Анжелика. Путь в Версаль Голон Анн
— Никого нет, — проговорила она. — Мы с малюткой можем замерзнуть, если придется ждать здесь часами. Флипо, возьми мула и отправляйся навстречу нашим друзьям. Поторопи их, и пусть они найдут какой-нибудь ночлег.
Флипо уехал, и еще долго в ледяном воздухе слышался стук подков мула, трусившего по мерзлой земле. Деревья позванивали от холода, будто стеклянные. А мороз все усиливался, легкий, но пронизывающий ветерок пробирал до костей. Анжелика вся продрогла. Щечки Онорины, свернувшейся клубочком под накидкой, стали совсем холодными. В неверном свете фонаря был виден внимательный взгляд ребенка, ее черные, как у белочки, глаза, смотревшие в окружающую тьму. Руки матери не могли согреть ее. Маленькие ручонки девочки, сжимавшие кусочек хлеба с сыром, покраснели от холода.
Анжелика вспомнила слова крестьянки:
— «Проклятый ублюдок»? Кажется, так она ее назвала? — губы Анжелики задрожали от гнева. — Эта босячка лезет не в свое дело! Только я знаю, проклята ли ты…
И своими одеревеневшими пальцами, она в который раз попыталась плотнее укутать ребенка.
Она все прислушивалась, надеясь услышать отдаленный топот копыт.
Вдруг ее внимание привлекло шуршание веток.
— Кто там? — громко крикнула она.
Она старалась разглядеть, что это шевелится в кустах. Внезапно раздался протяжный вой, и она вскочила в ужасе. Волки! Как же она не подумала об этой опасности? Дерзость голодных хищников, которых затянувшаяся зима выгнала из леса, часто досаждала ей и ее соратникам. Стаи волков преследовали даже конные отряды.
Фонарь мертвецов светил, но его бледного мерцания не хватало, чтобы отпугнуть хищников. У Анжелики за поясом был пистолет, она могла сдержать нападение волков, но ненадолго. Она подумала о лачуге того ремесленника, что мастерил сабо. Зачем она не пошла туда раньше, когда волки еще не подступили так близко, а голубое, не правдоподобно чистое морозное небо еще отражало последние закатные лучи? Теперь было мало надежды добраться до хижины, но она решила попробовать, хотя слышала в зарослях тихие прыжки преследующих ее зверей.
Обернувшись, она увидела их светящиеся глаза. Не замедляя шага, она нагнулась, подняла несколько камушков и бросила в волков, словно то была собачья стая. Самое главное было не оступиться и не упасть. У нее вырвался вздох облегчения, когда за деревьями мелькнуло светящееся окошко хижины. Пришлось сильно потрясти дверь прежде, чем глухонемой мальчик отважился отодвинуть засов. Анжелика жестами объяснила ему, что за ней гонятся волки и надо понадежнее забаррикадироваться. Чтобы задобрить нищего старика и его сына-калеку, смотревших на нее со страхом, она положила на стол золотую монету, последнюю оставшуюся из тех денег, что одолжил барон де Круасек. В эти голодные времена окорок лучше помог бы сговориться… Все же хозяин взял монету своими почерневшими от свежего сока пальцами, долго вертел ее, потом сунул в пояс.
Анжелика села у очага. По крайней мере здесь было тепло. Мальчик подбросил в огонь охапку хвороста, и Анжелика приблизила к огню крохотные ножки Онорины, осторожно растирая их, чтобы восстановить кровообращение. Девочка отогрелась, порозовела и начала есть сыр, разглядывая новую обстановку своим, как всегда, внимательным взглядом. Особенно заинтересовала ее связка сабо, висевшая на балке. Анжелика все время была начеку, надеясь услышать мушкетные выстрелы своих друзей, которые, придя к месту свидания, должны были понять, что ей пришлось спасаться от волков. Она собиралась выйти на порог и ответить выстрелом из пистолета. Но вокруг стояла тишина. Наконец она легла рядом с Онориной в закутке, на который ей указал хозяин. Ей было хорошо на куче стружек, она отказалась от сомнительного одеяла, не взяла грубую овечью шкуру.
Она чувствовала себя удивительно спокойной, даже несколько часов проспала без сновидений. Прошлое не тяготило ее, она перестала гадать о том, что ждет впереди, и без конца размышлять о драматических событиях, в которых ей пришлось участвовать за сравнительно короткую жизнь. Ведь она сама искала рискованных приключений. Она хотела жить за чертой общепринятых законов, отвергая любые посягательства на ее независимость. Разве ее первый муж не заплатил дорогой ценой за ту же вину? Она не усвоила урока и продолжала бунтовать. Эта борьба стала ее второй натурой. Не удивительно, что из привилегированного устойчивого мира она выброшена в мир диких зверей, которым приходится каждый день завоевывать право на жизнь, подвергаясь тысяче опасностей.
