А что будет с нами дальше?.. (сборник) Шориков Вячеслав
Макс узнал ресторанчик, точно старого знакомого, что пришёл на выручку. Автобус резко остановился. Поблагодарив водителя, Макс вышел.
Темно. Никого. Глянул на часы – нет девяти. Было довольно странным, что американцы так рано сидят по домам.
Прошёл мимо бара. В открытые двери вытекал громкий разговор бармена и одинокого клиента. Оба, как понял Макс, были изрядно подвыпившими.
Метров через пятьдесят стоял магазинчик. Над входной дверью висела цифра «24». Макс зашёл и купил упаковку пива Brooklyn. Минут через пять он был в доме Игоря.
Его ждали. Уже начали слегка беспокоиться, не заблудился ли гость в каменных джунглях Manhattan. Или среди холмов Staten Island. Нет, слава богу, не заблудился. И кажется, всё в порядке.
Они коротали остаток вечера в гостиной с пивом и с разговорами. Больше говорили Игорь и Макс. Наташа при этом сидела на краю углового дивана, думала о чём-то своём. Иногда она искоса поглядывала то на мужа, то на Макса, точно сравнивала их. Позже Наташа призналась, что она не узнавала Игоря. Что он давно ни с кем и ни о чём так не разговаривал. Что появление в их доме Макса – это камень, упавший в их семейное болотце. И она не может сказать с уверенностью – хорошо это или не очень.
Раздался телефонный звонок. Игорь поднял трубку.
– Да, Анечка, разумеется, – пауза. – Нет, ничего не надо.
Спустя пару минут в доме появилась Анечка. Максу показалось, что позднюю гостью тоже ждали. Анечка выглядела женщиной с небольшим атомным реактором внутри. А игривость во взгляде и мешки под небольшими зеленоватыми глазками выдавали в ней одинокое настоящее бывшего пионерско-комсомольского вожака или педагога.
Гостья присела в кресло напротив Макса, закинув ногу на ногу. Юбка гостьи была короткой. Ноги Анечки, покрытые пушком светлых волос, торчали, словно бананы. Из-под юбки выглядывали голубенькие в «горошек» трусики. И Максу показалось, что именно из-под юбки так тянет парфюмом – Анечка благоухала, словно клумба с цветами. И вновь идиотская мысль: «Не исключено, что и эту особу я тоже выебу…»
Тут Макс с улыбкой вспомнил старого врача-еврея, который служил в районной поликлинике гинекологом и о котором рассказал его байкальский тесть. Звали врача Моисей Аронович, и он иногда заглядывал к тестю обменяться районными новостями да поиграть в шахматы. Тесть как-то спросил шутливо, каково уважаемому доктору каждый день заглядывать женщинам между ног. На что Моисей Арнович ответил, тоже шутливо, мол, заглядывать женщинам между ног – это его призвание. Но есть в профессии один весьма его раздражающий нюанс. Немало женщин является на приём не только старательно подмытыми, но и не менее старательно надушенными. «Всякий раз намекаю пациенткам, что женские прелести должны пахнуть женскими прелестями, а не духами „Красная Москва“, – заметил Моисей Аронович. И закруглил: – Впрочем, бесполезно…»
Макс почти угадал. Анечка была когда-то школьной пионервожатой, потом стала учителем. И не просто учителем, а первой наставницей Кирюши. Ещё чутьё подсказывало, что Игоря и гостью связывают (или связывали) более нежные отношения, нежели те, что они выставляют напоказ. Об этом было легко догадаться по насмешливым взглядам хозяйки дома в сторону Анечки.
Перебраться в Нью-Йорк Анечке, разумеется, помог Игорь. Здесь она уже третий год. С английским языком есть проблемы. Деньги зарабатывает как cleaner. Это профессия – наводить порядок в доме, пока хозяева находятся на работе. От Анечки Максу стало известно, что быть cleaner – это куда лучше, чем baby-sitter (нянька, по-русски) или seller (продавщица) – самые распространенные среди эмигранток профессии.
Неожиданно гостья засобиралась. Сказала, что завтра у неё будет не самый простой день и она должна хорошенько выспаться. Удерживать не стали. Игорь повез Анечку до Ferry.
– Я вижу, Аня вам не понравилась, – заметила Наташа. – Почему?
– В каком смысле? – сказал Макс.
– В прямом.
Макс пожал плечами.
– Для меня всегда тайна – почему мужчине с одной женщиной хочется переспать, а с другой – ни за какие пряники?
– И для меня – тоже тайна, – ответил Макс. И прибавил: – Если говорить за других.
– А если не за других?
Тут Макса понесло. Удивительное дело. Ему начало казаться, что Наташа уже не представляет большой загадки. Возможно, никакой загадки вообще не было. Это как сложный на вид замок. Пытаешься открыть, а потом оказывается, что дверь вообще не заперта.
Макс вполне серьёзно считал себя автором некой новой «теории игры». Если не вдаваться в подробности и излагать суть теории как можно популярнее, то выглядит это примерно так. Вот, к примеру, есть такая замечательная игра, как теннис. Этой игрой Макс увлекается с подросткового возраста. И по сегодняшний день. Лет сорок увлекается. Да, он не достиг чемпионских высот. Но Макс никогда и не ставил такой задачи. Да и не мог ставить хотя бы в силу конкретных жизненных обстоятельств. Ведь он вырос в провинции, в областном зауральском городишке, где был один-единственный асфальтовый корт и на этом корте – один-единственный тренер. Из «бывших». Самого что ни на есть благородного происхождения. Чуть ли не из «графьёв». Но в теннисе, как теперь Макс хорошо понимает, тренер был дилетантом. И всё же Максу удалось научиться играть вполне прилично. Мало того, он научился учить играть в теннис других. Причём некоторые из этих других тоже вполне прилично играют. Ко всему прочему Макс написал три теннисных книжки. Они сделаны как популярные учебные пособия. Макс очень гордится, что ему повезло сочинить некоторые формулировки. Он даже уверен: их ещё только предстоит оценить всем, кто пытается познать теннис глубоко и всерьёз. Вот хотя бы одна из них: «Тактика – это умение игрока мыслить ударами».
Итак, по «новой» теории Макса, всё в этой жизни есть по сути игра. И неважно, во что ты играешь – в теннис, в шахматы или в любовь. Или в карьеру. Или в дружбу. Или в семью. Или в науку. Или в литературу. Важно, что ты знаком с правилами этой игры. Мало того, ты умеешь играть в эту игру. Желательно, чтобы у тебя была за плечами серьёзная подготовка, что-то вроде «школы». То есть ты брал уроки у настоящего Учителя, Тренера, Мастера, Гуру, Мэтра, если угодно. Неплохо, если от природы ты был одарён определёнными способностями к этой игре. Ещё лучше, если ты учился играть осознанно и ставил перед собой цели, ради которых стоило изнурять себя тренировками.
Допустим, некие он и она начинают играть в любовь. Если просто, то конечный успех будет выглядеть так: он без ума от неё, она без ума – от него, и при этом у обоих возникает ощущение перманентного счастья и удовлетворения. Это же самое можно сказать об играх в дружбу, в семью, в карьеру и так далее.
Если уж совсем по-простому, то качество любого успеха находится в прямой зависимости от природного таланта игрока, огромного желания и, понятное дело, удачи, фарта, везения.
Максу ни много ни мало – пятьдесят. Иногда он признаётся знакомым, мол, «придурком я только выгляжу». Но самое любопытное, что собственной «теории игры» он придал более или менее законченный вид ещё лет десять назад. С тех пор радуется, как ребёнок, если жизнь нет-нет да и подбросит ему факты, что в той или иной степени говорят об истинности главного плода его творческого воображения.
Макс выплеснул всё это, правда, ещё более упрощённо, на Наташу. По времени это заняло с полчаса. Макс напоминал глухаря на току. Точнее, он напоминал своего отца. Тот никогда не уставал повторять: «Вы меня выслушайте. А поступать будете так, как посчитаете нужным». Заметим, Макс впервые излагал «теорию игры» в таком виде, поэтому для него было важно не то, как его слушают, а то, как он излагает.
А Наташу он понимал так. Когда езды до Ferry и обратно минут пятнадцать-двадцать, а мужа всё нет и нет – тут уж, извините, не до глупых теорий.
Игорь появился, когда губы Наташи были чисты от помады и даже слегка искусаны.
– Скучаете? – спросил Игорь с усмешкой на губах и тем самым блеском в глазах, что выдаёт в любом человеке состояние некой, всегда загадочной, хотя и естественной опустошённости.
– Наоборот, – выпалил Макс.
И улыбнулся. Потому что Игорь плюхнулся на диван рядом с ним и Макс краем взгляда заметил на светлых брюках длинный каштановый волос, большим колечком. Недалеко от ширинки…
Тут Наташа резко встала и вышла из гостиной, бросив на ходу резкое:
– С меня хватит. Надо и о себе подумать…
Из дневниковых записей Макса…Позднее утро. Сижу за письменным столом, откинувшись в рабочем кресле. Почёсывая яйца, гляжу в распахнутое окно. За окном сад, умытый ночным дождём. Всё блестит и искрится в лучах яркого солнца, что подмигивает из-за большой серой тучи.
Верхушку яблони украшают спелые плоды, напоминающие разноцветные новогодние шарики. Парочка соек мечутся от одного яблока к другому. За птицами внимательно наблюдает кот Виски. Кот сидит под кустом смородины с надеждой, что рано или поздно пернатая добыча окажется в его острых когтях.
По Приморскому шоссе, будто скаковые лошади, мчатся авто. Я бы поставил вон на того бежевого «мерина» – буквально парит над мокрым асфальтом. К сожалению, ставок никто не принимает.
Позвонили из Екатеринбурга родители. У них всё неплохо. Поздравили.
Позвонил средний брат. Тоже поздравил.
Позвонил старший брат…
Позвонил старый друг…
Позвонил новый друг…
Приятно в такой день слышать голоса тех, кого ты искренне любишь и кто искренне – тебя.
Ещё звонок. Поднимаю трубку. Голос знакомый, но никак не могу вспомнить имя. Спрашиваю:
– Откуда у вас мой телефон?
– Это секрет.
Говорили минут пятнадцать. Больше говорила она. Сбивчиво говорила. Но было понятно, что она находится под впечатлением. Что ничего подобного не читала, точнее, не ожидала прочитать.
– И я не ожидал, – с придыханием. Боже, как легко заставить автора расчувствоваться. И неожиданно: – Хотите шампанского?
Пауза. Трубка молчала, а я думал, что будет жаль, если Даша (кажется, её так зовут) окажется игроком слабеньким и к тому же не очень талантливым. И ходик-то я сделал совсем простенький. Неужели это так трудно?
– Хочу, – не совсем уверенно.
– Вы какое предпочитаете? – невольно вырвалось. Я даже слегка обалдел. Ведь так спросил Воланд у поэта Бездомного. Правда, речь шла о папиросах. И уточнил: – Сладкое или не очень?
– Французское.
«Да уж», – подумал я. И:
– Будем пить из гранёных стаканов.
– Почему?
– Потому что хрустальные бокалы пропали из этого дома вместе с первой женой.
– А не хрустальные – со второй?.. – слегка запинаясь.
– Со второй хуже – пропало желание пить шампанское, – и тут же: – А теперь это желание, кажется, понемногу возвращается.
Я предложил ей «поднять» стаканы и «выпить».
– За что?
– За то, что сорок четыре года назад в семье боевого русского офицера и обыкновенной учительницы немецкого языка родился мальчик по имени Максимка…
Суббота, 28 августа 1999 года. Нью-Йорк (продолжение)
Когда остались одни, то продолжили пить пиво и разговаривать. Игорь поделился замыслом нового коммерческого предприятия. Придумал издать что-то вроде энциклопедии. Героями статей будут две тысячи русских эмигрантов последней волны. Понятно, из тех, что преуспели в Америке. Издание будет осуществляться за счет фонда. Фонд – взносы этих самых «героев». Практическая деятельность незамысловата: бесчисленным мистерам Frumkin или Kozloff, разбогатевшим кто на чём, будет разослано предложение. Мол, так и так, мистер Frumkin, мы есть ваши искренние друзья и готовы опубликовать в нашей энциклопедии статью о вас, любимом. Мало того, статья будет выглядеть так, как изволите. И портрет тоже какой изволите. Правда, качество и объём статьи, равно как и размер фотографии, будут в прямой зависимости от суммы чека, отправленного вами на счёт фонда.
Предварительная смета издания – двести тысяч долларов. Доля Игоря – это процент от заказа плюс процент от реализации.
– Я бы рассчитывал на процент от заказа, – заметил Макс. – Продать такую энциклопедию с выгодой, по-моему, иллюзия.
– Это почему? – удивился Игорь.
Макс объяснил, что если задуманная книга будет издана на хорошей мелованной и достаточно плотной бумаге, да ещё и в твердом переплёте, то она непременно выйдет очень толстой, а значит, тяжёлой. Возня с распространением в итоге выльется в такие хлопоты, что владельцы тиража будут сами себе не рады.
– А что делать? – спросил Игорь, подозревая, что Макс прав.
– Математика простая, – ответил Макс.
И выдал Игорю вот такой расклад предприятия. Двести тысяч «зеленых» денег – это по сотне с каждого «героя». В предложение надо внести пунктик: все «герои» в итоге получат по пять экземпляров энциклопедии, к тому же бесплатно. Для «героя» важно, что он будет иметь книги для подарков. Для Игоря как издателя – это решение проблемы распространения.
А вот каких-нибудь пятьсот-тысячу экземпляров можно действительно раскидать по Америке. В каждом городке, где есть хотя бы десяток-другой русских эмигрантов, всегда найдётся чудак с желанием купить энциклопедию, и будет счастлив. Потому что для этого чудака очень важно не только понимать, но и знать, что он беден, потому что честен. А все разбогатевшие соплеменники по сути – редкие проходимцы и жулики. И истории их преуспеяния будут лишним тому подтверждением. Как бы и что там ни понаписали авторы. И вся история бывшего отечества – одни примеры. Взять хотя бы Алексашку Меншикова. Ну кто особенно знает о его заслугах перед отечеством? Зато даже дети ведают, каким отъявленным мошенником, взяточником и просто вором был этот сподвижник Петра Великого. А ведь начинал карьеру не где-нибудь – на базаре: пирожками с зайчатиной торговал.
А всё почему? А всё потому, что разбогатеть талантами и трудами для «нашего» человека – это же скучно и неинтересно. И никто ради такого богатства с печи слезать не будет, а уж пальцем шевелить – тем более.
Но при этом всегда есть тьма русских людей, предпочитающих носить собственную бедность и неблагополучие точно орден. И гордятся этим. И напоказ выставляют. И тихо радуются, когда видят в телевизоре или читают в газете, что с богатыми людьми всё время случается что-то трагическое. Обокрали, ограбили, разорили, посадили – это не новость. Новость – это когда богатого человека застрелили, взорвали или хотя бы довели до самоубийства. Ведь тогда он теряет жизнь, а значит, теряет всё.
– Да… – сказал Игорь, прикрывая ладонью рот. – Есть о чём подумать.
Родители
Макс уверен, что он человек удачливый. Знаков тому, кажется, – не перечесть. И самый первый – история его появления на свет божий.
Дело было в сорок девятом. Надо только представить крошечный уральский городок. История его, впрочем, славная и знаменитая. Некогда там пересекались великие торговые пути между Востоком и Западом. И ярмарочное веселье, похоже, до сих пор гуляет в крови местных жителей.
Отец тогда служил директором 1-й мужской средней школы, бывшей старорежимной гимназии. Есть фотография, где он восседает за старинным письменным столом в глубине огромного кабинета. Лепные потолки. Бронзовая люстра, украшенная хрустальными лепестками. Французские шторы на окнах. Поясные портреты вождей – Ленина и Сталина.
Торс отца стянут ладно пошитым офицерским кителем. На груди поблёскивает добытый на фронте орден Боевого Красного Знамени.
Отец смотрит в объектив камеры ясным, глубоким и слегка недоумённым взглядом. Словно догадывается, что, может быть, наиболее тяжкие испытания для него – ещё только грядут. И это странно. Хотя бы потому, что после боев в Померании весной сорок пятого ему всерьёз казалось – самое трагичное в этой жизни уже позади.
Мама тогда служила в той же 1-й мужской школе в должности преподавателя немецкого языка. И тоже есть фотография. Маме – двадцать четыре. Молодая женщина с удивительно весёлыми и беззаботными глазами. И чертами лица словно у ожившей античной статуи. И редкими по красоте волосами – густыми, тёмными, вьющимися крупными кольцами.
Познакомились родители так.
До войны отец закончил филфак педагогического.
Был женат на однокурснице.
Имел сына Фёдора и дочерей – Ольгу и Лиду.
Работал заведующим роно.
Считался принципиальным, верным и до конца преданным делу партии членом.
Когда началась война, получил бронь.
Осенью сорок первого ушёл на фронт добровольцем. «Я так боялся, что война скоро закончится… – рассказывал отец. – Всё думал и беспокоился – и как это буду смотреть в глаза близким, друзьям, знакомым и незнакомым людям? Будучи коммунистом…»
Окончил ускоренные офицерские курсы.
Попал в Заполярье.
Начал боевую карьеру с заместителя командира миномётной роты. Закончил – в политотделе армии, занимаясь поручениями командарма по связям с населением оккупированных СА территорий.
Прошёл Польшу, Германию, Австрию.
Встретил девятое мая сорок пятого в Дании, на острове Борнхольм. Там, где некогда мучился вечными вопросами самый знаменитый из принцев – Гамлет.
В конце лета сорок пятого отцу дали отпуск.
– У меня был выбор, – рассказывал отец. – Либо идти теплоходом через Балтику до Ленинграда, либо самолётом – сразу в Москву.
Отец выбрал самолёт, хотя друзья-офицеры уговаривали идти морем. Мол, спешить некуда, слава богу, живые остались! После такой бойни. И врага победили! Теперь нужен праздник. Душе. Телу. И чтобы этот праздник длился как можно дольше. Идеально – всю оставшуюся жизнь.
Отец был русским человеком на все сто процентов. Во всех пяти с лишком литрах крови, циркулировавших в его жилах, не было ни одной капли примеси. Чем отец, Макс это знает точно, очень и очень гордился. Хотя как истинный коммунист-интернационалист никогда не показывал виду.
Но при этом отец обладал исключительной для русского человека особенностью – терпеть не мог спиртного. С молодых лет и до восьмидесятилетней старости. Ни в каком виде. За редким-редким исключениям, когда позволял себе рюмку хорошего коньяка или бокал шампанского, и непременно за праздничным столом.
– Я выбрал самолёт потому, что был уверен – путешествие на теплоходе будет сопровождаться пьянкой. А я буду, как всегда, выглядеть белой вороной.
Когда отец прилетел в Москву, то вскоре получил известие, что теплоход с его боевыми друзьями-офицерами угодил на мину и затонул в Балтике. Как потом выяснилось, отпускники перепились вместе с командой. Всё случилось так неожиданно и быстро, что никому из этой пошлой истории выплыть живым не повезло…
В Москве отец разыскал студенческого друга Георгия Шаповалова. Друг к тому времени уже опубликовал в толстом московском журнале свой первый роман «Фабрика», слыл одним из талантливейших молодых советских писателей.
Шаповалов снимал большую комнату на Петровке и обретался там с молодой женой-красавицей и пятилетней дочуркой.
Вот в этой большой комнате на Петровке отец и познакомился с будущей супругой – та доводилась жене Шаповалова родной младшей сестрой, училась в «Гнесинке» на оперную певицу.
– Мне тогда было двадцать один, – вспоминала мать. – Ни о чём, кроме будущей сценической карьеры, не думала и думать не хотела. Как и все девчонки в училище, загадывала для себя тернистый путь к вершинам оперного искусства. Где её, конечно же, ожидают розы охапками, восторженные аплодисменты и всенародный успех. И ничего страшного, если за всё это придется заплатить простым женским счастьем.
Так получилось, но едва ли не с первой минуты знакомства будущую оперную звезду точно подменили.
Со слов матери, она вошла в комнату сестры и даже не сразу поняла, что изменилось. Комната показалась светлее, краше, просторнее, чем обычно. Когда огляделась, то сообразила, что вокруг по сути – ничего такого особенного. Кроме молодого, широкоплечего, перетянутого скрипучей портупеей офицера, восседавшего за накрытым столом. И офицер тот заливался необыкновенно жизнерадостным смехом. И при этом обнаруживал изумительно белые и ровные зубы с небольшой щёлкой посередке верхнего ряда.
Дальше всё происходило естественно и логично. После ужина, уже за полночь, офицер вызвался проводить новую знакомую до общежития.
Путь оказался неблизким. Мимо Большого театра, через Манежную площадь, затем к «Ленинке», и там ещё минут двадцать неспешной ходьбы.
Мать не помнит, как и зачем они свернули в какой-то небольшой и уютный скверик. Не помнит и то, как она, воспитанная старшей сестрой в строгих правилах, в этом скверике ни с того ни с сего начала целоваться с едва знакомым мужчиной, резко пахнущим «Беломором», одеколоном «Шипр», войной и… другой женщиной.
Именно в те мгновения, уверена мать, когда её губы касались губ бравого офицера, она точно освободилась от сна. Пускай сладкого, радужного, привычного, но всё-таки сна. И как-то ясно и глубоко осознала собственное предназначение.
Что никакая сцена…
Никакие охапки роз…
Никакие аплодисменты…
Никакое признание…
Никогда не заменят ей то, что назначено женщине природой.
А она женщина. И она это чувствует. И понимает. И не пойдет этой сути наперекор. И похоже, нет на свете ничего такого, ради чего можно этой сутью пожертвовать.
«Господи! – иногда думает Макс, поднимая взгляд к небу, – как это Ты всё в этом мире удивительным образом устроил. Пол-Европы лежало в руинах. Не счесть новых кладбищ и свежих могил. Кажется, всё население разделилось на тех, кто лёг в эти могилы, и тех, кто эти могилы оплакивает.»
А в это время из тысяч и тысяч молодых бравых офицеров Ты выбрал капитана Зубкова, дал ему ясно понять: ты и есть избранный. Ты не безразличен. Хотя ты, как и все «настоящие» коммунисты, не веришь в Меня. Я уберег тебя в поле брани. И не раз. И не два. И даже не три… Отвёл от путешествия на теплоходе-смертнике. И вот – познакомил с той, что может и должна стать единственной…
…Отец умер, когда Максу было сорок шесть. Он, конечно же, не берётся утверждать, что понял отца, как никто, но именно его собственное понимание даёт право сказать уверенно: за всю свою долгую жизнь отец ни разу не ошибся, когда судьба ставила его перед серьёзным выбором. И только один раз…
Когда ему уже было за восемьдесят. Когда он отважился лечь под хирургический нож. И этот нож в руках опытного хирурга дрогнул. И случилось то, что случилось…
На следующий после знакомства день бравый офицер отправился поездом на Урал. Там у него состоялся разговор с собственным отцом, Корнеем Ивановичем, и содержание этого разговора – глубочайшая семейная тайна.
Макс не однажды пытался в эту тайну проникнуть, но не очень успешно. Из обрывков случайно брошенных фраз, намёков, догадок и прочей информации он сделал вывод: тот памятный разговор деда со старшим сыном затрагивал вопросы чести семьи. Похоже, была драма из трёх участников, причём все трое – свои, родные и очень близкие люди.
И теперь Макс почти уверен, что в каждой семье должна быть хотя бы одна тайна и в эту тайну лучше не посвящать будущие поколения.
В итоге получилось вот что. Макс с братом Антоном – родные братья и по отцу, и по матери. С братом Фёдором и сёстрами – только по отцу. Но первая жена отца тоже вышла замуж, родила двух дочерей. Максу с Антоном они никто. Точнее, никто по крови. А по всему остальному – очень даже близкие люди.
Из отпуска бравый офицер вернулся в Москву человеком, свободным от брачных уз. Легко уговорил несостоявшуюся оперную приму бросить учёбу и отправиться с ним в поверженную Германию.
Там в начале зимы сорок седьмого, в Богом забытом немецком городке Эйхенау, появился на свет брат Антон.
А летом сорок восьмого бравый офицер был демобилизован. И с молодой женой, грудным мальчиком, двумя пудами муки, крупы, сала, картиной в золочёной раме «Осень в Померании» и трофейными настенными часами с римскими цифрами вернулся на родину.
Так вышло, что восьмилетний Фёдор и шестилетняя Лида жили тогда в семье отца. Семья занимала в старой гимназии один из классов, перестроенный под квартиру директора. Фёдор и Лида спали в большой комнате, а кроватка с грудным Антоном стояла между огромным супружеским диваном и круглой голландской печью.
Однажды – была ранняя весна сорок девятого – мать собиралась на школьное торжество. Надела выходной костюмчик.
– Чувствую, – вспоминает мать, – что-то не так… Подошла к отцу, а он мне: «Дорогая, а ты никак понесла…»
Мать тогда кинулась к районному гинекологу и со слезами: мол, делайте что хотите, но рожать не могу. Уже трое на руках. Младшенький ещё от груди не отстал. Тут надо помнить, что аборты в те времена были под строжайшим запретом. К ним прибегали лишь в строго оговорённых ситуациях. Но, как это водится на Руси, закон был что дышло. Кому очень надо было, находили к врачам подходы…
Гинеколог, со слов матери, была женщина редкая. В маленьком городке её любили, уважали и ценили одновременно. Поговаривали, что она из семьи репрессированного царского генерала. А генерал был женат на сестре одного из князей Оболенских.
…Это невероятно, но в начале семидесятых Макс работал на Свердловской киностудии и частенько сталкивался в буфете с известным киноактёром и режиссёром документальных фильмов Леонидом Оболенским. Это был удивительный старик с типичной внешностью русского аристократа – не очень высокий, но очень стройный и элегантный. С лицом точно из мрамора – чистым, спокойным и благородным. И взглядом – живым, глубоким и слегка ироничным. Недаром Леонид Оболенский переиграл в советском кино самых ярких и запоминающихся аристократов.
А как Оболенский, сидя за обеденным столом, орудовал ножом и вилкой! Это было искусство. Нечто подобное Максу доводилось наблюдать лишь на королевских приемах в Уимблдоне спустя много-много лет.
Врач-гинеколог выслушала мать очень внимательно. Помогла справиться со слезами. Напоила чаем с брусничным вареньем. Усадила в гинекологическое кресло. Долго что-то высматривала и щупала. И в итоге убедила мать не делать аборт. Мол, вы такая молодая и красивая. У вас муж – такой уважаемый и надёжный во всех отношениях глава семейства. И такой удивительный первенец. И поверьте старой опытной повитухе, у вас будет замечательная девочка. И вы никогда не пожалеете, что дали ей появиться на свет.
Так рассказывает мать.
У отца была своя версия рождения младшего сына. Он тоже разговаривал с врачом и был предупрежден, что наверняка появится ещё один мальчик. И он как будущий отец должен сделать всё, чтобы этот мальчик был благополучно доношен. Потому что этот мальчик родится крепеньким и здоровеньким и непременно вырастет хорошим или очень хорошим советским человеком.
С той поры минуло пять десятков лет. Макс давно осознаёт себя человеком, до определённой степени одарённым к творчеству и постоянным размышлениям. Во взрослой жизни именно эти занятия доставляют ему наибольшее удовольствие.
Так вот, очень часто он размышляет, может быть, об одной из самых поразительных философских категорий – случайности. И обычно суть его размышлений сводится к тому, что судьба – это есть безусловная цепочка самых разных случайностей. И «некто» расставляет эти случайности на пути человека, точно капканы.
И отсюда главное качество, в частности, его, Макса, жизни – постоянное любопытство. И это любопытство, уверен, будет преследовать его вечно.
И самый любопытный «капкан» – это, конечно же, мгновения смерти, когда всякий человек познаёт то, после чего с ним уже будет только то, что будет…
Воскресенье, 29 августа 1999 года. Нью-Йорк
Комната и постель Макса были по-домашнему уютными и тёплыми. Но отчего-то вторую ночь в Америке он спал неважно. Беспокойно спал. И сон приснился какой-то американский. Во сне Макс что-то активно предпринимал, суетился, хлопотал, то и дело хотел купить или продать какие-то акции. Хотя в действительности о тех же акциях имел весьма смутное представление и, что важнее – иметь не хотел другого представления. Принципиально.
Окончательно проснулся рано, без четверти пять.
Встал. Спустился в кухню. Включил чайник. Нашел банку растворимого кофе. Заварил в кружке. После чего забелил кофе сливками из холодильника. Вновь поднялся к себе.
Устроился за письменным столом. Включил компьютер. Уставился в дисплей, точно кролик на удава. И вдруг, прихлёбывая кофе, начал импровизировать на клавишах музыку из слов и предложений – она рвалась наружу, точно пена из бутылки с шампанским. И эта музыка возникала не совсем понятно, как и откуда. Словно кто-то вливал эту музыку в уши. Как яд. И поражал внутренности отравой. Именно отравой, потому что в такие минуты со стороны Макс выглядел точно не в себе. Чему-то всё время улыбался. Корчил лицо гримасами. Бурчал под нос. Жестикулировал. А иногда, случалось, мог и всплакнуть. А иногда – чуть ли не оргазм испытывал.
Не говоря уж об отчаянии. Когда за утро из-под пальцев не возникало ни единой ладной строчки. А возникало сначала беспокойство, а потом страх. Вдруг – уже никогда. Это как мужчина – рано или поздно вскарабкается на женщину и… не сможет.
Около восьми, когда солнце уже приподнялось над крышей соседней виллы, Макс вылез из кресла. Ежедневная писательская «норма» была выдана на гора. С чувством почти сексуального удовлетворения он отправился на берег залива. Полюбовался видом Manhatten. Частокол из небоскрёбов на всякий взгляд отвечал всё новыми оттенками впечатлений.
К нему обернулся одинокий рыбак и кивнул: «Morning». Макс тоже кивнул и ответил тем же morning. Сделал привычную зарядку. Вернулся. И к назначенным восьми тридцати был готов завтракать.
В то утро Наташа потчевала их овсяной кашей на молоке.
Игорь после завтрака должен был отправиться в Brooklyn. Макс не удержался и напросился в попутчики.
Минут через двадцать их Pontiac вырулил на стоянку перед обширным сквером. Максу это место напомнило лондонский Regent's park, где в спортивном клубе работал тренером по теннису его давний питерский знакомый.
Вокруг было полным-полно разновозрастных и разноцветных американцев. Все – в тренировочных брюках, шортах, футболках. Одни играли в баскетбол, другие – в футбол, третьи – в бейсбол. И в теннис тоже играли. Как выяснил Макс, все до одной спортплощадки – бесплатные. И игроки выглядели очень даже прилично. Чувствовалась хорошая школа. Уровень наших перворазрядников. А вот в теннис играли так себе, по-любительски. Но в общем-то тоже очень даже вполне прилично играли.
Они гуляли по скверу, и тут Макс поделился с Игорем тайным желанием. Суть желания в том, что было бы то, что надо, если бы удалось дописать новый романчик, над которым он бьётся уже два года, – в Америке. У Макса чутьё, как у собаки. Почти уверен – с вдохновением здесь проблемы не будет. Написание романа напоминает Максу труд садовника. Чтобы выросло что-нибудь путное, нужны хорошие семена. И почва. И место. И климат. И каждодневные руки мастера.
Игорь заметил, что организовать это дело лично для него – раз плюнуть. Подыскать жилье на пять-шесть месяцев хотя бы здесь, в Brooklyn, можно очень даже недорогое. Затем в русских газетах дать объявление о мастер-классе «известного питерского тренера, автора популярных в России теннисных книжек». Игорь больше чем уверен: на такую рекламу клюнет минимум пять-шесть учеников. Заработок составит доллары, необходимые для проживания в Нью-Йорке, к тому же припеваючи.
В машине Игорь предложил заехать в дом, где они жили первое время. Минут через пять машина притормозила у двухэтажного особняка, закрытого строительными лесами. Парадная дверь была нараспашку. Поднялись на второй этаж. Там парочка молодых людей в спецовках вставляла новые окна. Руководила ими моложавая курносая дамочка, пухлая и аппетитная, в серой футболке и с большими тёмными пятнами под мышками.
– Какие люди! – радостно всплеснула руками дамочка, вытягивая пухлые губы навстречу Игорю.
Игорь слегка приобнял хозяйку и скороговоркой заметил, что мы очень спешим. Что ничем угощаться не будем. Что тоже очень рады видеть дамочку в добром здравии, всю в делах и заботах.
Было жарко. И Роза Самуиловна, так звали хозяйку, все же сунула Игорю в руки банку с Coke, а Максу – с пивом. Пока они попивали ледяные напитки, Розе Самуиловне таки удалось поведать некоторые подробности истории семьи Слипченко. Это им в своё время продал дом Игорь, и они проживали здесь до последнего времени. Довольно банальная оказалась история. Но весьма характерная, как потом, уже в машине, заметил Игорь.
Так вот, жили здесь Эдик, Вика и их крошечная дочурка Манюся. Выходцы из Белоруссии. Еврейкой была Вика, а Эдик – чистопородный белорус. Оба молодые, красивые, образованные. И удачливые. Их отношения со стороны выглядели на зависть. Нежные были отношения. Трогательные. И «мечтательные», как заметила Роза Самуиловна. Залюбуешься, короче. А как оба любили, холили и баловали златокудрую Манюсечку!
В Америке всё у этой семьи выходило и складывалось, точно по писаному. Эдик, компьютерщик по профессии, со свободным английским, имел работу в солидной компании, с достойным окладом. Вика, стоматолог, тоже со свободным английским, служила в частной клинике и тоже не жаловалась на деньги, что зарабатывала у хозяина-американца.
Увы, как это часто бывает, наш Эдик абсолютно случайно и, разумеется, последним узнаёт, что его любимую жёнушку потрахивает хозяин клиники. И потрахивает едва ли не каждый божий день. Едва ли не с первых дней, как Вика устроилась на работу. Но самое гнусное, со слов Эдика, что хозяин этот – невысоконький, лысенький, кривоногонький и толстозаденький выходец с Кубы. Да ещё и не отличающийся крепким здоровьем. Точнее, мешок с болячками. Но богатый. По советским меркам так просто сказочно богатый. Квартира в Manhatten. Дача на берегу Long Island. Яхта. Porsche. И жена в психиатрической клинике – уже без малого пяток лет. И дети учатся в Англии…
Удар для Эдика был такой силы, что он поначалу запил. Потом вышел из запоя. Но тут его словно подменили. Внутри редкого добряка и потомственного интеллигента (сын известного белорусского академика, автора учебников по истории родной коммунистической партии) вдруг ожил самый настоящий зверь. Однажды Эдик так избил Вику, да ещё и на глазах дочери, что жёнушка аж на полтора месяца угодила в больницу. Чуя возможную расправу американского правосудия, Эдик укатил на машине в Мексику. А оттуда самолётом компании British Airways прямо в город Лондон. Из Лондона – прямо в Минск, в объятия заплаканных от радости мамы, папы и близких родственников.
Вот такая история…
Они попрощались с Розой Самуиловной и отправились дальше. Оказалось, что недалеко, тут же в Brooklyn, на одном из перекрёстков их ждала парочка – дядя Фима и тётя Маня. Типичная семья американских «русских» евреев. Оба на пенсии. Дядя Фима – бывший портной, тётя Маня – бывшая товаровед универмага в Саратове. В Америку их принесло следом за дочкой и зятем, в самом начале девяностых. Дядя Фима чем-то напоминал артиста Леонова, тётя Маня – уменьшенную копию Фаины Раневской.
Говорила в основном тётя Маня. Плюхнувшись на заднее сиденье, она заметила:
– Игорь, иногда мне кажется, что вы меня знаете лучше, чем я себя. Я же никогда не говорю то, что не думаю. Так вот, ваша новая машина – это нечто! Как я завидую Наташеньке. С таким мужем даже в аду не пропадёшь, не то что в Америке.
Заехали на овощной рынок. Вход украшала огромная вывеска с довольно необычным названием Three guys from Brooklyn, real friends of poor people.
Когда уже были в машине, Макс заметил, что больше всего ему нравится название рынка. Игорь тут же объяснил, что все эти «трое парней из Бруклина» – предприимчивые молодые евреи из Могилёва. Им удалось заарендовать этот участок с условием, что цены на продукты будут привлекательными для жителей небогатой округи.
Так оно, впрочем, и есть. Игорь купил отборный картофель, помидоры, морковь, перцы, чипсы, два литра сока. И всё это стоило меньше восьми долларов…
Дома нашли записку: «Буду вовремя. Наташа».
Игорь устроил гостей в кухне, за большим прямоугольным столом, накрытым бежевой накрахмаленной скатертью. Достал из холодильника пиво, минеральную воду, соки, фрукты. Всё было на столе, и гости неспешно что-то попивали, что-то надкусывали и что-то говорили.
Тем временем хозяин, с закатанными рукавами тельняшки и в цветастом передничке, на отдельном столике у плиты разделал крупного Salmon (по-русски – лосось) на аппетитные красные куски в светлых прожилках. Присолил. Поперчил. Затем крупно нарезал помидоры. Эти помидоры на рынке Игорь выбирал с особым пристрастием. Долго ходил вдоль прилавка – от холмика к холмику. Оценивал глазами. Щупал пальцами. Ему нужны были плоды не очень спелые, не слишком твёрдые, но обязательно красные. После чего к помидорам прибавилась морковь, перцы и лук, тоже нарезанные. Игорь мастерски разложил куски рыбы на дно глубокого противня, завалил их овощами, залил оливковым маслом и накрыл всё алюминиевой фольгой.
– Почему оливковым? – спросил Макс, тоже любитель готовить что-нибудь этакое.
– Оливковое масло не даёт запаха. Не перебивает натуральный вкус рыбы и овощей, – был ответ Игоря.
Из кухни вся компания переместилась на свежий воздух. Там в углу сада находилась беседка, увитая диким виноградом. В беседке – приличных размеров круглый стол и удобные плетёные кресла. Рядом с беседкой стояла печь для гриля, работающая на газе, и мешок с древесным углем.
– А зачем уголь? – Максу всё было интересно.
– Для запаха, – ответил Игорь.
Со стороны дороги раздался визг тормозов. Это была Toyota Наташи.
Хозяйка дома появилась в саду минут через десять. Была одета в полупрозрачную блузку. Под ней ненадежно прятались свободные от лифчика остроконечные шарики грудей. Бедра стягивали бежевые шорты. Стройные загорелые ноги поблескивали атласной кожей. Улыбающаяся, Наташа выглядела, словно помолодевшая лет на десять.
– Ты опять начала заниматься в клубе? – спросил Игорь.
– Начала, – ответила Наташа. – А что?
Игорь хмыкнул себе под нос, но продолжать разговор не стал.
Навстречу Наташе поднялась тётя Маня. Женщины осторожно обнялись и ещё более осторожно коснулись друг друга накрашенными губами.
– Господи, Наташенька, да если бы я выглядела, как ты, я бы и в России чувствовала себя королевой.
Игорь колдовал у печки, женщины накрывали в беседке стол, а Макс отвечал на вопросы от дяди Фимы.
– Новости из России напоминают новости с поля боя. Каждый божий день кого-то стреляют или взрывают. А как при всём при этом чувствует себя простой обыватель? – спрашивал дядя Фима.
– По-моему, неплохо, – отвечал Макс. – Как и во все времена. Вот мой отец утверждал, что лично он не знал ни одного порядочного человека – страдальца от сталинских репрессий.
– А кем был ваш папа в эпоху товарища Сталина? – не унимался дядя Фима. Как выяснилось позже, его отец был военным хирургом и ещё до войны угодил в колымские лагеря. С тех пор об этом человеке не было известно ничего хорошего.
– Секретарём райкома, – это Макс.
– И где же?
– На Урале. В небольшом городке.
Дядя Фима задумался. Потом всё же не удержался и спросил:
– Значит, ваш папа был порядочным человеком?
– Порядочнее не придумаешь.
– Нет, молодой человек… – пауза. – Он был не только порядочным, но ещё весьма и весьма удачливым человеком.
Возражать против этого Макс не стал.
Минут через сорок рыба была готова и дымящийся противень стоял посерёдке стола, обставленный частоколом бутылок.
Читать бесплатно другие книги:
