Русская фантастика 2015 Князев Милослав

Дарья Зарубина

Вот такие глаза

– Как есть, такие, – с жаром воскликнул Паша, выставляя вперед костистые кулачки. – Башка, как у теленка. А в самой зверюге…

– Сто кило, – хором добавили мужики. Кто-то разлил по захватанным рюмкам остатки коньяка. Коньяк был свойский. Теща Гриши Малахонина делала. Красила самогон жженым сахаром. Красили и другие, но Гришкина теща имела секрет: к своему коньяку добавляла шоколаду. И оттого тещинка шла легко, бархатным огнем разливалась в груди.

Пашка крякнул, не то от досады, не то от удовольствия: славно пошло тещино карамельное – и ухватил узловатыми пальцами из эмалированного блюда голову судака. Костей меньше. Широким ногтем зацепил мясо с рыбьей щеки.

На подначку отвечать не стал. А если и обиделся, то самую малость. Ну, верно, врал. Так на то и рыбак. Правдивому удача леску рвет. А Пашка «Сто кило» был рыбак знатный: тем жил, тем промышлял, тем кормился. И потому как дело свое знал крепко, врал Пашка словно по писаному. Понятно, смеялись мужики: Пашка «Сто кило», Пашка-Соточка… Только слушать под свежую уху пьяненького Пашку собирались все. Бабам это развлечение дозволялось редко: уж больно солоны были порой Пашкины истории. Зато в прошлом году писатель из города приезжал, записывал. Молоденький совсем, но взаправдашний. Корочки писательские безо всяких обиняков показывал, мол, не ради пустой болтовни прибыл, а за «природным матерьялом». Так Павел отвалил пареньку матерьяла с запасом, да такого забористого, что блокнот писательский на сторону перекосило. Понял писатель, что ему по-пашкиному не суметь. Простился с поцелуями: карамельное крепко оказалось на изнеженное городское нутро. И все-таки пропечатал пару Пашкиных историй – что поделикатней – в газете.

Но Пашка не загордился. Газетку, присланную из города, держал не в серванте, под стеклом, а в шкапу, под рубашками. И ежели просил кто байку, не отказывался. Скажет только:

– Давай, братец, наливай соточку, чтоб языку бойчей ходилось…

И врал, и удил как прежде. Да что скрывать, и браконьерил помаленьку. И сеточку ставил. И с «пауком» на косу ходил. Не было в этом ничего необычного. Кто из мужиков не выглядывал в окошечко с биноклем, когда по озеру катер рыбнадзора пойдет.

В общем, жил Павел рыбак рыбаком. Была в нем лишь одна особинка: Пашка «Сто кило» пустым не возвращался. Казалось, сядет с удочкой на край ближайшей лужи, и то «лаврушки» или окуньков наловит. Но, несмотря на чудесный свой дар, Соточка и тут не зарывался, лишнего не брал. А если случалось взять с лихвой, больше других рыбаков, угощал по-соседски: и «лихву» на сковороду, и крепенькое на стол, и язык на волю.

Был Пашка невелик ростом, худ и рыж, как сосновая щепка. И в его глазах, некогда голубых, а нынче выцветших на солнце до серебристо-серого, плескалась мальком искорка смеха. Словно бы говоря: брешу, как есть, брешу. И дурак же ты, батюшка, коли всему веришь.

– Павло, – протянул просительно Генка, глядя, как хозяин, насупившись, выбирает кости из полосатой спинки вареного окуня, аккуратно откладывая в сторону красные перышки. – Ну, Павло, расскажи про озерную бабу.

Мужики прыснули, не дожидаясь ответа рассказчика. Пашка поднял голову, медленно обсосал пальцы, выдерживая паузу. Да только ответ уже плясал смешинками в его глазах.

– Значится, так, – наконец вымолвил он степенно. – Про озерную бабу хотите?

Мужики согласно загалдели.

– Было, значит, еще в том годе, – медленно, словно припоминая, начал Пашка, хотя каждый из сидящих за столом слыхал эту байку уже раз сто, – или в позатом… Помнится, по ранней весне, а может, и по поздней осени. Помню, берег по-за кромке уже ледком обметало. Этак иду я по тому ледку – хрусть, хрусть… И думаю, отчего это окунь у нас под старой ивой на желтого твистера лучше берет, чем на белого. Или то я летом думал. А тут думаю, что надо бы мотнуться мне в город, сачок новый прикупить и капрону… И вдруг слышу: будто хихикает кто, и словно бы рыба большая хвостом по воде плещет…

Мужики замерли, не донеся до ртов приготовленные сто грамм. «Озерную бабу» всегда слушали так. С налитыми до краев рюмками. С готовностью в любую минуту отозваться на обыкновенное Пашкино: «Ну, братцы, за озерную бабу, чтоб жирней ходила?» дружным выдохом и опрокинуть карамельное в рот. Один Гришка интересничал. Не давал виду, что, как и все, верит в «зеленую» – озерную девку, рыбацкую удачу. А потому, как заводил Пашка свою шарманку, Гришка так и норовил найти повод, чтобы прервать рассказчика. Вот и теперь, сбродив за перегородку в маленькую Пашкину кухню, Малахонин замер в дверях, выжидая случая. Это давно уж было чем-то вроде игры, и Пашка нарочито медленно и распевно рассказывал свои истории, чтобы дать Гришке шанс оборвать его на самом интересном. В том была соль.

– Вот, значит, ныряю я под иву. И не рассчитал, цепанул снастью за ветку. И слышу за спиной у меня голос чистоты необычайной: «Что, говорит, батюшка, попался?» Оборачиваюсь и вижу: как есть она. Баба озерная. Глазищи зеленые и патлы до самой воды. И натуры при ней… – Пашка растопырил пальцы, словно стараясь удержать в воздухе две невидимые, но увесистые дыни.

