Сказка для Агаты Усачева Елена
– Потому что я умираю.
– Да иди ты! – Теперь Синявину пришлось отпустить, иначе она оторвала бы руку. – Чего у тебя?
– Рак мозга. Последняя стадия. Я не ходила почему? Обследования были, врачи всякие. Мать уехала к тетке в Ханты-Мансийск, там денег можно найти. Операция не поможет. Поздно. Но мать еще надеется.
– А сколько нужно?
– Три миллиона.
– Ого!
Синявина была сражена. Она стояла, выпучив глаза, и не шевелилась.
– Я чего вчера пришла к тебе? – понизила голос Агата. – Проститься. Смерть может наступить в любую минуту.
– А это больно? – одеревеневшими губами прошептала Лена.
– Очень. Но я терплю. Я поэтому и голову не мою. Вода плохо влияет на мозги, может быть осложнение. Мне вообще сотрясать голову нельзя. А когда переодеваешься, знаешь, как трясет.
– Вот черт! – прошептала Синявина, примерзая к месту.
– Только не говори никому, пускай это останется нашей тайной.
– А чего ты вчера не сказала? А раньше?
– Раньше была надежда. Теперь – все. Так что там произошло? Чего все такие?
Синявина придвинулась, готовая обнять, но испуганно глянула Агате на лоб и нервно выпрямилась. Дышала она часто, но не глубоко, словно потоки воздуха тоже могли вызвать сотрясение.
– Ты только не обижайся, – заторопилась она. – Это Даша попросила на тебя внимания не обращать.
– Ничего, после смерти обратите, – усмехнулась Агата. Синявину передернуло. Пускай мучается. А Даше надо памятник ставить за педагогизм.
– Слушай, чего-то у меня голова разболелась, – пробормотала Агата. – Пойду я.
– Конечно, конечно! – с облегчением засуетилась Синявина. – Даше что сказать?
– Она про меня знает. Скажи, чтобы не волновалась. Недолго уже.
Агата шла, старательно сутулясь и даже приволакивая ногу. Конечно, никакую тайну Синявина хранить не будет. Ну и черт с ней.
Домой она попала не сразу. Долго звонила, положила деньги на телефон, чтобы достучаться до Емельянова. Оказывается, он спал. Хорошенькое дело! Вот так и пускай людей к себе.
Андрей стоял на пороге изрядно помятый, с перекошенным лицом. В этом было столько трогательного.
– Чего ты так рано? – потянулся он. Да так сладко, что Агате самой захотелось лечь и уснуть.
– Учусь по ускоренной программе, – пробормотала, прогоняя лирический настрой. – Не слышал о такой? Два урока за шесть. Даша мне сама посоветовала. Видит, что я вундеркинд и мучаюсь среди вас, серости.
– Да ладно, – улыбнулся Емельянов, и все как-то стало на свои места, а то без улыбки он был совсем уж какой-то… как инопланетянин. – Заливаешь.
– Кстати, пожрать не мешало бы. Ты за постой заплатил, теперь беги за едой.
– Какой постой? У тебя компа нету!
– Комп в услуги гостиницы не входит.
Агата медленно сняла жаркие зимние сапоги, аккуратно поставила их под вешалкой, одернула рукав куртки. Сейчас ей хотелось быть особенно внимательной. Емельянов на нее так действовал, что ли?
– Ты тут не дома, так что метнулся бы в магаз, – прикрикнула Агата.
– А у вас чего, совсем ничего нет?
Вид у него – понятно, что никуда не пойдет. Опять день голодать. Стрельцова, что ли, позвать с бутербродами?
Но обошлись без Стрельцова. Ленивой, расхлябанной походкой Емельянов удалился в сторону кухни. Стали слышны хлопки дверцами – изучал содержимое шкафов. Агата мстительно ухмыльнулась. Пускай поизучает. Есть захочет, как миленький побежит в магазин. Может, колбасы купит. Если деньги есть. Если денег нет, тогда пускай хлеба принесет. Кефир догадается прихватить. Опять же, если хватит.
