Царица амазонок Фортье Энн

Оснабрюк, Германия

Дорога от аэропорта Мюнстер заняла около тридцати минут, и этого времени как раз хватило на то, чтобы мне кое-что пришло в голову.

– Я тебя проклинаю, – сообщила я шакалу, когда мы мчались через плоскую темно-зеленую равнину, насквозь пропитанную влагой. – Это тебе захотелось, чтобы я пряталась здесь. И что теперь?

Стоял бесцветный дождливый день, из тех, что так часто случаются в Северной Европе в ноябре. И хотя я никогда прежде не бывала в этой части Германии, я инстинктивно почувствовала себя дома при виде промозглого уныния, которое идеально подходило к моему нынешнему настроению. Подгоняемая паническим страхом, я сбежала, одолеваемая навязчивым чувством, что, может быть, куда умнее было бы лететь прямо в Оксфорд и просто-напросто обратиться в полицию. И в то же время… Что бы я от этого выиграла? Временное ощущение безопасности? Хотя меня все еще грызли сомнения из-за моего решения, я твердила себе, что поступила правильно, последовав указаниям мистера Телемакоса. И Резник, и аль-Акраб были полны решимости отыскать амазонок, и, похоже, я должна была добраться до них первой, чтобы спастись.

Во время полета я изучала остальные сверхсекретные документы Ника. То, что я обнаружила, слегка развеяло мою растерянность, но ни в малейшей мере не успокоило мою тревогу. С некоторым опасением копаясь в конверте, я нашла еще один отчет детектива, причем толще прежнего, но на этот раз он касался не меня и моей семьи, а меня и Катерины Кент.

К отчету прилагалось несколько нечетких снимков нас обеих в кабинете Катерины в Оксфорде, и выглядели мы в высшей степени подозрительно, хотя говорили, скорее всего, о каком-нибудь греческом историке, умершем пару тысяч лет назад. Но были здесь и другие фотографии Катерины, далеко не столь безобидные. На одной Катерина стояла перед боксерской грушей, вспотевшая, с исказившимся лицом. На другой Катерина сидела в такси, в шляпе и огромных темных очках, и под всеми снимками было написано: «Тайная операция». Но что меня едва не заставило подавиться сухим печеньем, принесенным стюардессой, так это серия снимков, на которых Катерина передавала кому-то маленький пакет на запруженной людьми железнодорожной станции.

И этим «кем-то» была, без сомнения, преследовавшая меня блондинка.

Не знаю, как долго я сидела вот так, снова и снова просматривая фотографии, пытаясь как-то примириться с правдой. Да, это, безусловно, объясняло интерес Катерины к моим передвижениям: она была как-то связана с людьми, устроившими нападение на меня в лабиринте и ограбление в порту Нафплиона. Значило ли это, что она была амазонкой? Я никогда не замечала на ее запястье браслета с головой шакала, и на снимках его тоже не было.

В отвратительной вспышке прозрения я по-другому взглянула на наши взаимоотношения с того самого дня, когда мы впервые встретились пять лет назад. Ведь в тот день, к моему немалому изумлению, этот известный ученый из Оксфорда подошла ко мне на студенческом симпозиуме в Лондоне и выразила интерес к моим дальнейшим планам. Как же мне это польстило!

– Если вы решите делать академическую карьеру, – сказала тогда Катерина с обычной для нее прямотой, – я была бы рада стать вашим наставником. Вот.

Она любезно написала какой-то телефонный номер прямо на листе с моими заметками, и я позвонила ей уже через неделю.

Это было как волшебство – такой желанный дар… Даже если жест Катерины был продиктован некими внешними силами, я отказывалась видеть его исключительно в дурном свете. Она помогла мне, и нам было так хорошо вместе; я льстила себя надеждой, что наша дружба доставляла удовольствие Катерине тоже. Но потом кое-что произошло. Я улетела с мистером Людвигом против воли Катерины, отправила ей сообщение из Алжира, а теперь ее номер – тот самый номер, который она дала мне тогда в Лондоне, – был отключен.

Лишь добравшись до последнего документа в конверте Ника, я начала осознавать всю безнравственность происходящего. Скрепленные степлером листы представляли собой подборку газетных статей, отпечатанные на машинке тексты и отвратительные полицейские снимки, на которых я увидела трупы и конфискованное оружие, оборудование для видеосъемок, а заодно и разбившийся вдребезги автомобиль на дне какого-то ущелья. И в первой же статье я наткнулась на знакомое имя: Александр Резник, известный в определенных кругах как Костяная Пила. Я безусловно смотрела на картинки бесславной смерти горячо любимого сына Резника, лишь благодаря политическим связям своего отца он сумел увернуться от нескольких обвинений в убийстве.

Я внимательно всматривалась в эти снимки, ужасаясь диким преступлениям, в которых подозревали Алекса Резника, причем одни из них явно предполагали тошнотворный акт каннибализма. В одном из сопроводительных протоколов приводились слова, сказанные Резником-младшим: «Какое же это преступление, если они сами приходят к вам и соглашаются на то, чтобы их съели?»

Вынырнув наконец из бездонной ямы жизни самого настоящего монстра, мои глаза остановились на газетной вырезке с сенсационной статьей, в которой Григорий Резник предлагал целый миллион долларов вознаграждения за «сучек-амазонок», убивших его сына. В статье цитировалось высказывание Резника: «У меня есть кое-что на них, и да поможет мне Бог. Они должны знать, что я не успокоюсь, пока не посажу их на кол».

Эти чудовищные отчеты в сочетании с открытием, что и Резник тоже охотится на амазонок, намереваясь их перебить, заставили меня так похолодеть от страха, что я была вынуждена попросить стюардессу принести мне одеяло. Похоже, ни Резник, ни аль-Акраб на самом деле вовсе не интересовались золотом амазонок; погоня, в которую оказались впутаны я и «История амазонок», была куда более смертельной, чем охота за сокровищами.

Я все еще дрожала от холода и тогда, когда устроилась в современном, но весьма удобном и спокойном номере гостиницы «Идингсхоф» в Брамше – городе, ближайшем к музею Калькризе. Выглянув в щель между задернутыми занавесками, я насчитала одиннадцать машин на парковке под моим окном, и пока я там стояла, подъехал еще один автомобиль. Но он не стал парковаться, просто немного постоял, а потом медленно выехал с площадки задним ходом. В сумерках я едва могла видеть мужчину, сидевшего за рулем, но, судя по тому, как он смотрел вверх, поднеся руку к уху, можно было предположить, что он говорит по телефону.

Отпрянув от окна, я почувствовала, как участился мой пульс. Мог ли это быть один из детективов аль-Акраба? Или кто-то из охранников Резника? Но вряд ли даже такие люди могли найти меня столь быстро. Более того, если говорить о Резнике, разве я не могла быть вполне уверенной в том, что Джеймс постарался как-то уладить все дела с ним до своего возвращения в Оксфорд? Даже если он все еще огорчен из-за меня, он все равно не мог позволить Резнику поверить в то, что я состою в заговоре с Ником. Или мог?..

Когда та машина уехала, я несколько раз прошлась по комнате взад-вперед, стараясь успокоиться. Конечно же, водитель той машины вовсе не искал меня. Просто мое воображение начало превращать каждую тень в дьявола. И на самом деле, подумала я, снова содрогнувшись, это уже начинало походить на паранойю. Теперь мне только и оставалось, что позволить шакалу убедить меня в том, что я амазонка, и тогда я могла бы действительно найти бабулю… превратившись в нее.

Я посмотрела на часы. Первоначально я планировала сразу же отправиться в музей Калькризе, но оказалось, что уже пять часов. Завтра, решила я, первым делом поеду туда, и у меня будет целый день на то, чтобы найти и расспросить ту женщину, с которой меня просил встретиться мистер Телемакос.

Убедившись в том, что дверь надежно запирается, я заказала ранний ужин в номер и наконец-то уселась за «Историю амазонок». Я твердила себе, что это великий момент в моей жизни; три недели назад я и вообразить не могла бы большего счастья, чем держать в руках этот древний манускрипт. Однако при нынешних обстоятельствах я бы, пожалуй, с легкостью обменяла его на один из пистолетов Ника.

Побледневшие буквы на хрупкой титульной странице возвещали, что «История» посвящена некоему близкому другу, оказавшемуся в изгнании, римскому поэту Овидию. Это заставляло предположить, что труд написан где-то на румынском побережье Черного моря. Удаленность места происхождения текста вполне могла объяснить то, почему этот труд никогда не входил в общеизвестное собрание латинской литературы, а передавался из рук в руки частным образом, пока наконец не был расшифрован и переписан в его нынешнем виде – предположительно в начале восемнадцатого века, решила я.

Повествование – пестрая смесь слухов и псевдонаучных рассуждений – выстраивало некую систему теорий о расцвете и гибели народа амазонок. По большей части все это было мне знакомо, однако несколько моментов оказались новыми для меня, и я была весьма рада сбежать от одержимого страхами настоящего, пусть и на время, и погрузиться в жизнь, протекавшую на юго-восточном побережье Черного моря.

– «Народы в этих краях рассказывают следующую историю, – бормотала я себе под нос, вслух переводя особенно интересные отрывки, – и утверждают, что это чистая правда. Они говорят, что после того, как амазонки потерпели сокрушительное поражение от рук могучего Геркулеса, униженные женщины, по обыкновению, перессорились между собой». – Я сделала большие глаза и откусила еще кусок от заказанного в номер шницеля «Вернер», прежде чем вернуться к тексту. – «В любом случае… По моему старомодному римскому пониманию, именно тогда юный народ амазонок разделился. Говорят, что наиболее свирепые из них отправились к Черному морю и основали прославленный город Фемискиру, в то время как остальные, уставшие от разрушений и трагических потерь во время Троянской войны, забрели в огромные леса на севере и растворились во мраке неизвестности».

Я откинулась на спинку кресла, чтобы переварить этот неожиданный поворот известной легенды. Мысль о том, что амазонки разделились на две группы, была для меня абсолютно новой, и я пыталась понять, почему никто из древних авторов никогда об этом не упоминал. Должно быть, решила я в итоге, либо это была полнейшая ерунда, либо никто, кроме П. Эксулатуса, не интересовался устными преданиями черноморского региона.

