Царица амазонок Фортье Энн

Глава 39

Мы не можем жить с вашими женщинами. Потому что у нас с ними нет общих обычаев. Мы стреляем из лука, и бросаем копья, и скачем на лошадях, но что касается «женских дел», мы их не знаем.

Геродот. История

Изумленная встречей со своей оксфордской наставницей в этом необычном месте, я просто молча ждала, когда она доиграет сонату. Но что потрясло меня сильнее всего, так это не столько присутствие Катерины в штабе амазонок, сколько ее весьма интимная манера игры на рояле. Она касалась клавишей так, словно это были чувствительные части какого-то живого существа; я никогда не подозревала в ней такой эмоциональной чуткости.

Наконец Катерина опустила руки и несколько секунд сидела, склонив голову, а потом посмотрела на меня с задумчивой улыбкой:

– Я изо всех сил старалась избежать этого момента. Но я тебя недооценила.

Я почувствовала, как где-то в глубине моего сознания вскипает гнев.

– Для того, кто редко ошибается в ком-то или в чем-то, такой просчет странен.

Катерина медленно поднялась на ноги:

– Я думала, для тебя будет лучше ничего не знать. Знание может оказаться весьма опасной штукой…

– Не столь опасной, как неведение.

Отрера встала между нами:

– Диана, ты должна понять, что ситуация для нас очень сложная. У нас есть строгие правила, запрещающие нам открыто говорить о том, кто мы такие, особенно по телефону. И поэтому Катерина сделала то, что считала правильным: она наблюдала за некоторыми твоими открытиями и действиями, ничего не говоря. Не забывай о том, что мы ведь и не подозревали о существовании тетради твоей бабушки до того момента, когда ты встретилась в Калькризе с доктором Егер. Ты же не объяснила Катерине, как умудрилась расшифровать надписи в алжирском храме за какие-то пять дней. И она пришла в ужас оттого, что наш тайный язык может быть с такой легкостью переведен на английский.

Ник положил руку мне на плечо, как бы заявляя о своем праве вмешаться в разговор.

– И потому вы решили взорвать храм, – сказал он с горьким упреком. – А заодно избавиться от нас обоих.

– Нет! – вскрикнула Отрера, с беспокойством глядя на Ника. – Задача была возложена на североафриканское отделение. Совершенно ясно, они просто не знали, что вы находитесь внизу. Они же специально убедились в том, что взрыв никому не причинит вреда, эвакуировали персонал…

Катерина обошла рояль, чтобы подойти ближе к нам. Она казалась сейчас меньше ростом, чем я ее помнила, не такой грозной, более человечной.

– Мы всегда знали о существовании того храма, – сказала она, – и мы были постоянно настороже с того момента, когда аль-Акраб узнал о нем. Но только после того, как ты послала мне сообщение о том, что расшифровала надписи на стенах, мы полностью осознали, какую ответственность налагает на нас то сооружение. – Она всмотрелась в мое лицо, ища понимания, а возможно, даже прощения. – Если тебя это хоть немного утешит, помни, что храм по-прежнему там. Он просто заполнился песком. – Она наконец подошла ко мне, и мне даже показалось, что она вот-вот протянет руку и коснется меня. – У нас и в мыслях не было причинить тебе хоть какой-то вред, но остановить тебя было необходимо. Ты невольно помогала Резнику. Позже, после того как его люди украли твой ноутбук на Крите, мы должны были его вернуть, на тот случай, если в нем содержался ключ к расшифровке нашего языка… Ну, по той же причине, почему мы должны были не дать тебе воспользоваться телефоном. Я была уверена, что ты сдашься и после Нафплиона вернешься домой. Но, как я уже говорила… – Катерина улыбнулась, и я увидела в ее глазах вспышку восхищения, что случалось чрезвычайно редко. – Я тебя недооценила.

– Простите, что говорю об очевидном, – вмешался Ник, – но почему вы не меняете способ связи друг с другом? Все эти древние символы, бумажные буклеты, отсутствие сотовых телефонов… Все это выглядит слишком по-дилетантски. Не пришла ли пора перейти на цифровые технологии?

Отрера раздраженно выпрямилась. На высоких каблуках она была почти такого же роста, как я, и возраст явно ничуть не ослабил ее властности.