Зашумела вода. Щелкнула пьезозажигалка плиты. Это было даже интересно: что Емельянов мог делать на ее кухне? От голода сам себя варит?
Агата крепилась, не шла смотреть. Но Андрей продолжал чем-то стучать, уронил нож, звонко цокнуло, словно чашку о чашку ударили.
Чай – понятно. А нож зачем?
Когда что-то грохнуло уже совсем невероятно, Агата заглянула в дверь.
По-мужицки широко расставив ноги, Стрельцов сидел над мусорным ведром и чистил в него морковку. Около раковины терпеливо желтела луковица.
– Это ты чего?
Агата покосилась на довольно запотевшую кастрюлю над огнем. Та самая, в которой она вчера варила пельмени. Она была отмыта и даже поблескивала, демонстрируя облитой бок.
– Ща макароны сварю. – Андрей почесал нос кулаком с зажатым ножом. – Потом их на сковородку, масло туда, морковку. Я еще горошек нашел. С луком будет что надо.
– Ты готовить умеешь?
– Разве это «готовить»? – Емельянов отправил чищеную морковку в раковину и потянулся за следующей. – Вот мы с батей как-то пироги пекли, это – да.
– Ты? Пироги?
Это было бы смешно, если бы не хотелось так сильно есть.
– Котлеты еще можно, – обиделся Емельянов. – Чего стоишь? Лук режь.
– А мне нельзя. – Агата пристроилась около стола, с наслаждением глядя и как Андрюха работает, и как ловко огонь горит под кастрюлей, и как туго течет вода из крана. – Мне надо руки беречь.
– Что с руками? – Морковка зависла над раковиной.
– Я на следующей неделе еду в кино сниматься, у меня лицо и руки должны быть в хорошем состоянии. От лука у меня жуткая аллергия начинается.
Аллергию Емельянов пропустил мимо ушей. Он во все глаза смотрел на Агату.
– Какое кино?
– Полнометражное, – утомленно сообщила она, невольно глядя в потолок. Какие она последние фильмы смотрела? О чем там хоть? Комиксы сплошные.
– И давно?
– Что? – Взгляд скакнул на Емельянова. Он был очень удивлен.
– Врешь давно, говорю?
– Чего мне врать? – Она провела ладонью по шее, с удовольствием потягиваясь. – Я уже всем сказала. Тебя, как всегда, где-то носило. На улице подошли и спросили, хочу ли я сниматься в кино. Я согласилась. Меня повели к помощнику режиссера. Сначала он меня смотрел, потом второй помощник смотрел. Потом с партнерами меня поставили.
– И кто у тебя партнер? Том Круз? – Вода в кастрюле закипела, но Емельянов этого не заметил. Он хмуро глядел на морковку, на грязные пальцы.
– Кому нужно это старье! Я с молодыми играть буду.
– А режиссер кто? – Андрюха все не поднимал головы, словно обиделся.
– Бондарчук, конечно. Какие у нас еще могут быть режиссеры? А одну из ролей Меньшиков играет.
– Он же того… – Морковка полетела в раковину, а сам Андрюха подставил руки под воду. – Короче, не про девочек.
– Нужен он мне, – скривилась Агата. – Да я сама теперь выбирать буду, с кем быть и как. И школа мне ваша не сдалась. В другую перейду. Где умных побольше! Ты думаешь, чего я голову не мою?
– Шампунь кончился.
– По роли так! – Агата подвинулась на табуретке, откидываясь на стену, закинула ногу на ногу и стала ею покачивать: слово – вверх, слово – вниз. – Попросили. Моя героиня в лесу живет, в землянке, у нее не может быть голова чистая. Да еще велели привыкнуть, чтобы в кадре от грязной головы не чесаться. Вот я и привыкаю.
Представился лес, светлый такой, с березками, река, мелкая, с перекатами, и избушка…
Зашипела выкипавшая вода. Емельянов щедрой рукой сыпал длинные макаронины в широкий зев кастрюли, подпихивал их ладонью, чтобы быстрее размягчались и ложились на дно.
– Через десять минут приходи, все будет готово.
– Я и посидеть могу.
На кухне была настоящая жизнь, покидать ее не хотелось.
– Иди, иди, – подогнал Емельянов, поворачиваясь к Агате с ножом в кулаке. – Руки помой, уроки сделай! И не смотри так! Глаз у тебя черный, еще сморгнешь макароны, они слипнутся.
Вылезшая из кастрюли пена радостно зашипела на раскаленной решетке.
На руки Агата согласилась. Она стояла в ванной, смотрела на свое отражение и радовалась непонятно чему. Вот ни за что бы не подумала, что Емеля может так поднять настроение. В школе ведь дурак дураком. Улыбки его эти вечные…
Макароны получились сказочные. Слегка поджаренные, хрустящие, с аккуратными кубиками морковки. Масленый горошек вертелся, не желая накалываться на вилку.
– Это меня батя научил, – рассказывал Андрей, старательно вытягивая из спагетти вилку с добычей. – У меня мать как-то положили в больницу, мы одни остались. Две недели жили на том, что находили дома. Хватило, еще и осталось. Макароны там всякие, крупы, замороженности разные, банки какие-то. Прямо не кухня, а погреб. Мы были уверены, что кто-то специально подкладывает. Особенно сахар никак не кончался.
– А зачем вам много сахара?
– Для компотов. Я компоты люблю. У тебя сухофрукты есть?
Агата оглядела кухню. Теперь она не была уверена, что здесь чего-то нету.
Разомлевшие после обеда, они сидели в комнате и смотрели на пустой стол. Потому что смотреть было больше не на что. Идея с телевизором не вдохновляла.
– Слушай, а ведь мать не могла унести комп! – не выдержал деятельный Емеля, и его лицо озарила радостная улыбка надежды. – Наверняка у себя спрятала. Может, поищем?
Емельянов оказался настойчивым, он перерыл шкафы, открыл все ящики. Первыми из-под дивана, где, казалось, и места не было, на свет появилась коробка с ноутом, а за ней диски и роутер.
– Живем! – ликовал Андрей, поглаживая ладонью черную крышку компа.
Агата лежала на кровати, таяла в разлившемся по телу умиротворении и размышляла, что неплохо бы Емельянова отправить в рейд по квартире. Пускай он еще что полезное найдет. А лучше пускай разыщет муку и блинов испечет. Как раз и варенье из холодильника пригодится. Страшно полезный человек оказался Емеля, хоть и являл поначалу бестолковость. Уютный такой, не раздражающий. Забился в мамину комнату и щелкает там себе по клавишам.
Глава шестая
Эльф
Ей снился галчонок. Большой серый клюв, желтый по краю. Голубой глаз. Глаз преследовал. Как ни отворачивайся, он смотрел. Черная точка зрачка на голубом фоне. Круглый. Очень настороженный. Клюв был распахнут. Черный язычок. Галчонок сидел в траве и клекотал. На голове топорщились пушинки. Черные корявые лапы скребли землю. Птенец пытался встать, но заваливался набок. Одно крыло воинственно отставлено, второе висит. Агата тянула руки к галчонку, но он бился, запутываясь в траве. Смотрел недовольным голубым глазом. Хрипел горлом. От этого хотелось пить. Распахнутый клюв. Желтая окаемка такая беспомощная.
От желания крикнуть сохнет во рту. От голубого взгляда не спрятаться. Клюв огромный. Вот-вот ударит. Хрип звучит в голове.
Это был сотовый. Он лежал на тумбочке и натужно гудел. Потертая лаковая поверхность мебели окрашивалась в голубой свет.
Агата откинулась на подушке, пытаясь вернуть сон.
Сотовый был не ее.
– Это чего? – хрипло спросила Агата. – Емельянов!
