Жатва Герритсен Тесс
– Думаешь, мне докладывают? – проворчал штурман. – Они называют мне время прибытия. Я ложусь в дрейф и жду. Вот и все.
Он щелкнул тумблером на пульте. Прожектора погасли. Верхняя палуба снова погрузилась в темноту.
Яков прижался к стеклу рубки. Вертолета как не бывало. Куда ни глянь – ночной океан.
Алешка все еще плакал.
– Хватит нюни распускать, – одернул его штурман, слегка хлопнув по плечу. – Будущий мужчина, а ведешь себя как истеричная баба.
– Вертолет этот… он зачем прилетал? – спросил Яков.
– Я же тебе сказал: мне сообщают лишь время прибытия. Но не цель.
– А цель какая? – не отставал мальчишка.
– Я не спрашиваю. Я делаю то, что мне велят.
– Кто?
– Пассажиры из отдельной каюты на корме.
Штурман оторвал Якова от окна и подтолкнул к двери:
– Вам спать пора, а мне еще работать надо.
Яков пошел вслед за Алешкой, но его взгляд упал на экран радара. Сколько раз он глазел на этот экран, завороженный кружением зеленой линии. Линия и сейчас его завораживала, но, помимо нее, Яков заметил в верхнем углу экрана белое пятнышко.
– Это что, другой корабль? – спросил Яков, указывая на радар.
Когда линия прошла через пятнышко, оно стало еще белее.
– А что же еще? – нехотя ответил штурман. – Выметайтесь!
Мальчишки шумно спустились на верхнюю палубу. Яков снова задрал голову. В капитанской рубке все так же кружилась зеленая линия радара. И все так же у окна стоял штурман и смотрел на океан. Он всегда смотрел на океан.
– Теперь я знаю, куда полетел вертолет, – сказал Яков.
На завтраке не было Петра и Валентина. К этому времени новость об их ночном отъезде уже разошлась по каюте Якова. Его совсем не удивляло, почему ребята сидят за столом насупленные и молчат. И они, и он сам недоумевали, почему этих двоих выбрали первыми? Петра, не сговариваясь, причисляли к отбросам и считали, что он застрянет в каком-нибудь американском детдоме. Или случится чудо (Яков слышал о таких чудесах), и найдется американская семья, готовая взять умственно отсталого парня. Валентин, с которым они познакомились в Риге, был вполне смышленым мальчишкой. Симпатичным, вежливым. Только ребята помладше знали, что он тайный извращенец. Когда в каюте гасили свет, Валентин часто забирался к какому-нибудь мелкому в койку, причем без трусов. Залезет и шепчет: «Чувствуешь? Тебе нравится, что он у меня такой большой?» А потом заставлял их разные гадости делать.
Но теперь и Валентин, и Петр отправились к новым родителям, которые их выбрали. Так мальчишкам сказала Надия.
Получалось, все остальные – просто отбросы.
Днем Яков с Алешкой вылезли на палубу и легли там, где ночью садился вертолет. Оба всматривались в яркое синее небо. Ни облаков, ни вертолетов. Ребята пригрелись на солнышке. Их даже потянуло в сон.
Яков лежал, закрыв глаза, чтобы в них не било солнце.
– Я тут вот о чем подумал, – сказал он. – Если мать у меня жива, я не хочу, чтобы меня американцы усыновляли.
– Померла твоя мать.
– Может, и не померла.
– Тогда что ж она за тобой не приезжала?
– Мало ли почему? А вдруг она меня сейчас ищет? И не знает, что я далеко, болтаюсь по океану и меня только с радаром можно найти. Я скажу Надии, чтобы отвезла меня назад. Не хочу я новую мать.
– А я хочу, – признался Алешка. Он помолчал и вдруг спросил: – Может, со мной не все в порядке?
– Не считая того, что ты у нас тормоз? – рассмеялся Яков.
Алешка не отвечал. Яков приподнялся на локте. Алешка сидел, закрыв лицо руками. У него тряслись плечи.
– Ты никак ревешь?
– Не реву.
– Ревешь. Я же вижу.
– Нет.
– Ну что ты как маленький? Я же пошутил. Никакой ты не тормоз.