– Мы поддерживаем связь именно таким образом со времен Гутенберга. Вы и сами прекрасно видели, как опасно пользоваться мобильными телефонами. Если вы хотите выжить – особенно в наши дни, в век тотальной слежки, – вы должны оставаться самостоятельной структурой. И не надо мне говорить, что вы не знаете о том, что ваше собственное правительство постоянно отслеживает все цифровые коммуникации с полной безнаказанностью. – Ноздри Отреры раздулись, она вскинула руки, словно привлекая наше внимание к этой комнате с античными светильниками и старыми книгами. – Здесь только печатные книги, – продолжила она, – не говоря уж о том, что мы пользуемся автомобилями без компьютеров и древними карманными часами, которые будут ходить вечно. Снова и снова бездумная страсть к модернизации навязывает нам новые методы, все лучше и лучше… И не важно, что в любой момент какая-нибудь электромагнитная буря может поджарить все эти электронные схемы и оставить любого и каждого в некоем бредовом мире, в чем-то вроде комнаты с мягкими стенами, как в психушке, потому что он окажется полностью оторванным от того мира, который знал. – Отрера посмотрела на Ника с откровенной неприязнью, как будто обвиняла его лично. – Нет, не будем говорить о скором конце света, о котором большинство людей вообще никогда не задумывалось. Вы просто спросите себя: кто на самом деле более уязвим – тот, кто полагается на механизмы, к которым должен быть постоянно привязан, кто так или иначе не может существовать без какого-то бессмысленного куска пластика… Или тот, кто научился устраивать жизнь без всей этой ерунды? – Отрера помолчала, многозначительно глядя на нас обоих. Несмотря ни на что, она явно была рада возможности поделиться своими взглядами на мир и вскоре продолжила почти восторженно: – Вы явились сюда, предполагая увидеть сверхсовременную крепость с мигающими панелями управления и сканерами сетчатки глаза на каждой двери, ведь так? Нечто вроде пятиугольного здания, берлоги, наполненной людьми в оранжевой форме, которые носятся по периметру в маленьких тележках, как на поле для гольфа? – Губы Отреры изогнулись в коварной усмешке. – Ну, мне очень жаль, однако мы не представляем собой тайное общество в таком виде, в каком людям нравится это воображать. Мы здесь рубим деревья, чтобы поддерживать тепло в доме. Если вы считаете, что это любительство и дилетантство, я могу вам сказать только одно: вы куда более уязвимы, чем можете себе представить.

В этот момент Катерина нетерпеливо пошевелилась и сказала, обращаясь ко мне и Нику:

– Но вполне понятно, что мы всегда стараемся улучшить нашу систему, и очень скоро каталоги выйдут из употребления. Наша команда связи уже некоторое время занимается разработкой новой схемы…

– Почтовые голуби? – предположил Ник.

Отрера грозно прищурилась:

– Насмешки невежды! Мы и так используем почтовых голубей, но только для внутренней связи в пределах одного региона.

– Суть в том, – продолжила Катерина, и ее губы напряглись от раздражения, – что последние несколько недель были для нас просто катастрофичны. Если подобные Резнику наложат лапу на секретные записки и на способ их расшифровки, они смогут получить свидетельства наших действий в прошлом и, возможно, предугадать наши следующие шаги. Когда наша команда пробралась в дом Резника, чтобы выкрасть у него твой ноутбук, Диана, мы обнаружили на его письменном столе целую коллекцию наших внутренних публикаций. Это доказало нам, что он действительно сумел проникнуть в наши способы связи. – Катерина одарила меня мрачным взглядом. – Ему только и нужно было, что заглянуть в твой компьютер, и он бы получил все то, что ему было необходимо для расшифровки наших разговоров.

– В тот вечер, после приема у Резника, – сказала я, – когда та ваша блондинка заманивала меня с помощью моих же бумажника и паспорта, что случилось бы, если бы я пошла дальше? Это была ловушка?

Отрера и Катерина переглянулись. Потом Отрера уклончиво произнесла:

– Нашей косвенной целью было твое скорейшее возвращение в Оксфорд.

– А что насчет доктора Егер в Калькризе? – продолжила я. – Почему она не снизошла до меня и не объяснила все разом? Или в действительности она надеялась меня убить?

Я знала Катерину достаточно для того, чтобы понять: она внутренне съежилась от страха.

– Кайми прожила в том доме всю свою жизнь. Она все сделает для того, чтобы не скомпрометировать это место. Она надеялась, что ты просто отправишься домой, в Оксфорд, она готова была предоставить все объяснения мне…

– Я, может быть, и отправилась бы, – напомнила я ей, – если бы могла связаться с вами. Но ваш телефон…

– Да, был выключен. – Катерина нетерпеливо повела глазами. – Но ясно же, я не могла рисковать, позволяя тебе звонить мне, задавать вопросы. Это лишило бы меня прикрытия.

Я покачала головой:

– Кайми, по крайней мере, могла бы намекнуть, что мы на одной стороне.

– Поверь, – сказала Катерина, – она была просто в отчаянии, когда мы дали ей знать, что за тобой гнались убийцы Резника, и просили не отпускать тебя до тех пор, пока мы не сможем их нейтрализовать. Если бы ты тогда не сбежала, все бы встало на свои места и нашим немецким сестрам не пришлось бы… – Ее рассеянный взгляд остановился на лице Ника.

– Ломать мне нос? – предположил он.