– Сто кило? – лукаво спросил кто-то. Павел открыл было рот, срезать шутника, да не успел.

– Паш, – ловко вклинился Гришка, – что это у тебя холодильник пустой. Про бабу травишь, а закуски на столе нема.

– Обожди, мужики, – подмигнул Пашка и потрусил в кухню. Это тоже был ритуал, потому как всю историю про «зеленую» полагалось держать рюмки «влёт». А кто на стол опустит – тому в году удачи не будет, проще удочки через колено переломить.

Пашка не торопился. Открыл холодильник, поцокал языком.

– Это что у тебя за бадья? – бросил Гришка. – На весь холодильник одна кастрюля, и та…

– Подкормка, – отозвался Пашка, – не прикормишь, не поймаешь.

– Не иначе, озерную девку ты на отрубя поймал? – усмехнулся Гришка. За столом кто-то гоготнул.

– Девки, Гриша, на отрубя не идут, – наставительно проговорил Пашка так, чтобы было слышно за перегородкой. – Девки на сено идут. А уж там у кого какая уда.

Тут уж за столом загоготали все. Пашка оттеснил посрамленного Гришу от холодильника, выдвинул лоток для овощей, достал черный пакет. Едва развязал его, как у всех зашелся дух, а рот наполнился слюной.

– А за то, Гриня, что ты такой любознательный, вот тебе закусь, – ласково утешая противника, проговорил Пашка. – Жалую тебе судака моего личного копчения, чтоб язык проглотить и нового не отращивать.

Судак, здоровенный, больше локтя длиной, бронзовый, осторожно лег на блюдо. Обиженный Гришка принялся ломать его, увязая пальцами в душистом, сочащемся золотым жирком мясе.

– А что, мужики, – проговорил Пашка весело, понимая, что уж теперь не время для сказов. От судачьего духа рюмки так и льнули к губам, но мужики сглатывали, ждали. – А не выпить ли нам за озерную бабу? Чтоб жирней ходила?

Разошлись поздно, но не так чтобы пьяные. Чуть навеселе. Уговорились в половине пятого у запруды с удочками.

Павел сгреб со стола грязную посуду в таз, отнес на кухню за занавеску и только собрался прилечь, как кто-то осторожно постучал в ставень.

– Хто? – спросил хозяин неласково. Мало ли шантрапы по ночам в деревне лазает.

– Олег, – отозвались из-за окна, – Олег Воеводин, дядь Паш. Помнишь?

Как не помнить. Городской писатель. Слабенький до тещинки и жадный до баек. Павел открыл двери, впуская гостя. Но тот оказался не один. Следом за Олегом в дверь бочком проскользнула девушка. Черненькая, вертлявая. Пашка таких не любил.

– Заходите, гости дорогие, заплутали или по делу? – сонно проворчал он, гадая, зачем притащил писатель в деревню свою городскую воблу. Уж не ради Пашкиных баек. Потому как девке, а особенно этой – Павел брезгливо отошел, пропуская гостей в прихожую, – ничего рассказывать не станет.

– Да мы с шестичасового автобуса, дядь Паш, пешком вот… – радостно сообщил Олег, будто надеясь, что хозяин дома тотчас откроет объятья и заключит в них блудного сына. – А это Яна. Моя невеста…

Писатель замялся, ожидая реакции.

– Поздравляю, – буркнул Пашка, понимая, что теперь от непрошеных гостей ему никак не отделаться. К Малахониным бы их свести. Да, верно, спят все.

– Только ты, дядь Паш, насчет нас не беспокойся, – прочитав по напряженным складкам на лбу Пашкины мысли, заверил Олег. – У нас палатка. За деревней встанем, чтобы никого без необходимости не стеснять. Только вот сегодня припозднились…

Писатель выжидающе посмотрел на хозяина, давая тому возможность вспомнить про хваленое деревенское гостеприимство.

– Олежек мне столько о вас рассказывал. Какие места тут у вас красивые. Какие люди… – подхватила черненькая Яна высоким и резким, каким-то птичьим голосом, и Пашка окончательно уверился: гадкая девка.

Сердито сопя, постелил гостям в средней. Прикрыл дверь. Постоял, послушал, как они вполголоса переговариваются – планы строят. А как смолкли, тихо прошел в кухню, взял из холодильника кастрюлю с прикормом и, накинув зеленый брезентовый плащ, нырнул с порога в глухую темноту ночи.

Луна выставила из-за плотного сизого облака желтый плавничок. И озеро осветилось волшебным, мертвенно-белым светом, мысками врезавшимся в иссиня-черное.

Пашка поставил кастрюлю на песок. Оглянулся и прислушался. Слушал долго. Не шевелясь, не поворачивая коротко остриженной рыжей головы. Над озером было тихо. Где-то плескало по воде позднее весло, но там, за поворотом. И этот тихий плеск далеко катился по зеркальной глади. Урони хоть слово, и оно тотчас разбежится над озером тысячью хрустальных бусин. И хоть одна, да ударится о берег у самых ног Пашки.

Хорошо, думал Павел, что Олег с невестой и вправду не стали неволить хозяев, третьего дня устроились на мысу, в сосняке. Разбили палатку и в деревню наведывались все больше к вечеру. Поесть свежей ухи да послушать. Мужики старались, за пару дней наговорили парню полных два блокнота. И черненькая Янка, знать, осталась довольна собранным «матерьялом», потому как вчера писатель явился один, без нареченной, а нынче и вовсе забежал на минуту, сказать, чтоб к ужину не ждали. Признаться, выдохнули мужики с облегчением. А то спасу не стало от этой девки. Трещит и трещит: места-де красивые, сказочные. Фольклористка… баечница… тьфу. Много ли баек соберешь, если рта не закрываешь. Можно бы и поскромнее быть, других послушать.

