Когда придет дождь Уорд Рейчел

На телевизоре стоят семейные фотографии. Я на цыпочках прохожу мимо мамы и внимательно рассматриваю снимки. Три портрета в картонных рамках. На каждом – двое мальчишек. Краткий фоторассказ о том, как мы с братом росли. Три моментальных снимка. Три этапа жизни. Малыши, маленькие мальчики, подростки.

Помести нас в толпу из тысячи и даже миллиона человек, вы бы сразу заметили, что мы – братья. Одинаковые неопрятные волосы, одинаковые щелочки серо-синих глаз, чуть косящих с внешней стороны, одинаковые скулы. Братья, но не близнецы. Роб старше. Это заметно на каждом снимке. Он дерзок и самонадеян, чего не скажешь обо мне. Его голова слегка запрокинута, и в аппарат он смотрит сверху вниз. Совсем немного, но достаточно, чтобы заявить: «Да, я – Роб. И что дальше?» Я же на всех снимках смотрю не в объектив, а чуть в сторону.

Вспоминаю о зажатых в ладони обрывках фотографии той девушки. Если добавить ее к нашим снимкам, с кем бы она встала рядом? С Робом? Со мной? Посередине? Или впереди? Какое положение подошло бы ей лучше всего?

За мной храпит мама. Поворачиваюсь к ней. Она меняет позу, ложится на спину, но вскоре снова открывает рот и оглашает гостиную храпом, от которого дрожат стекла в окнах.

Она крепко спит. У меня никакого намека на сон. Мне не хочется стоять и слушать ее храп, но и подниматься к себе желания не имею. Хватит с меня капающих кранов, хлопающих дверей и пугающего присутствия тех, кого здесь нет и быть не может.

Обрывки фотографии запихиваю в карман джинсов и иду к входной двери. В прихожей сдергиваю с крючка куртку. Это моя или его? Неважно. Надеваю куртку. Потом, словно что-то припомнив, беру вторую, возвращаюсь на цыпочках в гостиную и накрываю маму. Потихоньку выхожу обратно в прихожую, осторожно отодвигаю задвижку и открываю дверь.

Во двор опять принесли цветы. Выйдя из дому, я тут же натыкаюсь на них. Они стоят на коврике, мешая проходу. Несу их в прихожую и оставляю там. Выхожу, плотно закрыв за собой дверь.

Это море цветов… Должно быть, Роба любили. Иначе зачем тащить цветы? Должно быть, его любили. Или же цветы несут маме… проявление сочувствия к женщине, потерявшей сына? Я по-прежнему не чувствую горечи утраты. Мысли крутятся вокруг дырок в двери, следов кулака Роба. Я вспоминаю его холодный взгляд, лезвие ножа, впившееся в мой палец. Или вся его злоба и ненависть ограничивались стенами нашего дома, предназначаясь нам с мамой?

Я миную двор, сворачиваю в бетонный проход, останавливаюсь, смотрю вниз. На гаражи и другие такие же домишки. Вокруг меня тихий, спокойный, желто-оранжевый мир. Воздух слегка пахнет шоколадом. Наверняка сегодня кондитерская фабрика работает в ночную смену. Задираю голову к небу. За пятнами света от уличных фонарей пытаюсь увидеть звезды, но не нахожу ни одной.

Вот и лестница. На несколько секунд я замираю, потом стремительно несусь вниз, перепрыгивая через ступеньки. Не закончив спуск, наклоняюсь в сторону и хватаюсь за бетонную стенку. Подпрыгиваю и перемахиваю через стену. Полет недолгий, всего два метра. Я приземляюсь не на ноги, а шмякаюсь на колени. Ладони шумно ударяются об асфальт. Несколько секунд сижу скрюченный, проверяя, не покалечился ли. Встаю, болит левая лодыжка и левое колено. Должно быть, ногу подвернул.

Оглядываюсь в надежде, что моего позорного приземления никто не видел. Похоже, обошлось без зрителей. Вытираю ладони о брючины. Джинсы не вчера куплены, но после моих рук они становятся еще грязнее. Бррр!

Смотрю на лестницу. Как же у Роба так ловко получалось? Вновь возникает картина из прошлого.

Он перемахивает через стенку, приземляется с кошачьей легкостью и принимается пританцовывать вокруг девушки.

– Привет, Нейша, – произносит он. – Как дела?

Затем берет ее за руку и тянет к себе. Она смеется. Длинные волосы мелькают в воздухе, а они с Робом кружатся по автостоянке, подчиняясь музыке, что звучит у них внутри. Музыку, под которую они танцуют, я не слышу.

Нейша.

Девушку зовут Нейша.

Заворачиваю за угол и иду на автостоянку. Возможно, она пробудит во мне новые воспоминания. Они никуда не делись. По-прежнему живут внутри меня. Врач мне говорил: «Это похоже на ящики в столе или в комоде, которые тебе не открыть. Ты дергаешь все сильнее, а они не подчиняются. Не надо дергать. Через какое-то время они сами отопрутся». Врач оказался прав. Дома я совершенно не помнил имя девушки. И вдруг оно всплыло в памяти.

Местность вокруг меня выглядит незнакомой, но я решил немного прогуляться и вернуться тем же путем.

