Хроники железных драконов (сборник) Суэнвик Майкл
– Придурочная лиса! – заорал я, раздосадованный крушением надежды. – Ну зачем мне ключ от саквояжа, которого больше нет?
И она объяснила зачем.
Как и можно было ожидать, «Бриг-о-дум» оказался кабаком весьма дурного пошиба. Висевший на стене черно-белый телевизор был постоянно настроен на какие-то боксерские матчи, сукно на бильярдном столе протерлось до дыр. На двери туалета какой-то остряк-самоучка намалевал корявыми белыми буквами «Тир-на-бог»[34]. Я сел за стойку и сказал подошедшему наливальщику:
– Пиво.
– «Красную полоску» или «Драконий стаут»?
– А ты меня удиви.
Я одним глотком уполовинил принесенное пиво. Мой желудок сразу же заболел, голова закружилась, но все это были мелочи, не стоящие внимания. Ведь впервые за последние сутки с лишком в моем желудке появилось нечто существенное. Затем я повернулся на табуретке и обратился к бару как к цельному организму.
– Мне нужен проводник. Кто-нибудь, кто поведет меня к месту на свалке, явленному мне в видении. Узкий пятачок у ручья, в котором мешки мусора всплывают на поверхность и лопаются, распространяя кошмарную вонь…
– Такого тут сколько угодно, – фыркнул токолоше[35], какой-то особенно неприятный образчик этой породы: смуглый волосатый карлик с горящими глазами и длинными желтыми клыками.
Сидевший в одной с ним кабинке фоссегрим[36] угодливо подхихикнул, не было ни малейших сомнений, кто в этой парочке главный.
– …а из тростников чуть высовываются две бронзовые ноги от Родосского маяка.
Токолоше секунду подумал, а затем подвинулся, освобождая мне место рядом с собой. Фоссегрим, высокий и тощий, с волосами светлыми, как щетка трубочиста, тоже подвинулся и прямо навис нал столиком, готовясь послушать, что скажет товарищ. А тот, не тратя лишних слов, вполголоса прорычал:
– Что нужно сделать?
– Сумка от этого ключа, – сказал я тоже вполголоса. – Она где-то там зарылась. Мне нужно ее найти, и я заплачу.
– Хм, – сказал токолоше. – Ну что ж, мы с товарищем знаем это место, которое ты ищешь. И есть тут один такой они[37], который может что надо выкопать. Всего, значит, трое. Ты заплатишь каждому из нас по сотне?
– Да. Когда сумка будет найдена. Никак не раньше.
– А как насчет тысячи?
– А ты потом снова повысишь цену, а потом снова, пока не нащупаешь потолок? Вот мое окончательное предложение: десять процентов того, что в сумке.
– Каждому по десять. – И, заметив, что я немного замялся, токолоше добавил: – И твой счет в баре будет на нас.
Ну ведь все до капельки в точности как предсказала лиса. Я был одет, как одеваются богатые, но при этом весь грязный и взъерошенный. Это, вкупе с моим острым желанием вернуть себе утраченный саквояж, сказало моим новонайденным партнерам все, что им хотелось знать.
– Двадцать процентов, – отрезал я. – Всего. Делите их, как уж вам хочется. Но сперва вы купите мне поесть. Бифштекс с яичницей, если у них здесь бывает такая роскошь.
Солнце уже село, небо было багрово-желтым, как синяк, начинающий чернеть по краям. В быстро надвигающейся темноте наш грузовичок переваливался с бугра на бугор на каких-то тайных извилистых тропах. Грим сидел за рулем, карлик периодически прикладывался к плоской бутылке «Джейсовой жидкости»[38] (а мне не предложил ни разу). Никто не разговаривал. Они, который никак бы не поместился с нами в кабину, сидел в кузове, свесив ноги за задний борт. Звали его Ёси.
Забравшись на много миль в глубь свалки, мы в конце концов остановились над черным вязким ручьем, рядом с которым лежали две огромные, сплошь изъеденные коррозией ноги.
– Можешь найти мне что-нибудь на манер рогатки? – спросил я у токолоше.
Покопавшись в мусоре, токолоше достал платяную распялку.
– Попробуй это.
Я согнул из проволоки некое подобие искательской лозы, привязал к короткому концу ключ от саквояжа и взял длинные концы в руки. Ключ отклонился от вертикали на добрую половину дюйма. Затем, спотыкаясь и с хрустом давя ногами ржавые пивные банки, я походил туда-сюда, пока тесемка не повисла прямо вниз.
– Здесь.
Токолоше ковырнул землю ногой и вытащил пакет муки.
– Ну и сколько, ты думаешь, нужно копать?