– Ну… да. – Катерина отступила на шаг назад. – Наше германское отделение было не в курсе насчет тебя. Они должны были спасти Диану и не понимали… – Катерина посмотрела на Отреру, внезапно окаменев.

Звон старомодного колокола нарушил неловкое молчание.

– Ужин! – возвестила Отрера с явным облегчением.

Ник не тронулся с места.

– А зачем вы сегодня пригласили нас сюда? – спросил он, обращаясь к обеим женщинам. – Я пока что не слышал никаких извинений.

Отрера бросила на него взгляд, от которого любой другой на месте Ника смутился бы.

– Ты вообще первый мужчина, который оказался приглашенным в этот дом. Так что уж, пожалуйста, не забывай об этом, Никколо.

Ник вздрогнул, услышав свое настоящее имя, но Отрера просто повернулась ко мне и сказала с благожелательным превосходством деспота, обладающего абсолютной властью:

– Тетрадь твоей бабушки. Я уверена, ты не будешь против того, чтобы оставить ее здесь, у нас.

Я ощутила укол разочарования. С самого момента появления здесь я ожидала, когда разговор зайдет о бабуле. Не желая форсировать события, я предоставила Отрере разбираться с прошлым на свой лад. Но теперь, как ни грустно, все выглядело так, словно ее опасения касались только тетради, и ничего больше. Пора было мне признать, что мои детские надежды на воссоединение с бабулей этим вечером именно такими и были: детскими.

– Да, я понимаю, – сказала я. – Однако Резник предъявил мне некий ультиматум. Если я не отдам тетрадь ему, он займется людьми, которые мне дороги. Но так уж получилось, – я достала из сумки испорченную водой тетрадь и протянула ее Отрере, – что теперь это никакой не словарь вашего языка. В нем осталось лишь послание – «Суомуссалми Вабу Руси», а поскольку Резник и так уже знает, что мы здесь, то нет никакого смысла скрывать это от него. Однако, как видите, тетрадь стала абсолютно бесполезной, так что он может разозлиться на меня вне зависимости от того, отдам я ему бывший словарь или нет.

Отрера, нахмурившись, пролистала тетрадь.

– Весьма тревожная новость. Я не знала о его ультиматуме и о том, что ему известно, где ты находишься. – Она посмотрела на нас с Ником. – Но почему вы в этом уверены?

– Потому что сегодня за нами ехали две машины, – ответил Ник. – Мы сумели от них оторваться, но они по-прежнему где-то там, в лесу, ищут нас.

– Понятно… – Отрера отдала тетрадь Катерине. – Это все меняет. Мне очень жаль. У нас нет времени на ужин.

Столовая располагалась в задней части здания и в противоположность гостиной и пустынной библиотеке оказалась теплой и шумной. Ее главной достопримечательностью был стол, длинный, как в столовых Оксфорда, и за ним могли усесться по меньшей мере пятьдесят человек, на длинных деревянных скамьях по обе его стороны. В дальнем конце стола стояло похожее на трон кресло с резной деревянной спинкой.

– Обычно в этом доме полно людей, – пояснила Отрера, закрывая за нами дверь. – Но из-за двух чрезвычайных происшествий на русской стороне и задержке рейсов в аэропорту Орландо сегодня здесь всего несколько человек. Это наши стажеры.

Шагая впереди нас по комнате, Отрера показала на цепочку молодых женщин, несших исходящие паром блюда и охапки дров из соседней кухни.

– Каждый год мы спасаем тысячи девочек и женщин, и некоторые из них решают остаться с нами. В настоящий момент у нас четыреста стажерок по всему миру, они разделены на группы. – Отрера показала на долговязую женщину в джинсовом комбинезоне и горделиво кивнула. – Это Лилли. Ее похитили из одного приюта в Эстонии, когда ей было семь лет, и продали в сексуальное рабство. Но мы ее спасли, точно так же, как и многих других. Надеюсь, вы ее простите. – Отрера многозначительно оглянулась через плечо на Ника. – Лилли сильна, но намерения у нее всегда хорошие. Она сейчас готовится стать нашей следующей царицей, и именно поэтому мы время от времени отправляем ее с разными заданиями за пределы нашего региона. – Похоже сообразив, что сказала больше, чем следовало, Отрера нахмурилась и добавила: – Царица – это наш самый открытый оперативник, который подвергается самому большому риску. Первая на поле действия, последняя в убежище. Если бы все народы избирали своих лидеров по такому же принципу, я уверена, в мире случалось бы куда меньше войн. Посмотрите на Лилли. – Отрера снова кивнула в сторону молодой женщины. – Мы не учим ее прятаться в бункере с воздушным кондиционером, а войска отправлять в бой нажатием кнопки. Она никогда не объявит войну лишь для того, чтобы мы не заметили какую-то ее ошибку. И не пошлет своих сестер в бой с недостаточным вооружением, потому что, если дело обернется плохо, она погибнет первой.

