Импровиз. Сердце менестреля Русанов Владислав

all'improvviso

Разговение после Великого Поста всегда сопровождалось в Аркайле пирами и народными гуляньями. Кстати, Великим он звался не из-за длины – пост, предшествующий адвентам, тянулся гораздо дольше, – а из-за особой строгости. Не есть от рассвета до заката, пить только воду. После наступления темноты не вкушать того, что двигалось при жизни, и ни капли жира. Прямого запрета на вино и пиво церковники не накладывали – оно как-то не попадало под строки канонического Писания, но, мягко говоря, не приветствовали. Да и прихожанам не сильно хотелось надираться без закуски. Ну, разве что некоторым из них, которых способна исправить только могила.

В этом году на весеннее разговение герцог припас для горожан нечто особое. Жителей Аркайла было трудно удивить казнями головорезов и убийц, не пронять выступлениями известных менестрелей и циркачей. А вот порадовать толпу казнью известного во всех двенадцати державах менестреля не додумался еще никто.

Несмотря на то что глашатаи не обходили город, не выкрикивали на каждом углу о предстоящем событии, известие о грядущей казни Ланса альт Грегора облетело весь город. С утра на площади перед собором Святого Кельвеция собралось неимоверное количество народа. По крайней мере не находилось такого количества желающих поглазеть ни на похороны Лазаля или Гворра, ни на коронацию Айдена. Не говоря уже о каких-то менее значимых в жизни герцогства событиях. Кстати, архиепископа Гурвика нимало не заботило, что казнь состоится прямо напротив храма. Вседержитель погиб за спасение человечества. Разве может смерть одного человека каким-то образом ущемить Веру? Тем более что против этой веками освященной традиции не протестовал никто из предшественников иерарха.

Свежесрубленный помост украсили флагами с гербом правящего Дома. На желтых полотнищах шевелились черные единороги, будто неслись куда-то вскачь по золотым пшеничным полям. В толпе, которая становилась чем ближе к назначенному событию, тем плотнее, сновали продавцы холодного взвара и подогретого вина, пресных лепешек, считавшихся в большей части двенадцати держав символом разговения, и сладостей – вываренных в меду орехов, сушеного винограда, загущенной патоки, айа-багаанские редкости, название которых не всякий житель Аркайла мог запомнить и выговорить. Правда, последние покупали все больше дворяне – простолюдинам заморские угощения не по карману. Откуда-то доносились звуки скрипки и свирели: уличные фигляры не упускали возможности заработать пару «башенок», наигрывая мелодии, придуманные великим Лансом альт Грегором. На взгляд Регнара, искажали музыку до неузнаваемости. В любом случае он не собирался давать им даже затертую и зеленую медяшку.

Маг-музыкант пришел на площадь рано – едва ли не в числе первых – и бесцельно бродил, не находя себе места. В голове не укладывалось, что Ланса альт Грегора сегодня не станет. Они дружили лет тридцать или даже больше. Трагерская академия музыки. Туда отбирали самых талантливых мальчиков, но и тех, за кого платили родные, тоже не отказывались брать. Их с Лансом отобрали придирчивые наставники. Десяток из двух сотен юных наследников аркайлских домов. К тому же шестеро мальчишек, родителям которых достаток позволял потешить самолюбие – ведь так приятно говорить всем друзьям и знакомым, что твой сын учится клавикорду у великого маэстро Ливарелло или скрипке у самого Никласа альт Дро. Невольно Регнар улыбнулся. Эти строгие учителя немало попили у него крови, но после уроков с юным Адраном он их понимал и в какой-то мере сочувствовал.

За пять лет, проведенных в стенах Академии, из шестнадцати аркайлцев осталось семеро. Два года не доучился Коэл альт Террил. Из-за темной истории, подробности которой друзья стеснялись расспрашивать, Дом Радужной Рыбы разорился, утратив и доходы, и земли, и влияние в державе. Отец Коэла запил и погиб на дуэли, если таковой можно считать пьяную драку в одной из придорожных харчевен. Старший брат, наследовавший главенство в Доме, напрямую заявил, что не собирается оплачивать времяпровождение молодого бездельника, а если мальчишка хочет чего-то добиться в жизни, пусть учится владеть шпагой как следует и поступает на военную службу. Коэл, который к тому времени уже раз пять или шесть сбегал из Академии, горя желанием попасть на любую, самую завалящую войну (и это против двух раз Ланса, который не отличался покладистостью и прилежанием), пришел от слов брата в неописуемый восторг. Попрощался с друзьями и ушел, не дождавшись даже утра следующего дня. Вновь они встретились уже через пять лет, в Аркайле. И там дружба продолжилась.

В юности и молодости их называли «неразлучной тройкой». И в глаза, и за глаза. Они и в самом деле не расставались. Несмотря на совершенно разные натуры, на несхожесть отношения к жизни, к сюзеренам, к женщинам, к вину, к войне и тому подобное… Конечно, Коэл и Ланс ходили на войну. Годам к тридцати альт Террил успокоился, осел в городе, женился, поступил на службу в стражу, где довольно быстро, благодаря ответственности и не показной, а истинной преданности, получил офицерское звание. Мягкий Регнар, не любивший споры, не терпевший жестокость, стал больше времени проводить наедине со своими мыслями и жил от бала до бала, полностью отдаваясь любимой музыке. Ланс же кутил, гулял, вызывал и принимал вызовы, соблазнял красоток и скрывался от сильных мира сего. Каждый жил своей жизнью, но все равно друзья время от времени встречались и радовались каждому случаю, как зеленые юнцы. И вот теперь из тройки останутся только двое.

Маг-музыкант не мог не признать – из них троих альт Грегор был самым непредсказуемым, самым отчаянным, самым бесшабашным и самым талантливым. Он был душой их тесного сообщества единомышленников. И теперь ему отрубят голову по надуманному обвинению. Регнар верил, что Ланс не мог убить наследника Гворра. Точнее, не так… Регнар верил, что Ланс не заколол бы Гворра кинжалом в подворотне. Дать пощечину при всей знати Аркайла? Без сомнения. Вызвать на дуэль? Да запросто. Но предательский удар… Нет. Даже будучи смертельно пьяным, менестрель всегда помнил и соблюдал писаные и неписаные законы дворянской чести. Неписаные даже больше уважал.

По мере того как горожане прибывали на площадь, настроение Регнара все ухудшалось и ухудшалось. Раздражали веселящиеся простолюдины – жрущие, пьющие, хохочущие. Доводили до бешенства праны, улыбающиеся и раскланивающиеся при виде придворного мага-музыканта. Еще два дня назад они даже не взглянули бы в его сторону, а, столкнувшись нос к носу, сделали бы вид, что не заметили. От вида церковников, с постными рожами спешащих куда-то по делам, сами собой сжимались кулаки. А на четверку браккарских моряков, тоже вздумавших поглазеть на казнь, он едва не набросился. Спасла лишь привычка не действовать сгоряча. Иначе вооруженные тесаками островитяне покрошили бы мага, как кочан капусты. Но как же он ненавидел в тот миг браккарцев! Все зло в мире от них, от этого торгашеского, хитрющего, подлого народца, не думающего ни о чем, кроме наживы.

Сжимая до боли в пальцах рукоять шпаги, Регнар развернулся к светловолосым морякам спиной и прошел шагов десять, ничего перед собой не замечая. Но, видимо, что-то в его лице заставляло горожан расступаться и освобождать дорогу.

Наконец колокол клепсидры пробил половину второй стражи.

Дальний край толпы, с той стороны площади, куда впадала, будто река в море, улица Единорога, заволновался. По людскому скоплению пробежала рябь, как от брошенного в воду камня. Привстав на цыпочки, Регнар увидел желтые сюркотты стражников. Не городских, те предпочитали простую и обыденную одежду, удобную для блуждания по ночным переулкам, а дворцовых. Вооруженные протазанами подчиненные Коэла растолкали зевак, создавая «живой коридор», по которому прошел сам альт Террил в сопровождении двух десятков стражников с гизармами, а с ним капитан гвардейцев, Деррик альт Горран с двумя десятками своих людей, в камзолах, расшитых серебряной нитью, в желтых шляпах с черными перьями и при шпагах. Они живо выстроили двойную цепь вокруг помоста: гвардейцы внутри, а стража снаружи.

«Они что, думают, Ланса захотят освободить? – подумалось Регнару. – Прямо из-под палаческого топора»?

Коэл и пран Деррик стояли рядом. Капитан гвардии – бледный и даже слегка зеленоватый, словно с перепоя. Лицо каменное, взгляд поверх голов. У альт Террила, напротив, на щеках полыхали алые пятна, вызывавшие в памяти лица умирающих от чахотки. Время от времени его губы кривились от сдерживаемых страданий, от чего капитан стражи прикусывал их, топорща закрученные усы.

Через некоторое время на помост поднялся палач. Плечистый жилистый человек в кожаном переднике до колен и маске, полностью скрывающей лицо. Согласно старинной традиции Аркайла, имя и внешность палача были известны лишь очень узкому кругу избранных. Никто так же не знал, где он живет. Служаки Гвена альт Раста обеспечивали тайное передвижение по городу исполнителя приговоров его светлости. Палач поднял топор, лежащий рядом с плахой – самой обычной мясницкой колодой, на взгляд Регнара, даже не дубовой. Взмахнул разок-другой на пробу. На обнаженных предплечьях, поросших густой черной шерстью, заиграли тугие жгуты мускулов. Убедившись, что баланс у топора пристойный, а ладони не скользят по топорищу, палач вскинул орудие на плечо и застыл, как статуя, попирая помост широко расставленными ногами.

И тут слух Регнара уловил отдаленный свист.

Не сразу маг-музыкант сообразил, что это играет окарина. А поняв, поморщился: инструмент простонародья, такой же убогий, как тростниковая дудочка. Пастухи, рыбаки, лесорубы, углежоги… Вот кто играл на окарине в Аркайле, да и в остальных одиннадцати державах тоже. И надо же было кому-то из них, тупому, необразованному и невоспитанному, заявиться сюда, на площадь перед собором Святого Кельвеция, чтобы нарушить торжественность предстоящего события! Почему городские стражники не накостыляют ему по шее? Когда не надо, от них отбоя нет, а когда требуются самые малые усилия, чтобы поддержать общественный порядок, то будто сквозь землю проваливаются.

Но толпа снова волновалась. По нестройным выкрикам Регнар понял, что обыватели увидели Ланса.

Звуки окарины продолжали лететь над головами.

«Подумать только, осквернить последние мгновения жизни величайшего менестреля глиняной свистулькой…»

Вскоре маг-музыкант увидел неторопливо шагающего по «живому коридору» менестреля. Для узника, который почти месяц провел в подземелье, альт Грегор выглядел уж слишком щеголевато. Русые с сединой волосы собраны в «хвост», борода, отросшая, как у отшельника с Карросских гор, расчесана. Черный бархатный колет без герба. Белоснежная рубашка с отложным воротником, который Ланс выпустил из-под верхней одежды и тщательно расправил. Ни плаща, ни шляпы он не надевал. Зачем? Ведь смерть от простуды ему уже не грозит…

Взгляд менестреля скользил по толпе.

Но Ланс, как и на выступлениях, не видел никого.

Главное – не смотреть в глаза. Тогда не появится предательская дрожь в коленях, не сбежит с лица улыбка, не уйдет кураж, присущий знаменитому исполнителю.

Альт Грегор прекрасно поужинал вчера вечером – спасибо прану Гвену. Гусь в яблоках с хрустящей корочкой, белый свежевыпеченный хлеб, показавшийся после обычного для застенка ржаного и липкого божественной пищей, грибы в сметане, бутылка бурдильонского. Приговоренному даже пришлось сдерживать себя, чтобы не опозориться назавтра. Несварение желудка может привести к печальным последствиям и даже постыдным. Зачем же омрачать прощание с городом, который хоть и не был к нему милостив и доброжелателен, но все же подарил наиболее значимые и запоминающиеся мгновения жизни, с городом, где живет и останется жить его последняя, необоримая и незабываемая любовь? А еще он вымылся, переоделся во все чистое и новое, за исключением сапог. Их менестрель решил не менять. Старые растоптанные и мягкие сапоги облегчат его уход в мир иной. И это не выспренний образ, явившийся в больном воображении служителя искусств. Ланс альт Грегор всегда очень трудно привыкал к новой обуви. Мозоли, потертости и неизбежно испорченное настроение. Уж лучше идти на встречу к Вседержителю в старых. Он и без того слегка хромал: в холодном и сыром подземелье разболелся перелом, полученный в морском сражении в проливе Бригасир, на службе у адмирала Трагеры. Стараясь не припадать на левую ногу, менестрель рисковал утратить сосредоточенность и мог позволить себе увидеть глаза обступивших проход людей. И тогда он не справится с паникой, опозорится. Великий Ланс альт Грегор запомнится Аркайлу не гордецом, а трусом.

Именно для того, чтобы отвлечься, он потянулся магией к окарине и заиграл. Вроде бы немудрящая свистулька из необожженной глины, не чета, во всяком случае, не то что скрипке или клавикорду, а даже свирели, но, подчиняясь мастеру, она вдруг запела на разные голоса. Запела, заструилась прихотливой мелодией, в которой слились отчаяние и веселье, тоска и любовь, отвага и бессилие. Если бы нашелся поэт, не поленившийся придумать слова песни на музыку Ланса, там могли быть такие слова:

Могли бы быть, но не будут. Поскольку менестрель отлично помнил мнение своего друга, Регнара, что сочинять стихи не умеет, а во-вторых, все равно он не мог записать пришедшие на ум строки. И спеть не мог, и рассказать кому-нибудь, чтобы запомнили, тоже. Хотя нутром чуял, в этот раз строки зарифмовались не такие уж и плохие. Во всяком случае, на площадях поют песни и с худшими, гораздо худшими. Но времени не оставалось. Поэтому Ланс продолжал играть, выжимая из окарины мыслимые и немыслимые созвучия.

Пусть его запомнят таким.

Регнар проводил глазами друга, шагающего неторопливой походкой, слегка вразвалочку, как моряк, и только тогда понял, что свист окарины доносится от Ланса.

«Такой же, как всегда… Не упустит случая покрасоваться перед толпой».

Маг вздохнул и принялся проталкиваться поближе к эшафоту. Ему уступали дорогу, насколько это возможно в толчее. Простолюдины пятились, увидев богатую одежду с гербом Дома, а дворяне раскланивались с придворным музыкантом, почтительно сторонясь. Но за десяток шагов до строя стражников пришлось остановиться. Слишком плотные ряды. Да и дворяне, занявшие места в ожидании зрелища, принадлежали к Высоким Домам, хотя и к младшим их ветвям.

Ланс тем временем добрался до помоста, с любопытством окинул взглядом Коэла и прана Деррика. Причем на последнем задержался довольно долго. Даже дольше, чем позволяли правила приличия. Хотя какие правила приличия могут распространяться на приговоренного к смерти? На дуэль его уже никто не вызовет.

Рук менестрелю никто не связывал, не надевали и кандалы. Просто пара надзирателей с дубинками впереди и пара – сзади. По случаю выхода на площадь служители темницы приоделись, побрились, расчесались и смазали волосы маслом. Теперь вчетвером напоминали блестящие фасолины из одного стручка.

Альт Грегор поднял ладонь, будто намеревался хлопнуть Коэла по плечу, но передумал на половине движения. Махнул рукой и что-то сказал, горько улыбнувшись. В ответ капитан стражи дернул щекой, но промолчал. Ланс расхохотался, задрав бороду к небу, и взбежал по ступенькам. Начал расстегивать «зербинки» колета.

Взревели фанфары. Откуда-то сзади.

Оглянувшись, Регнар увидел, что на крыльце собора Святого Кельвеция стоит герцог Айден в короне и мантии, украшенной гербовой вышивкой. Рядом с ним, словно три облака, застыли прана Леаха, регентша при слабоумном правителе, и братья-бароны Шэн и Льюк альт Кайны из дома Охряного Змея. Чуть особняком держались праны из Дома Серебряного Барса, угрюмые и сосредоточенные. Среди них маг-музыкант разглядел тонкие черты лица и черные косы Маризы, дочери Гворра. В отличие от матери она уродилась тоненькой и высокой. Не красавица, конечно, но зачастую в браках между представителями Высоких Домов главную роль играла не привлекательность, а происхождение. Ее супруг, наследник Дома Серебряного Барса, пран Эйлия, заметно волновался, бесцельно теребя роскошную, расшитую золотой нитью перевязь, и бросал косые взгляды на пускающего губами пузыри Айдена.

Прана Леаха взмахнула кружевным платком.

На помост поднялся глашатай. Желтый полукафтан обтягивал круглое брюшко, безбородое лицо покраснело от натуги, когда он, развернув пергаментный свиток, принялся выкрикивать приговор Лансу альт Грегору из Дома Багряной Розы. Как и предполагал Регнар, одним убийством в пьяном угаре дело не обошлось. Менестрелю вменили в вину и участие в заговоре баронессы Кларины из Дома Сапфирного Солнца, и связи с браккарской разведкой, и деяния, порочащие честь и достоинство благородного прана, и предумышленное убийство его светлости Гворра. На взгляд Регнара, большая часть этих обвинений рассыпалась бы, как песчаный замок, после первой же попытки тщательно их обмозговать. Когда красавица баронесса подбирала бретеров для осуществления своего замысла, Ланс уже сидел в темнице. Это раз. Вряд ли в Аркайле нашелся бы человек, ненавидевший браккарцев больше, чем знаменитый менестрель. Не говоря уже о заочном приговоре, который вынес ему король Ак-Орр тер Шейл. Это два. Ну, и насчет предумышленного убийства… Любой, кто мало-мальски знал альт Грегора, должен был понимать, что он бросил бы прану Гворру перчатку, невзирая на то положение в державе, что занимал Дом Черного Единорога, но не подкарауливал бы в подворотне. Это три. Единственное, против чего маг-музыкант не смог бы возразить, предложи ему кто-нибудь выступить в защиту Ланса, так это против деяний, порочащих честь и достоинство дворянина. Что есть, то есть. Пьянки, кутежи, трактирные драки, увлечение всеми женщинами без разбора, будь то баронесса или шлюха из портового квартала. Хотя множеству пранов подобная жизнь сходила с рук, не приводя на плаху.

Перечислив многочисленные преступления менестреля, толстенький глашатай дал себе небольшую передышку, а собравшимся людям – возможность осознать глубину той бездны, куда скатился некогда талантливый музыкант альт Грегор. Потом торжественно провозгласил приговор:

– За многочисленные преступления против нравственности и морали, а также за умерщвление путем удара кинжалом правителя Аркайла, его светлости Гворра из Дома Черного Единорога дворянин Ланс альт Грегор из Дома Багряной Розы приговаривается к повешению!

«Ничего себе! – возмутился Регнар. – Как простолюдина? Да это же для Ланса хуже смерти!»

– Однако, – продолжал толстяк, – в ходе следствия выяснилось, что вышеупомянутый Ланс альт Грегор искренне раскаивается в содеянном и готов признать свою вину.

Толпа зашумела, заволновалась.

Глашатай жестом пригласил Ланса к краю помоста.

Менестрель набрал полную грудь воздуха, шагнул вперед. Несколько мгновений помедлил, вопреки своему обыкновению пристально разглядывая лица в толпе.

Кого он искал? Уж точно не Регнара, поскольку скользнул по нему взглядом, не задерживаясь, и, кажется, даже не понял, что видел последний раз друга.

– Почтенные горожане Аркайла, мещане и высокородные праны, ваша светлость, герцог Айден, ваше святейшество и все, кто меня слышит! – Голос альт Грегора никогда не отличался силой и особой красотой – хрипловатый и, по отзывам многих, излишне высокий. Но Ланс немало командовал наемниками, участвовал в десятках сражений и легко перекрывал шум схватки, даже не прибегая к крику. Справился он и с простором площади. Тем более едва менестрель открыл рот, как все смолкли. – Перед лицом герцога нашего и архиепископа нашего я признаюсь в убийстве его светлости Гворра Аркайлского. Все знают, полтора года назад мы крепко повздорили. Когда я повстречал его светлость в трактире, старые обиды взыграли с новой силой. Я был пьян. Его светлость тоже хлебнул вина. Мы повздорили, и я убил его. Но я не опорочил дворянскую честь. Это был поединок. К несчастью, без свидетелей и секундантов. Понимаю, что прощения мне не суждено. Поэтому прошу лишь об одном – позвольте мне умереть как дворянину.

Собравшиеся на площади аркайлцы хранили удивленное молчание. Такого признания вот уже много лет не слышали ни от одного осужденного. Коэл, задрав голову, удивленно глянул на друга. Слова менестреля и для него стали неожиданностью.

Прана Леаха победоносно оглядела стоявших на крыльце собора пранов из Великих Домов и снова махнула платочком.

– Учитывая чистосердечное раскаяние осужденного, – как по писаному понес глашатай, – признание своей вины, а также благодаря мягкосердечию его светлости герцога Айдена из Дома Черного Единорога повешение Ланса альт Грегора из Дома Багряной Розы заменяется на усекновение головы палаческим топором при стечении народа в назидание будущим поколениям честных аркайлцев.

К тому времени Ланс уже справился с застежками колета и стоял в одной рубашке, слегка ежась от холода. Весна весной, но в тени еще лежал снег, а корабли из гавани пока не рисковали отдавать швартовые, опасаясь столкновения с льдинами в открытом море. Менестрель терпеливо ждал, вдыхая полной грудью свежий воздух. После затхлой вони подземелья он казался божественно ароматным и кристально чистым.

Под конец глашатай приберег ритуальные вопросы, которые всегда завершали приговор, но раньше – по крайней мере на памяти Регнара – всегда зачитывались скороговоркой.

– Не согласится ли правитель Аркайла, благородный герцог Айден, помиловать преступника?

Его светлость ковырялся в носу, пока мать не толкнула его локтем под ребро, а потом испуганно завертел головой. С большой натяжкой его движение можно было воспринять как отказ.

– Не соблаговолит ли архиепископ Аркайла, его высокопреосвященство, благочестивый Гурвик, взять преступника под опеку Церкви и тем самым дать ему помилование?

Пастырь с таким негодованием замахал посохом, что едва не сбил с собственной головы лиловую скуфейку.

– Не найдется ли честная женщина, родившая подряд семерых сыновей, которая бы высказалась в пользу преступника и тем самым спасла его от казни?

Зеваки заволновались, переглядываясь, но никто не подал голос. И правда, откуда среди горожан взяться столь почтенной хозяйке? Здесь женщины давно уже столько не рожали. А селяне не приезжали в город разговляться – им было хорошо и в окружении ближайших соседей.

Ланс потряс головой и улыбнулся. Его, очевидно, развлекала эта забава. Во всяком случае, видимого нетерпения менестрель не выказывал.

– Не найдется ли честная девица, – напоследок провозгласил толстяк в желтом полукафтане, – готовая объявить этого человека своим мужем и тем самым спасти его от неизбежной смерти?

Толпа притихла. Все, в том числе и сам Регнар, уже давным-давно позабыли об этом старинном праве. С чего бы глашатаю так громко и четко выкрикнуть его? И почему взволнованно кусает губы Коэл? Маг-музыкант оглянулся на паперть собора. Братья-бароны из Дома Охряного Змея перешептывались. Эйлия альт Ставос подался вперед, а Мариза повисла у него на рукаве, буравя умоляющим взглядом. Прана Леаха хватала ртом воздух, как выброшенный на берег морской окунь, и явно намеревалась отдать приказ побыстрее заканчивать церемонии.

– Я! Я готова! – вдруг раздался прерывающийся от волнения голос.

Кто это кричал, Регнар не разглядел за спинами и затылками горожан.

Но по знаку капитана альт Террила двое стражников шагнули вперед и подхватили женщину под локти. Миг, и она стояла на помосте рядом с Лансом.

Невысокая, в простой одежде, белом чепце, носившем следы штопки. Округлое доброе лицо… И тут Регнар узнал Анне.

Из горла мага вырвался такой рык, что окружавшие его люди шарахнулись по сторонам. А он шагнул вперед, бездумно переставляя ноги, а ладонью вцепившись в рукоять шпаги и даже, кажется, вытащив ее до половины. Каким же он показал себя болваном!

Это все Коэл. Он и раньше слыл мастером выдумывать сложные многоходовки, как при игре в «королевские» шашки. Именно так капитан стражи вынудил Ланса согласиться на дуэль до первой крови с сыном браккарского посланника. Пошептался с Реналлой, и вот уже чувствительная девица возомнила себя спасительницей великого менестреля и помчалась уговаривать его не рисковать жизнью. Ланс, поговорив с ней наедине, тоже понапридумывал себе неизвестно чего. А что с него взять? Он всегда отличался влюбчивостью. Смазливое личико, тонкий стан, взгляд из-под полуопущенных ресниц и готово – пропал альт Грегор. А Коэл прекрасно знал слабости друга и пользовался ими. Для его же блага, конечно… Но все равно как-то неприятно. Нельзя же управлять человеком, дергая за ниточки слабостей! А тем более другом. Вот и сейчас наверняка Коэл, запретив Регнару вмешиваться в дело Ланса, донимать просьбами герцога и его необъятную матушку, сам действовал потихоньку и, как обычно, не задумываясь о мнении близких друзей и вообще не принимая во внимание чужие судьбы.

Сколь быстро не расступалась толпа перед Регнаром, все-таки из-за большой скученности маг-музыкант не мог двигаться быстро. Поэтому архиепископ Гурвик, стремительно прошагавший между рядами гвардейцев от паперти к эшафоту, опередил его. Сухонький старичок в лиловой мантии и лиловой же скуфейке бодро взбежал по ступенькам, пренебрегая подставленными ему руками стражников. Склонив голову, осмотрел менестреля, будто прицениваясь к коню на рынке. Потом Анне. Покачал головой. Откашлялся.

– Герцог Аркайла и епископат не смеют выступить против старинного, освященного веками обычая. Если сия девица… – он еще раз глянул на Анне с нарочитой подозрительностью, – … если сия девица решилась взять в мужья государственного преступника и тем самым спасти его от усекновения головы, так тому и быть! – Голос тщедушного старичка оказался зычным на посрамление глашатаю, который обиженно поджал губы.

Ланс оторопело крутил головой, не понимая, кажется, что происходит. Но пока иерарх говорил, до менестреля медленно дошло, что казнь отменяется. Он покосился на девушку. На его лице промелькнуло узнавание, потом презрение – как же, простолюдинка! – и, наконец, мрачная решимость. Что при этом происходило в душе альт Грегора, Регнар не мог, разумеется, знать, он лишь догадывался. Порывистый и торопливый в принятии решения Ланс в первый миг хотел отказаться от подачки. Что такое жизнь, когда на кону честь? Но при всей своей гордости, при всем упрямстве и неподатливости Ланс любил жизнь. Жизнь во всех ее проявлениях, будь то выдержанное бурдильонское вино или величественный восход солнца над морем, красивая утонченная женщина или парусник, стремительно уходящий фордевинд, скачущий конь или отточенное фехтовальное движение. Как менестрель ни бахвалился бы презрением к смерти, а уходить в небытие не хотел. По крайней мере не сейчас. Вот, может, потом, в старости, когда окончательно побелеют волосы, выпадут зубы, а кожа покроется морщинами… Следовательно, после недолгого размышления Ланс двумя руками вцепился в соломинку, которую протянула ему судьба. Он же не догадывался, что оказался невольным участником лицедейской постановки, выдуманной Коэлом.

– Венчание состоится немедленно! – продолжал архиепископ, постукивая посохом по доскам помоста.

Звуки гулко разносились над головами затаивших дыхание людей. На их памяти… Да что лукавить, даже на памяти их дедов и прадедов древний, забытый закон вспомнили впервые, да тут еще и случай какой! Казнь знаменитого менестреля. Будет о чем детям и внукам поведать.

Гурвик цепко – захочешь, не вырвешься – схватил Ланса и Анне за руки потащил их за собой к храму.

И вот тут собравшиеся на площади горожане наконец-то разразились приветственными криками. Орали кто во что горазд. Кто-то славил герцога, кто-то архиепископа. Но нашлись и те, кто выкрикивал хвалу Лансу альт Грегору и благодарил счастливую судьбу, что сохранила жизнь менестреля. Но чуткий слух Регнара различил в многоголосии толпы несколько выкриков: «Серебряный Барс!» И даже один, несмелый, быстрый, но довольно громкий: «Сапфирное Солнце!» Похоже, у баронессы Кларины остались в городе единомышленники.

Регнар изо всех сил пытался протолкаться к «живому коридору», чтобы окликнуть Анне, но не успел. Только перехватил на мгновение взгляд Анне. Девушка смутилась и отвернулась. Ланс же шагал, будто во сне, не глядя по сторонам и передвигая ноги, словно деревянная кукла-марионетка. Казалось, выпусти сейчас архиепископ его рукав, и менестрель будет шагать, пока не уткнется лбом в преграду.

Торопливо поспевающий следом за женихом и невестой Коэл, увидев попытки Регнара, выпучил глаза и скорчил зверскую рожу. И даже рукой махнул – не вмешивайся, мол. Маг-музыкант остался стоять, где стоял, несмотря на клокотавшую в сердце ярость.

Гурвик провел Ланса и Анне мимо презрительно поджавших губы пранов из Высоких Домов, и они скрылись за церковными вратами.

Вскоре протяжно загудел орган.

Регнар знал, что молодых сейчас исповедуют и причащают. Потом Гурвик лично благословит их и даст в руки зажженные свечи. Будет читать молитвы о спасении души, о продолжении рода… Ну да, Дому Багряной Розы как раз только о продолжении и думать… Потом жених и невеста обменяются кольцами… Где они их возьмут? Или в соборе на всякий случай хранится парочка недорогих? И наконец, архиепископ возложит на них венцы, а руки соединит меж собою, перевяжет платком с вышитым ликом Вседержителя и поведет пару вокруг аналоя[10]. Вот и все. Совершив полный круг, Ланс и Анне станут мужем и женой.

Время тянулось медленно. Горожане заскучали, их снова заинтересовали разносчики сладостей, вина и лепешек. Оцепление вокруг эшафота сняли, гвардейцы и стражники оставались лишь у паперти. Десятка два. Там же переминались с ноги на ногу Коэл и пран Деррик. Знать из Высоких Домов разошлась. Напоследок барон Льюк что-то долго выговаривал капитанам. Увидев, что крыльцо опустело, потянулись по домам и праны из Домов помельче. Покинул площадь палач, скрывшись в неприметном переулке. Регнар не исключал, что он переоделся и смешался с зеваками. Надо же когда-то и палачу повеселиться, отдохнуть, выпить подогретого вина?

На площади стало свободно. Вновь послышались звуки непритязательной музыки – развлечение для простолюдинов. Регнар терпеливо ждал, нарочно не желая подходить к Коэлу. Конечно, с ним следовало поговорить, но не на глазах же у половины города! И уж тем более не при подчиненных. Маг слишком долго прожил при дворе, и уважение к должности впиталось в его плоть и кровь. Равные могут спорить и даже ругаться, но не при низших и уж тем более не при высших, чтобы не потерять лицо. Продрогнув, он выпил вина, закусил пригоршней сушеных ломтиков дыни, которые привозились из южных краев.

«Ну, ладно Коэл, привыкший играть людскими судьбами, – думал он. – А как Анне могла согласиться?»

В этот миг Регнар особенно остро ощутил, что любит ее. Кажется, впервые в жизни он влюбился. Поздновато, конечно, для сорокалетнего мужчины, достаточно балованного вниманием не только благородных девиц, но и их мамаш. Но что поделать, таким уж видно маг уродился. Не пришлись ему по сердцу воспитанные и утонченные невесты, одевающиеся в бархат и шелка. А вот простая служанка из гостиницы «Три метлы» запала в душу. И ведь не красавица… Добрая, отзывчивая, никогда не перечившая, понимавшая с полуслова. И плевать, что простолюдинка, что не разбирается в изысканных нарядах, не обучена благородным манерам, не умеет изъясняться, как праны из древних Домов. Рядом с ней Регнар чувствовал себя спокойно и уютно. Готов был забрать во дворец, несмотря на возможные косые взгляды благородного сословия. Может быть, он не сказал каких-то важных слов? Постеснялся или подумал, что все и так понятно… Иначе как объяснить такое предательство?

Наконец церковные двери, богато инкрустированные и резные, распахнулись. На пороге появились ошалевший от скоротечности событий Ланс и испуганно моргающая Анне. К ним тут же решительно направился капитан гвардии в сопровождении десятка своих людей. Коэл отстал не больше чем на пару шагов, но вперед забегать не спешил.

Двое гвардейцев оттеснили девушку в сторону, а еще двое крепко сжали локти менестрелю.

– Это что же делается? – закричал подвыпивший мастеровой, судя по черному пелеусу[11], из ковалей. – За что?!

Его поддержали ближайшие к ступеням горожане.

Пран Деррик выдвинулся вперед, держа ладонь в опасной близости от эфеса.

– Согласно приказу его светлости! – громко и отчетливо произнес он. – Ланс альт Грегор из Дома Багряной Розы освобождается от казни через усекновение головы. Ему дарована жизнь!

Толпа радостно загомонила.

– Но не свобода! Ланс альт Грегор умрет своей смертью, пожив столько, сколько отвел ему Вседержитель. Но в тюрьме. Таким образом, он препровождается в замковое подземелье до тех пор, пока не получены дальнейшие распоряжения.

Проводив глазами удаляющихся с Лансом гвардейцев, Регнар шагнул к Анне.