А умеючи слушать, много узнать можно.

Пашка слушать умел. Он застыл над озером, ловя неторопливый шепот волн.

– Валя, – наконец позвал он негромко, – Валь-валь-валь!

И снова прислушался.

Добрых пять минут или около того ничего не менялось. Волны мерно шуршали у ног Пашки, качая длинные ветки ивы, опустившие зеленые, искристые в лунном свете блесны листьев в черную воду. Но вскоре послышался плеск. А следом кто-то зафыркал, словно отплевываясь. И из-под листвы вынырнула широкая змеиная голова. Большая, не в пример больше Пашкиной. А следом неловко вывалилось на берег чешуйчатое тело.

– Валя. – Пашка нагнулся, потрепал чудовище по скользкой голове. Валя прикрыла глаза кожистыми нижними веками – зажмурилась от удовольствия.

– А я тебе печеньица принес, – заворковал Пашка, доставая из кармана гостинец. Валя принялась извиваться всем длинным телом, ожидая лакомства, от нетерпения пошлепывая по заплеску разлапистым хвостовым плавником и гребя по песку короткими лапами. Ловко подхватила печенье на лету, на мгновение обнажив несколько рядов мелких белых зубов.

Пашка поставил перед ней кастрюлю, и Валя тотчас сунула в нее голову, захлюпала подкормкой.

– Ешь-ешь. – Павел присел на камень, задумчиво глядя на разлитый по воде лунный блеск.

– Давеча опять к туристам ходила, – прервал его мысли тихий женский голос.

Катя села рядом с ним на песок, укрыв наготу длинными зелеными волосами.

– Растет Валя, дядь Паш, – сказала она обеспокоенно, – вон уж в ней…

– Сто кило? – невесело пошутил Пашка.

– Да какое там, – отмахнулась Катя, запустила в песок перепончатые пальцы, ища камешек: кинуть в воду, разогнать безмятежных лунных зайчиков. – Вчера под самые палатки залезла. Хлеб у туристов поела на той стороне озера. Не могу я всякий раз морок наводить, как она безобразить примется…

– Тяжело тебе, Катя, – сострадательно пробормотал Павел, отвел от лица Кати изумрудные волосы, с жалостью глянул на запавшие щеки и жемчужные тени под большими водянисто-бирюзовыми глазами. – Еще немного потерпи. Под лед уйдете – куда она от тебя денется. Зимовку у ельника готовь – я присмотрю, чтоб вас не тревожили. А по весне Валя к истокам пойдет, а там вверх по реке. Вот и передохнешь.

Катя обняла руками плечи, так что чешуя на ее локтях и предплечьях вспыхнула серебром.

– Кабы мне еще русалочку, дядя Паша, – просительно начала Катя. – Я бы ее всему обучила… И не так тоскливо…

– И не думай, – Пашка погрозил пальцем. Катя опустила голову, снова завесив лицо волосами.

Встревоженная строгостью, прозвучавшей в голосе Павла, Валя подняла голову от кастрюли, уставилась круглыми желтыми глазищами. И гневная складка между рыжеватых Пашкиных бровей тотчас разгладилась.

– Поела? – спросил он ласково.

Валя помотала головой, отряхивая остатки отрубей на песок. Сунулась под руку – почеши, мол. Пашка рассеянно почесал темную чешую. И Валя тотчас развернулась и с плюхом ушла в воду. А уже через мгновение вынырнула, фыркнув, метрах в пятнадцати от берега.

– Вон как играет, – улыбнулся Пашка.

– Угу, – угрюмо отозвалась Катя, – доплещется. Увидит кто. Опять мне морочить?

Пашка приобнял русалку за плечи, прижал к груди, погладил по волосам.

– Бедная, бедная моя Катя. – Она приникла к нему, всхлипнула, готовясь заплакать.

– А топить все равно не дам, – продолжил он строго. И Катя тотчас перестала всхлипывать, обиженно надулась. – Хочешь, в деревню приходи. В колодце посидишь, послушаешь, как бабы будут песни петь.

– В прошлый раз ведром по голове ахнули – тоже мне веселье, – отозвалась Катя хмуро.

– Так то в прошлый, – усмехнулся Паша. – Я вчера сам в колодец мотор спустил. Прогресс. И никаких ведер.

– Ведром не тяпнет, так током… – проворчала вполголоса Катя, поднимаясь и медленно заходя в воду. – Всплыву кверху пузом и бегай по всему озеру сам за своей Валей.

Словно в ответ на ее слова, далеко, почти на самой озерной середине, плеснула Валька, и белый лунный огонь вспыхнул на ее чешуйчатой спине. Катя пожала плечами: мол, попомни мои слова.

– И что ты за брюзга… – отозвался Павел.

– А то, может, искупаемся, а, дядь Паш? – вдруг предложила Катя, зачерпнула перепончатой рукой горсть лунных искр. – Уж больно ночь хороша. Ласки охота.

Она улыбнулась тонкой русалочьей улыбкой, и Павел тотчас почувствовал, как с неудержимой силой потянуло в воду, аж кости заломило.

– Поди к туристам, ласкайся, – грозно ответил он, – потом поморочишь и дело с концом.

– Скучный ты, дядь Паш, – бросила Катя. Зов ослаб, зеркало воды покрылось рябью. – Тоска смертная.

Катя бесшумно побрела по воде. И вдруг взмахнула руками, плеснула и ушла в глубь озерного зеркала.

Пашка остался сидеть, думая над ее словами. Ведь и вправду скучно девке. Тонут на озере редко, и не всякий русалочьей жизни захочет, вот и мается одна. И с Валей ей тяжело. Может, пусть утащит кого. Хоть эту, трещалку писателеву, ее не жаль. И скучно не будет. С такой не соскучишься. Только потом представилось Пашке, как поселится это трепло в его угодьях – так плечи сами собой передернулись от отвращения.

