Анжелика. Путь в Версаль Голон Анн

Глава 6

Однажды утром оказалось, что дядюшка Лазарь спокойно скончался у себя в постели. Госпожа Анна и Абигель омыли тело, уложили его в белоснежные простыни. Прибыл пастор Бокер со своим племянником. Вскоре пришел торговец бумагой, стали собираться соседи. Их было ухе много, когда у ворот раздался звонок. Анжелика вышла во двор и впустила человека с суровым лицом, в черном сюртуке и белом галстуке, отнюдь не внушавшего доверия и представившегося как господин Бомье, президент королевской комиссии по религиозным делам и помощник господина Никола де Барданя.

Анжелика уже слыхала кое-что о нем. Она закусила губы и не выразила удивления, когда из-за спины вошедшего появилась четверка вооруженных людей; шагая с развальцей, они бесцеремонно направились к дому, а за ними возник еще один, с неприятным лицом, одетый в плащ, украшенный гербом Ла-Рошели: двухпарусным кораблем и тремя цветками лилии.

Бомье вошел в дом с официальным, то есть мрачнейшим выражением лица и поднялся по внутренней лестнице в спальню в сопровождении своего помощника и подозрительных приспешников.

При виде их все собравшиеся встали с колен, наступило напряженное молчание.

Господин Бомье развернул казенную бумагу и стал читать брюзгливым тоном: «Принимая во внимание, что господин Лазарь Берн, 16 мая обратившийся в католичество, снова предался преступным ошибкам и пренебрегая вечным спасением, подал опасный пример.., и так далее.., и так далее.., объявляем его изобличенным в преступлении вторичного впадения в ересь, во искупление чего труп его следует, положив на решетины, проволочь по всем кварталам и перекресткам города, а затем выбросить на свалку; кроме того, надлежит взыскать штраф в сумме трех тысяч ливров в пользу короля и еще сто ливров на милостыню нуждающимся узникам тюрьмы Консьержери…»

Его прервал мэтр Габриэль. Очень бледный, он встал между Бомье и постелью, на которой покойник, единственный из всех находившихся в комнате, сохранял спокойное и даже чуть насмешливое выражение.

— Господин де Бардань не мог вынести такого решения на наш счет. Он сам был свидетелем того, как мой дядя отказался обратиться в католичество. Я сейчас же пойду за ним.

Бомье ухмыльнулся и стал сворачивать свою бумагу.

— Пожалуйста, — сказал он спокойно, — отправляйтесь за ним, но я отсюда не уйду. Мне спешить некуда. Я служу святому делу: надо очистить город от опасных заговорщиков. Ибо злые ангелы сговариваются против добрых, а дурные подданные против верных подданных короля, а в Ла-Рошели те и другие сходятся.

— Вы что же, хотите объявить нас предателями, изменниками Франции? — возмутился Легу, городской голова, нахмурившись и шагнув вперед. Мэтр Габриэль вмешался:

— Кто пойдет за господином де Барданем?

— Я остаюсь здесь, и люди мои будут со мной, — издевательски улыбаясь, заявил Бомье.

— Ну, так я пойду, — сказала Анжелика. Она уже набросила пальто и быстро спускалась по лестнице.

— Бегите поскорей, — хихикнул вдогонку ей Бомье.

Анжелика быстро пересекла город. Она так спешила, что ноги ее взлетали над булыжниками мостовой, почти не касаясь их. Но в доме де Барданя ей сказали: «Он во Дворце правосудия». Во Дворце правосудия после многих отсылок и задержек наконец один чиновник сообщил, что господин де Бардань пошел в гости к главному судовладельцу Жану Маниго.

Анжелика помчалась туда. Что могло произойти за это время в доме, где заряд страстей был больше, чем в дуле пушки? Насмешки Бомье и грубость его солдат уже высекали искры, сталкиваясь с возмущением и гневом протестантов… А ведь она бросила там Онорину! Какое безрассудство! Ей уже мерещились опустошенный дом, печати на дверях, все в тюрьме или бог весть где…

Умирая от тревоги, она добралась наконец до великолепного особняка Маниго.