Впереди что-то вроде луга, поросшего травой. Место отдыха. Освещена только дорожка, проложенная через луг. Трава, что попадает в круги света, ярко блестит. Чуть в стороне зелень уже темная. Из сумрака, словно призраки, возникают столбики ворот. Детская игровая площадка, окруженная невысокой металлической изгородью. Сейчас там пусто. Воздух густой. Влажный, но не настолько, чтобы заклубиться туманом. Однако и сухим его не назовешь. Я догадываюсь, почему не видно звезд. Небо накрыто низкими густыми облаками.

Поднимаю воротник куртки, прячу руки в карманы и сутулю плечи, стараясь защититься от холодного и влажного воздуха. Дохожу до края луга. Дорожка не кончается, но дальше бежит между металлическими заборами садиков на задворках домов. Фонарей нет. Я не вижу собственных ступней, но продолжаю идти, доверяя ногам. Они обязательно меня куда-то приведут, и там будет светлее. Не может же путь вести в никуда.

Довольно скоро дорожка выводит меня в район небольших аккуратных квадратных бунгало. У дверей пандусы. Рядом цветочные клумбы. Этот кусочек города кажется искусственным, будто его собрали из конструктора «Лего» или похожего набора.

Квартал бунгало упирается в центральную улицу. Я вспоминаю: вчера мы проезжали его на такси. В три тридцать утра он выглядит совершенно иначе. У половины магазинов глаза витрин закрыты металлическими ставнями, а снизу еще и заперты на замок. Урны переполнены обертками, бутылками, рекламными листовками и старыми газетами. К кроссовке прилипает комок мокрой бумаги. Я отбрасываю его и замечаю валяющуюся поблизости газету.

Местную, с моей фотографией на первой странице.

Они взяли снимок, где Роб смотрит сверху вниз, я чуть отворачиваюсь от объектива. Рядом фото Нейши, но другое, из школьного альбома. Волосы аккуратно зачесаны. Никаких сережек. Белая рубашка, галстук бордового цвета и кардиган.

Я сажусь на корточки и читаю статью, держа газету под светом фонаря.

«Полиция считает смерть местного семнадцатилетнего подростка Роберта Адамса несчастным случаем. Роберт погиб во вторник, утонул в озере кингслейского Империал-парка. Это произошло днем, примерно в половине пятого. Полицейские водолазы, прибывшие на место трагедии, извлекли из воды тело подростка. Медики „скорой помощи“ констатировали смерть.

Насколько известно, несчастный случай произошел во время купания в озере, где Роберт плавал с младшим братом, пятнадцатилетним Карлом, и их приятельницей Нейшей Гупта, шестнадцати лет. Подростки купались как раз в то время, когда на Кингслей обрушилась чудовищная буря и погодные условия резко ухудшились.

Вот что сказал Дейв Энтони, инспектор полиции Кингслея: „Предварительное расследование показывает, что Роберт стал жертвой несчастного случая. На озере есть опасное место, огороженное предупреждающими знаками. Однако местная молодежь часто купается там, пренебрегая опасностью. Скорее всего, Роб заплыл туда, но не смог выбраться, что и привело к его смерти. Когда двое других купальщиков придут в себя, мы рассчитываем узнать от них все подробности. Мы скорбим вместе с родными и друзьями Роба Адамса“.

Как нам стало известно, вскоре будет произведена аутопсия тела Роба. Патологоанатом обещал представить отчет о результатах вскрытия.

На момент подготовки статьи мать Роберта – тридцати четырехлетняя Керри Адамс – была настолько шокирована трагедией, что мы не решились тревожить ее расспросами».

Я читаю статью еще раз, медленнее, вчитываясь в каждое слово. При первом беглом прочтении от меня ускользнуло много подробностей. Я и без газетчиков знаю, что брат утонул в озере. Теперь вижу, сколько всего пропустил. В статье указано не только имя Нейши, но и фамилия – Гупта. Ей шестнадцать лет. На озере случилась буря. Полиция хочет меня расспросить. Медики должны произвести (а может, уже произвели) вскрытие тела Роба. Журналисты пытались говорить с мамой.

Я стараюсь переварить прочитанное. Почему-то мой разум усиленно цепляется за слово «вскрытие». Они что же, располосуют тело Роба? Мне не хочется об этом думать, но мысль прочно застряла в голове. Я вспоминаю черный мешок и молнию, которую застегивают, закрывая его лицо и голову. Они разрежут его, заглянут внутрь. Я снова смотрю на фото, и мне никак не связать одно с другим. Парень-школьник: дерзкий, нагловатый – и… тело, распластанное на хирургическом столе. Чушь какая-то.

Капля падает в самую середину снимка. Я поднимаю голову, и ее сестра ударяет мне по лицу, рядом с правым глазом. Легкая, холодная дождинка. Несколько капель барабанят по снимку. Начинается дождь.

Дождь беспрестанно колотит по поверхности воды, поднимая тончайшие брызги. Кажется, все озеро кипит. Я больше не вижу берега, не вижу ничего и никого. Дождь вгоняет меня в озеро, а озеро тянет на дно. Роб и Нейша исчезли. Я их не вижу и не слышу. Работаю руками и ногами, верчу головой во все стороны, пытаясь разглядеть и расслышать хоть что-то сквозь сплошную стену дождя. С каждым вдохом я глотаю воду. Она проникает в горло. Я ее выплевываю, снова вдыхаю, и вода вновь заполняет рот.

Не хочу под дождь. Не хочу мокнуть. Меня охватывает страх. В горле застрял комок. Бешено колотится сердце, прошибает пот. Ноги трясутся. Прочь отсюда. Надо где-то спрятаться.

Я сворачиваю газету, запихиваю внутрь куртки и пускаюсь бежать. Дождь усиливается. Впереди кто-то ныряет под навес магазина. Кому-то, как и мне, в этот час не спится. Я почти домчал. Это магазин уцененных товаров. Над двойными дверями широкий навес. Меня вдруг охватывают сомнения: хочу ли оказаться на узком пятачке рядом с совершенно незнакомым человеком?

Опять картина из памяти… Вода, заливающая глаза, нос и рот. Она стремится пролиться в горло… Скорее туда, где сухо.

Вбегаю под навес. Там пусто. Должно быть, любитель ночных прогулок зашел в магазин, однако внутри темно. Магазин закрыт. Меня пробирает дрожь. Что-то здесь не так. У меня промокло лицо, волосы и руки. От холодного дождя начинаю зябнуть.

Я смотрю на проезжую часть улицы. Дождь хлещет как из ведра. Капли пляшут на асфальте. Я закрываю глаза и вспоминаю, сам не зная как, что раньше любил этот звук. Мне нравилось, когда дождь барабанил в окно, а я в сухости и тепле слушал его звуки. Но сейчас песня дождя больше похожа на вой сирен. Дождь воет у меня в голове и торопливыми пальцами тянется к моему животу. С волос на щеку стекает крупная капля.

«Ну и идиот же ты, Си».

Голос где-то поблизости. Он угрожает. Он рядом со мной, шепчет на ухо. Я открываю глаза, оглядываюсь. Кто говорил? Кто здесь?

Я один. Передо мной пустая улица, сзади – темное здание магазина. Я снова вздрагиваю. Мне страшно. Испугаешься тут, когда слышишь и видишь то, чего нет. Дождь и не думает слабеть, но я решаю выйти и бежать домой, несмотря на стихию. Здесь недалеко.

Поднимаю воротник, выскакиваю из-под навеса и мчусь по тротуару. Дождевая вода превращается в ручейки, которые торопятся к сточным канавам. Вода попала мне за шиворот, растекается по плечам. Ноги шлепают по тротуару. Я бегу по лужам. За спиной слышатся шаги. Я оборачиваюсь, но никого нет. Центральная улица принадлежит сейчас мне. Мне и дождю. Должно быть, я слышу звуки собственных шагов. Точнее, их эхо, отраженное от стен домов.

Вода хлещет в лицо, ударяет по макушке и струйками стекает вниз. Она кажется живым существом, обитающим между моим телом и одеждой. Что-то ползет по коже. Я громко вскрикиваю.

Ярчайшая вспышка света озаряет всю центральную улицу. Так светло не всегда бывает даже днем. Вспышка гаснет, а через пару секунд слышатся глухие раскаты грома.

Я добираюсь до квартала бунгало, заворачиваю за угол, поскальзываюсь и падаю на траву. Шлепаюсь неуклюже, задев колено, поврежденное при прыжке с лестницы. Успеваю выругаться и выбросить вперед руки. На них и приземляюсь, но проезжаю еще немного по глине, пока не зарываюсь в нее лицом. Из всех запахов остаются только ароматы глины и дождя, молотящего меня по затылку. Мелькает мысль: «Это повторяется. Я снова тону».

Поворачиваю голову и вижу лицо Роба: белое, безжизненное, перепачканное в озерном иле. И неумолимо ползущий бегунок, что закрывает мешок.

Поднимаюсь на ноги. Конечно же, его здесь нет. Здесь вообще никого, кроме меня. Других идиотов, вылезших ночью погулять под дождем, нет. До моего дома всего пять минут. Но дождь теперь хлещет вдвое сильнее. От грома у меня вот-вот лопнут уши. Небеса трещат, выворачиваясь наизнанку.

Я ныряю под крыльцо ближайшего бунгало, прислоняюсь к двери, выкрашенной в голубой цвет. Хочу вытереть лицо, но у меня перепачканы ладони. Вытираю их о джинсы и лезу в карманы куртки – не найдется ли матерчатого или бумажного носового платка. Карманы глубокие. Пальцы нашаривают смятый платок. Им уже попользовались. Интересно, чьи сопли: его или мои? Так ли это важно? Насколько возможно, вытираю ладони и снова засовываю их в карманы. Помимо платка, я нашел еще кое-что.

Вытаскиваю пачку сигарет и зажигалку.

Двое парней на озере. Пьют и курят. Смеются, греясь на солнышке. Я и Роб.

Дрожащими руками достаю сигарету. Зажигалка пляшет, и мне не сразу удается прикурить. Втягиваю в себя дым. Он заполняет мое горло, как до этого заполняла вода. Снова трудно дышать. Я задыхаюсь, кашляю, наклоняюсь и сплевываю, пытаясь продышаться. Не распрямляясь, бросаю сигарету и втаптываю ее в землю. «Двое парней на озере», – с невеселой усмешкой думаю я. Один из них курит, но это не я.

