Деревянные облака Геворкян Эдуард

11

Двухместная тяга шла над пиками Восточного хребта. Рядом со мной сидела Хора, прижавшись к моей ноге теплым бедром. Я внимательно следил за трассой, хотя больше всего мне хотелось обнять Хору, зарыться в ее блестящие мягкие волосы… Если бы несколько часов назад кто-то мне рассказал, какие неведомые силы и чувства таились в моем теле и, что важнее, в прекрасном теле Хоры, я бы рассмеялся ему в лицо. И пояснил бы, что до совершеннолетия только простолюдины и локусовское быдло предаются соитию, тогда как мытари, избранные и особые…

Э-э, какой только чепухи бы я не наговорил! А ведь тогда ничто не предвещало бури, прошедшей сквозь меня. Мы спокойно сидели за дорогим столом. Речной Старец мирно излагал Сатяну свои великие планы, рассказывал, как он будет обустраивать Вселенную.

– Ты помнишь, сколько планет входило в Анклав Дрезден в эпоху процветания? – спросил он. – Около трех тысяч! Федерация откололась во время смуты, но все равно половина-то осталась. Где они, я спрашиваю? Под реальным управлением Канцелярии всего 238 миров, это точное число. Одни планеты время от времени трясут наши конфискадоры, на другие махнули рукой и вспоминают о них, когда те чуть-чуть жирка нагуляют. Если все это пустить на самотек, то Анклав развалится в клочья прямо на наших глазах в ближайшее время. И не надо уповать на мягкую инвазию Федерации, у жаков такие же проблемы, как и у нас. Не придут и не спасут.

– Чем же ты собираешься крепить Анклав, – поднял брови Сатян, – кровью, железом или любовью? Будешь строить рейдеры или запустишь клонаторы на непрерывный цикл?

– Не железом, а красотой, – ответил Речной Старец. – Будет красота, будет и любовь. Ты думаешь, я моих красавиц подкладываю под нужных людей? Ошибаешься! Танец, слово, песня, стих, мелодия стоят десятка тяжелых рейдеров. Властитель Гольбаха, к примеру, отдал свою планету в мое управление на девяносто девять лет за один танец Хоры.

– Что-то похожее я слышал… – задумался Сатян. – Какая-то очень старая история. Я люблю музыку, но не уверен, что из-за великолепной мелодии я потеряю голову.

– Смотря кто ее исполнит, – вкрадчиво произнес Старец. – Давай попросим Рато сыграть что-нибудь простенькое.

После этих слов девушка, сидящая с краю скамьи, поднялась с места и приблизилась к нам. Сатян испытующе посмотрел на нее, покачал головой, улыбнулся.

– Верю на слово, – сказал он. – Возможно, я выслушаю ее чуть погодя. Если она действительно владеет неконтактным воздействием, то мне не хочется повторить судьбу одного древнего правителя. Он так любил музыку, что однажды не смог удержаться и пустился в пляс при всех, за что и был проклят каким-то свирепым жрецом. В общем, там все кончилось плохо, царь потерял корону и голову. Хотя я тоже кое-что потерял из-за тебя.

– Потерял суету и мелкую возню в отделении, а пойдешь вместе со мной, приобретешь Вселенную. Впрочем, у тебя всегда не хватало воображения. Ты и сейчас не видишь разницы между производственной линией и произведением искусства?

– Вижу, – ухмыльнулся Сатян и потер большой палец об указательный, тайный знак мытаря. – Разница в цене. Причем линия может быть гораздо дешевле.

– Тебя что, все еще на бромидной затормозке держат? – воскликнул Старец.

К моему удивлению, Сатян немного растерялся, бросил на меня короткий взгляд, неопределенно пошевелил пальцами и пробормотал себе под нос что-то вроде «Боже упаси». Теодор задумчиво огладил бороду, внимательно и, готов поклясться, сочувственно посмотрел на меня.

– С этим безобразием я покончу в первую очередь, – сердито сказал он. – Сразу же, как только прибуду на Метрополию…

– Там тебя герр Власов и встретит, – хмыкнул Сатян. – С цветами.

– А Власова я к стеночке поставлю, – посулил Теодор. – К ближайшей. Чтобы, значит, молодым парням нейроблоки не ставил.

Понятно, что речь идет обо мне. Но из-за чего старичок распалился, было неясно. Ну да, есть много людей, готовых к случке в любое время и в любом месте. Это постыдно, неразумно и вредно. Особенно для мытаря. А в двадцать один год, когда каждый из нас сможет распоряжаться своей долей, как раз и зрелость наступит. Я попытался в нескольких словах втолковать Речному Старцу суть заповедей мытаря, но под его насмешливым взором смешался, оборвал себя на полуслове.

– Не надо мне, юноша, – ласково сказал Теодор, – пересказывать устав школы юных фискалов. У меня он в ливере сидит, по самые почки. Ты хоть знаешь, от чего тебя оберегают? Понимаешь, какой красоты лишился?

