Та еще семейка Макеев Алексей

— Ну, хорошо, хорошо. Не стискивай зубы, прошу тебя.

— Если когда-нибудь позвонит капитан Маслаченко, не упоминай о том, что я сейчас сказал.

— Это может иметь для тебя плохие последствия?

— Да нет, не думаю. Но лучше не говорить.

— Ах, Дима, Дима… — снимая очки и прижимая к глазам платок, волновалась Нина Филипповна.

Дмитрий щурился от яркого солнца.

— Все нормально, мама, — сказал он.

— Как ты все-таки похож на отца… А чем-то совсем другой.

— Я бы не дал загнать себя на крышу, — жестко заявил юноша.

А вскоре случилось нечто невероятное. В одном районе города к зданию суда, где предстояло слушание очередного уголовного дела, подъехала наглухо закрытая служебная машина. Остановился этот современный «воронок» у специального входа, при жутком снегопаде и порывистом ветре. Створки задней дверцы своеобразного транспортного средства распахнулись. Вылез в пургу сержант в зеленоватом бушлате, с автоматом, висевшим на плече прикладом вверх. Потом, согнув длинное туловище, явилась черноволосая женщина в брючном костюме, а поверх него в демисезонном пальто. Затем вылез еще один солдат, безоружный. Он стал возиться со створками железного кузова, намереваясь их закрыть. Тем временем из кабины возник лейтенант с пистолетом в кобуре и, не глядя на женщину, шагнул к входу в районный суд. Казалось бы — чего особенного? Ну, привезли обвиняемую к судебному заседанию под конвоем. И — что же? А то: нечего выпускать обвиняемых даже на одну минуту из-под контроля при такой яростной метели. И вот почему.

Из сплошного белесого месива отчетливо проявились темные человеческие фигуры. Одна из них треснула чем-то по голове лейтенанта, отвернувшегося к входной двери. Другая ткнула неизвестным предметом сзади автоматчика, из-за чего тот уронил свое табельное оружие. А третья просто дала пинка солдату, возившемуся со створками машины. Ну а четвертая фигура подскочила к женщине в демисезонном пальто и увлекла ее за собой сквозь рассыпчатые волны бушующей стихии. А на снегу остались лежать конвоиры, между которыми суетился прибывший вместе с ними шофер.

Сначала четверо мужчин и высокая брюнетка ехали по городу в подержанных «Жигулях». В неизвестном переулке таинственная компания пересела на громоздкий джип, а «Жигули» оставила рядом с магазином «Все для рыбалки». Через полчаса женщина с одним из мужчин пересели в «Пежо», причем брюнетка при помощи парика стала блондинкой, а демисезонное пальто поменяла на дорогую зимнюю куртку, отороченную красной лисой. «Пежо» долго петлял по каким-то отдаленным пригородным поселкам, пока наконец не въехал в предупредительно распахнувшиеся ворота. Из «Пежо» появились мужчина с незапоминающейся внешностью и высокая женщина, похищенная из-под носа правоохранительных органов. Они поднялись на крыльцо дачи, постучали и вошли внутрь. Оказавшись в элегантно обставленной комнате, предстали перед хозяином.

Сопровождающий сказал солидному, восточному на первый взгляд человеку с сединой и усами серпом:

— Доставили, Стефан Георгиевич. Дама, сами видите, в полном порядке.

— Осложнения были?

— Никаких. Все — как по нотам.

— Прекрасно сработано, — подтвердила замаскированная под блондинку брюнетка.

— Надеюсь, хвостов нет? — допытывался солидный человек с усами серпом.

— Трижды проверено. Чисто, Стефан Георгиевич. Что еще?

— Свободен. И остальным передай: молодцы, договоренная плата обеспечена. Подскочите к Турвину, получите у него, гуд-бай. А вам, госпожа Илляшевская, я предлагаю присесть и выпить глоток коньяка.

— С удовольствием, — согласилась та и взяла большой рукой хрустальный стакан, отсвечивающий золотисто-коричневым напитком. — За блестяще проведенную операцию искренне благодарю вас, мистер Парамиди!

— За освобождение самой энергичной и красивой женщины нашего избранного общества, — немного напыщенно произнес солидный человек восточного типа.

— К сожалению, мое полное освобождение состоится только в том случае, если я окажусь на территории, неподвластной местному режиму.

— Мы приложим все усилия, чтобы этому ничто не помешало.

На лице Илляшевской легкими свинцовыми оттенками проступали признаки утомления; после нескольких глотков коньяка на нем появились еще и красноватые пятна.

— Я хотела бы привести себя в порядок, — сказала Илляшевская и, откинув голову, слегка прикрыла глаза. С внезапным раздражением она стащила с головы белокурый парик. — Потом приступим к обсуждению деловой стороны сложившихся обстоятельств, Стефан Георгиевич.

— Разумеется, разумеется. — Парамиди, облаченный в темно-зеленый клетчатый пуловер, замшевые шаровары и огненную, из натурального шелка, водолазку, поднял обе руки жестом, как бы отстраняющим любые сомнения в его радушии и гостеприимстве. На пальцах мигнули массивные перстни — гладкий берилл и огромный бриллиант. — Сейчас, Марина Петровна, будет организовано все, что требуется цивилизованной женщине, учитывая ваши вкусы и привычки. Сауна греется, стол накрыт, постель разостлана. Любые ваши пожелания будут учтены.

Стефан Георгиевич взял с низкого столика старозаветный серебряный колокольчик и забренчал. Тут же распахнулась боковая дверь, и в неярко освещенную комнату вошла девица.

— Отдыхайте, Марина Петровна, — сказал Парамиди. — Деловые отношения выясним завтра. Желаю легкого пара.

Когда Илляшевская и девушка скрылись, Стефан Георгиевич пустил сигарный дымок из-под серповидных усов. Волосатой рукой, отягощенной перстнями, набрал номер мобильника.

— Она уже у меня. Мероприятие проведено блестяще. Парни говорят, что там не успели ничего понять. Хвосты исключены. Конвойные? Один был куплен Рустемом, второго чем-то пырнули, неопасно. Третий — экземпляр редкого идиота. Так что можете даже не брать в голову. Все спокойно. Мадам? Пошла в баню отмывать свое огромное тело. Разговаривать начнем завтра. Да, надо сделать так, чтобы она вернула свой долг. Завтра посмотрим. Хорошо, сейчас ему позвоню. А вас извещу о результатах.

Набран был еще один номер словно бы с осторожностью и льстивой медлительностью. Разговор велся по-английски, вследствие чего не станем его приводить ни в подлиннике, ни в переводе. Заключим только, что, судя по интонации, Стефан Георгиевич общался с джентльменом, значительно превосходившим его в иерархии криминально-финансового мира.

Скрипнула дверь в дальней стене, вошел молодой человек лет двадцати трех. Он достал из папки с никелированным замочком несколько компьютерных распечаток и протянул джентльмену, облагороженному сединой.

— Как вы хотели, Стефан Георгиевич.

— Угу, угу, чудно, — проговорил Стефан Георгиевич, просматривая бумаги, и почмокал сочным пухлогубым ртом. — Ты, как всегда, аккуратен. Все учтено, подсчитано. Мерси, я доволен твоей работой.

— Можно ехать домой? — спросил молодой человек.

— Поезжай.

Часов в десять утра следующего дня господин Парамиди лично зашел в предоставленный Илляшевской апартамент, чтобы пригласить ее к деловому завтраку.

— Хэллоу, леди. — Стефан Георгиевич попытался начать разговор, блеснув свободным знанием английского.

— Я знаю только немецкий и польский, — заявила экс-директриса. Она была свежа, причесана и одета почему-то в офицерский камуфляж без погон.

Наконец они сели за стол, сервировка которого была проста, но предполагала изысканный и сытный завтрак, состоявший из крабового салата, первоклассной семги, окорока с той самой заветной, натуральной слезой, а также из сыра «бри», черных маслин и румяно шипевших бараньих отбивных. Пожилая женщина с унылым лицом подала сверх перечисленного крошечные маринованные корнишоны и баклажаны-соте.

— Мне идти? — спросила пожилая и огладила белый фартук.

— Иди, Геро, — сказал Парамиди, — потом принесешь кофе. Я позвоню. Кто там в коридоре?

— Артем и Рустем, — ответила унылая Геро.

— Гречанка, что ли? — поинтересовалась образованная экс-директриса.

— Это моя дальняя родственница. Прошу, Марина Петровна, воспользоваться моим баром. Он неплох. Виски-сода? Коньяк? Шампанское? Или сухое вино? Есть грузинское, итальянское. Недурное венгерское. Крымский мускат дореформенных времен.

— Нет, только рюмку водки для аппетита. Итак, я не говорю по-английски, а вы по-немецки. Продолжим на «великом и могучем». Желательно, чтобы нас не подслушивали и не прослушивали. Тем более не записывали.

— Все нюансы конспирации, разумеется, предусмотрены. Но вначале позавтракаем, не угнетая приятных мыслей и не мешая пищеварению.

Откинув отросшие в изоляторе волосы, сияя чистым и белым, как слоновая кость, лбом, Марина Петровна торжественно подняла стограммовую рюмку.

По окончании завтрака Стефан Георгиевич отрезал золотыми ножничками кончик сигары, задымил и предложил Илляшевской рюмочку ликера.

— Нет, — твердо отказалась Илляшевская, — давайте к делу. Я готова выслушать ваши вопросы и предложения.

— В принципе вопросов нет. Последние месяцы вам фантастически не везло. За вашу «Лилию» взялись какие-то сумасшедшие ищейки. Мы пытались их остановить. Начальникам предлагались хорошие деньги, но ничего не помогало. Нашелся некий оголтелый генерал в МУРе и кучка невероятно борзых оперов. Прихватили не только «Лилию», но и Салон аргентинских танцев. Чуть было не задержали Ануш Артуровну. А в МУРе арестовали с доказательной базой нашего человека.

— Я это знаю, — посмотрев в сторону и взмахом руки отогнав голубоватый дымок, холодно сказала Илляшевская.

— В связи с двумя крупнейшими изъятиями у вас произошли колоссальные недочеты. На рынке не было реализовано товара более чем на сто сорок миллионов евро. Макар и я понимаем: риск есть риск, мы списываем вам половину. Но остальное… Так вот, Марина Петровна, мы имеем сведения о ваших вкладах в цюрихском банке.

На лице Илляшевской появилась краска нехорошего возбуждения. Потом она побледнела и облизнула губы, мгновенно высохшие от злости.

— Я просила бы не касаться моих банковских вкладов. В конце концов…

— В конце концов, деньги любят счет. — Белки черных глаз Парамиди пожелтели, он пососал сигару, высокомерно откинув голову. Илляшевская увидела, что у него совсем старый подбородок. Студенистый, одутловатый, но отлично выбритый. — Ну и… я бы еще ничего, я ладно… — продолжал Стефан Георгиевич. — Но Макар… Вы же знаете: это глобалист. Наши местные трудности его мало волнуют. Он рассуждает, как машина. Российские кадры он не ценит. Только конечная цифра и больше ничего.

— Я найду способ возместить убытки.

— Это нужно сделать быстро.

— Я смогла бы провернуть это завтра же. Но мне нужна помощь.

— Я весь к вашим услугам и был бы очень рад за вас. — Парамиди даже подпрыгнул на стуле от добродушного беззвучного смеха.

Еще через полчаса разговор закончили. Марина Петровна отправилась, переступая через лужи, гулять по участку между оттаявшими сиренями и старыми соснами с шелушащейся корой. Она гуляла, думала, и мысли ее были отчаянные, смелые и жестокие. Неожиданно подул весенний ветер. «Март… Да, конец марта, — вспомнила Илляшевская и услышала, как в ветвях мокрых берез галдят в лохматых гнездах грачи. — Может быть, это вороны? Нет, целиком черные… Грачи прилетели… Весна…» И мысли Марины Петровны стали еще отчаяннее. «Вырваться и скрыться от всех, сбежать, сохранив свои накопления в швейцарском банке… Обвести вокруг пальца сыщиков, которые наверняка уже устроили на нее облаву, и беспощадных воротил запретного бизнеса, победоносно господствующего во всем мире, в том числе — в самых благополучных и процветающих странах… Это очень опасно, но это нужно сделать. Решиться и сделать! Другого шанса у нее не будет… Возможно, его уже нет. Ведь неизвестно, как с ней поступят, даже если она вернет им часть долга. Где гарантия, что ей оставят банковский счет и жизнь?..»

Расширенные сухие глаза Илляшевской смотрели на рвущееся сквозь волокнистую хмарь солнышко. «Эх, живем один раз!.. Или… или… — упрямо долбило в голове. — Давай, Маринка, решайся!..» Она вспомнила, как одна из клиенток «Золотой лилии», богатая Ирма Александровна, рассказала ей кое-что страшненькое о благодушном Стефане Георгиевиче. Сведения считались достоверными. Разболтался по пьянке муж благородной Ирмы Александровны, крупный муниципальный чиновник. Содержание интригующего рассказа сводилось к тому, что год-полтора тому назад Парамиди убил (или приказал убить) своего любовника, маленького артиста какого-то московского театра. Причем убил прямо на квартире, которую снимал для смазливого мальчишки, и еще расчленил его на куски. Убийство якобы было совершено из ревности. Впрочем, что-то упоминалось о золоте, картине (из драгоценных подлинников) и о наркоте.

«Что ж, такое не прощается… — размышляла привычная к уголовной морали Илляшевская. — Ревность, оскорбление изменой, это мне понятно. Деньги, картины, наркотовар… А ведь Парамиди находится в розыске, как и я. Или уже утряс это дельце, откупился? А что, если… Надо попробовать. Чем черт не шутит…» И она вернулась в дом.

— Значит, так, Стефан Георгиевич, — бодро и сурово сказала Илляшевская хозяину дома, усаживаясь в кресло рядом с камином, облицованным белым мрамором. Камин искрометно играл искусственными поленьями. — Мне нужно увидеться с моей бывшей служительницей. Она живет неподалеку от станции Барыбино, в одном из поселков. Недалеко от «Золотой лилии», от моей «Золотой лилии».

— К сожалению, она уже не ваша, — Парамиди прищурил черный греческий глаз. — И как вы это себе представляете, Марина Петровна? Неужели вы надеетесь, что в любом месте, где вы практически или теоретически можете появиться, нет засады? Любая ваша бывшая служительница взята на контроль, будьте уверены.

— Вы слишком высокого мнения о нашей героической полиции. Вчера я только свалила из судебного двора. Сегодня это еще обсуждается в полицейских верхах. Ну, подумаешь, убежала тетка, которую судят за наркоту. Что я, серийный маньяк-убийца? Террористка-смертница с запасом пластида? Похититель царской короны из Оружейной палаты? Киллер, которому заказали министра?

— Вы не просто тетка, которую судят за наркоту. Вас судят за налаженный наркотрафик, оценивающийся в сотни миллионов долларов. Уж сидите и не рыпайтесь, моя дорогая, хотя бы недели две.

Илляшевская оскалила белые зубы и топнула ногой сорок четвертого размера.

— За каким хреном тогда меня освобождали? Чтобы я уплатила долг? Мне нужно сегодня ночью попасть в здание феминистского клуба. Возможно, мне удастся найти там кое-что.

— Но это безумно рискованно. Вы сами говорили: на территории «Лилии» установлен полицейский пост.

— Ну и что? Если сделать с умом, его можно устранить часа на два. И я не уверена, будто все время, пока я торчала в тюряге, там по ночам бдели часовые. Не похоже это на нашу российскую организацию. Сначала, может быть, и подежурили. А потом опечатали двери, закрыли намертво ворота и для порядка проверяют время от времени.

Парамиди выкатил глаза на Илляшевскую, на эту бесстрашную, ненасытную тигрицу.

— Вчера только совершился ваш побег, леди! Вы не сечете, что там происходит? Там же гам-тарарам! Прокакали обвиняемую у самых дверей федерального суда! Там же кому-то морды бьют. На гауптвахту гонят. Судебные дела заводят о халатности, злостном нарушении дисциплины. Вы что! Там же бросились исправлять свой имидж перед старшими чинами. Значит, сегодня же втрое, впятеро усилили охрану «Лилии». И возобновили засаду у всех, с кем вы сотрудничали, с кем были знакомы.

— Я с вами не согласна, — жестко возразила Илляшевская. — Если кому и дали по морде, кого и взяли под стражу, так это бедного лейтенантика и троих солдат. Так им и надо. Ослы. Ну, взгреют их непосредственного начальника. Вообще найдут для генералов стрелочника. И вот еще что. Не надо считать оперов из МУРа, Комитета по наркоте, даже из районных УВД — гениями. Однако дураками их тоже не надо себе представлять. Среди них есть очень квалифицированные специалисты, уверяю вас.

— К несчастью, это так, — признал Парамиди, напряженно раздумывая над аргументами неумолкающей экс-директрисы.

— Так вот, — энергично продолжала Илляшевская, — опера отнюдь не дураки. Зачем они будут усиливать охрану «Золотой лилии», где был проведен тщательный обыск с собакой, натасканной на героин и кокаин? Чтобы захватить меня? Ну, знаете, они меня за идиотку тоже не держат. Преступница сбежала из-под стражи с помощью хорошо подготовленной группы сообщников. И она тут же помчалась в свой дом, находящийся под охраной полиции? Ну, это уж слишком. Такое не придумает и самый неординарно мыслящий следственный авторитет. Где искать Илляшевскую? Во всяком случае, не в пустующем опечатанном здании феминистского филиала. Это было бы просто нелепостью, не имеющей никаких, даже косвенных причин. И вот именно этот вариант я как раз должна реализовать. Конечно, риск есть. Минимальный. Надо нейтрализовать ночную охрану, если таковая имеется. Часа на два, не больше. Другое дело, что я могу не найти то, что собираюсь там обнаружить.

— А может быть, лучше Цюрих?

— Швейцарский банк никуда не денется. Одним словом, вы даете мне своих парней и авто. Сегодня посреди ночи я начинаю работать над осуществлением моего плана. Если он удается, я привожу вам товара на пятьдесят миллионов, не меньше. Если нет… либо я снова сажусь, либо отправляюсь в мир иной. Или отдаю деньги из банковского вклада. — Илляшевская встала и подбоченилась.

«Лихая баба, — подумал немного растерянно Парамиди. — А что будет, коли все у нее получится? Но Макар в любом случае вытрясет из нее цюрихские деньги».

— Я, пожалуй, здесь не останусь, скроюсь в Москву, — суетливо проговорил Стефан Георгиевич. — У меня есть гнездышко в одном доме. Вот туда и доставите товар в случае успеха. А в случае неуспеха… Не будем об этом говорить! — Парамиди с воодушевлением стукнул себя кулаком по колену.

К вечеру Илляшевская коротко остригла волосы и натянула на голову русый, неряшливо-вихрастый мужской парик. Также к ее лицу была прилажена небольшая бородка, приклеены усы, а по щекам с помощью грима создана запойная небритость. Лицо стало другого тона — грубоватого, обветренного, с подозрительной красноватостью у носа.

— Все убедительно, — ехидно произнес охранник Рустем, смуглый красавец с университетским образованием. — Но ваши огненные глаза, мадам, выдают вас при близком рассмотрении.

— Ничего, припудрю веки, и сойдет. Можно нацепить очки сельского счетовода. Говорить придется охрипшим басом. Вот так вот: кха-кха!

Бывшая директриса превратилась в здоровенного мужика. Широченное и длинное потрепанное пальто с поднятым воротником, старый вязаный шарф, рукавицы деревенские и разлапистая с большим козырьком кепара. Очки с круглыми мутноватыми стеклышками тоже нашли.

— Вполне, — поглядев на себя в зеркало, гордо провозгласила Марина Петровна. — Поехали.

