Бесконечное море Янси Рик

Задавая этот вопрос, отец понижал голос и говорил басом, как какой-нибудь хитрый делец в старые добрые времена, хотя путешествие, которое он предлагал, было бесплатным… и бесценным. Отец был страховочным фалом, который не давал Сэмми – и мне – улететь в пустоту космоса, а теперь он сам стал пустотой.

Я ждала, когда Сэм спросит меня об отце. Это самый легкий способ сообщить страшную новость. И самый низкий. Но брат не стал спрашивать.

– Папа умер, – сказал он мне.

Маленький комочек под горой одеял. На меня смотрели карие глаза, большие, круглые и пустые, как у мишки, которого он прижимал к щеке.

«Мишки Тедди для детей, – сказал мне Сэм в первую ночь в отеле „Ад“. – Я теперь солдат».

На соседней с ним кровати зарылся в одеяла и мрачно глядит на меня еще один маленький вояка – семилетняя девочка, которую зовут Чашка. У нее чудесное, будто у куколки, личико и безумные глаза. Эта малышка не спит с мягкими игрушками. Она спит с винтовкой.

Добро пожаловать в эру постчеловека.

– О Сэм… – Я бросила свой пост у окна и присела на кровать рядом с коконом из одеял. – Сэмми, я не знала, как…

Он сильно бьет меня в щеку кулаком размером с яблоко. Я не ожидала, что он это сделает, то есть меня застали врасплох его слова, а вот теперь – удар. В глазах вспыхивают яркие звезды. Я даже на секунду испугалась, что у меня отслоилась сетчатка.

«Хорошо, – думаю я, потирая скулу, – ты это заслужила».

– Почему ты позволила ему умереть? – требовательно спрашивает Сэмми.

Он не плачет и не переходит на крик. Он говорит тихо, и голос его дрожит от закипающей злости.

– Я не позволяла, Сэм.

Отец, истекая кровью, ползет по грязи.

«Куда ты, папа?»

Над ним стоит Вош и наблюдает. Так маленький садист серьезно и с удовлетворением изучает муху, которой только что оторвал крылья.

– Врежь ей еще раз.

Это сказала Чашка со своей кровати.

– Заткнись, ты! – прорычал Сэмми.

– Это не моя вина, – прошептала я и обняла одной рукой мишку.

– Он был слабым, – заявила Чашка. – Вот что случается, когда становишься…

Сэм за две секунды оказался на ней верхом. Потом я видела только мелькающие кулаки и ноги в облаках пыли от старых одеял.

Господи, на той кровати лежала винтовка!

Я отбросила Чашку в сторону и обхватила Сэмми. Я прижимала его к груди, он размахивал кулачками, пинал воздух, плевался, скрежетал зубами. А Чашка по-всякому его обзывала и грозилась, что порвет зубами, если он еще хоть раз ее тронет. Дверь распахнулась, и в комнату ворвался Бен, в своей дурацкой желтой толстовке.

– Все нормально! – заорала я, перекрикивая визг Сэмми и Чашки. – Все под контролем!

– Чашка! Наггетс! Встать! – скомандовал Бен.

Дети, как только услышали приказ, сразу замолчали. Как будто кто-то щелкнул выключателем. Сэм обмяк у меня в руках, а Чашка переметнулась к спинке кровати и скрестила руки на груди.

– Это она начала, – сказал Сэм и надул губы.

– А я уж начал подумывать о том, что пора нарисовать на крыше большой красный крест, – произнес Бен, убирая пистолет в кобуру. – Спасибо, ребята, что избавили меня от этой необходимости. Ну а пока Рингер не вернется, Чашке лучше занять койку в моем номере, – улыбнулся он мне.

– Отлично! – воскликнула Чашка.

Она промаршировала к двери, потом развернулась на пятках, бросилась к своей кровати, схватила винтовку и дернула Бена за руку:

– Идем, Зомби.

– Я сейчас, – мягко ответил он. – Дамбо на посту, займи его кровать.

– Теперь она будет моя. Пока, придурки, – не удержалась Чашка, которая считала, что последний выстрел должен остаться за ней.

– Сама ты дура! – крикнул Сэмми ей вслед.

Дверь легко захлопнулась с отрывистым, характерным для всех гостиничных дверей щелчком.

– Дура, – повторил Сэмми.

Бен посмотрел на меня и приподнял правую бровь:

– Что с твоим лицом?

– Ничего.

– Я ее ударил, – признался Сэмми.

– Ты ее ударил?

– За то, что она позволила умереть моему папе.

И в этот момент Сэм уже не смог сдержаться. Он не бросился на меня с кулаками, он расплакался. Следующее, что я помню, – Бен опустился на колени, а мой младший брат плакал у него на руках.

– Эй, все хорошо, солдат. Все будет хорошо, – говорил Бен.

Он гладил Сэмми по коротким волосам и все повторял дурацкое прозвище, которое дали моему брату в лагере. Я никак не могла привыкнуть, что он подстрижен ежиком, без буйной копны на голове я его просто не узнавала.

Наггетс, Наггетс.

Я понимала, как это глупо, но мне не давало покоя то, что у всех ребят были вымышленные имена, а у меня – нет. Я бы выбрала для себя Дефианс.[4]

Бен взял Сэмми на руки и усадил его на кровать. Потом он подобрал с пола игрушечного медведя и устроил его на подушке. Сэм скинул мишку на пол. Бен снова его поднял.

– Ты правда хочешь комиссовать Тедди? – спросил он.

– Его зовут не Тедди.

– Рядовой мишка, – попробовал пошутить Бен.

– Просто мишка, и я больше не хочу его видеть! – заявил Сэмми и укрылся с головой одеялом. – А теперь уходи! Все. Все уходите!

Я шагнула к брату, но Бен шикнул на меня и кивнул в сторону двери. Я пошла следом за ним из номера. У окна в конце коридора маячил кто-то большой и неповоротливый. Мальчишка, которого все зовут Кекс. Он не разговаривает, но его молчание не вызывает каких-то жутких ощущений, оно, скорее, похоже на безмолвие горного озера. Бен прислонился спиной к стене. Он прижимал к груди мишку и тяжело дышал, приоткрыв рот. Температура в отеле была ниже нуля, но Бен все равно покрылся испариной. Если он после возни с детьми так выдохся, значит у него реально были проблемы, вероятно, как и у нас всех.

– Он не знал, что ваш папа умер, – сказал Бен.

Я покачала головой:

– И знал, и не знал. Так бывает.

– Да, – вздохнул Бен, – так бывает.

Между нами повис свинцовый шар тишины размером с Ньюарк. Бен рассеянно погладил мишку по голове – так старики поглаживают кошку, пока читают газету.

– Я должна вернуться к нему, – произнесла я.

Бен шагнул к двери в номер и преградил мне путь:

– Может, лучше не надо.

– А может, тебе лучше не совать нос…

– Не первый человек в его жизни умер. Он справится.

– Ух ты! Это жестко.

«Вообще-то, мальчик Зомби, мы говорим о человеке, который был и моим отцом тоже».

– Ты знаешь, о чем я.

– Почему люди, после того как скажут что-то реально жестокое, все время повторяют именно это?

У меня были определенные проблемы с самоконтролем, поэтому меня понесло:

– Так уж случилось, что я знаю, как это – «справляться» со смертью в одиночку. Только ты – и больше никого, вокруг – пустота. А было бы хорошо, очень-очень хорошо, если бы в тот момент кто-то был рядом…

– Эй, – тихо сказал Бен. – Эй, Кэсси, я ничего такого не хотел…

– Да, ты не хотел. Ты действительно не хотел.

Зомби. Он получил это прозвище, потому что ничего не чувствовал, был мертвым внутри? В лагере «Погребальная яма» такие попадались. Я звала их «тюфяки». Набитые прахом мешки с очертаниями человеческого тела. В них навсегда сломалось нечто важное. Слишком много потерь. Переизбыток боли. Они передвигались, волоча ноги, бормотали что-то невнятное, и в глазах у них зияла пустота. И Бен был таким? Он был «тюфяком»? Тогда почему он рисковал жизнью ради спасения Сэма?

– Где бы ты ни побывала, – чуть слышно произнес Бен, – мы там тоже были.

Его слова отозвались во мне болью. Потому что он говорил правду, и я уже слышала ее как-то раз. От другого.

«Не ты одна потеряла все…»

Тот другой пожертвовал всем ради меня. Этому кретину надо было напомнить, что я не единственная. Жизнь часто над нами насмехается, но порой она открыто и зло хохочет нам в лицо.

– Рингер ушла? – спросила я, потому что пора было сменить тему.

Бен кивнул. Он продолжал гладить мишку. Этот медведь начал меня раздражать, и я забрала его.

– Я пытался послать с ней Кекса, – сказал Бен и тихо рассмеялся. – С Рингер.

Мне стало интересно, сознает ли Зомби, как звучит его голос, когда он произносит ее имя? Тихо, как молитва.

– Знаешь, у нас ведь нет резервного плана на случай, если она не вернется.

– Она вернется, – твердо проговорил Бен.

– Почему ты так уверен?

– Потому что у нас нет резервного плана.

И он просиял своей широкой, открытой улыбкой. Это сбивало с толку. Странно было видеть улыбку, когда-то освещавшую все вокруг – классы, коридоры, школьные автобусы, – на его новом лице, которое изменили болезнь, пули и голод. Как будто идешь по чужому городу, сворачиваешь за угол и вдруг натыкаешься на старого знакомого.

– Это круговая аргументация, логическая ошибка, – ответила я.

– Знаешь, некоторые ребята чувствуют угрозу, когда их окружают умники, а мне это только придает уверенности.

Бен пожал мне руку и, прихрамывая, направился к своему номеру.

Остались только игрушечный мишка, большой ребенок в конце коридора и закрытая дверь. И я перед нею. Я сделала глубокий вдох и вошла в комнату. Села на кровать рядом с горкой из одеял. Я не видела Сэма, но знала, что он там. Он не видел меня, но знал, что я рядом.

– Как он умер? – раздался приглушенный голос.

– Его застрелили.

– Ты видела?

– Да.

Наш отец ползет, впиваясь пальцами в грязь.

– Кто его застрелил?

– Вош.

Я закрыла глаза. Не надо было говорить. В темноте картинка становится отчетливее.

– Где ты была, когда Вош его убивал?

– Пряталась.

Я потянулась к нему, чтобы откинуть одеяло, но остановила себя.

«Где бы ты ни была…»

В лесу, недалеко от пустого шоссе, девочка забирается в спальный мешок, застегивает молнию, и в который раз у нее перед глазами погибает ее отец. Пряталась тогда, прячусь сейчас и снова, снова вижу эту картину.

– Он дрался?

– Да, Сэм. Он дрался как лев. Он спас мне жизнь.

– Но ты притаилась.

– Да.

Я прижала мишку к животу.

– Как жирный цыпленок.

– Нет, нет, – прошептала я. – Все не так.

Сэмми откинул одеяла в сторону и резко сел. Его было не узнать. Я никогда раньше не видела этого мальчика таким. У него было страшное, искаженное от ярости и ненависти лицо.

– Я убью его. Я всажу пулю ему в голову!

Я улыбнулась. Во всяком случае, попыталась улыбнуться.

– Извини, Сэмс, но он мой.

Мы смотрели друг на друга, и время начало распадаться на части. Время, которое мы потеряли в крови, и время, которое мы обрели в крови; время, когда я была всего лишь властной старшей сестрой, а он надоедливым младшим братом, и время, когда я была той, ради кого стоило жить, а он тем, ради кого стоило умереть. А потом он бросился ко мне на грудь, и мишка оказался между нашими телами, как мы между временем до и временем после.

Я легла рядом с Сэмми, и мы вместе прочитали его молитву: «Если я умру во сне, Господи, возьми к себе мою душу».

И я рассказала ему историю о том, как погиб наш папа. Как он выкрал винтовку у одного из плохих парней и в одиночку перебил дюжину глушителей. Как он стоял перед Вошем и говорил ему: «Вы можете уничтожить наши тела, но вам не уничтожить наши души». Он пожертвовал собой, чтобы я смогла убежать и спасти брата от злой галактической орды. Папа верил, что наступит день, когда Сэм соберет оставшихся в живых людей и спасет мир. Пусть Сэмми запомнит мои слова, чтобы в его памяти не возникала картина, как его отец в свои последние мгновения ползет, истекая кровью, по грязи.

Брат заснул, а я выскользнула из кровати и вернулась на пост у окна. Полоса парковки, заброшенная закусочная («Все, что можно есть в среду!») и серая, уходящая в черноту лента шоссе. На Земле тихо и темно, – наверное, такой она и была до появления людей, наполнивших ее шумом и светом. Что-то подошло к концу. Начинается новая эпоха. А сейчас – промежуточное время. Пауза.

На шоссе, около заехавшего на разделительную полосу внедорожника, свет звезд отразился от темного предмета, в котором я сразу опознала ствол винтовки. У меня на секунду остановилось сердце. Тень метнулась к деревьям, и я заметила мерцающие, черные как вороново крыло, идеально гладкие и абсолютно прямые волосы. Это была Рингер.

У нас с нею с самого начала не заладились отношения, и чем дальше, тем хуже они становились. Все, что я говорила, она воспринимала с ледяным презрением, как будто я дура или просто сумасшедшая. Особенно когда дело касалось Эвана Уокера.

«Ты уверена? Это нелогично. Как он мог быть одновременно и человеком, и пришельцем?»

Чем больше я заводилась, тем спокойнее она становилась. Можно сказать, что в результате нашего взаимодействия происходила бурная химическая реакция. Допустимо сравнение и с формулой Эйнштейна E = mc2 – стремительный переход массы в энергию вызывает мощный взрыв.

Слова, которыми мы обменялись перед ее уходом, были прекрасным тому доказательством.

– Знаешь, Дамбо – я понимаю. Это из-за больших ушей. Наггетс – потому что Сэм такой маленький. Чашка – тоже понимаю. Зомби – не очень. Бен не хочет рассказывать. Ну и Кекс, я догадываюсь, – из-за того, что он такой пухляк. Но почему – Рингер?

В ответ – ледяной взгляд.

– Я из-за этого чувствую себя какой-то отщепенкой. Ну, знаешь, как единственный член шайки без погоняла.

– Без позывного, – поправила она.

Я посмотрела на нее внимательно и сказала:

– Дай-ка я угадаю. Национальная стипендия, шахматный клуб, математическая команда, лучшая в классе? И ты играешь на каком-то музыкальном инструменте. На струнном. На скрипке или виолончели. Твой отец работал в Силиконовой долине, а твоя мама была профессором в колледже, – думаю, она преподавала физику или химию.

Рингер молчала примерно две тысячи лет, потом буркнула:

– Еще что-нибудь?

Я понимала, что лучше остановиться. Но меня уже понесло, а когда это случается, я иду до конца:

– Ты была старшей… нет, ты была единственным ребенком в семье. Отец – буддист, а мама – атеистка. Ходить ты начала в десять месяцев. Твои родители постоянно работали, поэтому тебя воспитывала бабушка. Она научила тебя упражнениям тайцзи. Ты никогда не играла в куклы. Говоришь на трех языках. Один из них французский. Была членом команды «Олимпийские резервы» по гимнастике. Однажды ты принесла домой оценку «хорошо», родители отобрали набор по химии и на неделю заперли тебя в твоей комнате. За эти дни ты перечитала полное собрание сочинений Уильяма Шекспира. – (Рингер покачала головой.) – Ладно, не полное. Без комедий. Юмора ты не понимаешь.

– Отлично, – сказала она. – Это было увлекательно. – Голос у нее был ровный и тонкий, как лента кухонной фольги. – Могу я тоже попробовать?

Я немного напряглась и собралась с духом:

– Давай.

– Тебя всегда не устраивала твоя внешность, особенно волосы. Веснушки на втором месте. У тебя проблемы с общением, поэтому ты много читала и, начиная со средней школы, вела дневник. У тебя была всего одна близкая подруга. Ваши отношения можно назвать созависимостью, это значит: при каждой ссоре ты впадала в депрессию. Ты папина дочка. И никогда не была близка с матерью – она всегда давала тебе почувствовать, что ты, при всем старании, любое дело делаешь недостаточно хорошо. К тому же она была красивее тебя, это тоже не шло на пользу. Когда она умерла, ты стала винить себя за то, что втайне ненавидела ее, и почувствовала облегчение, когда ее не стало. Ты упрямая, импульсивная и немного «гипер», поэтому родители записали тебя в секцию, где тебе помогли решить проблемы с концентрацией и координацией. Балет или карате. Вероятнее всего, второе. Хочешь, чтобы я продолжила?

И что мне было делать? Я видела только два варианта: рассмеяться или врезать кулаком ей в лицо. Ладно, три: рассмеяться, врезать кулаком ей в лицо или ответить таким же стоическим взглядом. Я остановилась на третьем.

Плохой выбор.

– Ну что ж, – сказала Рингер. – Ты не сорванец в юбке и не девочка-девочка. Ты между ними, в серой зоне. Тот, кто в серой зоне, всегда ненавидит тех, кем не является, и ты объектом своих претензий выбрала симпатичных девочек. Ты влюблялась, но у тебя никогда не было парня. Ты притворялась, будто ненавидишь мальчиков, которые тебе нравились, и наоборот. Когда с тобой рядом оказывался кто-то красивее, умнее – словом, лучше тебя, ты начинала злиться и язвить, потому что этот кто-то напоминал тебе о том, какой банальной ты ощущала себя внутри. Мне продолжать?

– Конечно. Продолжай, – прозвучал мой слабенький голосок.

– До появления Эвана Уокера ты никогда не держала парня за руку, если не считать мальчишек на школьных экскурсиях. Эван относился к тебе по-доброму, ничего от тебя не требовал и в качестве бонуса был даже слишком красив. Он стал для тебя пустым холстом, на котором ты могла нарисовать картину идеальных отношений с идеальным парнем. Он разогнал твои страхи, потому что никогда не делал тебе больно. Он дал тебе все то, что в твоих фантазиях получают красивые девочки, то, чего у тебя никогда не было. Так что быть с ним – или идея быть с ним – для тебя, скорее всего, разновидность реванша.

Я кусала нижнюю губу. У меня щипало глаза. Я так сильно сжимала кулаки, что ногти впивались в ладони. Почему, ну почему я не выбрала второй вариант?

– Теперь ты хочешь, чтобы я остановилась, – сказала она, и это был не вопрос.

Я вздернула подбородок. «Моим позывным будет Дефианс!»

– Какой мой любимый цвет?

– Зеленый.

– Неправильно. Желтый, – соврала я.

Она только пожала плечами. Она знала, что я соврала. Рингер – ходячая «Страна чудес».

– Серьезно, скажи, почему ты Рингер?

Вот оно. Заставить ее защищаться. Правда, она на самом деле никогда не оборонялась. Скорее, я перейду в оборону.

– Я человек, – ответила она.

– Ага.

Я посмотрела сквозь щель между шторами на стоянку двумя этажами ниже. Зачем я это делала? Неужели действительно думала, что увижу, как он стоит там, смотрит наверх и улыбается мне.

«Видишь? Я же обещал, что найду тебя».

– Кто-то мне уже такое говорил. И я, как дура, ему поверила.

– Ну, учитывая обстоятельства, не такая уж ты и дура.

О, теперь она решила стать добренькой? Делает мне поблажку? Я не знала, что хуже: ледяная дева Рингер или Рингер – сердобольная королева.

– Не прикидывайся, – отрезала я. – Я знаю, что ты мне не веришь.

– Я верю тебе. А в его историю – нет. Бредятина какая-то.

И после этого она удалилась. Взяла и вышла. Прямо посреди разговора. Ну кто в этом мире так поступает, кроме парней?

«Виртуальная реальность не нуждается в физически существующей планете».

Кем был Эван Уокер? Я смотрела в окно, потом на младшего брата и снова на улицу. Кто же ты, Эван Уокер?

Глупо было верить ему, но я была ранена, совершенно одинока (то есть настолько, что думала, будто я – последний человек во всей долбаной Вселенной). А главное – у меня мозг выносило, оттого что я убила ни в чем не повинного парня. Между тем Эван Уокер не только не уничтожил меня, хотя легко мог это сделать, а, напротив, спас от смерти. И поэтому, когда прозвонили звоночки, я не обратила на них внимания. К тому же он был невероятно красив (это довольно большой плюс) и просто одержим желанием показать мне, что я для него значу больше, чем он сам. Он купал меня, кормил, учил искусству убивать. А однажды сказал, что я важнее всего в его жизни и он готов умереть за меня. И доказал это.

Он родился вместе с Эваном Уокером, а спустя тринадцать лет проснулся и обнаружил, что он иной. И вдруг, по его словам, увидел мир моими глазами. Этот момент все перевернул. Эван нашел себя во мне, и я была в нем, мы слились в одно целое. Сначала он говорил то, что я хотела услышать, а под конец сообщил нечто очень важное: главное оружие по уничтожению оставшихся на Земле людей – сами люди. А когда последний из инвазированных умрет, Вош и компания «отключат» Пятую волну. Так закончится чистка. Дом будет выметен и готов принять постояльцев.

После того как я рассказала Бену и Рингер свою историю, опустив лишь то, что Эван был внутри меня (слишком много нюансов для Пэриша), последовала серия двусмысленных и многозначительных взглядов. Только я не участвовала в их безмолвном диалоге.

– Один из них влюбился в тебя? – спросила Рингер, когда я замолчала. – Разве это не то же самое, что втрескаться в таракана?

– Или в поденку? – огрызнулась я. – Может, у них слабость к насекомым.

Разговор шел в номере Бена, когда мы проводили первую ночь в отеле Уокера. Это Рингер его так назвала – думаю, специально, чтобы поиграть у меня на нервах.

– Что еще он тебе рассказывал? – спросил Бен.

Он растянулся на кровати. Всего четыре мили пути от лагеря до отеля, а он выглядел так, словно пробежал марафон. Дамбо, мальчишка, который подштопал нас с Сэмом, толком не ответил на мои расспросы. Не сказал, пойдет ли Бен на поправку, станет ли ему хуже. Конечно, Дамбо было всего двенадцать.

– Каковы их потенциальные возможности? Слабые места?

– У них больше нет физических тел, – ответила я. – Эван сказал, что только так они могли отправиться в это путешествие. Одних «загрузили» – его, Воша и других глушителей, – а другие все еще на корабле-носителе, ждут, когда нас не станет.

Бен вытер рот тыльной стороной ладони.

– Лагеря устроили, чтобы отсеять лучших кандидатов для промывки мозгов…

– И уничтожить тех, кому не промыли, – закончила я. – Как только Пятая волна откатит, им останется только расслабиться и наблюдать, как глупые людишки делают за них грязную работу.

Рингер, как безмолвная тень, сидела возле окна.

– Но зачем им вообще понадобилось нас использовать? – не мог понять Бен. – Почему не «загрузить» достаточное количество своих солдат в человеческие тела и добить нас всех?

– Может, их не так много, – предположила я. – Или устроить Пятую волну менее рискованно.

– А в чем тут риск? – подала голос тень-Рингер.

Я решила не реагировать. Причин для этого было много, но главная: не хотелось с ней связываться. Она способна одним словом унизить человека.

– Ты был там, – напомнила я Бену. – Ты слышал, что говорил Вош. Они веками наблюдали за нами. Но Эван доказал: сколько тысячелетий ни разрабатывай план, все равно что-то может пойти не так. Вряд ли их беспокоило предположение, что, вселившись в нас, они могут реально стать нами.

– Верно, – согласился Бен. – И как мы можем это использовать?

– Никак, – ответила за меня Рингер. – Ничего из того, что тут рассказала Салливан, нам не поможет. Ситуацию сумеет прояснить только этот Эван, если он уцелел после взрыва.

Бен покачал головой:

– После такого никому не выжить.

– Там были спасательные капсулы. – Я снова схватилась за соломинку, за которую цеплялась с тех пор, как он со мной попрощался.

– Правда? – По интонации Рингер было ясно, что она мне не верит. – Тогда почему он не посадил тебя в одну из них?

Я повернулась к ней:

– Слушай, может, мне не следует говорить это тому, кто держит в руках мощную полуавтоматическую винтовку, но ты реально начинаешь действовать мне на нервы.

Она вроде как удивилась:

– Это почему?

– Мы должны с этим разобраться, – решительно сказал Бен.

Хорошо, что он не дал мне ответить Рингер. У нее в руках была М-16, а Бен говорил мне, что она была лучшим стрелком в лагере.

– И каков наш план? Ждем, когда появится Эван, или бежим? Если бежим, то куда? Какие еще сведения, переданные Эваном, могут нам помочь? Что пришельцы планируют делать с городами?

Его щеки раскраснелись от лихорадки, глаза блестели.

– Они не собираются их взрывать, – пробурчала, не дожидаясь моего ответа, Рингер.

И ждать, когда я спрошу, откуда, черт возьми, она это знает, Рингер тоже не стала.

– Если бы в этом состоял их план, они бы уничтожили их первым делом. Больше половины населения Земли живет в городских районах.

– Значит, города нужны иным, – сказал Бен, – из-за того что они используют тела людей?