– Красоты? – Мой смешок, надеюсь, был в меру учтив. – Я разбираюсь в красоте. И неплохо разбираюсь. Могу оценить любую вещь во дворце, сам дворец, планету…

– Да-да, – пробормотал Теодор, – приблизительно это я имею в виду. – Потом он обернулся к девушкам: – Ну что, красавицы, кто из вас растолкует молодому человеку, в чем заключается истинная красота?

– Можно мне, – выступила вперед немного полноватая девушка с длинными волосами, собранными в пучок. – Он такой смешной.

– Попробуй, Хора.

Она взяла меня за руку.

– Пойдем, я буду танцевать для тебя.

Сатян улыбнулся и подмигнул мне. Возможно, это своего рода испытание. Ну, я-то не подведу. Но оставлять его наедине с Теодором не хотелось. Вдруг сговорятся, а меня сочтут свидетелем их сговора, а лишних глаз и ушей у меня нет.

– Танцуй здесь! – сказал я внезапно осипшим голосом.

– Здесь тесно, – она пожала плечами, – мало воздуха и нет деревьев. Можно и в доме, но тогда придется долго танцевать, устану. Иди за мной.

Мы прошли сквозь анфиладу комнат и оказались в тенистом парке, заросшем кустарником и травой. Неужели она собирается прыгать и скакать между тесными рядами облачных пальм, стволы которых усеяны мелкими, но очень острыми колючками? Тогда ее белые одеяния превратятся в лохмотья. Но она, не отпуская моей руки, бодро топала босыми пятками по еле заметной тропинке. Пальмы неожиданно сменились ельником, потом мы продирались сквозь покрытые мохнатыми листьями кусты водоцвета, перебрались через ручей по каменным плитам, разложенным в искусном беспорядке, долго поднимались по скрипучим деревянным ступеням к восьмигранной беседке. Там ненадолго остановились, она достала из-под скамьи круглую сумку, а потом начали спуск по крутой просеке, и вскоре мы вышли к березовой опушке на склоне холма.

Город отсюда не был виден. Склон плавно нисходил к реке, петляющей внизу. Тот берег был круче, а за изъеденными ветрами и временем причудливыми скалами далеко на горизонте поднималась заснеженная вершина горы, имени которой я не помнил, а может, и не знал. Из густой, но невысокой травы кое-где выступали мшистые валуны. В высоком дереве, что росло наособицу, я признал по тонкому стволу и длинным, похожим на шнуры, ветвям бременскую листвянку. Не сравнится, конечно, с костяным деревом, но тоже редкое и в цене.

Пока я рассматривал окрестности, девушка присела на один из валунов и полезла в сумку. Извлекла небольшой бубен. Весьма приличная работа. Одна инкрустация на сотню дебетов потянет, а бубенцы, судя по хрустальному звуку, ручной доводки. В сумке, кроме бубна, оказалась простенькая чаша из обожженной глины. Я уставился на чашу, но ни одного прайса вспомнить не смог. Ну, бывают, наверное, здесь и просто дешевые предметы… Вслед за чашей появилась прозрачная фляга, тоже особой ценности не представляющая. Разве что напиток чайного цвета в ней – редкий контрабандный коньяк мастера Покро с Парижа-100, доставленный прямиком из Федерации по дипломатическим каналам.

Но это оказался не коньяк. Девушка плеснула немного на донышко, сделала глоток, протянула мне. Я пожал плечами и повернул слегка чашу, чтобы не нарваться на контактную дурь, которой любят сдабривать губные кремы лихие девушки в дорогих притонах.

Жидкость на вкус оказалась похожей на крепкий бальзам из многих трав. Глоток теплым комом упал в желудок, приятная слабость разлилась по телу, ноги на какой-то миг ослабли, я уселся прямо на траву, привалившись спиной к валуну. Девушка улыбнулась, потом медленно обвела сосредоточенным взором все вокруг, словно запечатлевая картину. Взяла в правую руку бубен, слегка встряхнула и словно ненароком прошлась пальцами по натянутой коже. Левую руку подняла, странно растопырив пальцы. И начала танцевать.

12

О чем мне теперь говорить, слепому, обманутому щенку… Она медленно, плавно кружилась на месте, иногда делая маленькие, еле заметные шажки в разные стороны. Бубен выбивал какой-то простой ритм, но я не чувствовал ритма в ее движениях, они сливались друг с другом. Это не было похоже ни на один знакомый мне танец, а ведь я посетил немало дансплацев на разных мирах: там много интересного можно услышать, а по одежде подростков… Мысль об оценке вдруг показалась неуместной. А движения танцовщицы между тем становились… чем? Не знаю, слова почему-то стали терять смысл, а образы, напротив, наполнились им. Она летела по траве, едва касаясь ее пальцами стройных ног, вдруг замирала, а порой словно исчезала, сливалась с природой, но от меня спрятаться не могла, я видел, вот она – составлена изгибом листвянки и облаком, нет, сейчас она соткана из тени скалы, что нависает над рекой, и плеса, серебрящегося под этой скалой, через миг ее тело образуется из шелестящего ветра и вскрика испуганной птицы; но вот снова она кружится на поляне, а бубен рокочет в моей голове, и с каждым ударом одна за другой с мироздания срываются мутные вязкие пленки, и наконец, все предстает передо мной в невыносимой яркости и чистоте. Но, что правду скрывать, кто-то во мне при этом тихим шепотом подсчитывал стоимость ее персональных активов, и каждый образ имел цену. Потом шепот стих…

Я закрываю глаза.

Открываю.

Она стоит передо мной, дыхание ее легко, а тела аромат сводит с ума. Мне кажется, что я сейчас умру, разорвется сердце, обрушится небосвод, солнце испепелит землю и воды, смешав тьму и свет. Хора улыбается, и губы ее расцветают тысячью загадок, она приближается ко мне, торжественно спадают с нее одежды…

Я мог ослепнуть от ее красоты. Потом время остановилось и продолжило свое течение, когда мы лежали на мягкой траве, отдыхая. Мне казалось, что я умер и родился, причем неоднократно. Но когда мы вернулись обратно, к двум старикам, ведущим неспешный разговор, я, преисполненный гордого спокойствия, вдруг заметил, что оцениваю тонкую резьбу на арфе, но не по прайсу, а как-то иначе, соразмерно удовольствию, которое мне доставляет ее созерцание. Игра блесток костяного дерева забавляет своей неповторимостью, а девушка, сидящая рядом с арфой, весьма красива, но не столь прекрасна, как Хора.

Раньше я и подумать не мог, что сравнение тоже бывает приятным.

Следующая мысль была уже не очень приятна. Я открыл было рот, но тут заговорил Речной Старец:

– Смотри, как наш парень сияет! Вижу, сладилось дело. Ну как?

– Зверь! – коротко ответила Хора и погладила меня по голове.

Почему-то захотелось опрокинуть ее на пол и содрать одежды…

– Вот видишь, Ншан, – продолжал Старец, – мир открылся ему с другой стороны! А всего-то – разбудили подавленные половые инстинкты! Теперь ты понял, из чего на самом деле произрастает чувство прекрасного? Сняв нейроблок, мы изменили, высвободили пафосное, аффектированное отношение к миру. С помощью танца мы инициировали его, и теперь перед ним откроется истинная ценность искусства.

– Не надо горячиться, – усмехнулся Сатян. – Совратили парня, ну и ладно. Только вот онтологию не надо разводить, твоя философия немного спермой забрызгана.

Теодор тяжело задышал, руки его заелозили по столу, и он медленно покачал головой:

– А ведь стоит ей моргнуть, как он тебе кишки выпустит и на твою упрямую голову намотает!

Сатян с большим интересом уставился на меня, долго разглядывал, а потом спросил:

– Неужели намотаешь?

Я молчал. Они говорили не о том, и надо было срочно их предупредить, если дадут слово вставить. А за Хору не только Сатяна, я весь Параисо вырежу быстро и легко. Нет, что-то не так, кровь, трупы – омерзительное зрелище, нельзя красоту поганить смертью.

– Убивать – некрасиво, – наконец выдавил я из себя.

– Ха! – вскричал Старец. – Это ты сейчас так думаешь. Но я рад, безмерно рад! Истинное искусство побуждает к лучшему образу действия, оно апеллирует к высоким чувствам, а не к порокам. Убедить, а не заставить, обольстить, а не принудить – вот в чем моя сила. Мику открылось прекрасное, он стал другим. Я подарю всем людям красоту, спасительную красоту!

– Да ради Бога, – протянул Сатян. – Хороший дом ты хочешь построить, крепкий. Но мне почему-то кажется, что от такой любви к искусству кровищи поболе будет, чем от доброй войны.

– За красоту надо платить. И вы будете платить, – сухо ответил Речной Старец.

– Вряд ли в локусах приживется твоя красота.

– Ну, города ваши поганые придется слегка порушить, – расплылся в нехорошей улыбке Теодор. – Признайся, какая тебе радость жить в этих тесных, удушливых клоповниках? Мои девоньки там посеют зерна распада, и бурно взойдет жатва раздора. Да так, что сами жители их и разрушат. А потом я напишу об этом поэму.

– Не знаю, что там у тебя взойдет, но почему-то из поэтов-неудачников произрастают самые вонючие тираны, – процедил Сатян. – Только вот расплачиваются за них люди, далекие от поэзии.

Я понял, что вот сейчас Речной Старец прикажет убить моего бывшего начальника. Это лишнее. Живой Сатян полезнее мертвого. Да и незачем Хоре смотреть на склоку двух старых петухов. Пора вмешаться.

– Платить нечем будет, – громко сказал я, виновато скосил глаза на Хору и добавил: – Скоро по горячему вызову сюда явятся исполнители и все вытрясут.

Я был уверен, что они вскочат с мест, засуетятся и наконец перестанут задирать друг друга. Но, к моему удивлению, они лишь переглянулись, а потом дружно рассмеялись.

– Да, вот этого я не учел, – отсмеявшись, проговорил Старец. – Полное раскрепощение, контроль вдребезги, нейромаяк срабатывает без всякой команды, и теперь сигнал идет через трансляторы от портала к порталу. К вечеру можно встречать гостей.

– Хорошо, – перебил его Сатян, – я понимаю, что у тебя есть сообщники в Канцелярии. Их можно купить, но ненадолго. Я знаю этих крыс. Ты думаешь, что используешь их, а на самом деле они грызутся между собой, используя все и вся. А потом сделают свое дело и выбросят тебя в утилизатор, хорошо, если мертвым.

– Ты не понимаешь, – ответил Старец. – Люди хотят перемен. Им надоела мышиная возня в Метрополии, им надоела ползучая разруха, им надоело делиться с бестолковой властью своими кровными.

– Э-э, – разочарованно протянул Сатян, – вот ты как заговорил. Старые песни. А больных и стариков чем кормить будешь без десятины? Песнями и плясками? Ну а если завтра налетят буканьеры, кто тебя защитит? Прекрасная арфистка?

– Не передергивай! Разве я призвал не платить десятину? Вопрос в том, кому платить? Кто лучше ею распорядится?

– Уж не ты ли? – неестественно удивился Сатян.

– Да хоть бы и я. Сколько дебетов растаскивается в Канцелярии одними только мелкими чиновниками? А высшее руководство? Воры, одни воры! Погоди, доберусь до них, тогда посмотрим, кто кого использует! Всех разгоню!

– Так ведь новых придется набирать.

– Не без того, – согласился Теодор.

– Ну, тогда и мы без дела не останемся. Красота и все прочее, это, конечно, хорошо, да только человек постоянно кушать хочет и не всегда готов куском поделиться. А значит, мытари будут нужны всегда, без дела они не останутся, и даже, есть у меня смутное подозрение, что дел-то в твоем царстве прекрасного как раз прибавится.

– Умная власть умеет делиться, – кивнул Теодор.

– Вот мы с тобой и договорились.

– Пока вы договариваетесь, транспорт с исполнителями уже, наверное, на подходе, – вмешался я в их разговор.

– Не так быстро, – сказал Теодор.

Кряхтя, он поднялся с места и подошел к стене, шевельнул ладонью; панно с изображением нагих пастушек отъехало в сторону, открылся большой монитор. Вытянулись разноцветные столбики сетевого графика окон совместимости, их вытеснила сводная таблица.

Мне было интересно, сколько у нас времени, но я боялся даже на шаг отойти от Хоры. Вдруг она уйдет, исчезнет, как же тогда мне быть?

– Ну, у нас есть еще целый час, чтобы подготовиться к достойной встрече дорогих, очень дорогих гостей. – С этими словами Старец вернулся к столу.

– Догадываюсь, как ты их встретишь, – понимающе улыбнулся Сатян. – Девушки им песни споют или танцами утешат?

Мне не понравились его намеки. Лучше бы ему не обижать Хору, а то ведь и я могу не стерпеть.

– Ладно, я пошутил. – Сатян перестал улыбаться. – Но могут быть неприятности, если их действительно не встретить.

– Какие еще неприятности? Согласно третьей директиве…

– Третья директива отменена, работают по четвертой.

– Когда это успели отменить? – удивился Старец.

– Неделю назад. Что, не успели тебе доложить?

– Бюрократы! Всех, всех под корень… Что же, теперь они не обязаны представиться главе местной администрации, а представителю Канцелярии могут не зачитать постановление о конфискации?

– Нет. Сейчас имеют право сразу начать фискальные действия. В полном объеме.

– Кто же продвинул новую директиву, не ты ли?

– Ну, извини, – с легким злорадством ответил Сатян.

Я не разбираюсь в тонкостях работы исполнителей, но видел, как лихо оперируют «черные шлемы». Одновременный налет на силовые подстанции, все города и селения отрубаются от связи и энергии, глушатся коммуникаторы на всех частотах, на транспортных развязках высаживаются регулировщики. И самое главное, опечатываются все склады, хранилища, емкости и помещения, где может храниться мало-мальски ценное. То есть все, что имеет стены и крышу. Потом начинается подсчет десятины, и не успевают жители прийти в себя и вернуться по домам, как обнаруживают, что остались практически ни с чем. Хорошо, если жилье не разберут по кирпичику.

Был такой случай на Лайбахе, там в стройматериалах в качестве наполнителя использовали никелистый колчедан. Вывезли все подчистую, потом еще вернулись, чтобы проверить, не забыли ли случайно какую-нибудь конуру. Случись такое на Параисо, даже всемогущему Речному Старцу долго придется разгребать дерьмо и объяснять, что к чему, кого можно брать за вымя, а к кому и близко нельзя подходить. Пока он будет теребить своих влиятельных ставленников, у него планету из-под ног выгребут.

– Есть, правда, разъяснение к директиве, – задумчиво сказал Сатян. – Если пославшему вызов разведчику местная власть оказывает содействие, тогда действия начинаются по согласованию с означенной властью, но не позднее чем через шесть часов. Для этого разведчик должен предъявить полномочия эмиссару до начала действий. То есть фактически сразу же по прибытии транспорта.

– Что же, это упрощает дело. – Старец внимательно посмотрел на меня. – Если Мик встретит их и сообщит, что я готов завалить их конфискатом по самые брови, то мы выиграем время. Много не надо, двух-трех часов хватит, потом их отзовут. Ну, вперед, юноша, порадуйте своих братьев по фиску!

– Я… я… – Голос мой противно задрожал.

– Извини, – поднял ладонь Старец, – я совсем забыл, что пару дней у тебя будет мертвая вязка. Не бойся, Хора полетит с тобой, она будет рядом, ты уж постарайся ради нее.

Все это было немного странно и даже глупо, но я не мог справиться с собой. Хотелось лишь одного – чтобы она всегда была рядом и я мог вечно прикасаться к ней, обнимать ее, ласкать. При этом я трезво понимал, что все эти пляски на лужайке могли быть лишь приправой к любовному напитку, разбудившему во мне похотливого зверя. Минутами на меня накатывал жгучий стыд, тем не менее смешанный с гордостью, когда я вспоминал, что вытворял с Хорой в траве, на валунах, в беседке на обратном пути, на ступеньках крыльца…

Где это во мне таилось, в каких безднах? Я знал ответ, но лицемерил сам перед собой. Даже сейчас, когда танец Хоры все еще свеж в памяти, маленький человечек, который сидит в глубине моей души на корточках, с тонким стержнем в руке и глиняной табличкой на коленях, может подсчитать с точностью до сотки дебета стоимость визуальной работы Барнаби на открытии ежегодного Отчета Канцелярии, выступление голдмахера Дро на конкурсе ювелиров или коллекции редких афродизиаков из наследства первых переселенцев. И вот этот человечек подозревает, что его хотят очень тонко обмануть, причем так искусно ему набивают баки, что и этот обман имеет свою цену как произведение высокого искусства.

13

Мы добрались до портала задолго до прибытия транспорта. Я предложил Хоре забраться в один из номеров рестхауза и немного покувыркаться на свежих простынях. Она покачала головой. Заметив, что я насупился, Хора поцеловала меня, сказав, что сил просто нет, я совсем ее измочалил, такой крепкий мужичок оказался. Мне приятно было это слышать.

Прогуливаясь, обошли пустые залы контроля и досмотра. Встретил охранника в смешной фуражке. Он узнал меня, рассказал старый анекдот про бронзового мытаря, я вежливо хохотнул. Потом он сказал, что окно откроется через полчаса, но раньше чем через час вряд ли начнется перемещение. На самой площадке было жарко, тени от закатного солнца хоть и лежали на стальных плитах, но за день они так раскалились, что ходить по ним было нелегко. Мы немного походили вдоль периметра. Я спросил Хору о других девушках, которых видел у Старца. Она нехотя сказала, что это ее сестры, и даже больше, чем сестры. Ограждения у площадки портала на Параисо не было, скалы начинались сразу за штырями сигнальных огней. В нескольких местах к ним лепились контейнеры с упаковочным хламом. Я рассказал Хоре, как в детстве мы с Тенеком пробирались узкими щелями к порталу, а злые ветры, бившие сквозь щели, пытались сбросить нас вниз, на камни. Ущелье, что за скалами, перехватывало воздушные потоки, скручивало их и выдавливало сквозь дыры и расщелины.

– Вон там, наверху, – вспомнил я, – мы прятались от прожектора, а из щели воздух бил вверх с такой силой, что можно было, наверное, на нем сидеть.

– Как же вы спустились вниз? – удивилась Хора.

– Ну, здесь не так уж и круто. За этим выступом камни осыпались и составили нечто вроде ступенек. Можно подняться метров на двадцать, оттуда видна все площадка.

– Сейчас посмо-о-о-трим, – засмеялась Хора, не успел я сказать даже слова, как она, легко перепрыгивая с камня на камень, исчезла за выступом.

– Ну, что же ты. – Голос ее раздался уже сверху.

Я пошел за ней, потом вернулся к контейнерам, где уже присмотрел более или менее чистый кусок нетканки, прошитой крепкими шнурами. Такую материю используют для ограждений во время ремонтных или строительных работ. Доводилось видеть большие дома-памятники на реставрации, закутанные нетканкой. Подобранный кусок еще не успели разрезать для утилизации. Хорошая толстая материя, на ней сидеть и лежать гораздо удобнее, чем на жестких камнях или на траве! Аккуратно скатал ее в трубу, обвязал шнуром и полез на утес.

Вскоре мы сидели высоко над площадкой портала, свесив ноги со скал, любовались в общем-то неприглядным пейзажем. Хора спросила, есть ли у меня дом, на что я долго и с шуточками рассказал, в каких роскошных особняках довелось жить.

– Нет, не это, – настаивала она. – Свой дом, свой очаг, своя семья. Почему ты убежал из дома? Может, пора вернуться, пока чужие своды не обрушились на твою голову?

– Ты – мой дом, – ответил я и осторожно потянул ее за плечи назад.