Алешка свернулся плотным калачиком. Он плакал, хотя и беззвучно. Яков это видел по Алешкиной груди, судорожно хватавшей воздух. Яков не знал, как поправить дело. Сказать еще что-нибудь обидное? Иногда помогает. Например, назвать его тупой девчонкой. Или плаксой. Но, подумав, Яков решил не шутить. Алешкино поведение уже не казалось ему смешным. Наоборот, где-то он даже испугался, потому что таким Алешку видел впервые. Ну, пошутил. Глупо пошутил. Неужели Алешка не догадался, что это шутка?
– Пошли вниз. Покачаемся на твоей веревке, – предложил Яков и локтем двинул Алешке по ребрам.
Алешка тоже двинул его локтем, причем сердито. Потом вскочил на ноги. Его красное лицо было залито слезами.
– Да что вообще с тобой такое? – не выдержал Яков.
– Ну почему они выбрали этого дебила Петьку, а не меня?
– Меня они тоже не выбрали, – напомнил Яков.
– Но у меня-то все в порядке! – закричал Алешка и бросился вон с палубы.
Яков замер. Он смотрел на культю левой руки, затем сказал вслух:
– У меня тоже все в порядке.
– Мой конь угрожает твоему слону на третьей клетке, – сказал судовой механик Кубичев.
– Вы всегда так ходите. Могли бы и тактику сменить.
– Я доверяю испытанной тактике. До сих пор мы с ней тебя обыгрывали. Давай, парень, ходи. Нельзя весь день думать над одним ходом.
Яков повернул шахматную доску и поглядел на нее сначала под одним углом, затем под другим. Представил, что черные пешки – это его армия. Хорошо экипированная, построенная в ожидании приказов.
– За каким чертом ты доску двигаешь? – удивился Кубичев.
– Да вот смотрю… У королевы борода. Вы замечали?
– Тоже мне, нашел бороду, – проворчал механик. – Это называется жабо. Воротник такой. Ты ходить собираешься?
Яков поставил ферзя на место и потянулся к коню. Поставил, снова поднял. Переместил и опять взял фигуру в руку. Вокруг грохотали адские дизеля.
Кубичев больше не следил за ним. Механик листал журнал, разглядывая вереницу улыбающихся женских лиц. Сто самых красивых женщин Америки. Он то и дело хмыкал и бормотал:
– И это у вас называется красота?
Или:
– Да я б своему псу не дал такую трахнуть.
Яков снова взялся за ферзя и сшиб им слона Кубичева, стоявшего на четвертой клетке.
– Я походил.
Кубичев взглянул на доску и язвительно усмехнулся.
– Ну сколько можно наступать на одни и те же грабли? Зачем ты так рано ходишь ферзем?
Отбросив журнал, механик потянулся к своей пешке. Тогда-то Яков и заметил женское лицо на журнальной странице. Светлые волосы. Один локон повторяет изгиб щеки. Грустноватая улыбка. И глаза, смотрящие не на тебя, а сквозь тебя.
– Это моя мама, – сказал Яков.
– Что?
– Это она. Моя мама!
Яков рванулся к журналу, повалив ящик, служивший им столом. Доска опрокинулась. Кони, слоны и пешки разлетелись в разные стороны.
– Да что с тобой сегодня, парень? – спросил Кубичев, выхватывая журнал.
– Отдайте! – кричал Яков.
Он отчаянно вцепился в руку механика, требуя отдать ему материнское фото.
– Отдайте!
– Парень, ты совсем спятил! Это же не твоя мать!
– Моя! Я помню ее лицо! Она совсем как на этой картинке!
– Хватит мне руку царапать! Слышишь?
– Отдайте журнал!
– Хорошо. Теперь послушай, что я скажу и покажу. И мозги включить не забудь. Сейчас ты убедишься, что это вовсе не твоя мать.
Кубичев поправил ящик. Потом разложил журнал.
– Теперь видишь?
Яков смотрел на лицо с глянцевой страницы. Точно такое же он видел во сне. И наклон головы. И ямочки в уголках рта. Даже ее волосы были освещены с той же стороны, как в его сне.
– Это она. Я видел ее лицо.
– Так ее лицо все видели. – Кубичев ткнул пальцем в иностранную надпись под снимком. – Здесь написано: Мишель Пфайффер. Она актриса. Американская. У нее даже имя нерусское.
– Но я ее знаю! Я видел ее во сне!
Кубичев засмеялся:
– И ты, и любой озабоченный подросток. – Он сощурился, оглядывая разбросанные по полу фигуры. – Смотри, какой ты мне бардак устроил. Хорошо, если все пешки отыщутся. Ты фигуры разбросал, тебе их и собирать.
Яков не шевельнулся. Он смотрел на светловолосую женщину и вспоминал, как она ему улыбалась во сне.
Поняв, что мальчишка за фигурами не полезет, Кубичев выругался вполголоса и полез сам. Он ползал на четвереньках, вытаскивая шахматы из-под агрегатов своего дизельного хозяйства.
– Думаю, ты просто где-то видел ее лицо. Может, по телевизору. Или в журнале. А потом забыл. Вот она тебе и приснилась.
Кубичев вернул на доску ферзя и двух слонов, затем плюхнулся на стул. Его лицо раскраснелось, а бочкообразная грудь тяжело вздымалась.
– Знаешь, парень, мозг – загадочная штучка. – Механик постучал себе по макушке. – Особенно по части снов. Так перемешает реальность с выдумкой, что уже сам не знаешь где что. Мне тоже разные сны снятся. Например, сижу я за столом, а там – любая жратва, какую только душа пожелает. А потом просыпаюсь – и я по-прежнему на этом дерьмовом корабле.
Кубичев потянулся к журналу, вырвал страницу с Мишель Пфайффер и протянул Якову:
– Держи. Забирай.
Яков взял страницу, не сказав ни слова. Он лишь сжимал глянцевый лист и смотрел на красивое женское лицо.
– Нравится считать ее своей мамкой – валяй, никто не запрещает. Пацаны устраивают штучки и похуже. А теперь собери остальные фигуры… Эй! Яшка! Ты куда намылился?
Сжимая глянцевый журнальный лист, Яков опрометью бросился вон из дизельного ада.
На палубе он встал у перил, подставив лицо ветру. Ветер трепал лист, норовя смять. На женских губах, раскрытых в полуулыбке, появился излом.
Яков впился зубами в уголок листа и порвал журнальную страницу надвое. Этого было недостаточно. Совсем недостаточно. Мальчишка тяжело дышал. Где-то близко были слезы, но он не плакал. Яков молча снова и снова рвал журнальную страницу на все более мелкие куски. Он был похож на зверя, зубами разрывающего добычу. Ветер подхватывал бумажки и уносил в океан.
От большой страницы остался последний кусочек. Глаз. Ветер и пальцы Якова создали под глазом вмятину в форме звездочки. Она блестела на солнце, похожая на слезинку.
Яков выбросил и этот кусочек. Ветер тут же подхватил бумажку, и вскоре она исчезла в океанских волнах.
15
Он прикинул ее возраст. Где-то под пятьдесят. У нее было худощавое, высохшее лицо женщины, чей гормональный фон давным-давно успокоился, блеск молодости погас. По мнению Бернарда Кацки, это обстоятельство еще не лишало женщину привлекательности. Сексуальность – это не только сияние кожи и волос, но и острота языка, глубина глаз. Кацка встречал немало семидесятилетних женщин, которых никак не назовешь скучными, бесцветными старухами. К их числу относилась и его тетка Маргарет, остававшаяся старой девой. После смерти Энни они очень сблизились. Он с нетерпением ждал еженедельной встречи с Маргарет и их разговоров за чашкой кофе. Вероятно, это очень удивило бы его молодого коллегу Лундквиста. Тот придерживался традиционно мужских взглядов и считал: менопауза – финишная черта женщин, и те из них, кто ее пересек, не заслуживают его внимания. Мужчинам незачем тратить энергию и сперму на женщину, вышедшую из репродуктивного возраста. Неудивительно, что Лундквист обрадовался намерению Кацки побеседовать с Брендой Хейни. Он считал умение разговаривать с климактерическими и постклимактерическими дамами особым даром своего старшего коллеги. Во всем убойном отделе только Кацка обладал терпением и способностью их выслушивать.