– Батя звонит, – отозвался Андрей, и Агата чуть не вскрикнула от страха: он стоял около ее кровати. – Третий раз уже. – И уселся поверх одеяла.
– Так ответь! – От неприятного сна ломило тело. И чего она вспомнила этого галчонка? Десять лет прошло.
Емеля молчал. Телефон тоже. Но Емеля дольше. Телефон опять осветил тумбочку.
– Ты чего не отвечаешь? Ты чего?
Андрей лениво протянул руку. Вибрация прекратилась.
– Алло, – тихо произнес он в освещенное окошко.
Агата приподнялась на локте. Что-то как будто щелкало. Емельянов шевелил пальцами босых ног.
– Пап, ну чего ты? – тихо бормотал Емеля. – Приду. Не потерялся. Чего я, маленький, что ли? Пап, хватит. Ну ладно. Чего ты? Нормально все. Ну подумаешь. Да ел я, ел. Ну хорош уже. Понял, понял. Рядом. Спал. Не слышал. Спал, говорю. Забыл… Ну договаривались. Чего? Десять.
Уйдет.
Агата села в постели. Смотреть на Емелю было неприятно. Скукожился он как будто, ссутулился. Сидел, трогая пальцами голые ступни.
– Ну все, все, понял, – прошептал Андрей и отвел телефон. Он поискал, куда сунуть трубку, но так и оставил ее в кулаке, перегнулся через колени, заглядывая под кровать. – Носки-то мои где?
Он встал, растерянно глядя вокруг. И даже улыбка его не спасла.
Агата отвернулась. Взгляд уперся в потертый цветочный узор на стене.
Когда-то этот узор ей нравился. Она придумывала истории о путешествиях. Точно! Это был цветочный поезд. Чушь!
Агата сбросила одеяло.
Емеля стоял в прихожей, нерешительно глядя на свою обувь. В одном носке.
– Ну давай, короче, – пробормотал он, влезая в ботинки. Голая ступня застряла. Он нагнулся, возясь со шнурками. Стоял, отклячив тощий зад. Так и хотелось по этой оттопыренности двинуть. Хотелось, а потом перехотелось.
– Ага? – Емеля похлопал себя по карманам. Что-то у него там звякнуло.
Дверь открылась и закрылась. Щелкнул замок.
– Лебезятник! Маменькин сынок! – вскрикнула Агата и вдруг увидела носок. Он сиротливо лежал посреди комнаты. Схватила, бросила вслед ушедшему. Носок вяло развернулся и упал в двух шагах от Агаты. Весь в хозяина. – Алло, папочка! Я уже бегу! – передразнила она Емелю. – Рохля! Тюхля! Мюхля! Какого черта ты не выключил телефон!
Агата перебежала комнату, резко отдернула штору, встала к окну.
Емеля пересек двор, свернул к улице. Крайний фонарь. За ним темнота. Все исчезает.
– Ну и фиг с тобой, – прошептала в стекло, и оно, обидевшись, запотело от этих слов.
Ко всему прочему, ее еще и без блинов оставили. Красота! Что там все время твердит мама? Про будущее? А его нет. И завтра, и послезавтра, и послепослезавтра все будет так же. Не так, как хочется. Вечно эти родители все портят…
Куда вот мать делась? Емеля чуть в сторону, ему тут же звонят – волнуются. А ее мать? Два дня – тишина. Может, Агата здесь от голода помирает? Или квартиру спалила по неосторожности? Или мужиков начала водить? Или этих… цыган с медведем позвала? Тут стоит только захотеть – табун прибежит.
Пустая квартира радостно отзывалась на любой звук. Агата бродила туда-сюда по коридору, пока ей в голову не пришла мысль, что ее опять разыгрывают. Как тогда, когда Даша заставила ее выйти к доске. Вот и сейчас. Мать домой приходит. Агата этого не замечает.
В комнате матери все было без изменений. Никто сюда не ходил, кроме Емели, конечно, который очень аккуратно заправил за собой кровать. Никто не брал вещи и не ставил обратно так, чтобы это не бросалось в глаза. Все здесь как будто бы говорило: – Мы можем жить счастливо! Мы были счастливы!
Диван, обтянутый коричневой тканью. Поблескивающий лаком сервант. Шкаф с плотно сжатыми челюстями створок дверей. На книжных полках бесконечный бухучет и неожиданная голубая обложка. «Лечить или любить?» Психологическое что-то. Ага, значит, литературку осваиваем. Мать начиталась и давай применять на практике, размахивая джедайским мечом. То-то она так быстро рванула из дома. Тяжело в ученье, легко в бою! Ну-ну, это еще неизвестно, кто победил под Бородино.
Вторая книга была красненькой и называлась еще проще: «Ваш непонятный ребенок». Одно к одному.
Через два часа ожил сотовый. Синявина. Позвонила и начала орать, что Агата предательница и врунишка, что никакой болезни у нее нет, что из-за нее Лена теперь выглядит идиоткой и вообще.
– Так чего тебя расстроило-то? – буркнула под конец уничижительной тирады Агата. – Что я не умру?
– Ни за что тебе теперь верить не буду! – рявкнула Синявина неуверенно.
– Уговорила, умру когда-нибудь, – пожала плечами Агата и с удивлением уставилась в окно.
Там был день. Хороший такой. Не солнечный, конечно, но нормальный, осенний. Когда листья уже, а снег еще. Морозит, наверное. Пора на улицу выбираться.
Агата еще раз оценила огневую мощь книг, хлопнула глянцевыми обложками друг о друга и пошла готовиться к школе. Куда еще ходить с такими учебниками жизни? Только на занятия.
Было около одиннадцати. Только тут Агата вспомнила: сегодня не было Стрельцова с завтраком. Жаль. Изменения в этой жизни происходили не в лучшую сторону. Снова хотелось есть. От вчерашнего пиршества остались только вымытые тарелки.
Агата старательно выбирала, что надеть. Вещи переваливались с боку на бок по кровати. Взяла плотные колготки, водолазку и сарафан. Зачесала волосы в хвостик. Посмотрела на себя в зеркало. Очень даже приличная девушка получилась.
Школа дожевывала свой четвертый урок, лицо у нее было кислое. Первые три не пошли впрок, родив изжогу и глобальное недовольство. Агата миновала охранника, чинно поздоровалась, чувствуя в душе невероятное злорадство оттого, что она такая правильная. Разделась, аккуратно повесив куртку на вешалку, поднялась на третий этаж. Из-за двери тяжелый спертый воздух доносил слова Дарьи Викторовны. Она пыталась что-то объяснить этим умненьким мальчикам и девочкам. Зачем? Все равно ничего из того, что она тут вещает, никому в жизни не пригодится. Вранье одно. Заветы, умное, доброе, вечное. Не работает.
Звонок нервными колокольцами ударил по ушам. И тут же из двери помчались первые жаждущие свободы. Синявина прошла мимо, гордо вздев подбородок. Переживает – значит, скоро проявится. Нарисовавшийся на пороге Васёк, завидев Агату, тут же провалился обратно в класс и уже вернулся со Смоловой под мышкой. В прошлой жизни он наверняка был котом – какая долгая злобная память. Емельянова не было. Зато был Ванечка. Он замер, разглядывая Агату.
– Я тебя ждала, – нежно улыбнулась она. – Чайник поставила.
Толкнувшие его, чтобы не мешал выходить, девчонки прыснули. Но Стрельцов оставался невозмутим.
– Бессмысленно совершать бессмысленные действия, – очень серьезно сообщил Ванька. – Но если тебе понадобится помощь, скажи. Все тетради у меня есть.
– Это хорошо! – Агата вытащила из пакета первую попавшуюся книжку. А попалась ей «Ваш непонятный ребенок». – Я теперь новую жизнь начинаю. Видишь, умную литературу читаю.
– И что же нового у нас теперь будет? – спросила из класса Дарья Викторовна. – У тебя не Тургенев там, часом?
– Нет, лучше! – Агата пошла в класс, высоко подняв над собой книгу, как знамя. – Последние изыскания в области психовосприятия подростка.
– И что же здесь хорошего?
– Я вам деньги принесла! Начиталась умных мыслей и поняла: вела себя плохо.
Все это было продумано. Спиной она чувствовала взгляд Стрельцова.
– Оставила бы уж себе, – тяжело вздохнула Дарья Викторовна, легким постукиванием по столу выравнивая стопку тетрадей.
– Еще я хотела извиниться за глупый розыгрыш. Само все получилось. Я не специально. Теперь я это тоже понимаю.
Агата осторожно положила купюру на край стола, придавила ее книжкой и медленно подняла глаза. Учительница смотрела на нее настороженно.
– Конечно не специально, – пробормотала она, отворачиваясь. – А Синявину зачем обманула?
– Ну, Дарья Викторовна, – как можно нежнее улыбнулась Агата, – вы же понимаете.
Учительница понимала. Она кивала, но было видно – думает о своем.
– А Емельянов где? – Что-то такое учительница для себя решала. Это было понятно по ее незаинтересованным вопросам.
– Отец дома запер. На улице он подпал под дурное влияние. Под замком это пройдет.
– Ну да, эту сказку я тоже слышала. А ты чего пришла? Заниматься?
– Конечно! Надоело, знаете ли, шутить. Меня как-то мать спросила, как я себя вижу через десять лет. Типа, зачем живу.
– И зачем?
– Вот! – Агата ткнула в книгу. – Этим я и займусь. Постараюсь понять, какой я себя вижу в будущем.
Стопка тетрадей упала на стол, сбив строй.
– Ты бы с матерью помирилась.
– Это сейчас не главное! Главное – решить задачу.
– Чтобы решить задачу, надо внимательно изучить условия, – с укоризной произнесла Дарья Викторовна. – Не думаю, что у тебя есть все данные для решения.
Агате сразу расхотелось улыбаться. Классная не велась на ее игру поддакиваний и лебезения. Образ доброй ученицы ее не подкупал.
– Ничего, изучим, – прошептала Агата, отходя. – Книжки почитаем!
– Свою не забудь, – не теряла бдительности Дарья Викторовна. – Ешь дома что?
– Святым духом питаюсь, – грубо отозвалась Агата, схватила книгу и помчалась на выход.
Стрельцов зря топтался на пороге, ему досталось в первую очередь. Агата выпихнула его за дверь, использовав «Непонятного ребенка» как таран.
– Ты чего тут забыл? – накинулась она на него.
– Представление же! Чего не посмотреть? – добродушно пробасил Ванечка. Дурачок-дурачок, а внимательный, умеет слушать слова.
– В цирке смотри, – прошипела Агата.
– А ты чего, правда без матери живешь?
Агата рванула к женскому туалету. Хотелось отомстить. Всем и сразу. Чтобы поняли, что дураки, что не на ту нарвались. Она стояла около окна, кусала губы. На улице ничего не происходило. Совсем ничего! Прозвенел звонок. Мир все так же являл статику. Скучный он был, этот мир. И туалет был скучный. Позвякивали под ногой выбитые квадратики кафеля. Если сильно ударить мыском, они подпрыгивали и не всегда возвращались на место. Подоконник исцарапан. Есть здесь и историческая надпись Синявиной: «Лена + Ага = УГУ». Внутри двойной рамы дремали отошедшие на зимний покой мухи. Лежали на спине, сложив лапки. Вот счастливые создания! Родившись, они уже все знают: куда лететь, зачем, что делать дальше. И даже куда спать заваливаться.
Из туалета Агату выгнала уборщица. Она пришла, гремя ведром, как рок, как судьба. Невысокая, тяжелая в походке. Все у нее было монументально – руки, ноги, плечи, грудь. И голос – очень убедительный.