Она не сопротивлялась, но только мы легли на белое полотнище, как взвыли сирены оповещения. Я выругался и вскочил. Транспорт прибывает минут через десять. Кому-то невтерпеж запустить лапы в наше добро! Хора тоже поднялась, мы приготовились спускаться, но тут в воздухе резко запахло озоном, стержни совмещения, редкими часовыми окружающие портал, заискрились, и в радужном мареве возник транспорт с исполнителями. Загудел поворотный круг, транспорт, большая металлическая коробка высотой с четырехэтажный дом, встал на свободную площадку.

Неплохо, подумал я, разглядывая старую, всю в зеленых и рыжих потеках обшивку транспорта. В нескольких местах она была изрядно помята. Хорошая маскировка. А вот сейчас будет сюрприз, и глаза обслуживающего персонала полезут на затылок при виде десанта черных бронекостюмов.

Но полезли на лоб мои глаза! Изумлению не было предела, когда тяжелые люки, откинувшись, превратились в сходни, и по ним хлынула пестрая толпа, одетая в немыслимые цветные одежды. Среди них торжественно вышагивали медленной поступью люди в силовых панцирях.

– Это еще кто? – непроизвольно вырвалось у меня, хотя я уже знал ответ.

– Буканьеры, – лаконично отозвалась Хора, пристально вглядываясь вниз.

Как же они здесь оказались? Я знал, что в принципе можно перехватить сигнал горячего вызова. Но, насколько известно, у разбойников, недолюбливающих технику и лишние траты, раньше не было сканирующей аппаратуры. Значит, теперь появилась.

Хора отступила от края назад и пояснила, что те, в цветных одеждах, не буканьеры, а члены их семей. Они порой сопровождают разбойников в набегах и гораздо опаснее и кровожаднее, чем сами бойцы. И еще она сказала, что долго безобразничать на Параисо им не дадут. Но если они хорошо подготовились, то покуролесить успеют. А на прощание могут заложить бомбу под портальные машины.

Я потрогал серьгу коммуникатора. Тихое жужжание вместо ответа подсказало, что буканьеры разжились ко всему еще и глушилками.

– Предупредить не сможем, – сказал я. – Надо пробираться к стоянке…

И замолчал. Высыпавшая на площадку орда уже втягивалась в здание терминала. Значит, там не пройти. Не успел я подумать о служебном рукаве, как оттуда выбежали десятка два охранников, среди которых был и тот, в смешной фуражке. Пыхнули красные огоньки парализаторов, буканьеры, отставшие от своих, упали на плиты.

Если бы охранники ворвались вслед за бандитами в зал, думаю, в давке и тесноте все быстро бы кончилось. Но пока они раздумывали, что делать, переглядывались и о чем-то спорили, размахивая руками, из терминала вышел буканьер в силовом панцире и одним импульсом сжег всех охранников. Неуклюже развернулся и пошел обратно.

Большое стекло рестхауза покрылось сеткой трещин и беззвучно рассыпалось. Сквозь черный квадрат выскочили пестрые, одни из них побежали к складам, другие – к служебному рукаву. Плохо дело! Если сумеют отключить барьер, то доберутся до стоянки раньше нас.

Хора прижалась ко мне.

– С тобой я ничего не боюсь, ты знаешь, что делать, – шепнула она. – Мой герой…

Ничего я не знал.

Но глаза ее сияли таким восторгом ожидания подвигов, что во мне тут же проснулся… нет, не зверь, домогающийся плоти, а хитрый расчетливый мытарь, который не так давно ушел легко и непринужденно от погони на Рейнметалле, сбежал от братьев Хаген, выбрался из облавы в локусе… От этих дикарей и подавно уйду!

Но меня учили выживать в одиночку, а без Хоры я и шагу отсюда не сделаю. Наверное, ей хватило одного взгляда, чтобы прочесть мои нехитрые мысли. Она крепко обняла меня, а потом зашептала: «Не бойся, я буду с тобой всегда, мы расстанемся лишь на краткий миг, ты знаешь, что делать, не бойся, мы встретимся до заката, поспеши, а я здесь побуду и все устрою, ты истинный герой, а потому не надо смертельных подвигов…»

От ее горячего шепота у меня слегка потемнело в глазах, возник и исчез слабый звон в голове. Все стало ясно. Нельзя, неприлично постоянно цепляться за руку любимой, так ведь ничем ей не поможешь, а вот помешать…

– Я отключу силовую подстанцию, – голос мой был суров, решителен, – и тогда они застрянут до тех пор, пока не разберемся с ними. Нет, не годится! Надо достать оружие, я устрою здесь такую охоту… Не годится. Проберусь к ним на корабль и взорву батареи…

Хора выслушала, как я перебираю вслух варианты, улыбнулась и прижала ладонь к моим губам.

– Лучше живым и невредимым отправляйся в Уруч и жди меня там. Прошу тебя, не надо жертв. Ты нужен мне целый, а не кусочками…

– Но я…

– Сказано, ты – герой, никто не сомневается, но теперь слушай меня и делай, как я говорю.

– Я сделаю все, как ты скажешь!

Маленький человечек во мне тихо удивился странному разговору. Я на самом деле это говорю или кто-то шевелит за меня языком? А как же подвиги?! Доблесть? Слава?

– Вернись в Уруч. Не беспокойся обо мне. Передай, что Рато может не тратить времени и сил на этот вшивый сброд. Мне не составит труда умиротворить их, так и скажи. Успею вернуться к ужину.

14

Много позже я сообразил, почему Хора отослала меня. Просто она не хотела, чтобы я видел ее среди буканьеров. Да, я бы не стерпел, прикоснись хоть один из них даже к краю ее одежды. Погубил бы и ее, и себя.

Но как она сумела уговорить меня, не понимаю до сих пор. Почему вдруг испарился герой и снова возник хитрый мытарь? Осталось лишь смутное воспоминание о том, как негромкий голос Хоры превращал меня в домашнего сурка. Интересно, в кого превращались магнаты и правители, складывая свои регалии к ногам Речного Старца?

Выбраться отсюда я мог только перебравшись через скальную гряду. Когда-то двум маленьким беглецам это удалось. Но мы потратили на лазание по скалам целый день, а сейчас почти сумерки. Уходить надо иначе, красиво, как учил господин Качуров. Что у меня есть? Зажигалка, карманный резак, коммуникатор. Шнуры, большой кусок нетканой материи. Сделать параплан и сигануть на головы буканьеров? Они все поумирают. Со смеху. Да и невысоко здесь, это не колодец локуса с его восходящими потоками, к отраде бездельников, любителей полетать на конусе, да и потоки… Конус! Вот оно. Привет господину Качурову, этому он нас тоже выучил. Сварить подобие конуса из этой тряпки можно легко, батарейка в зажигалке свежая. А сильный злой ветер, бьющий из расщелины, что неподалеку за нашими спинами, тоже к моим услугам. Да и тянет он в сторону гряды. Если перенесет через скалы, там до стоянки недалеко.

Хора с интересом наблюдала, как я набросился на материю с ножом, выдирая шнуры, прикидывая на глазок места креплений. Мне показалось, что прошло много времени, но пыльный шар солнца все еще проглядывал сквозь ущелье, к которому примыкали склады. Крики, шум и треск доносились из помещений терминала, буканьерская орда разгулялась не на шутку.

– Конус может поднять двоих, – сказал я, но Хора лишь покачала головой.

– Поспеши, они еще не добрались до машин.

Я обвязался крепежными шнурами, растянул конус, свернул в гармошку и двинулся по камням к расщелине. Посмотрел назад. Хора уже пробиралась к спуску. Махнула на прощание рукой, легкое движение, и она исчезла, оставив за собой слабый шорох осыпающихся камней.

Не дойдя до края нескольких шагов, я остановился. Даже отсюда чувствовался напор, сила воздуха, бьющего из огромной щели. Много лет тому назад дыра была меньше, помню, недалеко от нее росло деревце. Никаких следов. В сезон пылевых бурь свирепые ветры истирают камни похлестче наждака. Вот и сейчас видно, как песчинки срывает с края и уносит вверх.

Сколько так простоял, не знаю. Я не герой и не воин духа, чтобы очертя голову прыгнуть в бездну с пустыми руками. Но делать-то нечего…

Шум, идущий со стороны площадки, стих. Значит, Хора уже внизу и ее увидели. Ладно, руки у меня не пусты, а сжимают связку шнуров, а насколько глубока эта бездна, лучше узнать сразу. Я сделал шаг вперед и вбросил гармошку конуса в воздушный поток.

За секунду или две, пока ветер его раскрывал, я успел обругать себя наисочнейшими ганзейскими ругательствами и в короткий миг озарения понял, что большего идиота мир не видел и скорее всего больше не увидит, поскольку здесь мне и раскинуться косточками по острым камешкам. Но тут конус с громким хлопком раскрылся и так сильно рванул вверх, что чуть руки не вырвало из плеч. Не успел я сосчитать до трех, как уже парил высоко над круглой площадкой портала. Ветер сносил в сторону скального барьера, глаза заливало потом. Меня поднимало все выше и выше, пот наконец высох, я перевел дыхание, посмотрел вниз и увидел, как неспешно идет Хора по серым плитам, как струятся ее белые одежды чистым потоком среди грязной пестроты буканьеров, медленно окружающих ее, берущих в кольцо…

Но тут ударил боковой порыв ветра, я рефлекторно вытянул шнур, продетый сквозь прорези, подтянул крайние, и уродливый конус, превратившись в безобразный параплан, быстро перенес меня через гряду. Немного подергал шнурами. Удивительное дело, нехитрая самоделка оказалась вполне управляемой. Спланировал прямиком на стоянку тяг, но в последний миг параплан вышел из-под контроля, и я крепко приложился плечом к ажурной ограде. Хорошо, что она не оказалась под током. Обрезав шнуры, освободился от перевязи. Глянул на подстанцию. Можно выключить силовую установку или разбить управляющие блоки. А смысл?

Я пожал плечами, зашипел от боли в ключице и подошел к ближайшей кабине. Она, разумеется, была заперта, но что такое замки после таких приключений!

Подняв тягу, я с большим трудом удержался от соблазна подлететь на низкой высоте к порталу, спикировать прямо на поле и, подхватив Хору, улететь победителем. Да-а… Один меткий выстрел, и нет победителя. А стрелять эти разбойники умеют. К тому же велено мне было отправляться в Уруч, а не совершать подвиги.

Вот я и не стал геройствовать. Так захотела она. И я улетел. Вскоре выяснилось, что впопыхах я забрался в старую тихоходную машину. Но тем не менее без приключений добрался до города, а когда ввалился во дворец Управляющего, то мне показалось, что я и не покидал его. Сатян и Теодор по-прежнему сидели за столом. Впрочем, теперь его покрывала скатерть с золотистой бахромой. Емкая бутыль, укутанная благородной пылью винных подвалов, была почти пуста. Из-за этого, наверное, у старичков слегка заплетались языки, когда они радостно приветствовали мое появление.

Речной Старец велел подсаживаться, а Сатян щелкнул ногтем по бутыли и подмигнул. Но, выслушав мой рассказ о вторжении буканьеров, оба мгновенно отрезвели.

– Черта с два они перехватили твой вызов! – грозно зарычал Теодор и опустил на скатерть могучий кулак. – Это какая-то двуличная сука из Фиска на сторону подмахивает. Я выясню, кто навел этих головорезов, и полетят головы, одна, две, много голов…

– Не надо считать головы, – взмолился я. – Там Хора осталась, ей нужна помощь!

Старец замер с полуоткрытым ртом, выпучил глаза, а потом спросил испуганно:

– Она просила ей помочь?

– Ну, не то чтобы просила… – замялся я.

– Так смени штаны и не пугай меня больше, – он шумно выдохнул, а потом обратился к Сатяну: – Каков нахал, а! Собрался моим девочкам помогать.

Пошевелив бровями, Сатян плеснул себе вина, повертел бокал, любуясь игрой алмазной грани, отпил.

– Похвально, когда молодой человек беспокоится о девушке. Не понимаю, что в этом плохого.

– Извини, Михель, – Теодор улыбнулся, – трудный день, тяжелый характер, много событий сразу. Это я виноват, напустился на тебя. Забудь. О Хоре не беспокойся. Думаю, там уже все в порядке. Сейчас посмотрим…

Снова панно отъехало в сторону, открыв монитор. Старец велел дать ему картину портала. Секундная рябь сменилась испуганным лицом служащего, который сообщил, что связи нет, идут помехи.

– Глушилка, – сказал я.

– Слышал? – рявкнул Старец. – Там глушилка, разберись.

– Сейчас включу защищенный канал, – торопливо пробормотал служащий.

Несколько минут ничего не происходило. Теодор сердился, обещал кары, одну страшнее другой, но мне казалось, что он волнуется не из-за Хоры. Наконец появилось изображение. На мониторе возникли картинки сразу с нескольких десятков камер, размещенных в залах, переходах, аппаратных и на площадке.

– Вот эту, – указал пальцем Теодор.

Теперь на мониторе застыло лишь одно изображение. Сатян, тихо подошедший к нам, выронил бокал. Звонко разлетелся хрусталь, но я даже не обернулся.

– Там что, резня была? – тихо спросил Сатян.

Площадку освещали мощные светильники. В их теплом желтоватом свете было видно, что буканьеры не выбрались с территории портала. Бойцы в силовых панцирях, женщины, долговязые подростки и, кажется, дети, все они так и остались на поле. Вряд ли кто уцелел в транспорте, его металлический корпус чернел из-за огромных пробоин, а в одном месте рваный металл был выворочен наружу, по-видимому, взорвались батареи.

Тела лежали повсюду. Бойцы, заваленные трупами в пестром рванье, старая женщина, мертвой хваткой вцепившаяся в оторванную ногу бойца, дети и взрослые, пронзенные клинками, раздавленные и размазанные внутренности на стальных плитах… В зале терминала мертвых было не так много, но кровь на стенах выглядела страшнее.

– А где же Хора? – прохрипел я. – Я не вижу ее тела.

Легкие шаги за спиной и ее голос:

– Так я тебе что, мертвая больше нравлюсь?

И рассмеялась.

15

Нам отвели прекрасную четырехкомнатную каюту. Я подозреваю, что капитан уступил свою. Ну и славно. В мягком кресле сидеть очень удобно. Ключица еще немного побаливает. Небольшую ссадину я залил антисептиком и больше о ней не думал. Да, это не тесные кельи лихтера, на котором Сатян и я прибыли сюда. Загрузка идет быстро, скоро откроется окно, и через полдня мы окажемся на месте. Всего два дня на Параисо, а теперь снова в Метрополию. Но не жалким беглецом, а на роскошном лайнере. Из соседней комнаты доносится слабый шум. Это Хора переодевается к обеду. Сейчас зайдет Сатян, и мы вместе пойдем в обеденный зал.