– А-а!

Крик разорвал тишину над озером. Пашка вскочил на ноги, путаясь в полах, сбросил плащ и легко нырнул в воду. До мыса было минут пять – домчался за полторы, жадно хлопая жабрами, дыхалки бы точно не хватило. Пока тут кролем-брассом дошлепаешь, можно и не успеть.

И какого беса их понесло ночью на середину озера.

Павел не любил туристов. Порой просто ненавидел, столько было хлопот от их племени. Раньше, когда берега были пустынны и редкий рыбак забирался так далеко, было проще. Скольких Валь выкормил Пашка – и не сочтешь. И ни одна не пропала. Все шли по весне вверх по реке, расселялись по озерам и протокам. Тогда соблазнов было меньше. Что Вальке объяснишь? Что, опасно вылизывать консервные банки после туристов? Что если эти увидят – не побегут, скорее жахнут промеж глаз топориком или, того гляди, из двустволки? Что тогда?

Как ей объяснишь, что не только ее убьют – озеро умрет. Станут ездить, чудовищ искать. Лохнесскую Вальку ловить… На печеньку.

И сейчас, знать, на печенье позарилась. Обертка по воде плывет.

Пашка вынырнул аккурат около лодки. Та накренилась: вот-вот черпнет. Парень упал на правую уключину, так что голова едва не в воде. Видать, без сознания. А девчонка забилась в угол, орет и веслом по Валькиной голове лупит. И девчонка-то – писателева Янка, чтоб ее… А Валька, дурья башка, знать, когда за печеньем прыгнула, зацепилась лапой. Тащит, верещит. А освободиться не может.

– Стой, – крикнул Паша, пытаясь ухватиться за бешено извивающуюся Валькину спину. Девушка вновь замахнулась веслом. Валька с усилием дернулась. И лодка, щедро зачерпнув воды, пошла на дно.

Всего долю секунды. На одну долю секунды подумалось Павлу, что, может, то и к лучшему. Будет компания Катьке. И тотчас стало стыдно – не для того он здесь, чтобы позволить беде случиться.

Пашка подхватил обморочного писателишку под подбородок. Черненькая барахталась сама, только заметно повыбилась из сил, устала. Вот-вот в русалки.

Пашка погреб к берегу. Успеть вытащить парня и вернуться за девчонкой.

Снизу, из глубины, бился неслышный крик о помощи – лодка тащила на дно глупую Вальку.

И тут Пашка понял, что не успеет. Не успеет вернуться. Потопнет девка. И Вальке не жить, пока он тут за осводовца.

– Знать, иначе никак, – тихо шепнул он, повыше поднял голову и крикнул, но не привычным чуть надтреснутым голоском: раскатил над водным зеркалом глубоким густым басом. Тем, что когда-то собирал русалок со всего озера, тем, что вызывал в засушливое лето бурю, тем, что был слышнее самого большого монастырского колокола. Позвал настоящим своим голосом, о котором три сотни лет назад поклялся забыть. И ведь забыл, затерялся между деревенскими рыбаками скромный и веселый Пашка-Соточка. Как затаились в глубине лесов старые, прежние чудеса, чтобы дать место и воздуху чудесам новым. Но порой нет-нет да искушала судьба, толкала под локоть: вспомни, Пашка. И вспомнилось легко. И голос пронесся над водой подобно далекому грому.

И на этот зов тотчас проснулись в деревне, побежали с фонарями на берег. Побежали со всей мочи. На такой зов иначе не бегут. Заворчали, закашляли лодочные моторы.

– Держись, девка, – крикнул Павел бултыхающейся из последних сил Янке, а сам, перехватив покрепче писателя, зажал ему пальцами нос и резко пошел на глубину. Полминуты есть, покуда не захлебнется.

Оказалось, достаточно одного короткого рывка, чтобы Валька, свободная, со следами весла на лбу и повисшей как плеть лапой, но все же рванула вверх. За ней поплыл и Пашка. В лицо повеял ночной ветер, и вновь заработавшие легкие жадно хватанули воздуха. Уж какие жабры, когда деревенских полно озеро. Перед глазами показались бледные ноги городской болтушки. Кто-то из мужиков втаскивал дуру в лодку.

– И этого… туриста, – хрипло крикнул Пашка, надеясь, что у Вальки хватило ума убраться подальше от винтов. – Да близко не подходи. Веслами работай, мать твою…

Спасенных потащили в дом к Малахониным. Хотели прихватить и Пашку, но тот махнул рукой, мол, отдышусь, сам дойду – и тяжело повалился на песок возле ивы. Как только голоса затихли, из-под листвы выглянула Катя.

– Как? – только и выдохнул Павел.

– Валька-то? – переспросила русалочка, сердито глядя на него. – А что ей сделается. Не охромеет. И поумнеет вряд ли.

– Сердишься? – прохрипел Пашка, стараясь подняться с песка.

– Много чести. – Катя, тихо ругаясь, подставила ему плечо.

В доме было жарко. И народу набилось столько, что не вздохнуть. Гришка лучился радостью: ради такого полдеревни собралось к Малахониным, и вторая половина, будь возможность, желала бы оказаться рядом со спасенными. Только дом не резиновый.

Мокрый, завернутый в новое байковое одеяло, щедро выделенное малахонинской хозяйкой из неприкосновенного запаса, писатель клацал зубами, стараясь влить в рот полстакана водки.

– Я водку не буду, – слабо протестовала чернявая Яна.

– А я тебе дамского. Дамского, – ласково уговаривала хозяйка. Забежала за занавеску, схватила с залавка банку вишневого варенья. Открыла, бухнула пару ложек в банку с самогоном, размешала и щедро налила в стакан.