– Иди, иди отсюда, – махнула она в сторону Агаты тряпкой. – Хватит уроки прогуливать. Хулиганите тут. Курите.
– Я не курю, – буркнула Агата, отлипая от подоконника. Обойти уборщицу без потерь не было возможности. У той были все шансы размазать Агату по стенке или заехать тряпкой.
– Ты не куришь, другие курят. Все вы одинаковые. Сначала уроки прогуливаете, потом в жизни все пропускаете.
– Чего это мы пропускаем?
Уборщица установила ведро под вентилем и открыла воду.
А ведь эта женщина не мечтала в детстве быть уборщицей. Наверняка хотела чего-то возвышенного. А сейчас бросается тряпками в девочек. Учись не учись, все равно попадешь в дворники?
– Ну, чего смотришь? – утомленно спросила уборщица. – Глаза-то спрячь. Ишь, вылупилась. Знаю я ваши выкрутасы. Ничего сделать не можете, только хулиганите. Не стой, не стой! Иди отсюда. Слышишь? Иди! А то окачу водой из ведра.
– Да пошла ты, – прошептала Агата, проскальзывая мимо уборщицы.
Ее не ударили. Это было странно. Она готова была к удару, к тому, что ответит. Но уборщица не смотрела на нее. Стояла, согнувшись над вентилем, глядя, как вода набирается в ведро. Скоренько так набиралась. Споро.
Школа была тиха и пуста. И среди этой тишины произошло странное. Кабинет Дарьи Викторовны открылся.
– Иди, иди, – раздался утомленный голос учительницы. И в коридоре показался Стрельцов. Посреди урока. У них сейчас, между прочим, физика. А это даже другой этаж.
Стрельцов мазнул взглядом по Агате, отвернулся, чтобы пойти к лестнице, но вдруг застыл.
– Ты чего тут? – спросил он кисло.
– Практику проходила. Брала уроки мастерства у уборщицы. Судя по всему, мне в перспективе светит эта заманчивая профессия.
– С чего ты взяла?
– Дарья Викторовна сказала, что если я не буду учиться, то стану дворником.
Стрельцов покосился на дверь кабинета, из которого только что вышел.
– Чем тебе дворник не нравится?
– Не хочу быть дворником! – Агата подпустила в голос слезы. – Хочу быть сторожем картофельного склада. А вот ты кем будешь, когда вырастешь?
– Космонавтом, – буркнул Стрельцов, проверяя, закрыт ли его портфель. Он, когда говорил, все время что-то вертел в руках или замки на портфеле проверял.
– Долговязых в космос не берут. Ты небо башкой проткнешь.
– Значит, конструктором ракет.
– Не смешно.
– Я и не смеюсь. Буду первооткрывателем, стану летать в космос, находить новые планеты, исследовать их.
– Псих, что ли?
Но Ванечка говорил вполне серьезно. И серьезно обиделся:
– Чего сразу «псих»? Ты спросила, я ответил.
– В космос наши бабушки мечтали летать.
– Это потому что Гагарин. А сейчас другое время.
Агата во все глаза смотрела на Стрельцова, на длинного несуразного Ванечку, и пыталась его представить в скафандре. В таком, как у Гагарина. Оранжевый комбинезон и белый нелепый шлем с большими буквами «СССР». За прозрачным щитком вот это лицо – нос, губы, щеки. Не получалось.
– Ну, иди открывай, – разрешила Агата.
И Стрельцов пошел. Трогая пальцами замок своего чемодана. Пока он шел, Агата примерила такой же шлем на себя. Не налез. Какого черта! Не собирается она быть космонавтом, ей и по земле неплохо ходится. А особенно сидится.
И тут она вспомнила, кто ей задавал такой же вопрос на вырост – кем она будет. Через десять лет. Марк из мрака.
– Слушай! – крикнула Агата Стрельцову. – А сегодня что?