Креативщик Борисова Анна
БОРИС-ТРЕТИЙ: Пускай Канторович будет заслуженный. А я лучше буду талантливый.
ЖЕНЩИНА: Главное, скромный.
БОРИС-ТРЕТИЙ: Люсьен, я старый волк. Меня в ихние капканы хрен поймаешь. Все поведутся на то, что Чацкого играет женщина. Ах, как это оригинально! Ах, глумление над классикой! А это все дымовая завеса. Весь мой спектакль ради этой фразы с аффрикативным «г» и легкого прикосновения к бровям. Вот каким должен быть театр, чувиха, если хочет быть актуальным!
ЖЕНЩИНА: Боб, ты у меня гений. Я только боюсь очень. Там тоже не дураки сидят. Не пропустят.
БОРИС-ТРЕТИЙ: Кого? Грибоедова? Ты на прогоне, когда комиссия, говори нормально и руки по швам держи. И все дела. А потом оттянемся. Публика будет с ночи за билетами стоять.
ЖЕНЩИНА: А насчет любви Чацкого к Софье? Если он женщина, получается, что это про лесбиянок, что ли?
БОРИС-ТРЕТИЙ: У нас эту тему педалировать не надо. А бог даст, прорвемся в Эдинбург, там оценят. Мы с тобой лесбиянский заход после специально отработаем. Весь рисунок. Про брови и «хазеты» они не поймут, а латентный гомосексуализм и вечно женское в мужчине там сейчас – самое оно.
ЖЕНЩИНА: Так тебя и пустили в Эдинбург.
БОРИС-ТРЕТИЙ: Времена меняются. Брюхом чую. Если бровеносец начал книги писать, это значит, что у них проскочило: надо повышать культурный имидж.
ЖЕНЩИНА: Что повышать?
БОРИС-ТРЕТИЙ: Темная ты у меня, Лю. Никак языкам тебя не обучу. Поразительно, что я в тебе нашел?
ЖЕНЩИНА: Ну-ка, расскажи. Самой интересно.
БОРИС-ТРЕТИЙ: Нет, правда. Мы с тобой сколько лет вместе бичуем? (Думает.) Ёлки! Сегодня у нас какое?
ЖЕНЩИНА: Вспомнил все-таки. Я думала, не вспомнишь.
БОРИС-ТРЕТИЙ: Двадцать пять лет, что ли? Шит! А годы летят, наши годы, как птицы, летят!
ЖЕНЩИНА: Может, отметим? Устроим сейшн?
БОРИС-ТРЕТИЙ: Типа «Серебряные свадьбы, негаснущий костер»? Нет уж. Это пускай гопота отмечает…Разве что вдвоем. Двадцать пять лет! Осмыслить надо.
ЖЕНЩИНА: Помнишь, как ты обещал, что я с тобой никогда скучать не буду?
БОРИС-ТРЕТИЙ: Обманул?
ЖЕНЩИНА (нежно): Чего-чего, а скуки точно не было.
Они смотрят друг на друга, она гладит его по лицу.
БОРИС-ТРЕТИЙ: Поразительная ты чувиха, Люси. Чем ты меня приворожила?
ЖЕНЩИНА: Чем?
БОРИС-ТРЕТИЙ: Столько вокруг баб классных, только свистни. Режиссер все-таки, не хухры-мухры.
ЖЕНЩИНА: Я тебе свистну.
БОРИС-ТРЕТИЙ: Роберт третий раз женат, Алик вообще рекордсмен. А я, как папа Карло, все с тобой да с тобой. Нет, в натуре. Чего я в тебе нашел?
ЖЕНЩИНА: Всё.
БОРИС-ТРЕТИЙ: Что это «всё»?
ЖЕНЩИНА: Что тебе надо, то и нашел. Кто мне говорил: «Ты моя муза?»
БОРИС-ТРЕТИЙ: Я.
ЖЕНЩИНА: А кто лучше всех на свете готовит?
БОРИС-ТРЕТИЙ: Ты.
ЖЕНЩИНА: Еще вопросы есть?
БОРИС-ТРЕТИЙ: Нету. Ты моя муза и кормишь от пуза. А всё остальное мне до лампочки. О’кей, со мной ясно. А я тебе на кой сдался?
ЖЕНЩИНА (серьезно): Дурак. С тобой я счастливая.
И здесь с двух остальных сцен, где – вы помните? – позади занавеса продолжает гореть свет, доносятся женские голоса, как эхо. С центральной Людмила Михайловна: «Борис Константиныч, какая же я с тобой счастливая!» А потом, с левой, Людок: «Ах, Борька, Борька, счастливая я, не сглазить бы!»
И гаснут прожектора, гаснет освещение на сценах. В зале темно. Печальный, звонкий, размеренный звук. Это падают капли времени.
Потом щелчок.
Слышен звук телевизора. Обрывок какой-то современной попсовой музыки.
Снова щелчок. Реклама стирального порошка.
Щелчок.
«…Местами заморозки. Ветер северозападный, умеренный. Временами возможен дождь со снегом. Температура…» В общем, прогноз погоды.
Центральный занавес наполняется изнутри голубоватым свечением. Там работает телевизор.
ГОЛОС ЖЕНЩИНЫ: Борик! Бо-орик!
Занавес открывается. В старом хлипком кресле, лицом к залу сидит Женщина, пьет чай. Перед ней телевизор. Изображения мы не видим, только слышим звук, да мигает экран.
Женщина старая, в халате и шлепанцах. Пьет чай, вслух разговаривает сама с собой.
ЖЕНЩИНА: Понятно. Погодка собачья…
Щелчок.
ТЕЛЕВИЗОР: …Обходит по флангу, разворачивается. Пас, Коля! Пасуй! Аршавин свободен! Молодец! Бей, Андрюша!
Оглушительный рев.
ЖЕНЩИНА (переключая): Чтоб вы провалились с вашим футболом. Боря-а-а!
ТЕЛЕВИЗОР: …Эта удивительная женщина пришла к нам в студию, чтобы открыть нам свою душу. Аплодисменты! (Хлопают.) Скажите, каково это – быть замужем за сиамскими близнецами?
ЖЕНЩИНА: О господи.
ТЕЛЕВИЗОР: Если честно, жутко тяжело.
ЖЕНЩИНА: Я думаю.
ТЕЛЕВИЗОР: Тяжело в буквальном смысле? Ха-ха, шутка.
ЖЕНЩИНА: Пошляк.
ТЕЛЕВИЗОР: Я про сексуальную сторону потом расскажу. Это реальный улёт. В смысле, там как раз нормально всё.
ЖЕНЩИНА: Мамочки мои. Борис, ты только послушай!
ТЕЛЕВИЗОР: …Но, понимаете, они на самом деле такие разные. Макс по жизни как бы пофигист такой, а Стас чуть что – депрессует.
ЖЕНЩИНА: Могу его понять.
Она роняет пульт, программа переключается.
ТЕЛЕВИЗОР: Я не тот, за кого ты меня принимаешь. Я Ангел Тьмы! И я пришел за тобой!
Душераздирающий крик и сатанинский хохот.
ЖЕНЩИНА: Только не это…
Перегибается через поручень, чтобы поднять пульт. На пол падает чашка. Женщина пытается ее поймать и опрокидывается вместе с креслом на пол.
Программа снова переключается.
ДЕТСКИЙ ХОР: «Давно ль, друзья веселые, простились мы со школою…»
ЖЕНЩИНА (слабым голосом): Бо…ря… Мне плохо… Борька… Аптечку! Принеси аптечку! Бобик! Аптечку!
Ее голова откидывается на пол.
ХОР: «В саду березки с кленами встречают нас поклонами, и школьный вальс опять звучит для нас».
На сцену выходит бобик – натуральная собака. В зубах она держит аптечку.
Подходит к старухе. Тычется в нее носом. Начинает лизать ей лицо. Но женщина неподвижна.
Под звуки «Школьного вальса» и собачий вой занавес закрывается.
Трюк с облизыванием лица очень простой, я проверял на своем лабрадоре. Намазываешь нос колбасным сыром, и все дела. Так будет лизать – зал обрыдается. А вой, конечно, дается в записи.
Прием, когда персонаж обращается как бы к человеку, а потом оказывается, что это животное, конечно, не нов. Но в пьесе все построено на отработанном сырье. Ведь это вариация на тему «Душечки». Ключевое слово здесь «Перечитывая Чехова».
Ну как вам пьеса?» – спросил драматург с нарочитой небрежностью.
Слушательница долго молчала.
«Я не поняла, за кого она все-таки вышла? На самом деле?»
«Не знаю. Это неважно. Финал все равно один. Она на время наполнилась чужой жизнью, чужим светом, но на „выпускном вечере“ рядом никого нет. Потому что в конце ты всегда один».
Старуха нетерпеливо дернула плечом:
«Это понятно. Но она действительно была счастлива? Говорят же они у вас в конце второго акта: „Я счастлива, я счастлива“. С которым из Борисов она была бы счастливей?»
«Со всеми тремя, только по-разному».
«Разве так бывает? Ведь счастье – это когда повезет встретить твоего единственного, твою половинку? Все так говорят. И я в это всегда верила».
Драматург с ней не согласился.
«Ерунда. Счастье – это дар, он врожденный. Если ты им наделена, все равно будешь счастливой, даже если твой муж Синяя Борода. Но несчастное мироощущение – это тоже дар. Может быть, не менее ценный».
«Как это может быть?»
«Счастье усыпляет душу, несчастье ее развивает. Жизнь несчастливца глубже, рельефней. У человека трагического больше возможностей раскрыть свой духовный потенциал. Но про это я напишу другую пьесу. Вот будет фестиваль „Перечитывая Достоевского“… Вы лучше скажите, много в моей пьесе совпадений с вашей судьбой?»
«В первом действии всё очень похоже. Я даже обомлела. В середине – ничего общего. Я замужем не была. То есть предложения были, особенно в первой молодости, но как-то не решилась. Хотя некоторые претенденты мне очень нравились».
«А концовка?»
«К сожалению, похожа. Я тоже сижу вот так, щелкаю по кнопкам, разговариваю с телевизором. Ругаю его, он мне отвечает. Чаще всего чушь, но иногда впопад. Только собаки у меня нет. Раньше боялась завести, потому что полюбишь ее, а она умрет. Теперь наоборот. Помру, что с ней будет?»
Драматург усмехнулся.
«Вот это соображение и не дало вам выйти замуж. Слишком много думали, кто умрет первый. Надо было думать не про смерть – про жизнь. Мой вам совет: заведите кошку. Только не котенка, а такого взрослого, битого жизнью котяру. Он жил до вас, не пропадет и после вас».
«Я собак больше люблю. Кошка сама по себе, она всегда будет немножко чужая».
«Мы все сначала чужие. До поры до времени. – Драматург поднялся. – Потом родные. А потом снова немножко чужие, и всяк сам по себе. Не будем требовать от кошки и друг от друга слишком многого. Мне пора. Спасибо, что послушали пьесу».
«Что вы! Это вам спасибо. Вы заходите ко мне. Я на шестом живу, в 63-й. Я готовлю хорошо».
«Благодарю. – Старик церемонно поклонился. – Непременно. Как-нибудь».
10:55
Не таким уж он оказался дряхлым, старичок с последнего этажа. Или, может, взбодрился от майского утреннего солнышка. Через двор он прошел бодренько, тростью по асфальту отстукивал звонко. Еще и напевал: «Птица счастья завтрашнего дня прилетела, крыльями звеня».
Выйдя на улицу, немножко подумал, сам себе кивнул и встал у самой бровки. Поднял руку.
Почти сразу же остановилась видавшая виды «пятерка». Водитель опустил стекло и певуче спросил:
«Ехать куда?»
Он был черноглазый, смуглый, в камуфляжной куртке.
«В центр. По дороге?»
Автомобилист блеснул белыми зубами.
«Мне везде по дороге. Смотря сколько платить хочешь. В центр – куда в центр?».
«Ну, типа в Таврический сад».
Восточный человек задумался. Город он, видимо, знал не очень.
«А это далеко?» – спросил он.