– Довольно много, – протянул я. – Футов, пожалуй, десять.
Токолоше отмерил на земле квадрат, – впрочем, это было трудно назвать землей, потому что мусор сюда высыпали всего несколько часов назад. По его приказу Ёси принес четыре лопаты, и мы приступили к работе.
Когда яма достигла глубины шесть футов, в ней стало слишком тесно, и мы оставили копать одного Ёси. Это был здоровенный тип и весь сплошь из мускулов, на лбу его бугрились трогательно маленькие рожки, из нижней челюсти торчали вверх два коротких мощных клыка. Он работал совершенно потрясающе, куча выброшенного наверх мусора становилась все выше и выше. На девятом футе Ёси взмок от пота, как свинья. Перекинув через край ямы допотопную стиральную машину, он не стал снова браться за лопату, а проворчал:
– С какой такой стати я тут один работаю?
– А с такой, что ты дубина, – осклабился фоссегрим.
Токолоше дал дружку затрещину.
– Ты копай, копай, – повернулся он к они. – Я плачу тебе за это пятьдесят зеленых.
– Как-то слишком мало.
– О’кей, о’кей. – Токолоше вытащил из кармана пару бумажек и протянул их мне. – Слетай-ка быстренько в «Бриг-о-дум» и привези для Ёси кварту пива.
И тут я сделал глупость, каких еще не было в моей жизни.
Вплоть до этого момента я следовал сценарию, набросанному передо мною лисицей, и все шло в точности, как она и предсказывала. Теперь же, вместо того чтобы во всем подыгрывать токолоше, как она настоятельно советовала, я распушил перышки. До саквояжа осталось совсем немного, и в своей непроходимой глупости я все еще верил, что они отдадут его мне.
– Ты что же, – спросил я, – считаешь меня полным идиотом? Нет, так просто вам от меня не отделаться.
– Крутой ты парень, Икабод, – пожал плечами токолоше. – Крутой, как те яйца.
Они с фоссегримом сшибли меня с ног. Примотали толстым скотчем мои лодыжки одну к другой, а затем то же самое сделали с запястьями, и не спереди, а за спиной. А потом закинули меня в кузов.
– Ори сколько хочешь, – великодушно предложил токолоше. – Нам все равно, а больше никто тебя и не услышит.
Я, конечно же, был в полном ужасе. Но едва я успел осознать безнадежность своего положения, как Ёси радостно завопил:
– Нашел, нашел, я нашел!
Фоссегрим и токолоше торопливо вскарабкались на вершину неустойчивой груды мусора.
– Ты точно нашел? – крикнул первый.
А второй скомандовал:
– Давай сюда.
– Не делай этого, Ёси! – закричал я из кузова. – В этом саквояже деньги, во много раз больше, чем пятьдесят долларов, и ты можешь получить половину.
– Давай мне сумку, – мрачно сказал токолоше.
За спиной токолоше возбужденно приплясывал фоссегрим, из-под ног его сыпались банки, бутылки и прочая мелкая дрянь.
– Вот-вот! – выкрикнул он срывающимся фальцетом. – Давай ее сюда.
Но Ёси все медлил.
– Половину? – спросил он недоверчиво.
– Все! – заорал я не своим голосом. – Бери все, только оставь меня в живых!
Токолоше вскинул лопату и двинулся вперед и вниз, его дружок сделал то же самое.
Так началась эта жуткая и комичная битва – коротышки прыгали, оскальзывались и падали на неустойчивом склоне, размахивая при этом лопатами, а великан сносил их удары, безуспешно пытаясь добраться до своих мучителей. В общем-то, я ничего там не видел – разве что изредка взмахи лопат, хотя я сумел кое-как встать на колени; не видел потому, что слишком уж высокую гору мусора накидал трудолюбивый Ёси. Но я слышал ругань, проклятия и угрозы, слышал тупой стук лопат о тупую голову Ёси и отчаянный визг фоссегрима, когда огромная лапа все-таки сумела его схватить.
За этим визгом последовали стук, клацанье и еще странный звук, словно что-то куда-то съезжает, – это, надо думать, токолоше бросился в последнюю решающую атаку. Теперь я словно вижу, как он несется вниз по склону, держа лопату, как копье, и целясь ее лезвием в толстенное горло Ёси. Но вот удался ли удар, я не узнал и не узнаю, потому что вся эта суета привела мусор в движение.
Однажды стронувшись, лавина была неудержима. Вниз и вниз стремился мусор, вниз и вниз он тек, дребезжа и клацая, как земля, ставшая на время жидкой, но сохранившая при этом всю свою жуткую массу. Вниз и вниз в силу вечных законов природы, вниз и вниз с ошеломляющей мощью, погребя в конечном итоге этих троих настолько плотно, что не осталось ни малейшего шанса, чтобы выжил хоть кто-то из них.