Несколько озадаченная таким долгим и пылким введением, я повнимательнее присмотрелась к Лилли. Она повязала на голову красную бандану, из-под которой свисали две длинные светлые косы. Но только когда она бросила на меня осторожный взгляд через комнату, я внезапно ее узнала.

– Это же она! – прошептала я Нику. – Та самая мышь, которая заманивала меня в Стамбуле! И воровка на роликовых коньках из Нафплиона!

– Питана! Пентесилея! – быстро пройдя вперед, Отрера подошла к четырем женщинам, стоявшим у дальнего конца стола и о чем-то говорившим над чашей с орехами. – Нам необходимо действовать. Резник уже близко.

Женщины повернулись к нам, подозрительно прищурившись. Они были не выше меня ростом, но что-то в их сложении и манере держаться выдавало необычайную внутреннюю силу. На одной были сапоги до колен и такого же цвета замшевая куртка. Бледный шрам, пересекавший ее левую бровь, резко выделялся на загорелом лице. Другая была одета во все черное, ее подтянутое тело плотно облегали кожаные брюки и свитер с высоким воротом. Контраст между ее молодым телом и четкими полосками седины на висках ошеломлял; конечно же, она с легкостью могла покрасить волосы и выглядеть женщиной моего возраста, но, видимо, все искусственное было чуждо амазонкам.

Все четыре держались с уверенностью женщин, находящихся в великолепной физической форме, и их вид наполнил меня эмоциями, каких я не испытывала с тех пор, когда мы с бабулей путешествовали по миру амазонок с помощью затейливых рисунков и леденящих душу сказок. Те эмоции теперь были настолько сплетены с реальными детскими воспоминаниями, что я почти помнила запахи и звуки золотого мира цокающих копыт и мчащихся колесниц…

Не тратя времени на то, чтобы представить нас друг другу, Отрера быстро обрисовала ситуацию и завершила свою речь так:

– Мы предполагаем, что это Резник, но доказательств у нас нет.

Женщины переглянулись между собой. Они явно не обрадовались новостям, но в их молчании крылось что-то еще. По их глазам я видела, что они разгневаны, и не только на нас, но и на Отреру. Я поняла: они не желали нашего появления здесь; по всей вероятности, они выступали против нашего приглашения, и теперь реальность доказала их правоту.

– Я удивлен тем, что вы не знали, что Резник был рядом, – сказал Ник, ничуть не огорошенный холодным приемом. – Вы же за нами следили весь день. – Он посмотрел на женщин по очереди. – Кто гонял на том мотоцикле? Разве он не привлекает чересчур много внимания к себе зимой?

Его нахальная манера держаться привела к тому, что амазонки рассердились еще сильнее. Наконец женщина в черном свитере сказала с сильным славянским акцентом:

– Финские мужчины не боятся сильных женщин. Только слабакам хочется, чтобы женщина была слабой. А как насчет тебя? – Ее темные глаза осмотрели тело Ника, задержавшись на каждой группе мышц. – Ты боишься женщин, которые могут надрать тебе задницу?

– Я бы предпочел, чтобы ты надирала ее кому-нибудь другому, – ответил Ник. – Разве вокруг нет людей, которые действительно этого заслужили?

Он внимательно посмотрел на меня, как бы говоря: «Пожалуй, лучше не раздражать этих дам еще сильнее».

– Ты можешь нас считать бандитками, – сказала женщина со шрамом; она говорила с вызовом, а в ее речи звучал певучий шведский акцент. – Но на самом деле мы и есть закон. Не тот жалкий, противоречивый, бессильный закон, что устроился в толстых томах на полках из фальшивого красного дерева, а тот закон, что живет в человеческом сердце. Тот закон, который говорит, что плохой человек должен быть наказан. Закон, который говорит, что власть не всегда права и что убийцы и насильники не могут ходить на свободе.

– Кстати, есть и такие полицейские, – вмешалась женщина в черном, – которые буквально молятся о том, чтобы мы нашли этих уродов до того, как их найдут они. – Ее глаза сощурились. – Мы-то не освободим их под залог. И нас не остановит прожорливая бюрократия.

– Я целиком и полностью за ограничение власти государства, – сказал Ник, – но неужели вы не боитесь, что ваше бдительное правосудие не зацепит нескольких невиновных?

Тут наконец заговорила и Отрера, и заговорила с несгибаемой решительностью:

– Мы можем ошибаться, но только не в этом. Тот, кто нарушает чужие права, лишается своих собственных. Но сейчас не время для политической философии. Питана… – Отрера бросила быстрый взгляд на женщину со шрамом. – Нам нужен какой-то план.

– Очень плохо, – заговорил Ник, не обращая внимания на нетерпение Отреры, – что у вас сегодня слишком многие отсутствуют. – Он кивнул в сторону похожего на трон кресла во главе длинного обеденного стола. – Кто сидит там? Ваша царица? Хотелось бы знать, как ее зовут? – Он пристально посмотрел на амазонок. – Мирина?

Его слова были встречены таким глубоким молчанием, что можно было услышать, как наверху кто-то задвигает ящик комода.

– Идем! – Отрера решительно схватила меня и Ника за руки. – Я должна вам кое-что показать. Катерина, оставайся здесь. – Когда мы покинули остальных, Отрера покачала головой и сказала: – Для нас не так-то легко открывать свой дом перед чужаками.

Я увидела, как Ник нахмурился:

– Так вот мы кто для вас? Чужаки?

Отрера одарила его долгим взглядом:

– Твой отец сменил имя, когда ушел из Оксфорда. Мы понятия не имели, кто ты таков. – Она замолчала на время, ведя нас через заднюю дверь со старомодным засовом. – И только в день маскарада у Резника мы заподозрили правду. Кто-то заметил тебя в толпе и подумал, что ты похож…

В молчании, последовавшем за незаконченной фразой Отреры, я вспомнила женщину-кошку, которая смотрела на меня с необъяснимой ненавистью в дамской комнате в доме Резника и которая позже, как говорил Ник, участвовала во взломе. Но даже тогда, во всей той суете, что царила вокруг меня, ее темные, проницательные глаза показались мне зловеще знакомыми. Теперь наконец до меня дошло, где я видела их прежде. Это были глаза человека, шедшего сейчас рядом со мной.

– Но это не помешало твоим людям поколотить меня в гостинице, – заметил Ник, когда мы уже вошли следом за Отрерой в темный, пахнувший плесенью коридор, вдоль стен которого стояли вешалки с верхней одеждой и подставки для обуви.

Отрера включила свет:

– Наше германское отделение весьма квалифицированно. И они делают то, что считают необходимым. По крайней мере, после этого мы узнали, кто ты.

– Как именно узнали? Потому что я дерусь, как мой отец?

Начав спускаться по узкой лесенке вниз, в подвал, Отрера бросила через плечо:

– А ты как думаешь? У нас есть лаборатория. Им только и нужно было что капля твоей крови…

– О, это они уж точно получили. – Ник протиснулся вперед, обгоняя меня, и пошел прямо за Отрерой, явно не разделяя моих опасений насчет цели нашего подземного путешествия. – А дальше что? Хорошо, вы получили мою ДНК, узнали, кто мои родители. И теперь что? Вы собираетесь показать мне какую-то коробку с моими старыми детскими игрушками? Мы для этого лезем в подвал?

Вместо ответа Отрера просто пошла дальше, через узкий проход, оставшийся между хранившимися в подвале вещами, – там были копья, луки, боевые топоры и снегоступы, и все это либо висело на стенах, либо стояло на полу возле них. Когда мы проходили мимо полуоткрытой двери в глубине подвала, и я, и Ник остановились, чтобы заглянуть в комнату, в которой целая стена состояла из сплошных телевизионных экранов, на которых шли новости по разным каналам. Как ни странно, единственным звуком, раздававшимся в этой комнате среди водоворота мелькавших вокруг картинок, был ритмичный стук клавиш, – по клавишам пульта управления стучала крепкая женщина с наушниками на голове, внимательно наблюдавшая за менявшимися кадрами.

Отрера, заметив, что потеряла свою свиту, вернулась к нам с напряженной улыбкой.

– Понятно же, что мы должны знать, что происходит в мире, – резко произнесла она, обращаясь прежде всего к Нику. – Но в этом доме у нас нет компьютеров с Интернетом. Наша поисковая группа подвижна на все сто процентов и работает исключительно случайным образом, в разных интернет-кафе, выбранных наугад. Но прошу, войдите. У нас не так много времени. – Отрера достала из кармана брюк большой ключ и остановилась в конце узкого прохода, чтобы отпереть еще одну массивную дверь. – Здесь, – сказала она, нажимая на дверь плечом и щелкая выключателем внутри, – здесь наше святилище.

Мы вошли за ней в просторное, тускло освещенное помещение, в котором было холодно и влажно, как в склепе. Свет исходил лишь от полок на стенах, а темнота остальной части святилища была настолько глубокой, всеобъемлющей, что мне понадобилось несколько мгновений для того, чтобы понять, что мы стоим перед огромным, обитым железом сундуком, красующимся на каменном полу в центре помещения. Сундук, по меньшей мере полтора метра в ширину и один – в глубину, был заперт на средневековый висячий замок, и, несмотря на нетерпеливый взмах руки Отреры, мы с Ником не сразу смогли отвести от него взгляды.

– Что в нем? – спросил Ник. – Сокровище амазонок?

