Бесконечное море Янси Рик

72

Когда мы взлетаем, внизу с визгом затормаживает грузовик, из кабины выходит высокий мужчина, его лицо изрезано черными тенями, которые созданы ослепительными прожекторами, но мое зрение усилено, и я вижу глаза. Яркие и пустые, как у той вороны в лесу, только не черные, а голубые. Наверняка это игра света и тени, но мне кажется, что он слегка улыбается.

– Не набирай высоту, – приказываю я Бобу.

– Какой курс?

– На юг.

Вертолет кренится, и земля летит нам навстречу. Я вижу горящий склад боеприпасов, мигалки пожарных машин и рекрутов, копошащихся вокруг, как муравьи. Мы пролетаем над рекой, черная вода искрится в лучах вращающихся прожекторов. Лагерь остался за спиной, теперь он похож на оазис света в пустыне черной зимы. Мы ныряем в темноту и летим в шести футах над верхушками деревьев.

Я пересаживаюсь на место рядом с Чашкой, наклоняю малышку к себе и убираю ее волосы с шеи. Надеюсь, мне больше не придется через это проходить. Когда все сделано, я рукояткой ножа давлю гранулу.

В наушниках слышу дребезжащий голос Бритвы:

– Как она?

– Вроде нормально.

– А ты?

– Хорошо.

– Потери?

– Минимальные. А у тебя?

– Ни царапины, гладенький, как попка новорожденного.

Я опускаю Чашку обратно на сиденье, встаю и открываю отсек, где нахожу парашюты. Пока я их проверяю, Бритва болтает без умолку:

– Не хочешь ничего мне сказать? Например: «Спасибо, Бритва, за то, что после того, как я врезала тебе по горлу и вообще вела себя как последняя стерва, ты спас мою задницу от бессрочного рабства у пришельцев». Что-нибудь в этом духе? Понимаешь, это ведь не просто детские забавы с бейсболом и шахматами, с придуманными правилами и секретными кодами, со слабительным в пудинге и похищенным пилотом, которому можно легко ломать пальцы. Почему бы не сказать: «Слышь, Бритва, без тебя я бы не справилась, ты молодец». Что-то вроде этого. Не обязательно слово в слово, лишь бы выразить настроение.

– Почему ты это сделал? – спрашиваю я. – Что заставило тебя поверить мне?

– Ты рассказала про детей… что их превращают в бомбы. Я поспрашивал там-сям. А потом глазом не успел моргнуть, как оказался в кресле «Страны чудес». Потом меня отправили к коменданту. Он весь изошелся на дерьмо из-за твоих слов и запретил мне разговаривать с тобой, потому что не мог запретить слушать тебя. И чем больше я об этом думал, тем острее чуял вонь. Нас натаскивают убивать гадов и начиняют карапузов инопланетной взрывчаткой? Кто эти ребята? А потом пошли такие вопросы: а сам-то я кто? Это нарастало с каждым днем, прямо настоящий экзистенциальный кризис. Что меня вытащило, так это математика.

– Математика?

– Ага, математика. Вы же, азиаты, лучше всех сечете в математике.

– Не будь расистом. И я только на три четверти азиатка.

– Три четверти. Видишь? Математика. Все сводится к простому сложению. Не складывается как-то. Хорошо, может, нам повезло и мы добыли «Страну чудес». Даже самые супер-пуперские инопланетяне могут облажаться. Никто не совершенен. Но мы не только стянули у них программу. У нас есть их бомбы, следящие и убивающие имплантаты. Сверхтонкая система наноботов… и даже технология для их обнаружения. Да если на то пошло, у нас их оружия больше, чем у них самих! Но реально меня тряхнуло в тот день, когда тебя накачали и Вош сказал, что они врали нам об этих организмах, прикрепленных к мозгам людей. Просто невероятно!

– Потому что если это обман…

– Тогда все обман.

Земля под нами укрыта белым одеялом. Горизонт невидим в темноте, его нет. Все обман. Я вспомнила, как отец сказал, что теперь я одна из них. Инстинктивно беру Чашку за руку. Это правда.

В наушниках голос Боба:

– Я потерял направление.

– Расслабься, Боб, – говорит Бритва. – Эй, а не Бобом ли звали майора в лагере «Приют»? И вообще, имя Боб рядом с офицерским званием – не смешно ли?

Звучит сигнал тревоги. Я кладу руку Чашки ей на колени и прохожу вперед:

– В чем дело?

– У нас компания, – говорит Боб. – На шесть часов.

– Вертолеты?

– Если бы. Эф-пятнадцать, три штуки.

– Через сколько мы окажемся в зоне досягаемости?

Боб пожимает плечами. Несмотря на холод, его футболка почернела от пота. Лицо блестит тоже от пота.

– От пяти до семи.

– Поднимай нас! – командую я. – На максимальную высоту.

Я хватаю два парашюта и бросаю их Бритве на колени.

– Мы будем прыгать? – спрашивает он.

– Мы не можем вступить в бой и не можем уйти. Вы с Чашкой, тандемом.

– Я с Чашкой? А ты с кем?

Боб смотрит на парашют у меня в руках.

– Я не прыгну, – говорит он и повторяет громче, на случай если я не расслышала или не поняла: – Я не прыгну.

Нет плана без изъяна. В моем плане было место для глушителя по имени Боб: я намеревалась прикончить его до того, как мы покинем вертолет. Теперь все усложнилось. Джамбо я не убила по той же причине, по какой теперь не хотела убивать Боба. Ты убиваешь таких, как Джамбо, убиваешь таких, как Боб, а потом наступает момент, и ты опускаешься в бездну, где существуют те, кто устанавливает бомбы в горле маленьких детей.

Чтобы как-то скрыть свою неуверенность, пожимаю плечами. Швыряю парашют ему на колени:

– Ну, тогда ты, скорее всего, сгоришь.

Летим на высоте пять тысяч футов. Черное небо, черная земля, горизонта нет, все вокруг черное. Как на дне океана. Бритва смотрит на радар, но обращается ко мне:

– Где твой парашют, Рингер?

Я не отвечаю.

– Можешь дать мне шестьдесят секунд до их прибытия? – спрашиваю у Боба.

Боб кивает, а Бритва повторяет свой вопрос.

– Это математика, – говорю я ему, – в которой я секу на три четверти лучше всех. Нас четверо. Они увидят два парашюта, следовательно на борту остается как минимум один. Один или два «Игла» останутся с вертолетом, ну хотя бы до того момента, когда его собьют. Я выигрываю время.

– Почему ты решила, что они останутся с вертолетом?

Пожимаю плечами:

– Я бы поступила так.

– Это не снимает вопрос о твоем парашюте.

– Они вышли на связь, – объявляет Боб. – Приказывают садиться.

– Пошли их подальше, – говорит Бритва и засовывает в рот жевательную резинку, потом хлопает себя по уху. – Уши закладывает.

Бритва комкает обертку от жевательной резинки и убирает ее в карман. Он замечает, что я это замечаю.

– Никогда не обращал внимания, сколько вокруг мусора, пока не осталось никого из тех, кто его убирал, – объясняет он. – Я в ответе за Землю.

И тут Боб кричит:

– Шестьдесят секунд!

Я дергаю Бритву за куртку: сейчас.

Он смотрит на меня снизу вверх и медленно, очень настойчиво спрашивает:

– Где твой долбаный парашют?

Я легко, одной рукой выдергиваю Бритву из кресла и ставлю его на ноги. Он даже вскрикивает от неожиданности и пошатываясь идет назад. Я шагаю следом и, присев на корточки напротив Чашки, отстегиваю ее от кресла.

– Сорок секунд!

– Как мы тебя найдем? – кричит Бритва, хотя стоит рядом.

– Иди на огонь.

– На какой?

– Тридцать секунд!

Я открываю дверь. Порыв ветра срывает капюшон с Бритвы. Я подхватываю Чашку и передаю ее парню:

– Не дай ей умереть.

Бритва кивает.

– Обещай.

Снова кивает:

– Обещаю.

Он наклоняется ко мне и целует в губы.

– Больше никогда так не делай, – говорю я ему.

– Почему? Потому, что тебе понравилось, или потому, что нет?

– И то и другое.

Бритва перекладывает Чашку на плечо, хватается за предохранительный трос и отступает, пока не оказывается на порожке. Силуэт парня с девочкой на плече. Они стоят на фоне черного неба, а под ними пять тысяч футов непроглядной темноты. «Я в ответе за Землю».

Бритва отпускает трос. Он не падает. Кажется, что его всасывает в себя ревущая пустота.

73

Возвращаюсь в кабину и обнаруживаю, что дверь со стороны пилота открыта, кресло пустое, Боба на борту нет.

А я еще удивилась, что закончился обратный отсчет. Теперь ясно: Боб пересмотрел свой взгляд на сложившуюся ситуацию.

Мы наверняка уже в зоне досягаемости, а это значит, что летчики не намерены нас сбивать. Они засекли место высадки Бритвы и останутся с вертолетом, пока я не прыгну, или пока вертолет не разобьется, или пока не кончится горючее и мне не придется все-таки прыгнуть. К этому моменту Вош уже догадался, почему имплантат Джамбо в небе, а его хозяин в лазарете с жуткой головной болью.

Вытаскиваю кончиком языка гранулу из-за щеки и языком же перекладываю на ладонь.

«Ты хочешь жить?»

«Да, и ты тоже этого хочешь, – говорю я Вошу. – Не знаю почему и надеюсь, никогда не узнаю».

Щелчком сбиваю гранулу с ладони. Мой настрой активирует хаб, тот просчитывает вероятность смертельного исхода – она зашкаливает – и вырубает все системы, кроме костно-мышечной. Двенадцатая система получает тот же приказ, что и Бритва: «Не дай ей умереть». Жизнь этой системы, как и жизнь паразитов, зависит от продолжительности моей жизни.

Едва я изменю принятое решение – «хорошо, я прыгну», хаб меня отпустит. Он отпустит меня только в этом случае, и ни в каком другом. Его не обманешь, и с ним не поторгуешься. Я не могу его переубедить или принудить. Пока не изменю решение, система меня не отпустит. Я не смогу изменить свое решение, пока она меня не отпустит.

Сердце в огне. Тело как камень.

Хаб ничего не может поделать с нарастающей будто снежный ком паникой. Он не реагирует на эмоции. Он может отслеживать выбросы эндорфинов, закачку в кровь серотонина нейронами и мастоцитами. Если не считать контроля над этими физиологическими функциями, он так же парализован, как и я.

«Должен быть ответ. Должен быть ответ. Должен быть ответ. В чем этот ответ?»

Я вижу, как блестящие птичьи глаза Воша впиваются в мои.

«Каков же ответ? Не ярость, не надежда, не вера, не любовь, не отстраненность. Не в том, чтобы удержать, не в том, чтобы отпустить. Не в борьбе, не в бегстве. Не в том, чтобы спрятаться, не в том, чтобы сдаться, не в том, чтобы признать. Не в том, не в этом, не в том, не в этом, не в том, не в этом.

Ни то ни другое.

«Каков же ответ?» – спрашивает он.

«Ничто», – отвечаю я.

74

Я все еще не могу двигаться, даже глаза не шевелятся, но я очень хорошо вижу приборную панель, а на ней альтиметр и счетчик топлива. Мы на высоте пять тысяч футов, и топливо когда-нибудь кончится. Стимулирование паралича может удержать меня от прыжка, но не оградит от падения. При таком сценарии смертельный конец неизбежен.

Хабу ничего не остается, как отпустить меня. Ощущение такое, будто меня бросили через футбольное поле. Я жестко вхожу обратно в свое тело.

«Ладно, Рингер Два Точка Ноль. Посмотрим, насколько ты хороша».

Я хватаюсь за дверцу пилота и вырубаю двигатели.

Включается сигнал тревоги. Его тоже вырубаю. Теперь слышен только ветер. Ничего, кроме ветра.

Несколько секунд по инерции продолжается полет, а потом начинается свободное падение.

Меня подбрасывает к потолку; я ударяюсь головой в лобовое стекло. Перед глазами вспыхивают белые звезды. Вертолет начинает вращаться вокруг оси, и я выпускаю дверную ручку. Летаю по отсеку, как кости в йетзи.[21] Не хватает воздуха, пытаюсь найти, за что ухватиться. Вертолет задирает нос, я падаю на двенадцать футов, потом он накреняется еще раз, я лечу в обратном направлении и ударяюсь грудной клеткой о спинку кресла пилота. По боку словно горячим лезвием полоснули: сломала ребро. Нейлоновые ремни безопасности бьют по лицу; я успеваю вцепиться в них до второго удара. Еще один оборот, центробежная сила бросает меня на дверцу, та распахивается. Упираюсь ногой в белой тапке медсестры в кресло и наполовину высовываюсь из вертолета. Отпускаю ремни, вцепляюсь в дверную ручку и отталкиваюсь.

Вращение, подскок, кульбит. Вспышки серого, черного и ослепительно-белого. Я болтаюсь, вцепившись в ручку дверцы. Вертолет переворачивается, кресло пилота оказывается наверху, дверь захлопывается, бьет меня по запястью, и я отпускаю ручку. Мое тело как мячик скачет вдоль корпуса «блэкхоука», пока он не встает хвостом вверх. В результате я выстреливаю к горизонту, а вертолет пикирует.

Нет никакого ощущения падения. Меня удерживают восходящие потоки теплого воздуха, которые давят на более холодный. Ястреб, расправив крылья, парит в ночном небе. Позади и ниже меня кувыркается вертолет – пленник гравитации, которую я отрицаю. Я не слышу взрыва при его падении, у меня в ушах только рев ветра и шум крови. Нет боли от кувырканий внутри вертолета. Только пьянящая, веселящая пустота. Я – ничто. Ветер более материален, чем мое тело.

Земля мчится навстречу. Я расставляю пальцы. Поднимаю лицо к линии, где небо встречается с землей.

Мой дом. Моя ответственность.

75

Я с чудовищной скоростью лечу вниз. Белый безликий ландшафт – огромная пустота простирается во всех направлениях и поглощает все на своем пути.

Это – озеро. Очень большое озеро.

Замерзшее большое озеро.

Единственный вариант – врезаться в него ступнями вперед. Если толщина льда больше фута, мне конец. Никакое инопланетное усиление не спасет. Я переломаю ноги. У меня лопнет селезенка. Разорвутся легкие.

«Но в тебя, Марика, я верю. Ты прошла через огонь и кровь не для того, чтобы сейчас меня подвести».

Именно, комендант, не для того.

Белый мир подо мной мерцает, как жемчуг. Черный холст, алебастровая бездна. Вопящая твердь ветра бьет по ногам, я поджимаю колени, чтобы совершить поворот. Входить надо под углом девяносто градусов; если выпрямлюсь слишком рано, ветер может меня сбить. Опоздаю – врежусь задницей или грудью.

Закрываю глаза. Они мне сейчас не нужны. Пока хаб отлично справлялся со своей работой. Моя задача – довериться ему целиком и полностью.

Мой мозг абсолютно пуст: черный холст, алебастровая бездна.

«Каков же ответ?»

И я говорю: «Ничто. Ответ – ничто».

Резко выбрасываю ноги вперед. Мое тело принимает вертикальное положение. Руки поднимаются и скрещиваются на груди. Голова откидывается, лицо обращено к небу. Рот открывается. Глубокий вдох, выдох. Глубокий вдох, выдох.

Теперь, в вертикальном положении, я падаю быстрее. Врезаюсь в лед ногами на скорости сто миль в час.

Удара не чувствую.

И как холодная вода смыкается надо мной, тоже.

И давление этой воды, когда погружаюсь в кромешную темноту.

Я не чувствую ничего. Нервные окончания отключены, как и болевые рецепторы мозга.

В сотнях футов надо мной крошечная, с булавочную головку, светящаяся точка. Бледная, как далекая звезда. Точка входа. И точка выхода. Я рвусь к этой звезде. Мое тело оцепенело. Мозг пуст. Я полностью отдалась во власть Двенадцатой системы. Она больше не часть меня. Двенадцатая система и есть я. Мы одно целое.

Я человек. И не человек. Поднимаюсь к звезде, которая сияет в ледяном куполе. Протобог, всплывающий из первобытных глубин. На сто процентов человек. На сто процентов пришелец. Теперь я понимаю. Я знаю ответ на загадку Эвана Уокера.

Я врываюсь в сердце звезды и выбрасываюсь на лед. Пара сломанных ребер, сломанное запястье, глубокий порез на лбу от ремня с пилотского кресла, совершенно окоченела, не могу отдышаться, опустошенная, целая, в сознании.

Жива.

76

К сгоревшим обломкам вертолета добираюсь на рассвете. Место крушения нашлось без труда. «Блэкхоук» упал на поле, белое после недавнего снегопада. Пламя виднелось за несколько миль.

Я медленно приближаюсь с юга. Справа всплывает из-за горизонта солнце, его лучи разбегаются по заснеженной земле, и все вокруг искрится, словно с неба миллиардами посыпались бриллианты.

Одежда замерзла и с каждым моим движением хрустит, как хворост. Я постепенно воспринимаю свое тело. Двенадцатая система сохранила мне жизнь, чтобы сохранить себя. Она просит об отдыхе, ей нужна пища и помощь, чтобы восстановиться. Для этого и возвращается ко мне способность чувствовать боль.

«Нет. Потерпи, пока я их не найду».

В небе пусто. Ветра нет. Над обломками вертолета вьется дым. Черный и белый. Такой же клубился над лагерем «Приют» при массовом сжигании трупов.

«Кто ты, Бритва?»

Солнце поднимается выше, и снег начинает слепить. Визуальная команда настраивает мои глаза: я смотрю через невидимые фильтры, эффект такой же, как от солнечных очков, и вижу в миле на западе черную точку на девственно-белом фоне. Ложусь на живот и неглубоко вкапываюсь. Точка приближается и приобретает очертания человеческой фигуры. Высокий и худой, в зимней парке, с винтовкой, он бредет по колено в снегу. Полчаса ожидания. Когда до него остается сто ярдов, я встаю. Он падает, как подстреленный. Я зову его по имени, но негромко – в холодном зимнем воздухе звуки разносятся далеко.

До меня долетает его голос, он чуть не срывается от волнения:

– Твою мать!

Бритва делает пару шагов и переходит на бег – высоко поднимает колени и работает руками, точно кардиоманьяк на беговой дорожке. Останавливается на расстоянии вытянутой руки. Теплое дыхание вырывается из открытого рта.

– Ты жива, – шепчет он.

И я читаю в его глазах: «Невероятно!»

– Где Чашка?

Бритва кивает себе за спину:

– Она в порядке. Ну, вроде нога сломана…

Я обхожу его и начинаю движение в том направлении, откуда он пришел.

– А я уж чуть было не махнул на тебя рукой, – пыхтит Бритва у меня за спиной. – Без парашюта! Ты что, теперь и летать умеешь? Что случилось с твоей головой?

– Ударилась.

– О… Ну, теперь ты похожа на апачку. Знаешь, боевая раскраска.

– Это моя четвертая четверть: апачка.

– Ты серьезно?

– Что значит – у нее вроде сломана нога?

– То и значит: может, сломана, а может, и нет. Ты теперь насквозь все видишь, вот и поставишь ей более точный диагноз…

– Странно как-то, – говорю я, на ходу оглядывая небо. – Почему нас не ищут? Они наверняка засекли место падения вертолета.

– Я ничего не видел. Похоже, они просто сдались.

Я трясу головой:

– Они не сдаются. Далеко еще, Бритва?

– С милю. Не волнуйся, я ее спрятал в надежном месте.

– Как ты мог оставить ребенка?

Бритва оторопело смотрит на меня и на секунду даже теряет дар речи. Но только на секунду. Он не умеет подолгу молчать.

– Пошел искать тебя. Ты сказала, что мы встретимся у огня. Такое универсальное направление. Могла бы сказать: «Встретимся на том месте, где я уложу эту вертушку. Она будет гореть».

Пять минут идем молча. У Бритвы сбивается дыхание. Я дышу ровно. Усиление будет поддерживать меня, пока я не дойду до Чашки, но есть предчувствие, что когда я сломаюсь, то сломаюсь всерьез.

– Ну и что теперь? – спрашивает Бритва.

– Отдохнем несколько дней… или сколько сможем себе позволить.

– А потом?

– На юг.

– На юг? Это план такой? На юг. Многовато конкретики, не находишь?

– Мы должны вернуться в Огайо.

Бритва останавливается, будто натолкнулся на невидимую стену. Я прохожу вперед еще несколько шагов, потом оборачиваюсь. Бритва трясет головой:

– Рингер, ты хоть представляешь, где мы находимся?

Я киваю:

– Милях в двадцати к северу от Великих озер. От Эри, я думаю.

– Что ты… Как мы… Ты понимаешь, что Огайо больше чем в ста милях отсюда? – тарахтит, запинаясь, Бритва.

– До того места, куда мы пойдем, больше двухсот. Если по прямой.

– «По прямой». Что ж, жаль, что мы не птички! И что там, в Огайо?

– Мои друзья. Они в полной заднице, и я не могу их бросить.