А затем настала тишина.
– Ну что ж, – сказала лисица. – Это была прелестная мелодрама. Хотя тут же должна сказать, что все прошло бы для тебя гораздо легче, если бы ты не проявлял дурацкую инициативу, а просто выполнял мои указания. – Она спокойно сидела на крыше водительской кабины.
Никогда в своей жизни я не испытывал подобной радости от встречи с кем бы то ни было.
– Ты уже второй раз появляешься в тот самый момент, когда все, казалось бы, рушится, – сказал я, испытывая ни с чем не сравнимое облегчение. – И как это только у тебя выходит?
– О, еще крошечным щенком я проглотила звездную пылинку, и с того самого момента не было такого места, куда я не могла бы попасть, и не было такого места, откуда я не могла бы выбраться, если только мне этого хотелось.
– Прекрасно, прекрасно, я очень рад. А теперь освободи меня.
– Ой-е-е-е-ей. Как жаль, что ты это сказал.
– Что?!
– Много лет назад по причинам, которые никак тебя не касаются, я поклялась страшной клятвой никогда больше не подчиняться приказаниям какого бы то ни было мужчины. Вот потому-то я и таскаюсь за тобой – потому что ты приказал мне не заботиться о твоем благе. Вот мне и приходится тебя опекать. Но теперь ты приказал мне освободить тебя, и я никак не смогу этого сделать.
– Слушай меня внимательно, – сказал я лисице. – Не подчиняясь этому моему приказу, ты автоматически подчиняешься моему предыдущему приказу ни в чем мне не подчиняться. Так что твой обет не имеет смысла.
– Я знаю. Все это как-то очень запутанно. – Лисица легла и подобрала под себя передние лапы. – Вот еще вроде этого: есть в Севилье цирюльник, который бреет всех, кто не бреется сам, и никого кроме. Возникает вопрос…
– Пожалуйста, – взмолился я. – Прошу тебя. Милая лисичка, дражайшее существо, самое красивое из всех животных… Если ты будешь так добра, что развяжешь меня просто из ни с чем не сравнимой доброты своего сердца, по собственной свободной воле, я буду тебе в высшей степени благодарен.
– Вот это уже получше. А то я уж начала думать, что ты вообще не знаком с хорошими манерами.
Лисица погрызла и подергала скотч, связывавший мне руки, и довольно быстро их освободила. После этого с ногами я справился сам. Мы с ней сели в кабину грузовичка. Ни один из нас и словом не обмолвился о новой попытке откопать мой саквояж. Не знаю, как она, а я уже махнул на него рукой.
Но, выруливая из мусорных дебрей, я случайно повернулся, и там, где только что была лисица, сидела, аккуратно подобрав под себя ноги, прелестная девушка. Глаза у нее были зеленые, а волосы рыжие, коротко остриженные. И у меня было отчетливое впечатление, что она надо мною смеется.
– Все твои деньги, – сказала она, – под сиденьем в картонной коробке. Вместе с полным комплектом чистой одежды, в которой ты, между нами, девушками, крайне нуждаешься, и фамильным перстнем. А в саквояже том были только старые газеты да камни для веса.
– Что-то голова моя совсем уже не варит, – пожаловался я. – Если мои деньги с самого начала были у тебя, зачем было ломать всю эту комедию?
– Есть старая поговорка: научи человека рыбачить, и он будет есть только ту рыбу, которая сама лезет на крючок. Научи его хорошему мошенничеству, и от желающих заглотить наживку не будет отбоя. – Девушка ослепительно улыбнулась. – Мошеннику всегда пригодится напарник. А мы ведь теперь напарники, верно?
Так закончился Натов рассказ. Эсме давно уже бросила слушать. Она снова глазела в окно на то, как гидропонные фермы и пирамиды контейнеров с неведомыми грузами убегают назад, в прошлое. Опоры высоковольтной линии вылетели из ниоткуда, поравнялись с поездом и зашагали вдоль железной дороги. К ним присоединились еще две пары рельсов, затем еще две, а затем и канал. Судя по всему, все дороги мира вели в Вавилон.
– А что стало с лисой? – спросил Вилл.
Нат многозначительно постучал себя по сердцу:
– Она здесь. Смеется надо мной. – Затем он вдруг посерьезнел. – Не знаю уж, парнишка, чем ты там таким мог мне понравиться, но понравился. Поэтому давай я спрошу тебя еще раз. Ты хочешь работать со мной? Я преподам тебе всю премудрость, включая кратчайшие и самые ловкие способы вести дела с этим миром, и ты будешь получать полноценную треть добычи. Ну так что скажешь? Мы напарники?