Господин де Бардань изволил кушать вместе с семейством Маниго под наблюдением нескольких поколений судовладельцев, гордо взиравших с портретов. В комнате приятно пахло горячим шоколадом, который раб Сирики разливал в серебряные чашки, а в середине стола в большой фарфоровой вазе лежала целая груда заморских плодов: ананасы, померанцы, а рядом кисти местного винограда. Анжелика и глазом не повела на всю эту роскошь. Задыхаясь, она бросилась к наместнику:

— Умоляю вас, идите скорее. Господин Берн зовет вас на помощь. Он надеется только на вас.

Господин де Бардань галантно поднялся на ноги, приятно удивленный видом бросившейся к нему женщины. Анжелика разрумянилась от бега, глаза ее сверкали, грудь высоко поднималась под черным корсажем. Ее волнение, умоляющее выражение лица и чудесные глаза не могли оставить хладнокровным человека, преданного слабому полу. Это был случай как раз во вкусе Никола де Барданя.

— Сударыня, успокойтесь и объясните мне все без боязни, — произнес он, смягчив голос и ласково взглянув на просительницу. — Я вас не знаю, но обещаю выслушать вполне благожелательно.

Анжелика успела спохватиться, что проявила невежливость к господину Маниго и его толстой супруге, и торопливо приветствовала их. Затем рассказала, волнуясь, о том, что произошло в доме мэтра Габриэля… Там может возникнуть бог весть что, самое страшное.., а может быть, уже и случилось… Она всхлипнула.

— Ну, что вы, успокойтесь же, успокойтесь, — повторял господин де Бардань. — Почему эта женщина так волнуется? — обратился он к господину Маниго. — Что там за беда? Это все пустяки.

— Господин Берн вечно попадает в какие-нибудь истории, — кислым тоном произнесла госпожа Маниго.

— Но пойми же, моя добрая Сара, — возразил судовладелец, — не может он допустить, чтобы тело его дяди волочили на жердях.

— Я знаю одно: такие вещи только с ним случаются, — самодовольно заявила толстуха.

Она хлопнула в ладоши:

— Дочки, собирайтесь, наденьте накидки из черного бархата, и Жереми пусть наденет суконный костюм. Мы должны отправиться к бедному Лазарю, чтобы молитвами проводить его в вечность.

— Конечно, мы сейчас отправимся. Меня не успели известить о его кончине,

— заволновался вдруг Маниго.

— Я поеду вперед, — бодро воскликнул де Бардань. — Эта дама так торопит меня, что я не смею задерживаться.

Он посадил Анжелику в поджидавший его экипаж, по бокам которого стояли два стрелка.

— Боже мой, только бы не опоздать, — прошептала Анжелика. — Пожалуйста, велите ехать скорее.

— Как вы нервничаете, милое дитя! Готов поспорить, что вы родились не в Ла-Рошели.

— Действительно, я не отсюда. Но почему вы так решили?

— Потому что вы бы привыкли к подобным историям, которые, что бы ни говорила госпожа Сара, в нашем городе не редкость. Увы! Иногда мне приходится поступать жестоко. Закоренелое зло должно быть наказано. Однако в данном случае я должен признать, что Лазарь Берн не отяготил упрямства, с которым на протяжении восьми десятков лет держался ложных верований, непростительным преступлением отступничества от истинной веры…

— И вы не разрешите этому отвратительному человечку волочить его тело по грязи?

Королевский наместник засмеялся, показывая свои красивые и очень белые зубы, оттеняемые каштановыми усами.

— Это вы Бомье так называете? Должен признаться, ему подходит. — Он слегка нахмурился:

— Я не всегда соглашаюсь с ним при выборе методов, которыми мы действуем… Но простите, мне кажется, с одной стороны, что я с вами только что познакомился, а с другой, что я вас уже видел… Если это так, не понимаю, как я мог забыть имя такой прелестной особы…

— Я служанка мэтра Габриэля Берна.

Он вдруг вспомнил:

— Вот оно что. Я действительно увидел вас впервые у мэтра Берна в тот самый вечер, когда капуцины из монастыря Младших братьев притащили меня обращать этого беднягу Лазаря, который считался умирающим. Мэтр Габриэль возвратился тогда из поездки, и вы были с ним…

Он добавил строгим тоном:

— У вас есть ребенок, которого следует по закону воспитывать в католической вере.

— Я помню, вы сказали тогда, что моя дочь, видимо, незаконное дитя, — отвечала Анжелика, быстро решившая играть в открытую, чтобы избежать расспросов о себе, — вы были правы, это так.

Такая откровенность заставила господина де Барданя подскочить.

— Простите меня, если я вас обидел, но моя нелегкая должность в этом городе вынуждает меня следить за отношением к религии самого малого из жителей и…

— Это так, — повторила Анжелика, пожав плечами.

— Но с такой красотой, как ваша, — милостиво улыбнулся королевский наместник, — можно понять, что любовь…

Анжелика оборвала его речи.

— Я просто хотела сообщить вам, что вам нет нужды беспокоиться о ее крещении и вере, потому что она католичка, как и я сама!

Господин де Бардань как раз собирался заметить, что эта молодая женщина, должно быть, обращенная католичка или, по крайней мере, воспитывалась в католическом монастыре. Восхищенный своим нюхом, он мысленно похвалил себя, но добавил по-прежнему строгим тоном:

— Теперь все ясно, я так и предполагал… Но как же вы решились пойти в услужение к протестантам? Это дело серьезное.

Анжелика успела приготовить ответ. Она придумала кое-что, отчасти под влиянием враждебных замечаний Северины.

— Видите ли, — она опустила глаза, — моя жизнь не всегда была образцовой. Вы можете, увы! догадаться об этом по признанию, которое я только что сделала. Но благодать Господня помогла мне встретиться с глубоко набожной особой, которую я не могу назвать, хотя живет она здесь, и она убедила меня искупить свои грехи и научила, как это лучше сделать. По ее совету я и поступила служанкой в это семейство Бернов, которое все ревностные католики Ла-Рошели хотели бы когда-нибудь видеть в числе обращенных.

— Вы можете рассчитывать на меня, само собой разумеется.

Он уже перебирал в уме дам из Общества Святого причастия, соображая, кто из них мог заслать эту особу в качестве католической шпионки в дом Бернов. Мадам де Бертевиль?.. Мадам д'Армантьер?.. Не угадаешь сразу. Законы Общества требовали соблюдения тайны. Он кое-что знал о них, поскольку сам в него входил…

Анжелика повернулась к окну кареты. Вид улицы пробудил ее беспокойство.

— Просто страшно вообразить, что эти люди могли наделать в наше отсутствие. А я оставила там свою девочку…

— Ну, не устраивайте трагедии!..

Она была очаровательна, когда бледность разливалась по ее лицу и страх расширял ее ясные зрачки, придавая им такое трогательное и трагическое выражение. Хорошо бы сжать ее в объятиях и поклясться вечно защищать ее. Он галантно подал ей руку, помогая выйти из экипажа. Людовик XIV предписывал своим пэрам соблюдать любезность даже со скромными камеристками, а о подчиненном положении этой женщины было вообще легко забыть. Господин де Бардань торжествовал про себя. Трудно не обрадоваться при известии, что она служанка. Она, конечно, будет польщена тем, что привлекла внимание такой знатной особы, как наместник его величества короля в Ла-Рошели. И потом, не придется преодолевать, можно сказать, врожденную сдержанность дам-протестанток, чью скромность и стыдливость ему еще не удавалось победить. Он уже потерял всякую надежду на это, даже в отношении пикантной и колючей Женни, старшей дочери мэтра Маниго.

Достаточно было посмотреть на эту великолепную женщину, чтобы догадаться, что грехи, в которых она раскаивалась, были из тех, которые он, Никола де Бардань, охотно отпускал, — особенно если они совершались в его пользу.

Да и эта незаконная дочка тоже полезна, потому что ставит ее в униженное положение, которым так удобно будет воспользоваться.

Прекрасная ситуация. Просто удачный день выпал!..

Входя во двор, он удержал ее руку. Анжелика едва заметила это. Да ей и требовалась опора, ноги почти не держали ее.

— Видите, — успокоил ее де Бардань, — все тихо!..

Внизу, в прихожей, четверо солдат, палач и господин Бомье пили вино, которое подавала им старая Ревекка. Бомье держался в стороне: он был человек с положением, и ему не подобало выпивать вместе с палачом.

Увидев своего начальника, он встал, низко поклонился, но отнюдь не казался смущенным.

— Слышите? — движением головы он указал наверх.

Из спальни Лазаря Берна доносились медленные и скорбные звуки псалма. Пели о смерти и загробных муках. Протестанты охраняли труп, которому грозило поругание, и черпали мужество в молитвах.

— Видите? — повторил де Бардань, обернувшись к Анжелике. — Я ведь говорил вам. Мы в Ла-Рошели люди порядочные, умеем улаживать дела.

Она не могла слышать без дрожи доносившееся сверху пение, ей казалось, что это поют ее слуги и дети Рамбурга, окружившие свою мать, в ту самую минуту, когда в замок ворвались драгуны с саблями в руках.

Королевский наместник посовещался вполголоса с президентом Королевской комиссии по религиозным делам.

— Боюсь, как бы тут не возникло недоразумение, господин Бомье. Нам трудно будет обвинить Лазаря Берна в преступлении повторного обращения в протестантизм, потому что он никогда не отказывался от этой веры.

— Вы же обещали, что дадите мне свободу разбираться с такими делами и решать их по собственному разумению, — упрямо возражал Бомье.

— Конечно, но я вполне полагался на то, что вы не допустите никаких нарушений. Малейшая ошибка в этих деликатных вопросах может вовлечь нас в худшие затруднения. Гугеноты очень чувствительны и всегда готовы обвинять нас в несоблюдении законов…

Чиновник по делам обращения отвечал гримасой, означавшей, что считает излишним преувеличением все эти психологические нюансы.

— Господин королевский наместник, вы слишком много значения придаете этим людишкам. Они ведь отступники от истинной веры. С ними следует обращаться так же строго, как с дезертирами, с солдатами, покинувшими поле боя.

Во время этих переговоров подошел и господин Маниго, державший за руку юного сына, Жереми, а за ними двигались все женщины его семейства.

Королевский наместник поднялся с ними наверх. За ними последовал Бомье, сжав узкие губы с улыбкой упрямого мученика, привыкшего к обидам. Не моргнув и глазом, он слушал, как Никола де Бардань успокаивает собравшихся, говорит о «недоразумении» и даже обещает мэтру Габриэлю, что ему откроют городские ворота, когда похоронная процессии отправится на кладбище. Итак инцидент благополучно завершился.

Вдруг — де Бардань едва отскочил в сторону, — круглая фигурка в светло-зеленом капоре и с палкой в руках бросилась на Бомье, крича:

— Ты злой!.. Ты совсем злой! Я тебя убью!

Всеми забытая Онорина решила вмешаться. Она набросилась на того, кто был виной происшедшего беспорядка. Это был вредный человек, он встревожил всех людей. Надо было его уничтожить. Малютке не сразу удалось вытащить хворостину из вязанки дров, но теперь Бомье с трудом увертывался от ударов двухлетней ручонки. Господин де Бардань узнал дочку Анжелики и расхохотался.

— Какое прелестное дитя.

— По-вашему, так? — скрипнул зубами президент Комиссии по обращениям. — И вы допускаете, чтобы эта сопливая еретичка меня оскорбляла!

— Вот и опять, мой милый, вы ошиблись. Эта девочка окрещена по всем правилам нашей святой церкви.

Он конфиденциально моргнул подчиненному:

— Пойдемте, мэтр Бомье, я расскажу вам кое-что, чего вы по своей близорукости не заметили…

Анжелика схватила дочку одной рукой, Лорье другой и укрылась с детьми в кухне. Онорину охватил припадок слепого гнева, и кровь прилила ей к лицу. Она уже столько перетерпела в течение этого длинного дня. Взрослые обращали на нее не больше внимания, чем на котенка. Она безнаказанно играла с целым ведром воды, потом опрокинула кувшин молока, пытаясь накормить свою голодную кошку, потом забралась в горшок с вареньем и съела половину… А взрослые смотрели с мрачными лицами только друг на друга, изредка произнося какие-то громкие слова. Время от времени они начинали петь… Матери нигде не было видно, Онорине стало очень тоскливо, она подошла поближе к взрослым, вглядываясь в них, и тут ее мгновенную антипатию вызвал Бомье, который вытащил из-под полы сюртука свою табакерку, набил в два приема нос и громко чихнул. Его грубые жесты показались девочке особенно отвратительными, и она решила уничтожить этого противного человека.

— Я хочу его убить! — громко твердила Онорина.

Стараясь успокоить ее, Анжелика увидела, что девочка выпачкалась в варенье до корней волос. В эту минуту у семилетнего Лорье началась рвота. Ребенок слишком переволновался. Он все время дрожал за своего отца, не слишком понимая, что тому грозит. От страха мальчик вновь выглядел таким же несчастным и слабосильным, как в первые дни. Анжелика наполнила чистой водой большой котел и подвесила его на крюк, потом разожгла огонь. Обоих надо было выкупать.

Тут в кухню вошла Северина с госпожой Анной, повторяя взволнованно:

— Ну, а потом, тетушка Анна? Они потащила бы его по всем перекресткам?..

— Да, дочь моя, и чернь имела бы право оскорблять его, плевать на него, швырять в него грязью…

— Вы считаете, что полезно описывать зрелище, которого не было? — резко спросила Анжелика.

Вдруг Северина еще больше побледнела и соскользнула со стула. Анжелика едва успела подхватить девочку и унесла ее в спальню, там разула ее и уложила в кровать. Руки Северины были ледяные.

Анжелика вернулась на кухню, налила в тазик воды из закипавшего уже котла и приготовила грелку.

Тетушка Анна заметила обиженным тоном, что удивляется недостатку мужества Северины, которая всегда держалась твердо и энергично, без неуместной чувствительности.

— А я удивляюсь вашему удивлению, — возразила Анжелика. — Вы ведь женщина и должны бы, кажется, подумать, что Северине двенадцать лет, а с девочкой в этом возрасте надо обращаться осторожно.

Госпожу Анну намек возмутил — эти папистки поразительно бесстыдны.

Анжелика усадила Северину в кровати, подсунув ей под плечи еще подушку, и велела держать руки в горячей воде, пока ей не станет лучше. Потом она сходила за грелкой, за флакончиком духов и белыми бархатными лентами, которые недавно купила на улице Мерсье. Усевшись на краю кровати, она ловкими пальцами расчесала волосы девочки, разделила их на две каштановые волны и переплела лентами.

— Так тебе удобнее будет спать.

Потом она капнула духи в чашечку с водой и растерла мокрой рукой лоб и виски Северины. Та подчинялась, терзаясь стыдом за свою слабость и поддаваясь приятному чувству, охватившему ее после припадка.

— Тетушке Анне это не понравится, — пробормотала она.

— Почему же?

— Она никогда не болеет. Она говорит, что плоть надо угнетать.

— Ну, наша плоть достаточно угнетает нас, незачем еще стараться, — засмеялась Анжелика.

Запрокинутое на подушку лицо Северины показалось ей изменившимся. Голубоватые веки удлиняли глаза и придавали томность взгляду, в нескладных, еще детских чертах проступал уже облик женщины. Глаза ее приобретут черную глубину, а слишком большой рот получит красивый чувственный изгиб.

Северина была крепкой, цельной, более твердой по характеру, чем ее братья, но и ей не избежать первородного греха. И она будет лежать в объятиях мужчины, выглядя побежденной. И она не устоит перед любовью.

Анжелика тихонько заговорила с девочкой, чтобы успокоить ее, как когда-то делала ее мать. Но Северина постепенно раскраснелась, и глаза ее стали метать искры. Она всегда страдала от своего положения девочки между двумя братьями; старшим, Мартиалом, она восхищалась, а младшему, Лорье, завидовала, что он мальчик.

— Не хочу быть женщиной, — яростно заявила она. — Какое страшное, унизительное положение!

— Откуда ты это взяла? Вот я тоже женщина. Разве у меня несчастный вид?

— Ну, вы — это другое дело. Во-первых, вы все время смеетесь… И потом, вы красивая.

— Ты тоже станешь очень хорошенькой.

— Ах, нет, я этого не хочу. Тетушка Анна говорит, что женская красота искушает мужчин и вводит их во грехи, отвратительные перед Господом.

Анжелика опять не смогла удержаться от смеха.

— Мужчины немало грехов совершают, я думаю, по собственному желанию. Почему же надо смотреть на женскую красоту как на западню, а не как на дар Господень?

— Вы опасные вещи говорите, — тоном тетушки Анны произнесла Северина. Но она уже зевала, и глаза ее закрывались.

Анжелика укрыла ее и ушла, довольная появившейся на лице уснувшей девочки, как когда-то на лице Лорье, улыбкой счастливого ребенка.

Глава 7

Через несколько дней Мартиал отправился ночью в Голландию на голландском корабле. Но суда королевского флота перехватили этот корабль в открытом море, недалеко от острова Ре. Молодого пассажира арестовали, вернули на сушу и посадили в крепость Людовика.

Это известие поразило всех, как пушечный выстрел. Сын мэтра Берна в тюрьме! Одна из самых достойных семей Ла-Рошели так унижена!

Мэтр Габриэль отправился сейчас же к господину де Барданю, но утром не мог получить у него аудиенцию. Ему удалось только повидать насмешливого, не поддающегося уговорам Бомье, потом пойти посоветоваться с Маниго. День ушел на хлопоты, надежды сменялись надеждами. Вечером Габриэль Берн вернулся домой усталым и бледным. Анжелика не решилась сказать ему, что она провела часть дня в бесплодных разговорах с представителем налогового откупа, требовавшим уплаты двойного налога с Шарантских виноградников, который причитался с купца как с протестанта. Несчастье никогда не приходит в одиночку!

Мэтр Берн сказал, что увидел наконец Никола де Барданя, но тот разочаровал его неразговорчивостью. Он утверждал, что бегство является преступлением, подпадающим под самый безжалостный закон. Ведь уже отправляли на виселицу протестантов-путешественников, застигнутых на пути в Женеву. А бегство в Голландию чем лучше? Господин де Бардань заявил, что ему придется серьезно подумать, имея в виду высокое социальное положение мальчика. Он утверждал, что находится в чрезвычайно неприятном положении.

Вечер у протестантов прошел мрачно. Возмущение и стыд сменились страхом. Адвокат Каррер с унылым видом вспоминал, что протестантских детей, арестованных в аналогичных обстоятельствах, отправляли, бывало, в неизвестном направлении и был слух, что их посылали на галеры. Самые крепкие не выдерживали там более года.

Два дня мэтр Габриэль, совершенно забросив свои торговые дела, бегал то к одному, то к другому чиновнику, пытаясь освободить своего сына или хотя бы повидать его.

На третий день не вернулась к полудню домой Северина, уходившая по утрам на час учиться игре на лютне у одной старой девы в их квартале. Затем им сказали, что дочь мэтра Берна арестовали за «профанацию» и отправили в монастырь урсулинок.

Атмосфера в доме стала кошмарной. Анжелика не могла сомкнуть ночью глаз.

Утром она поручила Лорье и Онорину старой Ревекке и отправилась во Дворец правосудия, где очень уверенным тоном потребовала приема у королевского наместника, графа де Барданя.

Лицо графа просияло, когда она вошла. Он втайне надеялся, что она придет. И сказал ей это.

— Вас прислал ко мне ваш хозяин? Тогда вам следует знать, что это очень серьезный случай и невозможно ничего сделать.

— Нет, не он. Я пришла к вам сама.

— Я в восторге. Я того и ждал, понимая, как вы разумны. События движутся так быстро, что вам уже пора сделать мне донесение. Как вы думаете, не собирается ли мэтр Берн сдаться?

— Сдаться?

— Я хочу сказать, перейти в католичество. Должен признаться, я не только этого хочу добиться. В течение целого года терпеливых наблюдений я отобрал несколько имен. Десяток, не больше, но я знаю, что если удастся их убедить, то гугенотская Ла-Рошель рассыплется прахом сама собой…

В комнате было жарко. В камине, украшенном по бокам резными грифонами и кораблями, ярко пылал огонь, раздуваемый сильными порывами ветра. Щеки Анжелики быстро приобрели цвет зреющих персиков, а мысли де Барданя свернули на более галантный путь.

— Снимите же пальто. Тут вас непогода не застанет.

Он сам снял с плеч Анжелики тяжелое драповое пальто. Она машинально приняла эту услугу, думая над тем, как перестроить свои планы. Она отправилась сюда как просительница, решившись броситься на колени, если потребуется, к ногам наместника. Теперь стало ясно, что такое поведение было бы страшной ошибкой. Он ведь принимал ее как единомышленницу, готовую помогать в деле насильственных обращений.

— Садитесь же, пожалуйста, — просил ее королевский наместник.

Она села, держась очень прямо, с изяществом, воспитанным давними привычками светской жизни. Она продолжала размышлять и не замечала, что Бардань пожирает ее глазами. «Она, безусловно, очень красива, — говорил он себе. — Когда она вошла — в этой темной одежде и в белом чепце, — ее можно было принять за то, что она есть, за служанку. Но вот прошло несколько минут, и видно, что с ней надо обращаться как с дамой. От нее исходит такая спокойная уверенность, она так свободно движется и разговаривает, соединяя сдержанность высшего общества с милой простотой, что любому собеседнику будет с ней легко. Она обладает какой-то чарующей прелестью. Конечно, дело в ее редкостной красоте или же…

В этой женщине есть какая-то тайна!..» Граф встал перед ней. Теперь он мог разглядеть в складках белой полотняной косынки, спускавшейся с ее плеч, начало беломраморной груди, округлостей которой не мог скрыть корсаж из простой бумазеи. Эта грудь и крепкая, круглая, чуть позолоченная загаром шея придавали ей свежесть, здоровье крестьянки, заметно контрастировавшее с тонкостью ее черт, благородным поставом головы, отсветом какой-то трагедии на лице, не исчезавшим даже когда она сидела задумавшись.

Господина Барданя неудержимо притягивали эта гладкая шея, плечо, под которым угадывалась мягкая выемка. Прижаться бы губами. У него пересохло горло и вспотели ладони.

Анжелика, удивившись молчанию, подняла на него глаза и сейчас же опустила, встретив откровенно мужской взгляд, не отрывавшийся от нее. Он взмолился:

— Прошу вас, не опускайте веки. Такой редкий цвет, такое зеленое сиянье, это можно сравнить лишь с изумрудом… Преступление — скрывать такую красоту!

— Я охотно сменила бы этот цвет на другой, — усмехнулась Анжелика. — Он приносит мне слишком много неприятностей…

— Вы не любите комплименты? Вы словно боитесь похвал. А ведь все женщины жадны до них.

— Только не я, признаюсь. И я глубоко благодарна вам, господин де Бардань, за то, что вы догадались об этом.

Королевский наместник воспринял урок и сдержал свое нетерпение. Видно, тут второпях ничего не добьешься. Он отошел к столу и попробовал шутить:

— Неужели жизнь рядом с гугенотами до такой степени заразила вас их нравами, что вас раздражает мой искреннейший восторг перед вашей красотой? Разве не естественно остановиться в восхищении перед цветком, шедевром природы, яркие краски которого для того и сотворены, чтобы радовать наши глаза?

— Нам неизвестно, что думают об этом цветы, не мешают ли им наши восторги, — Анжелика чуть улыбнулась. — Господин граф, что вы собирались сделать для детей мэтра Берна?

— Ах да! Правда, я ведь что-то хотел сказать вам… — он приложил руку ко лбу.

Дело детей Берна, то, что мешало ему спать уже три дня, оказывается, просто улетучилось из его памяти. Странное явление! Никогда еще ни одна женщина не возбуждала в нем такого порыва чувственности, таких увлеченных мечтаний. Он испытывал уже нечто подобное тогда, когда подвез ее в своем экипаже. Потом воспоминание ослабело. Иногда он позволял себе вернуться к этим приятным мыслям и располагал как-нибудь, когда будет меньше дел, заняться красавицей служанкой. Но сегодня стоило ей появиться, как его охватила лихорадка нетерпения. Это обеспокоило его, смутило, даже показалось унизительным… Во всяком случае, он был очень возбужден. Ну на этот раз де Бардань своего не упустит. Он уже понял, что два раза в жизни не встретится столь привлекательная женщина. Только вот все эти дела в суде и эти упрямые реформаты, которых надо переубеждать, и ревнивые коллеги, обвиняющие его в слабости, и высшие сановники церкви, которым все мало вновь обращенных в католичество… Где же тут, среди всех этих соображений и хлопот, найти время, чтобы служить Венере? Ах, люди ныне совсем разучились жить!.. Он человек добросовестный и стремящийся преуспеть, значит, надо сделать усилие и вернуться к делам.

— На чем мы тут остановились? — повторил он.

— Входит ли мой хозяин в число тех лиц, которые, по-вашему, являются столпами протестантского сопротивления?

— Входит ли он в их число! — возмущенно вскричал де Бардань, поднимая руки к небу. — Да он же из самых худших! Он действует втайне, но вредит нам больше, чем если бы проповедовал на площади. Он помогает запрещенным пасторам, беглецам, бог знает кому еще. Вы же могли заметить его подозрительные похождения…

— Я вижу мэтра Габриэля только за счетами и за чтением Библии. Он совсем не похож на заговорщика.

Правда, она еще не договорила, как в памяти у нее встали многие впечатления: чужие люди, прятавшие свои лица и тихонько перебиравшиеся в сумерках из дома мэтра Берна в дом торговца бумагой или пастора Бокера, торопливые переговоры шепотом — в дневное время… К счастью, ее уверенность, кажется, смутила королевского наместника.

— Вы меня удивляете.., может быть, вы были недостаточно внимательны? — Он хлопнул рукой по толстой папке. — У меня тут ведь собраны доклады, не оставляющие сомнения в его опасной и нездоровой деятельности. Я его несколько раз предупреждал. Он как будто понимал меня и выслушивал с признательностью. Он казался искренним, но побег его сына жестоко разочаровал меня.

— Мартиала послали в Голландию изучать канатное дело.

— До чего вы наивны! Отец отправил его, потому что видел: юноша готов перейти в католичество, и хотел удержать его в ереси.

— Мне тоже это говорили, — продолжала отбиваться Анжелика. — Но я убеждена, вас вводят в заблуждение. Это лишь кажется так. Я уже много месяцев живу в этом доме и могу заверить вас, что мэтр Берн стремился только дать образование своему сыну. И вы же знаете, что реформаты вообще привыкли путешествовать.

— Слишком уж привыкли, — сухо отозвался де Бардань. — Пора уж им от этой привычки отказаться. Ну а закон в этом отношении не допускает отклонений.

— Вы представлялись мне в более приятном свете.

Королевский наместник возмутился:

— Что вы хотите сказать?.. Я всегда был против насилия и…

— Я хочу сказать, что эти инквизиторские обязанности мало подходят к вашему характеру.., который казался мне особенно доступным земным утешениям.

Он искренне рассмеялся, втайне польщенный. Видно, не так уж она равнодушна и невосприимчива, как представляется.

— Постараемся понять друг друга. Как всякий добрый христианин, я хочу попасть в рай, но, должен признаться, нынешняя моя должность привлекает меня прежде всего с материальной стороны. Религиозные дела в настоящее время дают возможность продвинуться по службе быстрее всего. Ну а к мэтру Берну я отношусь с большим уважением, я бы хотел помочь ему, но он так упрям, он никак не хочет понять…

— Что ему надо понять?

— Что мы можем доверить воспитание обоих его детей только католикам. Зло и так уже слишком глубоко въелось в эти юные души.

— Почему арестовали его дочь Северину?

— Потому что ей уже пришло время сделать выбор религии.

— Но такие решения подрывают отцовскую власть — основу нашего общества и государства.

— Что же делать, если эта власть несет зло? Вот у меня тут есть донесение, в котором… — Он пододвинул другое досье, начал его открывать и вдруг остановился, недоверчиво взглянув на нее:

— Но.., вы ведь его защищаете!..