Значит, сигареты Роба. Его и куртка.

Я снова лезу в карманы и на этот раз вытаскиваю мобильник. Дешевая штучка с сенсорным экраном. Разворачиваю мобильник, нажимаю нижнюю кнопку. Экран оживает.

Я чувствую себя виноватым, а от чувства вины мне не по себе. В мобильниках хранятся имена, номера, сообщения, картинки. Там хранятся жизни их владельцев.

Пролистываю адресную книжку. Номеров мало, едва ли дюжина наберется. Один из них – Нейши Гупта.

Перехожу в раздел сообщений: «Входящие», «Отправленные». Как водится, самые последние сообщения – в верхней части экрана.

Сообщение, отправленное на номер Нейши в 13.29: «Ты там будешь? 3.30».

Ее ответ, пришедший в 13.32: «Я уже говорила, что буду. Забыл?»

Отрываюсь от освещенного прямоугольника, поднимаю голову. Вокруг темный и мокрый мир. Когда глаза привыкают к темноте, за пеленой дождя замечаю бледную фигуру. От крыльца до нее метров пятнадцать или двадцать. Напрягаю зрение, чтобы получше рассмотреть, но фигура исчезает.

«Он знает, что я добрался до его телефона», – думаю я…

Что за чушь? Он же мертв. Роб мертв.

Экран переходит в режим ожидания. Теперь в нем слабо отражается моя физиономия. Нажатием другой кнопки возвращаю его к жизни и лезу в меню.

Галерея. Первый снимок – копия бумажного, чьи обрывки лежат у меня в кармане. Нейша, надув губки, смотрит в аппарат. На экране ее изображение выглядит более живым и реальным. Я смотрю на нее, и у меня замирает сердце. Она красивая. Сексуальная. Но теперь у меня нет ни малейших сомнений: это фото Роб снимал на свой мобильник и она смотрела в его телефон. Смотрела на Роба.

Нейша Гупта, девушка Роба.

Веду пальцем по экрану, вытаскивая следующий снимок. На нем не только ее лицо. Снято в спальне, но не в нашей. Нейша в трусиках и лифчике сидит на кровати, наклонившись в сторону объектива. Одна лямка сползла с плеча. Нейша больше не надувает губки, но и не улыбается. У нее растерянное лицо, словно она не знает, что делать дальше. Но я смотрю не на лицо.

Потными пальцами перелистываю дальше. На третьем снимке Нейша улыбается. Не широко, уголками рта. В глазах испуг. Ее левая щека краснее правой. Я почему-то вспоминаю, как вчера мама ударила меня в такси. Глаза Нейши смотрят с мольбой. О чем она просит? Снимок делался не для меня. Я чувствую себя негодяем, влезшим в чужую жизнь, но продолжаю смотреть. Не могу оторваться. Мои глаза наслаждаются плавными линиями ее тела, теплым медовым оттенком ее кожи. Роб сфотографировал ее с медальоном в виде сердечка на серебряной цепочке. Сердечко застыло между голых грудей.

«Отдай мне твой медальон, и я уйду».

Голос Роба врывается в память. Обрывок еще одного воспоминания. С чем оно связано? Он говорил не с Нейшей. Тогда с кем?

Позади слышится шум. Я быстро выключаю мобильник и запихиваю его в куртку. В окне бунгало вспыхивает свет. Только этого не хватало!

Дождь ослабевает. Я поднимаю воротник куртки и убегаю. Недавно просмотренные снимки обжигают чувством вины. Меня выносит на луг, и только там я останавливаюсь, думаю о зажегшемся свете, смотрю на ряды аккуратных бунгало, построенных по краям луга. Эта картина пробуждает новое воспоминание.

Темный дом. Я стою позади Роба. Слышу собачий лай. Он сменяется визгом, собака замолкает. Роб уже в первой комнате… Я вхожу и замечаю на полу между нами что-то неподвижное, похожее на собаку.

– В чем дело, Уинстон? – слышится дребезжащий старушечий голос.

– Роб, сваливаем отсюда. Немедленно! – шепчу я.

И тогда вспыхивает свет.

Я останавливаюсь. Оглядываюсь. Я стою в середине луга. Справа – детская площадка. Слева – уродливая конструкция из параллельных металлических прутьев. В ней не спрячешься ни от дождя, ни от ветра.

В оцепенении взбираюсь на эту конструкцию и усаживаюсь на ее прутья. Естественно, они совершенно мокрые, отчего мои джинсы намокают еще сильнее. Дождь теперь мягко шелестит, но я его не слышу. Слышу отчаянный визг собаки, звенящую тишину и голос старухи. Она умоляет Роба, потом обрушивает на него проклятия. А еще я слышу свой голос, переполненный паническим страхом.

Меня мутит. Кирпичная стена в голове, пустота… они были лучше прорывающихся воспоминаний. Может, потому я все и забыл? Скорее всего, это и стало причиной потери памяти. Правду лучше всего забывать.

Я не чувствую, как дрожат прутья. Не слышу никаких звуков, кроме дождя, однако понимаю, я снова не один. Кто-то совсем рядом. Я ощущаю его и вздрагиваю, думая о тени, нырнувшей под навес, и о бледной фигуре на улице.

Заставляю себя обернуться и посмотреть сквозь металлические прутья. И подскакиваю. На меня смотрит его лицо. Глаза уставились на меня. Губы шевелятся.

«Ну и идиот же ты, Си».

Стоит мне моргнуть, и он исчезает.

Черт бы подрал это место. Нужно выбираться отсюда. Возвращаться домой. Я схожу с ума. У меня едет крыша.

Спрыгиваю, бреду дальше, потом бегу, озираясь по сторонам. Добираюсь до бетонной лестницы, поднимаюсь к проходу. В другом кармане нащупываю связку ключей. Вернувшись в дом, быстро иду наверх. Я не проверяю комнату, а сразу вхожу, бросаю куртку на пол, стаскиваю с себя мокрую одежду, хватаю из кипы сухую футболку и вытираю ею волосы. Потом падаю на матрас. Я лежу на правом боку, лицом к стене, чтобы не видеть спального мешка Роба, и плотно закрываю глаза.

На этот раз, засыпая, я не слышу его дыхания. Не слышу голоса, требующего пожелать ему спокойной ночи. Но потом у меня в мозгу что-то щелкает, и, прежде чем отрубиться, я шепчу: «Спокойной ночи, Роб». Это последнее, что я слышу, – звук собственного голоса… и стук капель из подтекающего крана в ванной.

Глава 5

Мне снятся беспокойные сны. Даже не знаю, сплю я или бодрствую, что реально, а что нет. Сны обо мне, о Робе и Нейше. Я вижу ее то одетой, то раздетой. Когда окончательно просыпаюсь, меня сразу же ударяет мысль: «Мой брат мертв. Роб мертв».

Я лежу в нашей комнате, на своем спальном мешке, а Роб мертв. Теперь слова начинают приобретать смысл. Он был мертв вчера. Он мертв сегодня. Это что же, так будет всегда? Изо дня в день? Каждое утро эта мысль станет бить меня, как кувалдой? И так до конца жизни?

В комнате светло. Я высовываю руку из потного, липкого спального мешка, шарю по полу, нахожу часы. Они показывают десять минут четвертого. Я трясу головой и смотрю снова. С часами все в порядке. Секундная стрелка движется по циферблату. Я проспал все утро и часть дня.

Вылезаю из спального мешка, даже не подумав его расправить. Полоса окна между шторами запотела, скрыв от меня внешний мир. Тащусь в ванную, стараясь не напрягать ушибленную левую ногу. Кран холодной воды по-прежнему подтекает, даже сильнее.

Ловлю в зеркале свое отражение, и у меня перехватывает горло. Овал лица, угол серо-синих глаз, рот и полосы грязи. Вылитый Роб. Лицо, которое смотрело на меня, пока не закрыли мешок: остановившиеся глаза, бледная, перепачканная кожа.

Но я не Роб. Это я помню. Я похож на него, и только. Мы вместе были на озере, мы боролись в воде… однако я остался жив.

А грязь на лице… я вспоминаю, что возле бунгало поскользнулся и упал. Меня передергивает. Но это всего лишь глина, которую легко смыть. Я могу начисто отмыть лицо. Тянусь к крану горячей воды и морщусь от боли в ладони. Она вся в порезах и ссадинах. Там, где содралась кожа, образовалась ярко-красная пленка, до которой особенно больно дотрагиваться. Я затыкаю раковину пробкой и хочу открыть кран, но останавливаюсь, вспоминая, что происходило минувшей ночью, когда я мыл лицо.

Воспоминания. Голос.

Но это было глубокой ночью. Тогда я был уставшим. Сбитым с толку.

На всякий случай оборачиваюсь. Естественно, в ванной я один.

Смотрю, как из холодного крана капает вода, образуя лужицу на дне раковины, и меня охватывает тревога.

«Хватит валять дурака. Умойся. Посмотри на себя. Дикарь дикарем». Голос в моей голове побуждает меня сдвинуться с места.

Я открываю кран горячей воды на полную мощность. Вода с шипением устремляется в раковину. Я сую ладонь под струю, проверяя температуру. Смотрю, как наполняется раковина, но успеваю заметить в зеркале движение за спиной. Все исчезло прежде, чем я успел сообразить, видел ли что-нибудь или мне померещилось. Но грудь сдавливают позывы на рвоту. Верхняя губа покрывается потом. Я резко оборачиваюсь.

Ванная пуста.

Возвращаюсь к раковине. «Давай мойся. Это же так просто». Вода почти дошла до решетки защитного слива. Я закрываю горячую воду и снова плотно заворачиваю кран холодной воды. Он прекращает капать. Погрузив руки в воду, наклоняюсь и плещу себе в лицо.

Она кричит. Его руки сомкулись на ее горле. Она вцепляется в них, пытаясь освободиться. Я еще раз глубоко вдыхаю и плыву к ним. Высовываю голову. Дождь хлещет по озеру, оживляя воду и мешая мне смотреть. Но я и сейчас слышу ее крики. Отчаянные и пронзительные.

У меня взмокла спина между лопатками, свело живот, оглушительно стучит сердце. Почему я так разволновался? Это всего лишь воспоминание. А в реальности я стою в ванной и собираюсь отмыть лицо. Я заставляю себя взять кусок мыла, намыливаю руки, наклоняюсь к раковине и отчаянно тру лоб, щеки, подбородок и кожу вокруг глаз.

Очиститься. Смыть с себя все это.

Еще раз плещу воду в лицо, смываю мыло. Когда открываю глаза, то вижу, что вода в раковине стала мутной, однако по-прежнему заметен черный кружок затычки на дне. И не только. Из раковины на меня смотрит лицо.

Его лицо. Смертельно бледное. Со следами грязи.

– Нет!

Пячусь, на ощупь хватаю полотенце, вытираюсь, затем чуть-чуть наклоняюсь к раковине. В воде бледная тень, контуры лица и шеи. Изображение дрожит. Я наклоняюсь ниже. Изображение становится больше. Еще ниже. Оно тоже увеличивается.

Так это же я, только и всего. Отражение моего лица на мутноватой водной поверхности.

Вытаскиваю пробку и наблюдаю, как утекает вода. Потом любуюсь на себя в зеркало.

Как узнать, не сходишь ли ты с ума? Что-то меняется в твоем облике? Можешь ли ты это понять по своим глазам?

Глава 6

В гостиной настоящий развал. Пустые банки валяются там, куда вечером их бросила мама. Куртка, которой я ее накрывал, тоже на полу. Но мамы в гостиной нет. Нет ее и в кухне. Подхожу к лестнице.

– Мама! – кричу я.

Взбегаю наверх, стучусь в дверь ее комнаты.

– Мам, ты здесь?

Ответа нет. Распахиваю дверь, вхожу. Кровать пуста, покрывало сброшено на пол. Ковер устлан скомканными салфетками, между ними валяются пустые банки. А мамы нет. Куда же, черт возьми, она подевалась? Я только вчера вернулся из больницы. Куда ее понесло?

Ужасно хочется пить. И есть. Но в доме едой и не пахнет. Из питья только вода, пиво и обезжиренное молоко. А мне необходимо взбодриться и включить мозги. Нужно то, что дает энергию. Словом, что-то вроде кофе.

Поднимаю с пола куртку, брошенную ночью, и сбегаю вниз в поисках денег. Где-то наверняка лежат наличные. Неприкосновенный запас, положенный в коробку из-под печенья или спрятанный в кухонном шкафу. Торопливо обыскиваю кухню и гостиную. Протискиваю руку за диван. Между подушками нахожу пятнадцать пенсов. И все. Опускаю монеты в карман джинсов.

Выхожу из гостиной, надеваю куртку и проверяю карманы. Пальцы натыкаются на мобильник. Меня снова захлестывает жгучее чувство вины. Сейчас я ничего не буду смотреть. Я ищу деньги. Сосредоточиться. Помимо пачки сигарет и зажигалки, обнаруживаю гладкий тяжелый предмет. Даже не глядя, я знаю, что это. Складной нож. Я вижу его в руке брата, тот щелкает лезвием, выдвигая и убирая. Нож меня не касается. Продолжаю искать деньги, роясь в складках карманов. Ни монетки. Дерьмово.

Выхожу из дома, закрываю дверь. Мне нужна еда, но я совершенно не представляю, как ее добыть. Осторожно пробегаю по проходу, спускаюсь по ступенькам. Сегодня никаких прыжков. Возле гаражей малышня играет в футбол. Увидев меня, они прекращают игру и смотрят. Молча стоят и глазеют. Один мальчишка хватает мяч и крепко прижимает к груди.

Заворачиваю за угол и вхожу в первый же магазин (на улице они тянутся один за другим). Кажется, здесь торгуют всем: газетами, туалетной бумагой, конфетами, хлебом, выпивкой. Конечно, если у тебя есть деньги. У меня их нет, мелочь не в счет. Может, повезет и мне отпустят в долг?

Продавец за прилавком замечает меня, едва я вхожу.

– Минутку, – говорит он покупателю, затем нагибается через прилавок и кричит мне: – Ты никак забыл, что дверь в мой магазин для тебя закрыта? Надоело покрывать убытки от украденных товаров!

Я чувствую, что краснею. Все люди в очереди смотрят на меня. Еще бы: этот дядька прилюдно обозвал его вором.

– Я всего лишь хочу купить немного еды. – Я стараюсь оставаться спокойным.

Быть может, уговорю его отпустить мне товар в долг, а мама потом заплатит.

Дядька качает головой.

– Только не здесь, – отрезает он.

– Пожалуйста. Я хочу есть и пить. В доме у нас ничего нет. Мама так и не выбралась в магазин с тех пор, как… вы сами знаете.

Его лицо смягчается. Двое покупателей отворачиваются. Женщина возле кассы смотрит на меня с сочувствием. Они всё знают.

– Мне банку кока-колы и хлеба. Или чего-нибудь вместо хлеба, – говорю я.

– Ладно, – неохотно кивает дядька. – Только давай быстрей.

Я открываю шкаф-холодильник и тяну время, делая вид, что выбираю. Убедившись, что хозяин снова занялся покупателями, запихиваю в карман одну банку кока-колы и беру вторую. Мои движения быстры. Рука движется сама. Должно быть, когда-то я уже воровал в магазинах. Противно, но у меня всего пятнадцать жалких пенсов. Если дядька не даст в долг, я хотя бы смогу выпить кока-колы.

Иду дальше, беру упаковку нарезанного белого хлеба, банку тушеной фасоли, после чего встаю в очередь.

– Дорогой, давай я тебя пропущу, – говорит покупательница у кассы. – Вы ведь не станете возражать? – спрашивает она у очереди.

Двое покупателей бормочут что-то вроде «да». Я не решаюсь встать впереди и пристраиваюсь за нею. Я до сих пор не представляю, как буду уговаривать хозяина.

– Вы отпустите мне это в долг? – спрашиваю напряженным голосом.

Он смотрит на меня так, словно ослышался.

– Что-о?

– Я просил отпустить мне в долг. Мама куда-то ушла и забрала с собой все деньги.

Он протягивает руку и выхватывает у меня банку тушеной фасоли. Надо быть полным идиотом, чтобы попытаться устроить этот спектакль. Но что еще мне оставалось?

– Как тебя угораздило прийти ко мне в магазин без денег? Вроде уже не маленький.

Он говорит слишком громко и брызжет слюной на руку, в которой зажата злосчастная банка.

За спиной слышится недовольное бормотание, но все та же женщина открывает кошелек, вынимает двухфунтовую монету и протягивает мне.

– Все в порядке, Ашраф, – говорит она. – Карл, расплатись за покупки.

Ашраф смотрит на женщину как на рехнувшуюся.

Я благодарно ей улыбаюсь, кладу монету на прилавок и подталкиваю к Ашрафу.

Он сердито выдыхает, берет монету так, словно она заражена СПИДом, затем высыпает сдачу. Я смотрю на деньги, потом на женщину.

– Бери, бери, – кивает она. – Это твои деньги. Как твоя мама?

Злая. Плачущая. Пьяная. А теперь еще и неизвестно куда ушедшая. Меня душат слезы. Женщина отнеслась ко мне по-доброму. Я к такому не привык.

– Она оправилась, – вру я. – У нее все нормально.

– Передай ей привет от меня, – просит женщина. – Скажи, что Сью из прачечной посылает ей свою любовь.

Я киваю, опускаю сдачу в карман и тороплюсь уйти из магазина, унося покупки в тонком полиэтиленовом мешке. На улице сразу же открываю банку кока-колы. Она холодная, сладкая и здорово насыщена газом. С первого же глотка мне покалывает язык. Я жадно пью, идя к лугу. Углекислый газ стреляет в нос, и из тумана памяти выплывает очередное воспоминание.

Я передаю ей банку. Она делает большой глоток и быстро возвращает мне. После смеется и машет рукой перед лицом.

– Что случилось?

– Кока-кола в нос ударила. Это научит меня пить ее побыстрее.

Я подношу банку к губам, слизывая капли, оставшиеся у ободка. Я знаю: мои губы касаются пятен губной помады, оставленной ее губами.

Она вытягивает ноги и откидывается на спинку парковой скамейки, закладывает руки за голову. Солнце светит нам в лицо. Она закрывает глаза.

– Как это приятно, – улыбается она.

Я глаз не закрываю. Потягиваю кока-колу и смотрю на Нейшу. На ее красивое лицо, освещенное солнцем.

Луг полон детей. Маленькие играют на площадке. Те, что постарше, одеты в форменную одежду. Они просто слоняются вокруг или качаются на автомобильной шине, прилаженной кем-то к дереву. Все они появляютсяздесь из одного места. Проходит целая минута, пока я догадываюсь: они возвращаются из школы.

Школа. Мама ничего о ней не говорила, а я начисто позабыл о школе. Вряд ли это важно. Вряд ли кто-то ждет, что я буду сидеть на уроках и слушать учителей, когда у меня утонул брат. Мне пятнадцать лет. Я даже не помню своих друзей-одноклассников. Если они у меня были. Возможно, я больше не пойду в школу.

Приваливаюсь к дереву и допиваю кока-колу. Что-то щиплет глаза. Я понимаю, что готов снова заплакать.

Утыкаюсь взглядом в землю перед собой и ковыряю ее носком кроссовки. Потом швыряю пустую банку в урну. Промахиваюсь, но поднимать ее не собираюсь. Поворачиваюсь и иду домой, продолжая глядеть в землю.

– Намусорил и уходишь?

Я вскидываю голову. Ко мне идет женщина в полицейской форме. Молодая. Моложе мамы. Крепкого телосложения, с рыжеватыми вьющимися волосами, которые упрямо выбиваются из-под форменной шапочки.

– На этот раз я сама подниму.

Она нагибается, берет банку и бросает в урну, затем подходит и встает рядом со мной.

– Как дела, Карл? Меня удивило, что ты уже гуляешь. Ты ведь только вчера вернулся домой, правда?

Кажется, ей известно обо мне все, а я понятия не имею, кто она такая. Может, и знаю, но не помню. Зато вспоминаю, что у меня в кармане украденная банка кока-колы, сигареты, нож и мобильник с фотографиями Нейши.

– У меня все в порядке. – Я отвожу взгляд.

– Я к вам сегодня заходила, но дома никого не было, – отвечает полисменша. – Нам нужно поговорить с тобой о том вторнике. Я знаю, в больнице ты с кем-то общался, но для нас это важно. Необходимо снова коснуться этой темы. Ты ведь сейчас идешь к себе?

– Да, но я не уверен…

Я не уверен, дома ли мама. Не знаю, куда она ушла и вернется ли.

– Хорошо. Я тогда позвоню твоей маме. Узнаю, когда удобнее зайти. Но нам надо поговорить сегодня. Чем раньше, тем лучше.

Голос у нее добрый, но мне от него тревожно. Что ей нужно? Мне нечего сказать. О том, что помню… про такое полицейским не рассказывают.

– Ладно, звоните, – мямлю я и поворачиваюсь, чтобы уйти.

– Я очень опечалена смертью Роба, – говорит полисменша.

Я останавливаюсь, но смотрю не на нее, а в землю.

– Нам с ним не всегда было просто, но я потрясена случившимся. Это так ужасно.

Вяло киваю и иду дальше. Скорее бы убраться отсюда.

– Мы сегодня еще увидимся? – спрашивает она.

– Да, конечно, – отвечаю я.

И пускаюсь бежать к дому, но вынужден остановиться. Живот переполнен, и я боюсь, что меня вытошнит. Бег с кока-колой не дружит.

В доме пусто. Делаю несколько глубоких вдохов, как меня учили в больнице, чтобы вытолкнуть из головы мысли о маме, Робе, полиции, Нейше. М-да, Нейша. Мне ужасно хочется достать мобильник и снова посмотреть ее снимки, но в животе отчаянно урчит. Я уже не помню, когда в последний раз ел. Голод отодвигает все тревожные мысли. Надо срочно что-нибудь приготовить, пока желудок не устроил мне бурю. Открываю пакет с хлебом, пихаю пару кусков в тостер и нажимаю рычаг. Никакого результата. Щелкнув, рычаг снова поднимается. Тостер отказывается поджаривать мой хлеб. Ничего, поджарю на гриле. Он ведь электрический; главное – найти нужную кнопку, и он заработает. Интересно, получится ли у меня? Получилось! Целых четыре куска насажены на вертел и теперь аккуратненько поджариваются. Пора заняться фасолью. Достаю из шкафа сковородку, ставлю на плиту, зажигаю газ, открываю банку и вываливаю ее содержимое на сковородку.

Иду в гостиную и включаю телевизор, чтобы в голову снова не полезли мысли о полисменше. Попадаю на передачу о еде. Смотрю, как парень на экране ловко крошит овощи и жарит их. На другой сковороде уже с шипением готовится мясо. Он переворачивает куски, добавляет специи и поливает соусом. Сказать по правде, выглядит аппетитно. Не могу отвести глаз от телика. Желудок пинает меня изнутри, требуя настоящей еды. Повар выкладывает свою стряпню на большое белое квадратное блюдо и наклоняется, нюхая кушанье.

Я вдыхаю вместе с ним, ожидая почувствовать запах мяса, лука и чего-нибудь еще. Но в горло лезет горький, удушливый дым. А-а, черт! Мчусь в кухню. Над плитой поднимается и плывет сизый чад. Хватаю сковородку. Она обжигает мне пальцы. Стаскиваю ее с огня и опрокидываю на пол, на кучу увядших цветов. Пластиковые ведерки шипят и плавятся. С грилем дела не лучше. Хлеб превратился в уголь. В цветах – черное месиво. Фасолины исчезли. Что же со мной творится? Я всего лишь хотел приготовить нехитрую еду. Я жутко голоден. И боюсь, на этот раз не сдержусь и зареву.

Почему мама ушла, не приготовив мне поесть? Почему вообще не научила меня готовить? И куда она подевалась?

Я торчу посреди кухни, опустив руки, и реву, как маленький.

– Карл!

Мама стоит в дверях кухни, глядя на сотворенный мною бардак.

– Что это такое? Может, расскажешь, что ты здесь устроил?

Глава 7

– Мам, я проголодался. Еды в доме не было, и ты ушла. Что мне оставалось делать?

Я сержусь на нее, и мой голос все громче с каждым словом.

– Где ты была? Мама, я тебя спрашиваю: где ты была?

Она не отвечает. Просто стоит. Я вдруг замечаю, что она держит в руках по бело-синему мешку из супермаркета «Теско». Оба доверху набиты едой. Ее лицо вытянулось еще сильнее, а морщины стали глубже. Волосы тусклые и сальные. Она завязала их в конский хвост, но несколько прядок все равно свисают со лба. Ей тридцать четыре года, но выглядит она на все пятьдесят.

– Где ты была? – спрашиваю снова.

Страницы: «« 12345678 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Оказаться как две капли воды похожей на девушку, умершую сто лет назад, – чем не сюжет для фильма уж...
Он – воин-полукровка с закрытой планеты, живущий в жестких рамках традиций и долга.Она – любимое дит...
Современная женщина должна многое успевать и при этом безупречно выглядеть. Одежда, обувь, аксессуар...
Читатель, открывший книгу Сергея Алексашенко, получает уникальную возможность – проверить справедлив...
Париж многолик, он неповторим, великолепен, загадочен, величествен, призрачен и прозрачен… Именно об...
Из глубины веков до нас дошла одна из древних гимнастических форм называвшаяся «Упражнения ткачей ше...