47 ронинов Виндж Джоан

Глава 10

На голой вишневой ветке по ту сторону оконной щели блестел иней. Оиси, съежившись, сидел в углу темницы, обхватив себя руками и сунув ладони под мышки в жалкой попытке согреться. Его трясло – в подземелье стоял почти такой же холод, как на улице. Доспехи он давно уступил крысам – спать на жестком каменном полу в твердом облачении было невозможно.

Зверюшки с радостным рвением обглодали все кожаные лоскутки и шелковую шнуровку, скреплявшую друг с другом изогнутые металлические пластины. Сейчас Оиси сожалел об этой жертве – возможно, в доспехах было бы теплее. Но спасать уже нечего, от брони остались лишь валяющиеся по всей камере разрозненные куски – в первые дни плена у бывшего каро еще хватало сил в приступе гнева и отчаяния швырять защитную амуницию об стену.

Теперь же, спустя долгие месяцы заточения и скудного рациона – который он к тому же делил со своими невольными соседями, крысами, – Оиси едва мог двигаться. Поначалу он старался упражняться: сперва – чтобы не потерять форму, позже – чтобы греться. Сейчас вся энергия его тела уходила на дрожь.

Хорошо хоть с крысами удалось наладить мирное сосуществование – они в конце концов бросили кусаться и грызть его одежду, пока он спит. Можно сказать – подружились. Но вот собеседниками зверюшки оказались неважными.

И Оиси точно окаменел. Теперь он был столь же неподвижен и молчалив, как окружающий мрак. Лишь ветка сакуры – единственное доказательство существования внешнего мира – давала ему смутное представление о том, сколько времени прошло с начала заточения. Впрочем, радоваться этому или огорчаться, каро не знал. Сумеет ли он сдержать свою клятву и выжить – чтобы отомстить за господина Асано… воссоединиться с семьей… или хотя бы вновь увидеть бутоны, зарождающиеся на голой ветке вишни за оконцем?

Оиси вздрогнул и, вслушиваясь, поднял голову. Сверху донесся скрежет камня по камню – кто-то двигал тяжелую плиту. Появилась узкая полоска света. Что, уже подошло время кормежки?

Узник с трудом оторвался от стены и нетерпеливо пополз к тому месту, куда обычно спускали еду.

Но в этот раз, приоткрыв щель над головой у Оиси, каменная плита не замерла, как всегда, а продолжила двигаться. В глаза, привыкшие к полной темноте, ударил свет факела, пленника ослепило, и он испуганно съежился, охваченный глупым страхом раствориться, исчезнуть, словно ночной мрак с наступлением дня… По телу расплылся ужас. С того самого дня, как его сюда швырнули, плиту не открывали ни разу.

Сверху упала веревка с завязанной на конце петлей и закачалась в воздухе перед лицом. Оиси уставился на подарок в замешательстве. Ему что, предлагают повеситься?

В квадратном прямоугольнике света показалась голова стражника, затем раздался голос – такой громкий и неприятный, что узнику пришлось прикрыть уши ладонями.

– Поднимайся, ронин!

Оиси медленно встал. Наверное, это сон. Неужели его наконец-то освободят? Или тут кроется какая-то хитрость?

Он схватил петлю – кажется, вполне реальную, – просунул в нее голову, поспешно (пока веревка не затянулась вокруг шеи) передвинул дальше, на плечи, потом посильнее закрепил на груди – насколько смогли непослушные окоченевшие пальцы.

Его потащили. Тело болталось в воздухе, вертелось из стороны в сторону. У Оиси закружилась голова. Неужели?..

Стукнувшись о край дыры, он оцарапался, но тут же – ослепленный, задыхающийся – очутился наверху. И первым лицом, которое сумели отчетливо различить его часто моргающие от непривычного света глаза, стало лицо сына.

Пока Тикара помогал отцу выбраться из колодца и встать на ноги, его чистые карие глаза сияли от облегчения. Юноша выпутал пленника из веревки и прижал к себе. Как же давно они не обнимались! С тех пор как… когда… Припомнить Оиси не удалось.

Тикара стал выше, отметил про себя отец. И похудел. Лицо утратило малейшие признаки ребячества. Он больше не носил богатого наряда, говорящего о привилегированном положении сына каро. Да и на одежду, которая полагалась приближенному к хозяину вассалу, его поношенное кимоно и штаны хакама походили мало – скорее уж на чьи-то обноски.

Оиси уловил собственное отражение в глазах юноши – изможденный, грязный, кутающийся в какие-то лохмотья. Он едва держался ногах – даже поддержка Тикары не слишком помогала. Тот повел отца от места его преждевременного погребения к устремленным вверх ступеням, прочь из преисподней.

Оиси по-прежнему сжимался от любого звука, его органы чувств не справлялись со множеством нахлынувших образов. Вот и внешние ворота замка. Солнце спряталось за обещавшими скорый снегопад тучами, но бывшему узнику все равно пришлось прикрыться ладонью – чересчур уж ярок оказался заполонивший все вокруг дневной свет.

Сразу за воротами ждала толпа селян. Тикара заколебался. Явились ли эти люди сюда по доброй воле, чтобы поздравить его отца с вновь обретенной свободой? Или их согнали для того, чтобы Оиси смог еще сильнее ощутить собственные позор и бесчестье? Вдруг это очередной урок, который Кира пожелал преподать непокорному каро? Да и всему Ако вместе с ним.

Жители деревни выстроились поперек дороги, словно собираясь напасть. Оиси замер. За долгую вынужденную изоляцию страх его, так же как и чувства, болезненно обострился. Он искал в толпе хоть одно знакомое лицо… Ему даже показалось, что он заметил Рику – но нет, та женщина с убранными под кусок грубой ткани волосами и в тускло-сером крестьянском кимоно никак не могла оказаться его женой.

Взгляд Оиси скользнул по селянке, не задержавшись, и остановился на мужчине, стоящем с краю. Казалось, тот ничем не выделяется из толпы, и все же… Какое-то неопределенное чувство… Странный взгляд – настороженный и одновременно безразличный.

Шпион. Кира приказал за ним следить.

Одна часть его, Оиси, разума возражала – нет, тебе почудилось. Столько воды утекло, ты понес такую суровую кару… Даже Кира должен уже перестать опасаться того, что главный вассал господина Асано попытается отомстить. Люди его разбрелись на все четыре стороны, а жизнь… Жизнь лежала в руинах.

Но внезапно Оиси припомнилось озарение, посетившее его в самом начале плена: Кира – трус. А трус никогда не чувствует себя в безопасности.

Бывший каро застыл, разглядывая крестьян… мир, который он так долго не видел… Один из стражников раздраженно его толкнул, Тикара не удержал отца, и тот, потеряв равновесие, на глазах у всех рухнул на четвереньки в жидкую грязь.

Зрители напряглись, явно ожидая, что Оиси сейчас вскочит и в бешенстве обрушится на обидчика.

Но вместо этого некогда гордый самурай, с трудом отталкиваясь ладонями от земли, сел на колени и с покорным смирением поклонился стражникам. Лоб его коснулся слякоти.

– Не бейте меня больше, – пробормотал он.

Унижение Оиси возросло вдвое, когда он поднял глаза на сына. Злость на стражников сменилась на лице Тикары сначала неверием, а затем и разочарованием. Казалось, все вокруг потеряли дар речи.

Стражник, презрительно фыркнув, отвернулся и зашагал назад в замок – тот самый замок, который всегда был его, Оиси, домом. Калитка в воротах захлопнулась, навсегда отрезая бывшего каро от прошлой жизни, от его законного места в этом мире.

Оиси не пошевелился. Так и сидел – сгорбленный, с покорно поникшей головой, словно нищий попрошайка. Надежда на лицах окруживших его людей угасла, уступив место отвращению, и ронин почти физически ощущал осуждение толпы – на него словно давила всей своей тяжестью та самая каменная плита, что так долго запирала его тюремную камеру…

К нему приблизился дородный крестьянин, смерил надменным – словно Оиси был хинин, неприкасаемый, – взглядом. И плюнул. Затем развернулся и гордо направился прочь. За ним потянулись и остальные, кто группками, кто поодиночке. А дрожащий, точно избитый пес, Оиси остался в грязи посреди дороги.

Но вот к бывшему каро подошел кто-то еще. Присел рядом и нежно обтер лицо рукавом поношенного кимоно, счищая грязь и слюну. Пораженный, растерянный, Оиси поднял голову. Рику! Да, это именно она – та самая женщина в грубой крестьянской одежде, со спрятанными под платок волосами. Ему не почудилось. Куда подевалась замысловатая прическа, искусно украшенная дорогими заколками и гребнями? Но несмотря на бедное убранство, держалась его жена с изяществом и достоинством, отнять которые не смог бы у нее никто.

Оиси отвернулся, не в силах смотреть в эти глаза, полные любви, глубокой печали и сострадания.

Тикара шагнул вперед, осторожно помог отцу подняться. Рику хотела прильнуть к мужу, но тот, бросив взгляд назад, заметил топчущегося неподалеку шпиона Киры, – и тут же отшатнулся от жены и сына.

– Не подходите! Держитесь от меня подальше! – Голос его задрожал от злого отвращения к самому себе.

И, шатаясь, с трудом держась на ногах, он заковылял прочь от замка – куда глаза глядят, лишь бы подальше отсюда, подальше от прошлого, отныне закрытого для него, как захлопнувшиеся ворота. Подальше от кошмара, который он все-таки пережил, выстоял, – но который не сотрется из памяти никогда. Будет сниться ночами, мучить душу, не даст ничего забыть – ни смерть, ни предательство, ни утрату всего, о чем он, Оиси, с гордостью заботился и что защищал…

И подальше от чужака, застывшего в отдалении и следящего за каждым шагом каро.

Рику и Тикара нагнали главу семьи, но поначалу держались в нескольких шагах позади, с опаской наблюдая, как он, то и дело оступаясь, бредет по мосту к расположенной под стенами замка деревне.

Куда бы ни падал его взгляд, повсюду Оиси замечал перемены к худшему: магазины и дома обветшали, на улицах валялся мусор, одежда крестьян пестрела заплатами. К тому же при его приближении все, кого он встречал, отводили глаза. А ведь ради этих людей Оиси и его самураи пожертвовали жизнью. Не приняли смерть, нет; но обрекли себя на позорную, тягостную участь ронинов.

Над деревней висела зловонная дымка, и дурной запах этот исходил явно не только от мусора. Расположенные на окраине рисовые поля покрывала неубранная с осени стерня, а земляные валы-дорожки, отделяющие участки друг от друга, кое-где размыло водой и разрушило ветром. Создавалось впечатление, что крестьяне больше не заботятся ни о своих наделах, ни о своих жизнях.

Его родина изменилась – так же, как и сам Оиси. Полуголодный народ ее стал мрачным и угрюмым. Будто провинцию Ако кто-то проклял… и проклятие это легло на каждого жителя. Отчего все пришло в такое запустение? Да еще за столь короткое время…

Господин Асано был мудрым правителем, он хорошо понимал – чтобы люди могли не беспокоиться о будущем, у них должно быть достаточно еды, им нужны приличная одежда и хороший дом. Только тогда народ будет силен и здоров. И только здоровые, сильные работники станут усердно и по доброй воле трудиться на благо хозяина. Крестьяне провинции Ако всегда серьезно относились к своему долгу перед господином Асано – потому что тот никогда не забирал у них слишком много. Ухаживая за полями, они старались изо всех сил, благодарная земля отвечала им знатным урожаем – и домен в результате процветал.

Господин Кира же явно придерживается иных взглядов. Впрочем, стоит ли удивляться?

Оиси надеялся, что возможность вновь увидеть Ако глазами свободного человека приведет в порядок его сумбурные мысли. Однако этот раскинувшийся под свинцовым небом край, охваченный физическим разложением и духовным упадком, был словно ожившей картиной его собственного разрушенного мира.

Некогда гордый самурай, а ныне простой ронин бесцельно брел по улицам деревни, и Рику с Тикарой решились наконец к нему приблизиться. Идя по обе стороны от главы семьи, жена и сын взяли его за руки.

– Отец, позволь отвести тебя домой. Там ты сможешь поесть и отдохнуть. – Глаза юноши с отчаянной надеждой искали во взгляде Оиси хотя бы малейший намек на то, что человек, которого он знал раньше, не исчез, не погиб в заточении.

Сообразив, что он даже не знает, где они теперь поселились, бывший каро неохотно уступил. И его повели по нешироким дорожкам, по сужающимся проходам, в которых разило нечистотами, в самую бедную часть поселения.

Оиси дивился, гадая, куда и зачем они направляются. Наконец Рику и Тикара остановились у хлипкой деревянной двери – одной из множества дверей-близнецов, установленных в похожих друг на друга домах, что выстроились по обе стороны тесной грязной улочки.

Оиси ввели внутрь. Вот оно, их новое жилище. Именно здесь обитала его семья, пока он сам находился в плену. Они сняли обувь у края деревянного помоста, служившего одновременно и гостиной, и спальней. Посреди него располагалась небольшая жаровня, над которой на вделанном в бамбуковую балку железном крюке свисал котелок с едой.

Этот новый дом по размеру оказался меньше, чем кабинет Оиси в бывшем особняке на территории замка. С другой стороны, у них почти не осталось никакого имущества, так что помещение нельзя назвать загроможденным. В одном углу аккуратной стопкой лежали футоны и одеяла, в другом виднелась корзина с одеждой.

Отчего жена с сыном до сих пор не уехали из Ако? Должно быть, Кира удерживал их здесь, обещая в скором времени освободить Оиси. Узурпатор наверняка опасался, что родственники непокорного каро способны отправиться в Эдо и пожаловаться на его самоуправство сёгуну. Правда, Оиси сомневался в том, что Токугава разделит их возмущение. Как, впрочем, и в том, что опальным вассалам господина Асано удалось бы добиться аудиенции у верховного правителя.

Ни слова не говоря, Оиси с облегчением рухнул на помост. Ноги его отказывались удерживать дрожащее от холода и пережитого потрясения тело, кутавшееся в жалкие лохмотья. Наверное, это тоже часть плана Киры – продемонстрировать бывшему главному самураю господина Асано, как его бесчестье отразилось на близких, показать, во что превратится их жизнь отныне и навсегда.

Тикара набросил на плечи отца старенькое одеяло, а Рику подала небольшую миску риса и чашку горячего чая, безвкусного, словно обычный кипяток. Оиси торопливо, точно набросившийся на сакэ пьянчуга, отхлебнул напиток в надежде поскорее согреться. Жадно схватил предложенную еду, будто сто лет не питался как следует – а ведь так оно и было, – и принялся набивать рот пустым рисом, проталкивая его горячим чаем в пересохшее горло. Жена и сын молча наблюдали за этим зрелищем, и застывшая на их лицах боль явственно говорила о том, что они не узнают в этом жалком голодном оборванце некогда гордого главу семьи.

Не обращая на них никакого внимания, Оиси покончил с рисом. Потом грязными руками собрал со дна все до последнего зернышка, облизал пальцы и со вздохом отставил миску. Бросил равнодушный взгляд в сторону дверного проема – оставленного приоткрытым, несмотря на холод и сырость. Поднялся. На негнущихся ногах прошествовал ко входу в дом. Постоял на пороге, изучая улицу. И только когда убедился, что поблизости нет ни одного шпиона, закрыл дверь.

Поступью, уже чуть больше напоминающей его прежнюю решительную походку, он пересек комнату и опустился на колени перед небольшим алтарем, устроенным Рику. Здесь еще теплились зажженные женой благовония, под аромат которых она накануне просила небеса о его благополучном возвращении. Оиси глубоко поклонился незримому милосердному Будде, всем богам, ответившим на его мольбы, уберегшим семью и сохранившим в темноте дзигоку, преисподней, его угасающую веру.

Теперь он возносил новые молитвы. Услышьте меня, боги, и помогите сдержать клятву, данную там, в адском подземелье. Помогите наказать зло, ведь того требует мой долг самурая; помогите отомстить господину Кире. И тогда дух моего хозяина освободится, честь семьи Асано будет восстановлена, а госпожа Мика займет свое законное место – наследницы и регента земель Ако. Дайте справедливости!

Вновь и вновь повторяя данное в заточении обещание, Оиси чувствовал, как оживает его разум, как в памяти медленно всплывают подробности плана, день за днем вынашиваемого им в непроглядной темноте и безмолвии.

Людские законы – законы сёгуна – нарекли черное белым и назвали его, Оиси, намерения изменой. «Боги, – молился он, – позвольте мне послужить высшей справедливости. И все равно, что станется после».

Наконец Оиси поднялся и повернулся к жене и сыну. При виде его лица у обоих словно камень с души свалился. Из глаз Тикары исчезли вопрос и недоумение – перед ними вновь стоял смелый и решительный человек, которого они когда-то знали и в которого верили.

– Где мои люди? – спросил Оиси.

Тикара вскочил на ноги и поклонился, признавая в этом самурае не только главу своей семьи, но и военного командира. Значит, дух бывшего каро не сломлен – воля его оказалась сильнее воли врага. Вот оно что – отец лишь притворялся, играл…

Оиси в ответ наградил сына широчайшей улыбкой. На самом деле он-то знал, что Тикара в своих опасениях был куда ближе к истине, чем ему думалось. Даже сейчас недавний узник не мог с уверенностью сказать, сколько в его сегодняшнем поведении было продиктовано желанием ввести в заблуждение врагов, а сколько исходило из самых потаенных глубин души…

Но когда его столь бесцеремонно вышвырнули из замка; когда он увидел, во что превратилась жизнь Рику и Тикары; когда понял, что шпионы Киры по-прежнему не спускают с него глаз, опасаясь, что дух каро так и не сокрушен… Вот тогда что-то в нем произошло. И тлеющие в душе угольки вместо того, чтобы угаснуть окончательно, вдруг разгорелись с новой силой и возродили истинную сущность в том создании, уже почти не человеке – тени, – в которое он едва не превратился.

Даже когда лицо сына от облегчения расплылось в счастливой улыбке, Рику продолжала смотреть серьезно. Как же давно она знает своего мужа! Дольше, чем Тикара живет на белом свете. И потому заданный им вопрос лишь утвердил женщину в ее подозрениях относительно настоящих намерений Оиси. В глазах ее засветилась обреченная покорность.

– Все они покинули Ако, – произнесла она. – Я слышала, что Хара стал монахом, Хадзама – земледельцем.

– А госпожа Асано?

Рику опустила голову.

– Она по-прежнему «гостья» господина Киры, пленница в его владениях. Время, отведенное ей для траура, почти вышло. Господин Кира уже занялся подготовкой свадьбы, которая планируется на Сюнсэцу Корэнсай, праздник почитания предков.

День весеннего равноденствия? Времени совсем мало… Успеет ли он разыскать вассалов господина Асано? Остались ли среди них те, кто готов пожертвовать всем ради спасения души их хозяина… кто хочет осуществить законную месть?

Оиси повернулся к Тикаре:

– А что с полукровкой?

Голос его невольно выдал оскорбленную гордость – воспоминание о том, как привязан был сын к Каю, вновь больно укололо самолюбие, словно острием меча. Но и искреннего интереса в этом вопросе тоже было немало.

Тикара явно удивился. Улыбка слетела с его губ.

– Люди Киры увезли его на Голландский остров, Дэдзиму.

Боги… Значит, полукровку и вправду туда отправили… А он, Оиси, еще смел сетовать на жестокость собственной судьбы!

Самурай опустил голову, лицо его исказилось. Жив ли еще Кай? Столько времени в таком месте… А если все-таки жив, можно ли вызволить его с запретной земли, принадлежащей чужеземцам?

Что ж, иного выбора, кроме как попытаться, нет. Ведь – хоть ему и претит это признавать – без помощи полукровки никакой мести не получится, всех их ждет лишь собачья смерть…

– Нужны лошади. Три лошади, – обратился Оиси к сыну.

Тикара отвесил поклон и кинулся к двери. Лицо его светилось от нетерпения и решительности. Юноша помедлил, одарил родителей счастливой улыбкой – и тут же плечи его поникли. Нацепив маску безнадежной обреченности, он выскользнул на улицу.

Рику проследила глазами за исчезнувшим сыном и повернулась к Оиси. Не желая выдавать своего горя, она старалась не смотреть на мужа. Как много мирных, счастливых лет провели они вместе! Какую внезапную трагедию пережили! И вот теперь, когда она поверила, что возносимые ею молитвы были услышаны, что супруг благополучно вернулся домой… теперь она вновь его теряет. Причем на этот раз вместе с сыном. Словно ее самые близкие мужчины были водой, утекающей сквозь пальцы.

Оиси, легко коснувшись подбородка жены, бережно приподнял ее лицо. Глаза их встретились. Возможно, ей и удалось бы скрыть свою печаль от кого-нибудь другого. Но только не от него. Не от любящего мужа, за столько лет прекрасно ее изучившего. И он тоже не пытался прятать свою грусть.

– Тебе придется заставить весь мир поверить в то, что ты со мной развелась. – Голос его был нежен. – Это единственный способ защитить тебя, ведь я собираюсь нарушить приказ сёгуна…

Он запнулся, поймав ее пораженный взгляд, взгляд раненого зверя. С трудом взяв себя в руки, Оиси прошептал:

– И никто, кроме нас двоих, не должен знать: ты – отрада всей моей жизни… И останешься ею навечно…

Рику притянула его к себе, крепко прижалась, вцепившись в мужа с такой силой, словно хотела напитаться от него теплом на бесконечные, долгие зимы, что суждены ей отныне в жизни без него. Она уткнулась лбом в плечо Оиси, пытаясь скрыть слезы, но они все равно просачивались сквозь его ветхое кимоно, покрывая кожу бесчисленными горячими поцелуями. Высвободив длинные темные волосы Рику из-под платка, он все гладил их и гладил… перебирая, ощущая их мягкость грубоватыми пальцами, так истосковавшимися по прикосновениям к любимой…

Наконец Рику отстранилась. Дыхание ее стало спокойным, слезы высохли. Читавшиеся до этого в глазах боль и горе сменились мужеством и пониманием.

– Я – жена самурая, – спокойно произнесла она. – Каким бы ни было твое предназначение и твои обязательства, я разделю их с тобой.

Она улыбнулась. То была улыбка не просто почтительной, верной своему долгу супруги – но улыбка любящей, участливой женщины с душою воина.

Оиси показалось, что никогда прежде не испытывал он такой сильной, такой всепоглощающей любви к своей жене, как теперь, не чувствовал подобного восхищения. Воистину, боги его испытывают, показывая, чем придется пожертвовать. Но впереди ждет дело, важнее которого ничего нет. Оиси вновь привлек к себе Рику. Сейчас он особенно нуждался в ее тепле.

Тикара с отцом расположились у перекрестка дорог в лесу. Юноша пришел сюда на закате после того, как справился с порученным заданием. Пробродив целый день по поселению, постоянно остерегаясь чужих глаз и излишне любопытных знакомых, он сумел приобрести лошадей и припасы.

Выйдя из дому, Тикара первым делом направился к тайнику, устроенному вместе с отцом накануне возвращения сёгуна. Там хранилось несколько небольших, но ценных вещиц – семейные реликвии, основную часть которых ему за время заточения Оиси пришлось продать, чтобы прокормить себя с матерью и обеспечить им крышу над головой.

Мама ни за что не соглашалась покидать Ако, пока отца держат в темнице, и, к их удивлению, вассалы Киры не возражали против этого. Чтобы добыть денег на жизнь, Тикара готов был выполнять любую работу, даже саму черную и тяжелую. Но нанимать его все отказывались – наверняка по приказу узурпатора.

И все же в тайнике осталось достаточно ценностей – спасибо предкам! – чтобы снарядить его с отцом в дорогу (отсюда пути их расходились), а также нанять носилки для матери. Ей предстоял долгий путь в родительский дом. Семья Рику, по счастью, была не из Ако, так что по воссоединении со своими родственниками мама будет в безопасности. Хотя бы она… Вот только на прощание Рику одарила сына таким взглядом, что Тикара засомневался – научится ли она когда-нибудь улыбаться вновь?

Но ее напутственные слова прозвучали достойно:

– Вы хотите покарать зло, которое без вас осталось бы безнаказанным… Вы ищете справедливости. Имена ваши никогда не будут забыты!

И в глазах мамы засияли слезы гордости.

Оиси в последний раз проверил лес вокруг. Постоял, прислушиваясь. После пережитого одиночного заключения чувства все еще были обострены. Наконец он удовлетворенно вздохнул. Что ж, никто за ними не шпионит, это хорошо.

Бывший узник взял в руки два предмета, продавать которые Тикаре было строжайше запрещено. Они не принадлежали их семье. Старинный меч господина Асано, доставшийся даймё от предков, отдала каро на хранение госпожа Мика. Оиси протянул его сыну. Вторую реликвию оставил у себя – танто, кинжал, которым князь лишил себя жизни. Миссия этого оружия пока не окончена. И, прежде чем оно ляжет на надгробную плиту своего хозяина, чтобы остаться там навечно, ему предстоит поучаствовать еще в одном ритуале…

Тикара принял меч, благоговейно рассматривая выгравированный на рукояти фамильный герб.

– Покажи им это, – кивнув, сказал Оиси. – И передай – пусть ждут меня на горе Будды через… две недели. Помни, – в сотый раз повторил он, – враг не дремлет.

Оиси долгим пытливым взглядом впился в лицо сына, желая удостовериться, что тот понял: дабы успешно выполнить свою часть плана, ему следует быть крайне осторожным, но продвигаться вперед при этом очень быстро.

– Да, отец. Да, господин. – Тикара выпрямился и ответил решительным, целеустремленным взглядом.

Оиси вновь кивнул – на этот раз удовлетворенно.

Он помог юноше взобраться на коня – прощальный отцовский жест, берущий начало еще с тех времен, когда сын был слишком мал, чтобы самостоятельно запрыгнуть в седло. Тикара в ответ улыбнулся и отсалютовал мечом господина Асано. Последние лучи заходящего солнца, пробивающиеся сквозь ветви деревьев, на миг высветили фамильный мон на рукояти. И, пришпорив коня, Тикара стрелой пустил его в надвигающуюся ночь.

Оиси поднял последнюю реликвию, хранившуюся в тайнике, – комплект из двух мечей, длинного и короткого, украшенных их семейным гербом. Когда-то эта пара принадлежала отцу. При сдаче замка Кира, не имея на то никакого права, бесцеремонно отобрал собственные мечи Оиси – прекрасный комплект, подаренный ему, когда он занял должность каро. И мечи всех остальных самураев тоже.

Конечно, в сравнении с тем, как жестоко поступил Кира с Оиси после, конфискация оружия выглядела почти мелочью. Однако поступок этот был направлен на то, чтобы полностью деморализовать и унизить поверженных самураев, показать им, что в его, Киры, власти лишить их не только дома и средств к существованию, но даже права считаться человеком.

За это деяние Оиси также хотел поквитаться с негодяем – не только от имени богов, но и от себя лично. И теперь он несказанно радовался своей предусмотрительности, заставившей его спрятать оружие отца в тайнике вместе с реликвиями господина Асано.

Бывший самурай заткнул оба меча за пояс потрепанных, но вполне приличных штанов хакама. Несмотря на то что после освобождения он тщательно вымылся и облачился в чистую одежду, до этой минуты Оиси чувствовал себя оголенным. Теперь все в порядке.

Он с трудом забрался в седло, привязал к нему поводья еще одной лошади. Ненадолго замер, склонив голову и вознося последнюю молитву. Пусть путешествие сына выдастся легким… и пусть боги будут милостивы к Рику… и даруют силу ему, Оиси, чтобы он выдержал лежащий впереди трудный путь… и пусть пошлют мужество вынести все, с чем доведется столкнуться в конце этого пути…

Он развернул коня в сторону, противоположную той, куда ускакал Тикара, и двинулся вслед за угасающим солнцем. Вперед, на Дэдзиму…

Глава 11

Дэдзима, или Голландский остров, напоминал огромный веер, сброшенный с небес рукой беспечного бога и дрейфующий на волнах посреди бухты Нагасаки. Но во всей Японии не было, пожалуй, другого такого позабытого богами места – места, кишащего самыми немыслимыми земными соблазнами. Третий сёгун в династии Токугава, Иэмицу, ввел запрет на любые контакты японцев с представителями других наций. Правительство, бакуфу, провозгласило, что печется о сохранении самобытности своего народа, а потому считает нужным оградить недавно объединившуюся страну от тлетворного влияния чужеземцев. А заодно – но об этом вслух, разумеется, не упоминалось – не допустить появления в Японии нового оружия или передовых технологий, способных подвигнуть какого-нибудь честолюбивого даймё на мятеж против режима Токугавы.

Исключение было сделано лишь для небольшого числа негоциантов из Китая да для голландцев, изгнанных на крошечный, отрезанный от побережья остров. Все торговые операции чужеземцам разрешалось вести исключительно через изолированный от остальной страны Нагасаки. Представительства Голландской Ост-Индской компании располагались по всей Азии. Это давало иноземным купцам доступ к товарам, которые ввозились в Японию веками и уже давно стали неотъемлемой частью жизни ее обитателей. Кроме того, чиновников Компании интересовало лишь увеличение собственной прибыли, а потому вероятность того, что они станут ввязываться в сделки, способные расстроить их ценное торговое сотрудничество с бакуфу, была крайне мала.

Как и основная масса других японцев, Оиси ни разу в жизни не видел чужестранцев – «людей с соломенными волосами», – потому что даже самым высокопоставленным их представителям дозволялось покидать Дэдзиму всего раз в год, и то лишь для того, чтобы нанести визит сёгуну с советниками.

Однако бывшему каро доводилось о них слышать – о глазах и волосах необычного цвета, о странно очерченных лицах и покрытых растительностью чересчур крупных телах, делавших голландцев больше похожими на чудовищ или демонов, нежели на людей. Да и нравы их и поведение также имели мало общего с человеческими. К тому же создания эти отвратительно пахли – поскольку почему-то считали мытье крайне вредной привычкой.

Экипажи прибывающих голландских кораблей обязаны были находиться исключительно на острове. То же самое касалось и чиновников Компании, от имени капитанов обсуждавших условия сделок: они постоянно, годами, обитали и работали на Дэдзиме, дома их теснились среди контор и складов, а жизнь проходила в окружении толпы непрерывно сменяющих друг друга гайдзин – неблагонадежных чужеземцев, – приплывающих на новых судах. И вся эта круговерть происходила на замкнутом, крошечном кусочке суши, протяженность которого в самой широкой части не превышала трех сотен шагов… Даже несмотря на то, что остров по периметру, словно иглами, щетинился доками, отходящими от него в море, места для нормальной человеческой жизни среди всех этих подъемников, пандусов и мостков – вечных спутников оживленного портового поселения – явно было недостаточно.

Единственная дорога, соединяющая Дэдзиму с берегом, проходила по тщательно охраняемому узкому мосту. Бдительная стража следила за тем, чтобы без официального разрешения никто не мог ни попасть на остров, ни уйти с него. Но это вовсе не означало, что у запертых на маленьком клочке земли чужаков Япония не возбуждала никакого любопытства. Или что после нескольких месяцев, а порой и лет, проведенных в океане, им не хотелось расслабиться. Они мечтали о выпивке, грезили о женщинах и искали развлечений – желательно погрязней и подиковинней.

После того как история охоты на кирина вырвалась за пределы замка в близлежащий городок, Оиси всякого наслушался об извращенных увлечениях обитателей Дэдзимы. Но узнал он также и о том, что существует способ незаконно пробраться на Голландский остров – желающие нарушить запреты отыщутся в любом месте. Для этого требовалось лишь запастись поддельными документами и достаточной суммой денег…

Какая горькая, ужасная ночь… Точно пиво, столь любимое голландцами. Оиси, шатаясь, шел по длинному мосту под порывами пронизывающего ветра, то и дело норовящего сбить его с ног и скинуть в воду. Всякий раз, когда волна обрушивалась внизу на основание каменной насыпи, ледяные брызги окатывали путника с головы до пят. Родная земля осталась позади, и реющие над нею японские знамена щелкали, словно плети, от треплющего их нещадного шквала. А впереди им бросали вызов полощущиеся с не меньшим неистовством флаги голландцев. Именно туда направлялся продрогший ронин. Временами окруженная тусклым сине-белым ореолом луна – словно само небо подле нее застыло и превратилось в лед – скрывалась за низкими мчащимися облаками, и тогда все вокруг погружалось в жуткий мрак.

Наконец Оиси добрался до цели, с облегчением ощутив под ногами более надежную твердь, чем узкий перешеек, возвышающийся над неспокойным морем. Миновал незнакомые стяги, говорившие о том, что он ступает на чужую землю, – и внимательно огляделся.

Хотя ночь была в самом разгаре, остров не спал. Повсюду суетились люди. Моряки и рабочие переносили ящики с товарами. Их внешность показалась Оиси очень уж непривычной даже по сравнению со странным обликом Кая. Те, кто не был занят разгрузкой, собирались группками – пили, играли в азартные игры и громко разговаривали на своем непонятном гортанном наречии. Впервые слышащему варварский язык ронину казалось, что чужаки непрерывно спорят и ругаются. Впрочем, судя по интонации, так оно, скорее всего, и было. Мужчины то и дело бросали похотливые взгляды на увивающихся вокруг полуодетых женщин, охотно позволяющих себя лапать. Блудниц из публичных домов Нагасаки присылал на остров местный правитель, чтобы до самого отплытия кораблей довольные иноземцы не возмущались своей вынужденной изоляцией.

Одна из путан заметила Оиси и выкрикнула непристойное предложение на японском. Он, нахмурившись, молча отвернулся. Жизнь его – даже до сурового заточения в подземелье Ако – никогда не казалась бывшему каро беззаботной и спокойной. Но по сравнению вот с этим… месяцы, проведенные в полном одиночестве внутри каменного колодца в компании одних только крыс, неожиданно представились безмятежной монашеской идиллией.

Куда бы он ни глянул, повсюду глазам Оиси представало фантастическое зрелище, рожденное беспорядочно мельтешащими тенями от раскачивающихся на ветру фонарей. Казалось, моряки и гулящие женщины – это не живые люди, а куклы в неком демоническом представлении театра бунраку. Непрекращающийся шум, гул голосов, вонь от разлагающейся рыбы, немытых тел, мочи и табачного дыма… У ронина закружилась голова, его замутило. На миг он испугался, что сейчас рухнет ничком. Или его стошнит.

Усилием воли заставил Оиси свое истощенное тело двинуться дальше. Вслед ему полетели призывы других блудниц, с любопытством завертелись головы мужчин. Лишенные оружия руки бывшего самурая сжались в кулаки. Откуда-то донесся пронзительный свист, в ответ с разных сторон из неосвещенных закоулков послышались крики и голоса.

Оиси высоко поднял голову, и изумленный взгляд его уперся в мачты и снасти великолепных голландских парусников, нависающих над островом и своими невероятными размерами затмевающих все вокруг. Сёгунат запрещал строить корабли, габариты и мореходные качества которых были бы безопасны для плавания вдали от берегов – поэтому не только чужеземцы не имели права посещать Японию, но и сами жители страны никак не могли ее покинуть.

Вновь опустив голову, Оиси вдруг увидел, что его окружила группа варваров самого бандитского вида. Они рассматривали незнакомца с явной враждебностью. Все дороги к отступлению были отрезаны. На пути у пришлого ронина вырос мужчина, возвышающийся над Оиси по меньшей мере на целую голову; остальные выжидательно смотрели на верзилу, который, по-видимому, пользовался у них авторитетом.

На сильно ломаном японском голландец спросил:

– Что тебе здесь нужно?

– Я кое-кого разыскиваю. – Голос прозвучал спокойно и уверенно, что совсем не соответствовало внутреннему состоянию Оиси.

Бывший самурай сложил пальцы щепоткой и потер подушечки друг об друга, намекая на деньги – он видел, что так делают картежники.

Предводитель варваров хрюкнул от смеха и кивком приказал следовать за ним. Выбора у Оиси не было, так что пришлось двинуться за чужеземцем в глубь убогих трущоб. Наконец по крутым сходням они взобрались на пришвартованный в узком проходе между доками корабль. Провожатый долго вел совсем потерявшего ориентацию японца по тесным запутанным коридорам и каким-то дурно пахнущим отсекам. Вот теперь, обреченно решил Оиси, он заблудился окончательно. И только хотел потребовать у громилы, чтобы тот вывел его назад, как они вдруг остановились у большой, открывающейся внутрь двери.

– Капитан, – объявил варвар и втолкнул ронина в каюту.

Дверь тут же с грохотом захлопнулась у Оиси за спиной.

Небольшое помещение тонуло в клубах едкого сизого дыма. Табак. Привычка чужестранцев курить высушенные листья этого растения въелась в них столь прочно, что искоренить ее не удалось даже сёгуну. Из-за висящей в комнате туманной мглы Оиси не сразу понял, есть ли здесь кто-нибудь. Но вот впереди вспыхнула красным огоньком огромная чашка варварской курительной трубки – некто, пока не различимый в сумраке, затянулся дымом. На короткий миг в клубящемся мареве смутно высветилось лицо капитана – крупное, искаженное, словно новорожденная луна, – и вновь вокруг Оиси сомкнулись тени.

– Похоже, ты явился издалека? – произнес голос с сильным акцентом, низкий и зловещий, как окружающая двоих мужчин завеса мрака.

Но глаза Оиси постепенно привыкали к темноте, и он различил пару гигантских рук, наливающих сакэ в две традиционные плоские чашечки.

– Пей.

Руки толкнули одну из стопок вперед, и та скользнула к Оиси по поверхности доходящего ему до пояса стола, которого до этой минуты японец не замечал.

Гость взял чашку и принялся пить – маленькими глотками, как и положено благовоспитанному человеку. Хотя нервы требовали осушить напиток залпом. Кем бы или чем ни был этот мужчина, выбирать приличное спиртное он умел. Трубка голландца вновь вспыхнула, ненадолго развеяв тьму. Как начать нужный разговор, Оиси не представлял и потому заставил себя ждать – молча, спокойно… Пусть первое слово скажет гайдзин.

– Ну, – не выдержал капитан, – и зачем ты сюда пришел?

На японском он изъяснялся лучше, чем верзила, однако бывшему самураю все равно приходилось очень внимательно вслушиваться, чтобы разобрать сказанное.

– Я ищу одного человека. Его продали вам. – Опасаясь недопонимания, Оиси старался произносить фразы как можно четче.

– Да тут таких пруд пруди…

– Полукровка.

Воцарилось долгое молчание, в течение которого Оиси слышал лишь стук собственного сердца. Голландец понял, о ком речь, вдруг осенило гостя, и пульс его участился. Неужели задумчивость собеседника означает, что Кай жив?

– Полукровный стоил мне много денег, – наконец изрек капитан.

– Я его выкуплю.

Оиси вытащил из рукава мешочек и пустил его вперед по столу. Проникающий в каюту через квадратное оконце лунный свет почти не развеивал окружавшего полумрака, и, хотя глаза ронина уже почти привыкли к темноте, различить выражение лица капитана ему не удавалось.

Руки чужеземца – невероятно огромные, испещренные татуировками и толстыми шрамами, ужасно грязные – вновь выдвинулись из тени. Неужели такие руки могут принадлежать человеку?! Неудивительно, что варваров называют демонами.

Капитан извлек вещицу из мешочка и поднес к глазам. Глядя на ее очертания, Оиси ощутил неожиданно жгучее восхищение, смешанное с невыносимым чувством потери. Гарда – часть эфеса меча, защищающая руку от оружия противника. Восхитительная, изящной работы гарда с четко прорисованными деталями. Теперь таких уже не делают.

– Это принадлежало самураю. – По голосу капитана было ясно, что он оценил и возраст детали, и ее ценность.

Голландец поднял голову, и Оиси смог наконец разглядеть его лицо. Плескавшееся в глазах варвара презрение ясно говорило о том, что самураем тот гостя не считает – в лучшем случае никчемным ронином – и что гость этот, по мнению капитана, дабы завладеть подобным трофеем, кого-то ограбил или даже убил.

Оиси с трудом удержался от того, чтобы кинуться на спесивого иноземца с кулаками. Челюсти его сжались. Эта гарда передавалась в его семье из поколения в поколение; он толком не знал ни сколько ей лет, ни что сталось с лезвием, которому она принадлежала. Гарда была частью парного комплекта – реликвией, несказанно дорогой сердцу кого-то из его предков.

Оиси носил обе гарды на своих собственных мечах – до того самого дня, пока роковой визит сёгуна и последовавшие за ним события не заставили его подумать об этом дважды. Теперь он благодарил богов за свою тогдашнюю предусмотрительность. Вторую часть комплекта Тикара продал, чтобы выручить средства на покупку лошадей и припасов и устроить отъезд матери. Прекрасное творение старинных оружейников, которое вертел сейчас в руках чужеземный дикарь, – это все, что осталось от некогда благородного достояния семьи Оиси, последнее свидетельство его чести и гордости.

Капитан подался вперед, пристально уставившись на гостя. Бледно-голубые глаза голландца напоминали осколки льда – жестокие, бездушные, словно замерзшее море.

– Полукровный тебе настолько дорог, что ты готов лишиться вот этого?

Оиси промолчал. Ему безумно хотелось швырнуть правду в эту варварскую физиономию, слова так и жгли рот. Но он заставил себя беззвучно их проглотить. Если боги потребуют от него новых жертв – перед последней, окончательной, – что сможет он им предложить?

Капитан наклонился вперед сильнее, его чудовищная фигура выступила из тени, нависая над Оиси, и тот едва не отшатнулся от отвращения. Или страха.

– По рукам! – Иноземец вдруг расплылся в мерзкой ухмылке. – Выпьем. – Он вновь налил сакэ.

В этот раз Оиси осушил свою чашечку залпом. Ему не терпелось покончить с этим кошмаром и успеть убраться с острова до того, как на мосту сменится стража.

– Теперь отведи меня к нему.

Голландец оторвался от выпивки.

– Да ну? – В голосе его послышалась издевка. – Ох уж эта ваша гордыня. – Он ткнул пальцем в поношенную измятую одежду бывшего самурая, его растрепанные нестриженые волосы. – Сам в обносках, а смеешь указывать мне, будто князь! Так вот что я тебе скажу – может, нам и запрещено ступать на японскую землю под страхом потерять наши торговые привилегии, но это ж палка о двух концах. Здесь тебе не Япония. Ты попал в Голландию, и сёгун здесь – я! Я тебя к нему отведу, вот только на моих условиях. – Ухмылка вновь заиграла на его лице, и не предвещала она ничего хорошего. – А еще он, скорее всего, покажется тебе… другим.

Гул разъяренной толпы и рев неведомого зверя достигли ушей Оиси задолго до того, как он вновь увидел настоящий свет – еще в корабельных коридорах, по которым вел его один из людей капитана. Шагающий впереди мужчина имел при себе лишь небольшой фонарь, зато за спиной ронина следовал эскорт из вооруженных пистолетами и мечами людей. Оиси конвоировали – точно так же, как конвоировали бы по приказу каро любого голландца, окажись он на японской территории. Капитан прав – здесь гайдзином был именно он, Оиси.

Происходящее ему совсем не нравилось. И беспокойство с каждым шагом нарастало. Что ждет впереди? Ловушка?

Резкий поворот коридора – и шум толпы неожиданно усилился. Перед Оиси выросли металлические решетчатые ворота, охраняемые варварами-стражниками. Так и есть, ловушка! Японец оглянулся. Поздно, отступать некуда. Кто-то грубо толкнул его в спину, Оиси полетел вперед и с такой силой врезался в твердые прутья, что невольно охнул.

За воротами обнаружилась арена – привыкшим к темноте глазам показалось, что все вокруг залито ослепительным светом, – однако она ничем не напоминала привычное ристалище, на котором проходили поединки в замке Ако. Здешнее место для боев больше походило на огромную клетку, обнесенную по периметру железной решеткой, и занимало почти все пространство в пустующем трюме. Помещение было набито битком – толпы орущих, свистящих, ругающихся чужеземцев сидели на расположенных ступенями импровизированных лавках, теснились внизу между клетью и деревянным остовом корабля. В этом замкнутом пространстве звуки эхом отражались от твердых стен, и шум стоял такой, что Оиси на миг померещилось, будто он очутился внутри гудящего храмового колокола.

Стоявшее на улице зловоние показалось райским ароматом по сравнению с непереносимым смрадом, который витал в трюме, – тяжелый дух множества потных тел мешался здесь с горелым запахом полусотни фонарей. Оиси – оглушенный, задыхающийся, растерянный – прильнул к прутьям, пытаясь понять, что происходит на арене.

Пространство внутри клетки напоминало поле битвы, заваленное безжалостно разорванными, изуродованными трупами. Заглушая гул толпы, вновь раздался уже слышанный Оиси звериный рев, и взгляд ронина уткнулся в… Не может быть! Они, демон преисподней?..

В центре круга медленно разворачивался чудовищный ёкай, дико вращая выпученными глазами. Огромное тело размером с вола – если бы только вол умел ходить на задних конечностях – своими очертаниями походило на неуклюжую копию человеческой фигуры. На лбу торчали короткие острые рога, однако основные повреждения усеивающим арену мертвецам нанесли не они, а торчащие наружу клыки и длинные когти создания. Обвислая грубая кожа по цвету не отличалась от крови, сплошь покрывающей монстра.

Снова раздался грозный рык, и демон кинулся на последнюю оставшуюся в живых жертву. Зажав человека в углу, он навис над несчастным; тот, словно маленький ребенок, в ужасе припал к земле. Смертельный бросок они – и Оиси невольно зажмурился. Но тут же распахнул глаза. Этот человек…

Тот, кого монстр уже считал своей добычей, вдруг взметнулся вверх, отделился от решетки и в стремительном прыжке взлетел в воздух. Молниеносное движение – и занесенная катана, сверкнув кроваво-красными искрами, разрубила тело они от плеча до самого центра живота, одним великолепным точным ударом рассекла сердце, легкие и внутренности… А бывшая жертва уже вновь пригнулась к земле.

Они пошатнулся… Медленно-медленно начал заваливаться на спину… И рухнул. Раздался мощный глухой удар, от которого содрогнулся весь корабль. А Оиси смог наконец разглядеть победителя.

Еще один демон… Во всяком случае, очень уж похож – тело настолько измазано кровью, что выглядит в точности как красная шкура поверженного они, лицо закрывают длинные жирные волосы… Но еще до того, как Оиси во всех подробностях рассмотрел героя, он уже знал, кто перед ним. Такой смертельный удар мог нанести лишь один человек. Кай.

Точнее, существо, некогда бывшее Каем.

«Он, скорее всего, покажется тебе… другим». Теперь Оиси полностью осознал жуткую иронию, кроющуюся за ухмылкой капитана. Оттуда, с арены, на взбудораженную толпу смотрела измученная, до неузнаваемости искаженная оболочка человека, в прошлой жизни откликавшегося на имя Кай. Будда милосердный, осталась ли в этом создании хоть капля людского разума, живой души?..

От победы Кая толпа, сплошь состоящая из моряков и портовых рабочих, окончательно озверела. Со всех сторон неслись крики:

– По-лу-кров-ный! По-лу-кров-ный!

Даже голландцы называют его так, подумал Оиси. И неважно, недочеловек Кай или, наоборот, некое высшее создание – люди никогда не воспринимали его как равного себе, никогда не дарили ему братского участия.

Они ведь такие разные: его, Оиси, народ, который всегда ненавидел и боялся явившихся извне чужаков, и эти самые чужаки – которые вместо того, чтобы сидеть у себя на родине, плывут на другой конец света обмениваться товарами с совершенно непонятными им, странными людьми… Но какое поразительное единодушие демонстрируют и те, и другие в отношении полукровки! Обе нации, не сговариваясь, дружно отвергают человека, похожего на них гораздо больше, чем похожи между собой сами японцы и варвары. Впрочем, может, и нет в этом ничего поразительного…

От этой мысли в душе Оиси вдруг шевельнулось чувство стыда – неприятное, неожиданное. И он отмахнулся от своих рассуждений, сосредоточившись на том, как быть дальше. Что же ему делать, если Кай теперь…

Внезапно металлические ворота, перед которыми он до сих пор стоял, пришли в движение. Оиси отшатнулся, выпустил из рук прутья. Стоявший позади стражник вновь сильно толкнул его вперед, и бывший самурай вылетел на арену. Миг – и решетка с лязгом захлопнулась за его спиной.

Оиси оторопело застыл на месте. Вокруг забрызганной кровью клетки бесновалась толпа зрителей, они размахивали руками, орали, выкрикивали ставки. Среди них ронин заметил капитана. Тот с усмешкой наблюдал за растерявшимся японцем, лаская при этом двух полуголых девиц. Перекинувшись парой слов со своими людьми, капитан расхохотался; вне сомнений, предметом насмешек был именно он, Оиси.

Доставивший сюда ронина провожатый швырнул ему меч и, сделав брови домиком, приглашающе кивнул. Толпа радостно взвыла от предвкушения. Но Оиси сердито помотал головой и, даже не притронувшись к оружию, взглянул на Кая. Тот медленно, настороженно приближался с другого конца арены, держа в руках окровавленную катану.

– Кай! – позвал японец. И еще раз, уже громче: – Кай!

Боги, пусть звук собственного имени пробудит полукровку! Пусть выдернет его из этого кровожадного кошмара…

Но Кай, похоже, его даже не услышал. И уж тем более не среагировал на имя. Он воистину стал демоном – во всем, кроме формы. По злой иронии судьбы, единственное, что осталось в нем человеческого, – это тело. Но и оно, покрытое кровью и жуткими рубцами, выглядело ужасно. Волосы полукровки сейчас были откинуты назад, чтобы не мешать ему получше рассмотреть свою следующую обреченную на смерть жертву. Оиси отчетливо увидел необычные шрамы на лбу Кая – те самые шрамы, что впервые предстали его взору много лет назад, в день, когда охота господина Асано наткнулась на беглого мальчишку…

– Кай!!! – в последней отчаянной попытке постарался ронин докричаться до полукровки. И встретился с ним глазами.

Но окончание слова потонуло в мощном гуле гонга.

Кай отреагировал на этот звук мгновенно. Словно спущенный с поводка бойцовский пес, он с нечеловеческим рыком, от которого у Оиси в ужасе зашевелились волосы, с занесенным клинком кинулся на бывшего каро.

Оиси едва успел подхватить брошенный ему меч и закрыться от обрушившейся на него яростной атаки. Удары сыпались один за другим, он с трудом сохранял равновесие и отчаянно отбивался от безумного натиска полукровки. О том, чтобы напасть самому, не было и речи – все до капли силы Оиси, все его приобретенные за много лет воинские умения служили лишь тому, чтобы не дать изрубить себя на куски.