Рустем и другой статный гвардеец, Артем, облачились в абстрактно-спортивные куртки и натянули черные трикотажные шапочки. Все забрались на сиденья неприглядной «Нивы» и пустились в путь, руководствуясь указаниями Илляшевской. Прибыв в район станции Барыбино, компания почти всю дорогу пребывала в молчании, не считая коротких реплик, корректирующих маршрут. Только однажды Марина Петровна сказала Рустему:

— Забыла уточнить у Стефана Георгиевича, куда мы должны приехать после нашего мероприятия. Это в каком районе Москвы? Далеко от МКАДа? Интересно, сколько понадобится времени?

Рустем пожал плечами:

— Это близко от МКАДа, в Строгино. Сразу заезжаешь на большую улицу, видишь торговый центр «Троицкий». А за торговым центром, в переулке, между обычными многоэтажками небольшой элитный дом. Он окружен железной оградой. Машины стоят прямо под окнами. Вот и все. Вход один, этаж…

Услышав, как спокойно и подробно телохранитель Парамиди продиктовал ей московский адрес шефа (трижды зашифрованного космополитического магната), Илляшевская взволновалась. «Рустем нагло морочит голову, лепит отъявленную дезинформацию. — подумала она. — Или он стопроцентно ей доверяет?» (В этом она очень сомневалась.) Скорее всего, дорогостоящие наемники Парамиди твердо знали, что они в любом случае привезут ее, живую или мертвую, в лапы хозяина. Поэтому не считали нужным осторожничать, уклоняться от прямого ответа. «Скверно», — заключила для себя Илляшевская.

Уже поздно, около двенадцати ночи, в одном из подмосковных сел «Нива» тормознула вблизи высокого забора. Илляшевская нажала кнопку звонка. Хрипло залаяла собака, в голосе ее слышалась голодная злоба. Долго никто не отзывался. Потом осипший со сна мужик, пришмурыгав, наверное, в разбитых кирзачах, спросил за калиткой:

— Чего надо?

— Евдокию Мелентьевну позови. Скажи, Марина Петровна спрашивает.

— Не знаю я, где старуха. Может, дрыхнет. Завтра приходи.

— Тебе сказали: быстро позови Мелентьевну и не рассуждай, ну!

— Не нукай, не запрягла… Нашлась тут, да я…

— Сейчас калитку выбью, — присоединился к Илляшевской Рустем, — и фарш из тебя сделаю, придурок. Бегом выполняй, что тебе сказали!

— Собаку спущу с цепи… — перетрусившим голосом пытался пререкаться мужик.

— Я тебя вместе с твоей собакой зажарю на костре, если через минуту не приведешь кого надо, — начиная свирепеть, пообещал Рустем.

Разбитые кирзачи, вернее, их звуковой образ, пошмурыгали обратно к дому. Через несколько минут торопливые шаги совместно с хлопотливым бормотанием приблизились, и калитка открылась. Мелентьевна в серой вязаной шали удивленно таращила глаза.

— Кто это, не пойму…

— Это я, Мелентьевна, здравствуй. Ну да, борода, усы приклеены, парик, кепка… Не узнаешь никак?

— Ба-а-тюшки! Марина Петровна, миленькая, золотце, как же это вы… О-осподи! Ведь я и не знала, что вас уже выпустили… — Мелентьевна захныкала, раза два всплеснула руками и приникла символическим поцелуем «к плечику» бывшей хозяйки, как дворовая крепостная нянюшка. — А я все думаю, думаю — где же там наша Марина Петровна? Где она, сердешная наша?..

— Выпустили, выпустили меня, — прервала женщину Илляшевская. — Потом поговорим. Сейчас пройдем на крыльцо. Дело есть.

— Марина Петровна, я с вами, — вмешался Рустем. — Мне приказано находиться при вашей особе.

— Куда я от тебя денусь, красавец мой, — засмеялась экс-директриса. — Да ты мне скоро нужен будешь, как воин-телохранитель. Но, понимаешь ли, — она перешла на шепот, придвинувшись к уху парамидиевского охранника, — при постороннем старуха может замкнуться и чего-то важное недосказать, понял? Так что погуляй тут вблизи, а я поднимусь с ней на крыльцо. Потолкую. Мне нужно ее расколоть, проработать…

— Но все-таки, — нахмурился Рустем, — вдруг что-нибудь…

— Из этой избы нет тайного хода в римские катакомбы и нет тоннеля до Кремля, не бойся. Я не буду заходить в дом, поговорю на крыльце. Это устроит? И вообще, мы через пару часов должны будем совместно провернуть важное, рискованное мероприятие… И вдруг такое недоверие, такая мелочная опека. Что такое!

— Хорошо, договаривайтесь. Я погуляю, — согласился наконец Рустем. — Только пойду застрелю того урода и его собаку, чтобы она заткнулась… (Собака действительно производила слишком много шума: с неистовым лаем рвалась с цепи.)

— Не вздумай, Рустем, притихни на время. Мелентьевна! Собаку надо бы угомонить. К чему нам такой гвалт ночью?

— Мишка! — обернувшись в сторону избы, крикнула бывшая костюмерша филиала. — Убери Шарика!

Собака вскоре умолкла, и Марина Петровна поднялась с Мелентьевной на крыльцо.

— Слушай внимательно, — тихо сказала Илляшевская, стягивая с лица бутафорскую бородку для облегчения речи. — У тебя, по моему приказанию, были спрятаны запасные ключи от всех комнат и коридоров. И от чердака. Они на месте?

— А как же… но… И ведь посмотреть надо, где они, — засуетилась Мелентьевна. — Я не проверяла… я ведь…

— Имей в виду, со мной два волкодава. Оба бешеные, вооружены до зубов. Преданы своему хозяину хуже легавых, поняла? Если что-то не то… ну, сама знаешь. Надо мной тоже такие боссы, что — о-е-ей!

— Все поняла, Марина Петровна. Сейчас будут ключи, — от старания закинув голову и шумно дыша носом, почти отрапортовала Мелентьевна. Хотела бежать со всех ног.

— Подожди. У тебя мой «браунинг»… С ним — порядок?

— Полный порядочек, Марина Петровна. Как завернули в тряпочки, в целлофан, так и лежит. Сейчас достану.

— И обойму не забудь. А еще неси мобильный телефон. Мне нужно позвонить, верну. Давай, шпарь.

Через четверть часа запыхавшаяся Мелентьевна принесла требуемые вещи. Глядела честно, даже побледнела от услужливого рвения, вытянулась «руки по швам».

Илляшевская убрала «браунинг» во внутренний нагрудный карман пальто. Ключи опустила в боковой на бедре. Оглянувшись на прогуливающегося по двору Рустема, вызвала по телефону «02» городского дежурного.

— Прошу соединить с МУРом. Я осведомитель старшего оперуполномоченного отдела по раскрытию убийств капитана Сидорина. Мне нужно немедленно передать лично ему сведения об опасном преступнике. Сидорин просил звонить в любое время дня и ночи. Но сейчас у меня нет с собой его мобильного номера. Помогите, пожалуйста. Это срочно.

Илляшевская настойчиво добивалась номера телефона Сидорина, которого кстати перевели на Петровку, куда его рекомендовал бывший начальник строгинского убойного отдела подполковник Полимеев. Позвонила.

— Слушаю. — Голос был, конечно, недовольный, однако не сонный.

Илляшевская почему-то запнулась, в одно мгновение вспомнив встречи с этим опасным опером, со своим врагом и преследователем. Но — удивительное ощущение какой-то безотчетной приязни к отважному и бескомпромиссному полицейскому сочеталось в ее сознании с ненавистью к нему. А ведь на нем — кровь Юлии Сабло, да и Малдыбаев с Хомочкиным разбились в машине из-за него. И очень странно его присутствие во всех «наездах» наркополицейских. Не был ли именно он одним из инициаторов проникновения в ее окружение «музыканта» Михайловой, «охранника» Ряузова?..

Все эти соображения словно высветили сцены уже прожитой жизни и, сконцентрировавшись, ярко проявили облик этого человека.

— Слушаю, — еще раз произнес опер и официально представился: — Майор Сидорин слушает.

— Поздравляю с повышением в звании. Говорит Илляшевская.

— Вы же должны быть… Хотя я вас, пожалуй, сразу узнал. В бегах, Марина Петровна? Поздравляю. Жаль, не в моей компетенции заняться возвращением вас на прежнее место в изоляторе.

— У меня нет времени для острот. Зафиксируйте сообщение. В Строгино, позади Троицкого магазина, в элитном доме на последнем этаже находится Парамиди, объявленный в розыск по подозрению в убийстве или организации убийства молодого артиста… забыла, как его фамилия… Кроме того, Стефан Парамиди является одним из крупнейших дельцов наркотрафика из России в Европу. Но убийство касается вашей работы, майор. У меня все.

— Чему обязан такой любезностью с вашей стороны? — осклабился на противоположном конце беспроводной линии Сидорин.

— Так нужно. Берите его немедленно, а то опять ускользнет. С ним телохранители, учтите.

— Грызутся наркопауки в банке?

— Пауки грызутся и в полиции, и в Думе, и в правительстве. Прощайте, майор.

— Благодарю за помощь, Марина Петровна…

Но Илляшевская уже отключила телефон и позвала Мелентьевну, которой перед телефонным разговором велела уйти.

— Мне надо пробраться в свой дом, — сказала она с суровой решимостью. — Там охраняют, не знаешь?

— Раньше охраняли. Потом одним днем вывезли все вещи: мебель, шторы, люстры, все светильники — и настенные, и всякие. Прямо сказать, вычистили помещение догола, как метлой повыметали, повыскребали. И котел с нагревом из котельной, и трубы свинтили… И провода сняли, даже выключатели и розетки… Одно слово — грабеж полный. Только стены и крышу небось не тронули. — Мелентьевна тяжело вздохнула и горестно потупилась, не в силах выдержать взгляда Марины Петровны с расширившимися во весь глаз зрачками.

— Откуда ты знаешь?

— Напротив филиала моя подруга живет, Танька Прохорова. Ее мужика приглашали на погрузку, он и рассказал.

— Гады, не имели права до приговора… Только при конфискации… — Илляшевская скалилась в темноте, как разъяренная волчица.

Влажными вздохами мартовского ночного ветра, прилетавшего волнами, сопровождалось последнее отчаянное предприятие экс-директрисы. Туманилось, посылало сырой снежок черное небо.

— Ладно, я поехала. Если все сойдет и я выкарабкаюсь, то про тебя не забуду. — Илляшевская пошла по льдистой дорожке к калитке. Рустем тут же присоединился к ней, вертя настороженно головой. Горбоносый и смуглый, при лунном свете его словно из металла отлитый профиль вызвал у старой костюмерши воспоминание о каком-то экзотическом балете, который она обслуживала некогда в театре, в годы молодости.

Нелепая и огромная в своем широком пальтище, Илляшевская полезла в машину. Прощаясь, махнула рукой старухе.

— Марина Петровна, миленькая… Да как же все… Дай бог удачи… — плаксиво причитала Мелентьевна из калитки. — Осторожненько там, осторожненько…

Когда «Нива», пофыркивая и шелестя шинами на отпотевшей дороге, скрылась во мраке, Мелентьевна возвратилась в дом.

— Отпусти Шарика, — сказала она заспанному мужику, курившему в сенях, — да ложись. Уехали, черт их унес.

Подумав некоторое время, бывшая филиальская костюмерша снова вышла во двор. Прошла за угол, достала мобильный телефон, потыкала кнопочки. Долго никто не подходил, наконец пропойно осевшим басом спросили:

— Хто?

— Гусь? — не отвечая, осведомилась Мелентьевна. — Это Евдокия Шалаева. Позови Глыза.

— Че поздно-то? Глыз отдыхает, набрался.

— Я звоню не анекдоты травить, сейчас же буди Глызина.

— Мать твою, зараза, придумала тут… — высказался строптивый Гусь, но разбудил нужного человека.

— Глызин? Ты в порядке, Николай Корнеич? Тогда слушай сюда. Маринка-директор смылась из казенного дома, понял? Как удалось, не знаю. Значит, помогли очень сильные люди. Только что была у меня с двумя барбосами. Какие? Ну, видать, первый класс. При стволах, конечно. Маринка взяла у меня ключи от филиала. Будут проникать в помещение. Охраны там постоянной нет. Как вещи и оборудование оттудова поперли, так и поста не стало. А если все-таки мент дежурит, они его уберут. Тут ясно светит одно. У Маринки где-то тайник с товаром, который не нашли при обыске. Трудно поверить? Ну, если трудно, вались обратно на боковую. Ага, все равно разбудила. Сто процентов? Верняк? Насчет верняка не побожусь. Подъезжай с мужиками и жди в сторонке. Увидишь, если будут что-нибудь выносить. Ворота им не открыть, машину оставят где-то рядом. Не мешай, пускай стараются. Если они загрузятся и поедут, сразу не нападай. Пусть километров на двадцать отбегут, тогда и чокни. Учти, стрельба будет. Там боевики небось не фуфло. Берегите лбы. Ну, вот так вот. Я тебе сказала, решишь — делай. У них «Нива». Цвета… вроде бы синего, в темноте толком не разобрала. Прошло минут пятнадцать, как поехали. Минут через сорок доберутся.

Мелентьевна убрала в карман трубку. Постояла в раздумье, поежилась, пробормотала что-то невнятное. «Как это они меня с Мишкой не прирезали? — думала костюмерша. — Повезло, торопилась Маринка. А может, во мне уверена. Но мы-то не простые. Чего терять, если можно взять… Ладно, как получится. На все воля Божья или судьба, или еще что…» Она перекрестилась.

«Ниву» оставили с краю прилегавшей к «Лилии» улицы, в тени дачных заборов и старых лип. Артем остался за рулем. Илляшевская и Рустем подошли к задней двери в ограде, закамуфлированной под кирпич. Илляшевская достала связку ключей.

— Есть фонарь? — обратилась она к Рустему.

Боевик с высшим образованием снисходительно усмехнулся:

— Все, что может понадобиться, я предусмотрел.

— Хорошо бы приготовить несколько вместительных пластиковых пакетов.

Показав белые зубы, красавец в черной шапочке вынул сложенную в плотный четырехугольник пачку пакетов.

— Ты умница, — поощрительно сказала Марина Петровна.

— Я профессионал, мадам, у меня хорошая зарплата.

— Зер гут, приступим.

Опустошив помещение (видимо, по инициативе местной администрации), полиция не заменила замки на входных калитках и прочих дверях. Поэтому проникновение на территорию своих бывших владений оказалось для экс-директрисы делом легким, не занимающим много времени. Илляшевская и Рустем открыли калитку. Осторожно глядя по сторонам, ступили на мощеный двор. Калитку заперли.

— Электричество отключено, через главный вестибюль мы не пройдем. Там автоматические двери, — сказала Илляшевская. — Попробуем через комнату охраны.

Опасливо приблизились к комнате охраны, прислушались. Там явно никого не было. Да кто без особой надобности будет сидеть днями и ночами в темноте? Впрочем, неожиданности случаются вне логики и здравого смысла, как внезапный сход снежной лавины. Повозились, но все обошлось. Замок подчинился ключу. Вошли. Опять закрыли за собой дверь. Рустем включил фонарь.

— Тут глухие стены, — произнес он, пошарив лучом.

— Надо вскрыть пол, всего несколько плиток под линолеумом. Вон в том углу.

— Подержите фонарь. — Из продолговатого кармана сверху штанины Рустем извлек ломик с загнутым концом. Пятнадцать минут работы, и линолеум был вспорот, керамические плитки вскрыты. Возникла металлическая дверца люка.

— Ключи. — Нашли соответствующий блестящий ключ с замысловатыми зубчиками, приладили к резному отверстию — звяк, кряк… и по черному ходу открылся доступ во внутренние помещения «Золотой лилии».

Светя под ноги фонарем, руководствуясь указаниями Илляшевской, Рустем стал пробираться по коридору. Поднявшись на второй этаж, они нашли угловую комнатку, раньше служившую для размещения инструментов, электроприборов и прочего оборудования. Словом, техчасть филиальского хозяйства. И наконец с довольно неудобной площадки на чердак, кроме еще одной, основной, вела железная, чуть приржавевшая, давным-давно не крашенная лесенка с кругленькими перильцами.

— Вот, — произнесла Илляшевская, проводя ладонью по пыльным перильцам. — Кажется, повезло. Собака не учуяла, менты не догадались. Трудно поверить, но не зря человек надеется на чудо.

С помощью миниатюрной ножовки и молотка была сбита незаметная металлическая шишка под концом перилец.

— Что дальше? — спросил Рустем, весело улыбаясь экс-директрисе, одетой в нелепое пальто, имеющей комическую кепку, накладную бородку, усы и мужской парик.

Илляшевская молча расправила полиэтиленовый пакет, подставила под отверстие в перильцах.

— Тяни медленно жестяную трубку, — приказала она. Рустем осторожно потянул. Из трубочки в прозрачный пакет посыпалась струйка белого порошка. Через полтора часа кропотливой работы шесть пакетов были наполнены и завязаны шпагатом.

Когда они выбрались на улицу, небо, такое беспросветно черное за полночь, стало синеть, светлея от явления предрассветного, косо висевшего месяца. Подкатила «Нива».

Артем выскользнул из машины. Присвистнул, увидев наполненные белым порошком прозрачные мешки.

— Под сиденье или в багажник? — спросил он.

— Убирай в багажник. В любом случае стреляем сразу, если менты. Такую груду героина все равно в машине не спрячешь, — решил Рустем, довольный, разгоряченный, одобрительно поглядывавший на странно задумчивую директрису.

Заперев багажник, тихо поехали в направлении московского шоссе. Рустем сел за руль, рядом с ним Илляшевская, Артем на заднем сиденье. Выехав на шоссе, погнали. Небо опять затянуло мглой. Дождь со снегом усилился. Быстро ехать было опасно, мешала мартовская гололедица. Заунывно подвывал встречный шквалистый ветер. И из-за туч послышались внезапные громовые раскаты.

— Погодка… — пробормотала Илляшевская. «Люблю грозу в начале мая…» — иронически подумала она, но ирония исчезла, уступив усиливающемуся ощущению опасности. Будто подтверждая это тревожное ощущение, совсем рядом хлестнул выстрел.

— Ого, — сказал Артем, глядя в заднее стекло.

— Что там? — голос Рустема был деловито-сердитым.

— Догоняют, — пояснил Артем, доставая пистолет, и стал опускать боковое стекло. — Черный «Ниссан»…

— Думаешь, полиция?

— Нет, непохоже. Что-то другое.

— Значит, старуха подсуетилась, — так же сердито произнес Рустем. — Было у меня желание прирезать старуху, придурка и собаку… Постеснялся, ишак… Мадам такие сентиментальности развела, даже я размяк. Что скажете, Марина Петровна?

— Много лет Мелентьевна была самым верным человеком. Не может быть, чтобы она…

— Верный человек существует только в сказках, — сказал Рустем. — В русских народных сказках.

Сзади донеслась автоматная очередь. Прозвенело стекло, пули вжикнули вдоль борта машины.

— Жми сильней, — посоветовал напарнику Артем, высунул руку с пистолетом в приоткрытое окно, дважды выстрелил.

— На таком катке и в этой телеге не пожмешь, — мрачно ответил Рустем. — Стреляй чаще… На, гранату возьми…

— Подожди с гранатой, успеем.

— Давай я подержу гранату, — предложила Илляшевская и взяла лимонку с прижатым рычажком.

— Умеете пользоваться? — спросил Рустем. Он гнал «Ниву», делая внезапные рывки и зигзаги.

— Нет, не особенно, — призналась Илляшевская.

— Когда снимете предохранитель, рычажок выпрямится. Пять секунд — и взрыв.