Колено Вилла ощутило какую-то щекотку. Опустив глаза, он увидел, что его указательный палец раз за разом рисует на штанине невидимые буквы.
АД ИЖАКС
АД ИЖАКС
АД ИЖАКС
В этот самый момент прямые прежде рельсы изогнулись, грибная поросль резервуаров с природным газом отошла в сторону, и стала видна стена, уходившая прямо в небо. Конца ей не было видно ни слева, ни справа. Один уже только ее размер заставлял содрогнуться сердце – она казалась больше, чем все остальное в мире, вместе взятое. И сразу же размах собственных амбиций показался Виллу полнейшей глупостью. Эта жуткая башня была больше, зловреднее и безжалостней, чем мог стать он сам в самых смелых своих мечтах. У него попросту не было способа хоть как-нибудь ей отомстить.
У того, кем он был сейчас, точно не было.
АД ИЖАКС
И тут же его пронзило ощущение неизбежной судьбы. Если я собираюсь совершить свое отмщение, думал он, мне нужно научиться обману и многому прочему. Прекрасно. Пусть этот Дурила будет моим первым учителем.
– Да, – соврал он. – Напарники.
Эсме уже надоели заоконные картины, и она принялась копаться в Натовых вещах. Вытащив транзисторный приемник, она тут же его включила, и купе наполнилось музыкой более прекрасной, чем все, что Виллу доводилось слышать прежде. Так могли бы петь звезды в едва зародившемся мире, перед первым восходом солнца.
– Что это такое? – спросил он удивленно.
Нат Уилк улыбнулся:
– Это называется «Take the „A“ Train»[39]. Дюк Эллингтон.
Все быстрее и быстрее несся поезд прямо на безликую каменную стену, и уже начинало казаться, что крушение неизбежно. Затем, в самый последний момент, в стене открылось жерло туннеля, черное, как разверстая пасть. Поезд ворвался в эту пасть, и Вавилон его проглотил.
7
Вавилонская башня
Согласно туристическому буклету, гулявшему по поезду и дошедшему до Вилла после стольких рук, что он уже совсем растрепался, стены и колонны главного зала Ниневийского вокзала были сложены из белоснежного мрамора. «По семь колонн с каждой стороны несут на себе полукруглый свод крыши, все стропила изготовлены из золота и украшены великолепной резьбой, сама же крыша – перламутровая». И дальше: «…скамейки, которые тянутся из конца в конец обширного помещения, изготовлены из кедра, инкрустированного слоновой костью и кораллом… Пол в зале выложен квадратными плитками мрамора и зеленого турмалина. На всех турмалиновых квадратах изящно вырезаны изображения рыб: дельфин, морской угорь, уроборос, лосось, ихтиокентавр, кракен и прочие чудеса глубоководного мира. На гобеленах и тканых шторах изображены цветы: змеиная лилия, драконий зев, гадючий лук и прочие в том же роде; на всех подоконных панелях мы видим скульптурные изображения птиц, зверей и ползучих тварей».
Возможно, так оно когда-то и было. Но за много лет до того, как Вилл сошел с поезда, скамейки, шторы и гобелены сняли и куда-то запрятали, мраморно-турмалиновый пол заменили на линолеум, а выхлопные газы локомотивов и дым миллионов сигарет окрасили мрамор стен и колонн в унылый грязно-бурый цвет.
И все равно огромный зал ошеломил его, и не богатством своим, а бессчетными поездами, которые все прибывали и прибывали, изрыгали толпы пассажиров и двигались к следующим платформам, чтобы принять отъезжающих. И таково было количество иммигрантов и путешественников, что, хотя по отдельности они суетились и натыкались друг на друга, как роящиеся насекомые, коллективно их толпа обретала свойства жидкости: текла ручьями и потоками, взвихривалась в тихих отстойных уголках и снова бросалась вперед, чтобы немного успокоиться, разлившись озером перед длинной плотиной таможенного контроля.
– Вы – мое семейство, – сказал Нат. – Постарайтесь это не забыть.
– Да, папочка.
– Почему это? – спросил Вилл.
– А потому что я хочу проскочить на дурика. Тот паспорт, что у меня, не проведет и близорукую корову.
– Подожди. Если ты в настолько плохом положении, так зачем же было впутывать сюда еще и нас?
– Да ладно. С моим языком я выберусь откуда угодно.
Подхватив Эсме на одну руку, а Виллов чемоданчик в другую, долговязый фей стал проталкиваться через толпу; Вилл поспешал следом, неуклюже таща два Натовых чемодана в руках, а третий, с колесиками, волочил за собой. Он изо всех сил старался не терять Ната и Эсме из виду в страхе, что, отведя глаза хоть на мгновение, навсегда потеряет их в этой толчее.
Через куда меньшее время, чем можно было ожидать, таможенник хмуро перелистал Натовы документы, коротко поговорил с кем-то по телефону и указал на одну из боковых дверей.
– Вам нужен иммиграционный контроль, кабинет сто два, в самом конце коридора, вы легко найдете. Это единственная там дверь, не заколдованная убивать любого, у кого нет допуска, – сказал он и закрыл за ними дверь.
После зала прибытия, гудевшего тысячами разноязыких голосов, кабинет 102 оглушал почти сверхъестественной тишиной. В крошечном помещении только и хватало места что на два канцелярских стола с грудами бумаг и на узенький проход между ними. Под столами торчали картонные коробки, под завязку набитые еще какими-то бумагами. На дальней стене, за железными шкафчиками, уже не закрывавшимися от переполнивших их документов, висели две казенной печати репродукции, слева и справа от закрытой двери. Как легко догадаться, это были Брейгелева «Вавилонская башня» и его же «„Малая“ Вавилонская башня», показывавшие город таким, каким он, наверное, выглядел на ранних этапах строительства. На переднем плане одной из них царь Нимрод, великаном (а он ведь таким и был) возвышающийся над ошалевшими в благоговении каменщиками, сурово наставляет их на свершение еще более славных подвигов на строительном фронте. А вот на второй людей и совсем не видно, а башня выглядит темной, зловеще багровой, ну прямо разрываемый внутренними конфликтами герой своей собственной сложной психодрамы.
Когда Нат, Вилл и Эсме вошли в кабинет, в их сторону повернулись, стуча по полу копытами, два крылатых быка с человеческими лицами и длинными прямоугольными бородками. Их волосы, их бородки и кончики их хвостов были аккуратнейшим образом расчесаны и завиты. Рук они, конечно же, не имели, а потому каждому из них помогала в работе пара здоровенных обезьянов в красной униформе с желтым кантом, что обозначало иммиграционный контроль.
– Vau putovnicu, molim! – сурово сказал один из быкочеловеков.
Нат вытащил паспорт. Один из обезьянов раскрыл его перед лицом своего начальника.
– Imate li to za prijaviti?
– Нет, мне нечего заявить. В смысле, кроме того, что я не хорват.
Оба крылатых быка недовольно нахмурились, однако язык сменили.
– Вам нечего заявить, и все равно вы в этом кабинете. Как вы думаете, почему вы здесь, если должны быть в другом месте? Вы считаете нас за дурачков?
– Нет, это скорее уж по моей части, видите? – Идиотически ухмыляясь, Нат ткнул пальцем в свои бумаги. – Икабод Дурила. Это я он самый и есть.
Повисла долгая тишина. Затем человекобык указал кивком на дальнюю дверь в стене:
– Видите эту дверь? – (Один из обезьянов торопливо подбежал к двери и открыл ее.) – Как только вы ее минуете, вам можно будет навсегда забыть про этот кабинет. Но чтобы это произошло, вам нужно сперва пройти мимо нас. – (Обезьян захлопнул дверь и вернулся в прежнюю позицию.) – Поэтому я бы вам очень советовал…
– Это подделка, – заявил второй бык; к полному Виллову изумлению, обезьян держал перед ним не Натов паспорт, а его собственный. – Это все сплошные подделки!
– Нет, нет, – умиротворяюще закудахтал Нат, качая головой из стороны в сторону.
– Транзитные визы, пункты прибытия – все не так! – Крылатый бык повернулся от паспортного обезьяна к другому, который держал перед ним открытую книгу размером с телефонный справочник. – Согласно этим данным, вы должны были быть направлены в Ур.
– Но я же не сам выбирал, куда мне ехать, – возразил Вилл. – Они посадили меня на поезд и привезли прямо сюда. А это все документы, выданные мне чиновниками лагеря «Оберон», и, если там что-то не так, это их вина, а не моя.
– Вы были обязаны удостовериться, что все полученные вами документы оформлены правильно и что вы имеете законное право на их получение. – Бык коротко кивнул, и обезьян подсунул ему под нос другой паспорт. – В документах этой девочки не указан год рождения.
– А мы не знаем, – сказал Вилл.
– О! Как же такое может быть? – Таможенник повернулся к Нату. – Уж вы-то, как ее отец, непременно должны это знать.
– Я не присутствовал при ее рождении, – сказал не моргнувши глазом чистейшую правду Нат. – Но мне кажется довольно очевидным, что моей дочери девять лет. Так что запишите ее годом Кузнечика.
