Роковая Фемида. Драматические судьбы знаменитых российских юристов Звягинцев Александр

Петр Хрисанфович Обольянинов (1752–1841)

«УПОДОБИЛСЯ ВЕЛИКОМУ ВИЗИРЮ…»

Строгий и требовательный, Петр Хрисанфович все же не страдал излишней подозрительностью. Именно этим и воспользовались участники заговора против Павла I, избрав дом генерал-прокурора местом своего сбора.

Однако за два дня до убийства Обольянинов предупредил императора о готовящемся заговоре.

Петр Хрисанфович Обольянинов родился в 1752 году в семье обедневших дворян. До шестнадцатилетнего возраста недоросль проживал с родителями, так и не получив приличного образования, лишь выучившись более или менее сносно читать и писать, а в 1768 году был записан кадетом в армию и начал военную службу. Не обладая прочными знаниями, Обольянинов тем не менее резко выделялся среди сослуживцев «усердным исполнением своих обязанностей и беспрекословным и пунктуальным следованием приказаний высшего начальства». Дослужившись до премьер-майора, что равнялось воинскому чину 8-го класса, Петр Хрисанфович в 1780 году вышел в отставку. Некоторое время он нигде не служил, несколько лет жил в деревне. Только в 1783 году он получил должность губернского стряпчего в Псковском наместничестве, а спустя несколько лет стал советником в Палате гражданского суда. В 1792 году его перевели в Казенную палату с чином надворного советника.

Гражданская служба не вполне соответствовала честолюбивым планам П. X. Обольянинова, и он усиленно хлопотал о переводе обратно в армию. В 1793 году удача сопутствовала ему — Обольянинов получил чин подполковника и попал в гатчинские войска великого князя Павла Петровича. Дисциплинированный и энергичный офицер приглянулся наследнику престола и уже через три года заслужил чин генерал-майора.

В 1796 году Обольянинову была пожалована должность генерал-провиантмейстера. Хотя своих сотрудников он держал в постоянном страхе — вечно бранился и устраивал разносы — дела в экспедиции были «недвижимы», «журналы решений не подписывались по нескольку месяцев», секретари ругались между собой и ничего не делали. Отрицательное отношение к Обольянинову так укоренилось в среде чиновников, что многие считали его неспособным к принятию правильных решений. Однако он всеми силами стремился предупредить любое желание Павла I. Его усердие не осталось незамеченным — он получает один за другим ордена Святой Анны и Святого Александра Невского. В следующем году император награждает его богатым поместьем в Саратовской губернии с двумя тысячами душ, в 1798 году присваивает ему воинский чин генерал-лейтенанта, а в 1799 году — возводит в сенаторское звание.

2 февраля 1800 года П. X. Обольянинов был назначен генерал-прокурором, сохранив при этом и должность генерал-провиантмейстера. На высшем прокурорском посту он оставался чуть более года. За это время успел получить в награду большой крест ордена Святого Иоанна Иерусалимского, орден Святого Андрея Первозванного, большой дом в Петербурге, табакерку с бриллиантами и на 120 тысяч рублей различных фарфоровых и серебряных сервизов. Ему был присвоен воинский чин генерала от инфантерии.

По мнению современников, генерал-прокурорская должность была явно не по Обольянинову. При недостатке ума и ничтожном образовании он, возможно, и мог быть «хорошим батальонным или полковым комиссаром», но с приходом его в прокуратуру «дела пошли хуже прежнего; произвол водворился окончательно и над людьми, и в деловых решениях. Генерал-прокурор слепо исполнял все полученные повеления и никогда не возражал». Отсутствие у Петра Хрисанфовича образования сказывалось во всем: бумаги были написаны с такими грубыми ошибками, что их, по свидетельству современников, «неприлично было хранить в архиве». Он коверкал многие слова и названия, с сослуживцами был груб и часто ругал их, не стесняясь в выражениях. С первых же дней генерал-прокурор своим «бешеным нравом» привел в трепет всю подчиненную ему сенатскую канцелярию. О «площадных» ругательствах Обольянинова в столице только и говорили.

Несмотря на свой вспыльчивый и невоздержанный нрав, Обольянинов отлично разбирался в людях, ценил и всячески выделял талантливых сотрудников и покровительствовал им, даже идя против воли императора. Когда по указанию Павла I все чиновники Сенатской канцелярии, служившие при Екатерине II, подлежали увольнению, он сумел отстоять М. М. Сперанского, который благодаря своему уму, энциклопедическим знаниям и изысканным манерам сразу же пришелся по душе грозному Обольянинову. Однажды, когда Обольянинов по делам приехал в Гатчину вместе со Сперанским, император, увидев их, рассвирепел: «Это что у тебя школьник Сперанский — куракинский, беклешовский? Вон его сейчас!» Но Петр Хрисанфович сумел добиться от государя, чтобы Сперанского не увольняли со службы. Под давлением генерал-прокурора Павел I даже наградил Сперанского одним из высших российских орденов.

П. X. Обольянинов пользовался полным доверием Павла I. Своей близостью к монарху он вызывал трепет у самых высоких сановников. К его дому непрерывно подъезжали экипажи: сенаторы приезжали с докладами, от него ждали милостей. В его дом наведывались даже великие князья Александр и Константин. По словам одного из современников, Д. Б. Мертваго, «с каждым днем становясь сильнее, Обольянинов вскоре уподобился великому визирю. Все лично имевшие доклад у государя получили приказания присылать свои представления через генерал-прокурора и были принуждены объясняться по всем делам с Обольяниновым, соображаться с его мнением или, лучше сказать, с его приказанием, которое казалось всем волею царя».

Обольянинов был на редкость непримирим к подношениям. Когда некая Угриновичева вместе с прошением по делу прислала генерал-губернатору карманную книжку, расшитую шелком, он направил ее прошение и подарок генерал-губернатору Эртелю и попросил возвратить их заявительнице, предупредив, чтобы она впредь воздержалась от неприличной переписки и дерзкой посылки подарка.

Время царствования Павла I было очень тяжелым. В обществе усилилась подозрительность, репрессии приняли еще более зловещий характер. По поручению императора генерал-прокурор Обольянинов, в руках которого находилась ненавистная всем Тайная экспедиция, организовывал слежки даже за самыми высшими сановниками, заподозренными в чем-нибудь предосудительном. «Время было самое ужасное, — писал современник, — государь был на многих в подозрении. Знатных сановников почти ежедневно отставляли от службы и ссылали на житье в деревни». В частности, Павел I санкционировал «наблюдение за поведением» сына знаменитого фельдмаршала — Николаем Румянцевым, за бывшими своими фаворитами — князьями Алексеем и Александром Куракиными, графами Кириллом и Андреем Разумовскими, князем Голицыным и другими лицами.

Много шума вызвало дело лифляндского пастора Ф. Зейдера, в библиотеке которого оказалась запрещенная книга Лафонтена «Вестник любви». По доносу библиотеку опечатали, а пастора отправили в Петербург и после допроса заключили в Петропавловскую крепость. Вскоре был вынесен приговор — «наказав телесно, сослать в Нерчинск на работу». Обольянинова в связи с делом Зейдера возненавидели еще больше.

Строгий и требовательный, Петр Хрисанфович все же не страдал излишней подозрительностью. Именно этим и воспользовались участники заговора против Павла I, избрав дом генерал-прокурора местом своего сбора. Однако за два дня до убийства Обольянинов предупредил императора о готовящемся заговоре.

11 марта 1801 года, в ночь убийства Павла I, Обольянинов был арестован в своем доме. Зная переменчивый нрав государя, он решил, что все происходит по его повелению. Когда его привели в ордонанс-гауз, он лег и уснул… На рассвете ему объявили о кончине государя и отпустили домой. А еще через пять дней указом Александра I отправили в отставку «за болезнью».

Следующие семнадцать лет он жил в своем доме в Москве, не занимаясь ни государственной, ни общественной деятельностью. Затем московские дворяне избрали его своим предводителем. Впоследствии он еще дважды удостаивался этой чести, но в 1828 году, когда его хотели избрать на четвертый срок, категорически отказался. После 14 декабря 1825 года Обольянинов проявил известное мужество, на которое тогда осмеливались немногие: он смело ходатайствовал о смягчении участи декабриста князя Е. П. Оболенского, приговоренного к смертной казни, — и казнь заменили каторжными работами.

П. X. Обольянинов был женат на Анне Александровне, урожденной Ермолаевой.

Последние годы своей жизни Петр Хрисанфович провел в селе Толожня Новоторжокского уезда Тверской губернии, где и скончался 22 сентября 1841 года на девяностом году от рождения. Погребли его при местной приходской церкви.

Петр Васильевич Лопухин (1753–1827)

«ЧЕЛОВЕК СТАРИННОГО ПОКРОЯ»

Стремительное возвышение Лопухина оказалось кратковременным. 7 июля 1799 он был вынужден подать рапорт об отставке и до начала царствования Александра I никаких должностей больше не занимал. Несмотря на это, знаки внимания, которые император оказывал дочери Лопухина, Анне Петровне, становились все более откровенными, а «ухаживание» слишком требовательным.

В истории государства российского светлейший князь Петр Васильевич Лопухин был одним из немногих генерал-прокуроров, который дважды занимал эту высокую должность. Родился он в 1753 году в старинной дворянской семье. С детства, по традиции, ему была уготована военная служба. И хотя, отец его, майор Василий Алексеевич, приписал мальчика солдатом в один из лучших российских полков — лейб-гвардии Преображенский, однако тянуть ему солдатскую лямку не пришлось. Он продолжал находиться дома и получал неплохое образование. Когда шестнадцатилетний Петр начал действительную службу, он был уже прапорщиком. Повышение в чинах шло для него довольно быстро, и в 1777 году, получив полковника, Петр Лопухин оставил военную службу и был определен к «статским делам».

Делать карьеру на этом поприще Петр Васильевич не спешил — уже 13 марта 1779 года он стал исполнять должность Санкт-Петербургского обер-полицмейстера. В те годы штат столичной полиции насчитывал всего 647 постоянных чинов.

Весь город делился на 10 частей и 42 квартала. В каждой части была воинская команда, состоящая из 34 человек. Кроме того, обер-полицмейстеру подчинялись «огнегасительные» работники, то есть пожарные (их было тогда 1400 человек) и извозчики (226 человек). Работа Лопухину нравилась, служил он расторопно и ревностно, так что вскоре удостоился чина бригадира и стал кавалером только что учрежденного ордена Святого Владимира 3-й степени.

В 1783 году Лопухин переводится в Тверь, где занял должность правителя Тверского наместничества. Здесь он выслуживает чин генерал-майора. На следующий год Лопухин перемещается в Москву и в течение последующих девяти лет занимает должность московского гражданского губернатора. В Москве он достиг чина генерал-поручика (в 1796 году переименован в генерал-лейтенанты) и заслужил орден Святого Владимира 2-й степени большого креста.

В 1793 году Лопухин назначается ярославским и вологодским генерал-губернатором. На этой должности он остается до начала царствования Павла I. 17 декабря 1796 года император издал следующий указ: «Всемилостивейше повелеваем генерал- лейтенанту Петру Лопухину присутствовать Сената нашего в Московских департаментах». Ему было определено жалованье в размере 2250 рублей в год. При назначении он получил чин тайного советника и Александровскую ленту, то есть стал кавалером ордена Святого Александра Невского.

Перевод с должности генерал-губернатора в сенаторы, в определенном смысле, нельзя было даже считать повышением по службе. Однако для Лопухина такая «рокировка» стала предвестником стремительного взлета и необычайно щедрых милостей, оказанных ему новым императором.

Сын Лопухина, Павел Петрович, рассказывал мемуаристу А. Б. Лобанов-Ростовскому, что его отец был человек «даровитый и в особенности отличался необыкновенною легкостью и быстротой работы». Благодаря этим своим качествам он и заслужил благосклонность государя, когда тот в марте-апреле 1797 года находился на коронации в Москве.

Лопухин был представлен императору вместе со всеми московскими сенаторами. Расспрашивая их о делах и узнав, что Петр Васильевич недавно служил ярославским наместником, Павел I предложил ему задержаться во дворце. Оказалось, что у него находилось какое-то прошение по делу, рассматривавшемуся в Ярославле, по которому он ни от кого не мог получить толкового ответа. Передав прошение Лопухину, император предложил срочно изучить его и дать свое заключение. Петр Васильевич в тот же день собрал все нужные бумаги по этому делу, находившемуся в московском департаменте Сената, и, просидев над ними всю ночь, наутро, в 6 часов, уже находился в приемной государя. Павел I сразу же принял его и остался очень доволен и содержанием доклада, толковым и обстоятельным, и быстротой его подготовки.

После этого случая монарх еще несколько раз давал ответственные поручения Петру Васильевичу, который тот неизменно выполнял быстро и, главное, качественно. Вместе с бароном А. И. Васильевым и графом П. В. Завадовским он занимался делами внешнего государственного займа. Личные свойства Лопухина, его оперативность и основательность в делах, без сомнения, способствовали его возвышению. Но в те времена этого было все же недостаточно для успешной карьеры. На успех нельзя было рассчитывать без поддержки какого-либо влиятельного вельможи, имевшего вес при дворе. И такой покровитель у Лопухина был — светлейший князь А. А. Безбородко.

Но была и еще одна, тайная причина, объясняющая стремительный взлет сенатора Лопухина — император обратил пристальное внимание на девятнадцатилетнюю красавицу с большими черными глазами и черными, как смоль, отливающими синевой, волосами, Анну Лопухину, дочь сенатора.

В конце июля 1798 года Лопухин неожиданно был срочно вызван в Петербург. Здесь он впервые получил приглашение на обед в Петергофе. Император обошелся с ним особенно милостиво, расспрашивал его о службе, о семье. 8 августа того же года Петр Васильевич стал генерал-прокурором Сената.

Вскоре после назначения на эту должность Лопухин получил в подарок от монарха обширный дом на Дворцовой набережной. Об этом император послал специальный указ петербургскому генерал-губернатору барону фон-дер-Палену: «Всемилостивейше пожаловал в вечное и потомственное владение нашему тайному советнику и генерал-прокурору Лопухину дом, купленный в казну нашу у вице-адмирала Рибаса, состоящий в Санкт-Петербурге в первой Адмиралтейской части, одним фасом в Миллионную, а другим на набережную, повелеваем предписать куда следует об отдаче ему оного».

В новый дом Лопухин перевез из Москвы семью. Первая жена Петра Васильевича, Прасковья Ивановна, урожденная Левшина, умерла еще несколько лет назад. От этого брака у него были дети: дочери Анна, Екатерина и Прасковья. Вторично он был женат на дочери тайного советника Н. Д. Щетнева, Екатерине Николаевне. Ко времени назначения у него родилась дочь Александра, а позднее — сын Павел и дочери: Елизавета и Софья.

23 августа 1798 года Лопухин стал одновременно и членом Совета при Его Императорском Величестве. С этого времени на него самого и на членов его семьи со «сказочной быстротой» посыпались царские милости и награды. Впечатляет простое их перечисление. 6 сентября Лопухин становится действительным тайным советником. Его жена, Екатерина Николаевна, «пожалована» в статс-дамы, а дочь, Анна Лопухина, — в камер-фрейлины. Одну за другой Лопухин получает самые высокие награды: ордена Святого Андрея Первозванного, Святой Анны 1-й степени, большой крест ордена Святого Иоанна Иерусалимского с алмазами и собственный портрет императора, что считалось тогда признаком особой доверенности. В потомственное владение ему передается поместье Корсунь в Богуславском уезде Киевской губернии.

Но и на этом щедрость императора не иссякла. 19 января 1799 года был дан следующий указ Правительствующему сенату: «В несомненный знак Нашего монаршего благоволения и в воздаяние верности и усердия к службе Нашей действительного тайного советника и генерал-прокурора Лопухина, всемилостивейше пожаловали Мы князем империи Нашей, распространяя достоинство и титул сей на все потомство, от него, Лопухина, происходящее мужеска и женска пола».

Вслед за этим ему был дан алмазный знак ордена Святого Андрея Первозванного и дарованы титул светлости и княжеский герб с девизом «Благодать». Его прислуге разрешено носить ливреи придворных цветов.

В связи с разнообразием обязанностей по должности генерал-прокурора Лопухину приходилось много и интенсивно работать. Иван Иванович Дмитриев, бывший в то время обер-прокурором Сената, вспоминал, что Лопухин был более опытен и сведущ в делах и законах, нежели его предшественник А. Б. Куракин. По его мнению, он «скоро понимал всякое дело, но никаким с участием не занимался». Он не любил встречаться с прокурорами, а в трудных случаях склонен был поддерживать не своих подчиненных, а сенаторов, частенько вставая на их сторону. «Не предполагаю, — писал Дмитриев, — чтобы он хотел сделать кого несчастным, но равно и того, чтоб он решился стоять за правду».

Дмитрий Прокофьевич Трощинский (1754–1829)

«ДЕЛО НЕ В ДОКЛАДЕ, А В ДОКЛАДЧИКЕ»

В отличие от многих других сановников Дмитрию Прокофьевичу удалось не только сохраниться после восшествия на престол императора Павла I, но и возвыситься.

Д. П. Трощинский получил новые должности и награды.

В отличие от многих своих коллег, Дмитрий Прокофьевич Трощинский не мог похвастаться особой родовитостью. На свет он появился в 1754 году в Черниговской губернии в семье войскового писаря. Какого-либо серьезного образования он не получил. По его собственному признанию, «русской грамоте» обучался у приходского дьячка. В 16-летнем возрасте поступил на военную службу — полковым писарем. Юноша много читал, занимался самообразованием, к тому же был от природы умен и сообразителен. По службе проявлял большое старание и рвение. Именно благодаря этим свои качествам он приглянулся генерал-аншефу князю Н. В. Репнину, который взял его секретарем, а затем сделал правителем своей канцелярии. Все складывалось для молодого человека как нельзя лучше.

Однако неожиданно для всех в 1781 году Д. П. Трощинский оставил военную службу. И причины тому были. Дмитрий Прокофьевич серьезно заболел. На гражданском поприще его ожидала более успешная карьера. Он сумел попасть в канцелярию к своему земляку и набиравшему силу вельможе графу А. А. Безбородко и вскоре выдвинулся в число лучших его сотрудников.

В 1784 году он становится правителем дипломатической канцелярии. В отсутствие графа Дмитрий Прокофьевич часто докладывал дела лично императрице и заслужил ее благосклонность. Екатерина II подарила ему богатые поместья в Киевской и Полтавской губерниях. В 1793 году императрица назначила его своим статс-секретарем и одновременно членом почтового управления. В награду за труды Трощинский получил орден Святого Владимира 2-й степени.

В обязанности Трощинского входило принятие докладов генерал-рекетмейстера, внутренней почты и частных прошений, подаваемых на высочайшее имя, и подготовка по ним ежедневных докладов Екатерине II. В этих вопросах он оказался очень искусным.

В отличие от многих других сановников, Дмитрию Прокофьевичу удалось не только сохраниться после восшествия на престол императора Павла I, но и возвыситься. Д. П. Трощинский получил новые должности и награды. Оставаясь статс-секретарем, он назначается председателем главного почтового управления и ему поручается присутствовать в Совете при высочайшем дворе, жалуется 1200 душ крепостных крестьян, ордена Святой Анны, Святого Александра Невского и Мальтийский командорский крест. Однако сохранить надолго свою статусность ему не удалось — вскоре он попадает в опалу и отправляется в отставку.

Следующий взлет карьеры Д. П. Трощинского приходится на царствование нового императора. В ночь с 11 на 12 марта 1801 года его вызвали во дворец, где он составил манифест о восшествии на престол Александра I. Император вернул ему звание сенатора и должность главного директора почт. 26 марта 1801 года был упразднен Совет при высочайшем дворе и взамен его создан новый Совет «важнейших государственных дел», получивший название Государственного. Дмитрий Прокофьевич стал одним из членов этого Совета и главным начальником его канцелярии, сохранив за собой все прежние должности. 15 сентября 1801 года он получил чин действительного тайного советника.

Хотя Трощинский и был опытным сановником, но, «воспитанный в старых идеях», не смог поддержать реформы молодого императора и был ярым противником преобразований. Поэтому Александр I довольно скоро охладел к нему. После образования министерств Д. П. Трощинский занимал довольно скромный пост министра уделов и продолжал руководить почтовым ведомством, а 9 июня 1806 года вообще оставил службу и поселился в полтавском имении Кибинцы.

В 1812 году дворяне избрали его своим предводителем, и по их поручению он в 1814 году встречал возвращающегося из-за границы императора. Александр I вновь «заметил» старого вельможу и 30 августа 1814 года назначил его министром юстиции и генерал-прокурором. На этом посту Дмитрий Прокофьевич пробыл три года, с присущей ему энергией занимаясь многочисленными делами судебного ведомства, прокуратуры и Правительствующего сената. В одном из своих писем он сообщал: «Без отдыха сижу за делами по своему департаменту, о коем можно сказать с Давидом: сие море великое и пространное, в нем же гадов несть числа».

Один из первых биографов генерал-прокурора П. И. Иванов писал о нем: «Трощинский хотя и не получил классического образования, но, имея светлый ум, наблюдательность, сам себя образовал в школе практических деловых упражнений, так что его проекты, мнения, министерские бумаги носят на себе отпечаток ясного понимания предмета, строгой отчетливости в изложении и, наконец, в них всегда преобладает практическая сторона относительно приведения в исполнение предполагаемого, которая приобретается только долговременным упражнением в делах. Он, как известно, много писал проектов по разным предметам, подавая замечательные мнения».

Трощинский умел безукоризненно докладывать дела. Он любил повторять одну фразу: «Дело не в докладе, а в докладчике», подчеркивая тем самым, что умный и ловкий чиновник всегда сумеет доложить любое дело в нужном ему ракурсе и провести выгодное решение. И он действительно умел убеждать императора. От своих подчиненных он требовал простоты и ясности при изложении обстоятельств дела, без каких-либо собственных заумных рассуждений. Когда же обер-прокуроры, особенно из молодых, по свойственной их возрасту запальчивости, позволяли себе неуместные замечания, Дмитрий Прокофьевич неизменно останавливал их словами: «Да уж, пожалуйста, не забегайте вперед воображением вашим».

Однако и на посту министра юстиции и генерал-прокурора он продолжал оставаться таким же непримиримым противником реформ, считая, что устоявшееся годами гораздо лучше нового и неизвестного. Особенно наглядно это проявилось при обсуждении в Государственном совете проекта Гражданского уложения, представленного комиссией составления законов. Трощинский считал его лишь «испорченным переводом кодекса Наполеона».

Со временем ему становилось все труднее и труднее исполнять текущие дела по Министерству юстиции и Правительствующему сенату. К тому же император почти перестал принимать министров с личными докладами. Все их представления направлялись к государю только через графа Аракчеева. Поэтому министры вынуждены были с четырех часов утра топтаться в приемной этого всесильного временщика, ожидая, когда он удостоит их своим вниманием. В таких условиях провести какое-либо решение было крайне сложно.

К служебным затруднениям прибавились и личные. Дмитрии Прокофьевич все чаще и чаще прихварывал. В апреле 1816 года он занемог так сильно, что вынужден был уйти в продолжительный отпуск.

К концу лета Трощинский несколько оправился от болезни. 5 августа 1816 года император Александр I направил ему следующий рескрипт: «Дмитрий Прокофьевич! По настоящем выздоровлении вашем от болезни Я желаю, чтобы вы скорее заняли прежнее свое место и продолжали с прежнею деятельностью отправлять должность вашу. Я в полной к вам доверенности поручаю вам усугубить надзор, дабы дела как в Правительствующем сенате, так и во всех подчиненных ему местах, имели успешнейшее течение, чтобы законы и указы повсюду исполнялись неизменно, чтобы бедные и угнетаемые находили в судах защиту и покровительство, чтобы правосудие не было помрачено ни пристрастием к лицам, ни мерзким лихоимством, Богу противным и Мне ненавистным, и чтобы обличаемые в сем гнусном пороке нетерпимы были по службе и преследуемы со всею строгостию законов. В чем вы, по долгу звания вашего, неослабно наблюдать и о последствиях Меня в откровенности извещать не оставьте, донося равномерно и о тех отличных чиновниках, которых за усердную и беспорочную службу найдете достойными особенного Моего воздаяния».

Получив это письмо, Дмитрий Прокофьевич возрадовался, воспрял духом, однако слабость телесных сил и общая усталость дали о себе знать — спустя год, 25 августа 1817 года, Д. П. Трощинский вышел в отставку с пенсией в 10 тысяч рублей. Первое время он проживал в Петербурге, а затем уехал в свое полтавское имение.

В имении Трощинского в детстве часто бывал Н. В. Гоголь, поскольку его отец, Василий Афанасьевич, одно время служил у вельможи и пользовался его богатейшей библиотекой. Здесь же нередко проживали и будущие декабристы братья М.И. и С. И. Муравьевы-Апостолы, М. П. Бестужев-Рюмин и другие.

Умер Д. П. Трощинский 26 февраля 1829 года.

Дмитрий Прокофьевич не был женат, но имел дочь Надежду. По отзыву его современника сенатора И. В. Лопухина, Трощинский был министром «отличною твердостию и редким в делах государственных искусством одаренным».

Алексей Борисович Куракин (1759–1829)

«ТРЕБОВАНИЯ ПРОКУРОРОВ С НАДЛЕЖАЩИМ УВАЖЕНИЕМ ПРИНИМАТЬ»

Триумф братьев Куракиных вследствие переменчивого нрава императора продолжался недолго. Стрелка весов их удачи вскоре резко качнулась в другую сторону. 8 августа 1798 года Алексей Куракин был смещен с должности генерал-прокурора и назначен лишь сенатором, а затем и вовсе отправлен в отставку. Его брат Александр Куракин также уступил место вице-канцлера В. П. Кочубею.

Род Куракиных ведет свое начало от московского боярина Федора Кураки, служившего при дворе великого князя Василия III, человека для своего времени известного и уважаемого. Как и подобало в те времена князьям, родившегося 19 сентября 1759 года отрока Алексея Куракина родители зачислили в гвардию. Здесь Алексей Борисович и начал свою службу. Однако военная карьера мало прельщала князя и вскоре он перешел в гражданское ведомство. Вначале был избран заседателем 1-го департамента Верхнего земского суда (1780 год), а затем попал в Сенатскую канцелярию, которой руководил в то время генерал-прокурор А. А. Вяземский. Служил он здесь под началом А. И. Васильева (впоследствии министра финансов). К 35 годам прилежный и упорный Алексей Куракин был награжден орденами Святой Анны и Святого Владимира 2-й степени и имел уже чин тайного советника.

Но подлинный взлет карьеры А. Б. Куракина начался только при императоре Павле I, который благоволил к нему и, в особенности, к его старшему брату — Александру Куракину. Оба они были щедро осыпаны милостями монарха: Александр Куракин стал вице-канцлером, а Алексей Куракин 4 декабря 1796 года занял посты генерал-прокурора Сената, главного директора Ассигнационного банка и присутствующего в Совете при высочайшем дворе. Князь получил чин действительного тайного советника, а 19 декабря 1797 года — орден Святого Андрея Первозванного. Ему были пожалованы деревни с несколькими тысячами душ и богатые рыбные промыслы на Волге. К высоким должностям Алексея Борисовича вскоре добавились новые — министр департамента удельных имений и канцлер российских орденов. По его инициативе был учрежден государственный вспомогательный банк для дворян, главным попечителем которого становится он сам.

При императоре Павле I прокуратура переживала невиданный подъем. Без генерал-прокурора не решалось, по существу, ни одно важное дело. Он занимался финансовыми, военными, административными, полицейскими, судебными делами. От него зависело назначение и увольнение многих сановников, раздача им наград и пожалований.

Одна из основных обязанностей Куракина, как и его предшественников, заключалась в наблюдении за сенатскими решениями. Разбираясь с делами в Сенате, генерал-прокурор не мог не заметить значительного количества накопившихся нерешенных дел как в департаментах (свыше 11 тысяч уголовных и гражданских дел), так и в общем собрании (360). Для того времени это были внушительные цифры. Куракин представил свои предложения Павлу I — об учреждении трех дополнительных временных департаментов для рассмотрения неотложных дел и о перераспределении нагрузки между существующими департаментами Сената, с которыми император согласился. Наряду с этим князь Куракин занимался рассмотрением многих финансовых и административных вопросов, проблемами управления заводами, фабриками, промыслами и т. д.

Князь Куракин всегда поддерживал своих подчиненных и в переписке с губернаторами предлагал им все «требования прокуроров с надлежащим уважением принимать».

Должность безусловно была очень многотрудная, требующая от генерал-прокурора и большого терпения, стараний.

Генерал-прокурору Куракину приходилось выполнять все указания и распоряжения императора, даже самые сумасбродные. Особенно бурное негодование Павла I вызывали случаи нарушения военными лицами и чиновниками установленных правил ношения форменной одежды. По этому поводу Куракин вынужден был рассылать по губерниям строгие предписания наместникам о неустанном наблюдении за ношением «новоустановленной формы».

Триумф братьев Куракиных вследствие переменчивого нрава императора продолжался недолго. Стрелка весов их удачи вскоре резко качнулась в другую сторону. 8 августа 1798 года Алексей Куракин был смещен с должности генерал-прокурора и назначен лишь сенатором, а затем и вовсе отправлен в отставку. Его брат Александр Куракин также уступил место вице-канцлера В. П. Кочубею.

Удача вновь повернулась лицом к Алексею Куракину только при Александре I, который вновь вернул его в сенаторское кресло, а 4 февраля 1802 года назначил генерал-губернатором Малороссии. Там он пробыл шесть лет, оставив по себе благодарную память.

В ноябре 1807 года А. Б. Куракин встал во главе Министерства внутренних дел, но занимал этот пост непродолжительное время. Министерство, существовавшее всего лишь пять лет, только набирало силу. Оно занималось самыми разнообразными вопросами: снабжением населения продовольствием, устройством фабрик и заводов, медицинским обеспечением, борьбой с эпидемиями, почтовыми делами и т. п. Куракин сразу же обратил внимание на то, что министерство не справляется с потоком дел (в то время число входящих и исходящих дел превышало 40 тысяч). Министр занялся пересмотром штатов, перераспределением обязанностей между структурными подразделениями, созданием новых (были образованы главное управление мануфактур, почтовое отделение и др.).

За свою деятельность на посту министра внутренних дел Куракин был удостоен ордена Святого Владимира 1-й степени. В высочайшем рескрипте отмечалось, что он награждается «за благовременные распоряжения разных мер, к обеспечению продовольствия относящихся, расширение нужнейших отечеству мануфактур и удобнейший распорядок медицинской части».

В 1810 году ему было поручено присутствовать в Государственном совете, где он не раз выполнял обязанности председателя, возглавлял различные комитеты и комиссии: для пособия разоренным от наводнения жителям Петербурга, по борьбе с чумой и др. В 1826 году А. Б. Куракин был членом Верховного уголовного суда, который рассматривал дело декабристов.

Куракин первым обратил внимание на выдающиеся способности будущего «светила русской бюрократии» М. М. Сперанского, взяв его своим секретарем, а затем и в Сенатскую канцелярию.

Князь Куракин так писал о своей служебной деятельности: «Около 50 лет провел я в гражданской службе: из оных более 13 занимался при генерал-прокуроре, заведовавшем в то время все по государству дела — гражданские, полицейские и финансовые. Начав тут службу с низших должностей, я обязан был сам обрабатывать и приводить к концу все дела, через что входил во всю подробность оных и приобрел практические познания о их ходе. Потом удостоен был отправлением должности генерал- прокурора, служением в звании генерал-губернатора и возведен к занятию места министра внутренних дел, тем самым имея новый случай заниматься всеми почти частями внутреннего правления государства. Наконец, комиссия о прекращении заразы, высочайше на меня возложенная, подавала мне особенный случай видеть самому все непорядки и злоупотребления по губерниям, ныне существующие».

Алексей Борисович Куракин был женат на Наталье Ивановне, урожденной Головиной. От этого брака имел сына Бориса, достигшего сенаторского звания, и дочерей Елену и Александру.

Скончался князь А. Б. Куракин 30 декабря 1829 года и погребен в Орловской губернии в своем любимом имении Куракино.

Иван Иванович Дмитриев (1760–1837)

«БЛЮСТИТЕЛЬ ЗАКОНОВ»

25 декабря 1796 Дмитриев и его товарищ Лихачев неожиданно были арестованы. Обоих под конвоем доставили к императору Павлу I, который сообщил им о поступившем на них доносе о том, что они якобы «умышляют» на жизнь государя.

Министр народного просвещения П. А. Завадовский, после отставки Г. Р. Державина, писал князю Воронцову: «Общее возрадование, что князь Лопухин переменил Державина! Не дай Бог, чтоб когда-нибудь в министерстве очутился подобный поэт». Но прошло всего несколько лет, и в кресло министра юстиции опять сел поэт — Иван Иванович Дмитриев, тоже знаменитый, и такой же, как Державин — честный, неподкупный, совестливый.

Родился Иван Иванович 10 сентября 1760 года в селе Богородское Сызранского уезда Самарской губернии, в родовитой дворянской семье. В семилетнем возрасте родители отправили его в Казань к деду — отцу его матери — Афанасию Алексеевичу Бекетову. Здесь началось его обучение в частном пансионе француза Манженя, где уже находился его старший брат Александр, будущий офицер и литератор. Через год дед переехал жить в Симбирск. Там мальчики стали учиться в пансионе поручика Кобрита. В 1772 году Иван Иванович и его брат были записаны на службу в лейб-гвардии Семеновский полк и «уволены в отпуск до совершенного возраста». Во время Крестьянской войны под предводительством Емельяна Пугачева Дмитриевы покинули

Симбирск и временно переехали в Москву. Когда опасность миновала, мать с младшими детьми возвратилась в Симбирск, а Иван и Александр в мае 1774 года отправились в Петербург. Здесь оба брата были определены в полковую школу Семеновского полка.

Это было время, когда в столице только и говорили о бунте Пугачева. Тогда-то, буквально через год после начала службы, в январе 1775 года новобранец Иван Дмитриев окажется очевидцем казни Емельяна Пугачева. Позже в своих воспоминаниях «Взгляд на мою жизнь» Дмитриев об этом подробно написал.

В этом памятном для Ивана Ивановича году он получил свои первые чины, сначала — капрала, а затем — фурьера. После чего взял отпуск на один год и отправился в деревню. На следующий год он возвратился на службу и вскоре был произведен в подпрапорщики, в 1777 году — в каптенармусы, а в 1778 году — в сержанты.

Первые стихи Дмитриев написал в 1777 году. Тогда же Н. И. Новиков в издаваемых им «Санкт-Петербургских ученых ведомостях» (№ 15) поместил его стихотворение «Надпись к портрету князя А. Д. Кантемира». Большое влияние на творческое созревание молодого поэта оказал подпоручик Семеновского полка Федор Ильич Козлятев. По словам Дмитриева, беседы с ним были для него «училищем изящества и вкуса». В последующие годы Дмитриев публикует свои произведения в периодических изданиях: журнале «Утро», газете «Утренние часы» и др. Однако успех долго не приходит к нему.

Только после того, как в 1783 году Дмитриев познакомился и близко сошелся с Н. М. Карамзиным (а он был его дальним родственником), Иван Иванович попал в ту колею, которая вывела его к славе. По собственному признанию Дмитриева, именно благодаря Карамзину, он принялся за «усовершенствование в себе человека». Но особую роль в становлении поэтического таланта Дмитриева оказало знакомство с Гаврилой Романовичем Державиным, состоявшееся в 1790 году. В доме маститого поэта он встретился и познакомился со всеми знаменитыми писателями и поэтами того времени: И. Ф. Богдановичем, В. В. Капнистом, Н. А. Львовым, Д. И. Фонвизиным и многими другими.

Постепенно продвигался Дмитриев и по службе. В 1787 году он получил чин прапорщика, принимал участие в кампании 1788 года против шведов. Затем последовали чины подпоручика, поручика, а в 1793 году — капитан-поручика.

В 1790-х годах поэтическая звезда Дмитриева заблистала во всем своем великолепии. Один за другим появляются в печати его стихи, оды, сатиры, басни, стихотворные сказки. Чрезвычайно популярными стали его сказки в стихах: «Модная жена», «Причудница». Пользовались успехом его эпиграммы, пародии, мадригалы и прочие поэтические «мелочи». Особенно нравились публике песни на его слова: «Стонет сизый голубочек» (часто исполняется и в наше время), «Видел славный я дворец…», «Пой, скачи, кружись Параша» и др.

В 1795 году Иван Иванович издал свой первый поэтический сборник, получивший название «И мои безделки», а в 1796 году — «Карманный песенник, или Собрание лучших светских и простонародных песен», куда, кроме фольклора, он включил свои произведения, а также песни Г. Р. Державина, А. П. Сумарокова, Ю. А. Нелединского, Н. П. Николаева, П. М. Карабанова и других поэтов.

В январе 1796 года Дмитриев, получив чин капитана и взяв годовой отпуск, намеревался выйти в отставку, чтобы полностью отдаться и творчеству. В ноябре 1796 году умерла императрица Екатерина И. Дмитриев вернулся в полк. Спустя месяц ему все же удалось выхлопотать себе отставку. В приказе от 17 декабря 1796 года отмечалось: «Семеновского полку капитан Дмитриев 1-й уволен в отставку с награждением чина полковника и со всемилостивейшим позволением носить мундир». Теперь можно было устраивать свои поэтические дела. Но произошло событие, круто изменившее его жизнь.

25 декабря 1796 Дмитриев и его товарищ Лихачев неожиданно были арестованы. Обоих под конвоем доставили к императору Павлу I, который сообщил им о поступившем на них доносе о том, что они якобы «умышляют» на жизнь государя. Монарх повелел разобраться в этом деле военному генерал-губернатору Н. П. Архарову. Наступили долгие дни тревожного ожидания. Однако вскоре доносчик был найден, и Павел I лично объявил Дмитриеву и Лихачеву о их «совершенной невиновности». Более того, Дмитриев был приглашен в Москву на коронацию императора. Павел I «осыпал» его своими милостями и приказал своему сыну, великому князю Александру Павловичу спросить его, чего он хочет. Дмитриев ответил: «Ничего, кроме спокойной жизни в отставке». Когда же великий князь в третий раз настойчиво повторил ему: «Скажи что-нибудь, батюшка решительно требует», только тогда Иван Иванович ответил, что желал бы поступить на статскую службу.

И 22 мая 1797 года Дмитриев был принят на службу, совершенно неожиданно получив «хорошее место» товарища министра уделов и обер-прокурора третьего департамента Правительствующего сената, а через несколько дней стал статским советником.

В своих воспоминаниях Дмитриев писал: «Отсюда начинается ученичество мое в науке законоведения и знакомство с происками, эгоизмом, надменностью и раболепством двум господствующим в наше время страстям: любостяжанию и честолюбию». Он отмечал далее, что «не без смущения» занял свой новый пост, думая прежде всего о важности своего нового звания — «блюстителя законов». По его мнению, это звание обязывало охранять законы от «умышленно кривых истолкований», «сносить равнодушно пристрастные толки и поклеп тяжущихся или подсудимых», противостоять иногда «особам, украшенным сединами, знаками отличий».

Службу на прокурорском поприще он начал с того, что основательно проштудировал всю нормативную базу, которой следовало ему руководствоваться в своей деятельности, познакомился с «внутренним положением» поднадзорного ему департамента, порядком ведения дел. Департамент, где он служил, был, по его выражению, «энциклопедическим». Именно сюда стекалось множество уголовных и гражданских дел из Малороссии, Царства Польского, Лифляндии, Курляндии, Эстляндии и Финляндии. Департаменту были подведомственны Юстиц-коллегия, полиция, почта. Сенаторы обязаны были заниматься организацией работы школ и училищ, следить за устройством дорог и водных сообщений. Работы было много, а для Дмитриева она была поначалу к тому же совершенно незнакомой и немного занудной. Ведь в душе он все же оставался поэтом…

Нужно отдать должное Ивану Ивановичу — он довольно быстро освоил круг своих обязанностей и с первых дней пребывания в должности обер-прокурора очень хорошо вписался в роль и активно отстаивал интересы законности. Это не всегда нравилось сенаторам. «Едва ли проходила неделя без жаркого спора с кем-нибудь из сенаторов, без невольного раздражения их самолюбия», — вспоминал позднее Дмитриев. Стычки по службе случались у него даже с поэтическим наставником Г. Р. Державиным, которого Дмитриев «любил и уважал от всего сердца». «Благородная душа его, — вспоминал Дмитриев, — конечно, была чужда корысти и эгоизма, но пылкость ума увлекала его иногда к решениям, требовавшим для большей осторожности других мер, некоторых изъятий или дополнений. Та же пылкость его оскорблялась противоречием, однако же, не на долгое время: чистая совесть его скоро брала верх, и он соглашался с замечанием прокурора».

Служба его продвигалась успешно. В ноябре 1798 года он получил чин действительного статского советника. Однако времени для творчества практически не оставалось. По этому поводу он писал: «Во все это время, находясь в гражданской службе, я уже не имел досуга предаваться поэзии. Притом же и сам хотел на время забыть ее, чтобы сноснее для меня был запутанный, варварский слог наших толстых экстрактов и апелляционных челобитен».

В декабре 1799 года жизнь Дмитриева опять круто изменилась. Неожиданно для всех, в том числе и для генерал-прокурора А. А. Беклешова, Дмитриев подает в отставку. 30 декабря он освобождается от занимаемой должности с пенсионом и присвоением чина тайного советника. Дмитриев селится в Москве и занимается исключительно литературной деятельностью. В 1803–1805 годах выходят в свет три тома его сочинений.

Однако в феврале 1806 года его покой опять был нарушен. Молодой император Александр I, хорошо знавший Дмитриева, вновь призывает его на службу. Иван Иванович становится теперь сенатором в седьмом департаменте Правительствующего сената. В том же году он получил орден — Святой Анны 1-й степени. В 1807 году граф Завадовский, по желанию императора, предложил Дмитриеву занять пост попечителя Московского университета, на что Иван Иванович уклончиво ответил, что охотно бы на это согласился, если бы усердие заменяло сведения и дарования.

Но император по-прежнему доверяет Ивану Ивановичу и, судя по его действиям не собирается вычеркивать Дмитриева из списка своего резерва — он выполняет многие его личные поручения. В 1808 году Дмитриев удачно выполнил два задания императора: сначала произвел следствие в Рязани о злоупотреблениях по винным откупам, а потом в Костроме «исследовал поступки» губернатора Пасынкова.

Его умение объективно и оперативно разобраться в ситуации оценивается монархом — 1 января 1810 года Дмитриев становиться членом Государственного совета, назначается министром юстиции и генерал-прокурором. 30 августа 1810 года ему вручается орден Святого Александра Невского.

Правосудие и прокурорский надзор находились тогда не в лучшем состоянии: множество инстанций только способствовали проволочкам и волоките, мало выделялось средств на содержание судебных мест, особенно палат гражданской и уголовной, зачастую чиновники назначались по протекции и т. п.

Иван Иванович энергично принялся за работу, сумел провести ряд важных узаконений. У него было много хороших идей о наилучшем устройстве судебной и прокурорской частей. Но до осуществления их дело, как правило, не доходило. Он активно поддержал проект И. М. Наумова об учреждении Дома практического правоведения, который должен был стать «местом открытого адвокатства». Дмитриев признавал полезным открытие в России училищ законоведения, куда принимались бы не только дворянские, но и купеческие и мещанские детей. По его мнению, если бы этот проект осуществился, то через несколько лет можно было бы установить правило, чтобы «никого из стряпчих не допускать к хождению по делам без одобрительного свидетельства одного из сих училищ». «Таким образом, — писал он, — невежество и ученичество мало-помалу истребились бы между судьями и приказными служителями».

Особенно трудно пришлось Дмитриеву во время Отечественной войны 1812 года. Война принесла ему множество новых дел и хлопот как по Сенату, так и по Министерству юстиции. Работать приходилось очень напряженно. В числе забот министра юстиции и генерал-прокурора Дмитриева были такие вопросы: немедленное обнародование манифестов и указов чрезвычайной важности; подготовка распоряжений по перемещению, временному устройству и восстановлению подведомственных учреждений в областях, подвергшихся нашествию; установление режима военного положения; восстановление порядка и оказание содействия жителям местностей, пострадавших от неприятеля; обеспечение рекрутских наборов и формирование, при содействии гражданских властей, воинских частей и ополчений; надзор за соблюдением интересов казны, борьба со злоупотреблениями при поставке продовольствия и имущества для военного ведомства и т. п.

К министру регулярно поступали донесения губернских прокуроров по всем возникавшим судебным и административным делам и о чрезвычайных происшествиях, о которых он представлял доклад императору. Немало забот доставил и переезд московских департаментов Сената в Казань. Не хватало людей, так как многие чиновники Правительствующего сената и Министерства юстиции, проявляя патриотические чувства, вступали в действующую армию или в народное ополчение.

Однако и в условиях военного времени некоторые вельможи, занимавшие должности в Комитете министров, отступали от интересов закона, на что им всегда указывал Дмитриев как генерал-прокурор. Своей принципиальной позицией он восстановил против себя многих членов комитета, которые стали откровенно противодействовать ему. Постоянно натыкаясь на глухую стену непонимания, Дмитриев подал рапорт об отставке, но император ее не принял, а лишь предоставил ему отпуск на четыре месяца.

Кратковременный отпуск ничего не изменил. Дмитриев встретил все то же враждебное отношение вельмож и к себе лично, и к закону. Наиболее острыми стали его отношения с приближенными к императору сановниками, когда Дмитриев и министр финансов стали активно отстаивать интересы казны от алчных и своекорыстных откупщиков, среди которых выделялся некий Перетц. На министра юстиции посыпались жалобы и доносы. В конце концов, окружение императора сделало свое дело. Александр I открыто выразил Дмитриеву свое «неблаговоление». Это был серьезный удар по самолюбию Ивана Ивановича, несмотря на то, что ранее он сам просился на покой. Дмитриев тут же подал прошение об отставке, которая и была принята 30 августа 1814 года. Управление Министерством юстиции, по его рекомендации, временно было поручено сенатору Алексею Ульяновичу Болотникову. Ему Иван Иванович оставил письмо, в котором, объясняя причины отставки, писал: «Таким образом, я делаю Вас душеприказчиком моей чести».

Еще раз, но уже совсем на короткое время, Дмитриев в 1816 году вернулся на службу, возглавив комиссию, созданную для рассмотрения просьб, подаваемых на высочайшее имя от жителей, разоренных неприятелем мест. Через два года он получил чин действительного тайного советника, а в июне 1819 года — орден Святого Владимира 1-й степени.

Вскоре после этого Иван Иванович полностью отошел от государственных дел и уехал из Петербурга. Поселившись в Москве, Дмитриев занялся исключительно творчеством. Ведь еще до своей отставки с поста министра юстиции Иван Иванович облюбовал этот «город вязевый» как «приют для своей старости». С этой целью он купил в Москве так называемое «погорелое место», недалеко от Тверского бульвара у Патриаршего пруда, на Спиридоньевской улице, где, как отмечал поэт, «тишина и нет суетливой торговли». Там он построил большой дом, проект которого сделал архитектор A. Л. Витберг, разбил великолепный сад, за которым сам лично ухаживал. В этом доме он прожил последние двадцать три года своей жизни, лишь изредка выезжая на родину. В 1836 году он побывал в Дерпте, где гостил в семействе Н. М. Карамзина. Это было его последнее большое путешествие…

3 октября 1837 года Ивана Ивановича Дмитриева не стало. По свидетельству Погодина, накануне, после обеда, Дмитриев вышел в сад и хотел посадить акацию около кухни, чтобы «заслонить ее с проезду». Тут он почувствовал себя плохо и его привели в комнату. Спустя два дня, Дмитриева не стало. Похоронен И. И. Дмитриев в Донском монастыре в Москве.

Своей семьи у Ивана Ивановича не было. В последние годы жизни Дмитриев писал записки «Взгляд на мою жизнь», впервые опубликованные в 1866 году.

Михаил Михайлович Сперанский (1772–1839)

«СВЕТИЛО РУССКОЙ БЮРОКРАТИИ»

Преобразования, которые предлагал проводить М. М. Сперанский в области внутренней и внешней политики, не устраивали многих вельмож. Они говорили, что он «возжигает бунты». Оппонентом его стал даже знаменитый историк Н. М. Карамзин, который считал, что император не имеет права ограничивать свою власть, врученную ему предками. В такой обстановке отставка Сперанского не заставила себя ждать. 17 марта 1812 года он освобождается от занимаемой должности и его ссылают в Нижний Новгород.

По своим глубоким знаниям, особенно в области права, своему влиянию на государственные дела на голову выше всех других царских сановников в царствование Александра I и Николая I безусловно стоял Михаил Михайлович Сперанский. Некоторые исследователи жизни и деятельности этого выдающегося юриста называли его «светилом русской бюрократии». И это совершенно обоснованно.

Родился Михаил Михайлович 1 января 1872 года в семье священника Михаила Васильевича от брака с Прасковьей Федоровной, урожденной Никитиной, проживавшего в то время в селе Черкутино Владимирского уезда Владимирской губернии. С 1779 года в течение одиннадцати лет учился во Владимирской Духовной семинарии, где и получил фамилию Сперанский, а затем один год пробыл в Главной Александро-Невской семинарии, которую окончил в 1791 году. Некоторое время он преподавал там математику, а затем физику и красноречие. В 1795 году стал учителем философии и префектом семинарии.

Молодого и талантливого магистра богословия приметил бывший в то время генерал-прокурором князь А. Б. Куракин и взял его своим секретарем. В 1797 году Сперанский по прошению был уволен из духовного звания и определен на службу в канцелярию генерал-прокурора с чином коллежского асессора. В январе 1798 года он стал уже надворным советником и получил должность экспедитора канцелярии генерал-прокурора. В этом же году он становится герольдом ордена Святого Андрея Первозванного. Обладавший поразительной работоспособностью чиновник, быстро продвигался по службе и в чинах.

Когда в 1799 году вступил в должность новый генерал-прокурор А. А. Беклешов, Сперанский не только сохранил свои должности, но получил еще и дополнительную — правителя канцелярии Комиссии о снабжении резиденции припасами. Но вскоре тучи сгустились над головой Михаила Михайловича. В феврале 1800 года генерал-прокурором стал П. X. Обольянинов, который получил строгое предписание от императора Павла I об увольнении всех чиновников сенатской канцелярии, служивших при А. А. Беклешове, но тот, по достоинству оценив Сперанского, на свой страх и риск сумел сохранить такого ценного работника, каким считался Сперанский.

А было это так. Михаил Михайлович от многих сослуживцев был наслышан о «грубом и запальчивом» нраве своего нового начальника. О его «площадных» ругательствах в столице ходили анекдоты. Сперанский, пользовавшийся полным доверием прежних генерал-прокуроров, решил, что его дальнейшая карьера будет зависеть от первой встречи с начальником и что у него второго шанса произвести первое впечатление больше не будет. И он к ней подготовился самым неожиданным образом. В назначенный день и час Сперанский явился в приемную Обольянинова. О нем доложили, и генерал-прокурор принял его. Обольянинов сидел за письменным столом, спиной к двери. Когда он обернулся, то остолбенел от неожиданности: вместо раболепно согнувшегося чиновника генерал-прокурор увидел молодого человека очень приятной наружности, стоявшего в почтительной, но достаточно независимой позе. Еще более поразила грозного начальника одежда молодого чиновника — свободный французский кафтан, чулки и башмаки, жабо и манжеты. Генерал-прокурор тотчас предложил Сперанскому сесть и вообще обошелся с ним так вежливо, как только умел.

Несмотря на свой грубый нрав, Обольянинов ценил и всячески награждал талантливых сотрудников. Когда же он разглядел в Сперанском не только изыскано одетого чиновника, но и очень способного к делам, он стал всячески поддерживать и отстаивать его. Яркое солнце опять засияло над головой Михаила Михайловича.

Но однажды Сперанский опять чуть не попал в опалу. Обольянинов по каким-то делам поехал в Гатчину вместе со Сперанским. Император Павел I, увидев их, сразу же набросился на генерал- прокурора. «Это что у тебя школьник Сперанский — куракинский, беклешовский? — кричал государь. — Вон его сейчас!»

Нужно отдать должное Обольянинову. В этой ситуации он проявил характер. Сперанский не был освобожден от должности и продолжал трудиться под началом Обольянинова.

Тем не менее, и от Обольянинова доставалось Сперанскому, когда он попадал тому под горячую руку. Однажды Михаил Михайлович жаловался своему товарищу: «Что такое? Помилуйте, хоть сейчас броситься в пруд. Работаю день и ночь, а от Петра Хрисанфовича слышу одни ругательства: сейчас еще, Бог знает за что, разбранил меня в пух и обещал запрятать в казематы на семь сажен под землею. Этого вынести нельзя!»

Но топиться Сперанскому не пришлось. Гнев начальника прошел быстро, и он все так же пользовался его благосклонностью. Более того, генерал-прокурор выхлопотал ему награду — орден Святого Иоанна Иерусалимского, 2000 душ крепостных, отобранных за допущенные провинности у помещиков в Саратовской губернии, и чин статского советника.

Сам Сперанский так отзывался о своей службе в канцелярии генерал-прокурора: «При всех четырех генерал-прокурорах, различных в характерах, нравах, способностях, был я, если не по имени, то по самой вещи, правителем их канцелярии. Одному надобно было угождать так, другому иначе; для одного достаточно было исправности в делах, для другого более того требовалось: быть в пудре, в мундире, при шпаге, и я был всяческая во всем».

В ноябре 1798 года Михаил Михайлович женился на дочери английского подданного Елизавете Андреевне. От этого брака в сентябре 1799 года родилась дочь, Елизавета. Вскоре после родов его жена умерла.

После убийства Павла I и отставки генерал-прокурора П. X. Обольянинова Сперанский вынужден был покинуть прокуратуру и уйти в тень. Он стал служить при тайном советнике Д. П. Трощинском в звании статс-секретаря. Но уже 23 апреля 1801 года Сперанский возглавил третью экспедицию Непременного совета, занимавшуюся гражданскими и духовными делами, и вскоре получил высокий чин — действительного статского советника. В последующие несколько лет Михаил Михайлович состоял при Министерстве внутренних дел в качестве директора департамента, затем начальника второй экспедиции. Ему приходилось иногда даже замещать министра В. П. Кочубея на докладах у императора. Сперанский составил несколько записок на имя монарха об устройстве судебных и правительственных учреждений в России (1803 год).

В январе 1803 года труды его были оценены и в награду ему была «пожалована» бриллиантовая табакерка с вензелем Его Императорского Величества. В ноябре следующего года он получил аренду (на 12 лет) мызы Аагоф в Венденском уезде Лифляндской губернии с доходом 12 тысяч рублей в год. В ноябре 1807 года Сперанский был назначен членом Комитета об усовершенствовании духовных училищ. Тогда же он сопровождал императора Александра I в Витебск для осмотра первой армии, а в 1808 году — участвовал в свидании государя с Наполеоном. За эти годы добавились награды: ордена Святого Владимира 3-й степени и Святой Анны 1-й степени.

И все же подлинный взлет Михаила Михайловича Сперанского начался только в августе 1808 года — он произведен в чин тайного советника, назначен членом Комиссии составления законов, а в декабре того же года — товарищем министра юстиции, который тогда одновременно был и генерал-прокурором Российской Империи. В связи с этим назначением император дал следующий рескрипт на имя министра юстиции князя П. В. Лопухина от 16 декабря 1808 года: «Желая сколь можно ускорить совершением возложенных на Комиссию составления законов трудов, Я поручаю вам, особенно и исключительно от всех прочих дел, к производству Правительствующего Сената и Департамента Министерства Юстиции принадлежащих, употребить по сей части Действительного Статского Советника Сперанского. По делам сей комиссии, усмотрению Моему подлежащему, имеет он Мне докладывать». Таким образом, Сперанский получил, фактически, все права председателя Комиссии составления законов. Только он мог входить к государю с докладами о ходе подготовке законов, о работе Комиссии и т. д. К этим обязанностям вскоре добавились новые — канцлера Абовского университета и члена Главного правления училищ.

В Комиссии началась интенсивная подготовка фундаментальных законов по преобразованию государственных учреждений России. К осени 1809 года было составлено так называемое «Введение к Уложению государственных законов», готовившееся под руководством Михаила Михайловича. Сперанский предлагал создать двухпалатный парламент с высшей палатой — Государственным советом, и низшей — выборной Государственной Думой. Политические права по проекту получали только два сословия: дворянство и «люди среднего состояния», то есть купцы, мещане, государственные крестьяне. Именно они должны были избирать Государственную Думу и местные органы власти. Предполагалось также дать определенные гражданские права и третьему сословию — «народу рабочему» и «крепостному люду», с постепенной отменой крепостного права. В области судебной планировалось ввести элементарные принципы законности, суды присяжных, реорганизовать судебную систему и т. п. Предусматривалось покровительство «науке, коммерции, промышленности», выборность части чиновников и их ответственность перед вышестоящими органами.

И хотя император согласился лишь с учреждением Государственного совета (начал работу в 1810 году), Сперанского он сделал первым государственным секретарем, при этом, оставив его директором Комиссии составления законов.

В 1811 году по предложению М. М. Сперанского были принято «Общее учреждение министерств», которое упорядочило их структуру и функции. Он сумел провести также два закона о чиновниках, в частности, «О придворных званиях» и «Об экзаменах на чин». Согласно им для занятия государственных должностей был необходим диплом о высшем образовании или сдача экзаменов на соответствие требованиям того или иного ведомства. Придворные же звания не должны были являться основанием для получения гражданских чинов.

Это было время, когда Сперанскому благоволил сам император Александр I. В 1810–1811 годах Михаил Михайлович сопровождал государя на открытие финляндского сейма в Борго, председательствовал в Комиссии финляндских дел в Петербурге. В январе 1812 года ему был вручен орден Святого Александра Невского. Но это была последняя милость императора…

Многие вельможи, имевшие влияние на государя, считали Сперанского «выскочкой», называли «поповичем», говорили, что он «возжигает бунты» и т. п. Преобразования, которые предлагал проводить Михаил Михайлович в области внутренней и внешней политики, не устраивали их. Оппонентом Сперанского стал даже знаменитый историк Н. М. Карамзин, который считал, что император не имеет права ограничивать свою власть, врученную ему предками. В такой обстановке отставка Сперанского не заставила себя ждать. 17 марта 1812 года он освобождается от занимаемой должности и его ссылают в Нижний Новгород, а в сентябре того же года — в Пермь. Ему устанавливают содержание в шесть тысяч рублей в год. В 1814 году Сперанскому было Высочайше разрешено жить в собственном имении, в деревне Великополье, недалеко от Нижнего Новгорода. Здесь он занялся сельским хозяйством, совершенствовал свои знания в английском языке, изучал еврейский и, конечно же, мечтал вернуться на государеву службу. И только 30 августа 1816 года, благодаря протекции графа А. А. Аракчеева, бывшего тогда всесильным временщиком, начинается процесс реабилитации Сперанского — он возвращается из ссылки и назначается пензенским губернатором, а 22 марта 1819 года перемещается на должность сибирского генерал-губернатора (в Тобольске). Изголодавшийся по серьезной работе и, пытаясь оправдать оказанное ему доверие, он ревностно исполняет свои обязанности.

И это оценивается. В 1821 году Сперанскому, наконец-то, милостиво было дозволено вернуться в Санкт-Петербург и предложено место в Государственном совете, а также поручено временное управление Комиссией составления законов. К этому времени Михаил Михайлович уже оставил свои революционные конституционные проекты и более не замахивался на ограничение власти императора. Его дочь, Елизавета Михайловна, была пожалована во фрейлины при Высочайшем Дворе. В январе 1823 года Сперанский назначается также членом Комитета о проекте учреждения для военных поселений и для войска Донского, а через два года становиться одним из авторов Манифеста от 13 декабря о вступлении на престол Николая I.

После разгрома восстания декабристов, его вводят в члены Верховного уголовного суда.

При новом императоре авторитет и влияние Сперанского опять начинают расти. В 1826 году Николай I доверяет ему возглавить только что образованное Второе отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии, занимавшееся законодательными вопросами. Именно под его руководством в кратчайшие сроки было подготовлено и издано первое «Полное собрание законов Российской империи» (1830 год) и «Свод законов Российской империи» (1832 год). 19 января 1833 года на чрезвычайном собрании Государственного совета, на котором выступил с речью император Николай I, было принято решение: «I. Свод законов издать ныне же и разослать во все присутственные места. II. При сем объявить, что свод получает исключительную силу закона с 1 января 1835 года…» По окончании заседания государь подошел к Сперанскому, обнял его и надел на него снятую с себя самого Андреевскую ленту. На языке геральдики это означало, что Михаил Михайлович удостаивался ордена Святого Андрея Первозванного. Триумф Сперанского был полный. Как из рога изобилия на него опять посыпались всевозможные милости.

Сперанский становиться членом ряда секретных комиссий и комитетов. В 1835–1837 годах он читает курс юридических наук наследнику престола великому князю Александру Николаевичу. Тогда же ему вручаются алмазные знаки к ордену Святого Андрея Первозванного, золотая табакерка с алмазами и портретами Их Императорских Величеств, а также знак отличной беспорочной службы за XXXV лет. В 1838 году Михаил Михайлович назначается председателем департамента законов Государственного совета. 1 января 1839 года ему был «пожалован» графский титул за составление Свода военных постановлений.

М. М. Сперанский был автором нескольких сочинений, в том числе «О военных поселениях», «Обозрение исторических сведений о Своде законов», «Правила высшего красноречия», «Руководство к познанию законов» и др.

Он являлся членом ряда академий и университетов: Российской, Московской духовной, Харьковского, Казанского, Петербургского, а также некоторых обществ: Вольного экономического, фармацевтического в Петербурге, любителей отечественной словесности в Казани, любителей природы и сельского хозяйства в Москве, любителей коммерческих знаний.

Ушел из жизни Михаил Михайлович 11 февраля 1839 года и был похоронен в Петербурге на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры.

Выдающемуся государственному деятелю М. М. Сперанскому посвящена очень большая библиография. О нем высказывались многие политики и ученые. Вот портрет Сперанского, оставленным нам Д. Н. Бантыш-Каменским: «Граф Михаил Михайлович Сперанский, высокого роста, сухощавый, имел лицо, исполненное глубокомыслия и проницательности; чело возвышенное, открытое; небольшие глаза, в которых живо изображался огненный, творческий ум его, которые он, во время разговора, отводил в сторону; улыбку приятную и вместе сатирическую; с даром слова соединял начитанность и память необыкновенную». Все современники особенно выделяли его ум и образованность, твердый характер и непреодолимое трудолюбие. А историк В. О. Ключевский писал: «Со времен Ордина-Нащокина у русского престола не становился другой такой сильный ум; после Сперанского, не знаю, появится ли третий».

Михаил Николаевич Капустин (1828–1899)

«УЧЕНЫЙ С ХАРАКТЕРОМ»

После выстрела Каракозова в царя (4 апреля 1866 года) в стране были закрыты некоторые журналы, усилен надзор за печатью. Повелось наступление и на высшую школу.

В 1868 году Михаил Николаевич вместе с группой профессоров вышел в отставку в знак протеста против нарушения университетского устава.

Почти два года он находился не у дел.

В Екатеринославской губернии в дворянской семье в 1828 году родился Михаил Николаевич Капустин. Юридический факультет Московского университета со степенью кандидата прав он окончил в 1849 году, после чего начал преподавать русское законоведение в 3-й Московской реальной гимназии. Читал лекции молодой юрист интересно, тщательно готовился к каждому уроку. Поэтому и неудивительно, что о нем скоро узнали в научной юридической среде. И уже в следующем году Михаил Николаевич в качестве исполняющего обязанности адъюнкта начинает работать на кафедре международного права Московского университета. После защиты магистерской диссертации по общенародному правоведению в 1853 году его утвердили в этой должности. А через два года он стал полноправным экстраординарным профессором Московского университета. В 1856 году Михаила Николаевича, как подающего большие надежды ученого, командировали в Германию и Италию. Там ему предстояло в течение двух лет подготовиться к профессорскому званию и более углубленно изучить международное право.

Вернувшись из-за границы, Капустин продолжал много работать и в 1865 году защитил докторскую диссертацию на тему «Общие явления истории права в Западной Европе». Тогда же его утвердили в звании ординарного профессора. В 1867–1868 годах Михаил Николаевич избирался судьей университетского суда.

За год до избрания судьей в 1866 году Капустин едва не поплатился своей так успешно начавшейся карьерой. Ему грозило даже судебное преследование. Дело заключалось в следующем. В Приложениях к Московским университетским известиям была опубликована работа одного из учеников Капустина, выпускника юридического факультета А. Ф. Кони, «О праве необходимой обороны». В ней автор «крамольно» рассуждал о том, что необходимую оборону можно применять как против должностных лиц, злоупотребляющих своей властью, так и против правительства, если оно нарушило права, действительно принадлежащие народу. В результате разгоревшегося скандала, министр народного просвещения сделал Капустину замечание.

Однако Капустин и сам вскоре проявил характер. После выстрела Каракозова в царя (4 апреля 1866 года) в стране были закрыты некоторые журналы, усилен надзор за печатью. Повелось наступление и на высшую школу. В 1868 году Михаил Николаевич вместе с группой профессоров вышел в отставку в знак протеста против нарушения университетского устава. Почти два года он находился не у дел.

В 1870 году Капустина назначили директором Ярославского лицея. Основан он был еще в 1805 году на средства П. Г. Демидова и поэтому получил название Демидовского высших наук училища, а в 1833 году преобразован в Демидовский лицей. Незадолго до прихода Капустина ему придали характер юридического лицея, но находился он в крайне запущенном, можно даже сказать, критическом состоянии. За те 13 лет, что Михаил Николаевич Капустин руководил лицеем, он превратил его в одно из лучших и крупнейших в России высших юридических учебных заведений. С 1880 года он стал считаться лицеем с университетским курсом. Как писал профессор В. В. Соколовский, Капустин сумел сгруппировать вокруг себя «молодые ученые силы и сразу поставить преподавание в лицее на уровень современных требований».

С 1883 по 1890 год М. Н. Капустин был попечителем Дерптского учебного округа. С ноября 1890 года и до конца жизни он занимал пост попечителя Санкт-Петербургского учебного округа. В 1891 году одновременно был и членом совета Императорского училища правоведения. Читал лекции по международному праву великому князю Николаю Александровичу (будущему императору Николаю II), а позднее занимался с великим князем Георгием Александровичем.

М. Н. Капустин проявил себя и как видный ученый-юрист. Он являлся защитником исторического пути изучения права, чуждого всякой философии, отмечая, что «область права не допускает произвольных измышлений; метафизика и метаполитика должны быть чужды юристу». Основой юридического образования он признавал гражданское право. По его мнению, политическое образование юриста должно быть сведено к минимуму. Эти воззрения на право он проводил в ряде своих актовых речей, опубликованных затем в «Временнике Демидовского лицея» за 1870–1883 годы. Так, например, актовой речи 1876 года он пишет, что «юридическое положение не есть математическая формула; в нем слышится утешенное горе, обеспеченный труд, счастье семьи, сдержка произвола, ограничение кровопролития». В то же время он признавал, что юридическая наука «суха, безжизненна, бесстрастна; строгие и точные ее начала и без всякой окраски социального и политического характера столь же привлекательны для юриста, как числовые формулы для математика».

Анализируя историю права, Капустин приходит к такому выводу. Он пишет: «Национальности примиряются свободою и самоуправлением; они становятся во враждебное отношение вследствие гнета, преследований, унижения… Опыт доказал, что свободные учреждения страны, политическая равноправность народностей всегда верно ведут к их сближению»

Капустин опубликовал капитальные труды: «О значении национальности в международном праве», «История (всеобщая) права», «Международное право», «Древнерусское поручительство» и др.

В качестве специалиста по международному праву Михаил Николаевич участвовал в ряде международных комиссий, например, в разрешении спора между Францией и Голландией о владениях в Гвиане (1891 году), между Англией и Америкой из- за котиковых промыслов в Беринговом проливе (1892 год).

В 1896 году Капустин стал действительным тайным советником. Награжден многими российскими орденами, включая орден Святого Александра Невского (1890 год).

М. Н. Капустин скончался в 1899 году.

Владимир Данилович Спасович (1829–1907)

«КОРОЛЬ РУССКОЙ АДВОКАТУРЫ»

Вскоре Спасовичу пришлось расстаться со службой. Порядки в системе Министерства юстиции времен графа

В. Н. Панина были довольно жесткими. Вследствие какого-то недоразумения в канцелярии, где работал Спасович, пропал один том из уголовного дела. Молодому юристу грозила уголовная ответственность, но все закончилось лишь увольнением «провинившегося» канцеляриста.

Так Спасович остался без работы.

Еще при жизни слава Владимира Даниловича Спасовича гремела по всей необъятной России. К его имени всегда присовокуплялись эпитеты: «видный», «известный», «выдающийся» и т. п. Многие юристы, даже имевшие громкие имена, считали себя «благодарными» его учениками. Современники называли Спасовича не иначе как «королем русской адвокатуры». И он действительно, как король, восседал на своем адвокатском троне, а вся администрация, по словам С. А. Андреевского, «министры, сенаторы и прокуроры — поневоле смотрели на него снизу вверх».

Он родился 16 января 1829 года в г. Речице в интеллигентной семье. Сам Спасович о своем происхождении писал: «Я происхожу из смешанного брака, заключенного при условиях еще не требовавших, чтобы все дети были православные, когда один из родителей православного исповедания. Отец мой и мы, сыновья, были православные, сестры мои — римские католички по матери».

Владимир получил образование в минской классической гимназии, где серьезно увлекся художественной литературой. Окончил ее с золотой медалью. В шестнадцатилетнем возрасте поступил на юридический факультет Санкт-Петербургского университета. Здесь он также не замыкался на изучении одних только правовых норм, а с интересом занимался историей, философией и литературой. Из юридических наук предпочтение отдавал государственному праву и даже подготовил диссертацию «Об образовании Швейцарского Союза».

Окончив университет в 1848 году со степенью кандидата прав, Спасович получил, как и было принято в то время, лишь скромную должность в ведомстве Министерства юстиции — канцелярского чиновника в Палате уголовного суда. Но оставаться за канцелярским столом надолго не входило в его планы. Он усиленно готовился к магистерским экзаменам, поскольку не оставлял мысли заняться научной деятельностью. В 1851 году Спасович защитил диссертацию на звание магистра международного права по теме: «О правах нейтрального флага и нейтрального груза». В этой работе ему удалось собрать настолько обширный исторический материал, что этим самым он вызвал даже неодобрительную критику одного анонимного рецензента, назвавшего все приведенные им факты «совершенно бесполезными». В то ж время другие рецензенты признавали, что Спасович обладает редким даром «метко и в нескольких словах охарактеризовать событие», что в его монографии нет противоречий и неточностей.

Вскоре Спасовичу пришлось расстаться со службой. Порядки в системе Министерства юстиции времен графа В. Н. Панина были довольно жесткими. Вследствие какого-то недоразумения в канцелярии, где работал Спасович, пропал один том из уголовного дела. Молодому юристу грозила уголовная ответственность, но все закончилось лишь увольнением «провинившегося» канцеляриста. Так Спасович остался без работы.

Владимир Данилович не пал духом и довольно скоро нашел применение своим знаниям — он начинает читать лекции по гражданскому праву в Санкт-Петербургском университете. В 1857 году по рекомендации К. Д. Кавелина Спасович возглавил в качестве профессора кафедру уголовного права. Следует заметить, что известный юрист, историк и публицист, профессор Московского и Санкт-Петербургского университетов, а затем Военно-юридической академии Константин Дмитриевич Кавелин оказал сильное влияние на формирование мировоззрения молодого Спасовича. По собственному признанию последнего, он ввел его «в круг русской жизни и русского писательства, в область русских идеалов и интересов» и «первым заставил его полюбить Россию». Преподавательскую деятельность Спасович прервал летом 1861 года, когда в знак протеста против расправы над студентами вместе с некоторыми другими юристами покинул университет.

В начале 1863 года Спасович защитил докторскую диссертацию и в том же году, на основании читанных им лекций, опубликовал «Учебник уголовного права». В нем Спасович подробно и обстоятельно излагал правовые учения, начиная с древности, рассматривал различные правовые теории, критиковал «Уложение о наказаниях уголовных и исполнительных» и особенно яростно выступал против излишней суровости уголовного закона.

Прогрессивной юридической общественностью учебник был воспринят с удовлетворением. А. Ф. Кони позднее писал: «Книга Спасовича… представила собою светлое и отрадное явление… Рядом с подробным и ярким изложением теорий наказания в этой книге были талантливые страницы, посвященные общим положениям уголовного права, истории и практическому осуществлению наказаний, полные настойчивого призыва к справедливости, слагающейся из применения начал общежительности и свободного самоопределения воли, и к отказу от тех карательных мер, которые „бесчеловечны, потому что не необходимы“ — учебник Спасовича является замечательной работой, в которой из-под облика старого юриста и осторожного, с несколько консервативным направлением, политика, желающего взаимодействия между общественным строем и почерпнутым из потребностей жизни уголовным законом, сквозит художник-гуманист».

Учебник этот заинтересовал и правительственные круги, но несколько в ином плане. В нем была усмотрена «неблагонадежность» автора. Дело приняло настолько серьезный оборот, что по указанию императора создали специальную комиссию во главе которой был поставлен председатель Государственного совета и Комитета министров князь П. П. Гагарин. Столь высокая комиссия, тщательно проштудировав учебник, нашла в нем 36 мест, в которых якобы содержались «враждебные мысли». Вывод комиссии был кратким и нелицеприятным. Предлагалось изъять учебник из числа учебных руководств, а самого автора отстранить от преподавания, что и было тут же исполнено. Спасович опять остался без работы…

В 1864 году Владимир Данилович покинул столицу и перебрался в Казань, где в местном университете предпринял попытку занять вакантное место по кафедре уголовного права. Но его кандидатура была отклонена. Тогда Спасович вынужден был оставить мысли о продолжении научной работы в университете и занялся журналистикой. Он писал статьи, критические разборы.

17 апреля 1866 году в Санкт-Петербурге в торжественной обстановке открылись новые судебные установления. Спасович вошел в число 27 первых присяжных поверенных, которые были утверждены в этот же день. С этих пор он неизменно назывался «адвокатом первого призыва». Вся его последующая жизнь была тесно связана именно с адвокатурой, хотя он никогда не замыкался в ее тесных рамках. Ему пришлось три раза быть председателем Совета присяжных поверенных округа Санкт-Петербургской судебной палаты (1873–1874, 1883–1885 и 1886–1889 годы). А был случай, когда и в отношении самого Спасовича Совет присяжных поверенных возбудил дисциплинарное преследование, за то, что он обратился со «всеподданнейшим прошением» об отмене решения гражданского кассационного департамента Правительствующего сената. Совет нашел, что просьба присяжного поверенного, обязанного «охранять достоинство суда и неприкосновенность окончательного судебного решения», является «крайне предосудительной».

Благодаря своим основательным знаниям в различных областях права, особенно в уголовном, природному таланту, Владимир Данилович быстро приобрел славу выдающегося защитника. Но современники все же отмечали, что этот известный судебный оратор не вполне владел техникой речи. А начало его выступления даже плохо воспринималось, так как он с трудом искал подходящие слова или выражения. И тем не менее, все его речи были превосходны и неповторимы, а огромную их силу испытали на себе многие оппоненты. Недостаток формы его речи с избытком восполнялся обаянием личности оратора, его эрудицией, неотразимой логикой, продуманной аргументацией. По этому поводу А. Ф. Кони писал: «Как часто приходилось представлять себе кого-либо, пришедшего в первый раз послушать в суде знаменитого Спасовича и сначала удивленно вопрошающего себя: „Как? Неужели это Спасович? Не может быть…“, говорящего затем, через несколько минут: „А ведь, пожалуй, это он…“ — и восклицающего, наконец, с восторгом: „Да, это он! Он и никто другой!“».

Владимир Данилович всегда тщательно готовился ко всем процессам. Он не был импровизатором ни на лекциях, ни на судебной трибуне. Он учил: «Имейте в виду, что говорить на суде не подготовившись, экспромтом, очень трудно. Скажу вам про себя: когда я оставил кафедру и выступил в качестве защитника, в первое время я так терялся, что принужден был писать речи и читать их на суде, только продолжительная практика научила меня говорить речь без помощи тетрадок». Современники вспоминали, что Спасович по некоторым делам «выучивал наизусть свои речи». Этим иногда пользовались его противники на суде. Они иногда ограничивали свое обвинение общими словами, а после того как Спасович произнесет речь, выдвигали, что называется, «тяжелую артиллерию» в возражении. Ответные реплики Спасовича бывали уже слабее.

Спасович называл адвокатов художниками, имеющими «артистическую струнку». Он считал, что в своей речи адвокат должен «излагать отвлеченное удобопонятно, сложное — просто, играть словами на сердцах точно пальцами на клавишах». В 1873 году, когда еще не началось основательное «коверкание» Судебных уставов, а права адвокатов еще не были основательно урезаны, Спасович говорил: «Мы до известной степени рыцари слова живого, свободного, более свободного ныне, чем в печати; слова, которого не угомонят самые рьяные свирепые председатели, потому что пока председатель обдумает вас остановить, уже слово ускакало за три версты вперед и его не вернуть».

Спасович выступал во многих политических процессах (их было более десяти): «нечаевцев», «50-ти», «193-х», «20-ти», «17-ти» и других. По своей репутации Спасович в годы проведения этих процессов был, можно сказать, самой влиятельной фигурой. Власти с опаской следили за его выступлениями, которые приобретали большое общественное значение. В судах всегда присутствовали агенты Третьего отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии, которые доносили своему шефу, какие «козни» задумал Спасович, чтобы «подкопаться» под сильных мира сего. Всю мощь его влияния по достоинству оценивали даже недруги. В дни процесса «нечаевцев» агент доносил начальнику Третьего отделения: «Спасович принадлежит к числу замечательно даровитых ораторов и к тому же обладает громадными юридическими познаниями. Без преувеличения можно сказать, что в одном Спасовиче больше ума и научных сведений, чем во всем составе суда и прокуратуры».

Владимир Данилович был последовательным либералом, он осуждал правительственные репрессии, реакционную идеологию некоторых членов правительства, симпатизировал подсудимым революционерам, не разделяя, однако, их взгляды. В своих выступлениях по политическим делам, желая смягчить участь своих подзащитных, он допускал выражения, которые, по мнению революционно настроенных людей, принижали размах и значение революционного движения.

Спасович произнес немало блестящих защитительных речей по уголовным делам.

В августе 1869 года он выступил в Санкт-Петербургской судебной палате по делу издателя П. В. Щапова, выпустившего книгу Луи Блана «Письма из Англии». Петербургский цензурный комитет усмотрел в ней «места, крайне вредные по своему направлению и противные существующим узаконениям по дела печати и общим уголовным законам». В результате продуманной позиции защитника, Щапов был оправдан, а запрет наложенный на изданную им книгу снят.

В январе 1871 года вместе с такими корифеями адвокатуры, как Ф. Н. Плевако и А. И. Урусов он принял участие в заседании Рязанского окружного суда по так называемому делу Дмитриевой и Кострубо-Карицкого, которые вместе с некоторыми другими лицами обвинялись в краже процентных денег и в употреблении средств для изгнания плода. В этом процессе Спасович защищал врача, статского советника А. Ф. Дюзинга, якобы способствовавший прерыванию беременности у Дмитриевой, и добился его полного оправдания.

В декабре 1872 года Владимир Данилович выступил в Санкт- Петербургском окружном суде по «громкому» делу Е. Емельянова, обвинявшемуся в убийстве (утоплении) своей жены Лукерьи. Подсудимый виновным себя не признавал. На этом процессе ему противостоял молодой, набиравший силу прокурор А. Ф. Кони. Спасович настаивал на том, что Лукерья покончила жизнь самоубийством. После окончания судебного следствия, как вспоминал А. Ф. Кони, Спасович сказал ему: «Вы, конечно, откажетесь от обвинения: дело не дает нам никаких красок — и мы могли бы еще сегодня собраться у меня на юридическую беседу». На это Кони ответил: «Нет, краски есть: они на палитре самой жизни и в роковом стечении на одной узкой тропинке подсудимого, его жены и его любовницы».

В этом поединке победителем вышел А. Ф. Кони, который произнес одну из самых блестящих своих обвинительных речей. В своем выступлении Спасович был тоже красноречив, остроумен, находчив. Он даже назвал речь Анатолия Федоровича Кони «романом, рассказанном прокурором». Однако присяжные заседатели оказались на стороне обвинителя и приговорили подсудимого к каторжным работам сроком на восемь лет. По воспоминаниям А. Ф. Кони, Спасович нисколько не обиделся на прокурора за свое поражение и даже подвез его домой, беседуя о предстоявшем на другой день заседании Юридического общества.

Но уже вскоре Спасович взял у А. Ф. Кони своеобразный реванш. В марте 1873 года в том же Санкт-Петербургском окружном суде слушалось дело об убийстве коллежского асессора Чихачева, совершенном неким штабс-капитаном Непениным в соучастии с женой. Основного подсудимого защищал В. Д. Спасович, а присяжный поверенный В. Н. Герард выступал в защиту жены Непенина. Обвинителем был прокурор А. Ф. Кони. Владимиру Даниловичу удалось доказать, что Непенин нанес смертельные раны потерпевшему в запальчивости и раздражении, но без умысла на убийство. С этим мнением согласились присяжные заседатели. Жена Непенина вообще была оправдана.

В ноябре 1875 года в Санкт-Петербургском окружном суде с участием присяжных заседателей рассматривалось необычное дело. На скамье подсудимых оказался банкир С. Л. Кронеберг, который обвинялся в том, что подвергал свою семилетнюю дочь Марию истязаниям: бил до синяков, продолжительно сек розгами. Хотя дело это и казалось незначительным, но оно привлекло к себе всеобщее внимание прежде всего тем, что «благодаря участию в возникшей полемике самых выдающихся писателей, резюмированы были и кристаллизованы все притязания к адвокатуре».

Спасович в этом деле защищал подсудимого не по соглашению с ним, а по назначению суда. В этом трудном деле Спасович доказывал присяжным заседателям, что со стороны подсудимого не было истязания, как уголовно-наказуемого деяния, а была лишь ненормальная система воспитания физическим воздействием. Он сказал: «Я, господа присяжные заседатели, не сторонник розги, и вполне понимаю, что может быть проведена система воспитания, из которой розга будет исключена, тем не менее я так же мало ожидаю совершенного и безусловного искоренения телесного наказания, как мало ожидаю, чтоб перестали суды действовать за прекращением уголовных преступлений и нарушений той правды, которая должна существовать как дома в семье, так и в государстве. В нормальном порядке вещей употребляются нормальные меры. В настоящем случае была употреблена мера, несомненно, ненормальная; но если вы вникните в обстоятельства, вызвавшие эту меру, если вы примете в соображение натуру дитяти, темперамент отца, те цели, которые им руководили при наказании, то вы многое в этом случае поймете, а раз вы поймете — вы оправдаете, потому что глубокое понимание дела непременно ведет к тому, что весьма многое объяснится и покажется естественным, не требующим уголовного противодействия».

Спасовичу порядком досталось от общественности за то, что в своей речи он обвинял семилетнюю девочку в воровстве, когда она без спроса взяла несколько ягод чернослива. Он говорил: «Я не знаю, господа, можно ли равнодушно относиться к таким поступкам дочери? Говорят: „За что же? Разве можно так строго взыскивать за несколько штук чернослива?“ Я полагаю, что от чернослива до сахара, от сахара до денег, от денег до банковских билетов путь прямой, открытая дорога».

Присяжные заседатели оправдали Кронеберга.

Дело Кронеберга привлекло внимание таких корифеев русской литературы, как Ф. М. Достоевский и М. Е. Салтыков-Щедрин.

М. Ф. Достоевский поместил об этом деле большой очерк в своем «Дневнике писателя» за февраль 1876 года. В нем сразу же оговорился, что он не юрист, но, по его мнению, тут «столько оказалось фальши со всех сторон, что она и не юристу очевидна». Когда писатель узнал из газет об оправдании подсудимого, то, по собственному признанию, «был в негодовании на суд, на присяжных, на адвоката». Но спустя три недели, когда страсти немого улеглись, выслушав несколько «веских посторонних суждений», он переменил свое мнение, и теперь уже считал, что судьи, оправдав подсудимого отца, не сослав его, правильно сделали, так как не разрушили семью. По его мнению, адвокат Спасович, которого он назвал «талантливым и честным человеком», в этом процессе был поставлен «в фальшивое и нелепое положение» уже самой «фальшью первоначальной постановки» дела. Затем Ф. М. Достоевский подробно разобрал всю речь Спасовича по этому делу. Он писал: «Уже с первых слов речи вы чувствуете, что имеете дело с талантом из ряда вон, с силой. Г-н Спасович сразу раскрывается весь, и сам же первый указывает присяжным слабую сторону предпринятой им защиты, обнаруживает свое самое слабое место, то, чего он больше всего боится… Очень ловко. Искренность необыкновенная… Таким приемом г-н Спасович сразу разбивает лед недоверчивости и хоть одной капелькой, а уж профильтровывается ваше сердце».

Писатель замечает, как Спасович в своей речи несколько подменяет понятия, в частности, говорит только о розге, а не о пучке розог, хотя они и находились в суде в качестве вещественных доказательств и были более похожи на «шпицрутены», как он фактически «уничтожает» самого главного свидетеля обвинения, некую Аграфену Титову, которая по словам писателя была «наиболее симпатичным лицом» во всем деле и т. п.

В конце своей речи Спасович, например, произнес: «В заключение я позволю себе сказать, что, по моему мнению, все обвинение Кронеберга поставлено совершенно неправильно, т. е. так, что вопросов, которые вам будут предложены, совсем решать нельзя».