– Дамского, только чтобы согреться, – заворковала она над девчонкой. – Оно легонькое.

Янка хлебнула, закашлялась до слез.

– …Так вот как есть, – продолжал писатель, лязгая зубами и вцепившись белыми пальцами в стакан. – Чудовище. Громадное. Как из воды выпрыгнет. Вроде крокодила, только голова такая тупая, короткая. И глазищи – во-от, – Олег вытянул перед собой кулаки. – Во-от такие! Чистая правда, мужики! Чудовище у вас в озере живет!

– Ты, чай, братец, со страху опорошился? – усмехнулся кто-то.

– Какое тут, едва не помер, – с обезоруживающей откровенностью признался тот, – громадина… чуть ли не…

– Сто кило, – бросил Паша из дверей. Он не стал ждать, пока стихнет смех. Пошел к себе. Уж больно день выдался суматошный. Выспаться бы надо. А завтра Катьке сказать, чтоб сходила заполночь под окошки к Малахониным. Сразу бы этих двоих заморочить, да сил не было.

– Эй, Павло, – остановили его на крыльце мужики, – ты, говорят, писателя с девкой от озерного змея спас? Что, и взаправду видел? На крокодила, говорят, похож…

– На судака похож, – отозвался Пашка устало, – на большого. Жор пошел. Рыбина, разыгравшись, из воды выпрыгнула. Девка хотела его веслом хлопнуть, и своему же хахалю городскому по тыкве и приварила. Да так крепко, что едва дух не вышибла. Он на борт повалился, лодка черпнула… Хорошо, я на берег вышел. Прыгнул в лодку, погреб к ним. Только эта дурища, как вылезать стала, так навалилась, что и мою лодку утопила. Вот и все чудище. А у страха, мужики, во-от такие глаза…

Пашка сжал перед собой два сухих кулачка. Мужики засмеялись, и страх, закопошившийся было где-то под ложечкой, постепенно начал таять. Дело говорил Пашка. Какие чудовища? Сколько лет на озере живем – никаких чудищ отродясь не видывали.

– Павло, – смеясь, крикнул кто-то вслед. – А велик ли судак-то был?

Пашка усмехнулся, выждал паузу, развел ладони, словно держа в руках здоровенную судачью голову. Но не ответил. Медленно побрел домой.

Глеб Соколов

Родная речь – убийца

Настоящих психохакеров было немного. Технология внедрения вируса в мозг человека была слишком сложной. Для непрофессионала ее самым непреодолимым звеном оказалась необходимость доподлинно знать все подробности внутреннего мира объекта, в который внедряется вирус.

Помните, кто первый изобрел психовирус? Правильно – Джон Колтрен. А кем он был? Все верно – врачом-психоаналитиком, обладающим весьма обширной практикой. Соответственно, Колтрен имел возможность свободного копания в психологической подноготной пациентов. Без всякой опаски – наоборот, с горячим желанием они выдавали ему свои страхи, сомнения, комплексы. Он же при помощи молодого племянника, который на деньги дяди, в свою очередь, нанял в подручные целую группу оболтусов-сверстников – недоучившихся студентов-психологов – и экспериментировал над несчастными больными.

В назначенный Колтреном момент времени они с разных направлений подвергались массированной психологической атаке. К примеру, к одной из первых жертв – приличному респектабельному джентльмену – на улице привязались какие-то, как он думал, случайные молодые мерзавцы. Сначала на многолюдном перекрестке в бизнес-квартале один из них грубо толкнул его. Джентльмен сделал ему замечание. Тот в хамской манере ответил, между ними завязалась словесная перепалка.

Между тем от самого пациента Колтрен получил информацию, что в подростковом возрасте и в юности и даже позже – уже будучи зрелым мужчиной, этот джентльмен переживал по поводу своего маленького роста и больших оттопыренных ушей. Физические недостатки на самом деле не так уж и портили его, но в течение всей своей жизни он нет-нет да и зацикливался на них.

Племянник и пара нанятых им балбесов, которые изображали уличных хамов, принялись обзывать джентльмена. Основной темой хамских шуток были именно его физические недостатки. Словесные нападки оказались для джентльмена тем более ощутимыми, что парни в точности повторяли обидные слова, которые давным-давно, когда он был еще подростком, бросал в его адрес один одноклассник, бывший его врагом. Джентльмен рассказал о них психоаналитику, а тот – своим подручным.

Эффект получился мощным. Джентльмен – его фамилия была Рейнольдс – прекрасно понимал, что подобные вещи попросту не стоит воспринимать всерьез, и если не получается их вообще не слышать, то нужно тут же забыть о них. Тем не менее он хорошо запомнил все, что услышал от хулиганов. И несколько раз в течение дня мысленно возвращался к их словам.

В случае Рейнольдса психоаналитик применил и еще одно мрачное ноу-хау. На следующее утро ровно в десять ноль-ноль в компании, где многие годы работал джентльмен, должно было состояться собрание совета директоров. Главная его тема – выборы нового управляющего директора. Уже было известно, что по поручению совета вице-президент компании подобрал несколько кандидатур, в число которых входил Рейнольдс.

Чутье, а также жизненный опыт подсказывали Колтрену, что шансы его подопечного занять новое место – самые выигрышные. Сделать вывод эскулапу помогли сведения о жизни компании, которые пациент сам же ему и рассказал после ряда ловких наводящих вопросов. При этом Рейнольдс из-за нервного напряжения, предшествовавшего грядущему событию, которое должно было стать кульминацией его карьеры, находился отнюдь не в оптимистическом состоянии и не был до конца уверен в успехе.

На следующее утро его таки избрали управляющим директором. Мечта джентльмена сбылась. Но накануне вечером он посетил психоаналитика и долго беседовал с ним. Колтрен специально отложил визиты других пациентов, чтобы дать беседе с Рейнольдсом перерасти в долгий задушевный разговор. В итоге он закончился в одном из маленьких ресторанчиков неподалеку от здания, где был кабинет психоаналитика.

Вот в этом-то ресторанчике и произошло главное действие драмы. Колтрен осуществил эксперимент, который, как впоследствии подтвердилось, оказался удачным.

Психоаналитик внедрил в мозг пациента психовирус – особый код, который зацикливал его на определенных мыслях и переживаниях. В случае с Рейнольдсом это были переживания на тему того, что совет директоров компании – все эти вальяжные седые дядьки в дорогих костюмах – не оценил его усилий, отнесся к его труду, в который сам он вложил всю душу и время, наплевательски…

Если бы в тот момент можно было сделать аудиозапись разговора психоаналитика с пациентом, то у человека, не посвященного в суть дела, после прослушивания беседы возникло бы впечатление как раз в обратном: что врач пытается убедить пациента в том, что его ценят на работе. На самом деле Колтрен ловко сеял в душе пациента сомнения в своих собственных словах.

Психический код был коротким и заключался всего в нескольких ключевых фразах. Его внедрению предшествовала большая подготовительная работа. Ее врач проводил в течение полугода, предшествовавшего этому моменту.

В кабинете психоаналитика стояло оборудование для снятия электроэнцефалограммы мозга, а также ряд более современных приборов, позволявших точно регистрировать электрическую активность мозга, приблизительно определять, в каких участках полушарий возникают наиболее сильные импульсы.

Исследователь выяснил: при определенных физических и психологических обстоятельствах определенный тип людей реагирует на некоторый вид типовых фраз резким всплеском электрической активности мозга. Затем она достаточно длительное время продолжается. Угасая через какое-то время, тут же возобновляется, если некие фразы, образы или обстоятельства напоминают человеку о ключевом наборе слов, который он однажды услышал.

Психоаналитик начал собирать статистику. Вскоре у него под рукой был целый классификатор человеческих типов, психофизических состояний, ключевых фраз и сопутствующих им ключевых обстоятельств, тех психологических состояний, куда они ввергают пациентов и из которых потом уже невозможно самостоятельно выбраться.

Мысленному взору исследователя открылась удручающая картина. Человек, про которого десятки поколений душеведов и моралистов, политиков, художников и ученых отзывались, как о непревзойденном творении природы, гордом одухотворенном создании, чья душа бессмертна, оказался ходячим набором алгоритмов. Если в приемник его сознания поступала какая-то информация, факт, он обрабатывал ее, точно простенькая вычислительная машина из самого первого поколения подобной техники. «Если то, тогда это…» «Если это, тогда то…» Человеческий язык оказался лишь банальным набором кодов для программирования эмоций, поступков, мыслей… Миллионы особей, которые отличаются друг от друга многими чертами, станут реагировать на ключевой набор слов, который проникнет достаточно глубоко в их сознание, одними и теми же вариациями поведения.

Но разве не на этом построено действие всевозможных политических идей, религиозных догм, художественных новаций?! Словесный код, который заставляет человека осуществлять определенные действия… Когда его влияние кончается, человек раскаивается, не понимает, зачем он проделал все это… Словесный код, как метод, при помощи которого общество управляет своими рабами. Теперь психоаналитик встал на его место…

Все эти исследования и приготовления предшествовали моменту, когда Колтрен решился на ключевой эксперимент со своим пациентом – бизнесменом Рейнольдсом. Тип этого человека был определен. Психоаналитик точно знал место бизнесмена в своей, как он ее называл, «психофизической таблице Менделеева». Текущие обстоятельства жизни Рейнольдса ему были тоже хорошо известны. В каком-то смысле для психоаналитика эксперимент был стрельбой по хорошо видной большой и неподвижной мишени.

Ключевые фразы, которые ввернул в разговор психоаналитик, взяты из разработанных им сводных таблиц. Для усиления эффекта молодая пара, нанятая за деньги племянником Колтрена, уселась за соседний столик и, якобы громко разговаривая между собой, произнесла еще несколько дополнительных ключевых фраз психовируса.

Ресторан Рейнольдс покинул с уже внедренным в его сознание кодом. Затем он некоторое время не посещал психоаналитика. Работа в новой должности первое время требовала от него огромных усилий. Бизнесмен лично посетил все филиалы компании и ее дочерние предприятия, познакомился со всеми подчиненными ему менеджерами более низкого уровня.

Для любого человека такая рабочая нагрузка была бы серьезным испытанием. А ведь в голове Рейнольдса вдобавок ко всему уже сидел и вовсю действовал психовирус. Он переиначивал мысли и настроения бизнесмена. Вместо того чтобы радоваться заслуженной победе и думать, как ему развить карьерный успех дальше, Рейнольдс ощущал себя так, словно вдруг «прозрел» и обнаружил вокруг много прежде невидимых ему вещей.

Коллеги и члены совета директоров, с которыми он всегда прекрасно ладил и к которым он никогда не испытывал никакой неприязни, стали казаться ему отвратительными людьми. Он понял, что они всегда противодействовали его карьере, хотя прекрасно понимали, что из всех управленцев компании он – из самых достойных, профессионал высшего класса.

Не давая работать другим, – так казалось бизнесмену, – эти люди приносили компании и ее клиентам только вред. Все их усилия были направлены на махинации, в результате которых на их личные счета поступали кругленькие суммы денег.

На первом этапе мозг бизнесмена сам кое-как блокировал деятельность психовируса. Но затем эта защита была взломана, и разрушительная работа охватила все уголки сознания Рейнольдса. Кончилось все тем, что он приобрел в оружейном магазине скорострельный пистолет и зайдя однажды утром в офис, расстрелял, целясь спокойно, как в тире, половину его сотрудников.

Оставив на этаже кучу раненых и убитых, он равнодушно спустился вниз. У входа в здание его поджидало такси. Но ровно на линии распахнувшихся автоматических дверей он сам был смертельно ранен прибывшим на место преступления нарядом полиции.

Колтрен торжествовал.

Однако сыщик, которому поручили вести это дело, оказался проницательным человеком. Психоаналитик был допрошен полицейским одним из первых. При этом сыщик что-то почувствовал. Что-то с этим врачом было не так… Но это было скорее чутье, не подтвержденное никакими фактами ощущение.

Действия Рейнольдса совершенно очевидно относились к сфере психиатрии. При восстановлении картины жизни пациента, предшествовавшей преступлению, сотрудничество с лечащим врачом было ключевым моментом.

Колтрен вел себя очень хитро. При том, что сыщик подозревал его особую роль в этой истории, зацепиться стражу закона было не за что. Расследование постепенно приходило к той точке, за которой надо было окончательно признать бизнесмена сумасшедшим и закрыть дело.

Помогла случайность. Племянник психоаналитика поссорился с ним – молодой человек пристрастился к наркотикам и начал тянуть у своего родственника деньги. После очередной просьбы дать взаймы Колтрен пришел в ярость и выставил парня вон. Тогда племянник совершил в офисе одной страховой компании кражу кошелька с кредитными картами, попытался расплатиться одной в соседнем магазине и тут же был задержан.

На первом же допросе, находясь в состоянии наркотической ломки, он предложил следователю сделку: полиция отпускает его, а он взамен сообщает особо ценные сведения, которые прольют свет на недавнее громкое преступление…

Неизвестно, как повела себя в этой ситуации полиция, однако в этот же день племянник психоаналитика выложил все подробности, известные ему об отношениях дяди и Рейнольдса – офисного убийцы. После этого к Колтрену нагрянула полиция. В его доме был проведен обыск, а его самого затем увезли на допрос.

Были изъяты многочисленные файлы с данными, которые психоаналитик собирал, разрабатывая своего психочервя. Однако записи эти были столь путанны и не всегда называли вещи своими именами, – однозначно что-либо понять из них было невозможно. Именно на этом и построил свою защиту Колтрен. Племянника он объявил клеветником, а создание психовируса полностью отрицал до самого конца…

Колтрен так и не был арестован, полиции не удалось собрать доказательств его вины. Но через год после начала следствия он неожиданно умер от инфаркта. Родственники продали его записи одному издательству. Данные исследователя были опубликованы, и вот с этого момента и берет начало широкое распространение психочервей.

Экспериментировать с этой тематикой пустились многие. Разумеется, тайно… Появились целые сообщества психохакеров.

Меня эта тематика никогда не интересовала. Но в какой-то момент я был вынужден ею заняться. В компании, где мне предложили очень перспективную и хорошо оплачиваемую должность, к психочервям особое отношение. Ведь именно здесь управляющим директором работала первая жертва первого психохакера в мире. Да-да, вы не ослышались! Именно у нас работал тот самый, расстрелявший людей в офисе Рейнольдс.

Его жертвы до сих пор смотрят с портретов, что висят на стенах холла, в который неминуемо попадают люди, приходящие в нашу компанию, – клиенты, сотрудники, партнеры. Мне кажется, логичным было бы повесить в центре этого просторного помещения портрет убийцы. Но место занято – там висит изображение давно почившего в бозе отца-основателя организации.

Казалось бы, такое количество жертв должно навечно посеять ненависть к психохакерству в нашей компании. Но все ровно наоборот: нет в мире другой фирмы, столь же зараженной психочервями, как эта. Да, я забыл вам сказать – с момента первого эксперимента Колтрена его последователи продвинулись далеко вперед. Уже разработаны такие психочерви, которые могут сами перепрыгивать с одного человека на другого.

Под их действием жертва начинает произносить в присутствии других людей кодовые слова и фразы, необходимые для внедрения червя в психику. Единственный способ борьбы с этим – молчать. Или, наоборот, заткнуть уши.

Но общаться-то как-то надо!.. Поэтому в нашей компании на периоды особой психовирусной активности разработаны цифровые коды. Они опубликованы в специальных корпоративных книжечках.

Например, человек говорит вам – «1». Вы открываете книжечку и видите, что «1» значит – «пойдем пообедаем…»

Поверили?.. Нет, слава Богу, до такого дело не дошло. Холл есть, портреты висят, правда, не жертв убийцы, а членов совета директоров, но никаких корпоративных книжечек не существует. Слухи о циркулирующих повсюду психочервях будоражат прессу, хотя в действительности их вокруг не так много.

Я постараюсь сделать так, чтобы их стало на один меньше. Потому что иначе он уничтожит меня.

Он или я. Вот как сейчас стоит вопрос!..

Все-таки тень первого психочервя витает в этом здании. Пусть в нем расположено лишь российское представительство печально знаменитой компании Рейнольдса!.. И одно это не дает некоторым людям покоя. Думаю, что этот офис по количеству обитающих в нем психовирусов может стать чемпионом нашей страны…

Их двое: он и его сообщник – младший клерк в соседнем отделе.

Мои подозрения можно было бы считать паранойей, если бы в последнее время у меня не стали появляться очень странные мысли.

Я стал полагать, что все окружающие люди относятся ко мне враждебно. И если я при этом по-прежнему продолжаю к ним хорошо относиться, то этим только ставлю себя в невыгодное положение. По характеру я человек весьма добродушный и покладистый. В случае конфликта всегда стараюсь первым и поскорее ретироваться с поля боя.

Теперь же, когда я устаю или что-то расстроит меня, я вдруг начинаю испытывать припадки дикой злобы. Она не утихает, пока я не дам ей выход в каком-нибудь физическом действии. Например, сегодня утром я с силой бросил на пол чашку, из которой пил чай во время завтрака. Она разбилась, осколки разлетелись по всей кухне. Прежде я никогда ничего подобного себе не позволял. Да у меня и желания не было.

А тут, не удовлетворившись тем, что чашка уже разбита, я принялся топтать ногами крупные осколки, превращая их в фаянсовое крошево. Угомонился, лишь когда острый край одного осколка впился в подошву моей домашней тапочки. Если бы я еще раз что есть силы топнул ногой об пол, осколок пронзил бы подошву насквозь и впился мне в ступню.

Придя на работу, я почувствовал какую-то особенную тревогу. Я уже говорил, что подозреваю двух коллег в том, что они уже внедрили или пытаются внедрить в мое сознание психовирус. Скорее – второе, потому что если бы вирус уже сидел во мне, я бы утратил способность оценивать собственное состояние и поступки критически.

Один из этих людей – его зовут Чистоплясов, и я считаю его главным психохакером – встретился мне сегодня ранним утром еще у станции метро – ближайшей к нашему комплексу офисных башен. Он возник у меня перед глазами, едва я успел о нем в очередной раз подумать. Это было тем более странно, что он всегда добирается до работы на собственном автомобиле и делать ему возле станции метро совершенно нечего.

Через пару минут я потерял его из виду, но тут же заметил второго – Семенова, подручного. Того самого младшего клерка из соседнего отдела. Впрочем, его я часто встречаю по дороге на работу и обратно.

Уже потом, в офисе, оба несколько раз заглядывали в кабинет, в котором я сижу. Вот это было особенно странно! У меня появилось ощущение, что именно сегодня должно произойти то, что проделал Колтрен с Рейнольдсом накануне собрания совета директоров. В мое сознание будет внедрен вирус!..

Я занервничал. Что делать?! Как этому противостоять?!. Всякий человек, против которого действуют психохакеры и который догадывается об этом, похож на сумасшедшего-параноика. Опасность реальна, но она ловко прячется в речах людей, которые находятся рядом с тобой. Ты вынужден бороться со словами, и это делает тебя в глазах окружающих ненормальным…

Думая обо всем этом, я сидел за своим офисным столом в нашей комнате. Нервозность моя все нарастала. Работать я не мог. А мне надо было к завтрашнему дню закончить отчет о количестве договоров, заключенных департаментом в этом месяце. Я отодвинул кресло и поднялся из-за стола.

Зачем-то передвинул с места на место стоявшую на нем белую чашку с блюдцем. Руки мои немного дрожали. Я покинул комнату и медленно пошел по коридору в сторону лифтового холла.

Там я некоторое время в задумчивости смотрел на электронные индикаторы, показывавшие, на каком этаже находятся кабины. Потом я нажал кнопку, дождался, когда двери раскроются, и в полном одиночестве спустился на первый этаж. Вышел из здания.

В последние дни стояла очень жаркая погода. Совсем недавно я то ли слышал, то ли читал о необычной активности солнца. Оно все покрыто вспышками. После каждой из них сгустки нездоровой энергии несутся к Земле…

Я дошел до табачного киоска, передал продавщице деньги, взял пачку сигарет, зажигалку. Медленно двинулся в сторону нашего офисного билдинга. Вообще-то я не курю, но иногда, когда сильно нервничаю, покупаю себе пачечку сигарет… Не знаю, успокаивает ли это на самом деле, но – хоть какое-то занятие, чтобы отвлечься…

Я выкурил одну сигарету, зажег вторую. Обернулся, посмотрел через стеклянную стену в лобби первого этажа.

С другой стороны стены ровно напротив меня стоял Чистоплясов. Толстое стекло бликовало, и я не мог точно уловить, куда смотрят его глаза. Но я был уверен – на меня. В этот час ему нечего делать в лобби. Он должен быть на рабочем месте. Значит, он находится здесь с единственной целью – наблюдать за мной.

Я отвернулся.

Как происходит внедрение психовируса?.. Я принялся припоминать все, что знал, глубоко затягиваясь сигаретой. Ее длина стремительно уменьшалась.

Ничего путного в голову не приходило. Было очевидно: Чистоплясов с компаньоном уже провели надо мной какие-то подготовительные действия. Появившиеся у меня в последнее время странности поведения, которые я сам же и замечал, свидетельствовали об этом однозначно. Видимо, сегодня произойдет внедрение в мое сознание основного червя. Но что же мне делать?!.

Пожаловаться начальству?.. Как назло, все руководство уехало в командировку на один из принадлежащих компании промышленных объектов. Контрольный пакет его акций был куплен нами недавно… Служба безопасности?.. Даже если эти люди и выслушают меня, вряд ли они смогут предпринять действенные меры. Что можно сделать с психохакерами?! Ничего!.. Ведь невозможно доказать состав преступления. Сам факт внедрения червя невозможно установить с точностью. Вирус будет сидеть в моей голове, а доказать, что изменения в моих мыслях и настроениях вызваны именно им, я не смогу.

Меня охватила паника. Отбросил догоревшую почти до фильтра сигарету на тротуарную плитку, хотя в нескольких метрах стояла специальная урна.

Лучший выход – немедленно бежать из этого здания. Но наверху, в нашей комнате оставался мой портфельчик. В нем – ключи от квартиры. Без них не попаду домой. Так что мне обязательно нужно было подняться наверх – на этаж.

«Ничего, потом как-нибудь оправдаюсь за этот уход с работы! – думал я, входя в здание и стремительно пересекая лобби. – Вызову на дом врача… Скажу, что резко поднялось давление… Что-нибудь в таком роде. Мол, вынужден был уйти…»