Охотник на лис Томас Дэвид
Позже события, которые происходили в эти годы, могли для меня слегка смещаться по времени, но, насколько я помню, после моего переезда из Вилланова в поместье Дюпона между Метцгером и Дюпоном вышла размолвка. В то время я как-то говорил по телефону с Хэлом Майлсом, своим хорошим другом, который был главным тренером в штате Вирджиния. Я сказал Хэлу, что Дюпону следовало бы организовать спортивный центр по подготовке борцов вольного стиля, а не спортивный центр Национальной ассоциации студенческого спорта, поскольку в этом случае не пришлось бы строго следовать правилам Национальной ассоциации студенческого спорта.
Пока Дюпон не вошел в мой кабинет после окончания этого разговора, я не предполагал, что он его прослушивал.
– Следует ли нам отказаться от нашего спортивного центра? – спросил Джон.
– Честно говоря, – ответил я, – нам не следовало и организовывать его.
– Хорошо, – сказал Джон. – Мы отказываемся от него.
Метцгер ушел из спортивного центра в январе или феврале. Я больше не создавал никаких проблем. Я просто посещал Вилланова, чтобы набрать борцов, с которыми работал в борцовском зале в поместье Дюпона.
После окончания сезона руководство университета объявило о закрытии спортивного центра в связи с проблемами его материального обеспечения, что означало отсутствие отдельного борцовского зала. Я не общался с университетскими кругами после своего увольнения, поэтому ничего не знаю о роли университета в закрытии спортивного центра. Но я знаю, что после того, как Дюпон подслушал мой телефонный разговор, он решил его свернуть.
Убогость этого спортивного центра и его проблемы не позволяли ему нормально работать. По существу, он никогда не был законным спортивным заведением. Это был просто спортивный центр Дюпона и его денег. Не больше и не меньше.
Руководству Вилланова нравились деньги Дюпона, и оно было готово терпеть Джона ради его денег. Джон хотел создать в университете борцовскую команду, поэтому ему выделили кабинет и сказали, что он может формировать ее. Но спортивный центр был обречен с самого начала, потому что нам так и не предоставили борцовского зала. Если бы руководство университета серьезно отнеслось к спортивному центру по подготовке борцов, оно бы предоставило нам корпус «Батлер». Это было бы не такой уж большой уступкой с учетом тех денег, которые Джон жертвовал им. Но, я полагаю, университетские круги в действительности не хотели связываться с борцовским центром в своем городке. Их также не привлекала и перспектива присутствия там Дюпона. А кого бы она привлекла? Этот парень был для всех просто стихийным бедствием.
На тренировочных костюмах команды было его имя. Как я понимаю, это было нелегко: расти богатым и поэтому не знать, уважают ли твои деньги или же тебя самого. Но казалось, в Вилланова никто не делал никаких существенных усилий, чтобы хоть как-то следить за борцовским центром или организовывать его работу. Этот центр нарушал правила Национальной ассоциации студенческого спорта, касавшиеся набора новичков. Джону была предоставлена полная свобода действий, и он в полной мере воспользовался этим.
У меня было чувство вины перед нашими борцами. Мне вспомнилась кризисная ситуация, которая сложилась на первом году моего пребывания в спортивном центре Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. Неразбериха, творившаяся в спортивном центре по подготовке борцов в Вилланова, выходила далеко за рамки того, что я видел в Калифорнийском университете. Для борцов было крайне тяжело пройти через все это дерьмо, с которым они встречались в центре, и сделать карьеру, которую им там умышленно ломали.
Не помню уже конкретных итогов нашей работы, но недавно я наткнулся на старую газетную статью, в которой утверждалось, что за два года своего существования наш спортивный центр выиграл восемь из тридцати встреч. Я был удивлен, узнав, что дела у нас шли не так уж и плохо.
Ко второму году нам удалось включить в команду вполне приличных борцов. Том Роджерс во время нашего второго сезона занял на турнире ассоциации университетов третье место. Линдон Кэмпбелл уже после того, как спортивный центр при Вилланова закрылся, выступал за команду Калифорнийского государственного университета в Фуллертоне и трижды проходил отборочные соревнования Национальной ассоциации студенческого спорта. Но даже с хорошими борцами наш центр был из рук вон плох, это была безвыходная ситуация. Насколько мне известно, одновременно с закрытием центра завершились и карьеры борцов. К счастью, они смогли остаться в университете Вилланова, поскольку тот предоставил им стипендии на срок до четырех лет.
После закрытия спортивного центра при Вилланова Джон переключил свое внимание на любительскую борьбу[24]. В тот год он сделал свое первое пожертвование Федерации спортивной борьбы США в размере 100 000 долларов. В следующем году он внес еще 100 000 долларов. В период с 1989 по 1995 год он ежегодно жертвовал 400 000 долларов.
Он стал свободным членом правления Федерации спортивной борьбы США. Его имя стало упоминаться при освещении национальных чемпионатов США по вольной борьбе.
Если его целью было таким образом купить свободу действий и власть, то он ее достиг.
После того как я переехал в поместье, одной из моих первоочередных забот было придумать, как поступить с прической Дюпона. Она имела тот же вид, как и в первую нашу встречу: с прямым пробором, с запущенной сединой у корней и ярко-красного окраса под Рональда Макдональда.
Сам я брился наголо и предложил ему сделать то же самое. Я предложил это не ради него, но ради себя. Не думаю, чтобы его заботило, как он выглядел, просто я больше уже не мог смотреть на то уродство, которое было у него на голове.
Он согласился, чтобы я его постриг. Должен сказать, что после этого он стал выглядеть не так уж и плохо. Стрижка наголо существенно улучшила его внешний вид, однако, продолжая принимать алкоголь и наркотики, он все равно выглядел как полный дурак.
Джон перенес несколько операций на колене, поэтому, мало того, что он был алкоголиком, он еще подсел на некоторые рецептурные лекарства. Являясь в Вилланова нетвердой походкой, он обычно объяснял свое состояние приемом обезболивающих таблеток, которые он глотал с учетом различных травм, в том числе травм обоих колен и спины. А наколенники, по его версии, зачастую являлись причиной того, что он спотыкался. Но его состояние было вызвано как приемом таблеток, так и пьянством. Не знаю точно, на каком именно этапе это произошло, поскольку это случилось еще до моего переезда в поместье, но с какого-то момента он стал предпочитать наркотики.
Это может прозвучать странно, однако переход на кокаин оказался для него благом. Это была примерно та же ситуация, как и с Дензелом Вашингтоном в фильме «Экипаж»[25], чей персонаж напился, и, чтобы отрезвить его, ему предложили «дорожку» кокаина. Аналогичный эффект кокаин оказывал и на Дюпона. Начав принимать кокаин, он на некоторое время словно пришел в себя и стал чуть более адекватным.
Как-то, когда я жил в поместье (но не тогда, когда я вел тренерскую работу в Вилланова), Джон поинтересовался у меня, не знаю ли я, где можно достать кокаин. Я баловался «коксом»[26] один или два раза на вечеринках до своего переезда в Вилланова, когда кто-то делился им со мной (для меня самого купить «кокс» было слишком дорого). Я сказал Джону, что знал одного парня, у которого водился «кокс», и Джон дал мне полторы тысячи долларов, чтобы купить ему какое-то количество. Я так и сделал, и мы два или три раза вместе побаловались им. Последний раз я употреблял «кокс» в 1989 году. Я принял слишком большую дозу: у меня подкосились ноги, а сердце принялось бешено колотиться. Этого оказалось достаточно, чтобы я, испугавшись, прекратил такие эксперименты.
Однажды вечером Джон продемонстрировал мне где-то около килограмма «кокса», хранившегося в ящике комода.
За его заслуги перед местной полицией ему был выдан полицейский жетон. Я был свидетелем того, как Джон как-то использовал его, чтобы попасть на чемпионат по борьбе штата Пенсильвания. У него не было билета, и, несмотря на все свои деньги, ему не хотелось тратить на него несколько долларов. Поэтому он показал свой жетон и прямиком прошел в зал.
Так вот, подозреваю, что он использовал этот жетон, чтобы попасть в хранилище вещественных доказательств полиции, поскольку на пакете с кокаином была ярко-оранжевая надпись: «ВЕЩЕСТВЕННЫЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА». Джон ткнул соломинку в пакет и вдохнул самую большую дозу «кокса», какую только кто-либо вдыхал при мне. Это было такая большая доза, что я испугался, как бы с ним чего-нибудь не случилось.
– Что мне делать, если что-нибудь случится – позвонить по «911»? – решил я уточнить на всякий случай.
– Нет, – ответил он. – Позвони моему адвокату.
Когда я общался с Джоном, еще не было такого, чтобы он в это время не находился под кайфом: либо от алкоголя, либо от рецептурных лекарств, либо от кокаина.
После убийства моего брата широкую огласку получила та роль, которую в жизни Джона сыграла его мать. Как оказалось, Джон был маменькиным сынком. Он был единственным из четырех детей в семье Дюпона, кто не завел своей собственной семьи и остался в поместье. У меня не было возможности пообщаться с его матерью, поэтому я мало что знал о ней.
Она умерла в середине августа 1988 года в возрасте девяноста одного года. Джон взял на себя материнские обязанности по уходу за поместьем, и казалось вполне логичным то, что он стал управлять им. Джон изменил название поместья: вместо «Лиситер Холл» оно стало называться «Фокскэтчер». Но я никогда не встречался с тем, чтобы кто-то называл это место его официальным именем. Все, кого я знал, называли его просто «поместьем».
После похорон матери Джон перестроил особняк. Все его «награды», спортивные призы, спортивные плакаты и его фотографии со знаменитостями заняли почетное место над вещами, напоминавшими о его матери.
Смерть матери Джона часто упоминалась как поворотный момент в его жизни. Члены его семьи говорили, что, когда его мать умерла, его психическое состояние стало ухудшаться. В сентябре того года я поехал на Олимпиаду, а вернувшись, до своего отъезда из поместья прожил там еще около двух месяцев. Это не такой большой период времени, тем не менее я не замечал никаких изменений в его психическом состоянии сразу же после смерти матери.
Я вообще не заметил в его поведении ничего особенного, и он практически ничего не говорил мне о ее смерти. Учитывая наши с ним отношения, все это было похоже на то, что ее смерти словно и не было.
Олимпиада должна была начаться в середине сентября в Сеуле. Я был готов уйти от Дюпона еще до этого срока, поскольку общение с ним лишало меня какой-либо мотивации. Я вымотался физически, духовно и эмоционально. Единственным выходом было только бросить борьбу. Но я не мог сделать этого.
Я выиграл чемпионат мира 1987 года и считался фаворитом Олимпийских игр. Я мог бы стать первым американцем, который выиграл две золотые олимпийские медали по борьбе после Джорджа Менерта, который завоевал олимпийское золото в 1904 и 1908 годах. При этом в 1904 году вольная борьба была впервые включена в программу летних Олимпийских игр, и в том году все борцы вольного стиля были представлены только сборной США.
Надежды на меня возлагались большие, просто огромные, но если бы те, кто питал эти надежды, провели со мной хотя бы пару дней и понаблюдали, как я общаюсь с Дюпоном, они бы увидели, как сильно они ошибались во мне.
Иногда мне кажется, что Джону хотелось, чтобы я проиграл, потому что он сам никогда не был победителем и не желал, чтобы я стал им. Наряду с этим я подозреваю, что Джон был вовсе не против, чтобы я выиграл, поскольку в этом случае он мог приписать себе мой успех. Какой бы ни была его истинная мотивация, он продолжал отвлекать меня от дела.
Я попросил его оставить меня в покое, чтобы я мог сосредоточиться на подготовке к Олимпиаде.
Он этого не сделал.
Я сказал ему, что собираюсь приобрести футболки, на которых было бы написано: «ЗАТКНИСЬ И ОСТАВЬ МЕНЯ В ПОКОЕ». Вскоре после этого он заявился с коробкой, в которой были две футболки с этой надписью. Одна из них предназначалась мне, другая – ему. Я хотел, чтобы это было моим посланием ему, он же сделал это нашим посланием всем остальным. Это показывает, как Джон воспринимал сам себя: как исключительную личность, стоящую выше других. По его мнению, он был выше критики, являлся принцем крови и мог делать все, что ему вздумается.
Я еще никогда не был так деморализован, как в середине мая на отборочных соревнованиях на Олимпиаду в Топике, штат Канзас. В финале Майк Шитс победил меня удержанием. Это было мое первое поражение на национальном уровне за последние пять лет.
На заключительном этапе олимпийского отбора по «нокаут-системе», который проходил в следующем месяце в Пенсаколе, штат Флорида, я был «посеян» вторым после Шитса. В каждой весовой категории участвовали по шесть борцов; после двух поражений претендент на место в Олимпийской сборной выбывал.
В первой схватке по системе «лучший из трех» я вел во встрече с чемпионом Национальной ассоциации студенческого спорта Рико Чиппарелли со счетом 5:0, но это не отражало моего морального настроя, точнее, его отсутствия. Рико собрался и нанес мне поражение с разгромным счетом 16:8, причем мне было совершенно все равно. Я чувствовал себя опустошенным и был готов завершить свою спортивную карьеру. Если общение с типами наподобие Джона Дюпона было единственным способом обеспечивать мне участие в соревнованиях, то я больше уже не мог этого продолжать. Я вернулся в свой номер в отеле, принял решение отказаться от своего дальнейшего участия в турнире и заказал себе кучу еды.
Ко мне в номер пришел Хэл Майлс. Это был единственный человек, который приехал во Флориду исключительно ради меня, и у нас был долгий, серьезный разговор. Он сказал мне, что я должен перестать думать о рефери. Судьям не нравился мой стиль. Я уходил в глухую оборону, а затем «взрывался» и атаковал соперников, и по ряду причин в большинстве случаев судьи были настроены против меня. В тот вечер я был крайне зол и находился в подавленном состоянии, и Хэл внимательно выслушивал меня, пока я изливал перед ним свою душу. Больше всего мне помогло не то, что он говорил мне, а то, что, как он показал мне, он был там ради меня, что не имело значения, выиграю я или проиграю. Это помогло мне привести свои мысли и чувства в порядок.
Я больше никого, кроме Хэла, не стал посвящать в свои планы завершить спортивную карьеру. Однако с учетом своего проигрыша Рико я мог провести схватку с Шитсом за право оказаться в сборной на Олимпиаде, только одержав верх над Рико во второй схватке прямо на следующий день. Готовясь к этим схваткам, я пересмотрел свои борцовские принципы. Если уж это последний турнир, который я провожу у себя дома, то я впервые буду бороться так, как хочу, и пусть судьи идут к черту. Я был готов хватать соперников за пах и превращать схватки в настоящую драку, не считаясь с возможными предупреждениями судей, которые могут быть настроены против меня, сколько угодно.
«Если я собираюсь остаться в памяти американцев, – думал я, – то пусть они запомнят мою технику и мой спортивный уровень».
Я дважды тушировал Рико, один раз – за секунду до окончания схватки, и пошел на взвешивание.
У меня был перевес на пять с половиной килограммов!
В тот короткий промежуток времени, когда я принял решение отказаться от своего дальнейшего участия в турнире и вообще завершить свою спортивную карьеру, я слишком опрометчиво навалился на еду, заказанную в номер. И теперь у меня было только девяносто минут, чтобы привести свой вес в норму. Шитс взвешивался после меня. Должно быть, у него была полная уверенность в том, что с учетом моей дисквалификации он уже практически включен в состав сборной.
Первые полкило я просто отрыгнул. Затем я натянул четыре спортивных костюма и как сумасшедший прыгнул на велотренажер. В моем распоряжении было девяносто минут. Все это время рядом со мной был Дэйв, который подбадривал меня и побуждал отработать по полной. Чтобы я мог освежаться, не принимая никаких напитков, он укладывал мне в ноздри куски льда.
Я прошел на официальное взвешивание за десять секунд до истечения контрольного срока. Как мне затем рассказали, когда Шитс, сидя в ресторане, узнал, что я согнал вес до нормы, он выплюнул то, что ел. Мне еще никогда не приходилось столько сгонять в столь короткое время.
На следующий день я одержал над Майком убедительную победу со счетом по периодам 6:2 и 13:1, и итог финальной схватки подтвердил и мне самому, и борцовскому сообществу, насколько вырос мой уровень. Дэйв в весовой категории до 74 килограммов проиграл в финале Кенни Мэнди, трехкратному чемпиону Панамериканских игр в штате Оклахома, который на Олимпийских играх 1988 года выиграет золото. Андре проиграл в весовой категории до 68 килограммов Нэйту Карру, трехкратному чемпиону Национальной ассоциации студенческого спорта из штата Айова и в конечном итоге стал бронзовым призером в Сеуле.
Мы с Брюсом Баумгартнером были единственными американцами – участниками Олимпиады 1984 года, которые прошли квалификационный отбор в сборную для участия в Олимпиаде 1988 года. Тренер Джим Хамфри заявил, что будет разочарован, если наша команда не привезет из Сеула пять золотых медалей. Он рассчитывал на то, что одну из них привезу я. Мы получили только две, а я занял шестое место. После Олимпиады я завершил свою спортивную карьеру. Фактически я оставил ее еще до завершения Игр.
Я выиграл в первых пяти отборочных схватках, одержав победу, среди прочих, над борцами, занявшими на предыдущем чемпионате мира второе, четвертое и пятое места.
Я начал с победы над Александром Наневым, своим соперником по этой идиотской двусторонней встрече, организованной Дюпоном. Счет был 4:0, несмотря на то, что я повредил правое колено. Затем я весьма продуманно провел схватку с Рейнером Триком. Она была остановлена за минуту с небольшим до окончания второго периода при счете 16:1 в мою пользу.
На второй день первый период моей схватки с Анджеем Ражомским из Польши завершился вничью 0:0, но затем я поднажал и победил со счетом 8:1. Затем я тушировал Виктора Кодея из Нигерии за минуту и 41 секунду. Причем туше я провел, уже ведя со счетом 5:0. В тот же вечер я тушировал Ханса Гстёттнера из ГДР за две минуты и две секунды и, таким образом, повел на турнире со счетом 5:0.
На следующий день, который был предпоследним днем Олимпийских игр 1988 года и последним днем моей борцовской карьеры, я проиграл Александру Тамбовцеву из СССР со счетом 3:7. В полуфинале моим соперником был Некни Генчалл из Турции. Имея одно поражение, я тем не менее мог продолжать бороться и рассчитывать на золотую медаль.
Но я не сделал этого. Я просто не захотел.
Я всегда говорил, что для меня было важно завершить свою спортивную карьеру крупной победой. Вот почему, когда я был выпускником Оклахомского университета, я не мог позволить себе проиграть на чемпионате Национальной ассоциации студенческого спорта в последний год своего обучения. Но в тот день на Олимпиаде, когда я задумался над тем, как мне придется жить дальше, если я не стану победителем и, таким образом, двукратным золотым медалистом, мне представился только один вариант, который был хуже поражения.
Это была победа.
Было время, когда я был готов отдать свою жизнь за то, чтобы одержать победу. Или даже просто за саму возможность одержать победу.
«Победа или смерть», не так ли?
Я слишком упорно и слишком долго работал без какой-либо поддержки. И теперь, когда появился тот, кто мог бы оказать мне такую поддержку, он потребовал взамен все то, что для меня было дорого.
Это того не стоило.
Я не мог выиграть ради «Фокскэтчер». Я не мог позволить Дюпону воспользоваться авторитетом команды и ее статусом, которые у нее появятся в результате победы ее членов на Олимпийских играх. Я не мог позволить ему в очередной раз воспользоваться моим успехом.
Турок одержал верх надо мной со счетом 14:0. Я дал ему выиграть. Во время этой схватки я множество раз мог повести в счете, но даже не пытался. Мне было все равно. Я сдался еще до начала схватки. Я не вышел на схватку за пятое место и сел на первый же рейс домой.
Средства массовой информации сообщили, что я покинул Олимпиаду в связи с травмой колена. Мое колено, конечно, болело. Но на самом деле я ушел в знак протеста. Мое поражение было протестом против Федерации спортивной борьбы США. Против всей этой системы. Проиграв эту схватку с позорным счетом 14:0, я тем самым заявил: «Вот что случается, когда мы лишены вашей поддержки. Вот каково в данный момент состояние нашего спорта».
На протяжении всей своей спортивной карьеры я должен был находить способы, как побеждать в схватках, я должен был для каждой схватки запастись каким-то «магическим средством». Как только я достиг вершины мира, я понял, что разница между завоеванием титула чемпиона мира и второго места на чемпионате – тоньше волоска. Я, совершенно точно, не был борцом с хрупкой психикой, однако в моем характере было нечто, что не позволяло мне нормально тренироваться, если мне мешали. Мне была нужна стабильность, я мечтал о ней. Это было единственным, что мне было необходимо для успеха. Мой отец давал мне чувство стабильности, а также Дэйв. Период жизни в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе мне трудно было назвать стабильным. Вот в Оклахомском университете – совсем другое дело. Увольнение в Стэнфорде нарушило мою стабильность и привело к моему переезду в Вилланова.
Дюпон и «Фокскэтчер», конечно же, не относились к числу стабильных факторов. Я мог бы выиграть еще два или три чемпионата мира, если бы занимался в стабильном спортивном центре. Я мог бы по крайней мере еще лет пять принимать участие в чемпионатах, если бы Федерация спортивной борьбы США предоставляла мне жалкие десять тысяч долларов в год. Я мог бы заниматься этим делом. Прежде мне приходилось заниматься им.
Но вместо этого такие парни, как я, с невероятным опытом, способностями, настроем и мотивацией, были вынуждены, чтобы выжить, опускаться до такого жалкого существования, как поддержка со стороны Джона Дюпона. Команда «Фокскэтчер» стала практически единственным местом, где борцы могли выживать в финансовом отношении, участвуя в различных соревнованиях, – до тех пор, пока Дюпон получал то признание, которое он хотел, а Федерация спортивной борьбы США получала от него деньги, которые она хотела. Все наши борцы отказались от того, что они заслуживали: от уважения и справедливости в борьбе за выживание.
Дюпон воспользовался моим именем для того, чтобы обеспечить себе власть и авторитет в борцовском мире. Если бы я выиграл золотую медаль, это бы укрепило его положение в мире спорта и заставило людей поверить, что он был безобидным филантропом. А это было бы ложью.
Дюпон любил повторять, что он готов решить все финансовые проблемы, чтобы я мог сосредоточиться только на борьбе. Однако он не упоминал при этом, что, решив все финансовые проблемы, он взамен создаст одну-единственную, громадную, совершенно непреодолимую проблему в лице самого себя. Я не мог смириться с мыслью, что Дюпон мог предстать в качестве образца для подражания, в качестве хорошего руководителя. Он не был ни тем, ни другим. У него были мотивы, чтобы платить всем тем, кто был готов петь дифирамбы в его адрес, которые он так жаждал услышать.
Однажды в раздевалке он угрожал сломать мою карьеру. И он сделал это, сукин сын.
Я просто не мог позволить ему получить то, что он хотел больше всего на свете: хорошую репутацию. Я не мог больше помогать ему в этом. Я не мог больше мириться с этим.
После двадцати семи лет занятия борьбой, всего того, через что я прошел, и немыслимых жертв ради того, кем я стал, единственно возможным способом оказать сопротивление оказалось отказаться от глухой обороны – и от самой борьбы.
Глава 15
Новый дом, новая жизнь
Я больше никогда не выступал в качестве борца. Я выиграл золотую олимпийскую медаль и два чемпионата мира. Ни один другой американский борец не мог похвастаться таким достижением. Я четыре раза выигрывал открытый чемпионат США, три раза – чемпионат Национальной ассоциации студенческого спорта. Тем не менее я чувствовал, что еще не достиг всего того, на что был способен.
Я бы хотел быть русским, потому что их борцам высокого класса платили за то, чтобы они тренировались и участвовали в соревнованиях. Они не были поставлены перед необходимостью вести борьбу за выживание, им было разрешено преуспевать. И, вне всякого сомнения, им не приходилось полагаться на типов, подобных Джону Дюпону.
Дэйв еще в Висконсине также перестал участвовать в соревнованиях, отказавшись на год от продолжения своей спортивной карьеры, чтобы стать тренером национальной сборной Федерации спортивной борьбы США. Обычно должность тренера национальной сборной предоставляется спортсмену на один год, и за нее не платят. Таким образом, почетная возможность возглавить сборную страны предоставляется различным тренерам. Но если бы Дэйв захотел быть на этой должности более одного года, я думаю, у него было достаточно влияния в Федерации спортивной борьбы, чтобы сохранить ее за собой.
Я с самого начала намеревался оставить поместье «Фокскэтчер» после Олимпиады, однако оно позволяло мне, вернувшись из Сеула, на какое-то время спрятаться от всех. Я находился в депрессии, понимая, что речь идет не только о завершении моей спортивной карьеры, но и о моем фиаско в том, что я мог бы и должен был бы сделать. Я хотел уехать из поместья, как можно дальше от Дюпона, но в то же время мне хотелось быть там, где мне не стали бы докучать вопросами об Олимпиаде-88. После крупных поражений я обычно прячусь от всех. После самого крупного своего поражения, а я именно так воспринимал свое последнее выступление, я не знал, как долго мне захочется скрываться от всех. Поэтому я попросил свою подругу приехать и побыть со мной в поместье «Фокскэтчер» некоторое время.
У Дюпона были ключи от моего дома, и он обычно приходил без приглашения. У меня вообще не было никакой частной жизни. Где-то спустя неделю после приезда ко мне моей подруги Джон вдруг распсиховался и ворвался ко мне в комнату, размахивая пистолетом во все стороны, в том числе и в нашем направлении. Это напугало мою подругу, и я быстро заслонил ее собой. Сам я не боялся Джона. Он никогда не представлял для меня опасности. Это был просто слабый человек, который пытался как-то компенсировать неуверенность в себе и низкую самооценку.
Джон вышел и вернулся с видеокассетой.
– Я хочу показать вам что-то, – сказал он нам, вставляя кассету в видеомагнитофон.
Это была видеозапись фургона наружного наблюдения, из которого можно было, направив на окно лазер, прослушивать, о чем говорят в доме, сканированием вибрации стекол. Мы с подругой просто сидели и смотрели, не понимая, что он хотел этим сказать нам. Все это было весьма странно. Он словно пытался довести до меня, что ни частной жизни, ни безопасности, ни свободы действий не существует не только в поместье, но и в любом другом месте, где бы мы ни оказались. И я вновь ошибочно расценил это как очередную пустую угрозу слабого человека.
После этого случая я решил, что необходимо ускорить свои планы по отъезду до конца года.
Однажды я застал в главном офисе одного из членов его семьи, которого я принял за его сестру. Когда я разговаривал с ней, вошел Джон. Он попытался быть с ней крайне любезным и предложил ей что-нибудь перекусить. Она бросила на него взгляд, в котором явственно читалось: «Отвяжись!» – и рявкнула: «Со мной этот номер не пройдет, Джон! Тебе меня не купить!»
Думаю, она хотела дать мне понять, что Джон – это человек, всегда стремящийся подкупить окружающих.
Джон пытался изобразить себя филантропом, но на самом деле, предоставляя что-то другим, он тем самым делал для себя очередное приобретение. Всякий раз, когда он давал деньги, он делал это в обмен на славу или признание. Он был эгоистичен и за свои услуги всегда взимал непомерные комиссионные.
В Вилланова были павильон и плавательный центр, названные в его честь, хотя он не заплатил за это столько, сколько торжественно обещал. За его пожертвование расположенному поблизости медицинскому центру «Крозер-Честер» его именем назвали травмпункт, написав на фронтоне большими, хорошо заметными буквами: «Травматологический центр имени Джона Э. Дюпона». Широкой общественности было известно об этих дарах.
Тем не менее я помню, как однажды какая-то женщина в частном порядке обратилась к Джону с просьбой привести на территорию поместья сирот, чтобы они могли поиграть в бассейне, – и Джон отказал ей, сказав: «Сюда не приводят неимущих полюбоваться на то, что имеется у имущих».
В оставшееся время моего пребывания в поместье «Фокскэтчер» атмосфера там изменилась, и дела обстояли все хуже и хуже. Когда был готов мой рекламный плакат для команды «Фокскэтчер», Дюпон попросил меня подписать один из них, чтобы он повесил его у себя на кухне. Я согласился, однако чуть позже понял, что похвалил его там больше, чем он того заслуживал. Поэтому спустя некоторое время я вынул этот плакат из рамки и вставил в нее плакат без всякой подписи.
Дюпон сказал мне, что мои манипуляции с плакатом не прошли для него незамеченными, однако он не собирается делать никаких комментариев на этот счет, поскольку все понимает. Тем не менее затем он снял плакат со стены, положил его на кухонный стол и попросил меня подписать его: «Моему наставнику и тренеру».
Я отказался. Это было бы слишком далеко от истины. Я мог бы, подписывая такой текст, упомянуть там достаточно длинный список нежелательных для себя имен, – и в этом случае я бы в меньшей степени противоречил истине, чем если бы я, солгав, назвал Дюпона своим наставником и тренером.
Примерно в то же время у нас состоялся разговор, в ходе которого Джон рассказал мне историю, ранее мне неизвестную.
Мы были на кухне, и Джон предложил сделать мне бутерброд.
– Хорошо, – сказал я.
– Я сделаю бутерброд, – повторил он мне еще раз.
Бродя по кухне и сооружая этот бутерброд, он все время напоминал мне о том, чем он занимается, словно это было нечто исключительное.
Когда я принялся за предложенный бутерброд, Джон сказал:
– Знаешь, Марк, как-то в молодости лошадь сбросила меня прямо на ограждение манежа, и я оседлал его. У меня было заражение яичек, и их были вынуждены удалить. Мне сделали искусственные, и теперь я должен каждый день делать инъекции тестостерона. Но иногда я забываю это делать.
Когда он мне рассказывал эту историю, я смотрел ему прямо в глаза. Для него это было большой редкостью, но в данном случае он не пытался обмануть, и у него не было никаких скрытых мотивов. Я понял, что ему было больно делиться этой историей, поэтому я чувствовал себя польщенным, что он поделился ею со мной.
Я поверил рассказанному им, потому что мне вдруг стали понятны некоторые моменты, связанные с Джоном. У него были признаки бисексуала. Он мог вести себя по-женски. У него были густые волосы. У него были проблемы, связанные с состоянием психики, и чувствовался недостаток уверенности в себе. Возможно, именно поэтому он так много пил. Я представил себе, как тяжело жить со всем этим. Это был тот случай, когда я почувствовал к Джону искреннюю жалость.
Возвращаясь мыслями в прошлое, когда произошло убийство Дэйва, и даже еще раньше, следует отметить, что уже в то время было предположение, что Джон был геем. У меня были определенные подозрения на этот счет, но ни во время своей работы в Вилланова, ни во время проживания в поместье «Фокскэтчер» я не замечал каких-либо явных признаков, указывавших на то, что он был гомосексуалистом. И мне ничего не было известно о его возможных отношениях с парнями.
Вместе с тем рядом с Джоном было не так много женщин. Насколько я припоминаю, у него была одна подруга, которая отиралась вокруг него, поскольку, похоже, рассчитывала использовать его деньги, чтобы стать кинозвездой. Ей нравилось то, что Джон имел отношение к борьбе и что поэтому вокруг него были хорошо сложенные парни. Но, за исключением этого персонажа, я никогда не замечал, чтобы Джон был как-то особенно доброжелателен с женщинами.
Как-то он упомянул, что был женат и развелся.
В 1983 году он был непродолжительное время женат на медико-социальном работнике. В отличие от Джона, она не относилась к числу состоятельных людей. Их свадьба была организована в стиле семейства Дюпонов: было пятьсот гостей, трубачи в униформе, фейерверки. Однако этот брак продлился всего несколько месяцев.
Несмотря на то что ею был подписан брачный договор, она подала иск против Джона. Дело было урегулировано без огласки деталей, но, согласно просочившейся информации, это стоило Дюпону 46,2 миллиона долларов. Сумма казалась достаточно внушительной, пока в 1987 году журнал «Форбс» не оценил в своем рейтинге самых богатых людей мира состояние Дюпона на уровне 200 миллионов долларов.
Спустя несколько лет бывшая жена Дюпона поведала об эксцентричном и оскорбительном поведении Джона в то время, когда она была за ним замужем. Она упомянула, в частности, как он злоупотреблял спиртным, как запихивал ее в камин, как пытался вытащить ее из машины, как угрожал ей ножом. А один раз, по ее утверждению, Дюпон приставил к ее голове пистолет и, обвинив ее в том, что она являлась русской шпионкой, заявил, что русских шпионов расстреливают.
Когда я понял, что мне пора покинуть «ферму», я позвонил Дэйву и попросил его приехать в Пенсильванию помочь мне сложить вещи и забрать то, что я оставлял на хранение. Чуть позже, когда я стоял на крыльце, ко мне подошел Джон.
– Приезжает Дэйв, – сказал я ему.
Джон был просто неописуемо пьян.
– Теперь вы объединитесь против меня, два против одного, так? – закричал он на меня.
– Нет, просто я хочу видеть Дэйва.
– Ладно, хозяин, – сказал он. – Значит, ты против меня.
Я взвесил такую возможность и получил от этого удовольствие.
– Хотите рискнуть? – спросил я. – Что ж, рискните, если хотите, чтобы я врезал как следует.
Джон испугался и ушел. Затем он вернулся и сказал:
– Ты дал мне урок. Спасибо.
После этого он сразу же развернулся и снова ушел.
Не знаю уж, о каком уроке шла речь, но я остался стоять на крыльце расстроенный, в первую очередь при мысли о той ужасной ошибке, которую я совершил, став частью команды «Фокскэтчер».
Дэйв появился на следующий день. Джон и его адвокат сразу же обратились к нему с просьбой встретиться с ними в особняке, причем без меня. Я был весьма зол, что Джон со своим адвокатом перехватил Дэйва, прежде чем я мог переговорить с ним.
После встречи в особняке Дэйв выглядел слегка взволнованным. Он сказал, что не хотел бы, чтобы я окончательно порвал с Джоном, потому что он продолжал получать у Джона зарплату. Согласно контракту, который я заключил в свое время с Джоном, он обязался платить Дэйву и столько же мне до тех пор, пока кто-нибудь из нас выступает за его команду. Затем Дэйв попросил меня перед своим отъездом подписать для Джона плакат или что-нибудь еще. Мне не хотелось делать этого, но ради Дэйва я пересилил себя. Не помню уже, что я там написал.
В тот вечер Дэйв хотел поговорить со мной в коттедже, но Джон велел, чтобы все шли спать. На следующее утро я обнаружил, что у меня пропал бумажник. После того как я заблокировал все свои кредитные карты, Джон вручил мне мою пропажу, объяснив, что его секретарь, Виктор, нашел бумажник на полу в комнате, которую я осмотрел самым тщательным образом. Подозреваю, что Джон припрятал его, чтобы задержать мой отъезд или чтобы посмотреть, что я собирался делать перед отъездом.
Дэйв уехал обратно в Висконсин, а я собрал остатки своих вещей. Дюпон поручил начальнику службы безопасности проследить за мной и убедиться, что я ничего не стащил. Это был декабрь 1988 года, и спустя год после жизни в поместье «Фокскэтчер» я жаждал уехать из Пенсильвании, подальше от Джона Дюпона. Навсегда, насовсем.
Из-за этого дьявола-искусителя я потерял все, в том числе ощущение счастья, которое я так страстно стремился обрести, утратив его в детстве. Я сел в машину и нажал на газ, оставляя следы колес на лужайке перед его особняком.
У меня не было никаких конкретных планов относительно того, куда направиться из «Фокскэтчера». Когда я поехал на запад, меня привлекла мысль оказаться в Колорадо-Спрингс, штат Колорадо, рядом с Уэйном Боманом. В то время я еще не был с ним знаком, но знал о нем практически все. Каждый уважающий себя борец знал, кто такой Уэйн.
Он был главным тренером по борьбе в Академии ВВС США в Колорадо-Спрингс. В этом городе размещалась также Федерация спортивной борьбы США, организация «Атлеты в действии»[27], Олимпийский тренировочный центр и Национальный институт дзюдо. Казалось, Колорадо-Спрингс был создан для меня.
В тот год, когда я родился, Уэйн занимался борьбой в Оклахоме. Он выиграл чемпионат Национальной ассоциации студенческого спорта и трижды становился призером Панамериканских игр. Занимаясь спортивной борьбой, он выиграл шестнадцать национальных чемпионатов и никогда не опускался ниже третьего места в двадцати пяти турнирах национального уровня. Он также участвовал в трех Олимпийских играх и восьми чемпионатах мира.
Менее года назад он стал руководить спортивным центром ВВС. Он стал также известен как легендарный бегун, каждое утро наматывавший пять миль и участвовавший в нескольких 100-мильных гонках.
Уэйн недавно написал книгу «Борьба: на ковре и за ним». Ее название было схоже с названием книги Дюпона. Однако, сравнивая эти две книги, понимаешь, что они отличаются так же, как Уэйн отличается от Дюпона: книга Уэйна намного лучше и совершенно другая. Уэйн являлся воплощением мужественности и силы.
Уважение – вот первое слово, которое мне невольно вспоминалось, если бы меня попросили рассказать об Уэйне. В большинстве своем все борцовское сообщество испытывало к Уэйну именно это чувство, отмечая его безупречную честность и безукоризненную репутацию.
Я вызвался быть помощником Уэйна в Академии и купил небольшой домик поблизости. Он никогда не узнал, насколько то, что он разрешил мне быть рядом с ним, помогло мне постепенно восстановить то душевное состояние, которое было у меня до моего отъезда из Пало-Альто в Вилланова. Нормальная обстановка в Колорадо-Спрингс открыла мне глаза на все потуги Дюпона плести интриги и манипулировать окружающими. У меня возникло впечатление, что мне удалось сбежать из какой-то секты.
Как-то я сидел дома, смотрел телеканал «Дискавери» – и наткнулся на документальный фильм о Джоне, создание которого он профинансировал. Там были показаны разные аспекты его тренерской деятельности: как он обучает парней разным простым приемам, как дует в свисток во время тренировки. В самом конце была показана церемония моего награждения на чемпионате мира 1987 года. Я наклонился, чтобы мне на шею повесили золотую медаль. Когда я выпрямился, прямо над моей головой появилась заставка: «История Джона Дюпона». Словно это он явился причиной моей победы. Слова были такой величины, что за ними было сложно различить мое лицо. От этой картины у меня скрутило живот.
«Он, в конце концов, полностью взял верх, – подумал я. – Он сломал мою карьеру и пробрался в руководство Федерации спортивной борьбы США».
Но он не мог задержаться там надолго. Полагаю, что все в борцовском мире прекрасно знали: Дюпон не имеет к спорту никакого отношения. У него не было ничего, что он мог бы предложить, кроме денег. Однако за счет своих пожертвований он смог на какое-то время обеспечить себе политическое продвижение в Федерацию спортивной борьбы США и Международную федерацию объединенных стилей борьбы. Даже при том, что Дюпон получил звание «человека года» Федерации спортивной борьбы США и издания «Новости спортивной борьбы», большинство борцов испытывали к нему сильное презрение. Если бы он не начал постепенно терять интерес к спорту, его просто выдавили бы из спортивного мира. У Джона не было шансов остаться в этом мире, в котором все ненавидели его. Странным было то, что именно борцовское сообщество на какое-то время подпустило его к себе.
Неприязнь к Дюпону настолько глубоко засела во мне, что, отчасти в связи с этим документальным фильмом, я в 1989 году стал размышлять об убийстве. По мере того как я взрослел, меня учили, что успех складывается из упорной работы, жертв, страданий, честного отношения к делу и отказа от кратчайшего пути. Наблюдая за тем, как Джон приобретал все больше власти в борцовском мире, я убеждался в том, что меня учили неправильно. Те, кто занимался борьбой, откровенно попрошайничали, предоставляя Джону в ответ все, что бы он ни пожелал. У него была потрясающая способность каждому назначать свою цену. Я еще никогда не чувствовал себя таким подавленным, увидев, как его имя появляется над моим изображением в документальном фильме, за создание и трансляцию которого он заплатил. Это послужило мне последним напоминанием о том, что он воспользовался моей болью, чтобы завоевать авторитет и добиться власти, а затем сломал мою карьеру. Мне захотелось отомстить.
Я купил миниатюрный арбалет, насадил на палку пластмассовый кувшин для молока и представил, будто бы это голова Дюпона. Я натренировался попадать в кувшин с пятнадцати метров: насколько я помнил, это было примерное расстояние от кустарника у его особняка до того, кто, подъехав к дому, будет подниматься вверх по лестнице.
Я планировал продать все, что у меня было, скрыться от всех, поехать в Ньютаун-Сквэа, переночевать в машине, чтобы не селиться в мотеле и избежать свидетелей, спрятаться в кустах у особняка и дождаться Дюпона.
Я бы выстрелил ему в голову из арбалета, когда он поднимался по лестнице. Пока он умирал на ступеньках, я бы спокойно подошел к нему, чтобы в последние минуты своей жизни он знал, что это я стрелял в него. Но я бы проявил осторожность и не стал бы слишком приближаться к нему, чтобы на меня не попала его кровь.
Он бы умолял меня о жизни, глядя, как я заряжаю следующую стрелу. Он бы извинялся, не переставая: «Я прошу прощения за все! Пожалуйста! Дружище! Прошу! Нет! Не надо! Пожа…»
Вот тебе!
Каждый раз в ответ на его просьбы я бы всаживал в него очередную стрелу, пока последняя из них не вошла бы ему прямо в горло или в глаз.
Если бы меня поймали и стали допрашивать, у меня было бы алиби: я находился в туристическом походе. Затем я поехал бы в Бразилию, изменил там свое имя и заимел бы ребенка от бразильянки, поскольку как отец бразильца я мог избежать депортации.
Мы с Дэйвом постоянно общались. Он сделал перерыв в соревнованиях и после нескольких месяцев моего пребывания в Колорадо-Спрингс позвонил, чтобы сообщить мне, что он подумывает об уходе с должности помощника тренера в Висконсине.
– Джон позвонил мне и предложил тренерскую работу в «Фокскэтчер», – сказал он мне. – Думаю, я мог бы принять это предложение и начать вновь участвовать в соревнованиях.
– Хорошо, – сказал я. – Полагаю, однако, что ты не знаешь, во что ты ввязываешься. Если же ты все-таки хочешь попробовать, то помни, что любая сделка с Джоном должна быть оформлена в письменной форме. Это касается в первую очередь твоих должностных обязанностей и твоего места в общей иерархии. Иначе тебя надуют.
Через некоторое время после моего разговора с Дэйвом мне позвонил Джон и сообщил, что Дэйв принят на работу и что он, Джон, не забыл о нашей с ним той договоренности.
– Я буду платить тебе столько же, сколько и Дэйву, ни больше ни меньше, – сказал мне Джон. – И ни один из вас не сможет вмешиваться в работу другого. Вы оба – тренеры команды «Фокскэтчер».
Джон платил мне сорок тысяч долларов в год, хотя я и уехал от него. Более важным моментом была медицинская страховка, которая предусматривалась наряду с зарплатой.
Я опасался, что переезд Дэйва в «Фокскэтчер» может так же негативно отразиться на его спортивной карьере, как и на моей. Но проживание в поместье для Дэйва не сопровождалось такими проблемами, с которыми столкнулся я, поскольку у него в этом плане было два основных преимущества.
Во-первых, с ним была семья, которая поддерживала его. К этому времени у Дэйва и Нэнси уже появилась дочь Даниэль (названная так в честь Дэна Чэйда), которую они взяли с собой вместе с сыном Александром (был так назван в честь легендарного советского борца Александра Медведя).
Его второе преимущество заключалось в том, что к тому времени в поместье «Фокскэтчер» уже проживали и тренировались многие другие борцы. Команда Дюпона даже без помощи моего имени и моих достижений уже создала себе авторитет и обеспечила привлекательность имени «Фокскэтчер», что позволило Дюпону включить в свою борцовскую коллекцию таких талантливых спортсменов, как Дэйв, Чэйд, Роб Калабрезе, Дэйв Ли и Валентин Йорданов, а также тренеров Грега Стробела и Джима Хамфри.
Для Дэйва присутствие других борцов означало, по крайней мере, то, что Дюпон был бы вынужден «доставать» его при всех. Их разговоры могли происходить лишь во время появлений Джона на тренировках, а это было не каждый день.
На тренировках в поместье «Фокскэтчер» Дэйв никогда не испытывал недостатка в партнерах такого уровня, как Кэвин Джексон (будущий чемпион Олимпийских игр) или Ройс Элджер (двукратный чемпион Национальной ассоциации студенческого спорта). Время от времени подъезжали и другие борцы, чтобы потренироваться с Дэйвом. Ему всегда хватало, над кем одержать верх.
Я посетил Дэйва в поместье в 1989 году, и у меня сложилось впечатление, что ему там очень хорошо. Он и Нэнси с детьми жили в трехэтажном доме площадью более 230 квадратных метров, в дальней стороне поместья, в миле от особняка Дюпона. В их распоряжении был целый угол поместья площадью около восьми сотен акров. Рядом был лес, где Дэйв мог ходить на охоту. Он умел пользоваться оружием и знал, как освежевать и разделать оленя, чтобы приготовить стейки и вяленое мясо.
В поместье Дюпона уже был спортзал, который Джон использовал для подготовки пятиборцев. Там был бассейн олимпийского класса, где на стене были мозаикой выложены изображения Джона, занимающегося каждой из пяти дисциплин пятиборья. Рядом со спортзалом Дюпон совсем недавно отгрохал крупнейший в стране борцовский центр. Национальный тренировочный центр «Фокскэтчер» занимал около 1300 квадратных метров и обошелся ему в шестьсот тысяч долларов. В борцовском зале от стены до стены были разложены три борцовских ковра полного размера фирмы «Сарнейж». Точно такие же ковры использовались на Олимпийских играх. Были также оборудованы кабинеты для тренеров, душевые, раздевалки, тренажерный зал и видеосалон. Я еще никогда не видел борцовского зала, который был бы так хорошо оборудован и содержался бы в таком хорошем состоянии.
В торце помещения, в стороне от других кабинетов, располагался кабинет Джона. На табличке, красовавшейся на его двери, было выгравировано ОРЛИНОЕ ГНЕЗДО. Внутри были стол и большая круглая кровать. Вдоль основания кровати были уложены ветки, чтобы создавалось впечатление, будто бы эта кровать-гнездо была сделана орлом. Джону нравилось, когда его называли «орлом», потому что он сам постоянно называл себя «беркутом Америки».
Хотя общение с Уэйном Боманом помогло мне вернуть душевное спокойствие, Колорадо-Спрингс не мог обеспечить мне той стабильности, к которой я стремился. Академия спустя год не приняла меня на работу на полную ставку, как я надеялся. Я работал каждый день без всякой оплаты, мои средства начинали подходить к концу, ездить в Академию приходилось довольно далеко. Федерация спортивной борьбы США также не собиралась брать меня к себе на работу.
Я был одинок, и я вернулся в Ашленд ради женщины.
Я встретил Кристи в баре в Ашленде после чемпионата мира 1985 года. До того как я очутился в баре, я знал о ней только то, что, по словам моих друзей, она была тренером по борьбе в Южном Орегоне. Однако они мне так расписали ее физические данные, что я должен был непременно встретиться с ней. В то время я не мог позволить себе жениться и вернулся в Стэнфорд к своей работе и тренировкам без нее.
Мы с Кристи поженились в 1989 году, приобрели грузовик с трейлером, уложили туда все свое добро и направились в Юту, потому что я вычитал, что в Парк-Сити в этом штате есть самый большой перепад высот лыжной трассы, на которой можно прокатиться за деньги. Несколько недель мы катались там на лыжах, а затем совершили часовую поездку на юг в Прово и были очарованы этим опрятным городком. Мы остановились там, и люди, которые с нами общались, были дружелюбны и доброжелательны. Мы припарковали наш трейлер на стоянке магазина «Шопко», и я отцепил грузовик, чтобы съездить в городок университета Бригэма Янга[28].
Подъезжая к городку, я был поражен видом гор, которые вырисовывались на заднем плане. Мы никогда не видели такого в Оклахоме! У университетского городка был еще более опрятный вид, чем у самого города. Как только я оказался на территории городка, я сразу же понял, что Прово – это то место, где я хотел бы жить.
Первому парню, которого я там встретил, я прежде всего задал вопрос насчет спортзала. После того как он показал мне его, я спросил, почему он приехал в «Би-Уай-Ю».
– Чтобы заниматься борьбой, – ответил он.
Он попытался произвести на меня впечатление упоминанием того, что являлся членом борцовской команды «Би-Уай-Ю». Я представился. Думаю, парнишка был смущен, узнав, что я собираюсь посетить борцовский зал, где мог наблюдать за тем, как он боролся на внутривузовских соревнованиях.
Направляясь к борцовскому залу, который располагался в крытом спортивном манеже «Смит», между спортивным манежем «Ричардс» и учебным и корпусом «Ричардс», я заметил неподалеку мулового оленя с четырьмя пятнышками.
«Это самый замечательный университетский городок на земле!»
Я провел в «Би-Уай-Ю» одиннадцать лет и больше никогда не видел на территории университетского городка ни одного мулового оленя.
Мне пришла в голову замечательная идея перелистать рекламную брошюру борцовского центра, чтобы узнать имя главного тренера по борьбе в «Би-Уай-Ю» – им оказался Алан Олбрайт – и как он выглядит, а также узнать, кто у него лучшие борцы. У меня, таким образом, появилась возможность подойти к нему, словно я был знаком с ним всю свою жизнь, и сказать: «Привет, Алан! Как в этом году поживает Рик Эванс?»
Борцовская команда была еще в дороге, и когда они подъехали, я встретился с Аланом и спросил, могу ли я потренироваться. Он не только разрешил мне тренироваться, но также выделил мне шкафчик и все необходимое и обеспечил мне доступ к борцовскому залу. Мы с Аланом сразу же нашли общий язык и до сих пор остаемся хорошими друзьями.
После того как я провел несколько тренировок, Алан сказал мне, что через несколько лет собирается уходить из университета и может посодействовать в том, чтобы на его место взяли меня. Возможность стать главным тренером по борьбе в первом дивизионе Национальной ассоциации студенческого спорта – это было похоже просто на сказку.
В 1991 году я официально стал помощником главного тренера в «Би-Уай-Ю», а в 1994 году был принят на работу в качестве главного тренера, когда Алан уехал работать тренером в среднюю школу к югу от Прово.
В Юте в моей жизни произошли четыре важных события. У меня родился сын, Марк Дэвид, и дочери Келли и Сара Джессика. Четвертое же событие – это мой переход в Церковь Иисуса Христа святых последних дней[29].
Когда я появился в Прово, у меня были предвзятые представления о мормонах. Тренер Олбрайт ничего не говорил мне о том, что я был неправ, – он показал мне ошибочность моего мнения своим образом жизни.
Раньше я ходил в евангелистскую церковь Назорея, но этот опыт мне ничего не дал. С того времени я больше не обращался в какую-либо религию и поклялся вздуть любого, кто хотя бы заикнется о переходе в какую-либо истинную церковь. Мне было непонятно, как все церкви могли быть истинными, поскольку некоторые их догматы противоречили друг другу.
После того, как я некоторое время поработал в «Би-Уай-Ю», Алан начал вести со мной беседы о том, что «Книга Мормона»[30] является краеугольным камнем веры Церкви Иисуса Христа святых последних дней. Он утверждал, что в «Книге Мормона» открывается истина. Я задавал Алану различные коварные вопросы, и у него был ответ на каждый такой вопрос.
Я задавал такие же вопросы и Кори Вичу, другому помощнику тренера в «Би-Уай-Ю». Один приятель дал мне почитать литературу, где церковь мормонов подвергалась критике, и Алан попросил Питера Соренсона, университетского преподавателя английского языка, указать мне на ошибки и искажения в этой литературе.
Я получил ответы на все свои вопросы и убедился в несостоятельности нападок на мормонов. В один прекрасный день Алан сообщил мне, что Джозеф Смит, создатель «Книги Мормона», был борцом. «Если это окажется правдой, – сказал я себе, – то я, очевидно, захочу прочесть ”Книгу Мормона“». Я изучил данный вопрос, и это оказалось правдой. Я не смог выискать сведений о том, чтобы Джозеф Смит проиграл кому-нибудь хоть одну схватку.
22 сентября 1991 года Алан крестил меня в Церкви Иисуса Христа святых последних дней.
В 1993 году я сидел у себя дома в Прово, когда мне позвонил какой-то незнакомый парень и сказал:
– В город сейчас приехал лучший в мире борец джиу-джитсу. Вы не хотите провести с ним схватку?
Я слышал о джиу-джитсу, но ничего не знал об этой борьбе. Я решил, что этот звонок был чьим-то розыгрышем.
– Каковы правила? – спросил я.
– Там нет никаких правил! – ответил он.
Я понял, что это не розыгрыш. «Если там нет никаких правил, – подумал я, – значит, мы просто попытаемся убить друг друга? Получается, что это будет борьба не на жизнь, а на смерть?»
Я не мог уклониться от такого вызова.
Это было накануне чемпионата Национальной ассоциации студенческого спорта 1993 года, и я не мог встретиться с этим мастером по джиу-джитсу до возвращения нашей команды.
– Передайте ему, что я буду ждать его в борцовском зале «Би-Уай-Ю», начиная со следующего четверга, – сказал я тому, кто звонил.
В течение следующей недели я нервничал. Я работал над дипломом магистра, но не мог сосредоточиться на своих заданиях. Я никому не рассказывал о том, что намечается, но когда этот знаменательный день настал, в зале уже ждала небольшая группа людей, некоторые из которых были с видеокамерами.
Бросив взгляд на ковер, я сразу же увидел там Алана, который боролся с каким-то парнем, который выглядел так, словно он снимался в фильме «Кумитэ»: спереди голова была обрита, а сзади волосы заплетены в длинную косу. Алан стоял, а парень сидел на пятой точке, делая выпады в сторону Алана, чтобы ногами зацепить его ноги.
«Если это все, что требуется, – подумал я, – то тут нет ничего особенного».
Когда меня увидели, борьба прекратилась.
Парень встал, подошел ко мне и представился как Риксон Грейси.
– Ты – тот самый парень? – спросил он.
– Да, тот самый. А ты – тоже тот парень?
– Да, я тот парень, – сказал он.
Таким образом, мы определились с тем, что каждый из нас был «тем самым парнем».
Риксон был мастером бразильского джиу-джитсу[31]. У него были характерные уши борца: по форме они напоминали цветную капусту. Когда я увидел его уши, я сразу же понял, что это крутой чувак.
– Основа моих приемов, – пояснил он, – это удары локтем, коленом, рукой и ногой, но сегодня мы не будем ничего этого делать. Сегодня мы будем только бороться и пытаться проводить болевые или удушающие приемы, пока один из нас не признает свое поражение.
Читать бесплатно другие книги:
