Абуталиб сказал… А записал Расул Гамзатов (сборник) Гафуров Абуталиб

Крыло Джабраила

Пришла весна. На склонах гор, обогретых солнцем, зазеленела трава. Потолок в нашей сакле блестел от сажи и копоти. Черные гроздья сосулек свисали с потолка там и тут. С сосулек капали черные капли. Мои сестры старались найти такое место, где на них не капало бы. Они перебирали и теребили свалявшуюся за зиму шерсть из матраса и весело мечтали:

– Скоро появится в горах нувши[1].

А для меня весна означала, что скоро мы отправимся с отцом куда-нибудь на заработки. И действительно, вскоре отец мне сказал, что завтра пойдем в Костек и наймемся месить саман. Мать проводила нас до противоположного склона. Она бросилась обнимать меня и сказала:

– Да будет дорога удачной! Да будете вы укрыты подолом пророка и крылом Джабраила!

В Темир-Хан-Шуру мы пришли очень поздно. Знакомых там у нас не было. Мы стали искать ночлег. Один хромой человек сжалился над нами и сказал:

– Идите со мной, я пущу вас, переночуете у меня.

У него у самого была одна комната с сырым полом. Тут же находились горн, мехи и разные инструменты, целая гора ведер, ожидающих ремонта. Рядом – солома для постели, прикрытая сверху паласом, и доска, служащая перегородкой между постелью и остальной частью дома. Под потолком, на стенах, всюду висела паутина, такая толстая от дыма и сажи, что годилась бы на веревки. Хромой хозяин посадил нас на старые ведра и стал готовить ужин на горне, раздувая его мехами. После ужина стали укладываться спать. Хозяин достал еще один палас, чтобы было чем укрыться. Края паласа были подогнуты и зашиты, чтобы не поддувало сквозь бахрому. Палас был даже украшен вышивкой. Но пахло от него словно от старого пьяницы. Отец, который был не чувствителен к запахам, и тот сказал, что палас словно облили уксусом. Тем не менее мы все улеглись рядком и накрылись этим паласом. Хозяин, как бы поняв, что палас показался нам грязным, виновато проговорил:

– Укрыться необходимо. А то к утру будет холодно, вы простудитесь.

– Скажите хоть, как звать-то вас, добрый человек? – спросил отец.

– Меня зовут Джабраил.

Тогда я быстро повернулся к отцу и прошептал:

– Утром, когда мать провожала нас, она сказала, чтобы нас укрыло крыло ангела Джабраила. Ее молитва услышана богом. Он исполнил ее просьбу. Вот нам Джабраил, вот нам и крыло Джабраила – этот роскошный палас.

Все засмеялись. Я и сам засмеялся. Но все же второй раз ночевать под таким крылом я бы не хотел.

Рассказ подмастерья о том, почему он три раза в один год наелся досыта

Однажды, после того как мы с отцом кончили месить саман, я бродил по базару в Кумухе. Я остановился около медника, торговавшего своей посудой, и залюбовался его изделиями. Кувшины горели, как солнце, но больше всего меня удивляли разные узоры и линии на них, нанесенные молоточком чеканщика. Я долго стоял около кувшинов, и медник заметил меня.

Оказывается, он нуждался в подмастерье, поэтому ласково и обходительно со мной заговорил. Он расспросил меня, кто я, откуда и чем занимаюсь? Что я умею делать?

– Ходил с отцом в Костек, и там мы заготавливали саман. А сейчас ничего не делаю и не знаю, чем бы заняться.

– Тогда тебе повезло. Как раз мне нужен подмастерье. Скоро мы отправимся в Дженгутай. Если согласен идти с нами, назови свою цену и собирайся. Мы научим тебя делать такие же кумганы, кувшины, тазы. Мы сделаем из тебя хорошего мастера.

Я отправился в Дженгутай, договорившись работать подмастерьем за двадцать рублей в год.

В Дженгутае, кроме моего хозяина, было еще пятнадцать медников, имевших свои мастерские, и у каждого было по два подмастерья. Все они были чумазые, потому что с утра до ночи терли медь. Стук молотков в этих мастерских начинался с раннего утра и заканчивался к одиннадцати вечера. Мастера стучали молотками, а подмастерья скоблили, чистили, оттирали. Пот капал на тряпку, которой подмастерье оттирал медь.

Ночью, когда заканчивались работы, еще труднее, чем медную посуду, приходилось отмывать свои руки. Не скоро из-под зеленой окиси и черной окалины появлялась белая кожа рук.

Мастера хвалили только бывших своих подмастерьев. Только и слышно было, что такой-то подмастерье, который умер, был проворным, такой-то старательным, такой-то мало ел. О нас, живых подмастерьях, никто не говорил, что мы старательные, честные, не жалеем сил, нас только ругали. Если совсем уж нечего делать, заставят очищать наковальню, лишь бы не сидели сложа руки. Больше всего мастера боялись, как бы мы не научились их делу.

Муку на хинкалы они всегда выдавали сами, боясь пересыпать лишнего. Один подмастерье рассказал мне, что в прошлом году он был сыт только три раза. Первый раз в праздник байрам. Второй раз, когда мастер сварил котел хинкалов, но в это время пришли дальние почетные гости, и пришлось готовить для них лучшую еду, а котел уже готовых хинкалов отдали подмастерьям. В третий раз он был сыт потому, что понесла лошадь. Но это целая история. Подмастерье рассказал эту историю так.