Дочь палача Пётч Оливер

Эпилог

Воскресным днем в июле 1659 года палач с лекарем сидели на скамейке перед домом возле пруда. С кухни разносился аромат свежеиспеченного хлеба. Анна Мария готовила обед. Она обещала жаркое из заячьих потрохов с ячменем и свеклой — любимое блюдо мужа. В саду близнецы Барбара и Георг играли со старшей сестрой. Магдалена натянула на голову чистую простыню и, разодевшись, как водяной из Леха, гонялась за ними по цветущим лужайкам. Дети убегали от нее с визгом и хохотом и заскакивали в дом в поисках материнской защиты.

Якоб Куизль наблюдал за происходящим и задумчиво курил трубку. Он наслаждался летом и делами занимался лишь по необходимости. Раз в неделю убирал мусор с улиц; если погибала лошадь, разделывал ее; или же кто-нибудь приходил к нему за мазью от болей и колик… За последние два месяца Якоб заработал столько, что мог позволить себе немного безделья. За казнь бывшего солдата Кристофа Хольцапфеля он получил аж десять золотых гульденов! Ландскнехта, пойманного сразу после приезда графа, колесовали. Толпа ликовала. На глазах у собравшихся палач переломал ему руки и ноги, привязал к колесу и выставил рядом с эшафотом. Хольцапфель кричал еще два дня, потом палач наконец сжалился и придушил его.

Труп убитого на стройке Андрэ Пиркхофера подвесили на цепях рядом со своим земляком. Так же поступили с трупом Кристиана Брауншвайгера, которого напуганные люди до сих пор звали дьяволом и при этом трижды крестились. После того как обугленное тело, усохшее до размеров детского, вытащили из катакомб, вход в них засыпали окончательно. Губы преступника сгорели, и кожа на голове сморщилась, так что зубы теперь выпячивались в оскале. Кости на левой руке белым выделялись на фоне почерневшего мяса, и люди утверждали даже, что он взмахнул ею на виселице. Через две недели от тела остался лишь скелет с натянутой на него кожей, но по приказу совета его оставили висеть для устрашения, пока он не начал разваливаться.

Четвертого солдата, Ганса Ноэнляйтнера, так и не нашли. Его, скорее всего, унесло по реке в сторону Аугсбурга, где он пошел на корм рыбам. Но для палача это не имело никакого значения. В общем и целом Куизль заработал за эти два месяца больше двадцати гульденов. Этого должно было хватить надолго.

Симон глотнул кофе, который любезно сварила ему Анна Мария. Крепкий и бодрящий напиток разгонял усталость, накопившуюся в теле. Предыдущая ночь оказалась напряженной. В Шонгау свирепствовала лихорадка. Ничего серьезного, но люди просили индийского порошка, которым лекарь лечил всех с прошлого года. Даже отец, похоже, убедился наконец в его эффективности.

Симон взглянул на палача. Он пришел с новостями, которыми поскорее хотел поделиться со своим другом и наставником.

— Я заходил сегодня к Августинам, — сказал он как можно небрежнее.

— Ну и? — спросил Куизль? — Чем занят этот пижон? С тех пор как его отец умер, я уже с месяц ничего о нем не слыхал. Говорят только, что дела он ведет великолепно.

— Он… болен.

— Летняя простуда? Волею Господа, пусть попотеет и позябнет подольше.

Симон покачал головой.

— Кое-что посерьезнее. На коже у него появились красные пятна, и они всё увеличиваются. Во многих местах тело потеряло чувствительность. Думаю… у него проказа. Видимо, подцепил ее в последней поездке в Венецию.

— Лепра? — Палач помолчал некоторое время, а потом громко расхохотался. — Лепрозный Августин! Кто бы мог подумать? Что ж, ему остается только порадоваться, что лечебницу скоро достроят. Сначала этот шут громит больницу, а потом его же туда и упекают… И пусть потом не говорят, что Господь несправедлив!

Симон невольно усмехнулся. Но в голову тут же полезли дурные мысли. Георг Августин был плохим человеком, безумцем и детоубийцей; ко всему прочему, он и лекаря пытал. Ожог на бедре болел до сих пор. Тем не менее Симон даже самому страшному своему врагу не пожелал бы такой болезни. Георг медленно сгниет заживо.

Чтобы разогнать эти мысли, юноша сменил тему:

— А насчет женитьбы Магдалены и палача из Штайнгадена… — начал он.

— Что такое? — проворчал Куизль.

— Вы это серьезно решили?

Палач сделал затяжку и заговорил лишь через некоторое время:

— Я ему отказал. Девка слишком упряма. Он этого не заслужил.

Губы Симона растянулись в улыбке. В животе словно узел развязался.

— Куизль, я вам так…

— Заткнись! — перебил его палач. — А то я и передумать могу.

Потом он встал и, направившись к двери, молча поманил за собой Симона.

Они прошагали через пропахшую свежим хлебом гостиную и вошли в каморку палача. Куизль, как обычно, сгорбился перед низкой дверцей. Симон последовал за ним в святая святых дома, благоговейно посмотрев на громадный шкаф, доходивший до потолка. Сокровищница, подумал Симон. Полная медицинских знаний, накопленных за целый век…

У лекаря тут же возникло желание открыть шкаф и порыться в книгах и пергаментах. Он двинулся к нему и едва не споткнулся о маленький сундучок, оставленный посередине каморки. Тот был изготовлен из полированной вишни и обит серебром. Сбоку висел крепкий замок, из которого торчал ключ.

— Открой его, — проговорил палач. — Он твой.

— Но… — начал Симон.

— Считай это наградой за свои труды, — бросил Куизль. — Ты помог мне освободить дочь и спасти женщину, которая приняла на свет моих детей.

Симон склонился над сундучком и открыл его. Крышка отошла с тихим щелчком.

Внутри лежали книги. Не меньше дюжины. Все в новом издании. «Описания хирургических инструментов» Шультета, книга по акушерству швейцарца Якоба Руфа, все работы Амброзия Парэ в переводе на немецкий, «Великое врачевание» Парацельса в кожаном переплете и с иллюстрациями…

Симон листал их и перелистывал. В руках у него было сокровище много ценнее того, что они нашли в катакомбах.

— Куизль, — промямлил он. — Как мне вас отблагодарить? Это слишком! Они… стоят целое состояние!

Палач пожал плечами.

— Монетой больше, монетой меньше… Старик Августин все равно не заметил.

Симон испугано выпрямился.

— Так вы…

— Думаю, Фердинанд Шреефогль одобрил бы меня, — сказал Куизль. — К чему церкви или толстосумам столько денег? Они все равно пылились бы что у них, что в той дыре. А теперь проваливай и читай, пока я не пожалел.

Симон сложил книги, запер сундук и ухмыльнулся.

— Можете в любое время попросить у меня несколько книг. Если мы с Магдаленой…

— Каналья! Пошел вон!

Палач дал ему подзатыльник, так что Симон чуть не перелетел вместе с сундуком через порог. Лекарь побежал вдоль реки по Кожевенной улице к городу, потом по булыжной мостовой Монетной улицы и свернул в тесные зловонные переулки, пока наконец не добрался, запыхавшийся, до дома.

Ему сегодня многое предстоит прочитать.

Вместо заключения

Я не помню, когда в первый раз услышал о Куизлях. Мне, наверное, было лет пять или шесть, когда моя бабушка впервые испытующе стала меня разглядывать — тем разборчивым взглядом, которым она до сих пор делит все наше семейство из двадцати отпрысков на Куизлей и не-Куизлей. Я не знал тогда, был ли этот Куизль чем-то хорошим или не очень. Мне оно казалось неким свойством, редким цветом волос или другим определением, о котором я доселе не ведал.

Куизльскими в нашей семье с давних пор считаются такие внешние признаки, как вздернутый нос, густые темные брови, могучее телосложение и буйнорастущие волосы. А кроме этого, еще и музыкальные или творческие способности, а также чувствительность или даже нервозность. К ним же относят замкнутость, склонность к выпивке и известная доля меланхоличности. Описание Куизлей, оставленное кузеном моей бабушки, страстно увлеченным генеалогией, звучит немного иначе: «скривленные ногти (как когти)» и «сентиментален, хотя и грубоват временами». В целом не очень-то приятный образ, но семью, как известно, не выбирают.

Именно кузен бабушки много позже посвятил меня в тему казней и пыток. Мне исполнилось двадцать, когда на столе у нас дома оказалась стопка пожелтевших бумаг. По этим потрепанным, пропечатанным мелким шрифтом документам Фритц Куизль и собрал данные о наших предках. Среди них нашлись черно-белые фотографии орудий для пыток и меча Куизлей (его в 70-е украли из краеведческого музея Шонгау, и больше о нем никто не слышал), мастерское свидетельство двухсотлетней давности, выданное моему предку, последнему шонгаускому палачу Иоганну Михаэлю Куизлю, а также перепечатанная на машинке газетная статья и родословное древо в метр длиной. Я услышал, что в государственной библиотеке Баварии сохранились магические книги моего далекого прародителя Йорга Абриля, и узнал, что династия Куизлей была известнейшей династией палачей Баварии. По одному только процессу над ведьмами в Шонгау в 1589 году на совести моего грозного предка было, предположительно, более шестидесяти казненных женщин.

С тех пор меня не переставала занимать история моей семьи. Когда Фритц Куизль умер, его жена допустила меня в его сокровищницу: в тесный кабинет, до потолка заваленный пыльными папками и книгами о палачах. В маленькой комнатке стопками стояли ящики, набитые родословными и копиями церковных книг, некоторые из них датировались шестнадцатым веком. По стенам висели фотографии и портреты давно почивших предков. Фритц Куизль создал картотеку родственников в тысячи записей! Имена, род деятельности, даты рождения и смерти…

На одной карточке значилось мое имя, на другой — имя моей дочери, которая появилась на свет годом раньше. Рита Куизль вписала имя уже после смерти своего мужа.

На этом родословная пока прерывалась.

При взгляде на все это меня пробирала легкая дрожь, но при этом я чувствовал что-то родное. Словно меня приняли своим в некое большое сообщество. Изучение родословных в последнее время становится все более популярным. Причина, возможно, лежит в том, что в этом все усложняющемся мире мы пытаемся создать некую видимость родного очага. Ведь семьи наши уже не такие большие. Человек все чаще чувствует себя отчужденным, чем-то преходящим, что несложно потом заменить. Изучение родословной дает ему ощущение бессмертия. Умирает один, но род продолжает существовать.

Временами я рассказываю моему семилетнему сыну о его необычных предках. При этом кровавые подробности я опускаю. Для него они своего рода рыцари, что звучит, в общем-то, лучше, нежели палачи. На стене в его детской висит коллаж из фотографий давно почивших родственников. Прародители, прапрадеды, дяди, тети, их племянники и племянницы… Иногда по вечерам он просит рассказать о ком-нибудь из них, и я рассказываю ему истории, какие знаю. Красивые, грустные, жуткие. Для него семья — это надежный оплот, союз, который связывает его со множеством людей, которых он любит, которые любят его. Я слышал, что в седьмом колене все люди на земле родственники. Отрадное в чем-то предположение.

Данная книга является романом, а не научным исследованием. По возможности я старался опираться на достоверные источники. Тем не менее для сюжета многое приходилось упрощать. Для пытки даже в те тяжелые времена требовалось несколько больше документов, и никто, скорее всего, не позволил бы судебному секретарю вроде Иоганна Лехнера господствовать в Шонгау. В действительности городскими делами управляли члены совета и бургомистр, а вовсе не представитель курфюрста.

В окрестностях Шонгау нет так называемых катакомб, хотя в Баварии таковые есть повсеместно. Их предназначение так и не выяснили.

В отличие от лекаря Симона Фронвизера, персонаж Якоба Куизля исторически достоверен, так же, как и его жена Анна Мария и дети: Магдалена, Барбара и Георг. Большинство Куизлей слыли начитанными людьми, и даже за пределами города были известными врачевателями. По этой же причине многие ученые доктора вставляли им палки в колеса и постоянно на них доносили. Один из моих прародителей жалуется в письме, что ему не позволили сдавать медицинский экзамен. Одно это показывало, что о нем думали врачи в академиях!

Все, что написано в этой книге о пытках, соответствует современным научным исследованиям и положениям. Не берусь утверждать, что мой предок мог подобным образом вступиться за знахарку. В любом случае, так я это себе представил. Он все-таки мой прапрадед, а яблоко от яблони, как известно, недалеко падает.

Множество людей внесли свой вклад, чтобы эта книга увидела свет. Прежде всего хотел бы поблагодарить управляющего округа Шонгау Гельмута Шмидбауэра, который предоставил необходимые данные, Франца Грунднера из городского музея Шонгау, профессора фрау Кристу Хабрих из Немецкого музея истории медицины, Риту Куизль, которая любезно пропустила меня в архив мужа, моего брата Мариана, вдохновителя и первого корректора, моего отца за советы в области медицины и латинского языка. И в заключение, хотя и не в последнюю очередь, мою жену Катрин, которая вечерами смело продиралась по этим страницам — и зарабатывала на пропитание, чтобы я смог осуществить мечту своей молодости.