Именно этим Кацка и занимался, вот уже пятнадцать минут смиренно внимая нелепым и чудовищным обвинениям, которые выдвигала Бренда Хейни. Следовать за ходом ее рассуждений было занятием нелегким. Женщина смешивала мистику с реальностью, ухитряясь в одной фразе собрать небесные послания и шприцы с морфином. Будь сама Бренда симпатичнее и добрее, Кацка даже подивился бы полету ее фантазии и парадоксальным суждениям. Увы, от голубых глаз Хейни не веяло теплом. Женщина была рассержена, а рассерженные люди не бывают привлекательными.
– Я об этом уже говорила в клинике. Обратилась прямо к мистеру Парру, их президенту. Он мне пообещал провести расследование, но прошло уже пять дней, и никаких результатов. Я звоню туда каждый день, и каждый день его секретарша мне говорит: «Расследование продолжается». Но сегодня я решила, что с меня хватит, и обратилась в полицию. Даже у вас от меня пытались отмахнуться. Направили к долговязому молодому парню. Какой мне смысл говорить с ним? Я верю в непосредственное обращение к высшим силам. Я постоянно обращаюсь к ним. Каждое утро, когда молюсь. А в данном случае высшая сила – это вы.
Кацка подавил улыбку.
– Мне ваша фамилия встречалась в газете, – продолжала Бренда. – В связи с тем мертвым доктором из Бейсайда.
– Вы имеете в виду доктора Леви?
– Да. Вот я и подумала: раз вы уже знаете, как обстоят дела в их больнице, с вами я и должна говорить.
Кацка едва не вздохнул, однако сумел удержаться. Люди типа Бренды сочтут это признаком усталости. Или, хуже того, скуки.
– Вы позволите взглянуть на письмо?
Бренда достала из сумочки сложенный лист. На нем была всего одна машинописная строчка: «Ваша тетя умерла не своей смертью. Друг».
– Оно было в конверте?
Бренда достала конверт, где стояли ее имя и фамилия, тоже отпечатанные на машинке. Заклеенный клапан конверта был надорван.
– Кто бы мог прислать вам это письмо? – спросил Кацка.
– Понятия не имею. Вероятно, одна из медсестер. Словом, человек, которому что-то известно.
– Вы говорили, что у вашей тети был рак в последней стадии. Она ведь могла умереть и естественным образом.
– Тогда зачем присылать мне письмо? Кто-то знает правду, но боится заявить о ней сам. Но этот человек хочет торжества правды. Я хочу того же.
– Где сейчас находится тело вашей тети?
– В морге «Сад успокоения». По-моему, клиника подозрительно быстро отправила туда ее тело.
– А кто принимал решение? Должно быть, кто-то из ваших общих родственников?
– Тетя перед смертью оставила распоряжение. Так мне сообщили в их больнице.
– Вы говорили с лечащими врачами вашей тети? Может, они смогли бы прояснить ситуацию?
– Я предпочитаю с ними не говорить.
– Почему?
– В этой ситуации они не вызывают у меня доверия.
– Понимаю.
Кацка все-таки вздохнул. Он вынул ручку, открыл записную книжку, нашел чистую страницу.
– Пожалуйста, назовите мне имена всех врачей, имевших отношение к вашей тете.
– Главным у них там доктор Колин Уэттиг. Но все решения принимал не он, а его ординатор. Вот за нее вам и стоит взяться.
– Ее имя?
– Доктор Ди Маттео.
– Эбигайл Ди Маттео? – удивленно переспросил Кацка, поднимая глаза на Бренду.
На лице Бренды заметно прибавилось недовольства.
– Вы ее знаете? – осторожно спросила Бренда.
– Приходилось говорить. Но совсем по другому вопросу.
– Надеюсь, ваше впечатление о ней не повлияет на расследование этого дела?
– Никоим образом.
– Вы уверены?
Бренда смерила его долгим взглядом. У кого-то такой взгляд наверняка вызвал бы раздражение. Кацка умел владеть собой и сейчас удивлялся, почему эта особа ему так неприятна.
Мимо стола прошел Лундквист, наградив шефа сочувственной улыбкой. Если бы не Кацка, ему пришлось бы самому говорить с Брендой. Парню было бы полезно поупражняться в вежливости и сдержанности. С этим у Лундквиста пока обстояло неважно.
– Мисс Хейни, я всегда стараюсь быть объективным, – заверил Кацка.
– Тогда повнимательнее присмотритесь к этой Ди Маттео.
– Но почему именно к ней?
– Потому что это она хотела смерти моей тети.
Обвинения Бренды отдавали надуманностью и пристрастностью. Кацка не верил в их серьезность. Но письмо – это уже не из области мистики и домыслов. Письмо существовало на самом деле, равно как и тот, кто это письмо прислал. Возможно, все было делом рук самой Бренды. Люди, жаждущие внимания, выдумывают штучки и похлеще. Кацке было легче поверить в авторство Бренды, чем в ее утверждение, будто Мэри Аллен умертвили врачи.
Его жена умирала медленно. За долгие недели, когда он почти ежедневно приезжал к ней в больницу, Кацка хорошо познакомился со спецификой палат для раковых больных. Он собственными глазами видел сострадание медсестер и решимость врачей-онкологов. Они знали, когда продолжать битву за жизнь пациента. Они знали, когда эта битва уже проиграна и страдающему, измученному пациенту не нужны дополнительные дни или недели жизни. Незадолго до смерти Энни Кацка сам хотел, чтобы она поскорее оставила этот мир. Ее страдания делались все невыносимее, и, если бы тогда врачи предложили ему такую возможность, он бы согласился. Но никто из врачей даже не намекал на подобное. Рак и так убивал людей достаточно быстро. Какой врач захотел бы рисковать своей карьерой, чтобы ускорить кончину обреченного пациента? И даже если врачи Бейсайда решились на такой шаг, можно ли квалифицировать его как убийство?
После визита Бренды Хейни Кацка с большой неохотой поехал в клинику Бейсайд. Он был обязан задать несколько вопросов. Информационная служба больницы подтвердила дату смерти Мэри Аллен, которую ему назвала Бренда. Причиной смерти значилась карцинома, давшая метастазы по всему организму. Больше ничего работник службы сообщить Кацке не могла. Доктор Уэттиг, с которым он намеревался поговорить, работал в операционной и едва ли освободился бы в течение ближайших нескольких часов. Тогда Кацка отправил сообщение на пейджер доктора Эбби Ди Маттео.
Она позвонила почти сразу.
– Здравствуйте, доктор. Это детектив Кацка. На прошлой неделе мы с вами уже беседовали.
– Да, я помню.
– У меня к вам ряд вопросов по другому делу. Где я могу с вами встретиться?
– Я в медицинской библиотеке. Наш разговор надолго?
– Постараюсь не злоупотреблять вашим временем.
В трубке послышался ее вздох, затем вымученное:
– Ладно. Библиотека на втором этаже, в административном крыле.
У Кацки был достаточный опыт разговоров с людьми. Обычно люди (подозреваемые не в счет) очень охотно говорили с полицейскими из убойного отдела. Им было любопытно узнать об убийствах и о специфике работы полицейских. Изумляли вопросы, которые ему задавали. Даже благообразные старушки и те жаждали подробностей, и чем более кровавых, тем лучше. Но доктор Ди Маттео еще тогда удивила его искренним нежеланием говорить. Интересно почему?
Медицинская библиотека находилась между отделом обработки данных и финансовым отделом. Несколько рядов книжных стеллажей, стол библиотекаря, полдюжины читательских кабинок, сгруппированных у одной стены. Доктор Ди Маттео стояла возле ксерокса, собираясь скопировать очередную страницу журнала по хирургии. На соседнем столе высились стопки уже сделанных копий. Кацку удивило, что врач занимается типично канцелярской работой. Удивила его и одежда Эбби: блузка с юбкой. Он считал, что в клинике все хирурги носят зеленые костюмы – своеобразную хирургическую униформу. При первой встрече Эбби Ди Маттео показалась ему привлекательной женщиной. Сейчас, видя ее в этой юбке, подчеркивающей фигуру, с волосами, раскиданными по плечам, Кацка изменил свое мнение. Доктор Ди Маттео была по-настоящему красивой женщиной.
Эбби подняла голову, слегка кивнув в знак приветствия. Только тогда Кацка заметил еще кое-какие отличия от той встречи. Сегодня доктор Ди Маттео держалась нервозно, если не сказать настороженно.
– Я почти закончила, – сказала она. – Еще одну статью скопирую, и все.
– Вы сегодня не дежурите?
– Почему вы так решили?
– Я думал, хирурги постоянно ходят в своих зеленых костюмах.
Эбби перевернула страницу, прижала ее крышкой и нажала кнопку копирования.
– У меня сегодня нет операций. Вот и полезла в дебри медицинской литературы. Доктору Уэттигу предстоит конференция. Он попросил меня подобрать материал.
Она снова опустила голову, словно ксерокс был сложным устройством, требовавшим ее предельного внимания. Когда аппарат выдал последние страницы, Эбби отнесла их на стол, попутно взяв степлер. Кацка выдвинул стул и сел.
– Появились новые сведения? – по-прежнему не глядя на него, спросила Эбби.
– По делу доктора Леви? Увы, нет.
– Я пыталась вспомнить еще какие-то подробности, но так и не вспомнила.
Собрав несколько листов, Эбби просунула их в пасть степлера и резко нажала рычаг.
– Я пришел сюда не по делу доктора Леви, – сказал Кацка. – Совсем по другому делу, связанному с одним из ваших пациентов.
– Да? – Эбби сунула в прорезь новую стопку листов. – И о каком пациенте мы говорим?
– О какой-то миссис Мэри Аллен.
Рука Эбби на мгновение застыла в воздухе, затем со всей силой надавила рычаг степлера.
– Вы ее помните? – спросил Кацка.
– Да.
– Насколько я знаю, она умерла на прошлой неделе. Здесь, в Бейсайде.
– Совершенно верно.
– Вы подтверждаете ее диагноз – метастатическую недифференцированную карциному?
– Подтверждаю.
– То, что у пациентки был рак в последней стадии, оканчивающейся смертью, – это вы тоже подтверждаете?
– Да.
– В таком случае смерть миссис Аллен была ожидаемым событием?
Эбби медлила с ответом. Не такой вопрос, чтобы его долго обдумывать. Ее молчание насторожило Кацку.
– Я бы сказала так: да, ее смерть была ожидаемым событием, – тщательно подбирая слова, произнесла Эбби.
Ему показалось, она догадывается, что он за ней пристально наблюдает. Кацка молчал. Он по опыту знал, как неуютно становится людям от такого молчания.
– Но можно ли считать смерть миссис Аллен в каком-то смысле необычной? – тихо спросил Кацка.
Только сейчас Эбби подняла на него глаза. Она сидела неподвижно. Она почти застыла.
– Необычной… в каком смысле?
– Обстоятельства смерти. То, как она умирала.
– Позвольте узнать, почему вы меня об этом спрашиваете?
– К нам обратилась родственница миссис Аллен, у которой есть опасения на этот счет.
– Вы говорите о Бренде Хейни? О ее племяннице?
– Да. Она думает, что ее тетка умерла по причинам, не связанным с болезнью.
– Вы что, пытаетесь превратить смерть миссис Аллен в убийство?
– Я пытаюсь установить, есть ли в обстоятельствах смерти миссис Аллен моменты, требующие полицейского расследования. Как вы считаете, есть?
Эбби молчала.
– Бренда Хейни получила анонимное письмо. В письме утверждалось, что смерть миссис Аллен не была вызвана естественными причинами. У вас есть основания… любые основания… предполагать, что это действительно так?
Кацка предвидел несколько вариантов ответа. Эбби могла рассмеяться и назвать его вопрос нелепым. Она могла сказать, что у Бренды Хейни не все в порядке с головой. Наконец, Эбби могла удивиться и даже рассердиться, что ее вынуждают отвечать на подобные вопросы. Все это было бы вполне нормальной, предсказуемой реакцией. Однако Кацка никак не ожидал услышать то, что он услышал.
Эбби вдруг побледнела.
– Детектив Кацка, я отказываюсь отвечать на ваши дальнейшие вопросы, – тихо произнесла она.
Едва полицейский ушел из библиотеки, Эбби в панике бросилась к ближайшему телефону и послала Марку сообщение на пейджер. К счастью, он сразу же ей позвонил.
– Этот детектив опять приходил, – прошептала она в трубку. – Марк, они знают про Мэри Аллен. Бренда успела сунуться в полицию. Коп расспрашивал меня об обстоятельствах смерти Мэри.
Читать бесплатно другие книги:
