Утверждение правды Попова Надежда

Донесение от: сентябрь, 1397 a. D.

«Вам, кого я знаю, от меня, которого вы знаете, salvete[67].

Ведая о том, каков ваш интерес к делам, вершащимся в сих сферах, не могу умолчать о событии, каковое вам уже известно, но каковое здесь, перед моими очами, болящими от горестных слез о погибающей нравственности и имперской государственности, предстало в свете хоть и ожидаемом, но от того не менее печальном.

Как вам уже известно, в нынешнем, 1397 a. D., господин Иоганн фон Нассау вступит на стезю архиепископства в Майнце вопреки воле Императора и прочих членов высокого духовенства в Германии. Сего чина он совершеннейшим образом не заслуживает, как, впрочем, и многие носители сана в наше ужасное время, вплоть до высших лиц церковной власти, да простит меня Господь за то, что берусь судить, хотя это есть дело исключительно Божие. Мне же волею судьбы стало известно о том, каким именно непотребным образом он достиг сей цели, на каковую положил немало сил и средств, о коих, замечу, и пойдет здесь речь.

Итак, при встрече с Его Святейшеством господин Иоганн фон Нассау получил подтверждение своего рукоположения, однако же еще до разговора с Папою был он принят Бальтазаром Коссой, сим распутником, стяжателем и злодеем, бесчестящим самим собою одеяние священнослужителя, дарованное ему несправедливо. И мне достоверно известно, что при встрече той шла беседа об архиепископском месте и что Косса давал господину фон Нассау слово, впоследствии, как мы видим, исполненное, что по его слову Его Святейшество дарует господину фон Нассау архиепископство, а за свои услуги посредника в сем богопротивном деле потребовал с господина фон Нассау плату. Платой Косса назначил пять тысяч флоринов, каковые господин фон Нассау клятвенно обещал ему уплатить, и мне известно, что несколько позже являлись от него нарочные люди, тайно и с охраной, принесшие оговоренную сумму Бальтазару Коссе, еретику, спесивцу и негодяю.

Сам же господин фон Нассау, как я слышал, заверил Коссу в том, что, явись какие-то обстоятельства, когда против Его Императорского Величества, да хранит его Господь и дарует многие лета царствования во благо Империи и веры, потребуется голос, решающий вопрос в противовес императорским суждениям, но во благо Святого Престола, то голос сей будет подан со стороны господина фон Нассау как архиепископа Майнца, чье мнение испокон почиталось главнейшим среди курфюрстов.

Еще мне известно, что от господина фон Нассау Бальтазар Косса добивался услышать, каковы замыслы Его Императорского Величества в отношении длящейся по сие время схизмы, на что господин фон Нассау ответил, что сам он о том знать достоверно не может, однако во всех городах, архиепископствах и подвластных имениях императорской волей Папа Бонифаций IX почитается законным блюстителем Святого Престола, Авиньон же именуется прибежищем зла и погибели. Не могу сказать, остался ли Косса доволен услышанным, ибо лица его мне видно не было.

Не могу также привести точные слова его, повторить все им сказанное, но знаю доподлинно: господина фон Нассау он склонил отписывать ему (не Папе) всякий раз, как в пределах Империи либо же только одной какой-то ее части начнут происходить события, выходящие из чреды обычных, будут ли те события по почину Его Императорского Величества или же Конгрегации по делам веры Священной Римской Империи.

По скромному моему разумению, господин фон Нассау есть персона, опасная для Империи и Его Императорского Величества, да благословит и умножит Господь дни Его Императорского Величества.

Засим остаюсь, да хранит вас Господь и споспешествует делам вашим.

P.S. Если сие не затруднит вас и не доставит слишком сильных неудобств, осмелюсь просить вас передать для меня хоть бы малый бочонок киршбира[68]. Здесь не достать никакими ухищрениями».

Донесение от: май, 1397 a. D. Часть седьмая

«…Привилегии и самоуправление коммун Флоренции, подтвержденные некогда еще Фридрихом Барбароссой, дают, как мне кажется, плоды и поныне, причем плоды те ссыпаются во флорентийские закрома, чего и следовало ожидать, однако констатирую сей факт с некоторой тоскою. На данный момент флорентийские банковские дома не только кредитуют европейских королей и папскую курию, но и выкупили право на монополию по вывозу многих иностранных товаров за пределы государств. Есть неподтвержденные слухи и о том, что отдельные банкиры скупают долги Франции и Англии.

Замечу, что сложившаяся уже в традицию борьба так называемой «партии гибеллинов» и партии, кою именую «гвельфами», пользуется теперь, как и следовало ожидать, лишь для отстаивания своих прав на властные полномочия различными знатными родами, и не более. Вы можете увидеть «гвельфа», восхваляющего люксембургский род, равно как и услышать от «гибеллина» порицания трону. Папу, правду заметить, хвалить не думает никто, однако это не означает отсутствия его сторонников — даже напротив. Пишу «теперь», хотя не уверен, что так и не было еще в самом зарождении сего противостояния.

Впрочем, нынешние представители обеих партий, как и прежде, разделяются на радикально настроенных и вполне умеренных, готовых на переговоры, уступки и компромиссы. Таковое разделение все более усиливалось еще при вашем присутствии в Италии, однако в наши дни оно стало еще очевидней. Наиболее открыто это видимо в стане «гвельфов», где междоусобная борьба «белых» и «черных» могла бы быть использована против них, если б даже одна только ветвь этой партии не превышала по численности всех имеющихся здесь сторонников Императора, вместе взятых.

Увы, прямое воздействие силой в данном случае успеха иметь не будет — это мое мнение. Вести же сепаратные переговоры с умеренным, «белым», течением не имеет смысла, ибо за ним не стоит реальной силы, могущей воспротивиться Престолу Петра или нашим с вами соотечественникам из стана «черных». Да и умеренные, полагаю, не имеют в своей программе пункта о полном подчинении Флорентийской республики Римской Империи. Хочу заметить еще одно: обвинения, высказываемые «гвельфам» и гласящие, что еще почти сто лет назад Император Генрих VII, уже изготовившись к военному походу на Флоренцию, внезапно скончался совсем не по Божьей воле, сторонниками Папы вовсе не отрицаются, хотя, само собою, и не признаются. Возможно, обвинения сии и беспочвенны, а «гвельфская» часть сообщества лишь поддерживает сей слух, дабы ее страшились, тем не менее и в этом хорошего мало, ибо создает иллюзию безнаказанности.

Однако после столь удачных походов Джан Галеаццо Висконти и присоединения к миланским землям Перуджи, Сиены, Пизы и Болоньи Флоренция находится в состоянии анклава, окруженного по факту «гибеллинскими» приверженцами, что не может не толкнуть ее в объятия Папы при выгодных для нее условиях, буде таковой случай представится. Здесь я подхожу к главному, ибо вполне возможно, что именно сей факт мне довелось наблюдать текущим летом.

Как вам известно, накануне войны Висконти с Флоренцией, осенью 1389 a. D., Бальтазар Косса, доверенное лицо понтифика, посещал столицу республики и встречался с Мазо дельи Альбицци, фактически распоряжающимся всем, от внешней политики до статей бюджета. Тогда визит Коссы не был тайным, хотя и не разглашался намеренно, и предмет беседы также был известен всем — помощь Престола Петра в противостоянии с Миланом. Тогда эта помощь так и осталась большей частью лишь словами, и, если б не поддержка французов, быть бы Флоренции частью владений Висконти.

Однако этим годом, в конце зимы, Бальтазар Косса являлся во флорентийские пределы снова, и на сей раз были предприняты попытки оставить это событие в тайне: папский поверенный прибыл в сопровождении лишь двух телохранителей (Гуиндаччо Буанакорса, бывший соратник по пиратскому ремеслу, ныне священник, и Ринери Гуинджи, также бывший сообщник, ныне епископ Фано). Встреча длилась около двух часов, после чего Косса незамедлительно отбыл, нигде не останавливаясь, невзирая на приближение вечернего времени. Рискну предположить, что и на сей раз была попытка склонить руководство республики к союзу с понтификом, однако не стану утверждать, что со стороны Престола Петра уже готовится какая-либо военная провокация, направленная против Империи ли, против Милана ли, против «гибеллинской» партии ли вообще. Впрочем, на данный момент все сие есть понятия одного порядка.

Последним, но не по значению, хочу упомянуть факт, известный не только вам, но и всему цивилизованному миру. Ни одна военная кампания по захвату контроля над Флорентийской республикой не имела успеха (или не имела длительного успеха). Население Флоренции, не первый уж век ведающее вкус власти, в разные времена различной общедоступности и влиятельности, но всегда неизменной, не способно признать над собою прямое императивное, диктаторское управление. Здесь понятие «городские вольности» является частью местной культуры и воспитания во всех слоях общества.

Единственной возможностью подчинения республики представляется экономическое сотрудничество, с последующей идеологической экспансией, но ни в коем случае не поспешной. Дискредитация правящих родов не будет излишней, однако не будет и решающей, ибо особенной популярности в электоральной части общества они и без того не имеют…»

Донесение от: декабрь, 1396 a. D.

«Вам, кого я знаю, от меня, которого вы знаете, salvete.

Согласно вашей просьбе, переданной мне в прошлом году, я своими слабыми силами попытался осуществить ее, сколь хватило моих полномочий и влияния, результаты же своей работы представляю вам здесь с прискорбием, ибо исполнить все ваши пожелания мне не хватило сил и возможностей. Заранее оговорюсь, что, вкупе с доселе не известными, сведения, сообщаемые в сем письме, будут также и вам ведомые, однако упомяну и их тоже, дабы соблюсти стройность повествования, а также для верности изложения.

Косса, Бальтазар, граф Беланте, рожден на острове Искья в 1360 a. D. Род его владеет несколькими деревнями, однако весьма бедными, доход от коих не позволял ему удовлетворять все нужные потребности, отчего Гаспар Косса, родной брат Бальтазара Коссы, и предался разбойному занятию. Когда же Бальтазару исполнилось тринадцать лет, он также ступил на стезю пиратства, где и прославился своим исступлением в сражении, но более непотребствами, чинимыми в отношении девиц, коих удавалось захватить ради продажи их впоследствии в рабство, причем он и брат его не делали различия меж мусульманскими и христианскими пленницами.

Мать же его, по прошествии семи лет сего нечистого жития, воспротивилась происходящему, и по воле ее (в 1380 a. D.) Бальтазар Косса отправился в Болонью, в университет, где и обучался теологии (по иным сведениям — праву; сведения в сие время уточняются). По прошествии же пяти лет произошло событие, каковое мне исследовать всецело не удалось, и сообщить могу лишь немногое. Мне стало известно, что одна из покинутых им женщин, оскорбленная его пренебрежением, наняла против него убийцу, каковой, попытавшись исполнить свою греховную работу, сумел лишь ранить его. (Здесь замечу снова, что бранные таланты Бальтазара Коссы не есть тайна и не есть приукрашивание.) Спасшись от убийцы, он сам и изловил его впоследствии, выпытав имя нанимателя, и явился в дом той женщины, к слову, замужней. Достоверно сие не известно, однако говорят, что мужа ее он убил на ее глазах, саму же, обнажив, изуродовал, начертав ножом на ее груди звезду. Когда же на крики ее о помощи прибежала прислуга, он покинул ее дом. Как он оказался в другом доме, сам ли, по приглашению ли — неведомо, известно лишь, что хозяйкою того дома была содержанка кардинала ди Санта Кьяры. Впоследствии Бальтазар Косса являлся в тот дом с намерениями понятными и исполнял их.

Также не известно доподлинно, что именно случилось в дальнейшем — кардинал ли, оскорбленный сей связью, употребил против него свою власть или светские власти, обвинив его в надругательстве над его несчастной брошенной любовницей, настигли его, одно могу сказать достоверно: вскоре после того дня он был арестован вместе с содержанкой кардинала ди Санта Кьяры. Что происходило в заключении, мне также не известно, знаю лишь, что к допросу их причастен был сам Доменико Бранталино, Великий инквизитор Италии. Каковы были обвинения, что именно вменялось им обоим, я не знаю.

Воспользовавшись знакомством своим, я уже передал просьбу майстеру Бранталино отписать мне, в чем состояло дело. Сего человека я знаю неплохо и ручаюсь, что известное ему не станет достоянием чуждого слуха, а лишь мне ведомыми сведениями. Когда придет ответ от него, я сказать не могу, быть по отношению к нему назойливым не желаю и не рекомендую, посему, быть может, не один месяц минёт, прежде чем я сумею сообщить вам необходимую информацию.

Также не могу сказать, каким образом Бальтазар Косса освободился из заключения; одни говорят, что пираты под водительством его брата Гаспара захватили тюрьму, другие же — что он убил стражника и бежал сам, освободив и новую свою любовницу. Не знаю, что отпишет мне по сему вопросу майстер Бранталино, но просьбу о том я ему также передал.

Достоверно известно лишь, что случилось это в феврале 1385 a. D., после чего Бальтазар Косса снова возвратился к пиратскому своему ремеслу и предавался ему с еще большей, чем прежде, жестокостью. Дальнейшее вам ведомо: будучи арестованным снова, двадцати девяти лет от роду он взят был на службу Папою Урбаном VI.

Вскоре, и сии сведения сомнению не подлежат, оный нечестивец намеревается обрести чин кардинальский, и Папа уже назначил ему цену за то, невзирая на давнюю дружбу их семей и собственные дружеские с Бальтазаром Коссой отношения. Не знаю, могу ли я выносить столь смелые суждения, но не удивлюсь нимало, узрев это исчадие адское в тиаре на Святом Престоле, и спаси тогда Боже бедный Рим, Империю и весь мир христианский.

Засим остаюсь, да хранит вас Господь и споспешествует делам вашим».

Рабочая записка от: январь, 1396 a. D.

«Болонский университет. Возник на основе болонской юридической школы (основана в XI столетии). Преподаватели и студенты университета неподсудны местным судебным органам, им открыт доступ для поездок в любую страну. Ректорат избирается студентами, среди преподавателей есть женщины.

Три высших факультета. Теологический (дает право занимать в дальнейшем высшие церковные должности). Юридический, один из лучших в мире (римское право и церковное право). Медицинский. Окончивший один из факультетов получает степень доктора (теологии, прав или медицины) и становится профессором.

Преподавателей приглашают в университеты своих государств герцоги и короли. Студенты университетов других государств (из Германии, Баварии, Австрии, Венгрии, Богемии, Арагона, Франции, самой Италии) регулярно наведываются в университет, дабы прослушать лекции какого-либо профессора.

Репутация университета выше всяких похвал…»

Донесение от: февраль, 1396 a. D.

«Бальтазар Косса: бывший студент теологического факультета. Запомнился профессуре и горожанам (sic!) непристойным поведением, буйством и бесцеремонностью. Был организатором и предводителем студенческого братства «Десять дьяволов». Члены братства: Ринери Гуинджи (факультет теологии), Джованни Фиэски из Генуи (медицинский факультет), Томмазо дель Гарбо (медицинский факультет), Ованто Умбальдини из Флоренции (факультет прав), Биордо Виттелески (медицинский факультет). Имен прочих членов братства выяснить не удалось. Если эта информация безусловно необходима, мне потребуются несколько недель и дополнительные средства (прежняя сумма)».

Рабочая записка от: март, 1391 a. D.

«1289 a. D. можно определить (и определяют сами флорентийцы) как год начала так называемой «освободительной политики» — id est, освобождения крестьянства (в т. ч. и горожан) от прямой власти феодального сообщества. Есть причины говорить, что в подобной тактике имелось множество положительных моментов, в перспективе обернувшихся большими выгодами. Этим они добились, во-первых, экономического и политического ослабления местной феодальной части общества, во-вторых, увеличения числа налогоплательщиков и военнообязанных (к вопросу о потенциальной военной реформе в Империи — nota!), в-третьих, уничтожения монополии замковых владетелей в снабжении города сельскохозяйственными продуктами, цены на которые также стали регулироваться городскими властями. Наконец, освобождение крестьян удовлетворило растущие потребности ремесленного производства в рабочих руках.

Учитывая тот факт, несомненный уже, что Император намерен по-прежнему в своей внутренней политике делать ставку на вольные города, будет нелишним обратить его внимание на флорентийский опыт. Если вычесть факторы внешнего вмешательства, тормозящие проводимые Республикой реформы, можно сказать, что опыт всецело удался.

Поскольку же подневольное крестьянство на ключевой территории Империи (Германия) уже составляет далеко не больший процент от общего числа землепользователей, можно сказать, что начало эксперименту уже положено, и главным вопросом, решению коего надлежит уделить особое внимание, является вопрос разделения власти и пределов автономии. Излишние свободы, данные в руки городов, могут привести к отраслевому и политическому перекосу, который не замедлит сказаться на экономике, а как следствие — и на внутренней стабильности государства.

Проблемы флорентийцев (при всех положительных сторонах «освободительной политики») обусловлены тем, что концентрирующееся в городах крестьянство, получая за свой труд известную плату, имеет все же менее, чем необходимо для удовлетворения основных потребностей (а к основным я отношу также и досуг или хотя бы свободное время, не посвященное стяжанию средств на пропитание, ибо именно при таком условии средний обыватель ощущает себя хотя бы частично удовлетворенным). По законам Республики, переселившийся в город крестьянин лишается возможности обладать землей, находившейся в его собственности прежде, либо же теряет право работать на тех землях, к коим прежде был прикреплен. Элементарные расчеты показывают, что разница в доходах при упомянутых условиях невыразимо велика.

Имперские города действуют по похожей схеме, и, если не урегулировать этот вопрос своевременно, последствия будут плачевными. Как видно на примере Флоренции, копящееся в прослойке таких граждан раздражение доходит до пика, когда количество этих граждан достигает критического количества (треть и более от общего числа жителей). Приток новой рабочей силы (зачастую нелегальной), предоставляющей свои услуги по заниженным ценам, лишь подогревает общую обстановку. Руководство городов критически не способно контролировать ситуацию, оценивая лишь текущие выгоды от доступности дешевого труда и не просчитывая обстоятельства впредь. Трудовой же кризис, разразившийся и длящийся в последние несколько лет, дает им на то все шансы. Деревни опустошены, по каковой причине образовалось огромное количество бесхозной земли, где устойчиво организуется довольно ограниченное количество обогатившегося крестьянства. Прочие же продолжают стекаться в города, прельщенные их законодательством и сравнительной защищенностью прав личности, и вскоре мы можем иметь флорентийские масштабы скученности (по 120–140 тыс. чел.) с такими же последствиями — бунтами бедноты и властными переделами, а как следствие — экономическим спадом.

Nota bene:

Следует обратить внимание Императора на три важных пункта.

Первое. Изыскать метод контроля над городскими законодательствами, включая экономические обоснования минимальной оплаты труда и прав собственности на землю за пределами города (придется найти юридически обоснованный способ пересмотреть «Золотую Буллу» Карла фон Люксембурга).

Второе. Устранить при сборе налогов избыточные звенья в виде поместных владетелей, оставив им лишь функции посредников в этом вопросе (в перспективе — лишение их дохода от этой деятельности). Налогоплательщиком при этом в идеале должен выступать отдельный гражданин, а не община (город, поселение etc, за исключением монастырей, приютов и т. п. организаций).

Третье. Все вышеперечисленное, включая личное право на перемещение и определение рода занятий любым свободным жителем Империи, упростит давно назревшую реформу армии за счет вольных граждан, не имеющих возможности трудиться в городах или арендовать земельные участки.

В отсутствие мер по контролю над городами существует также высокий риск всплеска преступности, что наряду с недовольством феодального сословия может существенно пошатнуть ситуацию в Империи.

P.S. В работе торгового дома Фельса отмечаются впечатляющие подвижки, что вкупе с новыми вливаниями (свободные средства в наличии имеются) требует также и создания филиала не только на территории Италии, но и Франции. Прошу рассмотреть мое предложение, не откладывая: на проработку проекта, расчеты и подготовку материальной и юридической базы отвожу не более двух, maximum двух с половиной лет, иначе время будет необратимо упущено».

Глава 8

Сентябрь 1397 года, Богемия

— Я чувствую себя шпионом в собственном замке, — с хмурой усмешкой сообщил Рудольф, когда спустя четверть часа Адельхайда подошла к двери сокровищницы. — Прячусь от своих же вассалов, опасаясь быть замеченным. Что будет дальше?

— Бросьте жаловаться, Ваше Величество, — отмахнулась она, подойдя к высокой створе. — Не повредит хоть изредка поработать на себя самому; быть может, испытав на собственной, простите меня, шкуре все эти изощренности, вы станете больше ценить мою работу.

— Так вы все же недовольны оплатой?

— Как же вы меркантильны, — показательно вздохнула Адельхайда, присев перед замком и осмотрев и впрямь мудреный механизм. — Ведь я все же женщина, а нам требуется регулярное словесное поощрение для того, чтобы чувствовать собственную значимость. Готова променять серебро натуральное на серебро вербальное, каковым, как утверждает пословица, является хорошо сказанное слово. Говорите мне почаще, что я великолепна, и будем считать это неким родом премиальных.

— Вы великолепны, — с готовностью отозвался Рудольф, склонившись над ее плечом и тоже присмотревшись к замку. — Вы что-то в этом видите?

— Царапины, — ответила она, и Император передернул плечами:

— Я в этом ничего не понимаю.

— Нет столь опытного взломщика, Ваше Величество, который сумел бы вскрыть замок, не оставив при этом никаких следов; если, конечно, в его распоряжении не было ключа. У этого — не было. Однако он не торопился — работал тщательно и неспешно. То есть?..

— Знал, что вместо убитой им охраны в ближайшее время не явится другая смена, — предположил Рудольф, и Адельхайда кивнула:

— В вас погибает следователь. Да, именно так. Царапины есть, однако их минимально возможное количество и они, если так можно выразиться, ровные и аккуратные. А теперь злополучные петли…

— Смазаны, — заметил Рудольф, — и щедро. Почему же мне самому не пришло в голову, что вор мог попросту как следует смазать их, чтобы никто не слышал звука открывающейся двери…

— Вам не пришло, — согласилась она, — а ему — да. Знаете, Ваше Величество, прежде я и сама совершала столь глупые ошибки, и всё ругала в мыслях скрипучие петли и лязгающие замки, пока не сообразила, что, готовясь к проникновению, следует брать с собою масленку. Думаю, к такому выводу придет любой бывалый взломщик.

— Но взгляните, сколько здесь масла, — неуверенно проговорил Рудольф. — По две петли — заметьте, немаленькие — на каждой двери, то есть восемь толстых, всегда еле смазываемых конструкций. Здесь ведь ушло не меньше бутыли. А это значит, что вор взял с собою такое невообразимое количество масла, то есть был уверен: эта бутыль ему пригодится. Это значит, что он был в курсе моей хитрости с петлями. Значит, кто-то, кто знал о моей уловке, сообщил о ней ему. Предупредил его. И о том, что следующая смена будет нескоро, этот взломщик тоже знал, как мы видим, достоверно. Кто-то из моего окружения предал меня. Из моего близкого окружения, — уточнил он со вздохом; Адельхайда медленно качнула головой:

— В курсе распорядка смен, Ваше Величество, любой стражник. О скрипучих петлях знает каждый, как я сама слышала, кто хоть раз стоял на посту поблизости. Полагаю, за годы существования Карлштейна об этом остался не осведомлен лишь глухой.

— Однако, — возразил Рудольф настойчиво, — вспомните: мои люди не обратили на это внимания, пока я не спросил о странных звуках — именно тогда Гюнтер и припомнил, что звуков не было вообще. Две недели он молчал, две недели ни у кого не возникало никаких подозрений, пока совершенно случайно не выяснилось это обстоятельство. Кроме того, как часто я бываю в сокровищнице? Ведь не каждый же день. Не каждый день слышится этот скрип, и он просто не мог настолько сильно впечататься в память моих стражей, чтобы извещать об этом сообщника отдельным важным пунктом. Просто человек из охраны, состоящий в сговоре с грабителем, не стал бы в разговоре с ним упоминать об этом намеренно. Внимание взломщика на это обратил бы лишь тот, чье внимание на сей факт обратил некогда я. Иными словами, оба ваши предположения оказались верными и не взаимоисключающими: здесь действовал как человек, одаренный сверхобычными способностями, так и простой смертный — изменник, снабдивший его важной информацией.

Адельхайда не ответила, неотрывно глядя на петли двери так, словно предателями были они, железные стражи, не исполнившие возложенных на них обязанностей.

— Существование подобных личностей, — произнес Рудольф тяжело, — есть нечто, в чем можно быть уверенным. Я всегда знал, что где-то рядом зреет измена, просто потому что это неотъемлемая часть жизни любого короля. Но узнать, что настолько близко…

— Изменник в среде ваших подданных, — заговорила Адельхайда, наконец поднявшись с корточек, — есть вполне возможный факт. Не исключаю и не удивлюсь. Меня удивляют иные факты, Ваше Величество. Их два.

— И какие же?

— Первый — ваше ярое нежелание привлечь к делу конгрегатов. Невзирая на то, что и сама я с вами согласна (и уже сказала, по какой причине), меня ваша… прошу прощения… упетость удивляет. Ведь серьезность дела уже очевидна, а вы готовы поступиться безопасностью в угоду репутации.

— Ведь вы же мне и советовали оставить их в неведении.

— Да, и только что сама это отметила. Но удивлена тем, что вы со мною согласились.

— И что же второе, вызвавшее ваше удивление? — с неясным смятением уточнил Рудольф; она кивнула:

— Второе — ваша уверенность в том, что непременно наличествует предатель из вашего ближнего круга. Как я уже говорила, это можно предполагать вне зависимости от совершенных краж или иных событий, однако та категоричность, с которой вы отстаиваете сию точку зрения, невзирая на слабую доказуемость приводимых вами аргументов, несколько… настораживает.

— Вот как, — неопределенно отозвался Рудольф, и Адельхайда вскользь улыбнулась:

— А вот и третий факт. Выслушав от меня все то, что сейчас мною было сказано, вы не возмутились, не обвинили меня в очередной раз в том, что я перехожу границы дозволенного…

— Я не всякому это позволяю; и, быть может, не позволил бы и вам, если б не…

— Бросьте, — поморщилась она, — не уводите разговор в сторону, Ваше Величество. Не пытайтесь меня отвлечь старой избитой темой, которую вы используете всякий раз, когда желаете сменить направление разговора.

— Даже так?

— Да, так. Лучше разрешите мои сомнения; это лучше и для вас, и для меня, а стало быть — для дела. Если вы что-то скрываете, вы лишаете меня важного слагаемого, без которого вся та конструкция, что я выстрою, расследуя это происшествие, может оказаться неверной. Итак, чего же я все еще не знаю?

— Пожалуй, следует в очередной раз напомнить вам о границах дозволенного, госпожа фон Рихтхофен, — буркнул Рудольф скорее уныло, нежели обозленно, и, вздохнув, тяжело прислонился к стене, уставившись себе под ноги. — Да, — через силу согласился он спустя несколько долгих мгновений молчания, по-прежнему не глядя на собеседницу. — Есть кое-что, о чем вы не знаете. Об этом вообще известно весьма ограниченному кругу людей…

— И я в него не вхожу, — закончила она с упреком; Рудольф поджал губы.

— Не было возможности и повода говорить с вами об этом, да и… Знаете, — словно на что-то решившись, произнес он уже тверже, — невзирая на ваши рассуждения о малозначности национальной принадлежности, вы все же немка, вы воспитывались в немецкой традиции, росли в окружении таких же, как вы… Воспринимали некоторые предрассудки, хотите вы того или нет…

— Не начиная диспутов в ответ на это весьма спорное утверждение, — заметила Адельхайда осторожно, — хочу вам напомнить, что германских предков в вашей родословной куда больше, нежели богемских, чего упорно не желают замечать ваши недруги.

— Я воспитывался человеком, который полагал себя представителем «богоизбранного богемского народа», — возразил Рудольф серьезно. — Жил в среде богемцев, на богемской земле. Слушал богемские легенды. Впитывал местные обычаи… Тоже — хотел того или нет. Мне передалось многое, от христианских реликвий, собираемых отцом, до вещей, пришедших от далеко не столь христианских предков моей бабки. И то, что прилагалось к ним, передалось тоже. Так сложилось. О некоторых темах конгрегатские советчики и надзиратели, прилипшие к нашему роду, не были осведомлены, кое-чего они не могли исправить и изменить, потому что проходило все это мимо них, мимо их высоколобых умствований и поучений. Есть вещи, которых они просто не видели и не видят.

— Что, например? — уточнила Адельхайда, когда тот снова умолк; Рудольф на миг вскинул на нее взгляд и снова отвернулся.

— И вам я ничего не говорил по той же причине, — не ответив, произнес он со вздохом. — Не в том дело, что я опасался прямых обвинений с их стороны; я вполне ясно представляю себе, что я значу для них. Мне ничто не грозит — я им нужен. И не в том дело, что я ожидал обвинений от вас, что мог заподозрить в попытке сдать меня вашим (как ни крути) соотечественникам… Я опасался, скорее, того, что кардинал начнет долгие лекции о благоразумии, а вы — вы просто посмеетесь. И тоже начнете поучать. Ныне признак цивилизованности — быть ревностным христианином и уметь пользоваться вилкой, а я, боюсь, удовлетворяю лишь одному из этих требований.

— Вы намерены сознаться в том, что пользуетесь услугами божков вашей бабушки, Ваше Величество?

— Заметьте, как вы это сказали, — беззлобно усмехнулся Император. — «Божков».

— Просто… — начала Адельхайда, и он кивнул, оборвав:

— Просто так принято их называть среди цивилизованных людей. Я знаю. Однако никакие боги мне не покровительствуют, госпожа фон Рихтхофен, и я даже не знаю, как, какими словами объяснить вам, о чем я веду речь.

— А вы попытайтесь, — предложила она серьезно. — Я много малопонятных вещей сумела усвоить за свою жизнь; думаю, осмыслю и это. Позвольте, я помогу вам, высказав предположение. Нечто, доставшееся вам от вашей бабушки, обладает неким свойством, каковое помогло вам определить, что проникновение в сокровищницу было осуществлено близким к вам человеком. Верно я понимаю?

— В целом да. «Нечто»… Скорее «некто». Это не идол, не божество из пантеона древних моих предков, это… Это… — Рудольф помялся, подбирая слово, и наконец договорил по-богемски: — Дед.

— Дед, — повторила она настороженно, и тот мимолетно усмехнулся:

— Разумеется, я не имею в виду Яна фон Люксембурга. Дед — это просто предок.

— Предок рода.

— Дух предка… дух всех предков, хранящий своих потомков.

— И в материальном плане этот дух содержится в?..

— В моем случае это деревянная фигурка, — все так же с трудом складывая слова, пояснил Император. — Она стоит в сокровищнице…

— …наряду с копьем Лонгина и фрагментом древа Креста.

— Вот по этой причине я и молчал, — заметил он недовольно. — И с вами, и с конгрегатами.

— Простите, Ваше Величество, — попросила Адельхайда с извиняющейся полуулыбкой. — Это я не столько в упрек, сколько… наверное, в удивление. Судя по всему, вы и впрямь серьезно к этому относитесь, а зная вас, я могу подумать, что навряд ли это без оснований, по одной лишь кровной памяти и по причине с детства вбитых в голову преданий. И… в чем же выражается это оберегание?

— Сложно ответить двумя словами — ведь это не механизм, созданный с определенной целью, не орудие, это…

— Что-то вроде иконы.

— Опасное сравнение, — снова усмехнулся Рудольф, — если б наш разговор слышал кардинал… И так тоже можно сказать, госпожа фон Рихтхофен. Он оберегает дом — но в то же время нельзя полагаться лишь на его покровительство; он хранит владельца — но не следует надеяться на него всецело… Да, думаю, это можно сравнить с Распятием или иконой. Однако есть некоторые вещи, которые он исполняет подлинно и, я бы сказал, пунктуально.

— Итак, я понимаю — мы подошли к сути ваших предположений, основанных на… На чем?

— Та фигура, что спрятана в моей сокровищнице, вырезана из дерева, но состоит не из него лишь одного. К ней прилагаются два камня, вставленных в глазницы, — венисы.

— Богемский гранат… — протянула Адельхайда понимающе. — Что ж, вполне соответствует оформлению. По поверьям, если я правильно помню, сей камень обладает теми же качествами, что и ваш дед, а именно — оберегает, помогает, придает сил и прочее.

— Вы не верите в свойства камней?

— Богемский гранат был в перстне моего мужа, — пояснила она. — Тоже достался ему по наследству… Его убийц это не остановило.

— Как, собственно, и Распятие на его шее, — тихо заметил Рудольф, и на несколько мгновений вокруг повисла тишина. — Впрочем, — встряхнувшись, заметил он нарочито бодро, — моя стража не защитила мою сокровищницу, однако ведь это не означает, что она вовсе ни на что не способна, верно?

— Итак, два камня, — не ответив, констатировала Адельхайда. — В чем их смысл, кроме традиционно приписываемых им особенностей?

— Это глаза, — снова запнувшись на миг, пояснил Рудольф. — Глаза, которые видят, что совершается вокруг. Но в глазнице деда оставался только один камень, второй еще мой отец оправил и прикрепил на цепочку, чтобы его можно было носить на шее. И — нет, именно традиционно приписываемых этому камню особенностей в нем и не было; это не оберег. Это, скорее, предвестник. Он не поразит молнией того, кто поднимет на владельца руку, но предупредит, когда кто-то соберется это сделать.

— Каким образом?

— Вениса в оправе теплеет, — серьезно ответил Рудольф. — Я бы даже сказал, она становится горячей; не жжет, но ощущение жара в месте ее соприкосновения с кожей есть.

— Это происходит, когда опасность непосредственна, близка? Скажем, если к вам приближается убийца с ножом?

— Да, весьма грубо можно сказать и так. Зигмунд отказался взять его с собою в ту поездку, — вздохнул Рудольф тяжело. — И я до сих пор корю себя за то, что не настоял на своем. А теперь — за то, что точно так же не проявил твердости, когда отказался и Фридрих.

— Ну, я полагаю, Его Высочество и без того защищен силами, вполне способными обеспечить его безопасность. Я разумею силы вполне материальные, хотя речь и идет о Господних служителях.

— Вы словно сговорились с ним, — усмехнулся Рудольф невесело. — Повторили его слова почти буквально. Вот только он упомянул еще и силы нематериальные, причем вполне серьезно… Господи, сколько усилий я прилагаю для того, чтобы отвадить от него конгрегатских наушников; ведь капеллан — он даже не может должным образом прикинуться, и я знаю доподлинно, что он приставлен к моему двору инквизиторским Советом, и не он один… И все равно я кого-то проглядел. Кого-то я упустил.

— Быть может, Его Высочество просто искренний христианин?

— Будучи императорским сыном? — скептически уточнил Рудольф. — Искренний христианин?.. В любом случае, это не к добру. Лучше бы ему полагаться на себя; кому, как не мне, знать, что это такое — быть в зависимости от «сил», способных и в самом деле на многое…

— И на что же способен ваш дед? — напомнила Адельхайда мягко; Император запнулся, помедлив, и кивнул, словно принимая ее призыв возвратиться к теме:

— Как я уже говорил, в его глазнице остался второй камень. Между ним и венисой в оправе есть некая связь, и она не ослабевает при удаленности камней друг от друга. Дед же, кроме весьма… соглашусь с вами… умозрительной способности защищать своих потомков, способен и, выражусь так, исполнить некоторые действия, если о них его нарочно… попросить.

— К примеру, камень в оправе на вашей шее станет теплеть не тогда, когда кто-то захочет причинить вред вам, а совершить нечто вредоносное в пространстве, обозреваемом дедом? То есть, в данном случае, в сокровищнице?

— На сей раз вы поняли верно, — согласился Рудольф с плохо скрытой злостью. — И так и было бы, и око деда предупредило бы меня, проникни кто-то за эти двери. Если б его не похитили.

— Похитили? — переспросила Адельхайда недоверчиво. — Вещь, висящую на вашей шее? Или просто вы носите ее не постоянно?

— Я ношу ее всегда, иначе какой был бы в ней смысл. Но есть… случаи, когда я все-таки снимаю ее. К примеру, перед посещением бани.

— Для чего? Насколько мне известно, от воздействия воды и мыла богемский гранат не портится…

— Мешается, — не слишком любезно отрезал Рудольф, совершенно не по-императорски спрятав взгляд, и она понимающе улыбнулась:

— Ах, вот оно что… Понимаю. Так стало быть, пока вы в очередной раз демонстрировали Элишке все достоинства бань императорского замка…

— Вот теперь вы переходите дозволенные границы, госпожа фон Рихтхофен, — остерег ее Рудольф, однако строгость в его голосе была какой-то неуверенной, и взгляд по-прежнему был устремлен в сторону.

— Господи, Ваше Величество, — не сбавив тона, произнесла Адельхайда, нарочито внимательно заглянув ему в лицо, — неужто это смущение? Матерь Божья, чего только ни увидишь в жизни… Ну, хорошо, — благодушно согласилась она, когда тот поджал губы. — Не стану заострять внимания на том, что же происходит в парной такого, что вам помешала своим присутствием цепочка с камешком размером с горошину… А теперь серьезно. Я верно вас поняла? Камень был похищен из вестиарума?[69]

— Да, — все еще с явным недовольством в голосе отозвался Рудольф. — Мне никогда не приходило в голову ставить нарочную стражу у комнаты, где остается моя одежда. Никогда не думал, что кто-то возжелает стащить мое исподнее, и до сих пор подобных случаев в истории императорского рода не было.

Итак, король заговорил, как человек. Нечастое явление в последнее время, даже в таких вот беседах наедине. Стало быть, какая-то часть цели таки достигнута — Рудольф встряхнулся и ожил…

— Но, кроме ваших подштанников, — возразила она, сдержав на сей раз усмешку, — в вестиаруме осталась и вполне ценная вещь. За богемский гранат в наше время могут и убить.

— Да, я вполне осознаю ценность камня самого по себе, и поначалу мне подумалось, что он был похищен исключительно из корыстных побуждений… Нет, — сам себя оборвал Рудольф. — Не так. Поначалу я решил, что потерял его. Что забыл снять, что цепочка оборвалась или расстегнулась… Я не знаю. В тот день мои мысли были заняты другим. В пражском предместье какая-то шайка то ли еретиков, то ли бунтовщиков распяла на деревьях двух монахов и сделала это средь бела дня, снабдив это представление вполне красноречивой грамотой, прибитой к стволу. Немецкое засилье и король — предатель национальных интересов… Один из тех монахов — дядя моего далеко не последнего рыцаря, причем богемца, и в тот день мне пришлось выслушать целый поток ругани, слез, гневных воззваний, призывов и прочая. Не сказать, что я туго соображал, но рассудок мой был в некотором роде не вполне обращен на происходящее. Посему вначале я допускал и такое — что в утрате венисы я виновен сам. Но после — после я уже иначе взглянул на всё. Когда вор проник в сокровищницу ночью, даже если бы я спал, я все равно проснулся бы от жара венисы. Нельзя бы было не проснуться. О наличии же у меня камня, о том, что это такое и что для меня значит, о том, частью чего он является, знали немногие. Знали лишь самые близкие.

— Ношение подобных, с позволения сказать, талисманов, невзирая на ревностность Церкви, в наше время не есть нечто из ряда вон, — усомнилась Адельхайда. — И все же вы это скрывали?

— Я опасался не гнева особенно прилежных блюстителей христианских истин. Какой смысл в тайном охранении, если о нем известно всем?

— Или немногим, — возразила она с упреком. — «Самым доверенным».

— Если вам придет в голову предать меня, — огрызнулся Рудольф, — мои доверенные люди скажут, что я виноват в этом сам, ибо только дурак доверится женщине. Если меня убьет ради места на троне Фридрих, все вокруг будут говорить, что следить за собственными детьми — первостепенная забота любого короля и подобный поворот дела я должен был предвидеть. И так скажут о любом доверенном лице или близком человеке в случае его предательства. Но без доверенных людей нельзя, вы не можете этого не понимать, и у вас самой, госпожа фон Рихтхофен, есть те, кому вы верите и поручаете дела необычайной важности и секретности. К примеру, упомянутое вами юное дарование, вместо вас ведшее беседу с архиепископом, и, думаю, он такой не один.

— Не один, — кивнула Адельхайда, — однако вопрос не в наличии доверенных лиц, Ваше Величество. Вопрос в подборе таковых. Дайте предположу. Старик Витезслав в числе тех, кому было известно о вашем деде?

— Еще от отца, — отозвался он едко. — Посему здесь вы дали промашку: пожурить меня не удастся. Он глава стражи Карлштейна…

— …и потому должен быть в курсе бабушкиных секретов.

— Как я уже сказал, не моя в том вина.

— Боюсь, узнав от вас, кто еще входил в число осведомленных об этом людей, — вздохнула Адельхайда сокрушенно, — я выскажу вам еще много нелестного, Ваше Величество. Надеюсь, ваш сын не переймет от вас вашей самой дурной привычки — верить друзьям. Поймет, что друзей у Императора быть не должно.

— И это я слышу от человека, вхожего во все мои тайны? Порицающего меня всякий раз, когда я пытаюсь скрыть хоть что-то?

— Мне верить можно, — кивнула она, и Рудольф скривился:

— И как же доказывается сие спорное утверждение, госпожа фон Рихтхофен?

— Никак, — передернула плечами Адельхайда. — Это вы должны вывести сами. Сами должны уметь различить, кто достоин доверия, а кто — плахи. Теперь же мы это выясним лишь после моего расследования… Так стало быть, Ваше Величество, предварительный итог таков. Да, полагаю, не следует сообщать конгрегатам о происшествии, пока оно не будет разрешено. Мне же надо знать имена всех (всех, без умолчания), кто знал о вашем тайном страже. И, разумеется, мне хотелось бы на него взглянуть.

— Для чего? — нахмурился Рудольф; она пожала плечами:

— Хоть бы и любопытства ради. И, безусловно, я хочу въяве видеть столь редкостный артефакт древнего культа, который к тому же еще и не является обманкой для простого люда, а вполне даже работоспособен.

— Хорошо, — вздохнул Император, помедлив, и подступил к двери, бросив взгляд в пустую полутемную оконечность коридора. — Я открою вам.

— А вот этого пока не надо, — остановила его Адельхайда. — Кто-то вскрыл эти замки, ведь так? Кто-то сумел это сделать. Я полагаю собственные умения не самыми скверными, и теперь я хочу проверить, ошибаюсь ли я. Я хочу испытать свои силы и заодно узнать, сколько же времени требуется на то, чтобы разобраться со всеми четырьмя дверями.

— Мне не придется менять замки после ваших изысканий? — уточнил Рудольф с сомнением, и она фыркнула, снова присев перед дверью:

— Это уже просто оскорбительно, Ваше Величество.

— Я смотрю, вы серьезно подходите к делу, — заметил Император, когда она развернула на полу чехол с отмычками, любовно разложенными по кармашкам.

— Иначе я не была бы лучшим, что у вас есть, — вскользь улыбнулась Адельхайда, склоняясь к замку. — In optimo[70], конечно, мне бы осмотреть и саму сокровищницу в том виде, как ее оставил наш таинственный грабитель… Ведь, насколько я поняла, сам факт проникновения вам стал известен лишь по тому, что вещи в ней были подвинуты со своих мест?

— Не просто подвинуты, — отозвался Рудольф, с интересом наблюдая за ее движениями. — Кое-какие валялись на полу, они явно были отброшены… Не знаю, я не специалист в таких делах, однако мне казалось, что, проникая в чужое жилище и пытаясь шарить в чужих вещах, надо стараться не оставить следов.

— Два трупа в коридоре вами как след не рассматриваются? — усмехнулась она, осторожно повернув отмычку в сторону. — Он уже напакостил, какой был смысл таиться. Хотя, полагаю, такой беспорядок он оставил не потому, что рассуждал, подобно мне. Судя по всему, придя за вещью, которая должна была ждать его в этой комнате и которую он не обнаружил, наш вор стал терять терпение и сорвался. Это, по крайней мере, значит, что нехитрые человеческие эмоции ему присущи. Вообразите себе, Ваше Величество, как он метался по сокровищнице, бранясь и выходя из себя, и вам несколько полегчает.

— Полагаете? — с нескрываемым скепсисом уточнил Рудольф, встав у нее за спиной и даже склонившись к замку, пытаясь рассмотреть лучше; Адельхайда дернула плечом:

— Не стойте над душой, вы мне мешаете. Лучше просветите меня, пока я предаюсь мукам творчества, на тему осведомленных о вашей тайне людей. Фантазия у искусников вашего батюшки, как я вижу, была неуемная, посему времени у нас много.

* * *

Большинство замков походят на муравейники. С наступлением рассвета и до поздней ночи в каменном нутре копошится жизнь, не видимая снаружи, царит праздничная сумбурная суматоха или обыденная монотонная возня, что-то куда-то перемещается и кто-то куда-то идет, бежит или, бывает, крадется. Однако поместья вроде Карлштейна более напоминают ульи: господствующая в нем суета вырывается за пределы стен, и кроме рабочих пчелок, корпящих внутри, порою во внешний мир вылетают пчелы-солдаты, сборщики меда, пчелы-гонцы и разведчики, или же из внешнего мира прилетают пчелы-соседи, а то и, что чаще, назойливые и бесцеремонные шершни.

Рассчитывая на то, что замешанный в ночной истории осведомитель встревожится внезапным возобновлением расследования и, если повезет, совершит какую-нибудь глупость, могущую выдать его если не явно, то косвенно, Адельхайда вместе с тем раздражалась как никогда на окружающую суету, в каковой вычленить того единственного, на кого надлежало бы обратить внимание, было просто невозможно. Дело усложнялось тем, что уже всполошились в том числе и люди, не имеющие к истории с картой никакого отношения, — Адельхайда, как, собственно, и сам престолодержец, была уверена в том, что более половины обитателей Карлштейна имеет за душой какой-никакой грешок, от простой кражи сломанного подсвечника из кладовой до продажи информации о планах Императора его политическим оппонентам. И сейчас нервозно оглядываться на своего сеньора вполне могли не только те, кто так осрамился две недели назад.

Две недели… С одной стороны, слишком давний срок для проведения дознания, однако с другой — как уже было высказано Рудольфу, настало самое время для второй попытки. Сообщение о том, что прошлая попытка была успешной, должна подвигнуть на активные действия обоих — и информатора, который будет путаться в догадках относительно собственной роли в происходящем и причин, по которым от него скрыли успех операции, и исполнителя, чьи эмоции вообще можно вообразить с некоторым трудом. Особенно если повезет, и заказчик тоже где-то неподалеку, что, конечно, уже находится в области голубых мечтаний: организатор может пребывать как на соседнем этаже, так и в соседнем городе или даже государстве, куда сведения о случившемся дойдут, лишь когда все закончится. Сейчас же надежда была в первую очередь на то, что себя выдаст именно осведомитель из числа доверенных лиц Императора.

Уже не раз высказанное помощнице сожаление о собственном незначительном официальном status’е, препятствовавшем должному ведению расследования, одолевало сейчас еще более. Опрос стражей прошел довольно удачно, однако с названными Рудольфом приближенными все оказалось несколько сложней — по многим причинам. Первая из них, и не самая последняя по значимости, заключалась если не в весьма благородном происхождении, то уж точно гораздо более высоком de facto положении каждого из них.

Призванные для беседы все в ту же темную комнату, господа приближенные косились на темную фигуру за императорским плечом, явно порываясь поинтересоваться личностью этого неведомого советчика. Правда, разумности каждого из них хватило на то, чтобы рассудить вполне логично, что, желай король представить им его, он бы так и сделал, а стало быть, вопросы излишни и, возможно, даже опасны…

Теперь допрошенные перемещались по Карлштейну молча, при встрече со своим Императором глядя с настороженностью и, по словам Рудольфа, с некоторой обидой.

Второй же проблемой, не позволяющей отработать всех, внесенных в список «Осведомленные», были обстоятельства банальные, в общем типические, но от того не более преодолимые: не каждый из них в эти дни пребывал в пределах досягаемости…

Герцог Пржемысл Тешинский, богемец, тридцать девять лет. Первый советник Императора, знающий богемскую жизнь и образ мыслей ad unguem[71], сметливый и дотошный. На дух не переносит Конгрегацию, однако ни в каких кознях против нее не отмечался, на сотрудничество идет неохотно, но без возражений, если видит в подобных действиях пользу для трона и государства. Пренеприятнейший в общении тип, без свидетелей всегда говорящий то, что думает, не почитающий нужным следить за словами, однако крайне обходительный на людях. Фактом императорства представителя богемской крови горд безмерно, и, невзирая на собственное происхождение, к соотечественникам, норовящим взбаламутить Богемию, нетерпим до крайности, почитая оных глупцами и сбродом по меньшей мере. О «деде» и камне в оправе осведомлен давно, в сокровищнице бывал не раз. На данный момент вот уже второй месяц вместе с канцлером, епископом Каминским, пребывает в Нюрнберге, пытаясь разобраться в легитимности очередного городского объединения, перебежавшего дорогу райнским городам. Известно ему, к слову, и о местонахождении Фридриха.

Фридрих. Наследник Тоже в курсе бабушкиной тайны.

Рупрехт фон Люфтенхаймер, немец, двадцать шесть лет. Сын ульмского ландсфогта, во втором поколении служитель уже второго поколения Императоров. Официально занимает должность главы стражи безопасности земель Богемии, а также имеет солидные поблажки в личном отношении и внушительные полномочия в придворных конфликтах. То, что именуется абстрактным, однако все поясняющим словом «приближенный». Не по возрасту серьезен, в чрезмерных увлечениях играми, женщинами, выпивкой и увеселениями не замечен. Любимец Рудольфа, разумно полагающего, что потомственные верные вассалы штука в наши дни редкая и требующая моральной и материальной поддержки. Имеет неплохие шансы получить фогство в Ауэрбахе. Существование «деда» было обсуждено с ним единожды около полутора лет назад при совместном с Императором посещении сокровищницы.

Витезслав фон Витте, немец по отцу, пятьдесят один год. Никаких титулов, никаких земельных владений. Никакой личной жизни. Имеет небольшой и весьма скромный дом неподалеку от Карлштейна, однако большую часть времени проводит в пределах замка, надзирая за стражей, которая и так вымуштрована. Быть может, именно потому, что он за ней надзирает. Ухитряется сохранять мир между придворными рыцарями различного положения, не допуская излишне несдержанных попыток помериться родословными или достатком. Уважаем даже советниками и фон Люфтенхаймером. Политических убеждений как таковых не имеет, и, наверное, если однажды Рудольф велит полюбить антипапу вкупе с французским королем, тот лишь пожмет плечами. Знает Карлштейн от самого мелкого камешка в углу подвала до старой кровельной балки. Знает о деревянном дедуле, причем уже не один десяток лет.

Мориц Теодор фон Таубенхайм, в большей части и по образу мыслей уже богемец, пятьдесят девять лет. Обер-камергер. Родился в Богемии, рос в Богемии, женился в Богемии, служил в Карлштейне со дня окончания строительства. Помнит еще Карла. Не видит дальше своего носа, хотя надо заметить, что оный нос сует во всё. Ответственен за все, за что не ответственен фон Витте. Втайне сочувствует богемским смутьянам, не упускает случая напомнить Императору о «главной» половине его весьма разбавленной крови, упрекнуть в онемечивании. Чудной тип. К Конгрегации относится свысока, полагая преходящим явлением, что вкупе с симпатиями к заговорщикам и сектантам порою складывается в любопытнейшие сентенции, за которые кого-нибудь другого уже давно взяли бы в колодки. Однако совершенная несколько лет назад провокация показала, что дальше слов и помыслов дело не идет — отчасти из боязни, отчасти из преданности монарху. Тоже знает, где сейчас находится Фридрих. Знает наверняка, где находится кто угодно в Карлштейне; ну или может предполагать с изрядной долей вероятности — распорядок дня и ночи как прислуги, так и гостей тотчас постигает неведомым образом и навеки сохраняет в памяти. Знает о камне и «деде»-страже еще от их прежнего владельца.

Борживой из Свинаржа, богемец, сорок два года. Рыцарь. Ни кола ни двора, ни гроша за душой. До недавнего времени спорил за фаворитство с фон Люфтенхаймером, нося почетное именование «друг короля», хотя официального status’а советника так и не получил. Богемец не только по крови, но и по духу, порою чрезмерно, что в последние годы при дворе не приветствуется, особенно после истории с бывшей любовницей Императора. Борживоя, к слову, спровадили из Карлштейна прочь именно после этой самой истории; надо сказать, не выгнали в чем был, не лишили королевской милости и не обвинили в измене, однако в замке он с тех пор не появлялся. Занимает пост наместника в Ауэрбахе, где Рудольф подумывает со дня на день заменить его Рупрехтом фон Люфтенхаймером — как только уверится, что юный рыцарь достаточно опытен, и придумает, куда еще без последствий пристроить друга юности. Предшествующим поездке в Майнц поручением Адельхайды была проверка вменяемости оставшегося на отшибе господина рыцаря-наместника-советника, после каковой проверки Рудольф уже всерьез стал подумывать о том, не будет ли самым безопасным выходом пристроить чрезмерно инициативного приятеля на плаху. О тайнах Императора знает давно. Однако из всех вышеназванных единственный возбуждает меньше всех подозрений: даже при своих радикалистских заскоках вреда сюзерену нанести не способен. Разве что проболтался по глупости; это возможно.

Шестеро. Поскольку наследника включать в список подозреваемых не имеет смысла — пятеро, двое из которых в отсутствии.

Любопытно то, что императорский брат, курфюрст Бранденбургский, не в курсе бабкиных секретов. С самого раннего детства он кочевал по семьям родичей и политически выгодных знакомых, воспитываясь фактически вне семьи, и по достижении им взрослости Рудольф, оценив беглым взглядом то, что получилось, принял решение семейными тайнами с недружелюбно настроенным братцем не делиться. Пояснения, данные вчера Императором, лишь подтвердили то, что Адельхайда singulatim[72] и Конгрегация omnes[73] уже давно вывели сами: отношения с единокровным братом оставляют желать лучшего, и ярчайшим тому подтверждением является тот факт, что Иоганн Бранденбургский не был позван нарочитым приглашением на рыцарский турнир, который открывался в эти дни. Личного письма не было послано, однако оглашение того, что conflictus Gallici[74] произойдет неподалеку от Праги в дни после Рождества Пресвятой Девы Марии и до Дня архангела Михаила, было сделано многажды во всех концах Империи, и не услышать оного оглашения строптивый курфюрст никак не мог. Однако, как доносили верные люди, ехать в Прагу или Карлштейн тот не собирался, мало того — затеял какое-то мелкое празднество в собственном имении, словно бы подчеркивая крайнее равнодушие к планам своего брата и короля.

Турнир… Событие, еще не так давно кажущееся своевременным и необходимым, теперь пробуждало смятение. Когда всё только планировалось, во всплесках провинциальных мятежей наметилось некоторое затишье, народные возмущения поутихли, еретически настроенные смутьяны чуть сбавили активность, и празднество, которое должно было объединить рыцарство различных степеней знатности и титулованности вокруг имени Императора, выглядело как нечто логичное. Разумеется, и сама Адельхайда, и Сфорца (да и не только) знали, что наступивший штиль — явление не только временное, но еще и обманчивое: просто в последнее время благодаря паре талантливых агентов удавалось вовремя пресекать мятежи, утихомиривать не начавшиеся еще возмущения, хватать смутьянов до того, как об этом становилось всеобще известно. Но около месяца назад неведомо как обоих агентов раскрыли, и…

Сейчас, в обрамлении происходящих вокруг событий, этот съезд вооруженных бездельников вызывал двойственные чувства. С одной стороны, именно теперь необходимо показать это единение, пусть и не существующее воистину, единство низкого и высокого рыцарства, рыцарства германского и провинциального, от богемского до брабантского и даже миланского — если не врут агенты, два итальянских оборванца не поленились явиться и попытать счастья. Появление в пределах Империи столь отдаленных подданных как нельзя лучше проиллюстрирует авторитет Императора и создаст видимость цельности государства. О том, сколько сил положили упомянутые агенты на то, чтобы внедрить в головы тех двоих идею проделать такой путь ради возможности помахать оружием пред королевским взором, лучше не думать…

С другой же стороны, для люда попроще это сборище вполне могло выглядеть как пиршество в чумном городе. Убийства священников, полусумасшедшие проповедники, обличающие «немецкую церковь», пожары, снова убийства, казни и новые преступления — и вокруг всего этого праздничные ленты, музыка, торгаши и бродячие лицедеи, которым в такие дни традиционно даются чуть большие послабления в правилах, нежели обычно… Разумеется, подобный поворот мыслей предвиделся, и внимание «всем иным» изначально было уделено немалое.

Именно для ублажения простых крестьян, горожан и прочих вольных и были тщательно подобраны эти небольшие, но такие приятные мелочи досуга. И лоточники, и торговцы с повозок и передвижных прилавков были заранее оповещены о том, что обыкновенный в такие дни побор снижен вдвое, места для заезжих искусников и музыкантов были заранее выпрошены у местных гильдий с гарантией мира и спокойствия во все время турнирных дней. Городские власти, снабженные заверением в том, что все выгоды отходят в пражскую казну, расстарались на несколько разновидностей состязаний для беститульных вояк и просто обывателей, включая игры, набирающие все большую популярность в такие праздники, — нечто вроде «заплати два гроша, попади ножом в мишень с семи шагов и выиграй два талера». И, разумеется, самые большие усилия были положены на то, чтобы упорядочить непременное желание торговцев пивом перегрызть друг другу глотки за наиболее выгодные места…

Самой же Адельхайде предстоящее празднество тоже доставляло вполне определенные проблемы: остаток вчерашнего дня был потрачен на то, чтобы решить, как поступить в связи с начавшимся столь внезапно расследованием. Правила благопристойности требовали от нее присутствия на турнире, коли уж волею судеб она оказалась в Карлштейне, чей владелец и организатор всего этого бесчинства почтит своим вниманием созванных им господ рыцарей. Требовало ли текущее дело остаться в замке, где и как отзовется присоветованная ею провокация, было неведомо.

С одной стороны, именно в пределах замка и могло случиться что-то, что натолкнуло бы на нужную мысль или выдало бы нужного человека, — но только в том случае, если оный человек также не отправится на турнир, если «они» пожелают повторить попытку или совершить еще что-то подобное, дабы убедиться в верности оглашенной информации касательно похищенной карты. С другой же стороны, если Рудольф прав и среди его приближенных в самом деле имеется двурушник, то события могут развернуться именно там, подле Праги, где упомянутые приближенные и будут присутствовать. Однако же — далеко не в полном составе: в Карлштейне остается дрессировщик королевских стражей фон Витте, и на поверку из всех подозреваемых подле Императора будут находиться лишь Рупрехт фон Люфтенхаймер и временно освобожденный от обязанностей в честь празднества обер-камергер фон Таубенхайм.

Но, вопреки всем выкладкам и рассуждениям, ни с кем из них напрямую дело могло быть и вовсе не связано. Способов узнать об организации безопасности сокровищницы оставалось множество — от ненамеренной выдачи сведений кем-то из этой шестерки до банальной случайности, каковых в истории человечества бывало множество. Включая, коли уж подтвердился факт участия личностей со способностями, и методы не вполне заурядные.

Решение все же ехать на турнир было принято уже почти ночью, и принято под давлением обстоятельств и единственного аргумента: там будет Император. Поскольку лишь он один, причем спустя две недели, и упомянул о том, что покушение на сокровищницу прошло успешно, неведомые противники вполне могут теперь следить именно за ним и его действиями, надеясь разобраться в происходящем.

Бессонница, одолевшая Адельхайду в эту ночь, не прошла бесследно, и утром Лотта, колдуя над ее лицом с видом недовольным и порицающим, то тяжело вздыхала, то раздраженно морщилась. На вопросительный взгляд помощница ответила взором еще более строгим, пояснив многозначительно:

— Не пора ли на покой?

— Боже, ты снова за свое, — вздохнула она, глядя в зеркало на издевательски явные круги под глазами, и Лотта настойчиво выговорила:

— В тридцать четыре года нормальные женщины…

— Значит, я ненормальная, — оборвала Адельхайда, — и ты, к слову, тоже, если уж до сей поры толчешься возле меня.

— Потому что ты без меня пропадешь, — убежденно ответила помощница, отступивши, и, окинув ее лицо придирчивым взглядом иконописца, поджала губы. — Ужас.

— Спасибо, — покривилась Адельхайда, повалив зеркало отражением вниз. — Очень приятно иметь такую поддержку.

— Кстати, сколько еще принц будет пребывать у Хауэра? — поинтересовалась Лотта, снова поставив зеркало в прежнее положение; Адельхайда нахмурилась:

— Это совсем не «кстати». Что у тебя на уме?

— Император выпросил у Сфорцы майстера Гессе, стало быть, и он там… Я вдруг подумала: после знакомства с наследником — интересно, пригласят ли его в Карлштейн? Ты здесь, как я понимаю, задерживаешься…

— И что?

— Мне казалось, тебе есть о чем с ним поговорить…

Страницы: «« ... 678910111213 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Маленькие кустики земляники относятся к самым любимым и часто сажаемым ягодам нашего сада, они непри...
В данной брошюре мы постарались собрать самое основное из огромного опыта репродукции большого колич...
Степан Иванович Шешуков известен среди литературоведов и широкого круга читателей книгой «Александр ...
Такие явления, как телепатия, ясновидение и предсказание будущего, долгое время не вызывали доверия....
Ни у кого не вызывает сомнений, что свежие фрукты и овощи – это вкусно и полезно, поэтому многие стр...
Известно ли вам, сколько великолепных блюд можно приготовить из овощей, ягод и фруктов, выращенных н...