«Как ехать».
«Дорогу покажешь?»
«Покажу».
«Ладно, садись. Договоримся».
Поехали.
Старик с любопытством поглядывал на водителя, а тот хмурил лоб, что-то прикидывал.
«Откуда сам?»
«Так».
Похоже, шофер не любил отвечать на этот вопрос.
«С Узбекистана», – не спросил, а определил пассажир.
Водитель покосился на него.
«У меня регистрация, полный порядок».
«А мне по барабану. Я же не мент».
С гостем из Узбекистана старичок говорил совсем не так, как с интеллигентной пожилой дамой. Будто подменили драматурга.
«Дуй по Белградской, потом вырулишь на Витебский».
«В центр, что ли? – словно только теперь понял водила. – Короче, это штука будет».
«Штуку в Ташкенте слупишь. У нас за пятихатку возят и спасибо говорят».
Узбек засмеялся.
«Хорошо, командир. Пятьсот».
Теперь, когда основной вопрос разрешился, лоб у него разгладился.
«Семья здесь или там?» – приставал любопытный старик.
«Там пока».
«Перевозить будешь?»
«Буду».
«Тут лучше?»
Водитель, кажется, немного обиделся.
«Кому как. У нас некоторые знаешь как живут? Но у меня три дочки, так? Старшая учиться хочет, в институт. Вторая тоже карьеру хочет. У нас там девчонке учись не учись… – Он махнул рукой. – Лучше здесь».
«А третья что? Не хочет ни учиться, ни карьеру?»
«Не хочет. Замуж, говорит, пойду. – Узбек засмеялся. – Вечером сядут, давай спорить. Одна говорит: актриса буду, как Чулпан Хаматова. Вторая говорит: менеджер буду. Или в банке работать. Бизнесвумен, так, что ли? Младшая говорит: дуры вы. Детей рожать надо. Смехота!»
«Три девицы под окном пряли поздно вечерком».
Шофер удивился:
«Чего?»
«Пушкин. „Сказка о царе Салтане“. Забыл?»
«Я когда в школе учился, у нас русских писателей уже не очень… Пушкина знаю. „Капитанская дочка“ знаю. Про царя Салтана не знаю. А чего там, в сказке?»
У пассажира глаза так и сверкнули.
«Рассказать?»
«Давай. В центр долго ехать».
«Только я стихами не помню. Своими словами, лады?»
«Стихами не надо. Стихами понимать хуже».
«Короче, там тоже три девчонки заспорили. Каждая хочет стать царицей».
«Кто из молодых не хочет? Это, как это, лузер никто быть не хочет».
Машина неслась через промзону, подпрыгивая на выщербленном асфальте. Старик рассказывал сказку.
«Одна девка красивая, моторная. Хочу, говорит, в шоу-бизнес. Чтоб каждый день рассекать. Зажигать пир на весь мир».
«У меня старшая тоже красивая. Моделью хочет. Но модель – это я против. Там, извиняюсь, блядство одно. И не кушают ничего, раз-два и язва желудка», – вставил узбек.
Рассказчик поморщился. И дальше:
«Вторая девка умная, деловая. Говорит: на производство пойду, в бизнес. Легкая промышленность там, хлопок-лен, все дела. Налажу производство, экспорт. На весь бы мир, говорит, наткала я полотна».
«Правильно. У нас в Узбекистане хлопок лучший в мире. А шить не умеют. Тряпки носят – Китай один. У кого бабки есть – Версаче, Диор. Как здесь, короче».
«А третья девчонка говорит, ничего не хочу. Хочу, чтоб муж был, семья».
«Молодец. Я тоже так считаю. А жена ругает дочку, младшую. Дура ты. Жизни не увидишь. Пеленки-коляски никогда не поздно».
«Как у Пушкина баба Бабариха. Она тоже двух первых девушек поддерживала, а третью нет».
«Жена моя говорит…» – охотно подхватил тему водитель, но пассажир осердился:
«Попросил сказку – слушай. Не перебивай. А то не буду рассказывать».
«Молчу, командир, молчу».