Проснувшись около полуночи, она увидела, что хозяин смотрит в маленькое окошко. Она подошла к нему и увидела на поляне рыскающих волков. Самый крупный сидел и время от времени начинал выть. Коза в хлеву рвалась со своей привязи и блеяла.
Анжелика вновь улеглась рядом с Онориной. Осторожно отодвинула рыжие кудри со лба девочки и залюбовалась спокойствием ее спящего лица. Мрачный вой волков усиливал томящие ее предчувствия. «Это начало конца», — сказала она себе.
Утром пошел снег. Все вокруг покрылось легким пушистым покрывалом. Снегопад, подкравшись неслышно, развеял первые надежды на весну. Обреченный край не хотел возрождаться.
Анжелика тщетно искала по всей хижине клочок бумаги и перо. Наконец написала несколько слов углем на обрывке сукна. Понадобилось много времени, чтобы объяснить глухонемому, где находится ферма Фэйе, куда она хотела его отправить.
Мальчик скрылся в снежном вихре, прижимая к груди послание Анжелики, в котором она сообщала аббату де Ледигьеру, где ее искать.
Мальчик вернулся только на следующий день. Он жестами объяснил, что нашел кого-то из ее людей и что ее ждут у Камня Фей.
Но почему никто не пришел сюда? Почему аббат не передал с глухонемым мальчиком какой-нибудь весточки? Не сумев вытянуть из него более вразумительных сведений, она решила сама пойти на Поляну Дольмена. Возможно, там ее ждут.
Она отправилась в путь, очень жалея, что на ней не мужская одежда, так как идти в юбке по снегу было очень неудобно. По счастью, она была в крестьянской юбке, достаточно короткой, до лодыжек.
Достигнув окрестностей Волчьего Лога, она остановилась перед занесенной снегом лощиной. Обходить ее было долго, и она решила сократить путь. Но сделать это с Онориной на руках было невозможно. Она усадила ребенка у дерева, под густыми ветвями которого сохранилось сухое местечко, привязала ее шарфом к стволу и попросила быть умницей. Скоро за ней придут аббат и Флипо. Онорина уже привыкла к таким уговорам. Ей часто приходилось где-нибудь в тылу пережидать перестрелку или ждать конца рекогносцировки.
Переход через лощину оказался очень трудным. Анжелика много раз падала, утопала в снегу по пояс. Когда она выбралась наверх, ей показалось, что слева за деревьями мелькают человеческие фигуры. Уверенная, что это ее друзья, она уже была готова их окликнуть, но крик застрял у нее в горле.
Из леса выходили солдаты.
Не заметив ее, они прошли лесной опушкой по правому краю долины. Черные, худые, в сияющих шлемах, с пиками, которые четко прорисовывались на фоне серого неба, они шли крадучись как волки.
Анжелика замерла в испуге. Подождала, пока они скрылись, и только тогда двинулась дальше. Откуда они взялись? Кого искали? Что им надо в этих зарослях?
Она медленно пробиралась к Камню Фей, задыхаясь от страха. Дойдя до опушки, она увидела, что пришла слишком поздно. Вокруг дольмена на высоких дубах болтались повешенные. Первым она увидела Флипо.
Бедный Флипо! Еще вчера в нем было столько жизни! Она не сумела защитить его от судьбы. Сколько раз он шутил, что ему на роду написано умереть висельником…
Потом она узнала их всех, одного за другим: аббат Ледигьер, Мальбран Верный Клинок, конюх Ален, барон де Круасек… Эти повешенные со знакомыми лицами как бы населяли поляну и на миг представились ей живыми. Еще немного, и она сказала бы им: «Вот и вы, друзья мои!..»
Она прислонилась к дереву.
— Будь проклят король Франции, — прошептала она, — будь ты проклят!
Она стояла, все еще не в силах поверить своим глазам. Как их заманили в ловушку? Кто их предал? Откуда взялись солдаты? Это, конечно, они совершили ужасную казнь.
Сумасшедшая надежда, что они, может быть, еще не умерли и удастся вернуть кого-нибудь из них к жизни, заставила ее взобраться на камень и попытаться вынуть из петли аббата де Ледигьера. Это ей удалось, и тело мягко упало на землю. Несмотря на холод, оно еще не окоченело. Анжелика опустилась подле него на колени, пытаясь уловить биение сердца, хоть малые признаки жизни. Но смерть уже сделала свое дело. Она прижала мертвого друга к сердцу, поцеловала его чистый лоб:
— О, мой дорогой ангел-хранитель! Милый мой мальчик! Вы умерли… Умерли ради меня. Что со мной станет без вас?
Она с болью смотрела в его неподвижные глаза. Потом тихо закрыла их.
В морозном воздухе раздался слабый крик, заставивший ее подняться. Онорина!
Анжелика вышла из оцепенения. Надо было спасать ребенка.
Онорина все еще сидела под деревом. Она не плакала, но ее носик стал красным, как ягода остролиста. При виде матери она изо всех сил замахала ручками, выражая этим восторг.
Анжелика отвязала девочку, взяла на руки. Вдруг она почувствовала на себе чей-то взгляд и, обернувшись, увидела на другой стороне Волчьего Лога наблюдавшего за ней солдата.
Как только она сделала движение, чтобы убежать, солдат испустил гортанный клич.
Анжелике удалось преодолеть склон, и она бросилась под покров деревьев. Она бежала по каким-то незнакомым тропинкам. Тяжелая намокшая юбка мешала ей, но страх гнал ее вперед.
Издали звонко отдавалось эхо лая, выкриков. Гнались ли за ней солдаты? С собаками? Она задыхалась, руки, державшие ребенка, онемели.
Сомнений больше не было. Погоня приближалась. Собачий лай и крики солдат доносились все явственнее. Вероятно, они еще держали псов на сворках. Следы на мокром снегу были прекрасно видны. Она поворачивала то вправо, то влево, петляла, будто лесной хитрый зверь, но они легко находили след и неумолимо настигали.
Темнело. Казалось, будто мрачное небо все ниже опускается на притихший лес. Анжелика почувствовала на щеках первые, еще редкие, хлопья снега. Потом он пошел гуще, и вскоре она уже двигалась в сплошной завесе, столь густой, что было трудно дышать. Но зато снег заметал следы.
Видимо, погоня стала отставать. Анжелика больше не слышала лая собак, пропали и все другие звуки. Кругом стояла гробовая тишина, наполненная падающим снегом. Анжелика продолжала идти, сама не зная куда, окоченевшая, в полузабытьи. Тропинки больше не было, и в темноте она больно ударялась о деревья.
Она остановилась. Ее мягко засыпало снегом. Охватило желание сесть, отдохнуть, хотя бы минуту. Но она знала, что не сможет подняться.
Ребенок у нее на руках слабо пошевелился.
— Не бойся ничего, — тихо сказала Анжелика. Губы, онемевшие от стужи, едва шевелились. — Не бойся, я хорошо знаю лес.
Опять собачий лай! Солдаты не потеряли ее следа! Она пошатнулась. Почва уходила из-под ног. Видимо, она стояла на краю оврага или крутого склона. Впереди больше не было деревьев, там разверзлась пустота, снежный туман, неизвестность…
Вдруг до нее донесся колокольный звон. Эти звуки сулили избавление! Надежда воскресла, и Анжелика стала осторожно спускаться по склону. Вскоре перед ней выросли высокие стены Ниельского аббатства. В ответ на ее отчаянный стук кто-то приоткрыл маленькое окошко на воротах, и сонный голос произнес:
— Благословен Господь. Чего вы хотите?
— Я заблудилась в лесу с ребенком. Приютите меня!
— Мы не даем приюта женщинам. Пройдите еще полсотни шагов, там постоялый двор, вас примут.
— Нет… Меня преследуют солдаты. Мне нужна защита!
— Ступайте на постоялый двор, — повторил голос.
Монах хотел закрыть окошко. Вне себя от ужаса, она закричала:
— Я сестра бенефицианта вашего аббатства, Альбера де Сансе де Монтелу! Ради Бога, впустите меня… Впустите!
По-видимому, ее собеседник заколебался. Потом стукнули створки, она услышала, как поворачивается ключ в замке и отодвигается засов. Она бросилась в приоткрытую дверь, преследуемая бурей, вихрями снега, клубившимися у нее за спиной.
На нее с изумлением смотрели два маленьких седых монаха.
— Заприте дверь, — молила она, — хорошо заприте и не открывайте, если солдаты будут стучать!
Они послушались, и Анжелика вздохнула с облегчением, увидев, как надежны здешние запоры.
— Верно ли, что вы сестра господина де Сансе? — спросил один из монахов.
— Да, это правда.
— Подождите здесь, — сказал он, указав ей на что-то вроде приемной, где горела восковая свеча в медном подсвечнике.
У Анжелики зуб не попадал на зуб, ее бил озноб. Она не чувствовала своих рук, обнимавших дрожавшую Онорину.
Наконец явились еще двое. Один из них держал масляный светильник. На нем было белое одеяние, отличающее монахов высшего ранга. Войдя в приемную, они остановились перед Анжеликой. Более молодой подошел ближе, поднял светильник, вгляделся в ее жалкое, искаженное лицо.
— Это она, моя сестра, Анжелика де Сансе.
— Альбер! — вырвалось у Анжелики.
Глава 10
Ночью Анжелика проснулась. Звонил колокол. Коровы лежали в своих стойлах за перегородкой, порой ворочаясь и вздыхая. Издали слышалось пение григорианских псалмов, протяжное и сладостное, будто ангельский хор.
Она протянула руку, прикоснулась к чему-то горячему. И сразу вскочила, поняв, что это лобик Онорины. Она сорвала с крюка у двери большой фонарь, наклонилась и увидела в его желтоватом свете, что девочка вся пылает и задыхается.
Три дня она провела у изголовья малютки. Часто приходил монастырский лекарь. У него были светлые волосы и глаза, как поблекшие фиалки, — цветы, которые он собирал в лесу и готовил из них целебные настои.
— Если она умрет, — с ненавистью шептала Анжелика, — я своими руками убью тех солдат, что гнались за нами.
Однажды утром, проснувшись, она увидела, что Онорина с увлечением играет ржаными колосками. В восторге она позвала послушника, возившегося с коровами в одном из стойл неподалеку.
— Брат Ансельм! Посмотрите! По-моему, она выздоровела.
Толстый брат Ансельм и два помогавших ему молодых монаха окружили Онорину. Девочка похудела, под глазами темнели круги, но она была бодрой и весело предавалась игре. Она охотно выпила предложенное ей молоко и принимала поздравления окружающих с достоинством королевы, окруженной восхищенными пажами.
— Этот маленький Иисус не покинет нас, — сказал брат Ансельм, сияя.
И жестко добавил, обращаясь к Анжелике:
— Возблагодарите же Господа и славьте Его, нечестивая женщина! Я ни разу не видел, чтобы вы перекрестились с тех пор, как вы здесь.
Альбер де Сансе пришел навестить сестру. В руке у него был красный кожаный чемодан, украшенный золотым тиснением. Странно, но, на взгляд Анжелики, грубое монашеское одеяние больше шло ее брату, чем дорогие, изысканные ткани, которые он носил во времена своей светской жизни. Теперь казалось, что это тонкое бледное лицо всегда было предназначено для аскезы. Оставленный вокруг черепа венчик из волос подходил Альберу гораздо больше, чем парик. Складки одежды, широкие рукава подчеркивали сдержанность жестов, которая раньше часто раздражала. Тогда он производил впечатление неприятного лицемера. Ныне эта мнимая хитрость выглядела иначе: как самообладание и терпение. Его грустная бледность, такая неуместная среди упитанных придворных, здесь казалась знаком аскетической просветленности.
— Помнишь, Анжелика, — сказал он, — я всегда говорил тебе, что когда-нибудь уйду в Ниельский монастырь. Теперь я достиг своей цели.
Глядя на этого хрупкого высокого человека со следами бичеваний, кто узнал бы в «нем бывшего любимца брата короля, монсеньора? И Анжелика заметила:
— Знаешь, уж скорее это аббатство заполучило тебя.
Они не говорили о событиях, вызвавших такие перемены в жизни молодого человека. Ни единым словом не упомянули о раздирающих страданиях, которые после похорон брата Гонтрана повлекли Альбера по дорогам, громко рыдающего и утирающего слезы кружевными манжетами. Он, фаворит, испорченный двором, вдруг почувствовал запах цветущего боярышника, вернувший его в детство и толкнувший на путь, что как бы случайно привел к воротам Ниельского аббатства. Когда Альбер де Сансе был еще ребенком, он часто ходил в монастырь для занятий латынью. В часы этих занятий очарование монастыря проникло в его сердце и притаилось в уголке как слабая, но непрестанная тоска, которую не смогли заглушить все удовольствия Пале-Рояля и Сен-Клу.
В тот день он потянул за висячую цепь, и ворота открылись…
— Порой на монастырских чердаках можно найти любопытные вещи, — сказал он Анжелике. — Бедность не всегда царила в этих стенах, за прошедшие столетья накопился разный хлам… По мнению отца-настоятеля, кое-что тебе здесь может пригодиться. Он поручил мне передать тебе это.
В кожаном чемоданчике оказались черепаховые и золотые туалетные принадлежности.
Оставшись одна, Анжелика присела на сено и стала не спеша расчесывать волосы, держа в одной руке круглое зеркало, сияющее, как солнечный зайчик, в другой — тяжелую, но очень приятную на ощупь дорогую щетку. Онорина, свесившись из яслей, смотрела на все это как завороженная, ей тоже хотелось участвовать в новой забаве. Анжелика дала девочке другую щетку, поменьше, и черепаховый с золотом рожок для обуви.
Уж не сама ли графиня де Ришвиль, изнеженная и загадочная, оставила под кровом святой обители такие легкомысленные вещи?
Прежний настоятель аббатства, голубые глаза которого некогда смущали покой госпожи де Ришвиль, был эпикурейцем, не только падким на лакомства, но и знавшим толк в иных, не столь невинных удовольствиях. И Анжелике вспомнилось, что в одном из уголков она заметила остов большой кровати с пологом, которую в былые времена воздвигали, когда здесь появлялась прекрасная любительница благочестивого уединения.
Его преемник изгнал из монастыря сии вольные нравы. Нынешний настоятель слыл жестким и непреклонным. Но Анжелика все же попросила, чтобы он ее принял и позволил высказать свою признательность. Теперь она обрела человеческий вид, и ей хотелось предстать перед ним не тем жалким, опустившимся существом, что недавно цеплялось за его руку, не в силах подняться с земли.
Одежда, которую она постирала и выгладила, не блистала элегантностью. Зато она распустила волосы — единственное украшение, позволив им свободно падать на плечи. Склонившись к зеркалу, она с некоторым беспокойством изучала свою вновь расцветшую красоту. Эти длинные белые пряди в ее кудрях — седина! Ей всего 33 года, но можно предвидеть, что недалек день, когда над ее лицом, еще полным молодой прелести, заблестит серебряная корона. Старость уже тронула Анжелику своей снежной рукой, а ведь она еще не жила! Пока сердце женщины не занято, ее жизнь всего лишь ожидание…
Она прошла по монастырю. Поднялась по лестнице, ступени которой были стерты бесчисленными процессиями, пересекла галерею, окружавшую внутренний дворик, как в арабских домах. Через арку на толстых опорах она увидела двор, колодец, из которого брат Ансельм черпал воду, и Онорину, бегавшую за ним по пятам.
В коридорах никого не было. Аббат поджидал ее в обширной библиотеке, среди бесценных сокровищ. Редкостные инкунабулы самого начала эры книгопечатания, тысячи томов любого размера и толщины тускло поблескивали золотом своих переплетов в полумраке зала, неуютного, но благоухающего несравненным запахом дорогой кожи, пергамента, чернил, слоновой кости и ароматным деревом аналоев, на которых лежали гигантские молитвенники, украшенные миниатюрами.
Он сидел под витражом в готической кафедре, неподвижный, весь в белом, отчего еще заметнее была живость его глаз, казавшихся черными, хотя в действительности они были темны как сталь или бронза. Волосы отца-настоятеля еще сохранили черный цвет, но кожа обтягивала кости, как у мумии. Выражение его тонкого строгого рта испугало Анжелику, и она приготовилась к защите. Она опустилась перед ним на колени, потом поднялась и села на скамью, которую для нее приготовили заранее. Пряча руки в длинных рукавах одеяния, он рассматривал ее пристально и безмолвно, и ей, чтобы нарушить тягостное молчание, пришлось заговорить первой.
— Святой отец, я должна вас тысячу раз поблагодарить за приют. Если бы солдаты настигли меня, я бы погибла. Судьба, ожидавшая меня…
Он чуть заметно кивнул.
— Я знаю. За вашу голову назначена награда… Вы Бунтарка из Пуату.
Что-то в его тоне возмутило Анжелику, и скрытая враждебность, которую она испытывала к нему, прорвалась наружу:
— Вы порицаете мое поведение? По какому праву? Что вы в своем монастыре можете знать о мирских волнениях и о причинах, которые могут заставить женщину вооружиться для защиты собственной свободы?
Она провоцировала его. Не следовало этому церковнику напоминать ей о подчиненном положении женщины. Что ж, она бросит ему в лицо правду о домогательствах короля.
— Я знаю достаточно, — прервал он, — чтобы увидеть в ваших глазах уродливое лицо зла.
Она горько усмехнулась.
— Мне следовало знать, что здесь придется выслушивать весь этот вздор. Скоро вы скажете, что я одержима дьяволом.
— Есть ли в вашем сердце какое-нибудь чувство, кроме ненависти?
И, поскольку она не отвечала, он продолжал своим монотонным, но задевающим душу голосом.
— Зло есть ненависть. Злой дух — тот, кто перестал понимать любовь. Это другая, оборотная сторона любви, полная противоположность ее — ненависть… Ядовитый цветок, склонный разрастаться. И благородные сердца более прочих подвержены этой отраве. Известно ли вам, что Зло питается кровью, страданиями и поражениями?
Неожиданно его лицо исказилось, на нем появилось выражение почти физического страдания, и он воскликнул с глубокой скорбью:
— Вы пользовались властью своей красоты над мужчинами, чтобы вовлечь их в ненависть, преступления и бунт… А ведь вас зовут Анжелика… Дочь ангелов!..
И тут она узнала его:
— Брат Жан! Брат Жан! Не вы ли тогда ночью привели меня под кров своей кельи… Конечно же, это вы! Я узнала ваши горящие глаза…
Он молча кивнул, вспоминая девочку со светящимися, как нимб, волосами, с личиком, по-детски невинным и по-женски одухотворенным, с глазами цвета весенней листвы, глядевшими на него с любопытством.
— Чистое дитя, — пробормотал он, — во что вы превратились!
Что-то дрогнуло в сердце Анжелики.
— Со мной поступили дурно, — тихо сказала она. — Если бы вы только знали, брат Жан, сколько зла я встретила в жизни.
Он перевел взор на большое распятие, стоявшее у стены перед ним.
— А разве Ему не причиняли зла?..
…В эту ночь она не смогла заснуть. Покой монастыря уже казался ей обманчивым, она ощущала присутствие Духа Тьмы. Звон колокола, отмеряющий ночные часы, утренние молитвы, напоминающие о вечных борениях духа, монахи со светильниками, идущие через двор монастыря к часовне… «Молитесь, молитесь, монахи, — думала она, — это очень нужно, пока мрак царит над спящей землей».
Даже здесь Дух Зла настиг ее. Стоило закрыть глаза, и казалось, что она видит его гримасы, слышит, как текут потоки крови. Тогда она протягивала в темноте руку, чтобы коснуться спящей Онорины. Ребенок был для нее единственной защитой от ужасов этой бессонной ночи. Она заснула только на заре, когда пропел петух.
И все же она не признавала себя побежденной. Она опять попросила приема у отца-настоятеля.
— Что бы я делала без ненависти? — сказала она ему. — Если бы меня не поддерживала ненависть, я бы умерла от отчаяния, я бы убила себя, я бы сошла с ума. Меня охватила жажда мести, это она дает мне возможность жить и сохранить здравый рассудок, поверьте мне!
— Я в этом не сомневаюсь. В жизни бывают моменты, когда мы можем выстоять только с помощью силы более могущественной, чем наша. Человеческий разум слаб. В счастье он еще может служить опорой, но в страданье приходится обращаться к Богу или к Дьяволу.
— Значит, вы не отрицаете прав чувства, к которому я обратилась?
— Я достаточно высоко оцениваю духовную силу Люцифера, ибо слишком хорошо знаком с ней.
— О, вы вечно блуждаете в абстрактных представлениях! И ничего не понимаете в том, что происходит на земле.
Она нервно расхаживала взад и вперед со своими распущенными волосами, с высоко поднятой головой, с метавшими молнии глазами, прекрасная и равнодушная к тому, какое впечатление она производит. Внутренняя борьба поглощала все ее силы.
Отец-настоятель, более неподвижный, чем статуя, бесстрастно смотрел, как она мечется перед ним. Тонкая ирония тронула его губы:
— Вы напрасно защищаетесь, доказывая, что вами не овладел Дьявол. В глазах искушенного монаха это ваше волнение не менее драгоценно, чем несколько капель святой воды.
— Вы слишком добры ко мне. Я так взволнована потому, что хочу оправдаться, но совершенно утеряла способность думать о таких вещах. Как доказать вам, что преступления, в которых вы меня упрекаете, и чувства, что заставили меня восстать против страшной тирании, ближе к завещанной Христом справедливости, чем к разрушительному злу?
Он задумался.
— Вы серьезный противник. Говорите же… Выскажитесь…
Анжелике было мучительно говорить после такого долгого молчания. Слова с трудом слетали с ее губ, фразы были отрывисты и бессвязны. Все смешалось в ее речах — король, костер, святоши, Колен Патюрель и мадам де Бретей, нищие с парижского дна, ее убитый ребенок, протестанты, продажность, подати…
Можно ли было что-нибудь понять в этом хаосе? Ничего! Он мог бы только прочесть ей проповедь. Она же, не в силах остановиться, все металась из угла в угол, то и дело отбрасывая назад падавшие на лицо волосы. Иногда она опиралась на подлокотник кафедры, наклонялась к нему, охваченная безумной жаждой убедить, заставить признать ее правоту.
— По-вашему, я виновата в той крови, что пролита по моей воле? Но разве кровь, пролитая во имя Бога, не так же красна и проливать ее не такое же преступление?!
Ее гнев и горечь были бессильны. О том говорило его каменное лицо, потухший, непроницаемый взгляд.
— Да, я знаю, что вы думаете! — задыхаясь, продолжала она. — Кровь протестантских детей, которых бросали на копья, конечно, нечистая, а желания короля священны. Просто не надо было родиться отверженным… Покоряться сильным и давить слабых.., таков закон…
Она совершенно изнемогла от такой длинной речи, лоб покрылся испариной, на душе вдруг стало пусто…
Он поднялся, напоминая, что приближается час богослужения. Она смотрела, как он шел по монастырскому двору, спрятав руки в рукава, такой прямой и высокий, откинув капюшон. Он ничего не понял. Он был уверен в своей правоте.
Но в эту ночь Анжелике спалось лучше, и проснувшись, она почувствовала, что с ее плеч свалилась огромная тяжесть.
Отец-настоятель позвал ее. Какой приговор он ей готовит — осуждение, оправдание? Как бы то ни было, она довольна, что скрестила с ним шпаги. Она вошла с опущенной соловой и с удивлением увидела, что он смеется.
— Мне кажется, вы приготовились к атаке, сударыня. Неужели я такой опасный враг, что Бунтарка из Пуату собралась выступить против меня во всеоружии?
— Пожалуйста, не называйте меня больше так, — пробормотала она в замешательстве.
— Я думал, вы этим гордитесь.
Она отвела глаза, внезапно почувствовав смертельную усталость. Сейчас в их поединке она не была бы сильной стороной.
— Я ни о чем не жалею, — сказала она. — Я никогда не жалею о том, что сделала.
— Но вы боитесь сами себя.
Анжелика прикусила нижнюю губу.
— Вы, святой отец, ничего не сумеете вонять в моих чувствах.
— Возможно. Но я чувствую ваши муки и, кроме того, вижу окружающую вас тьму.
— Ауру? — задумчиво произнесла она. — Об этом говорят мусульманские святые. Моя аура такая темная, да?
— Вы содрогаетесь от одной мысли о том, чтобы заглянуть в свою душу. Что вы так боитесь там найти?
Она пристально посмотрела на него. Его глаза, блестящие как ртуть, глядели ей прямо в душу, и она не могла отвести взгляда.
— Исповедуйтесь! — настаивал он. — Иначе вы никогда не сможете возродиться.
— Возродиться! Возродиться! Но зачем?! Я не желаю возрождаться! — выкрикивала она вне себя, прижимая руки к горлу, будто что-то душило ее. — Что вы хотите, чтобы я сделала из своей жизни? Меня от нее тошнит, я ее ненавижу! Она отняла у меня все! Она сделала из меня такую женщину.., да, вы правы! Такую, которой я боюсь…
Вконец разбитая, она опустилась на стул.
— Вы не поймете этого, но я хотела бы умереть.
— Не правда. Вы не можете желать смерти.
— О, да. Уверяю вас.
— Это только усталость. Знайте, что вкус к смерти, желание смерти приходит только к тем, кому удалась их жизнь — короткая или длинная — кто совершил, пережил то, к чему он стремился в жизни. Это молитва старца Симеона: «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему с миром, ибо видели очи мои спасение Твое». Но пока не просветлена душа человека, пока он блуждает далеко от своей цели, пока он знает только неудачи.., он не может желать смерти… Забвения сна, отрицания — да, это и есть усталость: от жизни, но отнюдь не готовность умереть. Смерть — это сокровище, дарованное нам Богом вместе с жизнью, это Его обетование.
Анжелика вспомнила аббата де Ледигьера, его юный ясный лик. «О смерть, поторопись!» — говорил он. Она подумала о Колене Патюреле, которого столько раз отдавали палачу, и о том, что испытала сама, привязанная к столбу, под жестоким взглядом султана. Тогда вполне можно было умереть, она знала, что отойдет в лучший мир. Но не сегодня.
— Вы правы, — с содроганием признала она, — я не могу умереть теперь, это было бы несправедливо.
Он засмеялся:
— Мне нравятся приливы вашей жизненной силы! Да, сударыня, вы должны жить. Умереть в момент поражения, какая нелепость! Самая ужасная!
Все еще упорно сопротивляясь его влиянию, она боялась поднять на собеседника глаза. Этот мрачный взгляд тягостно смущал ее.
— Вы преследуете меня, — пожаловалась она. — Как добычу…
— Я хотел бы, чтобы вы наконец облегчили свою совесть и смогли освободиться…
— Но от чего освободиться? — в отчаянии воскликнула она.
— От того, что таится в вас и мешает вам быть в мире с самой собой и с жизнью.
— Я никогда не смогу простить.
— Этого от вас и не требуется.
В Анжелике шла внутренняя борьба. Он видел, как участилось ее дыхание, и его путал ужас, искажавший ее прекрасное лицо. Наступит ли миг, когда, возжаждав отпущения грехов, она преклонит перед ним колени? Вся в белом и сама побелев как полотно, Анжелика скрестила руки на груди. Ее страдальчески расширенные глаза казались прозрачными.
— Выслушайте меня, брат Жан… Выслушайте… Слышали вы о бойне на Поле Драконов?
Он молча кивнул.
— Это произошло по моему приказу.
— Знаю.
— Это еще не все… Послушайте… Когда мне принесли голову Монтадура, я испытала невыразимую радость. Мне хотелось мыть руки в его крови!
Монах закрыл глаза.
— С этой ночи, — прошептала Анжелика, — я боюсь себя и стараюсь не заглядывать в свою душу.
— Вас коснулось дыхание ада. Хотите ли вы, чтобы это воспоминание навсегда стерлось из вашей памяти?
— Всей душой! — она глядела на него с надеждой. — Вы можете его стереть?
— Неужели вы настолько утратили веру своих детских лет, что сомневаетесь в этом?
— Но ведь Богу все известно, в чем бы я ни призналась вам на исповеди.
— Бог ведает обо всем, но без признания и раскаяния даже Он не властен отпустить ваш грех. В этом и заключается свобода человека.
Он победил.
Получив отпущение грехов, Анжелика почувствовала, что выздоравливает. Она посмотрела на свои руки:
— Смоется ли с них кровь?
— Дело не в том, чтобы вернуть прошлое или избежать последствий ваших поступков, а в том, чтобы возродиться. Годами вы жили только ненавистью, теперь будете жить любовью. Такова цена вашего воскресения.
Она скептически усмехнулась:
— Это мне не подходит. Моя борьба не окончена.
— Это ваше личное дело.
Она вызывающе отбросила назад свои золотистые волосы:
— Сколько шума из-за одной отрубленной головы! Султан, чтобы угодить Аллаху, приносил ему две-три в день. Как видите, довольно трудно понять, где добро и где зло. Особенно если путешествуешь!
Такое рассуждение очень позабавило отца-настоятеля. Его смех вдруг напомнил ей солнечный лучик на снегу. Лицо брата Жана, эта суровая маска, вдруг стало приветливым и удивительно молодым. А ведь еще недавно казалось, будто ничто не в силах смягчить его каменную неподвижность. Но за время их беседы Анжелика успела увидеть на нем тысячу различных выражений: веселость, боль, гнев, симпатию. Подумать только, она считала его бесстрастным, непроницаемым святошей! Зато теперь, когда ее былой страх перед ним исчез, чудесная изменчивость этого лица пленяла и согревала ее душу. На ее выпад по поводу добра и зла он ответил так:
— Зло — это то, что вредит вашему душевному покою. Добро — то, что соответствует вашим личным понятиям о справедливости.
— Еще один вопрос, отец мой. Не кажется ли вам, что в ваших суждениях кроется малая толика ереси?
— Я позволяю себе подобные высказывания лишь с теми, кто способен их воспринять.
— Вы так доверяете мне?
Он долго смотрел на нее:
— Да, потому что ваше предназначение необычно. Вы не созданы для проторенных путей.
Он много расспрашивал об исламе. Его восхищало то, что она сумела так глубоко понять мусульман, их нравы, их горячую и жестокую веру. И она не побоялась открыть ему свое пристрастие к ним и ностальгию, которую внушал ей Восток.
Читать бесплатно другие книги:
