Р.А.Б. Минаев Сергей

– Тут не на сборах, – ощерился Артем. – Тут ближе к цели надо подходить, иначе не пробьешь.

– Вы страхуйте его, – буркнул Загорецкий, завязывавший шнурки на своих армейских «берцах», – а то он подойдет «ближе», не дай бог.

– Да, чуваки, работаем только парами. Друг друга из поля зрения не выпускаем. – Нестеров назидательно поднял вверх руку, обтянутую кожей перчатки. – Полгода назад, на охоте, Глеба чуть не задрали, когда он погнался за двумя зайцами.

– По рациям чаще говорите, чтобы зря не бегать, окей? – Керимов пересчитал патроны и убрал коробку в накладной карман своей зеленой охотничьей куртки.

– Ну что, двинули? – Из-за джипа Нестерова, оправляясь на ходу, вышел одетый в телогрейку, камуфлированные штаны и вязаную шапку парень небольшого роста.

– Ты, надеюсь, не мне на колеса? – посмотрел на него исподлобья Нестеров.

– Обижаешь, – расхохотался парень, – я прямо в салон! Вашего парня с собой берем? Володя.

– Саша! – пожал я протянутую мне руку, еле сдержавшись, чтобы не поморщиться. Я ненавидел подобную демонстрацию физической силы, но Володя, похоже, считал это хорошим тоном.

– Ну, с богом! – выдохнул Артем.

– Удачной охоты, – пробасил Нестеров.

– Яхууууууууууу! – что есть мочи крикнул Старостин, на которого тут же все зашикали.

Охота была развлечением узкого круга людей, работавших в нашей компании. Как говорил Нестеров, организовывавший это мероприятие, время от времени в ней принимали участие человек пятнадцать. А по всей Москве человек двести. Мероприятие это было дорогое и сопряженное со многими рисками. Места для отстрела строго поделены между участниками, и даже доступ на их сайт в интернете был закрыт паролем, а новый посетитель мог получить код только по рекомендации пяти старожилов. Но сегодня мы могли себе это позволить. Собственно говоря, эта охота была приурочена к трем событиям: конец квартала, удачный финал истории с аудитом и покупка Нестеровым новой машины. Меня на нее взяли «нелегально» – доступа на сайт охотников я не имел и никаких проверок не проходил. Не могу сказать, что это развлечение меня сильно интересовало, хотя я много об этом слышал, но предвкушение поисков, погони, стремление проверить себя заставляли кровь бежать быстрее, и кончики пальцев покалывало иголками. Хорохориться не буду – я действительно очень волновался.

Мы бежали втроем, пригнувшись к земле, будто над головами свистят пули. Осматривались по сторонам, ребята изредка переговаривались по рации. Добежав до рядов поваленных друг на друга бетонных труб, мы перешли на тихий шаг и начали осматривать их изнутри, подолгу вглядываясь в выхваченные узким лучом фонаря закопченные фрагменты. Замирали на месте, прислушиваясь к шорохам и скрипам.

Сорокаминутные поиски ничего не дали.

– Это ваш Старостин, ебанат, всех спугнул, – процедил Володя.

– Может, тут и не было никого? На снегу следов свежих нет, – предположил я.

– Да там между труб столько щелей, – сплюнул Артем, – столько переходов!

– Тём, Тём, у нас аврал! – ожила рация надтреснутым голосом Нестерова. – Двое зверей ломятся от горловины к трубам, встречайте!

– Есть, понял! На перекрестке возьмем. – Артем сорвался с места.

Мы неслись, перепрыгивая через кучи пустых пластиковых бутылок, тюки тряпья, просачивались через узкие щели, образованные трубами. Артем вел нас одному ему известным маршрутом. Со стороны казалось, он был ведом охотничьим инстинктом, так ярко горели его глаза. Я испытывал сумасшедший драйв, даже удушливая вонь помойки, от которой не спасал надетый респиратор, не отвлекала меня от погони. Наконец мы выбежали на залитый лунным светом пятачок, посреди которого были свалены три изъеденных ржавчиной автомобильных корпуса. Тяжело дыша от бега, мы всматривались в прогал между двумя горами мусора:

– Бля, где же они? – стянув с себя респиратор, крякнул Володя. – Неужели раньше нас успели?

– Вряд ли! – Артем присел и стал водить головой по сторонам, будто у него был прибор ночного видения. – Куда бы им тут деться?

Внезапно из прогалины вынырнули две фигуры, одна из которых на долю секунды притормозила, а потом резко метнулась к трубам. Я подумал, что это у Нестерова и Керимова такая тактика охоты, но опознать, кто из них кто, не успел. Все произошло внезапно.

Володя выхватил из-за пояса пару пистолетов и в два прыжка оказался перед ближайшей фигурой, стреляя на ходу. Артем ломанулся за второй, а я стоял как вкопанный, не понимая, что происходит. Следом за теми фигурами из-за куч буквально выкатился Нестеров, припал на одно колено и начал садить из дробовика в спину бомжа. Схватив порцию встречного огня, бомж упал на колени и поднял было руки, чтобы закрыть голову, но дробь Нестерова, очевидно, попавшая в затылок, толкнула бомжа лицом в снег. Он захрипел.

– Хули ты стоишь?! – заорал на меня Нестеров. – Беги, страхуй Тёму!

Еще не осознав произошедшего, я двинулся в том направлении, куда побежал Артем, миновал несколько завалов, пару раз повернул налево и направо и остановился, понимая, что заблужусь. Достав рацию, я начал тараторить:

– Тём, Тём, это Саша, ты где?

– А ты где? – засмеялась в ответ рация.

– Я? Я… не знаю, я за тобой побежал!

– Сам вернуться на перекресток сможешь или факел зажжешь?

– Попробую.

– Ты лучше опиши, где находишься, – вклинился третий голос. – Попробует он!

– Мужики, я лучше сам, ладно?

– Давай, Сань, только сразу факел вынь, и если что запаливай!

– Хорошо. А ты его… догнал?

– Неа. Подранил только. Сейчас все вместе пойдем прочесывать.

– Понял, – сказал я уже умолкнувшей рации.

Дорогу назад я нашел удивительно быстро (первобытный инстинкт?). На поляне, сгрудившись вокруг тела, стояли все участники охоты:

– «Макарыч», конечно, вещь. Несмотря на то, что травматика. Видал, какие дыры? – комментировал свою стрельбу Володя, присев возле трупа на корточки. – Фу, сука, как же от него несет! Брррр!

– Конечно несет, это ж бомж! – заржал Старостин. – А ты хотел, чтобы от него фиалками пахло?

– А завалил-то его все-таки я, – злобно ворчал Нестеров. – Когда ты в него начал шмалять, он еще руками сучил, и я ему влупил в затылок.

– Какой там! – запротестовал Володя. – Иди посмотри, я ему глаз выбил!

– Ну и что? Руками-то он отмахивался, – упорно мотал головой Нестеров, – может, он ослеп, но не сдох!

Артем и Керимов тихонько переговаривались в сторонке, поочередно прикладываясь к фляжке с коньяком. Загорецкий курил, глядя на труп без видимого интереса. Бомж, которого кто-то успел перевернуть, лежал на спине, раскинув руки в стороны. На вид ему было не больше пятидесяти, хотя у этой категории людей возраст практически неопределим. Спутанная, местами будто выдранная борода. Вокруг шеи обмотано какое-то тряпье, короткая, явно не по размеру болоньевая куртка задралась, обнажая вздутый, покрытый струпьями живот. Спортивные штаны, рваные на бедре, нелепо вывернутые ноги, обутые в раздолбанные строительные ботинки. Правая рука продолжала судорожно сжимать целлофановый пакет. Левый глаз вытек, а правая половина лица и часть шеи представляла собой один сплошной синяк. Видимо, именно туда попали резиновые пули стрелявшего практически в упор Володи.

– Давай перевернем, я тебе докажу! – не унимался Нестеров. – Ты на рану посмотришь и все поймешь.

– Я тебе не нанимался дерьмо это ворочать! Тебе надо – ты и переворачивай!

– Володь, – негромко начал Загорецкий, покровительственно положив руку ему на плечо. – Его на самом деле Леха завалил. Из «Макарыча» сложно убить. И потом, у него сегодня обмывка машины, он нам охоту сделал. Ну что тебе, трудно согласиться хотя бы на ничью? Согласись, это он его загнал тебе на линию огня, ведь так?

– Вот-вот! – кивнул Нестеров.

– Ладно, проехали! Твой трофей. – Володя разочарованно поднялся. – Фотографироваться будешь? Тогда шапку возьми. – Он протянул ему спецназовскую шапку с прорезями для глаз.

Нестеров позировал минут десять. А я все смотрел и смотрел на бомжа. Меня знобило. То ли от холода, то ли от первой столь близко увиденной смерти. Я чувствовал, как коченеют пальцы на ногах, хотя на улице было минус три. А Нестеров все продолжал фотосессию, то ставя на бомжа ногу, то засовывая ему дуло дробовика в рот. Я не мог на это смотреть и отвернулся.

Закончив со съемкой, мы решили прочесать трубы, лежавшие в самом дальнем конце свалки, примерно в километре отсюда. Мы разделились на два отряда: один должен был встать у самих труб, а второй обойти с другой стороны, чтобы внезапным натиском заставить «зверей» вылезти из своих нор. На расстановку ушло около часа. Моя группа расселась у четырех самых пригодных для жилья труб. Привстав на одно колено и держа вперед собой травматические пистолеты, мы ожидали. На горе мусора зажглись три факела. Нестеров, Керимов и Загорецкий с улюлюканьем принялись колотить железными палками по трубам, стараясь вызвать как можно больше шума.

Из трубы рядом, как пробка из бутылки, выскочил «зверь», сбил с ног Володю и припустил к лесу. Старостин и Артем, бросив свой пост, погнались за добычей. Группа Нестерова, видимо, получив сигнал по рации, свернула с горы налево и двинулась наискось, отрезая жертве путь к спасительным деревьям. Я остался у трубы и смотрел вперед, туда, где двигались огни и слышались людские голоса. Где-то в глубине души мне было жаль, что я так и не получил шанса выстрелить, но бежать туда мне не хотелось.

Тут послышался шорох, будто то кто-то скребся в моей трубе. Я резко развернулся и выставил вперед оружие. Из трубы показалась всклокоченная голова. Первым позывом было надавить на курок и стрелять, стрелять, стрелять, пока не кончится обойма. Между нами было не больше двух метров. Легкая мишень, невозможно промахнуться. Ну, Исаев! Ну! Завали его! Слышишь? Он же сейчас бросится и перегрызет тебе горло!

Но я почему-то удержал палец на курке и сделал шаг назад. Лунный свет выхватил из темноты бледно-зеленое лицо. Это был мальчишка. Лет пятнадцать? Не уверен. У него было мертвенно-бледное, с зеленоватым отливом лицо, синие растрескавшиеся губы и голубые глаза, казавшиеся непропорционально огромными из-за глубоких теней, залегших под ними. Его лицо было не просто осунувшимся, это был череп, обтянутый кожей. Я все еще целился в него, а он смотрел на меня не мигая, полными животного ужаса глазами. Парень понимал, что я сейчас убью его. Должно быть, его не раз уже приходили убивать такие, как я, и прежде ему везло. Трудно сказать, почему он еще оставался здесь. Может, на других свалках охоту проводили еще чаще, может, здесь проще было прокормиться? А может, он считал эту трубу своим домом? Я не знал ответов, я продолжал целиться, а он – таращиться на меня. И неизвестно, кому из нас было страшнее. Я хотел, чтобы он убежал, испарился, исчез, а он замер на месте и не сводил с меня глаз.

Я чувствовал только сведенный страхом палец на курке, то ослабляя напряжение, то снова чуть на него надавливая. Или мне так казалось? Наконец я на какую-то долю секунды зажмурился, чтобы не видеть, как выпущенная пуля попадет ему в лицо, но вместо выстрела услышал чей-то чужой голос:

– Беги, беги отсюда! Я прошу тебя! Беги, дурак!

Когда я снова открыл глаза, паренек уже сделал два шага к соседней трубе, слегка подволакивая правую ногу. Потом подтянулся на руках, влез в ее жерло, и прежде чем окончательно исчезнуть, повернулся, чтобы еще раз высверлить меня своим страшным взглядом. Видимо, хотел убедиться, что я не выстрелю в спину…

Переодевшись в машинах, мы пили из фляжек коньяк, жевали крекеры и в который раз пересказывали друг другу подробности охоты. Наши машины стояли в поле километрах в трех от свалки, и воздух здесь был более свежим, хотя слабые порывы ветра изредка доносили до нас запах жженой резины, мокрого тряпья и гнили. Снег вокруг стремительно таял, делаясь пепельно-серым.

Потом все рассматривали на фотоаппарате сделанные снимки. А Нестеров предложил пострелять по банкам, ну и по приезде в город поставить машины и «спрыснуть» открытие сезона. И Брайан Молко пел:

  • Sick and tired of Maggie’s farm
  • She’s a bitch with broken arms to wave
  • Your worries,
  • And cares,
  • Goodbye

А я чувствовал, как к горлу медленно подступает комок, и меня вот-вот вырвет, то ли от коньяка на голодный желудок, то ли от увиденного. Но когда без четверти двенадцать к нам подкатила милицейская машина, тошнота тут же отпустила, сменившись страхом быть пойманным. Из машины неспешно вылез грузный майор и пошел к нам. Ему навстречу двинулся Нестеров.

– Ну как, мужики? – спросил майор, здороваясь с ним за руку.

– Минуc два, – осклабился тот, одновременно протягивая ему тугую скрутку наличных.

– На прошлой неделе ребята из ваших четверых «зачистили». Правда, их самих побольше было. – Майор, не глядя, сунул деньги в карман форменной куртки. – Ну ничего, в следующий раз. Все нам работы меньше.

– Ну спасибо, Петрович, – кивнул Нестеров, – я тебе наберу через месяц.

– Я через месяц в отпуске буду, на лыжах поеду кататься. Кстати, пойдем, я тебя с коллегой познакомлю, ему позвонишь.

Нестеров и майор вразвалочку побрели к ментовской машине. Мы расселись по своим авто. «Могло быть “минус три”», – подумал я, залезая в джип.

Несмотря на заманчивые предложения «спрыснуть» охоту, окунувшись в неумелые ласки провинциальных шлюх, я решил отвалить. Сослался на терки с женой, усталость, на… в общем, какая разница, на что? Я хотел убежать, дезертировать, спрятаться. Это была не моя война. Нестеров сотоварищи высадили меня в районе метро «Новослободская», я подождал, пока машины скроются из вида, и добежав до ближайшей урны, выблевал наконец содержимое желудка. Меня долго рвало какой-то мутно-зеленой слизью, потом я шел, опираясь рукой о стены, и спазматически хватал ртом воздух. Меня знобило и шатало из стороны в сторону. Организм выбрасывал из себя весь негатив последних месяцев. Минут через десять дыхание удалось восстановить, но озноб не прошел, и увидев зеленый крест круглосуточной аптеки, я в нее буквально ворвался.

Мое бесцельное шатание среди стеллажей наконец привлекло внимание девушки за прилавком:

– Вам помочь, молодой человек?

– А вы можете?

– Попробую. Что вы ищете?

– Что-нибудь… от тошноты. Меня тошнит… то есть тошнило…

– Вы отравились? Чем?

– Москвой, – не удержался я.

– Я вас серьезно спрашиваю! – Девушка нахмурила брови и пристально оглядела меня, думая, что имеет дело с наркоманом. – Я думаю, от тошноты в вашем случае…

– Девушка, я передумал. Дайте мне что-нибудь от головной боли и… успокоительное… «Ксанакс»?

– Он только по рецептам. Вы уж определитесь, какие лекарства. – Она пожала плечами и скрылась за ближайшим стеллажом, а я побрел к кассе.

– «Нурофен», «Спазмалгон» – это от головы. «Новопассит», «Донормил» – успокоительные…

– Давайте все сразу. Еще «Визин», от красных глаз…

– У вас не красные глаза.

– Будут… Вы уж мне поверьте…

Расплатившись, я вышел на улицу, крепко прижимая пакет с лекарствами к груди. Куда двигаться дальше, было непонятно. Домой не хотелось совершенно. На другой стороне улицы светилась вывеска интернет-кафе. Я перешел дорогу, шарахнувшись от ночного «бомбилы» на убитой «девятке» с неработающими фарами, и нырнул под козырек кафе.

Несмотря на поздний час, народу здесь было человек двадцать. В основном студенты, висевшие «в контакте», «ЖЖ» или на сайтах знакомств. Пройдя через зал с компьютерами, я обнаружил бар, плюхнулся за ближайший столик, заказал двойной эспрессо с холодным молоком, сто грамм «Dewars» со льдом и стакан воды. С какой из таблеток начинать, было непонятно, посему я глотнул виски. Озноб не проходил. В голове мелькали картинки минувшей охоты. Лунный свет, следы на снегу, фото на фоне трупа, глаза бомжа. Огромные голубые глаза. Я сделал большой глоток и попытался переключиться на более приятные воспоминания, но другие картинки не оживали. На них просто не хватало фантазии. Лицо моего бомжа было навязчивым фантомом. Это было похоже на школьные времена, когда эрекция застигала меня в самый неподходящий момент, например, когда вызывали к доске. Тогда я боролся с ней, вспоминая, кто забил первый гол в финале чемпионата мира по футболу 1986 года. Кажется, Марадона. Я не был уверен тогда, сейчас не помню тем более. Так Марадона или нет? Для бомжа это интереса не представляло. Он пропал.

Чтобы не дать ему шанса появиться вновь, я принялся пристально разглядывать окружающих. Справа сидела пара припозднившихся понурых танцоров, ожидавших не то after-party, не то дилера, да три девицы стремного вида, буквально под окном, пряли развесистую лапшу и раскладывали ее по ушам двух кавказских юношей. Ничего примечательного.

Чуть дальше, ближе к углу – как черно-белый кадр из французского кино. Стройная блондинка лет двадцати семи, мягкие черты лица, цвет глаз не виден, тонкая черная водолазка под горло, красиво очерченная грудь. В общем, мой типаж. То есть мне такие нравились в институте, они мне и сейчас безумно нравятся, только сплю я отчего-то с другими. На столе перед ней – чашка кофе, молочник, зеленый пакет из той же аптеки и раскрытый ноутбук, в который она смотрит, не отрываясь, подперев подбородок рукой.

Бывает так, что смотришь на женщину и не можешь оторваться. Она не обязательно должна выглядеть как помесь победительницы конкурса «мисс Жулебино 2007» и пуэрториканской порно-звезды. Главное не в этом. В ней должно присутствовать то неуловимое, что притягивает взгляд. Абрис губ? Выражение глаз? Поворот головы? Все вместе? В общем, это был тот самый случай. Ты еще не испытываешь влечения, просто все внутри теплеет, успокаивается и, сам не зная отчего, ты начинаешь улыбаться.

Я смотрел на нее и пил, кажется, из всех стаканов одновременно. Кофе, виски, воду, молоко. Она изредка очаровательно морщила нос и не отрывалась от монитора. Я мог поспорить на что угодно – в ее пакете было то же содержимое, а на мониторе ничего не происходило. Она не читала почту, не листала документы, она просто смотрела куда-то вглубь себя, подсвеченная мерцанием экрана, отгородившись от остального мира крышкой ноутбука. Еще бы пара минут, и я, в этом лучезарном трансе, начал есть таблетки вместе с упаковкой или грызть флакон «Новопассита», но произошло чудо: она подняла глаза и увидела то, что видела, должно быть, уже тысячу раз – очередной совершенно обалдевший тип пялится на нее во все глаза.

Встретившись с ней взглядом, я за сотую долю секунды перебрал в голове все возможные сигналы для завязывания знакомства и хотел было традиционно поднять стакан и отсалютовать, но вместо этого схватил со стола пакет лекарств и помахал им в воздухе…

Она рассмеялась, постучала пальцем по виску и показала на меня. Я радостно закивал, соглашаясь: «Да, милая, я настоящий придурок, уж будь уверена!», потом указал на пакет на ее столе и вопросительно поднял подбородок. Она пожала плечами и кивнула. Я глупо улыбнулся, встал, продолжая держать свой пакет, подошел к ее столику и тихо спросил:

– Можно, я с вами посижу? Вы не бойтесь, я не сумасшедший.

– Лучше уж были бы сумасшедшим! – Она пожала плечами. – Нормальных стало что-то уж чересчур много.

– Я… я не сделаю вам ничего плохого, – не нашел я ничего глупее, – извините…

– А что у вас в пакете? Вы так за него держитесь!

– В пакете? Ну уж не витамины и биодобавки, – усмехнулся я. – Так… ерунда… успокоительные… от головы еще…

– «Ксанакс», «Нурофен», – кивнула она, улыбаясь.

– «Ксанакс» мне не дали, сказали, по рецепту. «Новопассит». А «Нурофен» действительно есть. – Я пытался рассмотреть, какого цвета ее глаза, но мешал свет монитора.

– «Новопассит» не помогает.

– Я знаю.

– Вы, может, сядете наконец?

Я послушно сел, чувствуя себя полным идиотом. Она закрыла ноутбук.

– Давайте я вам что-нибудь закажу! – выдавил я из себя очередную банальность.

– Аня. Вы ведь это хотели спросить?

– Если честно, я хотел спросить, что у вас в пакете. – Экран я успел увидеть, там была заставка «рабочего стола».

– «Нурофен», «Визин». – Она наклонила голову над пакетом, будто сама не имела представления, что там лежит. – Еще какие-то бесполезные леденцы от кашля.

– У вас что-то случилось? – спросил я, закуривая.

– А вы, конечно, доктор?

– Нет, совсем нет. Меня зовут Саша. Я больной. Обычный, каких половина города. Ничего примечательного, не волнуйтесь. – Я глубоко затянулся. – Стойкая депрессия, бессонница, раздражение, апатия и еще пара десятков фобий.

– Уже лучше. – Она вытащила пачку сигарет. – Гораздо хуже, если бы вы были жизнерадостным рекламщиком, регулярно посещающим спортзал, женатым финансистом без вредных привычек или топ-менеджером на корпоративном, представительском авто!

– Разве я похож на топ-менеджера? Я не финансист и не рекламщик. Я продаю детские игрушки. Точнее, сижу в офисе и заставляю других их продавать. Знаете, эти отвратительные на ощупь слоники и панды, с мягкой, но не греющей шерстью, дурно пахнущие куклы, вечно ломающиеся роботы. У вас есть дети?

– Нет, – помотала она головой.

– У меня тоже. Но по правде сказать, я женат. Зато не посещаю спортзал и обладаю вредными привычками. Вот такая история. А вы тоже работаете в офисе?

– Я лучше повешусь, чем буду работать в офисе, – ответила она с легким нажимом, потом закинула руки за голову, заставив меня упереться взглядом в ее грудь, откинулась на спинку стула и посмотрела на меня с каким-то детским интересом. Видимо решила, что неопасен.

– Вы будете заказывать еще что-нибудь? В баре получасовая смена, – вклинился будто материализовавшийся из воздуха официант.

– Виски? – вопросительно посмотрел я на нее.

– Белого вина… два бокала. – Она подняла на него глаза. – И лед отдельно.

– Виски… триста…

– Вряд ли, – она опять наморщила нос.

– Тогда сто, – согласно кивнул я.

– А зачем лед? Вам жарко? – поинтересовался я, когда официант ушел.

– Наоборот холодно. Просто мне так нравится. Это сойдет за ответ? У вас что-то случилось, так?

– Понимаете, – я загасил сигарету, – час назад я видел, как убили двух человек. Точнее, видел, как убили одного, но знаю, что на самом деле двоих.

– Позвонили в милицию? – Она нахмурила лоб, отчего ее лицо стало казаться еще более очаровательным.

– Нет, милиция сама приехала. Получила деньги и отвалила.

– В смысле?

Официант вернулся с подносом, расставил стаканы и емкость со льдом, позволив мне взять паузу и собраться духом.

– Так что с милицией? – вернулась она к разговору, бросая кубики льда себе и мне.

– Вы когда-нибудь слышали про охоту? Не ту, которая на зверей, а ту, которая на людей? Читали в сети или, может, рассказывали знакомые?

Я сделал большой глоток и в ту же секунду понял, что наступает редкое состояние, когда ты чувствуешь безграничную расположенность к незнакомому человеку. Потребность рассказать ему все, выдавить себя, как полупустой тюбик зубной пасты, раствориться, забыть об условностях. Говорить и говорить, потому что все последние годы ты не имел возможности выговориться. У тебя ее украли. И я начал свой рассказ.

Это была история боли и ненависти к тому, чем ты живешь. Офис, коллеги, аудит, тренинги, падение с бревна, воровство и безделье, охота на бомжей. Усталость, тоска, слезы, бессонница, семья, которой, в общем, нет, друзья, которых ты растерял и… безысходность. Ожидание каких-то катастрофических перемен…

Я тонул в ее глазах, перманентно ловил себя на мысли, что хочу накрыть ее ладонь своей, отдергивал руку. Отпивал виски, заказывал еще вина, прикуривал новую сигарету. Наконец распоясался окончательно и кончиками пальцев неосознанно дотронулся до ее руки. Она убрала руку только после того, как я попытался продвинуться дальше до запястья. В качестве пощечины я получил ее плотно сжатые губы, в качестве бонуса – рассказ о себе. Двадцать пять лет (вау, ты неплохо определяешь возраст женщин, это единственное, что ты все еще умеешь с ними делать), год работы в модном рекламном агентстве. Мейнстримные бренды, бестпрэктисы, фокус-группы, бенчмаркетинг, все сдвинуты на Стокгольмской школе экономики, нью-дженерейшн лук, поиск альтернативных ниш, промо через клабберов, тотальный брендинг, все двигают пыльными носами. И один сплошной креатив. Так много креатива, что ей казалось, столько и в природе не существует. Пока агентство не было куплено мультинациональным оператором. И тогда настал настоящий фанки-бизнес, просто как в той самой школе экономики. После месяца постоянных брейн-стормингов и выездов к клиентам в составе восьми человек, обсуждений абсолютно пустых, стандартизированных идей, беспросветного кретинизма отчетов, начальник клубка коллег открыл ее глаза на то, что она недостаточно team player, business like, и smart creative.

Я согласно кивнул, меня тоже тошнит от этой терминологии, урна на улице тому свидетель.

Работа по индивидуальным заказам, неплохой тандем с подругой, десяток отличных проектов, самым «креативным» из которых оказался разрыв с этой подругой, успевшей переспать с ее парнем. В общем, too funky…

Мы казались двумя щепками, случайно встретившимися на гребне мутного потока, замершими на секунду, чтобы единственный раз коснуться друг друга, прежде чем навсегда исчезнуть в канализационном стоке мегаполиса. Обычная история для мужчины и женщины, сидящих в полупустом баре города-героя Москвы в два часа ночи и приканчивающих бутылку вина (виски не пошло). Может, еще? Как половина шестого? Действительно. Кроме нас здесь и нет никого? А я и не думал, что в этом городе так бывает…

Утро! Дом, жена! Сказать, что ночевал у Загорецкого? Сильно выпили? Или… мысли угасли так же внезапно, как и забурлили. Мой телефон. Он ни разу не звонил, я даже вытащил его, чтобы убедиться, что он работает. Ни одной эсэмэски. Ноль. Пусто.

Мы поймали такси, и я довез ее в один из переулков, паутиной раскинувшихся за Центральным телеграфом. Всю дорогу мы смеялись как ненормальные, хватали друг друга за руки, а размытые огни Москвы проносились мимо, и по радио Розан Мерфи пела «Bring it back, sing it back, bring it back, sing it back to me», а я ловил себя на том, что нахожусь в каком-то непривычном, давно забытом состоянии.

– Знаешь, – сказала она, стоя на пороге своего подъезда, – если бы ты спросил меня, что я делаю тут, в баре, одна, в такое время, это был бы самый худший из всех возможных вопросов.

– Поэтому я его и не задал. – Пауза, во время которой я наконец заметил цвет ее глаз. Серо-зеленый. Как у Балтийского моря, очень давно, в детстве. – Я и так знал, что ты там делаешь.

– То же, что и ты.

– Я могу попросить у тебя телефон?

– Можешь! – Она заливисто расхохоталась.

– Прошу.

Я курил, глядя на часы Центрального телеграфа, и улыбался, уже зная, как называется испытанное в такси состояние. Я был абсолютно счастлив. Имелась небольшая проблема: бомж появился снова. Было бы хуже, если бы я нашел в себе силы спустить курок? Не знаю. Я был уверен лишь в том, что никогда больше не буду участвовать в этом скотстве. Я выйду из комнаты, если разговор зайдет об охоте. Я буду делать вид, будто этого никогда не происходило. Я забуду. Я никогда не смогу убить человека.

Половина седьмого утра Тверская только наполнялась потоками машин, некоторые, останавливаясь, выплевывали первых утренних клерков, покупавших в ларьках сигареты или свежую прессу или заходивших в здание телеграфа, чтобы положить деньги на мобильный. Этих людей еще не успела посыпать пеплом будней трудовая неделя. Они были свежевыбриты, пахли одеколоном и уверенностью в собственных силах. Даже в том, как они брались за массивную ручку входной двери, было что-то от олимпийцев. Корпоративных чемпионов, стремящихся обаять, а после поиметь весь мир. Уверенных в том, что если весь город еще не завидует им, то только потому, что просто не успел проснуться.

…Я очень хорошо помню день, когда впервые попал под очарование корпоративной культуры. Летом 1998 года мы сидели на летней площадке бара «Вудсток», находившегося на углу Тверской и Камергерского. Рядом за столиком сидели девицы и парни в деловых костюмах, пили джин с тоником и говорили о работе, пробрасываясь словечками типа «митинг» или «сейлс таргетс» или еще что-то в этом роде.

Мы были с приятелем, таким же студентом, как и я, пили пиво и жадно ловили каждое слово этих сверхлюдей. А между столиками фланировала промо-девушка и собирала в огромную стеклянную колбу визитки гостей для участия в лотерее с каким-то супер-призом. Когда она подошла к нам, мы что-то невнятно пробормотали и уткнулись в тарелки, потому что у нас не было визиток, но девушка все никак не отходила от столика, решив, что мы не слышим вопроса или не понимаем, для чего у нас просят наши визитки. Кажется, у меня в тот момент покраснели уши.

А из бара доносились раскатистые аккорды Кarma Police из только что вышедшего альбома Radiohead «OK Computer», и парень из-за соседнего столика опустил в колбу визитку с надписью «Noble Gibbons», и название этой компании произвело на меня такое магическое впечатление, что я с минуту не мог отвести глаз от колбы. Сидел и перекатывал во рту: «Noble Gibbons», «Noble Gibbons», «Noble Gibbons». Все парни вокруг носили тогда темные костюмы, голубые рубашки и желтые галстуки, а все работающие девушки одевались исключительно в брючные костюмы жемчужно-серых тонов и белые приталенные рубашки. И мне казалось это не просто крутым или сексуальным, но чем-то недоступным и оттого безумно притягательным.

А потом наши соседи завели разговор о вещах совсем уж непонятных – корпоративных машинах, мобильных телефонах, «соцпакетах», – в общем, обо всех тех заманухах, которые сейчас воспринимаются как само собой разумеющееся, в те дни казавшихся манной небесной. Особенно нам – поколению, которому никто никогда ничего не давал бесплатно. Тогда я еще не знал, сколько нам всем придется заплатить впоследствии за эти фантастические ништяки.

Но тогда мы, забыв о приличии, развернулись в сторону соседнего стола и «сделали уши». И мне до зубовного скрежета захотелось попасть в касту людей, работающих в иностранной корпорации, сидящих в офисе категории «А», посещающих бизнес-ланчи в кафе, расположенных внутри Садового кольца, носящих желтые галстуки и голубые рубашки. Пожалуй, ради этого я согласен был бы даже надеть женскую, приталенную.

На стеклянном глобусе над крыльцом Центрального телеграфа играли солнечные блики, по Тверской сновали очень занятые люди. Все они были молоды и успешны, но меня среди них не было. А из Камергерского тем временем спустился мужчина лет тридцати, волочивший кучу прозрачных пластиковых мешков с вещами из химчистки. Он был одет в строгий серый костюм, белую рубашку, но без галстука. На его груди болталась пластиковая карточка-пропуск. Не доходя до наших столиков, он игривым голосом спросил у одной из соседских девиц:

– Still lunching, Svetlana? Come back to the office, I miss you.

А она ответила ему:

– Miss me? O, Martin, there you’ve been all my life?

И я просто рот раскрыл, влюбившись в этот диалог, и в эту девушку, которая столь легко флиртует со своим боссом по-английски, и в этого босса, который настолько хорош, что может лишь слегка пожурить подчиненную за долгий обед. И я ждал, что их диалог продолжится, приоткрывая дверь в манящий меня мир еще на пару сантиметров (или дюймов?), и я узнаю еще чуть-чуть об этих интересных и недосягаемых людях. Но Мартин пошел дальше, а Светлана вполголоса сказала своей подруге:

– Козел, блин…

И эта ее агрессия оказалась за рамками моего понимания, но тогда я так мало знал о вселенной этих замечательных людей. В тот вечер я больше не пил. Я сидел с полупустой кружкой пива и завидовал каждому проходящему парню в желтом галстуке. Я очень надеялся на то, что мой офис категории «А» просто еще не построили.

А из динамиков все неслось и неслось: – Кarma police —

  • I’ve given all I can
  • It’s not enough
  • I’ve given all I can —
  • But there’s still on the payroll…
  • This is what you get
  • This is what you get
  • This is what you get
  • Then you mess with us…

И то лето было очень жарким. А в августе грянул пресловутый финансовый кризис, и все резко перестали обсуждать корпоративные машины и «соцпакеты», перейдя на более приземленные вещи. И парни в желтых галстуках надолго исчезли с летних веранд и променадов. Чтобы не дразнить мою зависть, надо полагать…

Крысиные бега

Все настолько нестабильно

В наши стабильные времена,

Что может раздаться звонок на мобильном,

И – оба-на!

О. Груз

It’s a maze for rats to try

It’s a maze for rats to try

It’s a race, a race for rats,

A race for rats to die.

Placebo. Slave to the Wage

13

Все «хорошее» в офисе, как правило, происходит в пятницу. На вторую половину пятницы обычно назначают важные производственные совещания, или подведение итогов, или «корпоративные университеты» или объявление новых планов, стратегических задач, или «изменения в философии компании» (в таких случаях ты еще с утра получаешь по почте двадцатистраничный документ, озаглавленный «С мыслями о будущем», или «Новые горизонты», или еще того хуже). Такое впечатление, что начальству неуютно жить с ощущением, что в календаре есть такие нелепые дни, как выходные. Поскольку достать тебя во время уикенда крайне затруднительно, они делают все, чтобы испортить его ожидание. Сделать так, чтобы в пятницу вечером «никто не ушел обиженным».

Так вышло и на этот раз. В одну погожую октябрьскую пятницу, около десяти утра, наш начальник обнаружил на своем столе фирменный бланк, гласящий, что в его, господина Львова, услугах руководителя департамента продаж корпорация более не нуждается. Расчет и компенсацию за неотгуленный отпуск можно получить в бухгалтерии сегодня или в любое удобное время на следующей неделе. А что касается пропуска, ключей от кабинета, корпоративного автомобиля и корпоративного же телефона, равно как и представительской карточки – все эти предметы он, господин Львов, должен сдать в течение часа уполномоченному сотруднику службы внутренней безопасности. Далее в письме было еще что-то про обход хозяйственника, инвентаризацию кабинета и прочее, но Львов этого не видел. Он сидел, втыкал затуманившимся взором в фирменный бланк, потом пытался включить компьютер, из которого СБ еще накануне предусмотрительно вытащила системный блок, потом механически звонил сисадминам, чтобы они «пришли проверили, что, черт возьми, с компом!» (на «черт возьми!» он особенно интонировал), а после пулей вылетел из своего кабинета, помчался в приемную, чтобы записаться на прием лично, провел там минут десять, пытаясь пробить брешь в необъятной груди секретарши, которую та выставила вперед оборонительным редутом (интересно, почувствовал он, как в этот момент напряглись ее соски или нет?), но все его попытки успехом не увенчались.

Возвращался на свое место он очень медленно, будто каждый шаг давался ему с огромным трудом. Пробегавшие по коридорам коллеги жались по стенкам, мило щебетавшие секретарши на ресепшен вмиг умолкли, даже вечно гудящий ксерокс и тот, кажется, замер. Проходя мимо нашего пенала, он открыл дверь, просунул голову, оглядел нас, хотел было что-то сказать, потом поморщился и свалил. Честно говоря, мы даже не успели надеть приличествующие моменту скорбные лица. Сидели и занимались своими делами, точнее бездельем. Он понял, что говорить особенно нечего. Мы и так в курсе.

Потому что ровно в девять сорок пять мы получили мейл all staff, сухо сообщивший, что с сегодняшнего дня Львов руководителем более не является. Компания благодарит его за огромный вклад, за самоотдачу, за годы, проведенные в корпорации, а главное, за результаты, достигнутые на посту руководителя (за которые его и вышвырнули). Переводя с корпоративного на русский, это значило, что теперь Львов – никто, полное чмо, ничтожество, пустое место, кретин и главный виновный в проваленном плане. И вообще, с сегодняшнего дня компания не уверена, что у нее был такой сотрудник, и компании кажется, что все сотрудники в этом также не уверены.

Львов понуро возвращался на свое место. Из спортивного, моложавого чувака в ладно скроенном костюме, с хорошей стрижкой и немного самодовольным лицом он в одночасье превратился в понурого мужика лет под сорок. Даже костюм его выглядел каким-то непростительно мятым. Мужик бросил усталый взгляд на ресепшн, опустил плечи, посерел лицом и перед тем как зайти к себе, хриплым голосом попросил секретарей принести ему пару пустых коробок. Что они и исполнили незамедлительно. Принесли аж три. Каждая секретарша несла свою коробку на вытянутых руках, как шапку Мономаха, и аккуратно поставила ее на стол. Все делалось нарочито медленно, так, чтобы успеть упиться отчаянием очередного раздавленного машиной человека.

И мы не можем винить этих тварей. Не каждый день компания позволяет себе таким образом разнообразить досуг своих подчиненных. Ведь увольнения в большом коллективе служат для нас тем, чем служили публичные казни на площади для праздных зевак Средневековья.

Не знаю, что думал в эти минуты Львов. Вспоминал ли он то время, когда что-то еще можно было изменить? Винил ли нас? Или коммерческого? Или думал, что скажет сегодня жене? Или подсчитывал компенсацию? Или просто тупо не мог сообразить, как же оно все так вышло? А может быть, Львов унесся мыслями в сегодняшнее утро, когда он тщательно брился, еще более тщательно выбирал галстук, придирчиво осматривал себя в зеркало перед уходом, целовал жену, репетировал по дороге в офис «служебное» выражение лица – в общем, делал все, чтобы выглядеть наилучшим образом. Не зная, что именно сегодня его и вышвырнут. Честно говоря меня это не волновало. Может я и бессердечный ублюдок, но Львов, пожалуй, был ублюдком похлеще.

Зато у меня не хватило лицемерия оказаться среди тех, кто, вроде Нестерова, зашел пожать ему на прощанье руку. Впрочем, так же, как не хватило цинизма отправить ему конверт, как Загорецкий. Конверт, в котором лежала открытка в стиле пятидесятых, на которой мускулистый рабочий поднимал вверх кулак, декламируя:

  • Волю свою собери в кулак,
  • Не охай!
  • Не ахай!
  • Выполнил план – посылай всех в пизду!
  • Не выполнил, сам иди на хуй!

Интересно, что слово «был» стало использоваться применительно к Львову практически через пять минут после появления емейла. Такой уж у нас чуткий коллектив.

Пока Львов заканчивал складывать в коробки развешанные по стенам корпоративные дипломы и памятные грамоты, собирать со стола трогательные рамочки с фотографиями жены и детей, настольные аксессуары, подаренные ему коллегами, и прочую шнягу, мы всемером сидели в большом кабинете коммерческого директора, Анатолия Владимировича Юсупова, который играл бровями, стремясь придать своей физиономии особую важность.

– Коллеги, – начал он утробно, – вы, надеюсь, понимаете, в силу каких причин руководство приняло решение об увольнении Львова и в каком положении находится ваш департамент продаж?

(Еще бы мы не понимали. Эти самые причины перед вами и сидят.)

– Буду краток. – Юсупов сделал паузу. – Я принял решение не открывать вакансию руководителя департамента и не привлекать на этот пост «варяга». – (Опа! Денег рекрутерам жалко платить?) – Я хочу спросить каждого из вас, – опять пауза: – спросите себя и ответьте мне, – очень долгая пауза, – готов ли каждый из вас занять пост Львова?

Коллеги воспряли, непонимающе выпучив глаза. Загорецкий даже хмыкнул, видимо представив этакого дракона о семи головах – коллективного топ-менеджера. «Чудище обло озорно огромно стозевно и лаяй» – вспомнилось мне из школьной программы.

– Это как? – переспросил Старостин. – Вы что имеете в виду?

– Я лично давно готов, – не дожидаясь ответа, высказался Нестеров.

– У каждого из вас есть два с половиной месяца, до двадцатого декабря, чтобы проявить свои лучшие качества и показать результаты, которые помогут вашему департаменту сократить отставание от плана. На основании личных достижений одному из вас компания предложит занять пост руководителя продаж. До двадцатого числа ваш департамент находится под моим непосредственным руководством.

«Вот как тебя учредители-то прижали, – подумалось мне. – Ну что же, результаты так результаты. Значит Евдокимов. Не самый плохой вариант». Видимо, Евдокимов подумал о том же. Он отвернулся к окну и поправил очки. Нестеров быстро зыркнул в его сторону и тоже отвернулся. Загорецкий рассматривал собственные ногти. Захаровой и Старостину было все равно. Керимов ерзал. На его лице отразилось полное непонимание своих дальнейших действий. Вечно лавируя между Нестеровым и Загорецким, теперь, с появлением в игре новой персоны, которая, по-видимому, и станет ферзем, он отчаянно соображал, как же ему лизать не две, а три задницы сразу?

А я раздумывал над тем, что вот наконец случилось то, ради чего были все эти унижения, ломки, лизоблюдство, нервные срывы и переутомления. Шанс, который я, отчаявшись, и ждать-то перестал. Я, именно я стану той самой «темной лошадкой», о которой все и думать забыли, которая было забилась в угол, а теперь прерывисто дышит, раздувая ноздри, в предвкушении победы в карьерном забеге. Перед моими глазами пронеслась вся моя короткая история работы в компании. Все друзья и враги. Все обиды и маленькие победы. Я буду бороться. Я выиграю. Я не могу не выиграть. Я порву их. Я загоню всех своих «животных». Плевать на команду, плевать на этику. Последний шанс. Это вопрос выживания. Или я их, или они меня. Я чувствовал, как ненависть к коллегам медленно наполняет мои глаза, в висках пульсирует кровь. Желание занять это место любой ценой вспыхнуло, заслонив все прочие.

За большим панорамным окном светило слабое осеннее солнце. По Москве-реке плыл одинокий буксир с ржавыми бортами. Кажется, на борту было написано «Слава», хотя я не уверен. Кутузовский стоял в обе стороны. На перекрестке пешеходы изготовились перебегать улицу. Они дожидались зеленого светофора, как солдаты команды «Вперед!». Все казалось каким-то неестественно застывшим. Приготовившимся. Напряженно выжидающим. Даже стая птиц над крышами строящихся небоскребов Москва-Сити пролетала особенно медленно. Юсупов все бубнил. Коллеги, будто по команде «вольно», уже расслабились в креслах.

Я смотрел туда, где кончались стеклянные коробки небоскребов, туда, где, наверное, мог бы быть виден лес. Небоскребы были серо-зеленого цвета. Все это странно диссонировало с необычайно голубым небом, которое сулило надежду.

– Исаев, а ты хочешь что-то еще сказать? – выдернул меня обратно голос Юсупова.

– Я? – оглядевшись, я не увидел коллег. В кабинете были только я и он. – Я? Что?

– Тебе есть что сказать с глазу на глаз? – Он буравил меня своими маленькими свиными глазками.

– Нет-нет. – Я отрицательно замотал головой. – Нет-нет. Нечего.

– Тогда всего доброго. И помни – у тебя два с половиной месяца.

Вернувшись в пенал позже других, я спинным мозгом ощутил, что в воздухе, и прежде не особенно чистом, запахло серой. Взгляды коллег горели огнем подозрения, каждый еле удерживался от вопроса, который мог стать, как им казалось, определяющим:

– А ЧЕГО ЭТО ТЫ У ЮСУПОВА ЗАДЕРЖАЛСЯ?

Они не могли себе этого простить. Неужели Исаев переиграл нас, искушенных корпоративных волков? Этак легко, неожиданно и нагло. Провел в кабинете коммерческого на минуту больше, чем мы, и все решил! Как оно так вышло? Когда он, сука, успел все продумать? Знал заранее? Готовился? Или… Может быть… нет, в это просто не хочется верить… неужели его готовили?

Для того чтобы прочесть их мысли, не надо быть медиумом. Наверное, я задавал бы те же вопросы, задержись в кабинете Юсупова, к примеру, Керимов или Захарова (в последнем случае эпитеты и догадки были бы жестче в силу половой принадлежности). И я хотел было отпустить шутку, или пригласить Старостина покурить, или с порога объяснить, что просто выпал из хода беседы и не заметил, как все вышли. Но теперь любое мое действие лишь усугубило бы подозрения. Поэтому, не говоря никому ни слова, я подошел к своему столу, вытащил бутылку «Dewars», плеснул грамм сто в кофейную чашку, залпом выпил и уткнулся в монитор.

Оставшееся до обеда время я убил чтением форума, на котором оставляли свои впечатления любители проституток, и распитием виски. К половине второго я был окончательно готов к блядству, ментально и физически. Кажется, со мной так никто и не заговорил.

В два часа я пожелал всем хороших выходных и ушел из офиса, с улыбкой представляя себе, как оставшийся «клубок друзей» будет перетирать возможные варианты развития событий, случись Исаеву быть назначенным руководителем департамента. Надо отдать должное коллегам, они попрощались со мной весьма учтиво и ласково. Только что «мир вашему дому не пожелали». Пожелайте мне мира, и я начну свою собственную войну. В общем, по-другому и быть не могло. Увольнение Львова, как Октябрьская революция, разделило нашу офисную жизнь на «время до» и «время после».

Оставив свою машину на офисной стоянке, я поймал такси и поехал в гостиницу. Настрой, правда, пропал: мысли были совсем о другом. А как пишет Груз, «какие блядуны – такие блядки»…

Страницы: «« 345678910 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Стоит быть осмотрительнее, высказывая несбыточные желания. Даже дома, наедине с собой и в плохом нас...
Эта книга о врачах и пациентах. О рождении и смерти. Об учителях и учениках. О семейных тайнах. О вн...
Земля – в опасности! Наше место скоро займут Души – лишенные плотской оболочки пришельцы, вытесняющи...
Алексей Кобылин был самым обычным забулдыгой: перебивался случайными заработками, крепко выпивал с д...
От «Динамо» до «Сокола» можно добежать за пятнадцать минут, но бежать нужно очень быстро, иначе не у...
Какие странные штуки иной раз устраивает жизнь! Журналист Родион Шахрин, собираясь в отпуск на грече...