Видя, что нас не отогнать от таинственного хранилища, Отрера снова вернулась к нам, обхватив себя руками от холода.

– Это не то, что вы думаете. – Она посмотрела на нас пристально, почти нервно. – Это не золото.

Мое сердце забилось намного быстрее.

– Но ведь это и есть сокровище царя Приама?

Отрера заколебалась:

– Ну… мы думаем, да. – Она опустила ладонь на крышку сундука, как бы убеждаясь, что та по-прежнему заперта. – Но ключ есть только у царицы.

Хотя я прекрасно видела, что Отрере не хочется говорить на эту тему, я все равно была не в силах сдвинуться с места. Ведь я, всегда преданно верившая в амазонок, оказалась на расстоянии вытянутой руки от сокровища, которое даже я привыкла считать легендой… Это было уж слишком прекрасно. Но все же я кивнула и сказала Отрере:

– Да, понимаю. И в то же время я должна как-то понять идею сохранения истории вот таким образом. Если предположить, что царь Приам действительно доверил амазонкам наиболее ценные артефакты троянской культуры… Но почему он это сделал? Ведь в таком случае он должен был иметь гарантии, что все это не погибнет. А он был человеком мудрым. Греки практически уничтожили троянцев, и мы теперь даже не можем с уверенностью сказать, на каком языке они говорили. И на сегодняшний день троянская культура – одна из величайших загадок древнего мира. То есть на самом-то деле многие сотни лет ученые полагали, что Троя и Троянская война были не чем иным, как грандиозным фантастическим мифом. Может, как раз это и имел в виду царь Приам, когда просил амазонок сохранить его сокровище? Что его царство будет стерто, вычеркнуто из человеческой истории на три тысячи лет? Нет! – Я хлопнула ладонью по крышке сундука и увидела, как Отрера буквально подпрыгнула при этом звуке. – Уверена, он как раз отчаянно желал, чтобы вот эти вещи стали известны миру. Потому что, если они просто сгниют в каком-то ледяном подвале на краю пустоты, они могли быть с таким же успехом уничтожены кровожадными греками!

Отрера отшатнулась от меня, потом напряженно произнесла:

– Я позвала вас сюда не для того, чтобы обсуждать мифологию. Как вы можете видеть, это место предназначено для воспоминаний и медитации. – Она широким жестом указала на полки вокруг нас, и только тогда я заметила стоявшие на них предметы: бронзовые урны разных форм и размеров. – Вабу Руси и ее девушки покоятся здесь. Я – последняя из них. Идемте. – Она крепко взяла меня за локоть и повела дальше, к одной из полок, на которой стояли восемь урн. На стене за ними висела черно-белая фотография в рамке: хмурая леди, сидевшая в кресле, и семь девочек вокруг нее. – Вот! – Отрера показала на одну из девушек на снимке. – Узнаете этого маленького ангела?

Я наклонилась поближе, предполагая, что это и есть сама Отрера. Но вместо того увидела лицо с безмятежным взглядом и инстинктивно узнала его.

– Моя сестра Тююне, – сказала Отрера. – Она была твоей бабушкой.

Открытие настолько потрясло меня, что я не смогла сдержать слезы. Дело было не только в фотографии и внезапном осознании того, почему Отрера пригласила нас… Сильнее всего меня ударила свалившаяся на меня тяжесть потери. Бабуля умерла. Конечно, я подозревала это с тех самых пор, как получила по почте ее браслет, но теперь я знала совершенно точно. Передо мной стояла урна с ее прахом. Я коснулась ее с необъятным ощущением потери.

Я была захвачена чувствами, мне хотелось обнять Отреру и поблагодарить ее за то, что она позволила мне все узнать… Но она быстро сунула руку в карман брюк, достала маленький запечатанный конверт и протянула мне, как бы предупреждая, что не нужно приближаться к ней.

– Возьми! – сказала она, явно спеша покончить с этим делом. – Писать посторонним строго запрещено нашими правилами. Но Тююне – или Кара, как мы звали ее здесь, – всегда нарушала правила. Она заставила меня поклясться, что, если ты когда-нибудь в своих поисках доберешься до Суомуссалми, я встречу тебя как родную и отдам тебе это письмо.

Ник обнял меня, стараясь утешить, возможно почувствовав, насколько я взволнована.

– Ты нас называешь посторонними, – сказал он, – но мы твои родственники, даже если ты не хочешь нас таковыми видеть. Должны быть и другие вроде нас… Мальчики, родившиеся, как я. И они должны пытаться найти вас.

Отрера покачала головой:

– Это чрезвычайно редко случается, чтобы мы соединялись с мужчинами. Никто не хочет рисковать зачать мальчика и потом терзаться выбором между ребенком и союзом сестер. Но иногда природа берет верх. – Она улыбнулась нам обоим, как бы говоря, что вполне понимает силу романтической любви, даже если и прожила всю жизнь в ее отрицании. – Ох, вы мне напомнили… – Она протянула ко мне руку. – Браслет с головой шакала. Тююне передала его тебе, и поэтому он твой. Но она вовсе не предполагала, что ты станешь его носить как какое-то украшение. Он представляет собой некое соглашение, Диана, и вместе с ним передаются определенные правила и ответственность. Твой браслет – настоящий, бронзовый; таких осталось всего несколько штук. Кто-то из нас носит железные браслеты, кто-то серебряные, у кого-то есть бронзовые копии, но мы все больше и больше отходим от металлов. Они слишком приметны, их ловят сканеры… Так что большинство наших молодых учениц предпочитают теперь татуировки. Царица по-прежнему носит бронзового шакала, но снимает его, когда отправляется на задание. – Отрера посмотрела на Ника. – По крайней мере, теперь она так делает. Когда она встретилась с твоим отцом, то была еще стажером и носила браслет постоянно. Полагаю, он и заставил ее отказаться от твоего отца.

Ник напряженно обнял меня:

– Поправка: она отказалась от меня. Это что, часть испытания для цариц – выбор между союзом сестер и материнством? Мирина явно с честью его выдержала.

Отрера, явно теряя терпение, хмуро повернулась ко мне:

– Ладно… – Взяв меня за руку, она приподняла мой рукав и одним ловким движением сняла браслет с моего запястья. И тут же протянула его мне, мрачно кивнув. – Если ты решишь снова его надеть, твоим связным будет Катерина Кент.

Я совершенно не понимала, что мне теперь делать с этим браслетом.

– Ты думаешь, моя бабушка хотела именно этого? – спросила я. – Чтобы я стала одной из вас?

Отрера посмотрела на меня задумчиво, слегка искоса, а потом направилась обратно к двери.

– Я не знаю. Как я уже говорила, Тююне постоянно нарушала правила. И когда она вернулась к нам после многих и многих лет, она была вся изранена. Но все равно оставалась лучшей наставницей для наших девушек, какие только у нас были. И она была непредсказуемой… – Отрера улыбнулась мне, оглянувшись через плечо. – Уверена, мне незачем говорить это тебе, Диана. Она была блестящим учителем, и мне хочется, чтобы ты знала: в ее последние годы здесь, с нами, она была постоянно занята, и ее весьма ценили.

– Как она умерла? – спросила я.

Отрера остановилась, чтобы мягко, почти нежно посмотреть на меня.

– Так, как ей всегда и хотелось: во время верховой езды.

– Она когда-нибудь говорила обо мне?

Отрера снова тронулась с места:

– Постоянно. Но прочти письмо. А когда прочитаешь, пожалуйста, уничтожь его.

– Погоди! – вмешался Ник. – А как насчет меня? Для меня разве нет письма?

Отрера опять остановилась, но на этот раз для того, чтобы открыть тяжелую дверь.

– Человеческие сердца – весьма запутанные и непредсказуемые механизмы.

– Она здесь, ведь так? – Ник посмотрел на потолок, подразумевая дом над нами. – И почему она не желает со мной встретиться? Или знатная царица Мирина стыдится своего прошлого?

Прислонившись к открытой двери, Отрера повернулась к Нику, и на ее лице отразилась борьба сочувствия и строгости.

– То, что она сделала с твоим отцом, ничуть не хуже того, что мужчины делали с женщинами с начала времен. Радуйся тому, что она позволила тебе жить. – С этими словами Отрера выключила свет и подождала, пока мы начнем подниматься следом за ней по лестнице. – Очистите свои умы, успокойте мысли. Мы должны подготовиться к битве.

Все остальные по-прежнему находились в столовой. Как только мы туда вошли, Питана поспешила к нам; в высоких сапогах и со шрамом она выглядела как какой-нибудь предводитель пиратов.

– Есть новости? – спросила Отрера.

Питана ответила с коротким кивком:

– То аварии, то задержки рейсов. Никто из команды не сможет добраться к нам до утра. Если Резник явится этой ночью, мы не сможем его атаковать, пока не выясним, чем он располагает.

– И именно в эту ночь! – Отрера глубоко вздохнула. – Ну и каков план?

Питана повернулась к славянке в черном, которая недавно насмехалась над Ником:

– Пен?

Пентесилея шагнула вперед, в ее глазах светился вызов.

– Все зависит от вас двоих, – сказала она, переводя взгляд с меня на Ника и обратно с осторожным ожиданием. – И от того, насколько вам хочется сражаться вместе с нами.

Глава 40

Иль боги уж не боги и не судят?

Еврипид. Андромаха

От дома мы отъехали в леденящем молчании. Все это было таким новым, таким странным; лишь в двух вещах я могла быть уверенной: в том, что бабуля надеялась, что я обязательно ее найду, и в том, что я ее нашла. Я дождаться не могла момента, когда наконец распечатаю письмо, оставленное ею для меня… И в то же время какая-то часть моего «я» пугалась эмоций, которые оно могло пробудить.

– Не грусти, – сказал Ник, обнимая меня одной рукой, а другой держась за руль. – Порадуйся за нее. Она сумела вернуться домой, и все благодаря твоей копилке-поросенку.

Я вытерла влажные глаза:

– Мне просто хотелось бы это знать… Вместо того, чтобы так горевать из-за нее все это время. Когда она говорила о людях в зеленой одежде, она думала вовсе не о врачах, а о жутких русских партизанах. Какими ужасными должны были быть ее воспоминания…

– Но ей здорово повезло, что у нее была ты, – возразил Ник. – Ты дала ей укрытие, и она могла там спрятаться на время.

Снова повалил снег, и снежинки плясали перед нами в бледных лучах фар. Все выглядело зловещим и нереальным. Мы нашли амазонок, и я узнала правду о бабуле, но какой ценой?

– А ты как? – Я посмотрела на профиль Ника, слабо освещенный огоньками приборной доски. – Ты в порядке?

– Буду, – ответил он не слишком уверенно. – Как только все это закончится.

И тут мы оба заметили нечто темное и неподвижное, перегородившее дорогу впереди. Фургон. Замедлив ход, Ник включил дальний свет, чтобы видеть лучше, но снег валил так густо, что отражал лучи фар.

– Ну вот, приехали, – мрачно сказал Ник, резко останавливая машину на обледеневшей дороге. – Ты готова?

В одну секунду меня переполнил отчаянный, тошнотворный страх. А потом нас внезапно залило светом – слепящие прожектора вспыхнули на двух других автомобилях прямо позади нас, лишив возможности повернуть обратно.

– Так, а теперь прошу… – Ник повернулся, чтобы посмотреть на меня, и его черты исказились от безжалостного резкого света. – Не провоцируй их, не зли. Просто подыгрывай.

Как только мы вышли из машины, не меньше дюжины мужчин в черной униформе выскочили из других автомобилей и мгновенно окружили нас. У половины из них были пистолеты, направленные на нас. У других, скорее всего, тоже имелось оружие, судя по их холодным и жестким лицам.

– Как мило, – сказал Резник, лениво выходя из тени.

Одетый в такую же форму, как и его люди, отставной глава коммунистов выглядел в этой дикой глуши как дома, со снежинками, падавшими на его седые стриженые волосы.

– Вы просто чудесная парочка. А у меня есть для вас кое-что.

Остановившись прямо перед нами, он изобразил ту самую натянутую усмешку, которая так нервировала меня при первой нашей встрече в Стамбуле, – усмешку расчетливого убийцы.

– Принц Акраб и его принцесса-амазонка. Complimenti. Вы меня одурачили, вы оба. Я и не представлял, что амазонки могут быть такими… – Он окинул меня взглядом с головы до ног с веселым презрением. – Такими тощими. Ох, ладно. – Резник оглянулся через плечо. – Видишь? Я же тебе говорил, что мы поймаем их вместе.

И только тогда я заметила, кто стоит за его спиной.

Джеймс Моузлейн.

Он съежился от холода и щурился, потому что снег летел ему в лицо, и вообще мой старый друг выглядел таким несчастным, что поначалу я приняла его за пленника Резника. А потом заметила, что и Джеймс тоже держит в руке пистолет.

– Какого черта?! – воскликнула я, настолько ошеломленная, что почти забыла о страхе. – Это просто чушь! Вы прекрасно знаете, что я не амазонка!

Джеймс устало скривился и сказал, обращаясь прежде всего к Нику:

– Ну хватит! Ведите себя как взрослые люди. Отдайте нам ее.

Я посмотрела на Ника, чувствуя, что ему отчаянно хочется врезать Джеймсу по физиономии.

– Вот! – Я вытащила из сумки «Историю амазонок». – Мы и сами собирались ее вернуть…

Резник схватил манускрипт, но лишь для того, чтобы со злобой отшвырнуть его в сторону.

– Не этот бессмысленный кусок дерьма! Тетрадь!

– У меня ее нет, – забормотала я. – Мы ее оставили профессору Сеппянен…

– Какого черта, что еще за профессор Сеппянен?

Я посмотрела на Ника. Эту историю мы разрабатывали вместе с Питаной, и она настаивала на том, что все прозвучит более естественно, если говорить буду я.

– Он специалист по древним языкам, – пояснила я, и у меня застучали зубы – от холода, от страха и от необходимости выглядеть убедительно. – Мы просто ужинали с ним…

– Где?

Я махнула рукой в сторону черной пустоты за нашими спинами:

– Там, дальше по дороге…

Резник, прищурившись, всмотрелся в меня. Потом повернулся к Джеймсу:

– Что думаешь?