас ко дну, – с нажимом произнёс Квасин. – Это значит, что мы должны справедливо перераспределить ресурсы внутри нашего сообщества. И это значит, что мы должны создать научную и производственную базу для нашего выживания и выживания будущих поколений. Не всё ещё потеряно. Как, кстати, продвигаются дела с подготовкой поездки в Раменки? – перевёл разговор на другую тему Клён.

Соболев ещё не успел остыть и некоторое время не отвечал: видимо, сказывалась усталость.

– Всё, в общем, готово, – мрачно произнёс он наконец.

Квасин откинулся на спинку стула:

– Я готов помочь всем, чем смогу.

– Да ничего мне от тебя не нужно, – устало сказал Соболев, – занимайся своим делом.

– Своим – это каким? – поинтересовался Клён. – Могу у вас в комнате убраться, не желаете?

Соболев резко поднялся с кровати и бросил пистолет на стол:

– Да пошёл ты…

И пошёл в выходу, Клён едва успел нажать кнопку электромагнитного замка, прежде чем Соболев ухватился за ручку. Тот остановился в дверном проходе и язвительно бросил:

– Передавай привет своим крошкам, скажи, чтобы поменьше долбились там наркотой, а то, говорят, их там плющит вовсю.

– Что, простите? – недоумённо поинтересовался Клён.

Но Соболев уже ушёл. Дверь автоматически захлопнулась за ним, Квасин с тяжёлым сердцем убрал «зиг-зауэр» в ящик стола и отошел ко сну. До утреннего намаза оставалось полчаса.