И сказочник продолжил пересказ классики. Однако если вначале он был более или менее близок к оригиналу, то теперь стал от него отдаляться. Видно, понесло.
«Первая девка красивая была, чисто Голливуд. Верила, что красота – главное женское оружие. Если у девушки внешность хорошая и готовит суперски, париться ей незачем. Через постель и желудок любого мужика добыть не проблема. С правильным мужиком всего на свете можно достичь. Как на скачках. Грамотно выбрала жеребца, поставила на него – и жируй на халяву. Придет к финишу – приз твой. Сойдет с круга – поставишь на другого. Обычная жена тоже хочет, чтоб ее мужик гран-при взял, но она как жокей. Сама скачет. И рискует. Если конь с копыт – жокей тоже себе шею свернет. А красавица может жить по-другому. Сидеть в ложе, попивать шампанское, да скакуна своего подбадривать. Давай, коняшка, гони. Получишь морковку. А лажанешься – сдам на живодерню».
«Вот зараза», – осудил первую девицу шофер, но сказочник на него зыркнул, и слушатель заткнулся.
«Вторая на красоту плевала. Она собой тоже ничего была, во всяком случае не уродина. Если б марафет навела, приоделась, могла бы быть эффектной. Но она это всё в гробу видала. Косметики ноль, походка, как у терминатора. Такой конь с яйцами. Умная, волевая, характер – бэтээр. Время мужчин, говорит, кончилось. Мы, бабы, крепче и выносливей. Никто мне не нужен, всего сама добьюсь.
Ну а третья слушала их, только головой качала. Ах, говорит, девочки, главное на свете любовь. Жизнь, говорит, это не скачки к финишу и не бизнес. Это чтоб утром проснулась, посмотрела на мужа, и счастье. Детей завтраком кормишь – опять счастье. А завтра хоть вообще не наступай».
«Я бы на такой женился», – не умолчал-таки узбек.
«Я бы тоже. Короче, быстро сказка сказывается, долго дело делается. Всё у них, у девушек этих, срослось. Какая что загадала, то и получила.
Красавица всю жизнь протусовалась. Яхты, презентации, фотки в журналах.
Мальдивы-шмальдивы, Канны-фиганны. Первый муж миллионер, второй министр, третий вообще олигарх.
Вторая тоже в шоколаде. Сама олигархом стала. Сидит в пентхаусе, сверху вниз на всех поплевывает. Сто тысяч человек на нее пашут. Журнал «Форбс» ее на обложке помещает. В номере «100 самых успешных бизнес-леди».
Третья подружка в принципе тоже нормально прожила. Муж у нее звезд с неба сначала не хватал. Человек как человек, средний. Но она ему все время долбила: ты самый лучший, ты самый крутой. И он поверил, крылья расправил. Все у него получилось. Менеджер среднего звена, квартира хорошая, тачка, дача. Дети выросли нормальные, выучились».
«Молодец! – снова не сдержался южный человек. – Так и надо!»
«Кому надо? Мужу или жене?»
«Чтоб семья хорошая, всем надо».
«Во-первых, не всем. Уж мужикам точно не всем. Да и женщины тоже разные. Мужчине от жены главное что нужно?»
«Любила чтоб».
«Ошибаешься. Некоторым надо, чтоб баба их наоборот шпыняла, под плинтус загоняла. Иначе жить скучно. Нет, братан. Нам от них нужно, чтобы они нас сильнее делали. Если ты себя с этой конкретной бабой чувствуешь сильнее, чем без нее, значит, она тебе подходит. Сильнее не в смысле бицепсы-трицепсы. В смысле, лучше себя реализуешь. Ясно?»
«Ясно, почему не ясно. С одной женой ты орел, с другой курица мокрая».
«А поразительней всего, что, какой бы урод ты ни был, хоть чмо последнее, обязательно где-нибудь на свете есть баба, которая одна только и может тебя из говна вытащить, человеком сделать. Вот зачем жена нужна. А на кой мы им сдались, это вопрос неочевидный. Ладно, ты дальше слушай. Вон там направо повернешь, на Обводный. Быстрее выйдет…
Короче, все ихние желания сбылись. Сказка она и есть сказка.
Вот они уже женщины хорошо на возрасте. Собрались как-то вместе, без мужиков. Юность вспомнить, друг перед дружкой повыёживаться. Обычный бабский спорт.
Умная говорит: у меня то, у меня сё, я монополистка над всей мировой легкой промышленностью. Хотела стать царицей и стала.
Красивая ей: не обижайся, Катя, на старую подругу, но разве царицы так выглядят? Ты на меня посмотри. Вот я царица. Подтяжечка, губки коллагеновые, бюст силикон. Мне больше сорока не дает никто. Могу снова замуж выходить, но мне теперь никого не надо, у меня все есть. Свой клуб-казино, ресторан с кабаре, каждый вечер салюты запускаю, и вся моя жизнь чудесный фейерверк.
Умная ей тоже шпильку в больное место. Царица-то ты царица, жаль только, Виолетта, с царевичем тебе не повезло. Мало ты парнем своим занималась, вот он у тебя такой и получился. А у красавицы единственный сын – дурила бессмысленный, только умеет тусоваться да папино бабло просаживать.
Но красивую хрен собьешь. У сына, говорит, своя жизнь, у меня своя. Ребенка родить – как эстафетную палочку передать. Чтоб род не пресекся. А дальше как Бог рассудит. Пускай мой Жорик вырос козел козлом, но у него тоже будут дети. Может, из них что путное выйдет. Я, конечно, попрыгунья-стрекоза, лето красное пропела, но свой долг перед природой по минимуму исполнила. А ты, Катюша, извини, пустоцвет.
Обиделась на нее умная, отвечает тонко, с намеком. Мол, человек заводит детей, когда нутром чует, что не годен на большие дела. Чтобы кто-то в потомстве, через сто лет или через тысячу, совершил что-нибудь великое. Вот тебе весь долг перед природой. А я сама – та, ради кого все мои предки старались и плодились. Потому что я самая великая женщина всех времен. Обо мне сто книг написано и десять фильмов снято. Ты помрешь, тебя забудут. А меня долго помнить будут.
Собачатся они между собой, друг дружку опускают. А третья помалкивает, слушает. Они от этого еще больше распаляются.
Вдруг красивая в рев. Плачет, заливается. Мы с тобой, Катька, хвастаемся, а счастливая у нас Машка. Ты сидишь в своем пентхаусе одна дура-дурой, у меня в год по две пластики, потом всё везде болит.
А у Машки четверо детей, муж золото.
И ничего ей больше не надо.
Умная губы надула. А я не жалею, говорит. Жизнь прожила – дай бог всякому. И тоже вдруг как заревет. Первый раз хрен знает за сколько лет. Сто миллиардов баксов у меня, а завещать некому. Хлопок этот поганый видеть не могу. Поговорить не с кем. И все такое.
Третья на них смотрит, моргает. Девчонки, говорит, вы что, прикалываетесь? Я вас слушаю, от зависти лопаюсь. Ты, Катька, – вообще! Екатерина Великая отдыхает. Такое дело построила! Голова у тебя – суперкомпьютер. Всем мужикам нос утерла! А ты, Виола, чисто цветок оранжерейный. Какую жизнь красивую прожила! Да на тебя посмотреть, и то праздник. А я что? Дети выросли, я им не нужна. Мужу я столько лет зудила: главное – дело делать. Неважно, какая у мужика работа. Важно, чтобы он видел в ней смысл жизни. Вот и добилась. Для него теперь смысл жизни – торговля пылесосами и увлажнителями воздуха. Чего ради я горбатилась? Ради каких-таких сокровищ? Букашка я никчемная, и больше никто. А могла человеком стать. У-у-у-у!
Вот так сидят они рядышком, три постаревшие девицы, ревмя ревут, и утешить их некому. Тут и сказке конец. Тормози, приехали».
Машина как раз у ограды Таврического остановилась.
Водитель почесал затылок.
«Ну и чего? Про что сказка? Я не понял».
«Про то, что жизненный путь надо себе выбирать правильно».
«Кто ж это знает, какой путь правильный, какой нет?»
Читать бесплатно другие книги:
