Сказки старой Англии (сборник) Киплинг Редьярд
Сэр Хьюон в прошлом был человеком, и поэтому был готов со мной согласиться, но леди Эсклермонд, покровительница матерей, переубедила его.
«Мы тебе очень благодарны, — сказал сэр Хьюон, — но считаем, что сейчас ты с мальчиком проводишь слишком много времени на своих холмах».
«Хоть вы меня и упрекнули, — ответил я, — я даю вам последнюю попытку передумать». Ведь я терпеть не мог, когда с меня требовали отчёта в том, что я делаю на собственных холмах. Если бы я не любил мальчика так сильно, я не стал бы даже слушать их попрёки.
«Нет-нет! — сказала леди Эсклермонд. — Когда он бывает со мной, с ним почему-то ничего подобного не происходит. Это целиком твоя вина».
«Раз вы так решили, — воскликнул я, — слушайте же меня!»
Пак дважды рассёк ладонью воздух и продолжал: «Клянусь Дубом, Ясенем и Терновником, а также молотом аса Тора, клянусь перед всеми вами на моих холмах, что с этой вот секунды и до тех пор, когда мальчик найдёт свою судьбу, какой бы она ни была, вы можете вычеркнуть меня из всех своих планов и расчётов».
После этого я исчез, — Пак щёлкнул пальцами, — как исчезает пламя свечи, когда на неё дуешь, и хотя они кричали и звали меня, я больше не показался. Но, однако, я ведь не обещал оставить мальчика без присмотра. Я за ним следил внимательно, очень внимательно! Когда мальчик узнал, что они вынудили меня сделать, он высказал им все, что думает по этому поводу, но они стали так целовать и суетиться вокруг него, что в конце концов (я не виню его, ведь он был ещё маленьким), он стал на все смотреть их глазами, называя себя злым и неблагодарным по отношению к ним. Потом они стали показывать ему новые представления, демонстрировать чудеса, лишь бы он перестал думать о земле и людях. Бедное человеческое сердце! Как он, бывало, кричал и звал меня, а я не мог ни ответить, ни даже дать ему знать, что я рядом!
— Ни разу, ни разу? — спросила Юна. — Даже если ему было очень одиноко?
— Он же не мог, — ответил Дан, подумав. — Ты ведь поклялся молотом Тора, что не будешь вмешиваться, да, Пак?
— Да, молотом Тора! — ответил Пак низким, неожиданно громким голосом, но тут же снова перешёл на мягкий, каким он говорил всегда. — А мальчик действительно загрустил от одиночества, когда перестал меня видеть. Он попытался учить все подряд — учителя у него были хорошие — но я видел, как время от времени он отрывал взор от больших чёрных книг и устремлял его вниз, в долину, к людям. Он стал учиться слагать песни — и тут у него был хороший учитель, — но и песни он пел, повернувшись к Холмам спиной, а лицом вниз, к людям. Я-то видел! Я сидел и горевал так близко, что кролик допрыгнул до меня одним прыжком. Затем он изучил начальную, среднюю и высшую магию. Он обещал леди Эсклермонд, что к людям не подойдёт и близко, поэтому ему пришлось довольствоваться представлениями с созданными им образами, чтобы дать выход своим чувствам.
— Какие ещё представления? — спросила Юна.
— Да так, ребячье колдовство, как мы говорим. Я вам как-нибудь покажу. Оно некоторое время занимало его и никому не приносило особого вреда, разве что нескольким засидевшимся в кабаке пьяницам, которые возвращались домой поздней ночью. Но я-то знал, что все это значит, и следовал за ним неотступно, как горностай за кроликом. Нет, на свете не было больше таких хороших мальчиков! Я видел, как он шёл след в след за сэром Хьюоном и леди Эсклермонд, не отступая в сторону ни на шаг, чтобы не угодить в борозду, проложенную Холодным Железом, или издали обходил давно посаженный ясень, потому что человек забыл возле него свой садовый нож или лопату, а в это самое время сердце его изо всех сил рвалось к людям. О славный мальчик! Те двое всегда прочили ему великое будущее, но в сердце у них не нашлось мужества позволить ему испытать свою судьбу. Мне передавали, что их уже многие предостерегали от возможных последствий, но они и слышать ничего не хотели. Поэтому и случилось то, что случилось.
Однажды тёплой ночью я увидел, как мальчик бродил по холмам, объятый пламенем недовольства. Среди облаков одна за другой вспыхивали зарницы, в долину неслись какие-то тени, пока наконец все рощи внизу не наполнились визжащими и лающими охотничьими собаками, а все лесные тропинки, окутанные лёгким туманом, не оказались забитыми рыцарями в полном вооружении. Все это, конечно, было только представлением, которое он вызвал собственным колдовством. Позади рыцарей были видны грандиозные замки, спокойно и величественно поднимающиеся на арках из лунного света, и в их окнах девушки приветливо махали руками. То вдруг все превращалось в кипящие реки, а потом все окутывала полная мгла, поглощавшая краски, мгла, которая отражала царивший в юном сердце мрак. Но эти игры меня не беспокоили. Глядя на мерцающие зарницы с молниями, я читал в его душе недовольство и испытывал к нему нестерпимую жалость. О, как я его жалел! Он медленно бродил взад-вперёд, как бык на незнакомом пастбище, иногда совершенно один, иногда окружённый плотной сворой сотворённых им собак, иногда во главе сотворённых рыцарей, скачущих на лошадях с ястребиными крыльями, мчался спасать сотворённых девушек. Я и не подозревал, что он достиг такого совершенства в колдовстве и что у него такая богатая фантазия, но с мальчиками такое бывает нередко.
В тот час, когда сова во второй раз возвращается домой, я увидел, как сэр Хьюон вместе со своей супругой спускаются верхом с моего Холма, где, как известно, колдовать мог лишь я один. Небо над долиной продолжало пылать, и супруги были очень довольны, что мальчик достиг такого совершенства в магии. Я слышал, как они перебирают одну замечательную судьбу за другой, выбирая ту, которая должна будет стать его жизнью, когда они в глубине сердца решатся наконец позволить ему отправиться к людям, чтобы воздействовать на них. Сэр Хьюон хотел бы видеть его королём того или иного королевства, леди Эсклермонд — мудрейшим из мудрецов, которого все люди превозносили бы за ум и доброту. Она была очень добрая женщина.
Вдруг мы заметили, что зарницы его недовольства отступили в облака, а сотворённые собаки разом смолкли.
«Там с его колдовством борется чьё-то чужое! — вскричала леди Эсклермонд, натягивая поводья. — Кто же против него?»
Я мог бы ответить ей, но считал, что мне незачем рассказывать о делах и поступках аса Тора.
— А откуда ты узнал, что это он? — спросила Юна.
— Я помню, как дул лёгкий северо-восточный ветер, пробираясь сквозь дубы и покачивая их верхушки. Зарница последний раз вспыхнула, охватив все небо, и мгновенно погасла, как гаснет свеча, а нам на голову посыпался колючий град. Мы услышали, как мальчик идёт по излучине реки — там, где я впервые вас увидел.
«Скорей! Скорей иди сюда!» — звала леди Эсклермонд, протягивая руки в темноту.
Мальчик медленно приближался, все время спотыкаясь — он ведь был человек и не видел в темноте.
«Ой, что это?» — спросил он, обращаясь к самому себе.
Мы все трое услышали его слова.
«Держись, дорогой, держись! Берегись Холодного Железа!» — крикнул сэр Хьюон, и они с леди Эсклермонд с криком бросились вниз, словно вальдшнепы.
Я тоже бежал возле их стремени, но было уже поздно. Мы почувствовали, что где-то в темноте мальчик коснулся Холодного Железа, потому что Лошади Холмов чего-то испугались и завертелись на месте, храпя и фырча.
Тут я решил, что мне уже можно показаться на свет, так я и сделал.
«Каким бы этот предмет ни был, он из Холодного Железа, и мальчик уже схватился за него. Нам остаётся только выяснить, за что же именно он взялся, потому что это и предопределит судьбу мальчика».
«Иди сюда, Робин, — позвал меня мальчик, едва заслышав мой голос. — Я за что-то схватился, не знаю, за что…»
«Но ведь это у тебя в руках! — крикнул я в ответ. — Скажи нам, предмет твёрдый? Холодный? И есть ли на нем сверху алмазы? Тогда это — королевский скипетр».
«Нет, не похоже», — ответил мальчик, передохнул и снова в полной темноте стал вытаскивать что-то из земли. Мы слышали, как он пыхтит.
«А есть ли у него рукоятка и две острые грани? — спросил я. — Тогда это — рыцарский меч».
«Нет, это не меч, — был ответ. — Это и не лемех плуга, не крюк, не крючок, не кривой нож и вообще ни один из тех инструментов, какие я видел у людей».
Он стал руками разгребать землю, стараясь извлечь оттуда незнакомый предмет.
«Что бы это ни было, — обратился ко мне сэр Хьюон, — ты, Робин, не можешь не знать, кто положил его туда, потому что иначе ты не задавал бы все эти вопросы. И ты должен был сказать мне об этом давно, как только узнал сам».
«Ни вы, ни я ничего не могли бы сделать против воли того кузнеца, кто выковал и положил этот предмет, чтобы мальчик в свой час нашёл его», — ответил я шёпотом и рассказал сэру Хьюону о том, что видел в кузнице в день Тора, когда младенца впервые принесли на Холмы.
«Что ж, прощайте, мечты! — воскликнул сэр Хьюон. — Это не скипетр, не меч, не плуг. Но может быть, это учёная книга с золотыми застёжками? Она тоже могла бы означать неплохую судьбу».
Но мы знали, что этими словами просто утешаем сами себя, и леди Эсклермонд, поскольку она когда-то была женщиной, так нам прямо и сказала.
«Хвала Тору! Хвала Тору! — крикнул мальчик. — Он круглый, у него нет конца, он из Холодного Железа, шириной в четыре пальца и толщиной в один, и тут ещё нацарапаны какие-то слова».
«Прочти их, если можешь!» — крикнул я в ответ. Темнота уже рассеялась, и сова в очередной раз вылетела из гнёзда.
Мальчик громко прочёл начертанные на железе руны:
- Немногие могли бы
- Предвидеть, что случится,
- Когда дитя найдёт
- Холодное Железо.
Теперь мы его увидели, нашего мальчика: он гордо стоял, освещённый светом звёзд, и у него на шее сверкало новое, массивное кольцо бога Тора.
«Его так носят?» — спросил он.
Леди Эсклермонд заплакала.
«Да, именно так», — ответил я. Замок на кольце, однако, ещё не был защёлкнут.
«Какую судьбу это кольцо означает? — спросил меня сэр Хьюон, пока мальчик ощупывал кольцо. — Ты, не боящийся Холодного Железа, ты должен сказать нам и научить нас».
«Сказать я могу, а научить — нет, — ответил я. — Это кольцо Тора сегодня означает только одно — отныне и впредь он должен будет жить среди людей, трудиться для них, делать им то, в чем они нуждаются, даже если сами они и не подозревают, что это будет им необходимо. Никогда не будет он сам себе хозяин, но не будет и над ним другого хозяина. Он будет получать половину того, что даёт своим искусством, и давать в два раза больше, чем получит, и так до конца его дней, и если своё бремя труда он не будет нести до самого последнего дыхания, то дело всей его жизни пропадёт впустую».
«О злой, жестокий Top! — воскликнула леди Эсклермонд. — Но смотрите, смотрите! Замок ещё открыт! Он ещё не успел его защёлкнуть. Он ещё может снять кольцо. Он ещё может к нам вернуться. Вернись же! Вернись!» Она подошла так близко, как только смела, но не могла дотронуться до Холодного Железа. Мальчик мог бы снять кольцо. Да, мог бы. Мы стояли и ждали, сделает ли он это, но он решительно поднял руку и защёлкнул замок навсегда.
«Разве я мог поступить иначе?» — сказал он.
«Нет, наверное, нет, — ответил я. — Скоро утро, и если вы трое хотите попрощаться, то прощайтесь сейчас, потому что с восходом солнца вы должны будете подчиниться Холодному Железу, которое вас разлучит».
Мальчик, сэр Хьюон и леди Эсклермонд сидели, прижавшись друг к другу, по их щекам текли слезы, и до самого рассвета они говорили друг другу последние слова прощания.
Да, такого благородного мальчика на свете ещё не было.
— И что с ним стало? — спросила Юна.
— Едва забрезжил рассвет, он сам и его судьба подчинились Холодному Железу. Мальчик отправился жить и трудиться к людям. Однажды он встретил девушку, близкую ему по духу, и они поженились, и у них родились дети, прямо-таки «куча мала», как говорит поговорка. Может быть, в этом году вы ещё встретите кого-нибудь из его потомков.
— Хорошо бы! — сказала Юна. — Но что же делала бедная леди?
— А что вообще можно сделать, когда сам ас Тор выбрал мальчику такую судьбу? Сэр Хьюон и леди Эсклермонд утешали себя лишь тем, что они научили мальчика, как помогать людям и влиять на них. А он действительно был мальчиком с прекрасной душой! Кстати, не пора ли вам уже идти на завтрак? Пойдёмте, я вас немного провожу.
Вскоре Дан, Юна и Пак дошли до места, где стоял сухой, как палка, папоротник. Тут Дан тихонько толкнул Юну локтем, и она тотчас же остановилась и в мгновение ока надела одну сандалию.
— А теперь, — сказала она, с трудом балансируя на одной ноге, — что ты будешь делать, если мы дальше не пойдём? Листьев Дуба, Ясеня и Терновника тут тебе не сорвать, и, кроме того, я стою на Холодном Железе!
Дан тем временем тоже надел вторую сандалию, схватив сестру за руку, чтобы не упасть.
— Что-что? — удивился Пак. — Вот оно людское бесстыдство! — Он обошёл их вокруг, трясясь от удовольствия. — Неужели вы думаете, что, кроме горстки мёртвых листьев, у меня нет другой волшебной силы? Вот что получается, если избавить вас от страха и сомнения! Ну, я вам покажу!
- Что царства, троны, столицы
- У времени в глазах?
- Расцвет их не больше длится,
- Чем жизнь цветка в полях.
- Но набухнут новые почки
- Взор новых людей ласкать,
- Но на старой усталой почве
- Встают города опять.
- Нарцисс краткосрочен и молод,
- Ему невдомёк,
- Что зимние вьюги и холод
- Придут в свой срок.
- По незнанью впадает в беспечность,
- Гордясь красотой своей,
- Упоённо считает за вечность
- Свои семь дней.
- И время, живого во имя
- Доброе ко всему,
- Делает нас слепыми,
- Подобно ему.
- На самом пороге смерти
- Тени теням шепнут
- Убеждённо и дерзко: «Верьте,
- Вечен наш труд!»
Минуту спустя дети уже были у старика Хобдена и принялись за его немудрёный завтрак — холодного фазана. Они наперебой рассказывали, как в папоротнике чуть не наступили на осиное гнездо, и просили старика выкурить ос.
— Осиным гнёздам быть ещё рано, и я не пойду туда копаться ни за какие деньги, — отвечал старик спокойно. — Мисс Юна, у тебя в ноге застряла колючка. Садись-ка и надевай вторую сандалию. Ты уже большая, чтобы бегать босиком, даже не позавтракав. Подкрепляйся-ка фазаненком.
ДОКТОР МЕДИЦИНЫ[59]
После вечернего чая Дан и Юна, взяв по велосипедному фонарику, стали играть в прятки. Свой фонарь Дан повесил на яблоню, что росла на краю цветочной клумбы в углу обнесённого забором сада, а сам, скрючившись, притаился за кустами крыжовника, готовый мгновенно выскочить оттуда, как только Юна нападёт на его след. Он видел, как в саду появился свет и вдруг исчез, потому что девочка спрятала фонарик под плащ. В то время, как он прислушивался к её шагам, сзади кто-то кашлянул — и Дан и Юна подумали, что это садовник Филлипс.
— Не беспокойтесь, Фиппси! — крикнула Юна через грядку спаржи. — Не истопчем мы ваших грядок.
Дети направили лучи фонарей туда, откуда донёсся кашель, и в освещённом кругу увидели человека, похожего на Гая Фокса[60], в чёрной мантии и остроконечной шляпе. Рядом с ним шёл Пак. Дан и Юна бросились к ним. Человек встретил их словами о каких-то пазухах в их черепах, и только спустя некоторое время они поняли, что он предостерегает их от простуды.
— А ведь вы сами немного простужены, правда? — спросила Юна, потому что в конце каждой фразы человек многозначительно покашливал. Пак рассмеялся.
— Дитя, — отвечал человек, — ежели небесам угодно поразить меня немощью…
— Брось, брось! — вмешался в разговор Пак. — Эта девочка говорит от чистого сердца. Я ведь знаю, что половина твоих покашливаний — лишь уловка, чтобы обмануть невежественных глупцов. И это очень жалко, Ник, ведь ты достаточно честен, чтобы тебе верили без всяких там покашливаний и похмыкиваний.
— Дело в том, люди добрые, — незнакомец пожал своими худыми плечами, — что толпа невежд не любит правду без прикрас. Поэтому мы, философы и врачеватели, вынуждены в качестве приправы использовать разные уловки, желая привлечь их взоры и… заставить прислушаться.
— Ну, что ты думаешь об этом? — торжественно спросил Пак Дана.
— Я пока не понял, — ответил Дан. — Немного похоже на уроки в школе.
— Что ж! Ник Калпепер[61] не самый плохой из когда-либо живших учителей. Послушай, Дан, где бы нам тут на воздухе поудобней устроиться?
— Можно на сеновале, по соседству со стариком Мидденборо, — предложил мальчик. — Он не будет возражать.
— Что-что? — переспросил мистер Калпепер, нагнувшись и рассматривая освещённые фонарём цветы черемицы. — Мистер Мидденборо нуждается в моих скромных услугах, да?
— Слава богу, нет, — ответил Пак. — Он всего лишь лошадка, чуть разумнее осла, ты его сейчас увидишь. Пошли!
Их тени запрыгали и заскользили по стволам яблонь. Переговариваясь, они шеренгой вышли из сада и, миновав мирно кудахчущий курятник и загон для свиней, откуда доносился дружный храп, подошли к сараю, где стоял Мидденборо — старый пони, таскающий сенокосилку.
У входа в сарай лежал плоский камень, служивший цыплятам поилкой. Дети поставили на него фонарики, и в их лучах дружелюбные глаза пони сверкнули зелёными огоньками, огоньки затем медленно переместились к сеновалу. Мистер Калпепер нагнулся и вошёл в дверь.
— Ложитесь осторожно, — сказал Дан. — В сене полно веток и колючек.
— Лезь! Лезь! — подбодрил Пак. — Ты, Ник, лежал и не в таких грязных местах. Ах! Давайте не терять связь со звёздами! — Он толчком распахнул дверь и показал на ясное небо. — Вон видишь? Вон планеты, с чьей помощью ты колдуешь. Что же твоя мудрость подсказывает тебе о той блуждающей яркой звезде, что видна сквозь ветки яблони?
Дети улыбнулись. Вниз по крутой тропке вели велосипед, они узнали бы его из сотни.
— Где? Там? — Мистер Калпепер быстро подался вперёд. — Это фонарь какого-нибудь фермера.
— О нет, Ник, — сказал Пак. — Это необычайно яркая звезда из созвездия Девы, клонящаяся в сторону Водолея, который недавно был поражён Близнецами[62]. Правильно я говорю, Юна?
— Нет, — ответила девочка. — Это из нашей деревни медсестра. Она едет на мельницу навестить недавно родившихся двойняшек. Сестра-а! — крикнула Юна, когда свет фонарика остановился у подножья горы. — Когда можно будет пойти посмотреть двойняшек Морриса? И как там они?
— Может быть, в воскресенье. У них все замечательно! — крикнула медсестра в ответ и, позвонив — динь-динь-динь, — стремительно скрылась за углом.
— Её дядя — ветеринарный врач в городе Бенбери, — объясняла Юна, — и когда вы ночью звоните к ним в дверь, звонок звенит не внизу, как обычно, а около её кровати. Она сразу вскакивает — а на каминной решётке всегда стоят наготове сухие ботинки — и едет туда, где её ждут. Мы иногда помогаем ей переводить велосипед через ямы. Почти все младенцы, за которыми она следит, выглядят отлично. Она нам сама говорила.
— Тогда я не сомневаюсь, что она читает мои книги, — спокойно произнёс мистер Калпепер. — Близнецы на мельнице! — бормотал он. — «И изрёк он: станьте людьми, сыны человеческие».
— Кто вы — доктор или пастор? — спросила Юна.
Пак даже вскрикнул и перевернулся в сене. Но мистер Калпепер был вполне серьёзен. Он отвечал, что он и доктор, и астролог, одинаково хорошо разбирающийся и в звёздах, и в лекарственных травах. Он сказал, что Солнце, Луна и пять планет, называемых Юпитер, Марс, Меркурий, Сатурн и Венера, правят всем и всеми на Земле. Эти планеты живут в созвездиях — он быстро начертил пальцем в воздухе некоторые из них — и переходят из созвездия в созвездие, как шашки переходят с клетки на клетку. Так, любя и ненавидя друг друга, они вечно движутся по небу. Если ты знаешь их симпатии и антипатии, — продолжал он, — ты можешь заставить их вылечить своего больного, навредить своему врагу или вскрыть тайные причины событий и явлений. Мистер Калпепер говорил об этих планетах так, будто они были его собственные, или будто он давно с ними сражался. Дети по шею залезли в сено, как в нору, и сквозь открытую дверь долго смотрели на величественное усеянное звёздами небо. Под конец им стало казаться, будто они проваливаются и летят в него вверх тормашками, а мистер Калпепер все продолжал рассуждать о «триадах», «противостояниях», «соединениях», «симпатиях» и «антипатиях» тоном, как нельзя лучше подходившим к обстановке.
У Мидденборо под брюхом пробежала крыса, и он стал бить копытом.
— Мид крыс терпеть не может, — сказал Дан, кидая старому пони охапку сена. — Интересно, почему?
— На это даёт ответ божественная астрология, — сказал мистер Калпепер. — Лошадь, будучи животным воинским — она ведь несёт человека в битву, — естественно, принадлежит красной планете Марсу — богу войны. Я бы вам его показал, но он сейчас слишком близок к закату. Теперь смотрите: Марс — красный, Луна — белая, Марс — горячий, Луна — холодная, и так далее; поэтому естественно, что между ними возникает, как я уже говорил, антипатия, или, как вы её называете, ненависть. Эта-то антипатия передаётся всем существам, находящимся под покровительством той или иной планеты. Отсюда, друзья мои, следует, что лошадь бьёт копытом у себя в стойле, что вы видели и слышали сами, под влиянием той же силы, которая приводит в движение светила на вечно неизменном лике небес! Гм-гм!
Пак лежал и жевал какой-то листок. Дети почувствовали, как он трясётся от смеха, а мистер Калпепер поднялся и сел.
— Я лично, — сказал он, — спас жизнь людям, и немалому числу, кстати, всего лишь тем, что вовремя подметил (а ведь для всего под солнцем есть своё время), вовремя подметил, говорю, связь между столь ничтожной тварью, как крыса, и этим столь же высоким, сколь и грозным серпом над нами. — Рука Калпепера вычертила полумесяц на фоне неба. — Между тем есть ещё кое-кто, — мрачно продолжал он, — кто этого так и не понял.
— Конечно, есть, — подтвердил Пак. — Повидавший жизнь дурак — это дурак из дураков.
Мистер Калпепер закутался в плащ и замер, а дети рассматривали Большую Медведицу, раскинувшуюся над холмом.
— Не торопите его, — сказал Пак, прикрывая рот рукой. — Ник разворачивается медленно, точно буксир с баржой.
— Ну что ж! — неожиданно произнёс мистер Калпепер. — Я докажу вам. Когда я был врачом в кавалерийском отряде и сражался с королём, или, точнее, с неким Карлом Стюартом[63], при Оксфордшире[64] (а учился я в Кембридже[65]), чума в окрестностях косила всех подряд. Я видел её под самым боком. Так что тот, кто говорит, будто в чуме я ничего не смыслю, тот абсолютно далёк от истины.
— Мы признаем твои заслуги, — торжественно сказал Пак. — Но к чему этот разговор о чуме в такую прелестную ночь?
— Чтобы подтвердить мои слова. Поскольку чума в Оксфордшире, дорогие мои, распространялась по каналам и рекам, то есть была гнилой по своей природе, она была излечима только одним способом — пациента надо было опустить в холодную воду и затем оставить лежать в мокрой одежде. По крайней мере, именно таким способом я вылечил несколько человек. Заметьте это. Это связано с тем, что случится дальше.
— Заметь и ты, Ник, — произнёс Пак, — что перед тобой не твои коллеги медики, а всего лишь мальчик и девочка, да ещё я, бедный Робин. Поэтому говори проще и не мудри.
— Если говорить просто и по порядку, я был ранен в грудь, когда собирал буковину, на ручье неподалёку от Темзы[66]. Люди короля привели меня к своему полковнику, некоему Блэггу или Брэггу, и я его честно предупредил, что провёл последнюю неделю среди поражённых чумой. Он велел бросить меня в какой-то хлев, очень похожий на этот, — умирать, как я полагаю; но один из священников ночью пролез ко мне и перевязал мне рану. Он был родом из Сассекса, так же как и я.
— Кто же это? — неожиданно спросил Пак. — Жак Татшом?
— Нет, Джек Маржет, — ответил мистер Калпепер.
— Джек Маржет из Нью-Колледжа?[67] Этот коротышка весельчак, ужасный заика? Каким же образом судьба забросила его в Оксфорд?
— Он приехал из Сассекса в надежде, что король, усмирив бунтовщиков, как они называли нас, армию парламента, сделает его епископом. Люди из его прихода собрали королю изрядную сумму денег в долг, которую король так и не вернул, как не сделал он епископом простофилю Джека. Когда мы с Джеком встретились, он уже успел насытиться по горло королевскими обещаниями и думал только о том, как бы вернуться к своей жене и малышам. Сверх всяких ожиданий, это произошло очень скоро. Как только я оправился от раны и смог ходить, этот полковник Блэгг просто вышвырнул нас обоих из лагеря, объясняя это тем, что мы заразные: я лечил больных чумой, а Джек лечил меня. Теперь, когда король получил деньги, собранные приходом Джека, сам Джек был ему больше не нужен, а меня терпеть не мог доктор из отряда Блэгга, потому что я не мог молча сидеть и смотреть, как он калечит больных (он был членом общества врачей). Поэтому-то Блэгг, повторяю, вышвырнул нас из лагеря, скверно ругаясь и обозвав на прощание чумной заразой, полоумными и въедливыми прохвостами.
— Ого! Он назвал тебя полоумным, Ник? — Пак аж подпрыгнул. — Да-а, вовремя пришёл Кромвель[68] заняться очищением этой земли! Ну и как же вы с честным Джеком действовали дальше?
— Мы были некоторым образом вынуждены держаться вместе. Я хотел идти к своему дому в Лондоне, а он к своему приходу в Сассексе, но дело в том, что районы Уайлтшира, Беркшира и Гэмпшира были охвачены и поражены чумой, и Джек обезумел от одной мысли, что болезнь могла добраться и до деревни, где жила его семья. Я просто не мог оставить его одного. Он ведь не оставил меня, когда я был в беде. Так что я не мог не помочь ему, да к тому же я вспомнил, что рядом с приходом Джека, в деревне Грейт Уигсел, живёт мой двоюродный брат. Так мы и отправились из Оксфорда — кожаный камзол военного под ручку с сутаной пастора, полные решимости не встревать больше ни в какие войны. И то ли потому, что мы выглядели оборванцами, то ли потому, что чума сделала людей более мягкими, — но нас никто не трогал. Нет, конечно, разок нас все-таки засадили в колодки, приняв за мошенников и бродяг. Это случилось в деревне у леса святого Леонарда, где, как я слышал, никогда не поёт соловей. Но я вылечил местному констеблю больной палец, и он вернул мне мой астрологический календарь, который я всегда ношу с собой, — Калпепер постучал пальцем по тощей груди, — и мы отправились дальше.
Чтобы не морочить вам голову всякой чепухой, скажу, что мы добрались до прихода Джека. Был вечер, и шёл проливной дождь. Здесь наши пути должны были разойтись, потому что я собирался идти к своему брату в Грейт Уигсел; но пока Джек, вытянув руку, показывал мне колокольню своей церкви, мы увидели, что прямо поперёк дороги лежит какой-то человек — пьяный, подумал Джек. Он сказал, что это один из его прихожан, Хебден, который до тех пор вёл примерную жизнь и не пьянствовал. И тут Джек стал громко ругать себя, называя негодным священником, бросившим свою паству на растерзание дьяволу. Перед деревней был выставлен чумной камень, и голова этого человека лежала на нем.
— Чумной камень? Что это такое? — прошептал Дан.
— Когда в деревне свирепствует чума, соседи закрывают все ведущие в неё дороги, а её жители выставляют на них или камень с выемкой сверху, или кастрюлю, или сковородку, чтобы люди из поражённой деревни, если хотят купить какие-нибудь продукты, могли бы положить в них деньги, перечень того, что им нужно, и уйти. Потом приходят те, кто готов продукты продать, — чего не сделаешь ради денег! — берут деньги и оставляют столько товару, сколько, по их мнению, на эти деньги полагается. Я увидел четырехпенсовую серебряную монету, валявшуюся в луже, а в руке человека размокший листок с перечнем того, что он хотел бы купить.
«Моя жена! О моя жена и дети!» — вскричал вдруг Джек и бросился вверх по холму. Я за ним.
Из-за сарая выглянула какая-то женщина и прокричала нам, что в деревне чума и что мы, если хотим остаться живыми, должны уйти отсюда.
«Любовь моя! — говорит Джек. — Я ли должен уйти от тебя?»
Тут женщина бросается к нему и говорит, что все дети здоровы. Это была его жена.
Когда мы со слезами на глазах воздали благодарность господу, Джек сказал, что он рассчитывал оказать мне совсем не такой приём, и стал убеждать меня бежать оттуда, пока я не заразился.
«Ну уж нет! Накажи меня господь, если я покину вас в такую годину, — возразил я. — Избавление от болезни не только в руках бога, но частично и в моих».
«О сэр, — говорит женщина, — вы врач? У нас в деревне нет ни одного».
«Тогда, дорогие мои, я обязан остаться у вас и трудом оправдать своё звание».
«По-послушай, Ник, — начал, заикаясь, Джек, — а я ведь все время принимал тебя только за свихнувшегося проповедника круглоголовых[69]».
Он засмеялся, затем засмеялась его жена, за нею я — прямо под дождём нас всех троих охватил беспричинный приступ смеха, который мы в медицине называем припадком истерии. Тем не менее смех ободрил нас. Так я и остался у них.
— Почему ты не отправился дальше, к своему брату в Грейт Уигсел, Ник? — спросил Пак. — Это всего семь миль по дороге.
— Но чума-то свирепствовала в этой деревне, — ответил мистер Калпепер и указал на уходящий вверх холм. — Разве я мог поступить иначе?
— А как звали детей священника? — спросила Юна.
— Элизабет, Элисон, Стивен и младенец Чарльз. Я сначала их почти не видел: мы с их отцом жили отдельно — в сарае для телег. Мать мы с трудом уговорили остаться в доме, с детьми. Она и так намучилась.
А теперь, дорогие мои, я с вашего позволения перейду непосредственно к основной теме рассказа.
Я обратил внимание жителей деревни на то, что чума особенно свирепствовала на северной стороне улиц, ибо там не хватало солнечного света, который, восходя к «primum mobile» — источнику жизни (я выражаюсь астрологически), обладает в высшей степени очистительными и оздоравливающими свойствами. Большой очаг чумы образовался вокруг лавки, где продавали овёс для лошадей, другой, ещё больший, на обеих мельницах у реки. Понемногу чума поразила ещё несколько мест, но в кузнице, заметьте, её не было и следа. Заметьте также, что все кузницы принадлежат Марсу, точно так же, как все лавки, торгующие зерном, мясом или вином, признают своей госпожой Венеру. В кузнице на Мандей-лейн чумы не было.
— Мандей-лейн? Ты говоришь о нашей деревне? Я так и подумал, когда ты упомянул про две мельницы! — воскликнул Дан. — А где тот чумной камень? Я хотел бы на него посмотреть.
— Так смотри, — сказал Пак и указал на куриный камень-поилку, на котором лежали велосипедные фонарики. Это был шершавый, продолговатый камень с выемкой сверху, весьма похожий на небольшое кухонное корытце. Филлипс, у которого ничего не пропадало впустую, нашёл его в канаве и приспособил под поилку для своих драгоценных курочек.
— Этот? — Дан и Юна уставились на камень и смотрели, смотрели, смотрели.
Мистер Калпепер несколько раз нетерпеливо кашлянул, затем продолжал:
— Я стараюсь рассказывать столь подробно, дорогие мои, чтобы дать вам возможность проследить — насколько вы на это способны — ход моих мыслей. Чума, с которой, как я уже говорил, я боролся в Валлингфорде, графство Оксфордшир, была гнилой, то есть сырой по природе, поскольку она возникла в районе, где полно всяких рек, речушек и ручейков, и я, как уже рассказывал, лечил людей, погружая их в воду. Наша же чума, хотя, конечно, у воды и она сильно свирепствовала, а на обеих мельницах убила всех до единого, не могла быть побеждена таким способом. И это поставило меня в тупик. Гм-гм!
— Ну и что же вы делали с больными? — строго спросил Пак.
— Мы убеждали тех, кто жил на северной стороне улицы, полежать немного в открытом поле. Но даже в тех домах, где чума унесла одного, а то и двух человек, оставшиеся просто наотрез отказывались покидать свой дом, боясь, как бы его не обчистили воры. Они предпочитали рисковать жизнью, но не оставлять своего добра без присмотра.
— Такова природа человека, — усмехнулся Пак. — Я наблюдал такое не раз.
— А как почувствовали себя ваши больные в полях?
— Эти тоже умирали, но не так часто, как те, кто оставался в закрытом помещении, да и умирали больше от боязни и тоски, чем от чумы. Но признаюсь, дорогие мои, я никак не мог одолеть болезнь, потому что никак не мог докопаться хотя бы до малейшего намёка на её происхождение и природу. Короче говоря, я был совершенно сбит с толку зловещей силой и необъяснимостью этой болезни, поэтому я, наконец, сделал то, что должен был сделать намного раньше: я отбросил все свои предположения и догадки, выбрал по астрологическому календарю благоприятствующий час, натянул на голову плащ, прикрыл им лицо и вошёл в один из покинутых домов, полный решимости дождаться, когда звезды подскажут мне разгадку.
— Ночью? И ты не испугался? — спросил Пак.
— Я смел надеяться, что бог, заложивший в человека благородное стремление к исследованию неизведанных тайн, не даст погибнуть преданному искателю. Через некоторое время — а всему на свете, как я уже говорил, есть своё время — я заметил мерзкую крысу, распухшую и облезшую; она сидела на чердаке у слухового окна, через которое светила луна. И пока я смотрел на них — и на крысу, и на луну (а Луна направлялась к древнему холодному Сатурну, своему верному союзнику), крыса с трудом выползла на свет и там прямо на моих глазах подохла. Потом появилась ещё одна, видно, из того же стада, она улеглась рядом и точно так же подохла. Ещё некоторое время спустя — примерно за час до полуночи — то же произошло с третьей крысой. Все они выползли на лунный свет и умерли в нем. Это меня немало удивило, поскольку, как мы знаем, лунный свет благоприятен, а отнюдь не вреден для этих ночных тварей. Сатурн же, будучи, как вы бы сказали, Луне другом, только усиливал её зловещее влияние. И тем не менее крысы нашли смерть именно в лунном свете. Я высунулся из окна посмотреть, кто же из небесных владык на нашей стороне, и узрел там славного верного Марса, очень красного и очень горячего, спешащего к своему закату. Чтобы все разглядеть лучше, я вскарабкался на крышу.
В это время на улице появился Джек Маржет, он направлялся подбодрить наших больных в поле. У меня из-под ноги выскользнула черепица и полетела вниз.
«Эй, сторож, что там происходит?» — вскрикнул Джек печальным голосом.
«Возрадуйся, Джек, — говорю я. — Сдаётся мне, кое-кто уже вышел нам на помощь, а я, как последний дурак, совсем забыл о нем этим летом». Я, естественно, имел в виду планету Марс.
«Так помолимся же ему тогда, — говорит Джек. — Я тоже совсем его забросил этим летом».
Он имел в виду бога, которого, по его словам, он совсем позабыл тем летом, когда, оставив своих прихожан, отправился к королю. Теперь он нещадно себя за это казнил. Я крикнул ему вниз, что заботой о больных он уже достаточно искупил свою вину, на что он мне ответил, что признает это только тогда, когда больные поправятся окончательно. Силы его были на исходе, причём больше всех в этом повинны были уныние и тоска. Мне и раньше приходилось наблюдать подобное у священников и у слишком весёлых от природы людей. Я тут же налил ему полчашки некоей водицы, которая я не утверждаю, что лечит чуму, но незаменима при унынии.
— Что ж это за водица? — спросил Дан.
— Очищенный белый бренди[70], камфора[71], кардамон, имбирь[72], перец двух сортов и анисовое семя[73].
— Ну и ну! — воскликнул Пак. — Хороша же водица!
— Джек храбро все это проглотил, кашлянул и пошёл за мной. Я же направлялся на нижнюю мельницу, чтобы уяснить себе волю небес. Мой ум смутно нащупал если и не средство спасения от чумы, то по крайней мере её причину, но я не хотел делиться своими соображениями с невежественной толпой, пока я не был уверен до конца. Чтобы на практике все шло гладко, она должна опираться на прочную теорию, а прочной теории, в свою очередь, не может быть без обширнейших знаний. Гм-гм. Итак, Джек со своим фонарём остался в поле среди больных, я пошёл дальше. Джек до сих пор продолжал молиться по-старому, что было строго запрещено Кромвелем[74].
— Тогда тебе следовало сказать об этом своему брату в Уигселе, Джека оштрафовали бы, а тебе отсчитали бы половину этих денег. Как же так получилось, что ты забыл свой долг, Ник?
Мистер Калпепер рассмеялся — впервые за весь вечер. Его смех так походил на громкое ржание лошади, что дети вздрогнули.
— В те дни людского суда мы не боялись, — ответил он. — А теперь, дорогие мои, следите за моей мыслью внимательно, потому что то, что вы сейчас услышите, будет для вас новым, хотя для меня это новым не было. Когда я пришёл на опустевшую мельницу, старик Сатурн, только что поднявшийся в созвездии Рыб, угрожал оттуда тому месту, откуда должно было появиться Солнце. Наша Луна спешила Сатурну на подмогу, — не забывайте, что я выражаюсь астрологически. Я от края до края окинул взором раскинувшееся надо мной небо, моля бога направить меня на правильный путь. В это время Марс, весь сверкая, уходил за горизонт. И в тот момент, когда он уже готов был скрыться, я заметил, что у него над головой что-то блеснуло и занялось огнём — может быть, это была какая-либо яркая звезда, может быть — всплеск пара, — но казалось, будто он обнажил меч и размахивает им. В деревне петухи возвестили полночь, и я присел возле водяного колёса, пожёвывая курчавую мяту, хотя эта трава и принадлежит Венере, называя себя глупейшим в мире ослом. Теперь-то мне стало понятно все!
— Что же? — спросила Юна.
— Истинная причина чумы и избавление от неё. Молодчина Марс поработал за нас на славу. Хоть он и не блистал в полнеба, — кстати, именно потому я и упустил его в своих вычислениях, — он более чем какая-либо другая планета хранил небеса. Я имею в виду, что он хоть понемногу, но показывался на небе каждой ночью на протяжении всех двенадцати месяцев. Вследствие этого его горячее и очистительное влияние, соперничающее с тлетворным влиянием Луны, привело к уничтожению тех трех крыс прямо под носом у меня и у их несомненной покровительницы Луны. Я и раньше видел, как Марс, склоняясь на полнеба и прикрываясь щитом, наносил Луне увесистые удары, но впервые его сила оказалась столь неотразимой.
— Я что-то ничего не понимаю. Ты хочешь сказать, что Марс убил крыс потому, что ненавидел Луну? — спросила Юна.
— Конечно, это же ясно как день, — ответил мистер Калпепер. — И сейчас я вам это докажу. Почему в кузнице на Мандейлейн чума не возникла? Да потому, как я вам уже говорил, все кузницы естественно принадлежат Марсу, и конечно же, он не мог уронить своё достоинство, позволив прятаться там тварям, которые подчиняются Луне. Но подумайте сами, не будет же Марс постоянно склоняться к Земле и заниматься охотой на крыс ради ленивого и неблагодарного человечества? Такая работа вогнала бы в гроб даже самую трудолюбивую лошадь. Отсюда нетрудно было догадаться, какое значение имела звезда, вспыхнувшая над Марсом, когда он собирался скрыться. Она словно призывала людей: «Уничтожайте и сжигайте крыс — тварей Луны, ибо именно в них скрыт корень всех ваших бед. И теперь, когда я продемонстрировал вам своё превосходство над Луной, я ухожу. Прощайте!»
— Неужели Марс действительно так и сказал? — спросила Юна.
— Да, именно так, если ещё не больше, но только не все имеющие уши могут его услышать. Короче, Марс подсказал мне, что чума переносится тварями Луны. Именно Луна, покровительница всего тёмного и дурного, и была всему виной. И уже своим собственным скудным умом я додумался, что именно я, Ник Калпепер, несу ответственность за жизнь людей этой деревни, что на моей стороне божий промысел и что я не могу терять ни секунды.
Я помчался на поле, где лежали больные, и попал к ним как раз в то время, когда они молились.
«Эврика! Эврика! Нашёл! Нашёл! — крикнул я и бросил им под ноги дохлую крысу, я взял её на мельнице. — Вот ваш настоящий враг. Звезды мне его открыли».
«Мы молимся, не мешай», — ответствовал Джек. Лицо его было бледно, как начищенное серебро.
«Всему на свете своё время, — говорю я. — Если ты действительно хочешь победить чуму, берись и уничтожай крыс».
«Ты совсем спятил», — взмолился Джек, заламывая руки.
Один человек, лежащий в канаве у ног Джека, вдруг завопил, что он скорее предпочтёт сойти с ума и умереть, охотясь на крыс, чем валяться в мольбах на сырой земле до самой смерти. Все вокруг одобрительно засмеялись. Но тут Джек Маржет упал на колени и упрямо стал просить бога даровать ему смерть, но спасти всех поражённых. Этого оказалось достаточным, чтобы снова повергнуть людей в состояние безысходности и тоски.
«Ты недостойный пастырь, Джек, — сказал я ему. — Если тебе и суждено умереть до восхода солнца, то хватай дубьё (так мы в Сассексе называем палку) и бей крысье. Это и спасёт остальных людей».
«Хватай дубьё и бей крысье», — повторил он раз десять, как ребёнок, а потом они все дружно расхохотались и хохотали до тех пор, пока смех не перешёл у них в приступ истерии, о котором я вам уже говорил, — подобный приступ толкает человека на самые непредвиденные поступки. Но по крайней мере, они разогрели свою кровь, а это пошло им на пользу, потому что в это самое время — около часу ночи — огонь жизни в человеке горит тише всего. Воистину, всему на свете есть своё время, и врач должен помнить об этом, ибо в противном случае… гм-гм… все лечение пойдёт насмарку. В общем, если быть кратким, я убедил их всех, и больных, и здоровых, наброситься в деревне на крыс, на все их поголовье, от мала до велика.
Кроме того, существовали и другие причины, хотя опытный врач и не станет о них особо болтать. Imprimus, или, во-первых, само это занятие, продолжавшееся десять дней, весьма заметно вывело народ из состояния уныния и тоски. Держу пари, как бы человеку ни было горестно, он не станет ни причитать, ни копаться в собственных мыслях во время вылавливания крыс из-под стога.
Secundo, или, во-вторых, яростное преследование и уничтожение крыс в этой борьбе, само по себе вызвало обильную испарину, или, грубо говоря, люди изошли потом, а с ним вышла наружу и чёрная жёлчь[75] — главная причина недуга. И в-третьих, когда мы собрались вместе сжигать на костре убитых крыс, я обрызгал серой вязанки хвороста, прежде чем поджечь их. В результате все мы хорошенько окурились серным дымом и тем самым продезинфицировались. Мне бы ни за что не удалось заставить их согласиться на такую процедуру, если бы я действовал просто как врач, а так они восприняли окуривание, как некую таинственную ворожбу. Но это ещё не все, что мы сделали. Мы очистили, засыпали известью и выжгли сотни забитых отбросами помойных ям и сточных колодцев, выгребли грязь из тёмных углов и закоулков, куда никто никогда не заглядывал, как в домах, так и вокруг них, и, по счастливой случайности, дотла сожгли лавку торговца овсом. Заметьте, в этом случае Марс противостоял Венере. Вышло так, что Вилл Нокс, шорник[76], гоняясь за крысами в этой лавке, опрокинул фонарь на кучу соломы…
— А не поднёс ли ты Виллу случайно своей слабенькой настойки, а, Ник?
— Всего-навсего стаканчик-другой, ни капли больше. Ну так вот. Когда мы покончили с крысами, я взял из кузницы золу, железную окалину и уголь, а из кирпичной мастерской — полагаю, она тоже принадлежит Марсу — жжёную землю. Все смешав, я с помощью тяжёлого лома забил получившейся массой крысиные норы, а в домах насыпал её под пол. Твари Луны не переносят ничего, что использует Марс в своих благородных целях. Вот вам пример — крысы никогда не кусают железо.
— А ваш несчастный пастор, как он ко всему этому отнёсся? — спросил Пак.
— Меланхолия вышла у него через поры вместе с потом, и он тут же схватил простуду, которую я ему вылечил, прописав электуарий, или лекарственную кашку, в полном соответствии с лекарским искусством. Если бы я излагал эту историю перед своими коллегами, равными мне по знаниям, я бы поведал им о том достойном внимания факте, что чумный яд преобразовался: вызвал головную боль, хрип в горле и тяжесть в груди, а потом испарился и совсем исчез. В моих книгах, дорогие мои, указано, какие планеты управляют какими частями тела. Читайте их, и тогда, быть может, ваш тёмный ум просветится, гм-гм. Как бы там ни было, чума прекратилась и отступила от нашей деревни. С того дня, как Марс открыл мне на мельнице причину болезни, чума унесла ещё три жертвы, и то две из них уже носили гибель в себе. — Рассказчик победоносно кашлянул, словно проревел. — Все доказано, — отрывисто выпалил он, — я говорю, я доказал своё первоначальное утверждение: божественная астрология в сочетании с кропотливым поиском истинных причин явлений — в должное время — позволяет мудрым мужам сражаться даже с чумой…
— Неужели? — удивился Пак. — Что касается меня, то я придерживаюсь того мнения, что наивная душа…
— Это я? Наивная душа? Ну уж воистину! — воскликнул мистер Калпепер.
— …очень наивная душа, упорствующая в своих заблуждениях, но обладающая высоким мужеством, трудолюбием и здоровым самолюбием, могущественнее всех звёзд, вместе взятых. Так что я искренне убеждён, что спас деревню ты, Ник.
— Это я упорствующий? Я упрямый? Весь свой скромный успех, достигнутый при божьем благоволении, я отношу за счёт астрологии. Не мне слава! А ты, Робин, почти слово в слово повторяешь то, что говорил на своей проповеди этот слезливый осел, Джек Маржет. Перед отбытием к себе, на улицу Красного Льва, я был на одной его проповеди.
— А-а! Заика-Джек читал проповедь, да? Говорят, когда он поднимается на кафедру, все заикание у него пропадает.
— Да, и все мозги в придачу. Когда чума прекратилась, он прочитал полную преклонения передо мной проповедь, для которой взял следующую строчку[77]: «Мудрец, избавивший город». Я бы мог предложить ему иную, лучшую: «Всему под солнцем есть…»
— А что толкнуло тебя пойти на эту проповедь? — перебил его Пак. — Ведь вашим официально назначенным проповедником был Вейл Аттерсол, вот ты и слушал бы его нудные разглагольствования.
Мистер Калпепер смущённо дёрнулся.
— Толпа, — сказал он, — дряхлые старухи и малые дети, Элисон и другие, они втащили меня в церковь буквально за руки. Я долго не мог решиться, доносить ли на Джека или нет. Ведь то, что он называл проповедью, было не лучше уличного балагана. Я легко мог бы доказать всю ложность его так называемой веры, которая, основываясь исключительно на пустых баснях древности…
— Говорил бы ты лучше о травах и планетах, Ник, — сказал Пак, смеясь. — Ты должен был сообщить о нем вашему магистрату, и Джека оштрафовали бы. Так почему же ты все-таки этого не сделал?
— Потому что, потому что я сам на коленях припал к алтарю, и молился, и плакал со всеми. В медицине это называется приступом истерии. Может быть, может быть, это и была истерия.
— Да, возможно, — сказал Пак, и дети услышали, как он завозился на сене. — Послушайте, в вашем сене полно веток! Неужели вы думаете, что лошадь станет кормиться листьями Дуба, Ясеня и Терновника? А?
- Наши предки знавали целебные травы:
- Боль облегчить и болезни лечить.
- Травы лечебные, не для забавы —
- Сколько могли их в полях различить!
- Фиалковый корень, валериана,
- Кукушкины слёзки — выбор велик.
- Звали так звонко их, нежно и странно:
- Рута, вербена и базилик.
- Все травы, что лезли из влажной земли,
- Предкам полезными быть могли.
- Наши предки знавали массу историй,
- Легенд о связи трав и планет.
- Подчинялся Марсу фиалковый корень,
- Солнцу — подсолнух и первоцвет.
- Праотцы вычисляли сферы,
- Для каждой планеты свой час наступал.
- Хозяйка розы, конечно, Венера,
- Юпитер дубом всегда управлял.
- Есть об этом в старинной книге рассказ,
- Наши предки его донесли до нас.
- Наши предки знали о жизни так мало,
- Так мало знали в прежние дни.
- Их леченье, бывало, людей убивало,
- И в ученье своём ошибались они.
- «Причину болезни в небе ищите, —
- Они повторяли вновь и вновь. —
- Ставьте пиявок — кровь отворите,
- Пиявок ставьте — пускайте кровь».
- Был метод несложен, был метод лих —
- Но сколько ошибок случалось у них!
- Но если, и травы презрев, и планеты,
- Болезнь наводняла нашу страну —
- Твёрдой рукой они брали ланцеты
- И какую бесстрашно вели войну!
- Кресты[78] на дверях начертаны мелом,
- Объезжал фургон с мертвецами дворы,
- А предки своим были заняты делом —
- Как отважны были они и храбры!
- Не знаньем, а только отвагой сильны,
- Не страшились предки неравной войны.
- Если верно Галеново утвержденье
- (Мог бы его Гиппократ подтвердить)[79],
- Что к мёртвому прошлому прикосновенье
- Сомненье в себе помогает изжить, —
- Высокие травы, сжальтесь над нами,
- Смилуйтесь, звезды в небе ночном!
- Наверно, мы слишком много познали,
- Но успех не только в знанье одном.
- Припадём мы к земле, воскричим небесам:
- «Наших предков отвагу пошлите нам!»
«Динь-динь-динь» — раздался из-за угла звоночек велосипеда. Медсестра возвращалась с мельницы.
— Как там, все в порядке? — крикнула Юна.
— В полном! — донёсся ответ. — В следующее воскресенье их будут крестить.
— Что? Что? — И Дан, и Юна подались вперёд и облокотились на дверь. Она, наверно, была плохо закреплена, потому что распахнулась, и дети, с ног до головы облепленные сеном и листьями, вывалились наружу.
— Бежим! Надо узнать, как двойняшек назвали, — сказала Юна, и они с криком припустили за велосипедом. Медсестра наконец сбавила скорость и сообщила им имена.
Вернувшись, дети обнаружили, что Мидденборо выбрался из своего стойла, и они добрых десять минут носились за ним при свете звёзд, пока не загнали пони на место.
НОЖ И БЕЛЫЕ СКАЛЫ
Дети на целый месяц отправились к морю и поселились там в деревне, стоявшей на голых, открытых ветрам Меловых Скалах[80], в добрых тридцати милях от дома. Они подружились со старым пастухом по имени мистер Дадни, пастух знал ещё их отца, когда тот был маленьким. Он говорил не так, как говорят люди в их родном Сассексе, по-другому называл разные крестьянские принадлежности, но зато понимал детей и позволял им повсюду ходить с ним. Он жил примерно в полумиле от деревни в крошечном домике, где его жена варила чабрецовый мёд и нянчила у камина больных ягнят, а у порога лежала овчарка Старый Джим (Молодой Джим, сын Старого Джима, помогал мистеру Дадни пасти овец). Дети приносили ему говяжьих костей — бараньи кости овчарке ни в коем случае давать нельзя, — и когда дети приходили в гости, а мистер Дадни пас овец неподалёку в холмах, его жена просила Старого Джима проводить детей к хозяину, что тот и делал.
И вот однажды августовским днём, когда улица, политая из привезённой на тележке цистерны, пахнет совсем по-городскому, дети, как всегда, отправились искать своего пастуха, и, как всегда, Старый Джим выполз из-за порога и взял их под свою опеку. Солнце стояло очень жаркое, сухая трава скользила под ногами, а расстояния казались огромными.
— Совсем как на море, — сказала Юна, когда Старый Джим заковылял в тень ветхого сарая, одиноко стоявшего на голом склоне. — Видишь что-то вдали, идёшь туда и ничего кругом не замечаешь.
Дан сбросил ботинки.
— Когда приедем домой, я целый день просижу в лесу, — заявил он.
«Вуф-ф» — проворчал Старый Джим, поворачивая обратно. Он хотел сказать, что ему давно уже пора отдать заработанную им кость.
— Ещё рано, — ответил Дан. — Где мистер Дадни? Где хозяин?
Джим удивлённо посмотрел на детей, всем своим видом показывая, что не знать этого могут только сумасшедшие, и попросил кость снова.
— Не давай ему! — крикнула Юна. — Пусть сначала отведёт нас.
— Ищи, друг, ищи, — попросил Дан, потому что местность вокруг казалась пустой, словно ладошка.
Старый Джим вздохнул и потрусил вперёд. Вскоре вдали, на фоне серого неба, они заметили маленькое пятнышко — шляпу мистера Дадни.