Лишь поздно вечером, уже после того, как я, почистив зубы, забралась в постель, «История» наконец-то доползла до темы, которую я жаждала увидеть в манускрипте с самой первой страницы, – сокровища амазонок.

– «Что касается прославленного сокровища амазонок, – прочла я, к этому времени уже привыкнув к помпезному стилю текста, – некоторые знающие люди поддерживают мнение, что его никогда не привозили в Фемискиру и что только дураки продолжают искать его в этих краях. Они утверждают, что тогдашняя царица амазонок, которой царь Приам доверил самые ценные предметы Трои, была как раз среди тех, кто удалился в темные леса на севере. По этой причине и возникло общее мнение, что это сокровище давным-давно утеряно, поскольку те амазонки, стерев себя с карты мира, заодно и сами исчезли с лица земли. И ни один из наших храбрых римских легионов, что стояли в земле сарматов или Великой Германии, никогда не докладывал о том, что видел там какие-либо сокровища, кроме примитивных… – я немного помедлила, подбирая подходящее для перевода слово, – безделушек, которыми так дорожили варвары и которые ни один из командиров не стал даже доставлять в Римскую империю, чтобы не позориться».

Далее в тексте излагались довольно-таки бесцеремонные замечания о северных варварах, но бледные буквы было так трудно читать в свете прикроватной лампы, что в конце концов я решила отложить дальнейшее до утра.

Я лежала в постели, и мои мысли вертелись вокруг Ника. Я пыталась вообразить себе его ярость, когда он обнаружил, что я сбежала вместе с «Историей» и его секретным конвертом… но не могла. Слишком возбужденная, чтобы заснуть, я села и снова принялась просматривать те документы, которые так потрясли меня утром, и в очередной раз прочитала сопроводительное письмо, приказывающее убивать амазонок. Могло ли быть так, что я слишком поспешила, решив, что это послание от аль-Акраба к Нику? Теперь, когда я знала об обещанном Резником вознаграждении в миллион долларов, мне казалось, что автором письма был скорее он, чем аль-Акраб.

Не в силах прийти к какому-либо выводу, я отложила письмо и снова легла. Пришло время, решила я, внимательно рассмотреть то, что, как мне казалось, я знала. Некий П. Эксулатус говорил об амазонках, двинувшихся на север… А почему бы и нет? Разве в некоторых европейских легендах не упоминались время от времени некие девственницы, посвятившие себя искусству войны? Однако до настоящего момента я лишь с презрением фыркала, натыкаясь на легенды о средневековых амазонках, живших вдоль Дуная, и об их женщине-военачальнике Шарке, которая будто бы обезглавила сотню мужчин в одной-единственной битве и изнасиловала несколько десятков пленников… прежде чем убить и их тоже.

Возможно, амазонки действительно продолжали жить там, в диких лесах Центральной и Северной Европы, только стали называть себя по-другому. Может быть, валькирии, воинственные девы со щитами из древних скандинавских мифов, и есть гордые наследницы доисторических амазонок? Эта соблазнительная идея на время заняла мой ум, и я, по крайней мере, перестала думать о Нике.

Музей Калькризе прятался среди полей и лесов, и его со всех сторон окружали высокие ели. Когда я въехала на пустую гравийную площадку парковки перед зданием, меня охватило жутковатое ощущение, что деревья наблюдают за мной, пытаясь понять, кто я такая и зачем забралась так далеко, тревожа их покой.

Всю ночь шел дождь, и хотя теперь солнце изо всех сил старалось прорваться сквозь тучи, утренний туман все еще лежал тяжелыми волнами на окружающем ландшафте, заполняя каждую низину среди дремлющих полей и цепляясь за каждую рощицу хвойных деревьев.

Почти боясь, что и музей, и его исторический парк окажутся закрытыми на зиму, я оставила машину на парковке и пешком направилась по грязной скользкой тропинке к приветливому входу. И лишь когда я вплотную подошла к зданию, то увидела велосипед, прислоненный к стене, и заметила свет внутри. Ободренная этими свидетельствами присутствия человеческой жизни, я открыла дверь – и была вознаграждена волной запаха теплого кофе.

При виде первого – и, возможно, единственного – посетителя в этот день молодой археолог по имени Феликс оказался настолько добр, что налил и мне чашку кофе и рассказал всякую всячину о музее. Мне хотелось немедленно спросить его о докторе Егер, но я чувствовала, что было бы слишком неразумно сразу раскрывать причину моего визита и что сначала нужно собрать побольше информации.

Когда я вышла наружу, чтобы быстрым шагом обойти отсыревшую археологическую экспозицию, я снова отчетливо ощутила, что ели потрескивают над моей головой и шепчутся у меня за спиной. Безусловно, местность здесь основательно изменилась за последние две тысячи лет, но все равно мне трудно было избавиться от чувства, что я шагаю – как и римские легионы задолго до меня – по коварным землям.

Мне часто приходилось путешествовать по полям сражений, читая книги по римской истории, но я и подумать не могла, что когда-нибудь окажусь в подобном месте или что след бабулиного шакала приведет меня во внутренние районы страны, населенной призраками.

Если верить истории, в девятом году нашей эры три римских легиона при поддержке вспомогательных сил, всего в количестве двадцати тысяч солдат, пали в Тевтобургском лесу на севере Германии, и Римской империи так никогда и не удалось продвинуться дальше этой границы. Латинские историки называют это событие «разгромом Квинтилия Вара», косвенным образом обвиняя римского командира в чудовищном уничтожении всей его армии.

Что мне всегда не слишком нравилось, так это то, что на самом деле никакой битвы не было, а была блестяще организованная засада, устроенная местными племенами, и римские легионеры оказались просто загнанными в такую местность, где их великолепное оружие стало бесполезным и собственно сражение, в прямом смысле этого слова, было невозможно. Двигаясь по узкой лесной дороге, римская армия растянулась до такой степени, что ее численность уже не имела значения, а солдаты, безусловно испуганные бесконечностью германских лесов, должны были ощущать себя беззащитными карликами еще до того, как их атаковали.

К тому же римские легионеры оказались не только зажаты между опасными трясинами и густыми лесными зарослями, на них еще и обрушилась гроза, их ослепил туман. Промокшие и потерявшие ориентацию, они стали легкой мишенью для местных племен, выскочивших из леса, чтобы загнать римлян в гигантскую топь.

Обойдя парк, я наконец вошла в сам музей – длинное здание ржавого цвета с высокой башней на одном его конце. Я могла бы провести там весь день, но я так спешила найти браслет амазонки и узнать, что о нем думают местные археологи, что промчалась через экспозицию за каких-нибудь двадцать минут. А потом потратила еще двадцать минут на то, чтобы вернуться и подтвердить свое грустное заключение.

Браслета в музее не было.

Снова выйдя на археологическую выставку, я заметила, что погода меняется в худшую сторону. Небо стало темным, как свинец, а деревья бешено раскачивались на крепчавшем ветру. От волнения мне даже почудилось, что они чувствуют присутствие кого-то куда более опасного, чем я, и что они – на свой странный и бессловесный манер – пытаются меня предостеречь.

Сбежав от первых капель дождя в холл, я с радостью увидела, что Феликс все еще там и по-прежнему не слишком занят.

– Может, это прозвучит немного странно, – сказала я, приподнимая рукав, – но кто-то говорил мне, что в вашем музее есть браслет, похожий вот на этот.

– В самом деле? – Феликс рассмотрел моего шакала, явно не узнавая его. – Уверен, я никогда ничего подобно не видел. Интересно…

– Я так поняла, что здесь работает одна женщина… – я посмотрела на Феликса с надеждой, – доктор Егер.

Феликс просиял:

– Кайми? Да, она раньше здесь работала. И теперь иногда заходит. – Бормоча себе под нос, он провел пальцем по ламинированному листу с телефонными номерами, лежавшему возле стойки регистрации. – Егер… Егер…

Потом последовал короткий разговор на немецком, после чего Феликс повесил телефонную трубку и широко улыбнулся мне:

– Она приглашает вас на кофе днем, в три часа, и просто горит желанием рассказать об этом браслете все, что знает.

Покинув музей, я провела несколько унылых часов в центре Брамше, покупая себе кое-что из одежды и прочие необходимые вещи. Наконец я вернулась в гостиницу, но решила войти в нее через боковую дверь, просто на тот случай, если кто-нибудь следит за приходящими и уходящими гостями.

За время моего отсутствия номер прибрали, и я быстро проверила то немногое, что оставляла здесь. Конечно, бабушкину тетрадь и «Историю амазонок» я теперь постоянно носила с собой, но украденный у Ника конверт оставила в ящике прикроватной тумбочки – и, да, он по-прежнему лежал там. Вот только… я была уверена, что положила на него туристический буклет, просто чтобы слегка прикрыть конверт. Буклет был по-прежнему там, только теперь он лежал под конвертом.

Дрожа от возбуждения, я быстро просмотрела документы, но ничего из них не пропало. Возможно ли, думала я, чтобы горничная поменяла местами эти предметы? Или я просто не помню, как именно оставила конверт?

Зайдя в ванную комнату, я убедилась, что и там все на месте, если не считать того, что горничная перевернула тюбик с зубной пастой, стоявший в стакане, вверх ногами; других следов постороннего вторжения я не заметила.

Злясь на себя за собственные фантазии, я решила больше ничего не предпринимать. До моей встречи с доктором Егер оставался всего час; если у меня снова возникнут сомнения насчет моего номера, то я всегда могу просто выехать из него.

Отъезжая от отеля на арендованной машине, я постоянно посматривала в зеркало заднего вида, проверяя, не следит ли кто за мной. Но в темноте и скуке этого дождливого ноябрьского дня все машины как будто растворялись, и «мерседес», встревоживший меня на минуту, тут же куда-то пропал.

Доктор Егер жила почти рядом с той археологической экспозицией, по которой я бродила утром. Похоже, она всю жизнь провела в одном и том же маленьком доме в лесу, и войти в этот дом представлялось мне необычной и большой честью.

– Ищите длинную боковую дорогу, ведущую к какой-то заброшенной ферме, – объяснил мне Феликс. – Езжайте по ней до самого конца и там остановитесь. Оттуда начинается тропа. Я ее никогда не видел, но доктор мне именно так сказала.

Я остановила машину там, где было велено, и дальше пошла пешком в лес, начинавшийся за ней. Когда я шагала по крутой грязной дорожке, ежась под моросящим дождем и перепрыгивая через небольшие ручейки воды, извивавшиеся среди неровностей почвы, мне пришло голову, что эта поросшая лесом линия холмов почти наверняка и была тем местом, где германские племена остановили нашествие римских легионеров, заманив их в ловушку возле огромного болота внизу.

Некоторые исторические источники утверждали, что через несколько лет после столь сокрушительного поражения Рим отправил в эти края другую армию, чтобы отыскать священные стяги с орлами, принадлежавшие погибшим легионам, и, если удастся, восстановить истинные события, произошедшие здесь. Если верить римскому историку Тациту, даже самые закаленные солдаты, участвовавшие в этом походе, пришли в ужас от того, что нашли, потому что лес, окружавший поле давней битвы, словно превратился в некий памятник смерти и уничтожения. Горы человеческих костей лежали на земле, а отделенные от скелетов черепа были прибиты к деревьям, возможно в процессе каких-то религиозных ритуалов или, может быть, как предупреждение тем, кто в будущем попытается вторгнуться в эти земли.

Шагая теперь через этот лес, я по-прежнему не могла избавиться от ощущения, что за мной кто-то наблюдает, а потому без труда понимала опасения римских солдат в давние времена и посочувствовала им. Внизу, рядом с музеем, ели выглядели мрачными и растрепанными, но здесь, наверху, лес был зрелым, величественным и пугал уже совсем по-другому. Колоссальные вековые сосны стояли очень близко друг к другу, окутанные туманом; несмотря на мерзкую погоду, они источали безмолвную торжественность, и это заставляло меня ощутить, что эти деревья в свое время видели слишком много жестокости и давным-давно научились хранить молчание. Даже в три часа дня здесь возникало некое потустороннее чувство, от которого становилось куда холоднее, чем от дождя.

Когда я наконец отыскала дом доктора Егер – скромный коттедж из плитняка, устроившийся на небольшой поляне и окруженный зарослями сорняков, – была уже четверть четвертого. Хотя предположительно я должна была идти от машины через лес минут пять, на деле дорога заняла более двадцати минут, и, прежде чем постучать в дверь из грубо отесанных досок, я решила, что должна уехать отсюда задолго до заката, чтобы не пришлось добираться до машины в полной темноте.

– Прошу, прошу! – Маленькая пожилая женщина приветствовала меня с широкой улыбкой. – Входите! Я как раз готовлю пряники! – Вытерев руки о коричневые вельветовые брюки, доктор закрыла за мной дверь и поспешила вернуться в кухню, как будто там уже что-то горело. – Не снимайте туфли! Пол очень холодный.

До этого момента я держала в голове заверения мистера Телемакоса на тот счет, что женщина, с которой я собиралась встретиться, «знает куда больше, чем может показаться». И как следствие, я почти представляла себе доктора Егер как оторванную от жизни амазонку и даже умудрилась вообразить что-то вроде шестифутового боевого топора, предназначенного для того, чтобы раз и навсегда меня остановить. А теперь мне хотелось посмеяться над собственными страхами. Несмотря на то что доктор Егер выглядела подтянутой и энергичной, она вряд ли могла произвести впечатление человека, который в свободное время стал бы охотиться на таких людей, как Алекс Резник.

Повесив промокшую куртку на вешалку, сооруженную из оленьего рога, я вошла в гостиную и огляделась по сторонам. Дом явно был очень старым, с неровными каменными стенами и беленным мелом потолком, который поддерживали деревянные балки. Все свободное пространство занимали разные части животных; стены были сплошь увешаны охотничьими трофеями – головы оленей, диких кабанов и даже медведей смотрели на меня настороженными стеклянными глазами, а все стулья и кресла были покрыты шкурами и выделанными кожами. Одно из кресел, стоявшее перед открытым очагом, укрывала темно-коричневая шкура медведя с лапами и когтями.

– Чьи это трофеи? – спросила я, когда доктор Егер вошла в гостиную с кофейным подносом.

Она весело рассмеялась и поставила поднос на каменный край очага.

– Охота – дело семейное. По крайней мере, всегда так было. В наших местах теперь нет медведей. – Она выпрямилась и посмотрела на стену. – Некоторые трофеи очень старые. Мне бы, наверное, следовало их выбросить. Но… – Она пожала плечами и разлила кофе по чашкам. – Они составляют мне компанию.

Радуясь открытому огню, я последовала примеру хозяйки и уселась в одно из кресел перед очагом, чтобы видеть пылающие поленья, и поставила ноги на теплый каменный выступ в нижней части очага.

– Попробуйте мои пряники, – предложила доктор Егер, протягивая мне тарелку с печеньем. – Это традиционное рождественское угощение, и я пеку их сейчас, чтобы они достигли кондиции к празднику. – Она улыбнулась с видом заговорщицы, и на ее щеках появились девичьи ямочки. – По правде говоря, я их пеку круглый год. Только никому об этом не говорите!

Мы немножко поболтали об этих перченых печеньях, а потом наконец доктор Егер хлопнула в ладоши и сказала:

– Итак, вы приехали в Калькризе из-за браслета. Расскажите, где вы о нем слышали?

Я поборола искушение выложить чистую правду, потому что тогда мне пришлось бы упомянуть мистера Телемакоса, который – по его собственному признанию – был персоной нон грата в музейном мире Германии… И в итоге просто сказала:

– Я точно не помню. Судя по всему, два похожих браслета были найдены в Турции. И так уж получилось, что у меня тоже такой есть. – Я показала доктору Егер шакала на своем запястье.

Она наклонилась поближе, явно заинтересованная:

– Выглядит как бронзовый… Как интересно! Тот браслет, что хранился здесь, у нас, был железным. – Видя мое удивление, она уклончиво покачала головой и откинулась на спинку кресла, набросив себе на ноги шаль. – Его носила женщина, утонувшая в большом болоте примерно две тысячи лет назад. Когда мы ее нашли во время раскопок, то предположили, что она участвовала в битве в Тевтобургском лесу, но нам никто не поверил. Женщины не принимали участия в войне, твердили мои коллеги, ученые мужи. Женщины были добычей, но не воинами. Однако мне было совершенно ясно, что череп той женщины рассекли острым лезвием. А еще ее уплотненный позвоночник и согнутый копчик говорили о том, что основную часть жизни она провела в седле, да еще под ней лежали семь наконечников стрел… – Доктор Егер жестом показала, где именно они лежали. – Это заставляет предположить, что она носила колчан со стрелами. Более того, у нее имелись усталостные переломы костей, зажившие еще при жизни, – переломы, которые возникают при очень суровых физических нагрузках. Конечно, все соглашались с тем, что наши выводы верны, пока мы не сообщили, что скелет принадлежит не мужчине, а женщине. Археологи всегда считают или, по крайней мере, привыкли считать, что скелеты, найденные вместе с оружием, принадлежат мужчинам. Им никогда даже в голову не пришло бы исследовать этот вопрос, и, вообще-то, иной раз на самом деле трудно увидеть разницу…

– Ну а как вы определили, что это действительно была женщина?

Доктор Егер наклонилась вперед, чтобы перевернуть поленья длинной кочергой:

– Ее тазовые кости. Они сохранились. И имели явственные признаки того, что называется «расхождение лонного сочленения». Она должна была страдать от ужасных болей. В общем, находка оказалась уникальной. Единственная проблема в том, что она исчезла. Мы отправили скелет в судебно-медицинскую лабораторию для дальнейшего анализа, но она туда не прибыла. В то время это был жуткий скандал. А у нас остался лишь ее браслет. Вот только через две недели после того, как мы поместили его в музейную экспозицию, он тоже исчез. – Встав, доктор Егер пошла к лежавшим в углу в большом медном котле дровам, чтобы подбросить их в очаг. – Так что, как видите, – продолжила она, укладывая поленья в огонь, – я знаю почти столько же, сколько и вы. И именно потому, – она чуть виновато улыбнулась мне, – я надеялась, что вы мне расскажете больше.

Некоторое время мы сидели в молчании, прислушиваясь к треску смоляных капель в огне. Потом я сказала:

– Мне известны люди, которые утверждают, что им приходилось видеть несколько подобных браслетов – именно бронзовых, – разбросанных, так сказать, по всему древнему миру. Я даже слыхала теорию, что такие браслеты носили… – я слегка откашлялась и постаралась говорить как можно более небрежным тоном, – древние амазонки.

Наверное, мне не стоило винить доктора Егер в том, что она громко рассмеялась.

– О, простите, – сказала она, – но это уж слишком прекрасно! Теперь я понимаю. Вы разговаривали с тем старым фантазером из Греции, Янни Телемакосом!

Слегка смущенная ее способностью сразу добраться до сути, я принялась бормотать какие-то объяснения, но доктор Егер отмахнулась от них.

– Не беспокойтесь, – сказала она, все еще посмеиваясь. – Я прекрасно знаю, что не только сумасшедшие грезят об амазонках, но и те, кто любит тайны и приключения. – Она всмотрелась в меня с понимающей улыбкой. – Вы тоже из их числа, Диана?

То ли разомлев от тепла очага, то ли растаяв от ее доброты, я вдруг ощутила неодолимую потребность рассказать доктору Егер все без исключения. Начиная с исчезновения моей бабушки восемнадцать лет назад и заканчивая моим приездом в Германию накануне днем. Даже если она не была амазонкой, мне все равно казалось, что стоило посвятить ее во все мои несчастья и открытия.

После того как я без передышки говорила почти час, я наконец откинулась на спинку кресла и покачала головой:

– Простите, что вывалила на вас все это…

– Нет-нет, – быстро ответила хозяйка с полным сочувствия взглядом. – Вам пришлось через многое пройти. Вы сделали важные открытия. А теперь вы гадаете, не была ли ваша бабушка в конце концов права. Была ли она действительно амазонкой. – Не обращая внимания на мои не слишком искренние возражения, доктор Егер продолжила, глядя в огонь: – Вы думаете про себя: «Если я пройду до конца по следу амазонок, увижу ли я ее снова?» Это вполне естественно, Диана, вы и должны думать так, потому что вы очень ее любили. Но вы и сами знаете, что это очень опасно – всю жизнь ожидать каких-то вестей из другого мира. Вы начинаете слышать и видеть несуществующее… Искать смысл там, где его нет. – Она рассеянно протянула руку, чтобы взять еще одно печенье, но обнаружила, что тарелка уже опустела. – Скажите, пожалуйста, эта ее тетрадь… В ней упоминаются какие-то имена? Места? Что-нибудь такое, что могло бы объяснить, почему все эти столь разные люди проявляют к ней такой сильный интерес?

– В том-то и дело, – ответила я. – Я даже не уверена, что тетрадь действительно их интересует или могла их интересовать. В ней нет никаких тайных посланий, нет карты места, где спрятаны сокровища, если хотите. Ясно, что Резник просто жаждет мести. А что нужно от амазонок аль-Акрабу, я совершенно не представляю, но вполне уверена, что он решил использовать меня в попытке их найти. Что же касается самих амазонок, – я посмотрела на хозяйку дома, подозревая, что она по-прежнему не верит в этих мифических женщин, якобы живущих где-то рядом с нами, – так они делают все, что могут, чтобы остановить меня.

Доктор Егер улыбнулась:

– Но вы все-таки здесь.

Чучела зверей внимательно следили за мной со своих полочек на стенах, как будто гадая, что я скажу дальше.

– Да, – кивнула я, отвечая скорее им, чем хозяйке. – Но это конец пути; дорога ведет прямиком в то огромное болото. «История амазонок» утверждает, что небольшая группа амазонок отправилась на север, и это вполне может быть правдой. Может быть, следующую тысячу лет они жили здесь, в Германии, и ковали новые браслеты из железа, и сражались с римлянами точно так же, как прежде с греками. Но разве мы когда-нибудь это узнаем?

Доктор Егер потянулась ко мне и крепко сжала мою руку:

– Возвращайтесь в Оксфорд и постарайтесь забыть обо всех этих ужасах. Я рада, что вы ко мне приехали. Вы сделали для меня больше, чем могла бы надеяться любая бабушка. И я уверена, что после этой поездки вы наконец-то оставите ее в покое, точно так же, как и сами теперь успокоитесь. Езжайте домой, дорогая, езжайте домой.

От нелепости ее совета я утратила дар речи. Как будто она вовсе не поняла ничего из рассказанного мной… Как будто она думала, что мой страх преследования был абсолютно необоснованным. Однако уже становилось поздно, и мне совсем не хотелось заново говорить о моем страхе перед Резником и аль-Акрабом кому-то, кого это явно ничуть не интересовало.

Перед уходом я спросила доктора Егер, могу ли я воспользоваться ее ванной комнатой, а когда мыла руки, не смогла удержаться и заглянула в аптечку. На полочках я заметила самые обычные кремы и таблетки… А рядом с ними – ряды пузырьков с фенолом, диэтиловым эфиром и морфином… И вдобавок к этому две большие кружки, в которых стояли хирургические инструменты.

Это выглядело настолько сюрреалистично, что я чуть не расхохоталась. Какого черта этой милой старой женщине нужно все это медицинское снаряжение? Лечить пострадавших животных? Или полученные на охоте раны? Или она тут занималась незаконной медицинской практикой? Однако импульс веселья быстро сменился неуверенностью. Диэтиловый эфир представлял собой старомодную анестезию, с его помощью прежде усыпляли пациентов. Но кого тут было усыплять? Болтливых гостей? Я вышла из ванной комнаты, чувствуя, как сердце колотится прямо в ушах.

Спеша вернуться в гостиную, я ошиблась дверью и очутилась в узеньком коридоре, из которого вышла в тускло освещенную комнатушку вроде кабинета. Единственная имевшаяся здесь лампа стояла на самом краю маленького письменного стола, заваленного стопками бумаг, и ее зеленый свет зловеще падал на забитые до отказа книжные полки, закрывавшие все стены.

Но самым странным в этой комнате был не призрачный свет и даже не тот факт, что здесь не было окон, – нет, это был вид книжных полок. Потому что на них вообще не было книг, только какие-то брошюры. Совершенно одинаковые белые брошюрки лежали друг на друге с максимальной плотностью… И такие же вываливались из открытых картонных коробок на полу.

Я не могла удержаться. Я просто должна была рассмотреть их повнимательнее.

Подойдя к одной из открытых коробок, я наклонилась, чтобы рассмотреть обложку брошюры, лежавшей сверху. Это оказался каталог какого-то аукциона с греческой вазой на обложке, явно только что из типографии. Ничего особенного в его виде не было, и тем не менее он пробудил во мне смутные воспоминания. Разве я не видела, и совсем недавно, точно такой же каталог на письменном столе Катерины Кент? Я его запомнила так хорошо только потому, что Катерина с совершенно необъяснимой скоростью спрятала его в ящик стола.

На мгновение я как будто вернулась в подвал мистера Телемакоса и услышала, как он говорит, воодушевленно и с вызовом: «Кое-кто поговаривает, что они никогда не пользуются телефонами или электронной почтой для связи друг с другом… что они используют разные средства массовой информации, по которым их невозможно выследить… ну, может быть, типографские брошюры или что-то в этом роде».

Не в силах удержаться, я взяла один каталог и начала его перелистывать, торопливо ища какие-то слова на языке амазонок. Но все, что я увидела, были узкие колонки с пронумерованными краткими описаниями, да кое-где черно-белые фотографии античных ваз, картин и прочих предметов, выставленных на продажу. Вот разве что…

Подойдя поближе к настольной лампе, я всмотрелась в изображение какого-то восточного ковра, пытаясь найти в рисунке письмена либо какие-то символы. То ли меня подвело воображение, то ли там действительно был какой-то крошечный текст, написанный бабулиным алфавитом и безупречно смешавшийся со сложным орнаментом ковра? Текст настолько миниатюрный, что для его прочтения понадобилось бы увеличительное стекло…

В волнении я чуть не забыла, что забралась в кабинет в чужом доме. Но тут я услышала, как где-то скрипнула доска пола, и, быстро положив каталог на место, развернулась, чтобы выйти из комнаты.

И обнаружила доктора Егер прямо у себя за спиной, и ее доброе лицо исказилось от гнева и подозрения.

– Ох, простите, пожалуйста! – воскликнула я. – Я страдаю топографическим критинизмом, совершенно не запоминаю направлений. – Я изобразила нечто похожее, как я надеялась, на обезоруживающую улыбку. – Я так полагаю, это все относится к немецкой археологии? Вы редактор, да?

– Да, – ответила наконец доктор Егер, слегка смягчаясь. – Я главный редактор. Неблагодарная работа. Но кто-то ведь должен ее делать. – Взяв за локоть, она мягко подтолкнула меня к двери и повела в гостиную. – Хотите еще чашечку кофе? Или, может быть, лучше чай?

– Вообще-то, уже поздно. Мне, пожалуй, пора…

– Но я настаиваю! – Она буквально толкнула меня обратно в кресло, в котором я сидела до этого. – Снаружи довольно холодно. Вам просто необходимо выпить чего-нибудь согревающего.

С улыбкой, почти такой же добродушной, как прежде, доктор Егер исчезла в кухне, и я услышала, как она возится с чайником.

Опустив взгляд, я увидела свою роскошную новую сумку на полу рядом с креслом. Она стояла на том самом месте, где я ее оставила, однако в нарастающей тревоге мне показалось, что она подозрительно изменила положение. Неужели моя хозяйка быстренько порылась в ее содержимом, подумала я, неужели постаралась придать ей прежний вид, но не совсем удачно?..

Открыв сумку дрожащими пальцами, я убедилась, что все по-прежнему на месте: бабулина тетрадь, «История амазонок» и все те деньги, что у меня оставались, скрепленные тугой резинкой.

Я просто не представляла, что теперь делать. Я хотела вскочить и уйти, но, как всегда, любопытство во мне разгорелось с такой силой, что заглушило все разумные мысли. Неужели я случайно наткнулась на те самые тайные брошюрки амазонок, о которых говорил мистер Телемакос?

Какой-то звук, донесшийся с кухни, вернул меня к реальности. Или, может быть, лучше было бы сказать, что как раз отсутствие каких-либо звуков на кухне насторожило меня, и я расслышала тихий голос, явно с осторожностью говоривший по телефону.

На этот раз я не задумалась ни на секунду; мое тело как будто само собой поднялось с кресла. Одолеваемая пугающими образами (гневное выражение лица доктора Егер, хирургические инструменты, сотни, если не тысячи аукционных каталогов…), я как можно тише прокралась к двери. Моя паника нарастала с каждым шагом. Хозяйка дома явно была полна решимости удержать меня здесь… Но почему? И зачем этот тайный телефонный разговор? Что бы ни крылось за странным поведением доктора Егер, это не предвещало мне ничего хорошего, в этом я была уверена.

Прихватив по дороге куртку, я выскочила наружу, даже не потрудившись прикрыть за собой входную дверь, и помчалась со всех ног назад по тропинке, к своей машине.

Но теперь в лесу было темно, и туман стал еще гуще, чем в момент моего приезда сюда, и когда я наконец услышала, как доктор Егер кричит мне вслед с порога дома, я поняла, что она, скорее всего, уже не может меня видеть.

– Диана! – звала она полным гнева голосом. – Вернитесь! Я вам приказываю!

Само собой, я продолжала бежать вперед. Хотя я едва видела что-то на пять метров перед собой, я знала, что мне только то и нужно, что шагать по дорожке и спускаться вниз с холма. И я продолжала бежать вниз, вниз, вниз, сквозь туманную мглу, шлепая по жидкой грязи и подмерзшим лужам, пытаясь при этом не налететь на низкие ветви деревьев.

Я была уверена, что помню дорогу, и для меня стало немалым потрясением, когда тропа разделилась надвое. В полном ошеломлении я пробежалась несколько раз туда-сюда, пытаясь определить, которая из этих двух тропок может оказаться неверной. Однако обе они как будто вели вверх, обратно в лес, хотя и в двух прямо противоположных направлениях. А я видела только серую пелену, прикрывающую угольно-черное ничто вдали, и ни одно из направлений не казалось мне подходящим.

И в этот момент, когда я в растерянности стояла там, я услышала звуки, от которых все мое тело затрепетало. Это был протяжный вой, за которым последовал лай… Может, это и не был голос волка, но все-таки очень на него походил. А дальше в наступившей тишине послышалось кое-что еще… Весьма знакомые звуки, которые, впрочем, при данных обстоятельствах совсем не успокаивали.

Потому что это был тяжелый ритмичный стук копыт лошадей, несущихся галопом.