Мир, где приносят в жертву планеты Вавикин Виталий
– Чего только не сделаешь ради фильма, – вздохнула Мэри, думая о ночи, которую провела с Феликсом Джуд, когда у того была депрессия. «Вечная депрессия», – отметила Мэри.
Ночь перед поездкой в тюрьму она провела с Алексом. Близости не было. Они просто гуляли по ночному городу и болтали, вспоминая прошлое. Даже когда у них был роман, разговоры никогда не были такими долгими.
– Знаешь, – сказала Мэри, когда рассвет прорезал хмурое, обещавшее дождь небо, – было бы неплохо, если во время Переселения мы оказались бы на одном корабле.
– Да. Я тоже так думаю, – согласился Алекс, словно в их отношениях действительно что-то изменилось. Вот только что?
Мэри не знала, относится он к ней как бывшей любовнице или как к бывшему другу. Не знала, как и сама относится к нему. У нее мелькнула мысль, что было бы неплохо поцеловать его и проверить, какими будут чувства, но Феликс запретил им любую близость, объясняя, что это нарушит связь их героев, сломает фильм. А фильм сейчас был главным.
По дороге к побережью, пользуясь тем, что машина была достаточно комфортной, а за рулем сидел Феликс, Мэри спала. Ей снился фильм, где она играла саму себя, а у Алекса был двойник, и режиссер, которым был, конечно же, Феликс, ругался на чем свет стоит, потому что не мог отличить оригинального Алекса от его двойника.
– Расскажи мне, что тебе снилось, – попросил Феликс, когда они забрались в тесный, пропахший морской солью батискаф. – Ты так мило улыбалась во сне, что я едва не влюбился.
– Мне снился фильм, – сказала Мэри, решив не вдаваться в подробности.
– Наш фильм? – спросил Феликс.
– Наш.
– Значит, это был хороший сон, – кивнул Феликс и уставился за окно батискафа, показывая, что другие подробности ему неинтересны.
Мэри это устроило. Вот если бы еще избежать встречи с бывшим мужем! Она понимала, что это непременно случится, но продолжала надеяться вплоть до момента, пока не вошла в комнату для свиданий, где ее ждал Януш Гаевски. «Не меня, нет, – сказала себе Мэри, пытаясь успокоиться. – Он ждет видео и фотографии своей дочери».
– А это еще кто такой, черт возьми? – хрипло спросил бывший боксер, уставившись на Феликса, затем медленно перевел взгляд на жену. – Только не говори, что этот манекен заменяет моей дочери отца.
– Этот манекен снимает фильм со мной в главной роли, благодаря чему я могу платить налоги и содержать дом, чтобы твоей дочери было где жить, – сказала Мэри, заставляя себя не злиться, не паниковать.
– Так значит, ты режиссер? – бывший чемпион снова уставился на Феликса, дождался, когда тот кивнет. – И какого черта режиссер приперся сюда?
– Он хочет услышать твою историю, – сказала за Феликса Мэри. – Хочет проникнуться духом этого места.
– Это правда? – спросил Януш Гаевски, продолжая сверлить Феликса взглядом.
– Ну да, – смутился Феликс. – А еще мы принесли фотографии твоей дочери и… – Феликс запнулся, увидев, как вздулись мышцы на руках боксера, спешно покосился на наручники, которыми был прикован боксер к железному столу.
– Просто сделай то, о чем мы тебя просим, – тихо сказала Мэри мужу.
– Почему?
– Потому что только так я покажу тебе фотографии твоей дочери и, может быть, разрешу один сеанс видеосвязи. – Мэри помолчала и добавила, что девочка еще помнит его.
Феликс видел – пальцы бывшего чемпиона сжались в кулак, костяшки побелили. Но взгляд остался твердым, прямым. Ни истерики, ни паники – полный контроль над эмоциями. Феликс представил ринг, зрительный зал и последний раунд чемпионского боя. Три минуты до победы. Три минуты до поражения. Всего лишь три минуты. Ни прошлого, ни будущего. Толпа ревет, почувствовав кровь, но для боксеров все звуки стихли. Лишь гонг, сигнализирующий о начале конца. Три минуты. Всего лишь три…
23
Сны. Скомканные, рваные. Это не отдых для разума и тела, это всплески прошлого, россыпи чужих историй. После визита в подводную тюрьму «153-А» Феликс видел много подобных снов. Снов о боксерских поединках; супружеской постели семьи Гаевски; их дочери, с которой Мэри обещала мужу устроить видеосвязь, когда они были в подводной тюрьме, но так и не сдержала слова. Дочь бывшего чемпиона; девушка по имени Черити, бывшая мужчиной; поцелуи боксера и Черити; его кулак, который разбивает ее лицо – бьет снова и снова, пока не ломаются кости на его пальцах, на лице Черити; судебный процесс; подводная тюрьма – океан окружает бывшего чемпиона, сжимает его со всех сторон, и выхода нет… И все эти лохмотья снов сплетены между собой, словно Феликс сразу в каждом из них и в то же время нигде. Остается лишь просыпаться утром и идти на съемочную площадку с чувством, что не спал всю ночь. Орать на актеров, умолять актеров, любить актеров и ненавидеть актеров…
Если бы можно было показать им свои сны! Если бы показать им хоть толику того, что приходит долгими бессонными ночами, сплетенными из рваных кошмаров. И нервы напряжены до предела. И так пока не закончатся съемки. Потом ждать премьеры, нервничать, сгрызать до мяса ногти, просить у Келлера «Северное сияние» – все больше и больше. И уже в зале, слыша, как стихает шепот зрителей, когда начинается фильм, вдруг успокоиться – все, больше от него ничего не зависит. Вот критики, вот друзья, вот актеры.
Феликс закрыл глаза и откинулся на спинку своего кресла. Мишель Ренни, сидевшая недалеко от Феликса, услышала его тихий храп и, тронув Келлера за руку, показала на друга.
– Думаю, он просмотрел этот фильм уже тысячи раз, прежде чем создал конечный вариант, – сказал Келлер. – Так что, поверь, он знает его наизусть. Пусть спит.
Мишель кивнула, но храп Феликса вначале раздражал. Потом фильм захватил. Странный фильм, но в нем что-то было. Что-то… «Настоящее», – вдруг поняла Мишель, недоверчиво разглядывая всплески сюрреалистических образов на экране и понимая, что Феликс смог запихнуть в калейдоскоп фантазий нечто реальное, простое, почти примитивное – чувства, эмоции, взгляды…
Келлер и Джуд закурили, но Мишель не заметила этого. Ее поглотил фильм, распавшийся на отдельные сцены, сила которых нарастала, словно снежный ком. По крайней мере, так казалось Мишель. На середине фильма она уже не сомневалась в гениальности Феликса Денсмора и актеров, подобранных им на главные роли, даже в гениальности музыканта, создавшего для фильма все эти странные, такие же сюрреалистичные, как и большинство сцен, мелодии. И храп Феликса уже не казался таким неуместным – это было частью гротескного мира, созданного на экране.
Ближе к концу фильма Мишель была вся там – внутри этих россыпей слов и эмоций. Они захватывали, возбуждали, заставляли вздрагивать, улыбаться и плакать. Особенно плакать. Мишель не поняла, как на глазах навернулись слезы, когда ближе к концу увидела сцену, где абсорбер в подводной тюрьме разговаривает со своей женой, подавшей на развод, умоляя ее разрешить ему видеосвязь с дочерью. Мишель знала, что в фильме будет эта сцена, которую Феликс украл у жизни, когда посещал с Мэри Свон бывшего боксера Януша Гаевски в подводной тюрьме – ей рассказывал об этом Келлер. Но фильм заставил ее забыть об этом. Лишь после, когда на экране появились титры, Мишель вспомнила о бывшем чемпионе, все еще любящем дочь. Конечно, где-то здесь был и настоящий абсорбер – Абидеми Бэрнар, суд которого затягивался, но неизбежно вел в подводную тюрьму. И у Абидеми тоже были дети. Но Мишель почему-то думала только о бывшем боксере. Особенно думала о несдержанном обещании Мэри Свон устроить ему видеосвязь с дочерью. Словно у них впереди еще целая жизнь!
– Ты должен поговорить с ней, – шепнула Мишель Келлеру.
– С кем? – растерялся он.
– С Мэри Свон. Она ведь твоя подруга.
– И что?
– Убеди ее разрешить бывшему мужу последний раз встретиться с дочерью.
– В последний? – переспросил Келлер, не замечая, что побелел – тело отреагировало раньше, чем мысли. – Что значит, в последний?
Мишель помрачнела и, закусив губу, опустила голову. Келлер долго смотрел на нее, ожидая ответа, но ответа не было.
– Мне нужно идти, – сказала Мишель, поднялась на ноги и стала пробираться к выходу из кинотеатра, отказываясь тем самым от устроенной Феликсом вечеринки, которая должна была состояться после премьеры.
– Что это с ней? – спросила Келлера Джуд, наблюдая, как Мишель уплывает от них, смешиваясь с людским потоком.
– Думаю, скоро начнется Великое переселение, – тихо сказал Келлер.
– Что начнется? – Джуд расслышала его, но все равно решила переспросить, чувствуя, как мир сжимается, а кровь отливает от лица. – Но я думала… Говорили же… Я считала, у нас есть еще пара лет на этой земле, – наконец сказала она, не зная, что именно подразумевает под словом «у нас». У нее и Келлера? У всего человечества?
Где-то далеко, совершенно в другом мире суеты, следовавшей за премьерой фильма, проснулся Феликс Денсмор. Джуд слышала его голос и как его поздравляют знакомые критики. Кажется, кто-то поздравлял и ее, но она сейчас не могла думать об этом. Главным было держаться рядом с Келлером – идти за руку с тем, кто так же взволнован. Джуд попыталась в действительности найти руку Келлера, но толпа разделила их, подхватила и, казалось, ликуя, понесла на руках к выходу в конференц-зал. Джуд не сопротивлялась. Никто не сопротивлялся.
На конференции Феликс держался так, словно снял не свой первый фильм-шедевр, а как минимум пятый. Казалось, он все это уже видел – овации, восхищение. «Неужели не найдется таких, кто станет критиковать фильм?» – подумала Джуд, пытаясь отыскать в толпе недовольные лица. «Они просто обязаны быть. Ничего личного. Просто работа. Кто-то хвалит, кто-то ругает…» Джуд улыбнулась, когда после бесконечных восхищений появился первый вопрос с подвохом. За ним последовал еще один. И еще. Феликс встретил их с уверенностью и без сомнений, без замешательств. Но начало было положено. «Это хорошо, – думала Джуд. – Очень хорошо. Это напоминает жизнь».
По дороге на вечеринку окрыленный успехом Феликс уже начал говорить о второй части своего фильма, вспоровшего брюхо застоявшегося кинематографа. И никто сейчас не сомневался, что ему это под силу. Он был кладезем идей, сгустком гениальности.
– Или же пошлем абсорбера к черту и снимем фильм о боксере! – говорил Феликс, бросая многозначительный взгляд на Мэри Свон. – Жизнь, помните? Нам нужна жизнь, реальность… Но!
Он выдержал театральную паузу. Губы его округлились. Взгляд стал туманным. Было непонятно, то ли в нем пропадает талант актера, то ли гениальный режиссер готовится к очередному эпилептическому припадку, воспаляя воображение, заставляя работать.
– Боксер и Черити. – Феликс снова уставился на Мэри Свон, буквально сиявшую в лучах славы. – Ту девушку, которая была мальчиком, ведь звали Черити, верно? – он увидел, как Мэри кивнула. – Прости, но нам придется послать любовницу твоего мужа к черту! – Феликс рассмеялся, и Мэри Свон рассмеялась вместе с ним. – Усложним боксеру задачу разобраться с реальностью. Превратим его любовницу в ваха. Представьте мир, где эти твари могут принять наш облик? А? Как вам? Конечно, многое еще придется додумать и доработать, но база, считайте, уже есть…
Сейчас, казалось, люди вокруг Феликса готовы были принять любой бред, любое безумие, сказанное им. Сейчас он был богом. Особенно для актеров. Он подарил им долгожданную славу. Келлер вспомнил просьбу Мишель Ренни поговорить с Мэри, попросить ее разрешить бывшему мужу в последний раз увидеться с дочерью. Мужу, которого Феликс сейчас превращает в шута. Превращает в карнавал весь мир. И люди вокруг смеются и хлопают в ладоши. Крошечные звезды, вспыхнувшие слишком ярко. И благодарности их нет конца. Предложи Феликс им сейчас скинуть одежду и заняться любовью прямо в этом необъятном лимузине, никто, наверное, не сказал бы нет. Он их бог. Он их гуру.
Он высмеивает бывшего боксера, мечтающего просто увидеть свою дочь, поговорить с ней, и все одобряют его. Даже Мэри, гордящаяся тем, что обманула мужа, пообещав в обмен за историю о Черити, поведанную им Феликсу, устроить видеосвязь с дочерью – Феликс убедил ее, что этим нужно гордиться. Этот улыбчивый Феликс. Он смотрит на всех свысока, разбрызгивает шампанское и продолжает ликовать, воображая, что успех его второго фильма будет больше, чем первого. И плевать ему на то, что Абидеми в тюрьме. Плевать на любовь боксера к своей дочери. Он говорит, что снимает жизнь, но ничего не знает о жизни, не любит жизнь, не принимает жизнь, ее чувства, ее мгновения, ее простоту…
– Ну, что скажешь, Йона? – спросил Феликс, повернувшись к Келлеру. – Хватит у тебя твоего «Северного сияния», чтобы мы сделали еще один шедевр?
– Скажу, что ты придурок, Феликс, – вывалил свои мысли и чувства Келлер, представляя, как по коридору кинотеатра, проталкиваясь сквозь толпу, уходит Мишель Ренни. Он не знал, почему думает о ней, чувствуя, как Джуд сжимает его руку. Думает, не видя лица Мишель. Лица нет. Он не может вспомнить его. Она – это просто спина человека, который уходит из кинотеатра, а на экране ползет список актеров, играет ставшая знаменитой мелодия саундрека, написанная Келлером для фильма. – Ты просто придурок, Феликс, – повторил Келлер. – Мы все просто придурки.
На мгновение все стихли, затем неожиданно громыхнул смех Феликса. И все тоже стали смеяться. Даже Келлер.
24
Успех фильма Феликса Денсмора вызывал интерес и к реальным людям, чьи судьбы легли в основу сюжета. Репортеров было так много, что Субира Боне всерьез начинала подумывать о том, чтобы сменить не только место работы, но и город, где живет, – сбежать, затеряться, убраться подальше от этого позора. Особо унизительной для Субиры оказалась встреча с женой Абидеми, которая пришла к ней на работу и спрашивала, в то время как журналисты делали записи и щелкали фотоаппаратами, каково это – уничтожить семью?
– Он стер мне память, – сказала Субира.
– Он хотел бросить тебя! – закричала Нкиру Бэрнар. – Он не знал, как избавиться от тебя! Ты не оставляла его в покое. Это ты вынудила его стереть тебе память! Ты! Ты!
И даже газеты встали на сторону убитой горем преданной жены, готовой простить мужу все на свете. Потом было телевизионное шоу, где под охраной присутствовал арестованный Абидеми Бэрнар и его семья. Дети плакали и обнимали отца, и, казалось, весь зал в студии и все зрители перед экранами сейчас заплачут вместе с ними. После этого – шоу, куда Субира отказалась прийти, но режиссеры смогли достать записи показаний, которые она давала, причем выбрав те, где на ее лице было больше всего ненависти, презрения. Субиру стали узнавать на улице.
– Ты чудовище! – сказала однажды пожилая женщина.
Это был первый и последний раз, когда Субира попыталась что-то объяснить постороннему человеку – после лишь уходила. Но уходить приходилось все чаще. Мать – и та позвонила ей и велела прекратить этот позор.
– Но ведь он почти что изнасиловал меня! – застонала в бессилии Субира. – Все они. Я считала их друзьями, а они… Они снимали фильм…
– Какой к черту фильм? – спросила мать. – О каком, мать твою, фильме ты вообще говоришь?! – заорала она в трубку. – Ты хоть понимаешь, что сейчас каждый второй житель этой гребанной планеты ненавидит тебя? – голос ее сорвался, но Субира уже не заметила этого. Упав на колени, она тихо плакала, зажимая руками рот, чтобы мать не услышала этого, чтобы никто не услышал этого.
Она ушла с работы, съехала с квартиры, спряталась в дешевом отеле, тратя накопленные деньги и боясь выходить на улицу, заказывая еду в номер. Не включать телевизор, не читать газет, не встречаться с людьми, не жить, не дышать…
Безим Фрашери появился на пороге номера убогого отеля, где жила Субира, когда она в серьез начинала думать о том, что жизнь уже никогда не станет прежней, что все закончится очень скоро. Закончится для нее. Мир продолжит свой бег. Суд закончится. И если Абидеми отправят в тюрьму, то толпа никогда не простит ей этого. Конечно, пройдет лет пять и все забудется, но как прожить эти пять лет? Как вообще жить после того, как закончится суд? Как спать, когда видишь кошмары, как безумная толпа врывается в твой дом и разрывает тебя на части?
– Что вам нужно? – устало спросила Субира, открыв Безиму Фрашери дверь. Нет, она бы никогда не впустила его, но он представился курьером из забегаловки, где Субира заказывала еду. Когда она открыла ему, то в руках Фрашери действительно держал пакет с едой, полученный от курьера. Но костюм его буквально пах миром, которому не было места в этом отеле-клоповнике. – Кто вы? – спросила Субира.
Фрашери представился, сказал, что финансировал фильм, в основе которого лежит история ее любовника. Субира попыталась захлопнуть дверь. Безим Фрашери предусмотрительно шагнул назад, чтобы дверь не ударила ему по лицу.
– Я не хотел напугать вас, – сказал он примирительно, зная, что Субира слышит его, потому что двери в этом клоповнике были чуть толще картона.
– Пошел к черту! – крикнула Субира.
– Вы собираетесь скрываться от мира вечно?
– Суд закончится, и все забудется.
– Не забудется. Я обещаю, что не забудется. Благодаря вам Абидеми Бэрнар стал мучеником. Благодаря вам мой фильм ассоциируется у людей с ним. Поэтому мы не можем бросить его. Понимаете?
– Мне плевать!
– Наши адвокаты могут выдвинуть встречное обвинение. Никто не сможет подтвердить, что вы сами не просили Абидеми стереть вам воспоминания. У вас не было денег, и он пожалел вас. А вы воспользовались его добротой и решили заработать денег на судебном процессе.
– Это неправда!
– Вас ненавидит весь мир. Как думаете, на чьей стороне будут присяжные?
– Убирайтесь к черту! – заверещала Субира, срывая голос.
– Хорошо. – Безим Фрашери поставил на пол пакеты с едой. – Я оставляю на пороге ваш ужин и свою визитную карточку. Если передумаете, то позвоните…
Субира не позвонила, даже когда ей пришла повестка в суд – встречное обвинение, обещанное Фрашери, а вечером, под окнами отеля, где она жила, собралась толпа возмущенных людей, обвинявших ее во всех смертных грехах. Ближе к утру Субира переехала в другой отель, но ее нашли и там. Она не знала, было это частью обещанного давления адвокатов Фрашери – они могли следить за ней и сообщать людям о каждом новом убежище – или просто случайность, но это было уже и неважно. Все уже было неважно. Жизнь сломалась, закончилась. Субира жила только для того, чтобы дотянуть до суда, когда насильника ее разума отправят в тюрьму – все остальное не имело значения.
Но настоящего суда так и не состоялось. Лишь какая-то пародия, где Субира была представлена Иудой. За ней не послали машину, заставив добираться в центр города на общественном транспорте, где каждый, казалось, знал ее в лицо. Только возле здания суда полиция окружила Субиру, защищая от гудящей негодованием толпы. Она не смотрела им в глаза – шла опустив голову, не думая о том, что будет после суда, не строя планов, словно уже была мертва, словно Абидеми забрал у нее не два часа воспоминаний, а всю жизнь, оставив лишь гнев и желчь мести.
Судья, облаченный в черную мантию, был мрачен и долго призывал всех к спокойствию. Через ряд от Субиры сидели жена Абидеми и его дети. В качестве свидетелей защитой были вызваны Джуд Левенталь, Феликс Денсмор и Йона Келлер. Субира слушала их показания и не могла уличить во лжи – вопросы строились так, что она действительно выглядела чудовищем, которому помог абсорбер, а она решила заработать на его имени денег. Никто ничего не знал, никто ничего не видел. Были только Абидеми Бэрнар и Субира Боне. Лицом к лицу. Ее показания против его. Да еще слова Феликса Денсмора, поклявшегося на Библии, что Субира сама призналась ему, что хочет забыть о разговоре с Абидеми. О разговоре, которого никто не слышал, кроме Абидеми, но большинство заявили, что абсорбер просто хотел рассказать любовнице о своей семье. После все видели, как Феликс успокаивает Субиру… И самым страшным для Субиры было то, что она и сама не знала, что произошло на той вечеринке в действительности.
– Они врут! – могла лишь кричать она, вызывая негодование судьи и обещание вывести ее из зала. – Они все врут! Врут! Врут! Я не могла сама попросить этого мутанта стереть мне воспоминания.
Услышав слово «мутант» собравшиеся люди загудели.
– Ну все, хватит с меня этого балагана, – потерял терпение судья.
Присяжные совещались меньше часа. Абидеми признали виновным в незаконном оказании услуг абсорбера и лишили пожизненно лицензии. Остальные обвинения с него были сняты. Его освободили, и под вспышки фоторепортеров он покинул здание суда вместе с женой и детьми.
– Я же говорил, что все будет хорошо, – сказал Феликс Денсмор, окидывая многозначительным взглядом Йону Келлера и Джуд Левенталь. – Жизнь – она ведь как качели – как бы сильно ты их ни толкнул, они все равно остановятся где-то посередине.
25
Слухи. Мрачные и пессимистичные. Они начали появляться, когда объединенное правительство Земли объявило о начале Великого переселения. Обещанные два десятка лет на подготовку сократились до восьми. Председатель правительства выступил по всем эфирным каналам и сообщил, что неверные сроки были названы специально, чтобы не создавать беспокойство и смуту, которые социологи прогнозировали в последние годы подготовки к переселению. Конечно, в словах этих была логика, но как только первый корабль с переселенцами покинул орбиту Земли, тут же пошли слухи о том, что никакого Переселения в действительности не существует, как не существует и пригодной для жизни планеты, а Переселение – это лишь хитрость правительства, чтобы решить проблему перенаселения. Но слухи эти ходили в основном в кругах тех, кто должен был остаться. Переселенцы верили в обратное.
– Скажи мне, что все это – просто разыгравшаяся фантазия напуганных людей, – попросил Келлер Мишель Ренни.
– Все это – просто разыгравшиеся фантазии напуганных людей, – сказала она.
Келлер долго смотрел ей в глаза, но взгляд ее был прямым и твердым. Она либо была хорошим лжецом, либо все эти страхи и слухи действительно были паникой и чувством тревоги, о которых говорили социологи.
– А подводные тюрьмы? – вспомнил Келлер мужа Мэри Свон. – Что будет с ними?
– Они останутся.
– И их не затопят?
– Нет.
– Но ведь там много заключенных. Что будет, когда они выйдут на свободу? Что будет с теми, кто останется на Земле? Как им справиться с преступностью?
– Ты что-нибудь слышал о проекте «Моисей»?
– Только слухи.
– И о чем говорят твои слухи?
– Правительство людей заключило договор не то с вахами, не то с атараксиками, которые взялись поддержать контроль в подводных тюрьмах после того, как начнется Великое переселение.
– И что думаешь об этом ты сам?
– Думаю, что вахам нет дела до подводных тюрем, а вот атараксики с удовольствием устроили бы там свой очередной эксперимент, как это уже происходит на Земле с городами, накрытыми колпаками времени… – Келлер замолчал, увидев мелькнувшую улыбку на губах Мишель. – Я неправ?
– Как и большинство слухов, – теперь уже Мишель не стала прятать улыбку. – В действительности вахи взялись построить несколько крупных подводных городов, куда можно будет переселить отбывших положенный срок заключенных. У них будет свое общество, свой мир. Когда последний преступник покинет подводную тюрьму, над новыми подводными городами будет установлен купол времени. Атараксики проследят, чтобы у заключенных сменилось не менее пяти-семи поколений. Затем купола будут сняты и люди смогут вернуться на поверхность.
– А что будет с опустевшими тюрьмами? Их затопят, верно?
– Думаю, к тому времени они уже и сами дадут течь, став непригодными для использования.
– Выходит, слухи отчасти верны?
– Я рассказала тебе все как есть, а ты по-прежнему не доверяешь мне, ища подвох? – Мишель пытливо заглядывала ему в глаза. – Или же ты просто ищешь причины убедить себя не оставаться? Если так, то почему бы тебе не прислушаться к тому, что говорят о Переселении? Там, кажется, слухов еще больше.
– Я не там. Я здесь.
– А мне кажется, что ты все еще там. С Феликсом, Джуд… Но прошу тебя, поверь мне – нет никакого заговора. Только факт. Кто-то останется здесь, кто-то начнет новую жизнь на планете, найденной для нас атараксиками. И это самое страшное из того, что сейчас происходит.
26
День был жарким и душным, впрочем, как и остальные дни вечного лета на этой усталой, измученной людьми планете. Построенные по технологии вахов лифты поднимали тяжелые кабины с грузами и людьми на орбиту Земли, где их ждали громадные корабли, которые должны были унести их к новой жизни, перечеркнув все, что было прежде. Джуд не знала, почему приходит в эти «звездные гавани», как их прозвали люди, – стоит и смотрит, как нагруженные лифты, скользя по сверхпрочным нитям, поднимаются в небо, скрываясь за кучевыми облаками молочного цвета, обещавшими дождь. Вечный дождь.
– Все еще думаешь о Келлере? – спросил Феликс Денсмор Джуд, когда до дня их отлета оставалось чуть меньше месяца.
– Я думаю обо всем, что придется оставить здесь, – честно сказала она, прикуривая очередную сигарету.
Последнее время она вообще очень много курила. Особенно когда была здесь, в этой «звездной гавани», наблюдая за покидавшими Землю людьми и чувствуя, как с каждым новым лифтом, поднявшимся на орбиту, приближается ее очередь стать следующей в этом длинном списке. Нет, ее не страшили слухи о том, что корабли летят в никуда и так правительство решает проблему перенаселения, – Джуд не верила в заговоры. Просто покидать дом, город, планету, где прожила всю свою жизнь, было как-то… Как-то… Больно, что ли? Словно готовиться к ампутации, понимая, что это неизбежно, но не желая терять свою конечность.
– Если все дело в Келлере, то Абидеми Бэрнар еще на планете. Думаю, он не откажется стереть тебе пару ненужных воспоминаний, – осторожно, но настойчиво предложил Феликс Денсмор.
– Да пошел ты к черту со своим Келлером! – вспылила Джуд, но тут же сникла и тихо сказала, что не хочет ничего забывать. – Ничего, понимаешь? Ни Келлера, ни кого-либо другого, – она повернулась, заглядывая Феликсу в глаза. – Даже тебя. Пусть все будет как есть.
– Даже меня? – Феликс помрачнел.
Джуд знала, что обидела его, но сейчас она хотела этого – пусть он уйдет, пусть оставит ее в покое. Ведь, в конечном счете, она все равно останется с ним, все равно улетит отсюда. А Келлер… Этот чертов Келлер… Его нет рядом… Она не знает, где он сейчас… Джуд криво ухмыльнулась. Нет. Она знает, где он – там же, где и Мишель Ренни. Забавно, как поворачивается жизнь. Вот он никому ненужный сын садовника, выучившийся музыке благодаря дружбе с Феликсом, а вот он уже один из элиты, которая останется на этой планете, получив в наследство целую культуру, эпоху, мир. Как много здесь еще будет музыкантов кроме него? Учитывая, что фильм Феликса Денсмора, где Келлер выступал композитором, имел ошеломляющий успех, конкурентов у Келлера на звание лучшего музыканта планеты, после того как закончится Великое переселение, будет немного. Да и женщина, с которой он живет, Мишель Ренни, не станет последним человеком планеты. Политик и ученый, она и сейчас занимает высокий пост, а после… После как минимум войдет в состав нового правительства. «Куда уж жалкой актрисе, как я, гнаться за ней?» – хмуро подумала Джуд, но тут же заставила себя улыбнуться. Улыбнуться просто так, потому что иногда, если не улыбаться, можно запросто вместо этого расплакаться.
Теперь закурить еще одну сигарету и смотреть в хмурое, дождливое небо, брюхо которого вспарывают уходящие на орбиту кабины лифтов. И шло бы все остальное к черту.
27
Мэри Свон не знала, как Келлеру удалось добиться разрешения, чтобы ее несовершеннолетняя дочь посетила подводную тюрьму и встретилась с отцом. Не знала она, и как ему удалось убедить ее разрешить эту встречу. «Наверное, – думала Мэри Свон, – в первом случае уладить юридические детали ему помогла Мишель Ренни, а во втором… Во втором, наверное, я сама где-то в глубине души считала, что отец имеет право в последний раз увидеть своего ребенка. Тем более что бывший чемпион по боксу никогда не был плохим отцом. Скорее наоборот. Возможно, плохим мужем, но не отцом… Нет». Именно так Мэри и сказала Алексу Донову, настроенному категорически против этой встречи. Он не ревновал – иногда Мэри вообще казалось, что актеры не способны на ревность; испытывать чувство собственности – да, но не ревность – Алекс лишь заботился о своем ребенке, которого Мэри носила сейчас под сердцем. И это не было случайностью, как в ситуации с беременностью от Януша Гаевски. Мэри и Алекс просто решили, что так будет лучше. Сейчас они так же сидели и обсуждали предстоящую встречу дочери Мэри с отцом: спокойно, трезво.
– Но и отправить одну ее я не могу, – сказала Мэри.
– Я могу отвести ее, – сказал Алекс.
– Ты? – Мэри сдержала ухмылку, затем решительно качнула головой. – Боюсь, мой бывший расценит это как пощечину, – она снова качнула головой. – Нет. Только не ты.
– Тогда пусть это будет Келлер, – предложил Алекс. – Твоя дочь знает его, он наш друг, к тому же именно Келлер уговорил тебя на это…
Мэри долго молчала, пытаясь рассмотреть другие варианты, но других вариантов не было. Если только попросить Феликса, с которым Януш Гаевски был уже знаком, но Феликс, скорее всего, пошлет их к черту, да и Януш, мягко говоря, невзлюбил его с первого взгляда. Так что оставался только Келлер.
Они позвонили ему спустя час. Он согласился сразу, даже не дослушав все «за» и «против», которые пыталась озвучить ему Мэри. Этот странный, совершенно непонятный Келлер.
На следующее утро, в доках, наблюдая, как он и дочь забираются в батискаф, Мэри думала, что когда-нибудь обязательно спросит Джуд Левенталь, что она нашла особенного в этом третьесортном музыканте. Мэри подумала, что было бы неплохо позвонить ей и сказать, что он сейчас здесь, рядом. Может быть, пригласить ее в гости и посмотреть на них с Келлером со стороны. В конце концов, ведь это, может быть, их последняя встреча – Джуд улетает, Келлер остается. Все. Финиш. Дорога закончилась, теперь у каждого свой путь.
– Не думаю, что это хорошая идея, – сказал Алекс.
– Почему? – спросила Мэри, глядя на водную гладь, где еще пару минут назад поплавком возвышался батискаф.
– Пусть разбираются сами, – Алекс обнял Мэри за плечи.
До дня отбытия с планеты оставалось чуть меньше недели, и Мэри думала о том, какие вещи следует взять с собой на гигантский корабль, который, судя по фильмам, был больше похож на оживленный город. Не хватало лишь машин. В остальном это был идеальный мир. Но фильмы врут – кому как не актеру знать об этом?! Атараксики обещали, что генератор времени превратит перелет через половину Галактики в десяток лет, и Мэри безрадостно представляла, как проходит детство ее детей на борту корабля. Серое, безрадостно детство.
– Думаю, за это время мы успеем снять пару фильмов, – заверил ее Феликс в день Великого переселения, но Мэри не особенно верила ему. Не он ли обещал им звездную карьеру, когда они еще учились вместе? Не он ли вынашивал так много замыслов, чтобы потом забыть о них, назвать неудачными.
– Но тем не менее именно он прославил нас, – напомнил Алекс, когда гигантский лифт поднимал их на орбиту Земли.
– Боюсь, вся наша слава осталась внизу, в прошлом, – сказала Мэри, безрадостно наблюдая, как лифт приближается к застывшему в ожидании кораблю-городу.
Десять лет. Им придется ждать десять лет, чтобы снова вступить на землю, подставить лицо лучам солнца, почувствовать свежий ветер, увидеть голубое небо… Мэри расплакалась и, когда Джуд обняла ее, уткнулась ей в плечо, не заметив, кто ее обнимает – все было неважно. И будущее замерло, словно марево в жаркий день на уходящей за горизонт дороге, оставшейся на Земле, в прошлом. Закат, рассвет, дожди, ветра…
Мэри удалось успокоиться лишь три дня спустя, когда ведущий новостного канала объявил, что их корабль покинул Солнечную систему. Боль потери не стихла, нет, лишь появилось чувство безысходности, необратимости, неизбежности. Теперь можно было либо принять жизнь и идти дальше, либо вечно скорбеть о былом.