Трансцендентная сингулярность души (сборник) Векшин Николай

«Белка» Анатолия Кима

«Белка» Анатолия Кима – уникальная книга. Русский литературный шедевр, созданный обрусевшим корейцем. Роман переиздан во многих странах. Профессиональные литераторы, филологи и лингвисты кучу диссертаций по нему поназащищали. В аннотации указано: роман-сказка. В каком-то смысле да, сказка: люди превращаются в зверей, звери – в людей и т. п. Но по сути нет, не сказка, а сюрреалистический памфлет – фантастический реализм, доведённый до отчаянного гротеска. И по стилю это не сказка: никаких магических выдумок из пальца, никаких дешевых мелодраматических соплей, никаких шаблонных схем типа «добро побеждает зло». И по слогу не сказка: великолепный сочный язык, обогащенный пронзительными лирическими описаниями и реализованный в жестком строе точно взвешенных слов. Книга эта автобиографически личностная, удивительно искренняя и мудрая.

Корейского младенца, мать которого погибла, находят в лесу и усыновляют простые деревенские русские люди. Мальчик растёт в мире доброты. С детства у него проявляются два таланта: страсть рисовать и свойство перевоплощаться. Он художник от Бога. Под его рукой на бумаге или холсте возникают чудесные миры, которые отражают красоту природы и человека. А перевоплощается он обычно в белку, иногда – в шкуры разных людей. И тогда повествование ведётся от лица белки или другого человека-зверя. Эти перевоплощения происходят настолько естественно и логично, что воспринимаются при чтении как данность, как свершающиеся события, а не как писательская фантазия и даже не как аллегория. Мастерство автора «Белки» в художественном отражении мира выше всех похвал.

Школьная учительница Лилиана привозит юношу в столицу и по блату устраивает его на 1-й курс института, чтобы он выучился на великого художника. Она восторгается его талантом. Она изящна и хищна, как куница. Само собой, белка, попав в её лапы, хочет вырваться. Но молодая куница цепко держит добычу. В постели она неистова и страстна. А он впервые увидел в женщине зверя. И смирился с её звериной нежностью, покорился ей, причём, с некоторым жертвенным удовольствием.

Три его приятеля-студента тоже талантливы. И каждый мог бы стать выдающимся художником. Но одного закогтила австралийская львица, другого одолела безответная любовь к кунице, третий от засилья зверей вообще ушел из жизни…

С годами главный герой – юноша-белка – превратился среди волков, лис и прочих нелюдей в боязливого мужчинку-оборотня, подрабатывающего заказными рисуночками в каком-то затрапезном журнальчике.

А зверство вокруг всё набирает и набирает силу… Хищники процветают. Так несправедливо и жестоко устроен волшебный лес под названием «жизнь».

В каждом человеке сидит зверь. Только в одном это работящая веселая белка или самозабвенно поющий соловей, а в другом – мрачный кровожадный звероящер или тунеядствующий глист-паразит.

В конце книги пожилой седой кореец приходит в лес, чтобы убить зверя в себе. Хищники коварно ему намекнули, что если он уничтожит хотя бы одну белку, то жизнь изменится к лучшему и он сможет реализовать свой творческий дар художника. Наивный и малодушный, он в это поверил И растерзал белку, этим убив в себе человека.

«РАБ» Сергея Минаева

Об этой книге я не могу не рассказать. После «Духless» и «The Тёлки» этот роман Сергея Минаева не просто продолжение описания грязной жизни офисного планктона. Это смелый приговор нашему безнравственному обществу наживы. Антикапиталистический манифест. Социальная бомба.

Главный герой Александр Исаев появляется в Корпорации благодаря своему мененджерскому старанию и послушанию, а также кое-какой протекции. Спервоначалу он неуверен в себе и подчинён всем корпоративным правилам – гласным и негласным. Он рвётся по служебной лестнице, отталкивая конкурентов. При продажах товаров мухлюет, даёт откаты и берёт взятки. Это нормально, так делают все.

Саша женится по расчёту на идиотке из «новорусской» семьи. И продолжает шляться по бабам. И врёт направо и налево. Он меркантилен, расчётлив и пронырлив. Ловко подмазывается к начальству и коллегам. Не любит свою работу, бездельничает и отлынивает изо всех сил, но – создавая при этом видимость интенсивного труда. В общем, типичный персонаж нынешнего «среднего класса». Пожалуй, в нём проявляются лишь два ценных человеческих качества: ум и чувство юмора. Его мысли и фразы ироничны и афористичны. Тут герой и автор совпадают.

Постепенно Александр Исаев становится в Корпорации сильной фигурой. Его прочат в завотделом. Но для такой должности у него не хватает совсем малого: жестокого сволочизма. Именно этим он отличается от своих корпоративных приятелей, тоже претендующих на высокий пост.

Весьма характерен эпизод с охотой. Приятели ночью выезжают на загородную свалку, вылезают из автомобилей, включают фары и начинают палить в бомжей из травматического оружия. Александр на «охоте» впервые. Он не думал, что будет убийство. А его приятели с садистским удовольствием привычно затравливают несчастных бездомных, расстреливают в упор и добивают. Они чувствуют себя супермэнами, элитной белой костью, очищающей страну от человеческого мусора. И вот, когда из огромной трубы выскакивает парнишка – худой оборванец, измождённый юноша – и сталкивается с Исаевым нос к носу, тот не в силах нажать на курок. Саша кричит парню «убегай!». И в спину он тоже стрелять не может…

Именно с этого момента начинаются кардинальные изменения в душе Исаева. Хотя он постарался забыть эпизод и продолжает дружить с убийцами, что-то в нём щёлкнуло, перевернулось.

Он случайно знакомится с женщиной, в которую влюбляется. В отличие от других, она искренна, умна, добра, образованна, совестлива. Такие «совковые» персонажи для нынешней рыночной жизни не типичны, но всё же ещё изредка встречаются, как вымирающие динозавры в эпоху пещерного каменного века. Эта женщина оказала на Сашу сильное влияние самим фактом своего существования. Ну, и любовь-морковь, само собой, подействовала.

Исаев и раньше понимал всю низость своей никчемной обывательской жизни. Он и раньше осознавал лживость «нравственных принципов» и лозунгов Корпорации. Он и раньше хотел каких-то перемен. Но только теперь прозрел окончательно и бесповоротно.

И это просветление совпало с переменами в офисе. Огромная русская корпорация (в которой сотрудники уже были наполовину англоязычны и прозападны) поглощается гигантской западной. Появляются новые начальники, новые тусовки и новые лэйблы. Но по сути всё осталось прежним: та же наглая ложь о благе детей (корпорация торгует фирменными игрушками; но выясняется, что большая часть продукции изготавливается гасторбайтерами в подпольных цехах), та же неуёмная жажда наживы, те же безжалостные и лицемерные отношения между людьми.

Корпорация внутри вся гнилая. Её верхушка, забирающая себе львиную долю прибыли и в ненасытной алчности своей не имеющая разума остановиться, начинает урезать зарплаты и социальные блага своих сотрудников. Верхушка прикрывается убедительными словами о мировом экономическом кризисе, о необходимости ответственности, о повышении производительности труда и т. д. Но всем ясно, что это враньё.

И вот, тихие и законопослушные клерки начинают роптать, объединяться и выдвигать требования. В ответ Корпорация устраивает репрессии. Клерки бросают работу и выходят на улицу. Забастовка, демонстрация, неповиновение! Тот самый послушный «средний класс», который был опорой развивающегося государственно-олигархического капитализма, вдруг выходит из-под контроля. Причём, нужно подчеркнуть, офисный планктон вовсе не желает революций и смены общественного строя. Он панически боится потерять свою высокооплачиваемую работу. Он ни в коем случае не хочет объединяться с «левыми», готовыми проливать кровь. Он просто торгуется. Но Корпорация, воспользовавшись государственной полицейской дубинкой, разгоняет демонстрантов. Теперь ясно, кто в стране хозяин и кто – раб.

Услужливое телевидение доходчиво разъясняет публике, что клерки зажрались и что они жируют за счёт народа. Народ возмущён «пятой колонной». Профсоюзы и почти все партии готовы оказать олигархическому режиму всенародную поддержку. Идиоты, как обычно, верят подонкам. Нищие пенсионерки плюют в бастующих. Люмпен-пролетариат вооружается арматурой и помогает полицейским наводить порядок.

Клерки идут на попятную. Они трусы и соглашатели по своей сущности. Они не готовы бороться до конца. Причём, те вожди, которые возглавили их во время мятежа, стали иудами, продались Корпорации.

Волнения в столице подавлены. В других городах бурления продолжаются. Татарстан объявляет себе свободной зоной. Там царствуют радикалы. Течёт кровь. Исаев едет в Казань. Он рад идти на баррикады. Но оказывается, что в его услугах не очень-то нуждаются.

Исаев возвращается в столицу. И пытается отыскать ту женщину, которую оставил в Москве ради борьбы в Казани. С огромным трудом Саша находит её. Но она уже не та. Она сломлена. И она не может Сашу простить. Он пытается её завоевать. Она кончает жизнь самоубийством.

Больше в Москве делать нечего. Исаев снова отправляется в Казань. Но там уже всё оборотилось. Республика просуществовала недолго. Центральная власть, применив и силу, и подкуп, вернула всё на круги своя.

Александр, одурманенный алкоголем, как в тумане бредёт по какой-то тропинке, не зная, куда и зачем. Он ностальгически вспоминает свою любовь. И ему грезится, что та любимая женщина жива и идёт рядом. И что всё теперь будет хорошо…

Не будет. Автор не даёт в финале никакой надежды.

Минаев, принадлежа к «среднему классу» сам не готов к борьбе. Возразить – да. Выйти на демонстрацию – да. Написать острый роман – да. Но заявить (хотя бы в романе!), что у капиталистической страны нет будущего и что она должна стать социалистической – нет; такого заявления Минаев пока сделать не готов. Что ж, подождём его четвёртого романа…

«Алхимик» Пауло Коэльо

Недавно попалась мне книжка знаменитого бразильского писателя Пауло Коэльо «Алхимик». В аннотации было сказано, что это – самый известный культовый роман-притча, любимая книга миллионов людей во всём мире. В предисловии к русскому изданию автор сообщил, что в течение многих лет читатели-энтузиасты распространяли книгу в России самостоятельно, передавали друг другу в виде самиздата и размещали в Интернете.

Когда я начал читать этот роман, то с первых же страниц подумал, что либо всё вышесказанное – враньё, либо большинство людей во всём мире и нашей стране – примитивные идиоты, либо идиот я сам. Четвёртого не дано.

Попробую привести аргументы в пользу двух первых версий (доказывать третью не хочется). Итак. Что же представляет собой «шедевр мировой литературы»? Это сказочка, даже не сказка. В сказке обычно действуют феерические персонажи и происходят волшебные удивительные события. В сказочках же слоняются никчёмные людишки, страдающие патетическим мелодраматизмом и попадающие в скучные фабульные ситуации.

По названию книги можно было бы подумать, что в ней речь идёт об алхимии. Ничего подобного. Просто один из героев, который звался Англичанин, превратился в другого героя – Алхимика. Вся якобы алхимия, которой он якобы занимался, сводилась к тому, что он якобы искал Философский Камень, Эликсир Бессмертия, Плод Чистой Жизни, Чистую Жизнь, Всеобщий Язык, Душу Мира, Великое Творение и т. д. Все эти и подобные выспренные штампы – с заглавных букв – обильно рассыпаны по тексту. В общем, цели грандиозны. Что реально делалось для их достижения? Для этого Алхимик читал книги, странствовал по миру и общался с юношей по имени Сантьяго. Общение носило, похоже, голубоватый оттенок. Оно было щедро украшено занудными проповедями и убогим морализованием, преимущественно в одностороннем порядке.

Собственно, именно этот Сантьяго и является главным героем сказочки. Чем же занимался этот герой? Он долго пас овец. В сиротливом одиночестве, без женской ласки, как древний пастух Онан. Потом ему это наскучило. И он решил отправиться к Египетским пирамидам, чтобы там найти сказочные сокровища. Но его мучили сомнения, справится ли. И тут он встретил старца-волшебника, который объяснил юноше, что когда во что-то веришь, это непременно сбывается. Главное не сомневаться. Вообще не надо размышлять, не надо взвешивать, не надо ничего знать, а нужно верить в Свою Предначертанную Судьбу (тоже с большой буквы) и фанатично двигаться к цели. И тогда всё свершится, во славу Христа или Аллаха, именно так, как задумано. В принципе, не смотря на махровый идеализм, мысль в чём-то верная. Но, увы, совсем не авторская, не новая, не оригинальная.

Фабула сводится к тому, что после нравоучительных бесед с Алхимиком и скучноватых странствий юноша попадает к пирамидам, находит непонятные сокровища и отправляется назад, чтобы жениться на горячо любимой девушке Фатиме, которую временно оставил, чтобы осуществить Свой Путь.

Но не будем забегать в конец. Давайте сначала обратимся к литературным «достоинствам» романа, к его слогу и фразеологии. Вот для примера несколько характерных цитат, взятых практически наугад. Стр. 16: «Ручей долго молчал и наконец ответил: я плачу по Нарциссу…». Ручей молчал? Ручей плакал? Стр. 20: «Он рассказывал ей (Фатиме) о своих странствиях, и её мавританские глаза то широко открывались, то щурились от удивления». Вообще-то от удивления глаза не щурятся, а наоборот. Что касается странствий, то юноша пас овец, с которыми и странствовал по пастбищам. Много же он в жизни видел! Было о чём рассказать! Стр. 27: «А если когда-нибудь надоест скитаться по морям, к тому времени он узнает другие города, других женщин, другие способы быть счастливым». Юноша-овцевод не стал морским волком, он просто об этом помечтал. И о городах он тоже помечтал. И о других женщинах. Ведь он так любил Фатиму! Чтобы стать счастливым ему померещилось много способов, но не известно, каких. Стр. 41: «Почему ты решил пасти овец? – Потому что люблю бродить по свету». Забавненько. Далеко ли уйдёт странствующий овцевод? Куда он загонит своих овец в конце концов – на пирамиды? Стр. 72: «Не ощущая ни боли, ни муки, ни разочарования, он остановившимся взглядом смотрел в раскрытую дверь харчевни и страстно желал только умереть, мечтая, чтобы всё кончилось в эту минуту раз и навсегда». Что же вызвало в Сантьяго такую боль и муку, что он захотел покончить с жизнью? Да просто хозяин лавки отказал ему дать денег в долг. Согласитесь, что реакция юноши явно не адекватная. Стр.103: «Сантьяго в первые дни тоже пытался читать. Однако потом понял, что куда интересней смотреть по сторонам и слушать шум ветра. Он выбросил книгу – лишняя тяжесть. Впрочем, он по-прежнему был уверен, что стоит лишь открыть книгу, в ней всякий раз найдётся что-нибудь интересное». Ага, когда путешествуешь на верблюде по пустыне, то по сторонам видишь много интересного: барханы, барханы, песок и песок. Когда целыми днями слушаешь шум ветра, это жутко увлекательно. Когда выбрасываешь книгу, потому что верблюду тяжело её нести вместе с наездником, потом можно её, выброшенную, ещё раз почитать. Стр. 124: «Он не мог ни торопиться, ни терять терпение, иначе знаки, которые Господь расставил на его пути, могут так и остаться незамеченными». Ну да, Бог каждому балбесу расставляет знаки, ибо Ему больше нечем заняться. Стр.151: «В самой глубине его существа разливалась странная радость: он умрёт во имя Своей Судьбы. И за Фатиму». Патетический мелодраматизм убивает наповал. Но герой остался жив. Причём, никакой Фатимы рядом с ним не было. Стр.162: «Алхимик, сунувший руку в гнездо змеи, рисковал жизнью, однако лицо его оставалось спокойно». Оказывается, змеи живут в гнёздах. Зачем Алхимик рисковал? Чтобы нарисовать на песке круг, положить туда смертоносную кобру, а затем, поговорив с Сантьяго, разомкнуть круг и выпустить змею на волю. Стр.182: «Сердце рассказало, как куда-то девалось ружьё, которое он утащил у отца; он вполне мог поранить или застрелить себя». Сердце рассказало! Ружьё украл сам, но оно подевалось куда-то. Как можно умудриться поранить и даже застрелить себя из ружья? Разве что вставить ствол в рот и очень постараться дотянуться рукой до курка. Стр.200: «Всё слилось бы в единую Симфонию Мира, если бы Рука, которая написала всё это, остановилась в пятый день Творения». Божественный пассаж. Неясным осталось, что же это за Симфония Мира. Стр.219 (последняя): «Он снова ощутил дуновение ветра. Сантьяго различил в нём знакомый аромат, звук и вкус медленно приближавшегося и наконец осевшего на его губах поцелуя. То был первый поцелуй Фатимы». В ветре – аромат и звук поцелуя, да ещё со вкусом? Если это был первый поцелуй, то почему он – знакомый? Опять неувязочка.

Таких нестыковок в книге – пруд пруди. Логические провалы, жуткий мелодраматизм, идиотская патетика, выспренность фраз и бедность слога, убогость мыслей и пустота смыслов – вот характерные особенности «шедевра». Чего стоят такие перлы как «пирамиды улыбались», «запах пирамид», «хрусталь способствовал успеху», «сочиню книгу», «любовь без обладания», «Изумрудная Скрижаль», «покорить мир», «овладевал искусством пастуха», «пустыня даст ей человека» и т. д. И всё это вперемешку с великими восторгами, невыносимыми страданиями, падениями на колени, громкими рыданиями, безудержными слезами и прочими соплями.

«Какую чушь иногда несут люди», – подумал юноша на 37-й странице книги. А я подумал: «Какую чушь иногда несут авторы». И какой чушью восторгается публика.

Письмо писателю П Е Левину

Дорогой ПЕ!

Не удивляйся, что я обращаюсь к тебе на ты. Я ведь не первый год читаю твои книги про офисный планктон, олигархов, членистоногих и прочих человекообразных насекомых. Ты мне дорог, как хороший приятель, который попал на дорогу, ведущую в никуда. Никто, кроме меня, не скажет тебе по-товарищески честно и откровенно то, что сейчас бухну я.

Не нервничай, потерпи немного, дочитай это открытое письмо до конца. Почему открытое? Потому что ты закрыт и недоступен. Ты спрятался в раковину улитки своего «я». Тебе не нужен никто, даже друзья. Ты самодостаточен и избегаешь назойливых почитателей твоего таланта, нахальных журналюг, завистливых критиков, сладкоголосых подпевал, суетливых телепузиков и гламурной мошкары. Столь активный антипиар стал для тебя своеобразным пиаром.

Ты не вполз на вершину литературного Парнаса, как улитка на гору Фудзи, а взлетел, как богоподобный древнеегипетский ОМОН Ра. Теперь ты сидишь на вершине, свесив зад, и самодовольно усмехаешься. А у подножья Парнаса тебе рукоплещут те, на кого ты справляешь свою литературную нужду. Я не удивлюсь, если тебя вскорости выдвинут на Нобелевскую премию за современный пост-гуманизм. В принципе, ты достоин даже лаврового венка (терновый тебе будет не к лицу).

Твой стиль столь раскован, ироничен и образен, что ему позавидовал бы сам Мастер с большой буквы – М. Булгаков. Да что там Булгаков! Ты переплюнул даже В. Набокова. Не только в том смысле, что не хуже него владеешь изощрённым образным словом, но и в том, что умеешь плевать дальше и метче. Интеллигент Набоков плевал редко и не слишком точно. К примеру, харкнул он в Н. Чернышевского, а попал в своего обожаемого папу, которого изо всех сил старался одеть словесами в белоснежные ангельские одежды.

Впрочем, не буду тут отвлекаться на горячо любимого обоими нами русско-американского классика. Давай лучше поговорим о тебе, вернее – о твоих произведениях, не переходя на личности.

Твоё искусство едко-пародийной слюно-ядовитой п(е)левальности это нечто! Твой черный юмор сделал бы честь таким королям жанра как О'Генри и М. Зощенко, мастерски высмеивавших мещанский дебилизм и бизнес-снобизм. А твоё умение лепить мистику из реальности вообще выше всех похвал, которые я мог бы придумать. Даже Кафка не сумел бы выковырять из глубин своего тараканно-шизофренического мозга столь убедительных фантасмогорических мистерий, как ты.

Когда я читал твой шедевр «Смерть насекомых», то восхищался легкостью слога, динамичностью сюжета и реалистическо-символическим мистицизмом. Вместе с тем, в моей душе, на самом донышке, после прочтения осталось, помимо прочего, неприятное чувство, что в неё малость наср@ли. Извини за грубоватое словцо, но ведь ты сам его кое-где употреблял, причём, в натуральном виде. Все эти твои скарабеи, мухи и комары, пока я про них читал, накакали мне в душу незаметно, дружно и умело.

Сходное ощущение оставалось во мне после многих твоих опусов. К примеру, в «Хрустальном кубе» два юнкера, нюхающие кокаин, лениво останавливают Ленина, стремящегося попасть в Смольный. И этот Ленин, не названный тобой Лениным, но охарактеризованный картавостью и бородкой, вызывает омерзение. Собственно, ты к этому и стремился: показать Ленина отвратительным, беспардонным и лживым. Более того, из ряда «фактов» (в кавычках, ибо ты всегда легко выдумываешь нужные «факты» в угоду своим фантазиям) следует, что Ленин – убийца и грабитель, безжалостно кокнувший самолично на промозглых улочках Петрограда нескольких добропорядочных людей. И не возражай мне, что это – всего лишь наглядная аллегория. Это – ложь. И она не перестаёт быть ложью от того, что ты придал ей фельетонно-гротескный вид. Шокировать читателя неимоверным враньём – вот верный путь к оглушительному литературному успеху. Ты потрясающе убедительный мистификатор. Вместе с тем, твоя ирония и юмор по поводу настырного упорства проникновения Ленина сквозь кордон весьма удачны, особенно – когда пивные бутылки в ящике дзынкнули картаво. Почему П. Е. Левин, шутя, щёлкнул по носу В. И. Ленина? Потому, что историко-литературное хамство стало нынче модно, и можно подобное делать безнаказанно. Современный читатель, не ведающий подлинной истории своей страны, учится ей на твоих мистериях. Браво, коллега! Молодое поколение, воспитанное на жажде денег, дешевых слоганах и вылизывании олигархических задниц, не сомневается, что большевики были бандой уголовников.

Да что там бандит Ленин! У тебя Дарвин в «Сотворении видов» вообще маньяк-извращенец, саморучно убивающий обезьян путём удушения или дубинкочереполомания.

А каков Чапаев в твоём пухлом романе «Чапаев и скукота»? Скукота там есть. А Чапаева нет. Там – странная шизанутая личность, в пустоте, без друзей, вне морали. Может быть, твой Чапаев – психологический автопортрет?

Ты вообще легко используешь известные исторические персоны в своих произведениях в качестве главных героев, ой, не героев, конечно, а ублюдков. Берёшь исторический брэнд (распиаренное имя) и наворачиваешь вокруг него свои мрачноватые идеи и фантасмогорические глюки. Это абсолютно верный способ обеспечить раскрученность и востребованность среди чиновничье-менеджерской аудитории, воспитанной анекдотами, СМИ, интернетом и телевизором. Литературно-исторический скандал – столь же неотъемлемая предпосылка для богатых писательских гонораров, как внематочная беременность для удачного аборта. Грубо сказано? Так ведь это, Виктор, твой стиль.

Впрочем, у каждого известного писателя – свой стиль и свой пиарный конёк. К примеру, разве стал бы Антоша Чехонте великим, ежели бы не ошивался в театральных кулисах, не спал с известными актрисками и не оскандаливался (с шумным треском) со своими убогими пьесками, проваливавшимися на премьерах? Он остался бы столь же безвестным, как, например, Пантелеймон Романов, который, напротив, был прекрасным писателем, но не умел себя подать. А Чехов, холодный и расчётливый, умел. Его душещипательные рассказики (кстати, изложенные довольно бедным слогом) расходились по буржуазным газеткам и журнальчикам, как горячие пирожки с квашеной капустой. Шляясь по публичным домам, Антон Палыч в личной переписке и беседах с приятелями смаковал подробности сексуальных утех с проститутками, но в свои рассказики такие сюжетики не помещал. Он предпочитал самый эффективный пиар: пошлость и гадость из уст в уста.

Прошу прощения, я отвлёкся. Но ведь и ты в своих произведениях любишь сплясать краковяк с загогулиной, поотвлечься на разнообразные философизмы, не имеющие прямого отношения к развитию сюжета. Собственно говоря, по большому счёту, тебе плевать на сюжет и даже на реальность. Главное ведь не о чём, а как и зачем. Реальность, как ни крути, помещается в голове. Сюжет можно состряпать любой, был бы талант сказочника. А сказочник ты отменный.

Ты станешь возражать, что каждый автор имеет право живописать своего литературного героя в том виде, в каком пожелает. Да, имеет, но с одной оговоркой: если этот герой не назван славным именем реально жившего человека. Уж ежели ты взялся за известную историческую персону, то изволь не искажать до неузнаваемости в своём кривом зеркале её биографию. Не опошляй чью-то жизнь своим анекдотом. Тебе бы понравилось, если бы после твоей смерти какой-нибудь беспардонный писателишка выпустил в свет книжонку «П. Е. Левин – незаконнорожденный внук В. И. Ленина»? И в ней он бы убедительно, изящно, лёгким стилем изобразил сюжетец про то, что в Разливе в шалаш к вождю пролетариата прилетала Летучая Мышь, которую тот оплодотворил и от которой родился твой отец, переспавший впоследствии с Дикой Кошкой, которая окотилась младенцем, ставшим впоследствии великим новорусским писателем П. Е. Левиным. Тебя, Виктор, эта гнусная байка привела бы в восхищение? Нет? Значит, даже после смерти не всё тебе будет всё равно (тьфу-тфу-тфу, живи долго!). Итак, сюжет имеет-таки значение.

Повесть «Вавилонская критика масонской мысли» – особая веха в твоём творчестве. Она поразила меня блестящим образным описанием трансформации человеческого труда в эманацию денег. Прекрасное подтверждение теории прибавочной стоимости «Капитала» Маркса, которого ты, увы, не читал, но зато переоткрыл.

«Священная книга обормота» тоже меня позабавила и развлекла, как почти все твои произведения. Впрочем, нет смысла и времени останавливаться на всех.

Давай обратимся к одному из лучших – «Generation Пиз». Начнём с названия (на нём и закончим). Зачем в нём иностранные титры? Чтобы повысить индекс цитирования в западных СМИ (средствах массового извращения)? Или ты просто выпендриваешься? Или то и другое? Я считаю так: дал роману английский заголовок – напиши роман по-английски! Ах, ты не настолько знаешь язык Шекспира, чтобы внятно изложить на нём целую книгу? Тогда не строй из себя Набокова. Увы, тут ты до него не дотянул. Он уж ежели давал англицкое название, то текст писал тоже на английском, причем на таком, что даже тупые американцы зачитывались.

Теперь пару слов о грубости и самоцензуре. Тебе, надеюсь, знакомы из отечественной литературы Андрей Платонов, А. Н. Толстой, Аркадий Гайдар, Константин Симонов, В. П. Астафьев, Чингиз Айтматов? Они достаточно мужественны, по крайней мере, их проза, но никогда, в отличие от тебя, они не использовали мат, тем более – прямо и грубо. Разве кто-нибудь видел в их произведениях слово «хYй»? Никто не видел. И не увидел бы, даже если бы начал разглядывать текст под микроскопом. А ты тычешь этим словцом, как половым органом, на своих страницах читателям прям в нос, наплевав, что многим, особенно читательницам, это будет, по-видимому, не слишком приятно.

Оппонируя мне, ты начнёшь ссылаться на Генри Миллера, первопроходимца в литературном матерщинничестве и глумлении. Но ведь это хYёвый автор (извини за грубое слово, но я стараюсь говорить с тобой на твоём языке). Миллеровский стиль в скандальном «Тропике рака» – рваный и малосвязанный, сюжетики низкопробны, а главный герой убог и вонюч. Конечно, Миллер велик тем, что смело харкнул в морду мерзопакостному капитализму. Книга его более чем честна. Она в свое время была революционна. Некоторые миллеровские фразы остры и точны, как разящая рапира. Но книга его в целом гнусная, грязная и растлительная. Она вся пропитана пошлостью и матерщиной. Ты вслед за ним, конечно, можешь выдвинуть аргумент, что мат и грубость имеют в жизни широкое хождение, не меньшее, чем глупость и пошлость, и что литература просто, как зеркало, отражает то, что есть, включая сточные канавы и сексуальные клоаки.

А я возражу тебе твоими же словами из твоей замечательной книги «Уьзшку М», (транслитер. с твоего англ.), что слово имеет столь великую силу, что преобразует мир. Эта мысль, конечно, стара как мир. Но она означает, в частности, следующее: если писатель выплюнул словесную гадость, то гадость появится в жизни. Не просто появится, она всё заполонит и изгадит. Тут глупо было б сомневаться. Возьмём, к примеру, опять-таки, твой бестселлер «Смерть насекомых». Прошла всего лишь дюжина лет после его выхода в свет. И что? Текст начал материализоваться. Процесс уже пошел! Скоро люди будут превращаться в насекомых. Как только в человеческую ДНК учёные внедрят ген какого-нибудь муравья, процесс станет лавинообразным. Исследователи (чёрт бы побрал их нахальную любознательность!) уже встроили ген скорпиона в ДНК томатов, чтобы плоды не были обглоданы жуками. А мы, человекообразные, жрём эти трансгенные плоды. И что-то скорпионье начинает проявляться в нас. Вот я сейчас жалю тебя критикой, как воинственный Македонский – своего философствующего приятеля, но я не виноват, просто объелся генно-модифицированных помидоров. Кстати, критика и должна быть едкой, даже, пожалуй, ебкой (это словцо вполне в твоём духе; я стараюсь говорить с тобой на твоём диалекте, чтоб до тебя дошло).

Что касается «Уьзшку М», то это великолепный сатирический памфлет на современный московский вампирский бомонд и офисных моллюсков. Этот твой мистический роман, на мой взгляд, превзошел все остальные. Хотя концовка какая-то никакая, в никуда. И ты сам это знаешь. Наверно, к финалу «перо бойца уже увяло».

Не смотря на то, что я отправляю это письмо по чеховски «на деревню дедушке», есть уверенность, что ты его прочтёшь, хотя ты писатель, а не читатель. Рано или поздно когда-нибудь кто-нибудь, измученный завистью к твоему успеху, подсунет его тебе, даст ссылочку. Подсунет злорадно и ловко. Но это не важно. Важно, что письмо всё же достигнет тебя, и ты не сможешь удержаться, чтобы не ознакомиться. Ты ведь любознательный. Кстати, ты вполне бы мог стать учёным, исследователем. Аналитичность мышления – твой сильный козырь.

А если ты всё же не прочтешь это письмо? Ничего страшного. Оно само по себе спонтанно телепатируется к тебе в мозг и материализуется в нём. Ведь я вложил в это письмо изрядный психо-эмоционально-логический заряд, пробивающий не только череп, но даже танковую броню. Спрашивается, а зачем? А затем, чтоб малость тебя образумить.

Ты сейчас возмутишься, поскольку уверен, что образумливать тебя не в чем, ибо твой разум силён. Да, силён, но склонен к шизофреническим раздвоениям и маниям. Именно поэтому ты – чертовски талантливый писатель. Ежели говорить о далеко идущих последствиях твоей писанины, то, к сожалению, они печальны. После твоих книг в людях могут поселяться жуткий пофигизм, мрачный эгоцентризм и пренебрежение к человеческой личности. В некоторых текстах ты сознательно даёшь кодировку на это. Не делай вид, что не понимаешь, о чём речь. Помнишь, к примеру, как в «Бубне заднего мира» ты сначала устраиваешь гипнотический сеанс общефилософских рассуждений, призванный расслабить читателя? А потом резко бьешь читателя под дых кодовыми словами, запускающими в его организме болезнь и смерть! Жестокий и подлый приём. Сколько чувствительных читательских натур могут пострадать!

Но в отношении меня этот приём оказался бессилен. Я, как зеркало, отразил твой коварный выпад и направил его в тебя. Это моё письмо, обращенное к тебе, несёт кодировку твоей гибели. Если ты дочитал письмо до этого места, значит, всё, кердык: тебе осталось жить всего три месяца. Ты сеял смерть. И ты её пожнёшь… Кто пришел с мечом, тот сделает себе харакири.

Ну, что, Виктор, страшновато стало? Ёкнуло? По спине мурашки забегали? А когда ты выпускал из своего нутра ядовитых чёрных змей и словесно жалил ими всех подряд, никого не жалея, ты не думал о последствиях? Я понимаю, что для тебя это был процесс самотерапии: всю гадость и гниль со дна души ты сублимировал в тексты и этим как бы подлечил свой недуг. Но болезнь всё же осталась в тебе. Она разъедает тебя, как опухоль. И так будет до тех пор, пока ты не поймешь, что надо давить гадину в себе, а не выпускать на волю. Только самоочищение может излечить душу и тело.

Я сейчас даю тебе последний шанс. Итак, я убираю кодировку, деактивирую. Я тебя пощадил. По-другому поступить не могу, иначе стану таким же несчастным и недобрым, как ты. Вот так-то, Витя. Теперь всё зависит от тебя…

Живи долго и счастливо. Пиши по-прежнему иронично, остро, язвительно и образно, но – бережно взвешивая слова. И постарайся стать добрей и великодушней.

Что ж, прощай. Считай, что я в письме просто порассуждал (на примере твоего творчества) на избитую тему: о роли литературы в искусстве и жизни.

Синдром Гандлевского

25 октября в городском Доме Ученых состоялся литературный вечер, на котором выступал приехавший из столицы Сергей Маркович Гандлевский – «русский поэт, прозаик, эссеист» (так было анонсировано). В анонсе говорилось, что Гандлевский – «одна из знаковых фигур современного литературного процесса», лауреат премий Антибукер, Малая Букеровская, Северная Пальмира, премии Аполлона Григорьева, национальной премии «Поэт», а также член жюри ряда литературных премий.

В зале собралось три десятка человек. Гандлевский (благообразный пожилой мужчина интеллигентно-придурковатого вида с лопатообразной бородой) начал вечер со своих стихов. Читал он на память, монотонно, с характерным лёгким подвыванием.

В течение получаса я вслушивался в слова и никак не мог понять, где же там поэзия. Ни эмоций, ни смыслов. Сплошная рифмованная жвачка. Словоблудие на тему «что я видел вокруг себя», с подробнейшим перечислением никчемных событий. Тексты напоминали песни чукчей. Когда чукча видит оленя, поёт про оленя; когда видит как@шку оленя, поёт про как@шку оленя.

Ни одна фраза меня по-хорошему не зацепила. Наоборот. Некоторые пассажи просто поразили своей вульгарностью и грубостью.

Гандлевский стал зачитывать отрывки из своей новой книги. Мемуары. Про детство, юность и т. д. Наверно, ему самому это было жутко интересно, но публика начала впадать в спячку. У меня аж скулы воротило от зевоты.

А знаете, уважаемые читатели, какое самое яркое впечатление вынес Гандлевский из детства? Это как его школьный приятель принародно м@стурбировал. Гандлевский смаковал такие сюжеты. Но почему-то постеснялся упомянуть, какую кличку дали ему самому приятели в школе. Не догадались? Даю вам подсказку: от его фамилии…

По-видимому, обидная кличка нанесла Серёже столь тяжкий моральный урон, что он на всю жизнь приобрёл неискоренимую тягу к грубым словам, включая ненормативную лексику.

Гандлевский на литературном вечере произносил вслух перед публикой всяческие непечатные слова открытым текстом, без какого-либо смущения.

Я не ханжа, сам люблю острое слово, но не выношу, когда великий русский язык поганят грубостью и матерщиной. Тем более, когда этим занимаются те, кто претендует на звание поэта или писателя.

Когда моё терпение лопнуло, я встал и ушел из зала.

Назавтра я заглянул на сайт Гандлевского. Вот фрагменты из его стишков разных лет (я брал катрены почти наугад, не слишком выбирая):

Это – поэзия?! Убогий бред. Как можно называть себя русским поэтом или хотя бы русскоязычным, если страдаешь косноязычием (особенно характерно – в двух строках последнего катрена)?! Цитирую дальше.

Нет, не хорошо, а плохо, даже чересчур. Глубокие темы? Высокие чувства? Оригинальные словесные конструкции? Ничего подобного. Такие «стихи», что ни в сказке рассказать, ни топором вырубить. Что ж, продолжим.

Кто мне докажет, что это – высокая поэзия (ладно, путь просто – хорошие стихи, хотя бы так), тому я обещаю, что публично извинюсь и признаю Гандлевского великим поэтом. Клянусь!

Кстати, вам, уважаемые читатели, стиль Гандлевского никого не напоминает? Правильно: Пастернака и Вознесенского, причём, в особо жалком неприглядном виде. Гандлевский – примитивный подражатель, причем, вульгарный и грубый. Но ни Пастернак ни Вознесенский, при всех своих огрехах в стихосложении, никогда не допускали пошлости и матерщины. А вот что позволяет себе Гандлевский:

Нет, всё, баста! Не хочу более цитировать всяческую чушь, да еще с грубостями. Удивительно, что всю эту бредятину умудряется вываливать на читателей человек, окончивший когда-то филологический факультет МГУ. Интересно, он вообще на лекции и занятия ходил или преимущественно сачковал? Впрочем, не важно. Важно, что поэтом он не стал. Потому что стать поэтом может только поэт, а не словоблуд, сколько его ни учи на кафедрах высшего лингвистического образования.

Теперь перейдём к прозе. Вот некоторые фразы из «Трепанации черепа». Как написано в анонсе, эта эпохальная повесть Гандлевского стала заметным явлением в российской литературе.

«Белый боксер Чарли, племенной брак, внеплановая вязка, махом сигал на кровать. Я по привычке заслонял солнечное сплетение и пах: в засранце сорок кило весу и люберецкая силища»…

«Что-то я замечаю, большинство моих баек грешит единоначалием пошли-купили, вроде сказочного зачина жили-были»…

«Once upon a time 12 апреля 1991 года мы с Витей Ковалем пошли и чудом купили в магазине на Серпуховской за пять минут до закрытия две бутылки коньяку по 15 рублей»…

«На Киевской я на секунду оторвал зад от дерматинового сиденья при виде недвусмысленно выходящих из вагона мужчин, но усталость, трусость и слабое женино сопротивление взяли верх и зад опустился»…

«Отец мой был умным и порядочным человеком. Он обожал жену и гордился ее красотой»…

«Я вспомнил массовый набор в Союз писателей. Ну приняли и приняли, говна-пирога»…

Это что – литература? Блестящий слог? Интересные темы? Отнюдь. Давайте дальше.

«У Семена Файбисовича есть такой диптих, или, как говорит один Семин родственник, двухтих: ванная и уборная в разрезе. В ванной самозабвенно, перед приемом гостей прихорашивается жена, первая, не Варя. А в уборной, в спущенных, как полагается, штанах сидит на унитазе сам Семен и прячет лицо в ладонях»…

«Сводного брата, Руфу, убили в первую неделю войны, а мою маму отправили в эвакуацию. Там она недоедала, покрылась струпьями и бросила, стесняясь своего безобразия, школу»…

«Жили так. Малая Дмитровка, комната 7 квадратных метров в коммунальной квартире. Овдовевшая свекровь Софья Моисеевна со старорежимным высокомерием. Фаня с комсомольским высокомерием. Старший сын, Марк, в пику отцу-сталинисту повесил над своей кроватью портрет Ленина»…

А это что – великая русская литература? Дело даже не в том, что текст не о русских, а в том, что не по-русски. По примитивно-канцелярски. Убогий бедный корявый слог, а темы – вообще полный пипец. Вот ещё, к примеру:

«Сначала Лена подстригла мне ножницами над газетой бороду. Жена считает, что у меня немужской подбородок, и я, сославшись на эту незадачу, оговорил с врачом право не обривать лицо наголо. Потом я разделся и сел на корточки в ванну со ржавчиной на дне и намылил себе грудь и подмышки. Поочередно я задирал руки, согнутые в локте, и Лена мне выбрила подмышки, у самого у меня плохо получалось»…

Пожалуй, хватит. У всякого нормального читателя, подобная вердыщенка вряд ли может вызвать что-либо иное, кроме отвращения и брезгливости.

Гандлевский радостно извергает из себя перлы высокого штиля: муд@ки, педер@сты, мастурб@ция, г@вно и т. п., причем, без купюр. Всё это прёт из него, как г@вно из унитаза. Не позорно ли? Не стыдно?

Хотелось бы спросить уважаемых господ, раздающих нынче литературные премии направо и налево в своём тесном эстетствующем кругу: у нас в России что – нет хороших поэтов? У нас что – нет хороших писателей?

Я не понимаю, почему все вокруг молчат, как дохлые рыбы. Неужели даже вякнуть боятся? Доколе мы будем в нашей стране терпеть всю эту нахальную свору пройдошистых псевдолитературных «гениев»? Этих пробивных бездарей? Этих завсегдатаев литобъединений и литклубов сытой московской тусовки? Этих эстетствующих болтливых князьков? Эту пятую колонну, не любящую ни родину, ни народ, ни литературу, а любящую только себя в литературе?! Или это теперь навсегда?

Мура

Японский писатель Мураками известен всемирно. Как пишут его апологеты, он – «классик современной японской литературы». Тиражи его книг неимоверны. Рейтинги зашкаливают. Недавно ему чуть не присудили нобелевскую премию. А на меня Мураками наводит скуку. Ни одну из его книг я не только не смог дочитать до конц, но обычно бросал на первых страницах. Его тексты смехотворно примитивны как по смыслу, так и по слогу.

К примеру, проанализируем рассказ «Призраки Лексингтона» из одноимённого сборника – «одного из самых известных сборников». Сюжетец вот какой. Мураками (он рассказывает о себе) подружился с неким Кейси, «человеком мягким, хорошо воспитанным и образованным». Причем, «в маленьких очках от Армани он выглядел очень элегантно». Дружба заключалась в том, что Мураками раз в месяц приезжал к Кейси домой, где выпивал с ним немного вина и слушал джаз. А жил тот Кейси с «молчаливым настройщиком пианино по имени Джереми». Из контекста следует, что Кейси с Джереми были приятной гомосексуальной парой, хотя напрямую Мураками об этом не написал. Джереми вскоре улетучился, а Мураками занял его место. Однажды Кейси уехал куда-то по делам. Мураками остался сторожить его дом с собакой. Ночью он проснулся от шума. В доме были какие-то люди! Может, это грабители? «Как поступить? Можно не делать ничего и спрятаться в спальне на втором этаже, закрыть дверь изнутри на ключ, нырнуть в постель». Но, прислушавшись к шуму, Мураками услышал смех и приятную музыку. «Судя по атмосфере, эти ребята, должно быть, нормальные люди», – предположил он. В последующих фразах Мураками пишет буквально следующее: «Зажег свет, достал из стола увесистый нож… Однако, я представил, как захожу с большим ножом в комнату, где проходит вечеринка, и понял, насколько по идиотски буду при этом выглядеть». Мураками обеспокоен тем, как он будет выглядеть! Не мужчина, а гламурная красотка. Причем, он даже не заметил (как автор), что написал текст по идиотски, противореча сам себе. Интересно, кто же были люди, внезапно появившиеся в доме ночью? Призраки! «По спине пробежали мурашки». Не мурашки, а скорее муракашки. Что же сделал «герой»? «Вернулся в комнату и нырнул в постель». А назавтра наступило завтра. Возвратился Кейси. И стал рассказывать другу про свою жизнь. Вот, собственно, и всё.

И другие рассказики сборника примерно в том же духе. Убожество. Примитив. Мура.

«Три товарища» Ремарка

Недавно я в четвёртый раз, начиная с юности, перечитал книгу Ремарка «Три товарища». И в очередной раз книга заставила меня переживать и видеть по-новому. Но одно, самое важное, осталось неизменным: сильный психологический резонанс.

Герои романа абсолютно достоверны, причем, и главные, и второстепенные. По-видимому, это потому, что материал в значительной степени документален, все художественные придумки основаны на прочном биографическом фундаменте. Автор не скатывается при изложении событий до дневника, но и не высасывает фабулу из пальца. Он мастерски рисует времена Великой немецкой депрессии вблизи 30-х годов.

Экономическая разруха обострила мрачные проявления тяжелого быта капиталистической Германии. Тотальная безработица, гигантская инфляция, развал промышленности, разорение среднего класса, нищета рабочих – всё это имеет место на фоне процветания лавочников, жуликов, перекупщиков и банкиров. Не удивительно, что в Германии поднимает голову национал-социализм (эта тема в книге не является главной, лишь затрагивается вскользь). Проституция достигла невиданных масштабов. Женщины выходят на панель, чтобы не умереть с голода. И это не фигуральное выражение, это беспощадная реальность. В мире наживы ценятся только деньги и товар. Товар – деньги – товар – деньги…

Три товарища, прошедшие когда-то через окопы 1-й мировой войны, вынуждены приспосабливаться к этому мерзкому миру, чтобы выжить. Они устроили небольшую авторемонтную мастерскую. Они остаются на плаву только потому, что их клиенты разоряются и поэтому продают им автомобили за бесценок. После ремонта им удаётся сбагрить товар тем, кто пока процветает. Днём они вкалывают, а по вечерам пьют.

Главный герой романа тридцатилетний Роберт Локамп, от лица которого ведётся повествование, более всех одурманивает себя работой и ромом. Робби, как называют его все, мучается скукой, одиночеством и воспоминаниями о войне, на которой был ранен и потерял многих товарищей. Он кочует по дешевым барам, якшаясь с такими же неприкаянными, прожигающими жизнь. Иногда он там играет на пианино для проституток, с которыми имеет приятельские отношения. В душе он подсмеивается над ними, но жалеет и помогает, чем может. Он вообще отличается редкостным даром понимать и поддерживать людей. Он проницателен, ироничен и остёр на язык, но вместе с тем снисходителен и великодушен.

И вот на горизонте появляется красивая и обаятельная Патриция Хольман – стройная нежная девушка неопределенных занятий с музыкальным образованием. Робби по уши втрескивается в нёё, что и следовало ожидать.

Сначала он мучается в сомнениях. Ведь она занимает гораздо более высокое положение в обществе. Он ей не пара. У неё есть состоятельный любовник и масса поклонников. Конкурировать с ними почти бесполезно.

Тем не менее, вопреки здравому смыслу, он начинает рьяно окучивать Патрицию и, как мальчишка, вдохновенно привирает о своих финансовых возможностях, выдумывает свои путешествия по миру и т. д. В минуты просветления он спрашивает своего старшего товарища Отто, всегда ли влюблённый мужчина ведёт себя по-идиотски. На что мудрый Отто отвечает: «Запомни одну вещь, мальчик. Никогда, никогда и ещё раз никогда ты не окажешься смешным в глазах женщины, если сделаешь что-то ради неё. Пусть это будет самым дурацким фарсом. Делай что хочешь – стой на голове, неси околесицу, хвастай, как павлин, пой под её окном. Не делай лишь одного: не будь с ней рассудочным».

Робби так и поступает. И, действительно, легко отбивает Патрицию у бизнесмена. Она не против. Ей льстит, что очередной поклонник потерял голову и готов на всё. Робби катает её на автомобиле, водит по ресторанам, дарит букеты роз и т. д.

Она не слишком-то любит его, хотя ей с ним комфортно и не скучно. Иногда она болеет и отклоняет его предложения о встрече. Она нездорова слишком часто. Он дико ревнует. Он уверен, что она с кем-то шляется (кстати, не без оснований). Но, как всякий влюблённый, он всё прощает и находит тысячу объяснений её странному поведению.

А ведь она реально больна. Туберкулёз. Она помалкивает об этом, боясь, что он сразу же её бросит. Она легкомысленно начинает жить в его съёмной квартирке, как супруга, ежедневно подвергая опасности его здоровье. Но судьба хранит его и, наоборот, ударяет по самой Патриции. При туберкулёзе категорически нельзя курить, пить, кататься на машине с открытым верхом и купаться в холодной воде. А именно это делает Пат вместе с Робби. Здоровый и крепкий (разве что печень увеличена из-за обилия спиртных напитков), он даже помыслить не мог, что столь весёлым образом жизни губит свою возлюбленную. Внезапный приступ с кровохарканьем открывает ему глаза. Он и врачи делают всё, чтобы спасти Пат. И она вроде идёт на поправку.

Пат начинает, наконец, осознавать, что Робби не просто славный малый. Она видит, что он надёжный. А для женщины это самое ценное мужское качество. У Пат появляются настоящие чувства. Но, увы, её здоровье ухудшается.

Робби отправляет её в горный лечебный пансионат. Но, к сожалению, уже поздно. Он приезжает туда и проводит с Пат её последние дни. Ему невыносимо жаль её. А ей страшно умирать. Последние сцены романа настолько сильны, что я не берусь их описывать. Комок подступает к горлу.

Ремарк сумел мощно и достоверно передать чувства влюблённых. Никакого дешевого мелодраматизма. Даже слёзы уместны и мужественны. Скупыми и ёмкими фразами автор достигает потрясающего эффекта. Например: «Невидящими глазами я уставился в небо, в это серое и бескрайнее небо какого-то безумного бога, который ради собственной забавы выдумал жизнь и умирание».

Не смотря на грустный сюжет и печальный финал, роман «Три товарища» не вызывает мрачных чувств. Это жизнеутверждающая позитивная книга. Она насыщена светлой иронией, мягким юмором, мудрыми сентенциями и удивительной добротой. Я хочу, чтобы вы её прочитали.

Ахматова и Цветаева

В русской поэзии известны две великие поэтессы: Ахматова и Цветаева. Двух более несхожих натур трудно себе представить.

Ахматова царственна, величава, безупречна по стихосложению, сильна смыслами и мастерством поэтического ремесла. Её мощный вулкан внутренних эмоций подчинён логике и разуму. Филигранность рифм, отточенность фраз и уместность каждого слова – вот ахматовский стиль. Поэзия Ахматовой, высокая и сильная, напоминает острый клинок. Даже в самой нежной лирике – мудрость и сила. Даже в самых трагических стихах – неженская мужественность. Интересно, что на стихи Ахматовой было написано довольно мало песен и, как правило, они оказывались неудачны.

Когда Н. Гумилёв (первый муж Ахматовой), считавшийся в узких кругах большим поэтом, осознал, что в подмётки не годится новоявленной поэтессе, он был уязвлён до крайности. Вероятно, их брак распался в основном из-за этого. При всех жизненных невзгодах Ахматова сохраняла выдержку и показывала характер.

В её натуре было что-то восточное, загадочное, недоступное. Шамаханская царица. В то же время она была по-мужски великодушна и прямолинейна. В быту жила аскетом. Всяческие занавесочки и цветочки были ей до фени. С мужчинами старалась быть верным другом, но, увы, по факту являлась изрядной шлюхой. Мужей и любовников меняла легко и резко. При этом она, мило усмехаясь, щедро отдавала своё тело, никого не пуская в душу.

Высокая, плоская, сухопарая, горбоносая, она, тем не менее, пользовалась изрядным успехом у обоих полов, причем, даже когда вступила в преклонный возраст и погрузнела. Она прожила долгую жизнь и до конца сохранила философское спокойствие и ясность ума.

Цветаева – полная противоположность. Мятущаяся душа. То робкая, то смелая, то тихая, то порывистая.

Её стихосложение зачастую неумело, неуверенно и даже примитивно. Многие стихи настолько слабы, что просто удивительно, откуда их сочинительница умудрялась временами черпать потрясающе проникновенные сильные строки. Некоторые стихи чрезвычайно лиричны и мелодичны. Они стали шикарными песнями.

В темах цветаевских стихотворений часто довлеют страхи: одиночества, потери, смерти. Глубина чувств и смыслов лишь иногда воплощается в совершенном стихе, но чаще – фиксируется лишь в отдельных фразах. Поэзия Цветаевой подобна незрелому цветку, в котором розовые лепестки соседствуют с зелёными и увядшими, а стебелёк нежен и тонок.

Цветаева далеко не дура, но по жизни ведёт себя как идиотка. Она наивна и не умеет разбираться в людях. Она – магнит для неврастеников и неудачников. Влюбляясь до одури в кого-нибудь, Цветаева извергала потоки нежности, а потом, нарвавшись на непонимание, сначала готова была убить обоих, а одумавшись – только себя. Она боготворила Ахматову, а та была к ней пренебрежительна и холодна.

Цветаева противоречива, легкомысленна и пуглива. Ей то хочется летать среди звёзд, то – обрести надежную земную опору и тихий уют.

Каждую мелкую жизненную преграду Цветаева воспринимала как трагедию. Она с каким-то болезненным сладострастием билась головой о невидимую стену, стеная, страдая, мучаясь и рыдая. Слёз и соплей столько, что ими можно было бы залить всю землю и даже весь загробный мир.

Периодически Цветаеву терзала душевная болезнь, которой она поддавалась со сладострастием обречённой жертвы. Ей был органически присущ неудержимый театральный трагизм, воплощаемый в собственную судьбу. Мысль повеситься казалась ей гениальным выходом из окружающего мрака, который она сама же сгущала до полной черноты. И, находясь в крайнем унынии и тоске, она покончила с собой.

За круглым столом

Хочу сразу оговориться: я чрезвычайно уважаю писателя Ю. М. Полякова. Даже более того – обожаю. Я прочитал почти все его книги с неимоверным кайфом. Он умница, талант и судит обо всём очень здраво. Его тексты блистают доброй иронией, мягким юмором и насыщены яркими афоризмами. Кстати, он не только сильный прозаик, но и отличный поэт. Являясь главным редактором «Литературной газеты», он старается высоко держать её марку. И прекрасно ведёт телепередачи по каналу «Культура». И так далее. В общем, я давний фанат Полякова.

Хотя меня слегка смущали три обстоятельства. Во-первых, в советское время он работал на высоких комсомольских и партийных должностях в райкоме и горкоме. Во-вторых, внешне он слишком импозантен и прилизан. И, в-третьих, в своих произведениях он пару раз негативно проехался по Окуджаве и Высоцкому (не называя фамилий).

И вот недавно в одном из телеканалов я наткнулся на его физиономию, которая удивила меня своим придурковато-приторным выражением. Поляков, сидя за круглым столом рядом с другими известными деятелями культуры, держал речь. Эта речь меня неприятно поразила. Поляков нёс какую-то ахинею про необходимость консолидации русских писателей. Речь была торопливой и маловразумительной, а интонация – заискивательной и сюсюкательной. Вытягивая губы в трубочку, торопливо семеня словами, подзаикиваясь и подпутываясь, надувая щеки и по клоунски морща нос для удержания спадающих с него очков, писатель обращался с нижайшей просьбой. Просьба была удивительная: навести порядок в литературном сообществе и поставить писателей на службу государству, обеспечив их консолидацию, консолидацию и ещё раз консолидацию.

Речь была обращена вовсе не к коллегам, сидящим рядом, а к кому-то, кто сидел напротив. Догадались к кому? Я догадался. Но телекамера почему-то сканировала только соседей Полякова и его самого. Но вот камера, наконец, показала того вождя российского народа, к которому была обращена взволнованная речь.

Понимающе усмехнувшись, вождь мягко ответил примерно так: «Да нет, я не собираюсь вмешиваться в творческие союзы, вот разве что новый министр культуры может слегка откорректировать и помочь». Министр культуры многозначительно заулыбался, а Поляков радостно закивал.

И тут я подумал, что уж если такой незаурядный и толковый человек, как Поляков, превратился при виде удава в жалкую мартышку, то что можно ждать от остальных?

Кстати, интересно, а если бы я оказался на месте Полякова, как бы я себя повёл? Я мысленно представил себя за круглым столом. Нет, я бы не стал блеять о консолидации, это уж точно. Я бы спросил: а не стыдно ли Вам, господа демократы, талдычить о единстве власти и народа, о консолидации писателей и о великой роли творческой интеллигенции в стране, где 1 миллион уголовников, 2 миллиона беспризорников, 3 миллиона бомжей, 4 миллиона наркоманов, 5 миллионов проституток и 20 миллионов нищих пенсионеров? И не противно ли Вам, уважаемые мастера культуры, вылизывать задницу тому, кто довёл страну до такого позора?

Блеснул размером

Вот все восхищаются гигантским полотном художника Иванова «Явление Христа народу». А чем тут восхищаться-то? Не понимаю. Фигуры на картине расположены искусственно, позы не естественны. Нет динамики, движения. Лица нарисованы либо строго в профиль, либо с затылка, либо анфас, т. е. почти нет промежуточных положений, которые бывают реально. Лица плоские, не выразительные, не интересные. Фигуры тоже плоские, не фактурные. В картине совсем не чувствуется объёма. Плохо обозначена даль, нет пространства. Так рисуют обычно молодые неумелые художники.

Недавно, побывав в Третьяковке, я обратил внимание на ряд несуразностей в этой знаменитой картине (на репродукциях это мало заметно). Как указывают евангелисты и другие древние источники, Иоанн Креститель ходил в одежде из верблюжей шерсти, но на картине он изображен в куртке из овечьей шерсти (как «волк в овечьей шкуре»). Поза Крестителя странная, неустойчивая: он стоит на правой ноге, отставив левую назад и подняв руки высоко вверх. В левой руке Иоанна – крест. Но ведь до распятия Христа крест не мог быть культовым христианским предметом. На кресте обычно распинали преступников. Люди бы шарахались от Иоанна, ежели бы он крестил их в реке, размахивая крестом. Если же Христа на картине отнести к периоду после его смерти и последующего воскрешения, то к тому времени Иоанна Крестителя на самом-то деле уже не было в живых (его казнил царь Ирод). Забавно, что головы у римских всадников повернуты аж на 90 градусов, но даже этого угла им явно недостаточно, чоб увидеть Христа; он находится далеко на заднем плане. А они на него якобы смотрят. Фигура в красном балахоне тоже повернула голову, рискуя свернуть себе шею, но видеть Христа при таком угле физически невозможно. Женщина, стоящая к зрителю спиной (в правом углу картины) нарисована с непокрытой головой. Но ведь такую вольность в присутствии множества мужчин вряд ли какая женщина могла себе позволить в те времена. Фигуры в чалмах и тюрбанах в правой стороне картины изображают фарисеев. Но для фарисеев были более характерны черные одежды, а не белые. И ещё: представляете, какого цвета стала бы их белая одежда после длительного путешествия? Кроме того, фарисеи на картине расположены так, будто они идут (в направлении «на зрителя»), а фигуры купающихся и отдыхающих ясно указывают, что был сделан привал, причём, давно: многие уже искупались и одеваются. Но тогда почему фарисеи идут, а не отдыхают? Они что – пришли сюда отдельно и позже? И почему римские легионеры на конях? Первым делом всадники должны били спешиться и напоить коней. И не странно ли, что цвет кожи у обнаженных купальщиков совсем разный: у одних совершенно белый, у других смуглый. Если тут один народ (евреи), то у всех должен быть один цвет. Между прочим, белая кожа обнаженных на ярком палящем ближневосточном солнце быстро бы получила сильную эритему и стала красной. Ещё странность: у раба лицо зелёного цвета. Такого цвета кожи нет реально ни у одного народа на земле. В левом нижнем углу картины набедренная повязка у старика – белого цвета, а её отражение в воде – красного. На всех этюдах эта повязка была красной. И только на полотне художник сделал её белой, понимая, что красная будет оттягивать взор от центра картины (где находится Христос) в левый угол (где старик). А про отражение художник просто забыл! На заднем плане среди деревьев вдали видны какие-то строения вроде домов, высота которых заметно выше деревьев, которые их окружают. Но в этой местности в те времена таких высоких строений не было, грубо говоря, ни Колизеев, ни Помпеев. Забавно, что справа от Христа вдали видны какие-то высоченные деревья вроде кипарисов. Откуда они там такие взялись? И на заднем же плане высятся гигантские горы. Но на Ближнем Востоке никаких Гималаев и Везувиев нет. Иванов рисовал картину в Италии. Насмотрелся он на итальянские виды, вот у него и получился итальянский пейзаж.

Художник малевал свою картину 20 лет. Да что там было столько лет рисовать?! Смешно. К примеру, голландец Рубенс, ежели был жив в то время, за одну неделю бы такое полотно сотворил! Иванов все годы не столько рисовал, сколько усердно пиарился (вся Россия и Италия были в курсе, что Иванов творит шедевр), чем и обеспечил халявную доставку картины в Россию за счёт государственной казны и последующую её покупку царском двором за огромные деньги.

Так что если уж говорить о достоинствах картины по-честному, то оно всего одно: гигантский размер (5,4 7,5 м). На фоне великих русских художников середины XIX века Иванов блистать мастерством не мог. Поэтому блеснул размером.

Бард и народ

Несколько лет назад я случайно попал в нашем Доме Ученых на концерт барда Виктора Варламова. Концерт назывался «Пою Богу моему». Название показалось мне нахальноватым и высокопарным. А поскольку я атеист, то концерт был для меня вообще «не в тему». Но всё же, после некоторых колебаний, я из любопытства купил билет. Свободных мест в зале было более чем предостаточно. Я сел на самый дальний ряд, решив уйти, как только надоест.

На сцену вышел высокий подтянутый русоволосый мужчина с благообразной бородкой. Он был в белом костюме. Я вздохнул и подумал: «пижон». Но когда он запел приятным бархатным баритоном, виртуозно подыгрывая на гитаре, я понял, что он не пижон и что я пришёл не зря. Божественная музыка, высокая и сильная, была наполнена прекрасными и точными словами. Вслушиваясь в тексты, я осознал, что стихосложение безупречно. Филигранно меткие образы, исполненные доброты и красоты. Столь великолепного светлого барда я ещё не встречал.

А недавно я снова попал на его концерт, уже не случайно. В этот раз вход в Дом Ученых был свободным, без билетов. Название концерта показалось мне забавным. Оно звучало примерно так: «О нас – мужиках, о вас – женщинах и о нашем народе». И снова Варламов вышел в белом костюме. Виктор – гармоничный человек, у которого внешнее и внутреннее органически связаны. Вновь зазвучали потрясающе чистые ноты и слова. Виктор спел около двух десятков новых песен (из имеющихся 200), отделяя одну от другой своими ремарками о любви, мужестве и родине. Причем, в них не было ни грамма восторженной сюсюкательности или показного ура-патриотизма. Я был солидарен почти с каждым его словом.

Как и в прошлый раз, зал был полупустой: сидело не более 80 человек, в основном люди сугубо преклонного возраста. Интересно, а где вся городская научная и культурная элита? Где руководители Дома ученых и городского отдела культуры? Где поэты, писатели, журналисты? Нигде.

Интересно, что когда в наш наукоград приезжает какой-нибудь гламурный болван, пропиаренный по телеку, то горожане дружно сбегаются, толпятся у кассы в очереди, покупают билеты по сумасшедшим ценам и в переполненном зале замирают в восторге от помпезно-дебильных песнопений. Таковы их нравы и вкусы. На таких, как Варламов, они не ходят. Им не интересно.

Мне жутко обидно за Виктора, который тратит свой пыл и время на убогую публику. Кстати, он не только поэт и бард. Он ещё архитектор и художник. Восстанавливает церкви, руководя на стройке бригадами гастробайтеров (русских рабочих, увы, нет). Почти все заработанные деньги он отдаёт в храмы. Виктор надеется, что Православие и честный труд спасут Россию. Не спасут. Страна развращена жаждой наживы и бездуховностью. Варламов этого не хочет видеть, не желает. И пытается этому противостоять. Он свято верит в Бога и русский народ. Святой человек. Как говорится, в безумстве веры поём мы песни…

Как много бабочек!

В середине октября в нашей городской музыкальной школе имени А. А. Алябьева состоялся концерт общества русских басов из Москвы. Концерт был посвящен 225-летию со Дня рождения Алябьева.

На сцене появился председатель общества в стильном тёмном костюме и при галстуке-«бабочке». Объявив первый номер, он не ушел, а важно прошествовал в угол и сел за столик. Из-за кулис на сцену степенно вырулил роялист (ну, музыкант, играющий на рояле). Усевшись за инструмент, он оправил полы пиджака, поправил свою «бабочку» и вдохновенно сыграл импровизацию на тему Алябьева «Соловей». Затем вышел солист и, вальяжно облокотившись о рояль, спел тенором эту арию, в почти классическом варианте, лишь изредка мужественно бася. Он тоже был в костюме и при «бабочке». После этого к нему пристроились два певца (оба – в костюмах с «бабочками») на подпевку. Трио исполнило «Соловья» на разные голоса (бас, баритон, тенор).

Тут мне иронично подумалось, что ежели на сцене появится ещё кто-нибудь и они вновь споют «Соловья», то сюда наверняка прилетит какой-нибудь любопытный соловей из соседней березовой рощи.

И вдруг вижу: летит! Только не соловей, а бабочка! Как никак, сейчас теплынь, нагрянуло бабье лето. И я понял, почему в зале появилась именно бабочка. Ведь на сцене пять мужиков в «бабочках»!

Бабочка полетала над ведущим, над певцами, над роялистом и – села на рояль в тот самый момент, как трио выдало на гора финальное крещендо. Публика восторженно захлопала в ладоши.

И тут появилась ещё одна бабочка! Парочка насекомых стала беззаботно порхать над сценой в брачном танце, а артисты невозмутимо продолжили свой концерт.

Успех «бабочек» и бабочек был неимоверный.

Кто виноват?

Когда в какой-либо компании начинаются дебаты на тему, кто виноват в развале СССР, я обычно отмалчиваюсь, не зная, что сказать. Дело в том, что мне вспоминается конец марта 1985 года, когда я был молодой и мечтательный.

В один из дней я, младший научный сотрудник, пришел на работу в Институт с каким-то странным чувством ожидания чего-то. Но в лаборатории в то утро всёбыло вроде нормально: женщины макияжились, нюхали цветы и оживлённо болтали о детях; мужчины, позёвывая, лениво строили футбольные прогнозы, а за окошком ярко светило солнышко…

И тут я подумал, что уж как-то слишком всё хорошо, обыденно и скучно. Тихая размеренная жизнь, как в болоте. Даже недавние смены нескольких Генсеков КПСС не внесли в неё никаких особых треволнений, разве что дали повод для аккуратного трёпа о политике.

И вдруг мне захотелось, чтобы всё это болото всколыхнулось и прорвалось куда-нибудь. Чтобы что-то произошло. Чтобы жизнь изменилась кардинально. Мне этого захотелось с такой неимоверной силой, что я даже сам себе удивился.

А потом, с каждым днём, я стал удивляться ещё больше. Слова «перестройка» и «ускорение», брошенные с трибуны новым Генсеком, привели к радостным завихрениям во многих мутных головах.

И началось, и взбурлилось. А потом рванул Чернобыль. И жизнь понеслась стремительно, как курьерский поезд под откос. В Москву вошли танки. Телевизор стал интересным.

И тут я понял, что мои желания о переменах постепенно материализуются, причём в жуткой радикальной форме, и что дальше будет ещё интересней…

Теперь, по прошествии стольких лет, я угрызаюсь мыслью, что это я, именно я, виноват в гибели СССР.

Апокалипсис

Апокалипсис неизбежен. Из-за мощных вспышек на Солнце может случиться сильное облучение Земли. Если вспышек всё же не будет, то в планету может врезаться гигантский астероид. Если в Землю не врежется астероид, она может погибнуть от смены магнитных полюсов. Если не от смены полюсов, то будет погублена вулканами. А если не вулканами, то мощными цунами. А если не цунами, то таянием Арктики с Антарктикой. Если не этим, то экологическими катастрофами при техногенных авариях (тут нефть, мазут, ядерные реакции и др.). А если не всем этим, то человечество будет уничтожено СПИДом. Если не СПИДОМ и другими болезнями, то трансгенными экспериментами. Ещё многомиллиардному человечеству грозит голод. И пресной воды на планете будет сильный дефицит. Мусорные свалки и помойки отходов довершат дело. Ну, и, конечно, война. Люди не хотят видеть всех перечисленных опасностей. Они, движимые жадностью своих правителей, собственной глупостью и высокомерием своих религиозных проповедников, жаждут воевать и убивать. Ядерная война – один из самых надежных путей к Апокалипсису.

Итак, статистически достоверная вероятность выживания человечества стремится к нулю. Либо стихии природы угробят человечество, либо человечество угробит природу и погибнет вместе с ней. Аминь.

Русский характер

Познакомился я как-то с интересной парой. Муж – физик-теоретик и научный журналист, жена – научный журналист и художник. Недавно они ездили на отдых в Хургаду. Им там так понравилось (море, солнце, фрукты), что они, недолго думая (вот именно!) сразу по возвращении домой решили приобрести в Хургаде жильё, чтобы переехать туда навсегда.

Они связались по скайпу (!) с каким-то египетским агентством. Агентство отправило им фотографии строящегося многоквартирного дома. Они восхитились. Агентство прислало им Договор, причём, на арабском языке. Хотя супруги по-арабски ни бум-бум, но тут же его подписали и оплатили квартиру – перевели на счет агентства сумму, эквивалентную 1 млн. руб. Цена египетской квартиры по российским меркам подозрительно смехотворная.

Сияя от радости, супруги с гордостью показали мне фотки строящегося дома и Договор. Я выразил сомнение: «А вы уверены, что на фотографиях именно ваш дом? Где гарантии, что его построят к концу года? И почему Договор – на арабском, без перевода, да и вообще без каких-либо печатей! Вас случайно не надули?»

Супруги сперва смутились, но тут же возразили: «Когда мы были в Хургаде, то видели, что повсюду строится жильё!» Затем они поглядели друг на друга и, одновременно вспомнив, дуэтом воскликнули: «А ведь там был сплошной недострой!» И, осознав ситуацию, дружно рассмеялись, вместе со мной. Унывать они не стали.

Теперь супруги с волнением ждут декабря. Если их не обманут, они будут радостно улыбаться и переедут в свою египетскую квартиру. А если обманут, они будут хохотать, что были такими наивными.

P.S. В январе 2013 они уехали в Хургаду и действительно получили там квартиру. Я очень рад, что их не накололи.

Груша

Выросла на груше Груша. Ну, в смысле, что на дереве – плод. Разумеется, она была не одинока: все ветки были отягощены примерно такими же. Но Груша чувствовала себя особенной и неповторимой.