Эсме сидела на груде их багажа и баюкала куклу, вырезанную из кукурузного початка. Теперь она вскинула глаза, расплылась от уха до уха и сказала:
– Я люблю кузнечиков.
– В наши служебные обязанности входит не помощь всем вам в ваших подделках, а изучение ваших документов на предмет наличия несуразностей. Вот ваш, к примеру, паспорт – настоящая сокровищница разнообразных нелепостей. Он напечатан на бумаге такого сорта, какой никогда не использовался никакими официальными органами. В нем нет положенных водяных знаков. Шрифт попросту смехотворен. Печати, сколько я могу понять, были неумело вырезаны на сырой картоке. Даже фотография какая-то сомнительная, вы ничуть на нее не похожи.
– Правду говоря, – сказал Нат, взглянув на свои часы, – я не понимаю, с какой такой стати мы с вами все еще разговариваем. Вы ведете себя чрезмерно обструктивно. Я гражданин, и я знаю свои права.
– Права? – презрительно фыркнул первый бык. – У вас нет никаких таких прав. Только обязанности и привилегии. Обязанности я мог бы перечислить, но это долго, а привилегии полностью зависят от моей доброй воли. Они могут быть отозваны без всяких объяснений и без права на апелляцию по малейшему моему капризу. Вам бы стоило это запомнить.
– Кроме того, – добавил второй крылатый бык, – одной только наглости никак не достаточно, чтобы сделать субъекта гражданином. Так что ты, чужеземец, мог бы не тратить попусту сил на свои спектакли. Мы все это видели, и не раз.
На мгновение могло показаться, что Нат не находит слов для ответа. Затем, беззаботно поцокав языком, он сказал:
– Мне кажется, что эта проблема может быть разрешена достаточно легким образом. – Несколько купюр, извлеченных им из бумажника, исчезли, за исключением маленького уголка, между двумя стопками каких-то желтых машинописных листов. – Я уверен, что, изучив эти бумаги, вы сразу увидите…
Вилл никак не думал, что глаза этих быков могут раскрыться шире, чем были раскрыты до того, и что выражение их лиц может стать еще более возмущенным. Теперь он увидел, что все в этом мире возможно. Оба чиновника как один гордо вскинули головы, их ноздри трепетали от святого негодования, они рыли линолеумный пол копытами и яростно хлопали крыльями. Один из них задел краем крыла железный шкафчик с делами, чуть не смахнув на пол гору скоросшивателей.
– Помести вещественные доказательства этой оскорбительной попытки подкупа официального лица в пакет для вещественных доказательств, – сказал один из быков ближайшему обезьяну.
– Затем помести этот пакет в папку временного хранения! – приказал второй.
– Вложи туда же фотокопии всех документов, относящихся к данному делу и имеющихся на настоящий момент.
– Присвой этому делу порядковый номер.
– Сделай перекрестные ссылки и разошли копии материалов по всем соответствующим отделам.
– Подготовь бланки для официального заявления о выявленном преступлении.
– Фиксируй все предпринимаемые меры и все проходящие по делу документы в регистрационном журнале.
Пока обезьяны метались по кабинету, хлопая ящиками и дверцами шкафов, отталкивая друг друга от ксерокса и собирая быстро растущую кучу бумаг, один из быков подошел к Нату вплотную и угрожающе сказал:
– Теперь ты на собственной шкуре узнаешь, что здесь, в Вавилоне, любая попытка подкупить чиновников правительства Его Отсутствующего Величества воспринимается с крайней серьезностью.
– «Подкупить» – это очень грубое слово, – запротестовал Нат. – Я ведь только…
– Так как ты очевиднейшим образом не гражданин, – оборвал его другой бык, – у тебя нет права на бесплатного адвоката. В случае если у тебя есть деньги, чтобы нанять адвоката, эти деньги будут конфискованы. Все, что ты скажешь, подумаешь или не захочешь признать, может и будет использовано против тебя. Тебе никогда не будет сообщено, по каким обвинениям ты арестован, а также не будет позволено ни увидеть тех свидетелей, которые могут быть вызваны в суд для дачи показаний о твоей виновности, ни получить информацию, сколько им за это заплатили. В период заключения ты будешь обязан платить за камеру и за свое содержание по рыночным ценам. Если это окажется тебе не по карману, тебя будут регулярно бить. У тебя не будет права на медицинское обслуживание. У тебя не будет права на выздоровление. У тебя не будет права на похороны. Ты хорошо меня понял?
– Возможно, я был недостаточно щедр. Следует ли мне подкинуть немного силосу? У меня есть отличные связи насчет первосортной люцерны пополам с клевером.
Эсме подергала Вилла за рукав, а когда тот нагнулся, еле слышно прошептала:
– Что-то горит, я чувствую запах.
Теперь это учуял и Вилл. Покрутив головой, он заметил струйку дыма, поднимавшуюся от наваленных на стол бумаг.
– Э-э… – Нат и быки продолжали яростно спорить; Вилл помахал рукою в воздухе. – Похоже, у нас тут какие-то сложности.
С негромким «пых» бумаги вспыхнули пламенем.
Быки замолкли и в тревоге попятились. Одновременно Нат заорал: «Берегись!» – и бросился к столу, стараясь сбить огонь своей шляпой. Однако все его усилия закончились лишь тем, что он сбросил часть горящих бумаг под стол, в забитую делами картонную коробку.
Огонь быстро распространялся.
Сработала пожарная сигнализация, завыла сирена. Обезьяны визжали и прыгали между столом и железными шкафчиками, в животной панике сшибая бумаги на пол. Объятые той же паникой человекобыки носились из угла в угол, шумно хлопая крыльями. В этом всеобщем смятении Вилл едва ли не по случайности краем глаза заметил, как Нат ускользнул в ту самую дверь.
Тогда он схватил свой паспорт, схватил Эсме за руку и, никем не остановленный, последовал за Натом. И только в последний момент догадался тихонько прикрыть за собою дверь.
Нат был уже в конце коридора, и перед ним раздвигались в стороны две бронзовые двери. Не дождавшись, когда они раздвинутся совсем, Нат нырнул в грузовой лифт и ударил по кнопке. «Подожди!» – крикнул Вилл, крикнул сдавленным голосом, чтобы вдруг не услышали в сто втором кабинете. Они с Эсме вбежали в лифт, двери сошлись, и кабина пошла вниз. Нат крепко их обнял.
– Ох, дети! – выдохнул он. – Забавно было, правда?
– Ты совсем сошел с ума, – скрипнул зубами Вилл. – Ну зачем же было ехать по поддельным документам, когда в «Обероне» нормальные попросту раздавали? А теперь мы нелегальные иммигранты без документов и с боги знают сколькими преступлениями на своем счету.
– Зато уж оттянулись в полный рост, а это многого стоит.
– О таких мелочах, как утрата всего багажа, даже не стоит и вспоминать.
Нат помахал руками, как птица крыльями.
– Зато какое облегчение, что не нужно таскать все эти котули.
Двери лифта раскрылись в обшарпанный вестибюль. Толкнувшись в дверь, они вышли наружу, глазея, как по улице, мощенной синими глазурованными плитами, проходят мастодонты в красно-оранжевых попонах, а с ними верблюды, волынщики и парочка серпентистов, вовсю наяривавших марш Сузы[40].
– Парад, парад! – заплясала от возбуждения Эсме.
Следом за музыкантами вытанцовывали голые нимфы. Их головы и рожки были обвиты плющом, весело помахивали коротенькие козьи хвосты. Полди, хайнты и хайтер-духи стремглав перебегали с тротуара на тротуар, размахивая длинными шелковыми косынками, а вверху, над головами у всех, крутили сальто лебедевы. Вилл и представить себе раньше не мог такого великолепия, и оно простиралось вдоль улицы, сколько хватал глаз, и в ту и в другую сторону.
– А по какому это случаю? – спросил он Ната.
– А у них всегда тут что-нибудь, – пожал плечами Нат. – Какой-нибудь фестиваль, избирательная кампания, да это, собственно, и не важно. Когда живешь в большом городе, быстро ко всему привыкаешь.
Он поймал Эсме за руку и зашагал по улице к какой-то одному лишь ему ведомой цели.
Город ослеплял и оглушал Вилла, от него кружилась голова, он вселял в сердце страх. Даже не считая музыкантов, танцоров на ходулях и духов с объятыми пламенем шевелюрами, он не узнавал и половины племен, наблюдавших за парадом с обочины. А были еще и костюмированные участники парада, успевшие уже отыграть свою роль и отдыхавшие на тротуаре со все еще раскрашенными лицами и банками пива в руках, и активные зрители, заляпавшие себя кровью или надевшие для такого случая семимильные колпаки и боа из розовых перьев, так что он толком и не понимал, кто тут участник процессии, а кто нет. Казалось, что весь Вавилон – это один огромный праздник.
Виллу тоже хотелось бы поучаствовать в этом празднике – без, как он начинал уже думать, неудобного и беспокойного присутствия Ната Уилка.
– А чего это рука твоя дергается? – спросила Эсме.
Вилл удивленно опустил глаза; его рука двигалась сама по себе, как отдельное живое существо. А теперь обе его руки поднялись на уровень лица, и правый указательный палец выписывал на левой ладони невидимые буквы. Вот «О», вот «Н», вот «И», вот еще раз «И»…
– «Они идут», – прочитал Вилл.
– Кто «они»? – насторожился Нат.
У-л-а…
– Уланы.
Из тех же самых двойных дверей, из которых минуту назад вышли они сами, выехал кавалерийский взвод. Чтобы не стукаться головами о притолоку, уланы низко пригибались, а потом, проехав, снова распрямлялись и придерживали коней. Высокий эльф, явно бывший у них командиром, окинул улицу взглядом – сперва в одну, а потом в другую сторону. Когда его взгляд упал на Вилла, тот ощутил зябкую дрожь. И тут же командир указал своей саблей прямо на него.
– Солдаты! – радостно взвизгнула Эсме.
– Вот же сучары, – добавил Вилл.
Уланы построились в каре и взяли пики наперевес, чтобы расчистить себе путь. По отрывистому, как собачий лай, приказу командира они легкой рысью двинулись вперед. Толпа расступалась с живейшей охотой. Командир, единственный из них обходившийся без пики, высоко вскинул руку; из его ладони сверкнул яркий свет, его губы шевелились, произнося заклинание. Вилл почувствовал, как все его тело тяжелеет, как воздух становится густым и вязким.
– Не боись, – сказал Нат. – У меня есть заклинание куда сильнее этого.
Его рука метнулась к внутреннему карману куртки и вытащила толстую пачку долларов, перетянутую красной резинкой. Он откинул руку, словно держал в ней гранату, а затем сдернул пальцем резинку, швырнул всю пачку в воздух и что было сил проорал:
– Де-е-еньги!
Пожар в сумасшедшем доме. Парад мгновенно рассыпался, его участники бросились ловить медленно падающие купюры. Те, что стояли на тротуаре, боролись за место под волшебным денежным дождем. Карлики бегали на четвереньках, подбирая купюры, так никем не пойманные в полете. Уланы, которых никто уже не боялся, растерянно остановились посреди бушующей толпы. Некоторым из них приходилось даже отбиваться, чтобы не сдернули с коня.
– За мной.
Нат бросился в ближайший проулок, пробежал его до самого конца. Вынырнув на какой-то другой улице, он перебежал ее перед самым носом троллейбуса, который откликнулся отчаянной трелью звонка и россыпью синих электрических искр. Тяжело отдуваясь, потому что Эсме была не такой уж и легонькой, Вилл догнал Ната в тот самый момент, когда тот добежал до спуска под землю. Он поставил Эсме на ноги, и они следом за Натом понеслись по лестнице вниз. В конце лестницы был перрон общественного лифта; чтобы не возиться с деньгами и билетами, они перемахнули через турникет и втиснулись в переполненный экспресс нижнего направления.
Хотя снаружи сияло полуденное солнце, Нижний Ист-Сайд был окутан полумраком. На улицах горели фонари, и раз уж их не выключили сейчас, то во все прочие времена суток не выключали и подавно. На одной стороне улицы стояли вполне обычные здания, но те, что на другой, выглядели так, словно их вырубили из глыб дикого камня.
– Сюда, – сказал Нат, ныряя по замызганной лестнице в подвал, над которым горела вывеска «Дыра Герцогини».
В салуне стоял неистребимый запах прокисшего пива. Два всеми покинутых игральных автомата подмигивали цветными огоньками и сами себе что-то бормотали. Облицованные грубо отесанным камнем и покрашенные черной краской стены были увешаны светящимися рекламами пива и окантованными постерами Джека Демпси и Мохаммеда Али[41]. В одном из углов висел телевизор, то ли выключенный, то ли навеки заглохший.
По ту сторону стойки, заполняя почти все пространство, какое было, сидела огромная жаба. У нее были тяжелые веки, толстенные губы, бессчетная масса мягких, свободно болтающихся подбородков, большие выпученные глаза и скептичное, на грани презрения ко всему сущему, выражение морды. Чуть приподняв левый уголок огромного рта, она безразлично спросила:
– Вам что, жентельмены?
– Вы, наверно, и есть Герцогиня. Меня зовут Нат Уилк. – Нат сел и поставил локоть на стойку. – Похоже, ты клевая девка.
– Не обманывайся моей девичьей внешностью, вислоухий ты мальчик. Я много старше, чем выгляжу, и мне насквозь знакомы все виды жульничества, мухлежа, обмана и грошовой магии.
– Все, да не все. Этот я только что придумал. – Нат положил на стойку железную шайбу – металлическую кругляшку с дыркой размером примерно в гривенник. Рядом с шайбой он кинул четвертак. – Десять долларов, что я протолкну этот четвертак через эту шайбу.
Читать бесплатно другие книги:
